Страна «гирин герен»

Маяк в джунглях

Странный предмет у дороги я заприметил еще издали. Он притягивал к себе взгляд, как магнит притягивает железо. Будто вырос на обочине невиданный синий колокольчик и склонился к земле.

Машина шла на хорошей скорости, и не успел я оглянуться, как был около «цветка». Остановился. Удивлению моему не было предела. Колокольчик оказался девчушкой лет этак десяти-двенадцати. Она вытянула в стороны свои смуглые ручонки и кружилась на месте, от чего ее синее платьице разлеталось, словно сарафан. При всем этом девчонка удерживала на голове коричневый школьный ранец.

Всякое приходилось видеть на нигерийских дорогах: разбитые вдребезги легковушки и грузовики, завалившиеся на асфальт деревья, обезьян… Но вот девочку, одну-одинешеньку поодаль от жилых мест (минут десять назад я проехал чистый, опрятный городок Икене, и за ним по обе Стороны дороги тянулся хмурый лес) — такого еще не было.

«Танцовщица» тем не менее вела себя беззаботно и не проявляла никакой тревоги. И все же ее одиночество не могло не вызвать смутное беспокойство.

— Сударыня, вы случайно не заблудились? Может, куда подбросить? — спросил я участливо.

— Та… pa… pa… pa… та… та… — где-то в лесу, во всяком случае мне так показалось, раздались удары барабана.

Девочка не ответила, однако перестала кружиться.

— Скоро ты? Чего там копаешься? — сморщила она свой носик, повернувшись к лесу.

— Я мигом! — раздался в ответ слабый писк. Из придорожных кустов выбрался мальчуган. В левой руке у него был такой же ранец, что и у девочки, а в правой он держал темного жука, нервно водившего длинными усами.

— Во! Посмотри, что я поймал!

— Спасибо! Мы уж сами… — девочка повела худеньким плечиком, наконец-то ответив на мой вопрос.

— И все же, как вы сюда попали?

— А-а… просто. Живем здесь неподалеку в деревне, сейчас в илеве (школу) идем. Напрямик, по тропке через лес, нам сподручнее.

— Та… pa… pa… pa… та… та… — напомнил о себе барабан.

— Слышите? На урок нас приглашают.

Сельских школ в Нигерии немало. Как и везде, малышей на урок там созывают звонком. В здешней илеве, судя по всему, используют традиционное народное средство коммуникации — африканский барабан. Уже от одного этого повеяло заманчивой экзотикой.

— Как мне проехать в вашу илеве? — я и не подумывал сразу же после этой встречи сходить с ранее намеченного маршрута: ждали журналистские дела в другом месте. Заехать в илеве я твердо решил на обратном пути, потому и спросил о дороге заранее.

…Школу я представлял себе не иначе, как в виде приличных размеров здания в два-три этажа, пусть даже в один, но обязательно солидной. Увы! Вскоре в этом пришлось разувериться.

Справа и слева от дороги, за банановыми деревьями и кустарником были невысокие, с незастекленными окнами продолговатые строения, аккуратные домики с побеленными стенами. Если бы не щит с надписью «Школа „Мейфлауэр“» на обочине, который служил указателем и от которого я ранее свернул сюда с шоссе, могло показаться, что дорога завела меня в какую-то опустевшую ненадолго деревню. Чуть дальше проглядывал окруженный высокими деревьями двухэтажный дом. Около него я и остановил машину. Услышав шум мотора, из дома вышел хозяин. В нем не было ничего особенного: невысок ростом, худощав, с чисто выбритым лицом, в легком сером костюме. Глаза смотрели ласково и доверчиво.

Мне бы вашего директора!

— Он перед вами…

Мы познакомились. Конечно, имя и фамилию этого человека — Тай Соларин — я встречал в нигерийских газетах. Он размышлял о судьбах страны, молодого поколения, подчас довольно резко высказывал свое мнение о работе местных гражданских служб, обличал внешних и внутренних врагов независимой Африки… Мне думалось, что «Тай Соларин» — псевдоним какого-нибудь бойкого на перо столичного публициста.

Увидеть же Тая Соларина воочию поодаль от Лагоса, да еще в качестве директора школы — этого я, признаться, никак не ожидал. Как бы то ни было, между нами с первых минут установились теплые отношения и откровенность, что позволило говорить о чем угодно, как старым друзьям, которые давно не виделись и встретились после долгой разлуки.

Тай Соларин стал расспрашивать о новостях столичной жизни, посетовал на задержку свежих газет. Затем посмотрел на свои наручные часы и заспешил в дом, бросив на ходу, что скоро будет. Вернулся с небольшим тамтамом. Придерживая его левой рукой у пояса, начал ударять по тугой мембране барабана короткой деревянной палочкой.

— Pa… pa… pa… та… та… — понеслись знакомые звуки. «Деревня», выглядевшая до этого безлюдной и тихой, зазвенела детскими голосами. Около продолговатых строений, которые, как оказалось, были классными помещениями, забегали выскочившие на перемену мальчишки и девчонки.

Минут через пять тамтам властно позвал ребят на урок.

— Здорово у вас получается! — я кивнул на необычный «школьный звонок». — Впечатление такое, будто все время барабанщиком были.

— Да нет…

Не знал я тогда, что мои слова невольно разволновали Тая Соларина (он признался в этом в конце нашей встречи), заставили пройти по всему жизненному пути.

Тай Соларин рос в многодетной семье, каких немало в Нигерии, и его родителям приходилось нелегко добывать насущный хлеб. Но они не жаловались на свою судьбу. Была лишь у них заветная мечта: определить детей в школу, вывести их в люди, поскольку самим не довелось получить образование. Всех отправить в школу было не по карману. Выбор пал на Тая, как самого смышленого из братьев и сестер. Подметили родители и еще одну черту: он был заводилой во всех мальчишеских проказах, целый день мог пестовать сверстников — соседских малышей, которые не чаяли в нем души. «Быть тебе учителем!» — сказал отец Таю. Соларин-младший последовал этому совету. В 1941 году он уже заканчивал педагогическое училише. Приближался день выпуска, после чего Тай стал бы обладателем учительского свидетельства и получил бы право преподавать в младших классах начальной школы.

Но в школу суждено ему было войти не скоро. Полыхала вторая мировая война, которая самым непосредственным образом сказалась и на Нигерии. Войска метрополии на разных фронтах несли потери. Чтобы каким-то образом их восполнить, Лондон объявил набор жителей своих колониальных территорий в английскую армию.

Тай Соларин, один из немногих грамотных нигерийцев-призывников (учебу его бесцеремонно прервали), был направлен в летную школу. После ускоренной подготовки он стал вторым пилотом на «Ланкастере» — четырехмоторном английском бомбардировщике. Экипаж оказался в самой гуще сражений в Европе. Вылет следовал за вылетом. Однажды во время бомбежки гитлеровских объектов в самолет попал зенитный снаряд. «Ланкастер» подбросило, словно мячик. Соларин ударился головой о штурвал, потерял сознание. Очнулся от свиста и грохота, бросил беглый взгляд на командира. Тот бессильно обвис на штурвале. Соларин позвал борт-механика, вдвоем стащили командира с сиденья.

Было не до раздумий. Один из правых моторов дымил, прыгали на приборах стрелки. «Ланкастер», надрывно завывая и заваливаясь на крыло, стремительно, как подраненная птица, несся к земле.

Соларин потянул штурвал на себя, выровнял машину. И все же «Ланкастер» вел себя не так, как хотелось пилоту:

рыскал из стороны в сторону, клевал носом, терял скорость. С трудом удерживая самолет, Соларин решил садиться за линией фронта при первой возможности, Плюхнулись на лесной поляне. Вслед за пилотом из кабины выбрались уцелевшие борт-механик и радист, стали хлопать по плечу своего спасителя, сумевшего посадить на грунт тяжелую подбитую машину.

Соларин шагнул к опушке, устало присел, опершись спиной о дерево, стянул с головы взмокший шлем. Вокруг вновь защебетали притихшие, напуганные гулом моторов птицы, с безоблачного неба ярко светило июньское солнце, рядом с деревом, в траве, пилот разглядел незнакомый цветок. На тонком стебельке между двумя сердцевидными листочками улыбалась гроздь белых крохотных колокольчиков. Нижние малютки-звездочки уже распустились, а самые верхние еще спали.

Подошел радист. — Не ранен, случаем?

— Посмотри на эту прелесть! — Соларин протянул руку к цветку.

— Мейфлауэр[2] это, — пояснил радист. — Удивительное растение. Не поверишь: вся полянка от одного корневища-ползуна. К тому же страсть, как живуч! Ни одна трава, даже мох, не может вытеснить его с облюбованного места. Да, вот что. Радировали с базы: подмогу нам выслали.

Через неделю «Ланкастер» поднялся в воздух.

Сколько еще было у Соларина таких опасных для жизни полетов… Когда война окончилась, Соларину предложили неплохую работу: механиком на одном из английских заводов. Но у бывшего пилота были другие планы. Он решил, чего бы ему ни стоило, поступить в университет. В министерстве колоний Соларину цинично сказали, что университетский диплом для него не обязателен. Категоричный отказ не остановил Тая. Единственный пальмовый плод в костре не затеряется. Пусть он и будет этим самым единственным члодом. Соларин не отступался, и ему в конце концов как участнику войны разрешили учиться в Манчестерском университете. Позже он перевелся в Лондонский университет.

Годы учебы пролетели быстрее, чем предполагал бывший летчик. Он просиживал за учебниками, в редкие свободные часы бывал в музеях, театрах. В 1951 году, после окончания университета, друзья предлагали Таю задержаться в Лондоне на месяц-другой, отдохнуть от напряженной учебы, вкусить прелести столичной жизни. «Среди дворцов и удовольствий нет все же родины милей», — напевал Соларин в таких случаях слова из оперы Клари «Миланская девушка». Получив диплом, он через несколько дней выехал в Нигерию.

…После туманного, промозглого Лондона в Лагосе в первое время казалось душно. В остальном Соларин не чувствовал различия. Если бы не пышная тропическая зелень, смуглая кожа соотечественников, могло показаться, что он и не уезжал с Британских островов. Все здесь, особенно в центре города, было на английский манер: богатые магазины, отели, банки, конторы страховых компаний, реклама Даже автомобилям, как на английских дорогах, предписывалось соблюдать левостороннее движение. Лагос казался огромной витриной — витриной западного образа жизни, тенью Великобритании.

Эта «тень» встречалась Соларину на каждом шагу, неотступно следовала за ним. Под видом альтруизма, под предлогом приобщения к современной цивилизации нигерийцам повсюду, где это было возможно, внушали: все, что не английское, — плохое, что лучше английского нет ничего на свете. Хочешь иметь вещь — покупай английскую, потому что с ней ничто не сравнимо. Одеваться лучше всего «а ля Бритиш». Говорить тоже надо по-английски, и чем лучше человек знает английский, тем быстрее он добьется признания в обществе. Нигерийкам и не следовало помышлять об агого, ауйойо, ипако эледе и других традиционных элегантных прическах (прически, состоящие из многих рядов косичек с проборами между ними. — Ю. Д.). Местные женщины должны походить на англичанок: распрямлять свои кудряшки или носить парики из прямых волос. К тому же заставляли стыдиться своей кожи — сочно-черной, считающейся у африканцев символом здоровья и жизнеспособности. Ну а цвет кожи изменить просто: на вездесущей рекламе, предлагающей какой-то крем, трижды появлялось лицо нигерийской женщины, каждый раз все светлее и светлее.

Прозрение наступило быстро, будто кто сдернул с его глаз радужную пелену. Жизнь на родине раскрывала перед ним все новые свои стороны. Он узнавал не только фасад Нигерии, но и ее изнанку.

Стоило хотя бы отойти чуть в сторону от роскошного центра Лагоса, и взору открывалась совсем иная картина: скопище невзрачных сооружений из обрезков досок, фанеры, ржавого железа, мало похожих на жилье. Рядом мастерские ремесленников, лавочки с неброским дешевым товаром, ребятишки с коростой на голове, очереди у колонок за питьевой водой…

Соларин все больше убеждался воочию, что сущность деяний иноземных хозяев в стране не в альтруизме и приобщении ее жителей к современной цивилизации, а в интересах наживы и жестоком угнетении.

В годы недавней войны Нигерия была одним из главных поставщиков Великобритании. Каучук, олово, колумбит, вольфрам, пальмовое масло, хлопок, земляной орех и многое другое вывозилось в Англию. Миновали тяжелые времена, и у нигерийцев появилась надежда: теперь они, дескать, смогут использовать свои товары для собственных нужд. Не тут-то было. Поток сырья и продовольствия в Англию нисколько не ослабел. Соотечественникам Соларина доставались лишь крохи с господского стола. Видимо, не без намека появилась в Африке притча о том, как лев «благородно» делился с кроликом обедом, полученным ими в дар от доброго духа джунглей. «Поделим обед по-братски! предложил лев кролику. — Ты откусишь кусок, я — кусок, снова — ты, за тобой — я. И так до конца».

Пожалуй, одним из самых порочных последствий английского господства была изоляция нигерийских народов друг от друга. Заморские правители разделили страну на три области. Причем, Северная область, где правили консервативные по натуре эмиры, противившиеся каким-либо малейшим преобразованиям, в несколько раз превосходила по территории две другие области, вместе взятые. Местные жители не смели и помышлять о переезде в другую провинцию, поскольку их посчитали бы там «чужаками». Каждая из областей была отделена от других перегородками, как ствол бамбука.

Нигерийцам насильственно навязывали чуждую культуру, лишили права писать, создавать литературу на родных языках, соблюдать свои обычаи и традиции. Верна, видимо, пословица: «Возьми человека за обе руки, и куда Денется его сила». Заморские правители крепко держали страну за обе руки.

Эту хватку Тай Соларин вскоре испытал на себе.

Он шел в школу, куда его определили, с радужными надеждами. Наконец-то сбылась мечта. Он учитель! Надежды обернулись глубоким разочарованием. Уже одно расписание уроков повергло его в уныние: «История Великобритании», «Литература Великобритании», «География Великобритании»… Детям следовало внушать мысль, что у Нигерии нет своего прошлого, своей культуры. История страны началась якобы с того времени, когда шотландский исследователь Мунго Парк добрался до порогов Каинджи на Нигере, а до этого все было погружено во мрак. Школьники знакомились с историей Европы, Англии, изучали войны Алой и Белой Розы, династий Тюдоров и Стюартов и не имели никакого представления о «культуре Нок», древних Ифе и Бенине.

Раньше, когда Соларин сам был школяром и его заставляли зубрить предметы, касающиеся истории и жизни метрополии, он по своей детской наивности принимал все за чистую монету. Теперь было иначе. Он понимал, что в Нигерии и не помышляют об истинном просвещении масс. Не приобщение нигерийцев к современным знаниям, а их духовное закабаление под видом «морального воспитания» _ вот что стало важнейшим принципом колониальной политики. Учебные программы школ всех ступеней включали преимущественно гуманитарные предметы. Система образования была приспособлена для нужд метрополии, а не для потребностей Нигерии. На просвещение выделялись ничтожные средства для подготовки из местного населения лишь «белых воротничков» — клерков и прочих мелких служащих, необходимых колониальным властям. Заморские правители предопределили судьбу не только отдельного нигерийца, но и судьбу всей страны.

Вольный, дерзкий в своих суждениях Тай Соларин пробовал на уроках рассказывать детям о Нигерии, ее истории, богатом культурном наследии. Но его тут же приструнивали. Он все чаще ощущал на себе прилипчивый взгляд и видел чужое любопытствующее не в меру ухо.

Университетский диплом, как волшебная палочка-выручалочка, позволял жить безбедно. Можно было бы застегнуть душу на все пуговицы, ничего не замечать, ничем не волноваться, не испытывать никаких тревог и забот.

Поступок рождается не только разумом, но и сердцем. Сейчас Тай Соларин не может сказать, когда ему впервые пришла мысль создать «свою» школу, наверное, после очередной нахлобучки за рассказ о Нигерии. Она давала бы ученикам современные знания, приобщала к культуре, а главное — развивала бы у детей тягу к самостоятельному труду, готовила к жизни, к продолжению своего образования. Это был стихийный порыв, но он со временем обрел высокую социальную значимость.

Соларин понимал, что колониальные власти не позволят ему и заикнуться о такой школе. Надо все создавать самому, а для разбега нужны были деньги. Вскоре новый педагог прослыл в школе, где он работал и где учились будущие «белые воротнички», скрягой. И мало кто из учителей догадывался, что их коллега трясется над каждым шиллингом, ограничивает себя во всем не ради скопидомства. В свободные от уроков дни он выезжал в окрестности Лагоса, искал место для «своей» школы. Так продолжалось четыре года. А потом Соларина не стало в Лагосе. Людской телеграф работает в деревне, как и в городе, безотказно. В окрестностях Икене прошел слух: в джунглях объявился чудик… Робкий стук в дверь (к этому времени мы перебрались в полукруглую гостиную) прервал нашу беседу.

— Не иначе очередной проситель. Заходите! Дверь не заперта! — Соларин привстал со своего потертого шезлонга.

На пороге, подталкивая перед собой мальчишку, появился озабоченный средних лет человек. Ни слова не говоря, оба поклонились, затем пали к ногам директора.

— Это что еще придумали! — его голос зазвенел от возмущения.

Мужчина и мальчишка поднялись с пола.

— Что у вас? — Соларин заходил по комнате.

— Да вот… сына привел, хотел бы к вам в школу.

— Сами-то откуда?

— Из Аго мы.

— Далековато.

— Ваша школа, хоть и в джунглях, а свет от нее, как от маяка, далеко виден, оживился мужчина.

Тоже мне… А что, разве своей школы в Аго нет?

Есть, но мой сын ни в какую не хочет там учиться. У вас, как говорят, учение с практикой связано. Пока будет в «Мейфлауэр», глядишь, профессию какую-то получит. После школы работать сможет. Все семье подмога.

Так-то оно так, вздохнул Соларин. — Мест вот только в «Мейфлауэр» нет.

Вот уж не поверю! У вас почти тыща учеников. Одним меньше, одним больше, — упрашивал человек.

— Ладно, так и быть, — директор поднял руки, сдаюсь, мол. Отец и сын ушли.

— Вот бы раньше так, — Соларин снова уселся в шезлонг, — когда селяне сомневались: отдавать своих детей в «Мейфлауэр» или нет…

Нелегко было начинать на новом месте. С трудом верилось, что на этом участке земли в джунглях, купленном на собственные деньги, можно построить школу. Но ведь за тем и перебрался. С темна до темна Тай Соларин, как заправский лесоруб, валил деревья, корчевал пни. Помогала Шейла — жена, друг и единомышленник во всех начинаниях и делах. Тоненькая, она после переезда в джунгли стала еще тоньше. Спали здесь же, в лесу, на подвешенном между двумя деревьями гамаке. Первое время гудели с непривычки руки и ноги.

Однажды на участок ввалилась толпа крутоплечих селян. Они поковыряли палками землю, потом подступили с расспросами: что собирается выращивать хозяин на своей плантации, не даст ли на развод семян.

— Семян пока нет, но скоро будут, — улыбнулся Соларин.

— А с урожая?

— Урожай долго придется ждать: лет восемь-десять.

Что же это за растение такое? Не иначе — заморское.

— Нет, местное.

— Школа здесь будет — «Мейфлауэр», — вступила в разговор Шейла, укоризненно взглянув на мужа, решившего разыграть крестьян.

— Больно уж мудреное название, — буркнул кто-то.

— Цветок есть такой… Соларин поведал селянам о майнике, увиденном им впервые во время войны на лесной поляне.

Ты хочешь сказать, что и школа твоя будет, как и мейфлауэр, живучей и крепкой?

— Хотелось бы!

— Неужели здесь дети будут учиться? Если это сделаешь, мы тебе памятник отгрохаем.

— Зачем он мне. Вы бы лучше помогли!

— Это можно! — заулыбались крестьяне.

Через несколько месяцев в джунглях выросла школа (Соларин нанял на стороне плотников). Пусть пока маленькая — на три класса, где были установлены новенькие, пахнущие свежей краской парты (тоже пришлось раскошелиться). Радоваться бы, глядя на все это. Но чем меньше дней оставалось до первого урока, тем неспокойнее чувствовал себя учитель. Казалось, все взвесил, предусмотрел, а как детей в школу созывать — не подумал. Ходить по ижинам — это сколько ж надо времени. Выручил Укома Олу — один из первых помощников в асчистке участка под школу: принес небольшой тамтам — ронзительный каннанго. — Это то, что тебе нужно! — сказал Укома Олу. — Ударишь в каннанго, все услышат и тут же соберутся. А стучать на барабане я тебя быстро научу.

Получилось так, как посоветовал Укома Олу. Не все, правда, крестьяне привели своих детей в «Мейфлауэр». Все еще, видимо, не могли уразуметь, что неподалеку от деревень откроют илеве, о чем они и не смели мечтать. Или, может, боялись пока отдавать детей не просто в школу, а в школу-интернат. И все же это был первый успех, придавший Соларину силы и уверенность.

А они так были нужны. На первых порах приходилось разрываться на части: совмещать в одном лице обязанности учителя, директора, архитектора, прораба, завхоза, бухгалтера…

Иные доброхоты не верили в искренность бескорыстного поступка Соларина. Находились даже такие люди, которые предсказывали «Мейфлауэр» быстрое увядание. Не оставляли в покое строптивого учителя колониальные чиновники. Устраивали одну проверку за другой. Придирались по каждому поводу: «Почему в расписании не значится закон божий, нет предметов, что есть в других школах?» Они полагали, что дети должны только учиться, а их работа на школьной плантации противоречит системе образования.

Тай Соларин отбивал наскоки ретивых чиновников своими доводами. Доказывал, что для детей получить всю необходимую сумму знаний, навыки какой-то профессии куда важнее, нежели заниматься гелертерством (схоластикой) и прочими бесполезными предметами.

Колониальные власти не давали «Мейфлауэр» ни цента. Школа держалась на пожертвованиях немногих благотворителей, энтузиазме самого Тая и его жены, их единомышленников, не получавших, как и Соларины, зарплаты. И все же деньги были нужны. На общественные дела шли сбережения, гонорары, которые Тай Соларин получал за статьи в местных газетах. Он покупал учебники, тетради, ручки… Многим детям давал школьную форму. Ученики брали ее, Думая, что это подарок школы.

Выручали угодья фермы при «Мейфлауэр», созданной учителем. Жильем долго был гамак под тростниковой крышей.

Положение изменилось после того, как Нигерия стала независимой, да и то не сразу — спустя несколько лет. Федеральные власти построили новое здание школы (со временем пришлось все же возводить уже самим новые помещения для занятий), выделили средства на жалованье директору и учителям.

Не все давалось Соларину легко и просто. Были неудачи, сомнения, разочарования. Через все это пройдено, за все плачено дорогой ценой.

Взрослели первые ученики. Как майник, попав на новое место, дает от одного корневища-ползуна жизнь новым побегам, новым поколениям цветов, так и «Мейфлауэр» набирала силу. День за днем возводил Соларин свое детище, складывал по кусочкам, словно мозаику, пока задумка не обрела реальные очертания.

— Какие? — спросил я.

Директор не ответил.

…Через час, как отгремел последний «звонок» (к этому времени ребята успели побывать в столовой и сменить школьную форму на рабочую одежду), он предложил осмотреть школу. Здесь меня ждал еще один сюрприз. Впрочем, все по порядку.

Оказалось, «Мейфлауэр» — не просто классы, учительские, актовый зал, библиотека, столовая, то есть все то, что входит в обычное понятие «школа». Это своеобразный комплекс, где дети вдобавок к знаниям получают еще другие навыки, столь необходимые в жизни, — трудовые. Возможностей для этого здесь предостаточно.

У «Мейфлауэр» свои плантации кокосовых и масличных пальм, ананасов, цитрусовых, большие участки под огородами, ямсом, маниокой, бататом, маисом. Есть индюшатник, крольчатник, молочная и свиная фермы. Кстати, все это хозяйство обеспечивает в достатке собственными продуктами учеников, преподавателей, обслуживающий персонал, словом, на нем держится весь интернат.

«Мейфлауэр» походила на огромный муравейник, разумеется, не разворошенный, где мечутся в беспорядке встревоженные мураши. А на обычный, будничный, где каждый его обитатель знает «свой маневр».

На птичнике самые маленькие раздавали корм пушистым индюшатам. На плантациях ямса, батата, маниоки занимались вторые и третьи классы. Ребята постарше возились с кроликами, работали на молочной ферме, мыли повизгивающих поросят, собирали в саду фрукты. Школьники повзрослее плели под навесом корзины.

Около недостроенного дома, где крепкие ребята замешивали в большом чану раствор и затаскивали наверх на носилках по деревянным мосткам кирпичи для кладки стен, Соларин пояснил:

— Это наша четвертая сводная еще одно помещение под кабинет физики возводит.

И тут же потянул за рукав. Не будем им, дескать, мешать: сами, без посторонней помощи управляются. Показал мне директор и машинный двор: гараж ребята построили сами, техника — несколько автомобилей и тракторов — постоянно на ходу, в любое время может быть выведена на работу. Здесь нам повстречалась еще одна группа старшеклассников — человек десять. С мотками алюминиевой проволоки через плечо, с лопатами.

— Третья сводная, — сказал директор. — В соседнюю деревню поедут электролинию чинить. Бурей столбы там поваляло.

«Сводные бригады». Ведь они что-то напоминают…

— Школу Макаренко! — подсказал Соларин, угадав мои мысли.

…Создавая «Мейфлауэр», он подумывал о том, чтобы дети уже с первого класса начали осознавать необходимость и важность труда, ибо труд имеет самое непосредственное отношение к формированию человека, к становлению его как личности. Учитель шел методом проб и ошибок. А потом, в 1968 году, была поездка в Советский Союз, в Ташкент, на конференцию писателей Азии и Африки. Там и услышал Соларин от советских коллег о замечательном педагоге.

Соларин убежден, что методы Макаренко, прежде всего трудового воспитания, безотказны не только в колониях с «криминальными» детьми и детских домах, но и в обычных школах.

С утра в «Мейфлауэр», как и везде, уроки. После занятий и по субботам ее воспитанники без вызова, нудных приказов идут на свои плантации, фермы, в мастерские. От первых работ на птичнике, ученик, шагая из класса в класс, идет одновременно по «трудовой лесенке»: работает затем на плантациях, в саду, на ферме, на школьных стройках, на машинах — тракторах и автомобилях. Работают классами — коллективно, по принципу: научись сам, потом научи товарища. У ребят высокая ответственность за конечные результаты труда. Им есть где развернуться, показать, на что они способны.

Ну, а на случай неотложных дел создаются сводные бригады. Руководят ими ребята, те, у кого побольше опыта и организаторских способностей. Эти же бригады следят за школьными плантациями, ухаживают за животными во время каникул. Учителя работают в них с учениками на равных. И после окончания работы, когда на линейке подводятся итоги, одинаково звучат имена и школьников, и педагогов. Такой стиль — спокойный и деловитый — идет от Соларина, его сподвижников-учителей, которых в «Мейфлауэр» уже около тридцати. Они помогают ребятам налаживать дружную работу и игру, дружную жизнь, учат товариществу.

В «Мейфлауэр» все построено на доверии. Ученикам доверяют современные машины, школьную землю, доверяют ставить на участках опыты. И часто они собирают урожай, о каком и не слыхивали в округе. Тут же получают задание: сделать так и дома — на семейной плантации.

Все, что появилось в школе за последние годы — новые помещения под классы, жилые дома, большой зал для вечеров и собраний, стадион, — создано руками учеников. Ребята живут в школе, именно живут (воскресенья они могут проводить дома с тем расчетом, чтобы на другой день быть на занятиях). Это большая, интересная, насыщенная жизнь. Уроки, труд, спорт, игры, концерты, танцы, праздники, на которые приглашается окрестный стар и млад, все чередуется. И все, кроме уроков, — главный принцип Соларина — на началах самостоятельности.

За время пребывания в «Мейфлауэр» дети развивают душу и тело, мозг и мускулы, здоровье и совесть — обретают те качества, которые так необходимы человеку. Соларин на практике показывает, как в Нигерии можно готовить нового гражданина, столь необходимого обществу. Не случайно качество подготовки школьников в «Мейфлауэр» намного выше, чем в однотипных учебных заведениях страны. Они без всяких натаскиваний успешно сдают экзамены и поступают в институты и университеты, куда не могут пробиться выпускники привилегированных школ с их тепличными условиями. Те, кто по каким-то причинам не попал в вуз, нашли себе работу по плечу: ко времени окончания «Мейфлауэр» они успевают освоить четыре-пять профессий.

После осмотра школы мы вернулись в полукруглую гостиную. Директор достал из письменного стола альбом с фотографиями учеников.

Летчик, врач, агроном, механик, учитель, нефтяник… Кого только нет! — начал вспоминать он воспитанников «Мейфлауэр». Выяснилось: неудачников нет, каждый твердо встал на ноги.

— Сила, прочность государства измеряются не только запасами руды, угля, нефти, количеством заводов и фабрик, — стал размышлять вслух Соларин. — Но и численностью специалистов, образованных людей. Перед независимостью в Нигерии было мизерное число школ. Расходы на образование одного нигерийца составляли за год около полутора долларов. Из каждых десяти детей учился только один. Инженер-нигериец считался большей редкостью, чем белый слон — альбинос. Теперь все иначе. За годы независимости в Нигерии открыты тысячи школ, введено бесплатное начальное обучение. Раньше в стране не было ни одного университета, а теперь их больше двадцати. Образование доступно сейчас для миллионов моих сограждан — больших и маленьких. Это ключ, который откроет им дверь к лучшему будущему…

Уезжал я из «Мейфлауэр» под вечер. Мне подумалось: побольше бы таких школ в Нигерии. Людям нужен и важен каждый источник, каждый луч света. И он есть! «Мейфлауэр» словно поднялась над джунглями и видна теперь отовсюду. Она сегодня только маяк. Но маяк действующий, который освещает нигерийцам дорогу к жизни осмысленной, трудовой, чистой.