Страна «гирин герен»

«Золотая гусыня»

Узкая дорога ведет сквозь джунгли. Впрочем, название это не очень вяжется со здешним прореженным лесом. В просветах видны плантации маиса, ананасов, ямса, каучуконосной гевеи. От дороги, как ручейки, растекаются к плантациям тропинки. И все же от прежнего девственного леса кое-что осталось — гибкие лианы оплели стволы деревьев, на дорогу свешиваются полотнища банановых листьев, местами попадаются кущи бамбука.

Дорога сужается. Лианы и кустарник начинают царапать глиняные кувшины, которые я несу, цепляться за одежду. Впереди меня вышагивает рослый парень. У него тоже по кувшину в каждой руке. Через правое плечо переброшен широкий пояс и моток веревки. Слева за ремень серых шортов заткнут мачете — похожий на меч широкий нож.

Моего попутчика зовут Акин.

Пока мы идем, я немного расскажу о нигерийских именах. Как и в других странах Западной Африки, в Нигерии еще до прихода европейцев сложилась довольно самобытная система имен. На протяжении веков в этой системе отбиралось лучшее и передавалось следующим поколениям. Даже появление европейских миссионеров, вторжение колонизаторов не поколебали устоявшуюся традицию.

А ведь чего только ни делали иноземцы: внушали местным народам чувство стыда за «языческое происхождение», заставляли выбирать себе библейские или католические имена, рассматривая обряд крещения как первый шаг приобщения африканцев к колониальным порядкам. И все это для того, чтобы задушить национальное самосознание африканцев, вылепить из них безропотных исполнителей чужой воли.

Конечно, кое-кого удалось сломить. Тем не менее в Нигерии сохранились многие древние имена, не претерпел изменений и сам обрял выбора имени для ребенка.

Обычно мальчиков нарекают через девять дней после рождения, девочек — через семь. Близнецы получают имена на восьмой день. На церемонии выбора имени бывает обычно людно: приглашаются сородичи матери и отца, родственники, друзья. Каждый, разумеется, имеет свою «домашнюю заготовку», памятуя, что нельзя лишь предлагать имя, которое есть у кого-либо из членов семьи новорожденного.

Согласно обычаю, первой высказывается бабушка. Затем слово отцу, потом — матери. Вслед за ними — очередь родственников и друзей. После горячих споров и обсуждений выбирается имя, которому суждено отныне быть именем ребенка.

Имя для здешних людей — не «звук пустой», а своего рода визитная карточка. Оно не только выделяет человека среди соплеменников, но и содержит определенный смысл, имеет свой перевод. Назовется человек, и уже другой, даже совсем незнакомый, безошибочно скажет, будто получил данные от электронно-счетной машины, какой подтекст заложен в имени. Связано оно со временем или местом рождения собеседника, чувствами, которые испытывали при этом родители, или — с традиционными религиозными верованиями.

Так, у йоруба Абиодун — это соплеменник, родившийся во время одного из традиционных праздников. Окон у народности эфик — ночью. Иниэконг у ибибио значит, что мальчик появился на свет, когда была война или межплеменная распря.

При рождении близнецов в семье йоруба одного называют Тайво — тот, кто первый попробовал мир на вкус. Он как бы становится глашатаем, извещающим о приближении другого ребенка, которому дают имя Кехинде. По такому же принципу называют близнецов у хауса: Хасан (старшего), Хусайни (младшего). Если вслед за двойней в семье появляется еще ребенок, то его нарекают Идову, а Идогбе или Алаба — того, кто родился после Идову. Абион, Абиона у йоруба — роды застали мать в дороге или на чужбине. Тоже самое значит имя Узома у игбо. Усунг-Уруа у ибибио — мать родила ребенка по пути на рынок. Дога у кочевников фульбе, обитающих, в северной части страны, — ребенок родился под деревом, где семья расположилась на ночлег.

Реакцию на прибавление семьи выражают по-разному. Огбона — сын похож на отца, который доволен таким сходством. Ахамефуна — чтобы мое имя не исчезло из общины. Другими словами, появился первенец мужского рода, и родители надеются, что он останется в своей семье и не уйдет, как уходят дочери, в чужую. Амоке — знать ее — лелеять ее. Аканке — повстречавшись с ней, нельзя ее не приласкать. Озоемена — пусть подобное не случится. Родители тем самым хотят показать, что прежние дети рано умирали или что в семье случались другие беды и они не хотели бы таких повторений.

До сего времени некоторые местные народы и племена поклоняются своим богам и божествам. И нередко семья, выражая почтение «всевышним», называет их именами детей. Олорун, Олокун, Одудуа, Шанго — у йоруба, Экпо, Идионгу, Ндеме — у эфик и ибибио, Нджоку, Чуку, Офо — у игбо…

Бывает еще проще. Родители, чтобы не утруждать себя, нарекают малышей по дням недели. Выходит, известный английский писатель Даниель Дефо, давший одному из своих героев имя «Пятница», — не пионер в этом деле. Так вот, Акин на диалекте йоруба означает «сила». Он и впрямь силен, этот парень: тугой затылок, атлетического сложения, под плотно облегающей рубашкой бугрятся мускулы. Акин не оглядывается, лишь на ходу коротко предупреждает: «Осторожно — яма!» или «Берегись — сломанный сук!». Не до разговоров: мы задержались в деревне, и Акин торопится успеть ко времени сбора тумбо.

На небольшой поляне, окруженной пальмами-рафиями, останавливаемся. Деревья взметнулись вверх метров на пятнадцать-двадцать, их кроны похожи на метелки трубочистов. На некоторых рафиях у самых макушек под листьями привязаны кувшины: Акин подвесил их накануне вечером. Теперь эти кувшины надо снять и заменить пустыми — теми, что мы принесли.

Конечно, взобраться на одно дерево для Акина — пустяк, легкая разминка. Но ему придется не раз повторить этот акробатический трюк. Потому и прихватил пояс.

У ближайшей рафии Акин поставил кувшины на землю, расправил пояс. Обметнул его вокруг ствола, закрепил в пряжке свободный конец. Уперся ногами в ствол, откинулся под углом, так, чтобы пояс оказался на уровне плеч, и, поддергивая его вверх примерно на фут и одновременно переставляя ноги, «пошел» по пальме. Вскоре он был у макушки. Отвязал кувшин с тумбо и спустил на веревке. Еще в деревне Акин пояснил мне, как действовать при сборе тумбо. Поэтому, не мешкая, — каково висеть парню между небом и землей! — я поменял наполненный кувшин на порожний, и он быстро поплыл вверх. Акин привязал сосуд к стволу, надрубил новое соцветие и вставил бамбуковую палочку одним концом в надрез, другим в горлышко кувшина. Еще минута, и «акробат» стоял рядом со мной.

Мы направились к другой пальме. Акин снова «пошел» по стволу, спустил мне кувшин с тумбо. Я привязал пустой, но, наверное, в спешке слабо затянул узел. Кувшин был уже у макушки, когда Акин крикнул: Берегись! Я едва успел отскочить в сторону. Кувшин ударился рядом о землю и развалился на куски. Мне подумалось, что Акин огорчится. Не тут-то было. Он заразительно рассмеялся.

Я смотрел на Акина и не узнавал его: деловит, весел, резвится, как ребенок, от прежней грустной озабоченности не осталось и следа.

…Знакомство наше состоялось задолго до этого. После поездки по стране я возвращался в Лагос. Километрах в тридцати за Ибаданом у перекрестка поднял руку парень. «Голосующих» нигерийцев можно видеть на дорогах довольно часто, особенно если они замечают за рулем автомашины айинбо — белого человека. В отличие от местных водителей айинбо считают зазорным говорить о плате за проезд. Нигерийцы об этом хорошо знают и при случае напрашиваются в машину белого человека. Мне и раньше приходилось подвозить пешеходов. Они обычно словоохотливы и рассказывают немало интересного о своих житейских делах.

Я остановил машину. Парень попросил, если это удобно, подвезти его и груз — полиэтиленовый мешок с минеральными удобрениями до дому. Заодно объяснил, что деревня находится по пути. Как обычно, я ждал, что завяжется разговор, но попутчик оказался молчуном. Сказал только, что его имя Акин и что он ездил в Ибадан за удобрениями. Правда, один раз Акин все-таки оживился. Мы проезжали в это время мимо придорожной лавчонки с корзинами фруктов, овощей и куриных яиц.

— И как это люди не понимают? — осуждающе сказал он.

— Чего?

— Сколько добра понапрасну переводят: яйца едят. Ведь из яйца получится цыпленок, а из цыпленка — курица. Так лучше съесть большую курицу, чем маленькое яйцо.

Я покосился: парень блеснул белыми крепкими зубами, и было непонятно, шутит ли он или говорит всерьез.

Мы проехали километров пятнадцать по шоссе и еще пять по пыльному проселку. В деревне Акина было с тридцать-сорок одинаковых прямоугольных домов из красной глины, крытых пальмовыми листьями. Усадьбы вокруг хижин обнесены невысокими глиняными стенами. Неподалеку от площади выделялся гбам-гбам — дом местного вождя под железной крышей.

На усадьбе Акина в тени четырех пальм прятались две небольшие хижины: по местным обычаям, Мужчины и женщины живут здесь в «отдельных квартирах». Акин вытащил из багажника мешок с удобрениями, принес из дома надколотый кокос, гроздь бананов. Предложил отдохнуть с дороги, подкрепиться.

Как выяснилось, Акин живет с матерью и четырьмя сестрами. Отец недавно умер от укуса эджоу — змеи. На двадцатипятилетнего Акина, единственного мужчину в семье, свалились заботы о матери и сестрах. С грустью в голосе он поведал, что уже давно хотел бы жениться, но… за невесту полагается отдавать выкуп, а оуво — денег нет. Быть же притчей во языцех надоело. В Нигерии нет такого обычая, что существовал, например, в Древней Греции, в Афинах. В особо установленный день в году замужние женщины под улюлюканье вели молодых холостяков через весь город к месту экзекуции. И там-то отводили душу: хлестали розгами за то, что они «потомством своим не хотят служить республике, украшать отечество». Здесь проще: парень, который долго не женится, становится предметом насмешек. Каково это вынести? Слово пуще стрелы ранит.

— Получается, что жених за деньги приобретает невесту? Обычная купля-продажа, — уточнил я.

— Ничего подобного, — возразил Акин. — Выкуп — не совсем удачное название, просто к этому слову привыкли. На самом деле выкуп — компенсация семье невесты за уход из родительского дома помощницы, да и гарантия того, что намерения жениха вполне серьезны. Выкуп доказывает, кроме того, что жених достаточно силен, трудолюбив, что ему можно вверить судьбу дочери.

— Вот оно что. А как велик выкуп?

— Да найр семьдесят-восемьдесят.

— Что же мешало собрать оуво?

Не ответив, Акин предложил осмотреть плантацию.

По тропинке, огибающей участки зеленого маиса, кассавы, ямса, мы вышли к островку пальм. Едва ступили под их сень, показалось, что день померк: лучи солнца не пробивали плотного шатра из широких листьев. Под ними прятались «шоколадницы» — низкорослые деревца какао со свисающими кое-где с веток и стволов вытянутыми, похожими на баклажаны плодами. Так в южных районах нашего Поволжья, где много солнца и мало влаги, выращивают огурцы: окружают грядки кулисами — подсолнечником или другими высокими растениями. Здесь же кулисами являются пальмы, предохраняющие нежные деревца от палящего солнца.

Акин неторопливо переходил от одной «шоколадницы» к другой, рассматривал плоды, сокрушался, что их мало уродилось.

— А еще говорят: «золотая гусыня»! — нахмурился он. Какая «гусыня»?

— Да земля наша…

Плантация, куда мы пришли, занимает около двух акров и во многом схожа с тысячами наделов других нигерийских крестьян. Подобные крохотные участки-лоскуты и образуют в основном сельскохозяйственные угодья страны. Они неодинаковы по своему предназначению, поскольку находятся в разных экологических зонах. Так, южный пояс Нигерии, простирающийся от побережья на 100-150 километров, благоприятен для выращивания какао-бобов, масличной пальмы, каучуконосов, риса, ямса, маниоки, сахарного тростника, тропических фруктов. В переходной зоне и саванне хорошие возможности для возделывания сорго, проса, пшеницы, хлопчатника. В северной части страны есть немало пастбищ для крупного и мелкого рогатого скота.

Естественные благоприятные условия, позволяющие получать при хорошей погоде, соблюдении агрономических приемов два, а то и три урожая в год, дали нигерийцам основание говорить о своей земле, как о «золотой гусыне», способной нести «золотые яйца».

Колониальное вмешательство нарушило исторически сложившуюся структуру нигерийского, как и всего африканского, земледелия. Местным крестьянам была навязана система выращивания какой-нибудь одной сельскохозяйственной культуры, так называемой монокультуры, предназначенной исключительно для вывоза в Англию. Юго-восточная часть Нигерии была отведена для каучуконосов, юго-западная — для какао-бобов, северная — для арахиса. Под экспортные культуры английские плантаторы захватили самые плодородные земли. Весь урожай направлялся в метрополию и там после переработки втридорога шел в продажу на мировом рынке в виде готовой продукции. Нигерийская «золотая гусыня» несла «золотые яйца» для заморских толстосумов, а местные крестьяне их никогда не видели.

Став свободной, Нигерия все еще не может избавиться от ранее созданной колонизаторами «сельскохозяйственной специализации». Слишком часто монокультура является важнейшим, а иногда и единственным для крестьянина источником денежных поступлений. А надежда на «золотые яйца» остается пока несбыточной мечтой. Причин немало: примитивные методы обработки земли и возделывания различных культур, унаследованные еще от предков, нехватка техники, удобрений, ядохимикатов…

Джунгли настойчиво стремятся поглотить плантацию, и Акину непрестанно приходится отбивать их наступление мотыгой и мачете — своими единственными орудиями труда. Два раза в год он собирает плоды, коричневые зерна после просушки сдает закупочной компании. Парень и понятия не имеет, что происходит с ними дальше. Он никогда не пробовал шоколада, который вырабатывается на кондитерских фабриках из Какао. Акину помогают сестры, но они больше заняты на ближнем участке, где выращивают для пропитания семьи овощи, маис, ямс. В среднем от продажи какао-бобов набегает в год 100-150 найр. При таких более чем скромных доходах и такой семье попробуй собери оуво для выкупа и свадьбы…

После моего отъезда Акин изредка напоминал о себе — присылал с оказией свежие фрукты. И вот недавно удивил: пригласил на свадьбу.

В назначенный день, промчавшись часа два с ветерком по пустынному ранним утром шоссе, я въехал в знакомую деревню. Акин около хижины перебирал пустые кувшины. Он долго тряс мою руку, позвал мать, сестер. Из второй хижины вышли невысокая женщина и четыре худеньких девочки-подростка. Поздоровались.

Акин, жестикулируя, стал пространно рассказывать о нашем знакомстве. Потом, когда мать и сестры оставили нас вдвоем, перешел к собственным делам, которые в последнее время изменились к лучшему. Правительство выделило крестьянам большую ссуду. Он купил ядохимикаты, несколько мешков удобрений; как советуют специалисты-консультанты, тщательно обработал плантацию и два раза подряд получил отменный урожай. Да и продал какао-бобы с немалой выгодой: власти повысили на них закупочную цену.

— Выходит, «золотая гусыня» может нести «золотые яйца»?

— Еще как! Хватило на все семейные расходы, кое-что еще осталось. Раз деньги водятся, можно было подумать и о женитьбе.

Тут Акин спохватился: уже девять утра — время собирать тумбо.

— А почему сам? Ты как-никак жених! Попросил бы кого-нибудь.

— У нас так не принято, — твердо сказал Акин. — Жених сам должен о тумбо позаботиться. Какой же он мужчина, если на пальму не может взобраться? Родственники жены обязательно спросят, кто готовил тумбо. На свадьбу вся деревня придет: мужчине с крепкой рукой, как у нас говорят, полагается приглашать много гостей. Они тоже поинтересуются, сам ли жених лазил за тумбо. Вообще-то односельчане не очень тянутся к вину. Бражничать считается у нас срамным, греховным занятием.

— Даже на свадьбе? — сыронизировал я, указывая на приготовленные кувшины.

— Какое это вино! Называем лишь так. А тумбо-то всего-навсего — легкий, нежный пальмовый сок. Бодрит, веселит! Что еще надо? Хоть бочку выдуй, если осилишь, а пьян не будешь. Можешь убедиться…

Вспомнив этот разговор, пока Акин находился на пальме, я присел перед одним из наполненных кувшинов. Сок бродил, белая пена переваливалась через край. Я провел по горлышку пальцем, поднес его к губам. Сок был сладковато-терпкий, напоминал по вкусу сидр.

Мы возвращались из леса в полдень, наступая на собственную тень. Время от времени останавливались передохнуть.

На усадьбе Акин отнес кувшины в хижину, вышел с двумя орехами кола на блюдечке — ими, согласно обычаю, угощают гостя. Усадил меня на скамейку, что стояла под пальмой, а сам вернулся в хижину.

Я расковырял податливую коричневую кожуру. Внутри были мелкие взбадривающие орешки с пунцовыми ядрышками. Занимаясь орешками, я осмотрелся. Двор, ранее пустынный, преобразился. Везде, где было свободное место, женщины устроили очаги: между двумя кирпичами из необожженной глины пылали костры. В котлах булькало какое-то варево. Здесь же босоногие мальчишки толкли в деревянных ступах ямс, кололи для костров чурки. Мать Акина переходила от жаровни к жаровне, длинной поварежкой пробовала варево, что-то говорила женщинам. Те согласно кивали, добавляли в котлы перца, пучки каких-то трав.

Вернулся Акин в элегантном сером костюме, белой сорочке, блестящих ботинках. Сел рядом на скамейку, взял с блюдечка орех. Во двор гурьбой ввалились деревенские парни — приятели Акина. Начали восхищенно его оглядывать, хлопать по плечу.

— Тебя не узнать!

— Министр, да и только! Вот это жених!

Неожиданно парни притихли: к Акину подошла девушка. Приталенное платье из синей с отливом материи подчеркивало стройность ее фигуры. Девушка легко, пружинисто ступала, прямо неся голову. Пышные волосы были стянуты в пучок. Она неотрывно смотрела на Акина, застенчиво улыбаясь.

— Познакомьтесь! Моя невеста! Девушка протянула мне руку:

— Айока.

Акин и Айока отошли в сторону о чем-то поговорить. Минут через пять, когда Айока ушла, один из парней шутливо спросил:

— И где ты только нашел такую красавицу?

Акин улыбнулся и, наверное, в сотый раз начал рассказывать о своей избраннице, явно предназначая повествование не столько для приятелей, сколько для меня…

Он возвращался с плантации. От деревьев на тропинку легли длинные тени. На опушке леса Акин увидел тоненькую девушку. Она пыталась поднять на голову вязанку хвороста, но не могла: перестаралась, собрала слишком много. Акин остановился: «Чья это? Почему раньше не примечал?». И тут же сообразил: целыми днями он торчит на плантации, а вечером хватает дел дома. Где тут уследить, как в деревне подрастают красавицы.

— Давай помогу! — предложил Акин.

— Помочь хочешь, а сам даже не знаешь, как меня зовут.

— Знаю! Тебя звать Айока — та, кто источает радость.

— Надо же! — удивилась девушка.

Акин ухватился за веревку, стягивающую хворост, легко вскинул вязанку себе на плечо. А потом так и повелось — Акин возвращается с плантации, Айока поджидает его с вязанкой хвороста на опушке.

Другие парни пробовали подступиться к девушке, завести дружбу, но Айока их как бы не замечала, отмалчивалась.

От материнских глаз не укрылась появившаяся у дочери привычка вертеться перед зеркалом, прихорашиваться. Конечно, дошли слухи, что она встречается с Акином. Мать не противилась встречам. Парень видный, работящий. Лучшего мужа для дочери, она перебрала всех деревенских парней, не сыскать. Не ровен час, свататься придет, надо готовить дочь.

Неожиданно Айока исчезла. Неделя проходит, вторая, а ее нет.

— Куда же она делась? — спросил я.

И я так подумал, — ответил Акин. — Потом вспомнил о нашем обычае — «откармливании невесты» перед свадьбой.

…Айоку поместили в отдельную комнату в той хижине, где располагалась ее мать. Там стояли кровать и небольшой стол у окна. В комнату никому не разрешалось входить, кроме матери. Пять раз в день она приносила большую миску с вкусным фуфу и плошку с пальмовым маслом. Случалось, к этому меню добавляла мясное блюдо и фрукты. Хоть Айоке не нравилось такое однообразное, скучное заточение, но пришлось смириться.

Невесту у йоруба, как и у некоторых других народов Нигерии, откармливают не ради того, чтобы она выглядела гладкой. Со временем после свадьбы ей предстоит стать матерью. Считается, что крепкая, полная женщина может родить ребенка, которому не страшна никакая хворь.

Через месяц, когда состоялась встреча, Акин не узнал Айоку: она и не она. Была тонкая, как тростинка, казалось, гнулась от легкого дуновения ветерка. А теперь располнела, и эта полнота делала ее еще привлекательнее.

Как-то вечером Акин пригласил на совет дядю и трех взрослых двоюродных братьев. Поскольку отца у Акина уже не было, полагалось поведать о своем намерении жениться старшему мужчине среди ближайших родственников. Об оуво для выкупа не спрашивали: знали, что Акин выгодно продал какао-бобы. Родственники одобрили выбор. Тут же на семейном совете поручили хитроватому Нтиме, одному из двоюродных братьев Акина, разузнать подробности об Айоке и ее семье. Требовалось выяснить, не враждовали ли когда-либо семьи Айоки и Акина, характер девушки, ее умение вести домашнее хозяйство. Нтиме наказали также выведать отношение родственников Айоки к ее возможному замужеству.

Девушка росла у всей деревни на виду. И Акин, и его родственники хорошо знали достоинства Айоки и ее семьи. Но устраивать «расследование» требовал обычай, и его следовало соблюсти.

Через неделю родственники снова собрались на семейный совет. Ничего нового к тому, что они знали об Айоке, Нтима добавить не мог. Сказал лишь, что девушка несколько месяцев обучалась у местной портнихи и довольно прилично строчит на швейной машинке. Отец и мать считают, что Айока и Акин вполне подходящая пара, и ждут сватов.

В назначенный вечер Акин и его родственники, все в агбадах, были в доме Айоки. Акин принес кувшин тумбо, флакон духов, блок сигарет, коробку конфет: подарки для невесты, ее отца и матери. Гостей встретил отец, крепкий на вид мужчина, такой же как и они, крестьянин, приветливо поздоровался, рассадил, предложил орехи кола. Мать Айоки принесла на дощечке стаканы. Акин разлил тумбо. Как заведено, первый стакан поднес своему дяде, второй — отцу невесты, затем — всем остальным.

Гости говорили о чем угодно, только не о цели своею прихода: видах на урожай, погоде, набегах обезьян на плантации в соседней деревне… Наконец, набравшись смелости, Акин изложил цель визита.

Пригласили Айоку. Девушка успела принарядиться: новое платье, на груди — яркие бусы, запястья украшали серебряные браслеты. Она поздоровалась, внешне сохраняя, однако, как бы незаинтересованный вид. Девушке подали стакан тумбо. Наступила напряженная минута. Встречи — встречами, а кто знает, как поведет сейчас себя Айока. Решать все же будет она.

Третьего дня парень из соседней деревни приходил свататься к Айоке. Сватовство без предварительного знакомства с девушкой случается довольно часто. И его и родню приняли как подобает. Но когда Айоке предложили тумбо, она протянула стакан отцу. Это означало, что девушка отвергает жениха. На том дело и кончилось.

Теперь Айока едва коснулась губами тумбо. Гости затаили дыхание. Улыбнувшись, девушка предложила стакан Акину: этот жест означал, что она давала согласие быть его женой. Напряжение мгновенно спало, все разом заговорили, оживленно жестикулируя. Отец громко сказал, что они кончили дела. Тут же в комнату вошла мать Айоки с миской фуфу и поджаренной цесаркой. Отец достал кувшин тумбо, и мужчины подняли стаканы за благополучный исход помолвки.

— Посватали, договорились о выкупе, и потом свадьба? — поинтересовался я.

— У нас так быстро не делается…

Через два месяца после этого события в доме Айоки готовились к встрече жениха. Накануне Акин отдал большую часть выкупа, и ему следовало угостить тумбо всех родственников невесты. У дома избранницы поставили котлы, разложили костры. Отец Айоки забил самую жирную козу. И из нее готовили кушанье для гостей.

Акин с дядей и другими родственниками пришли к вечеру.

Гости уселись на разложенные во дворе циновки против родителей и родственников невесты. В праздничных одеждах появились Айока, ее мать и несколько женщин. Обошли гостей, поздоровались за руку. Затем они вернулись в хижину, а отец девушки щедро оделил присутствующих орехами кола. За орехами последовало тумбо. Чуть позже были поданы фуфу и вареная козлятина со специями.

Пир продолжался допоздна.

Когда гости собрались уходить, отец позвал Айоку и велел ей отнести пустой кувшин в дом Акина: невесте полагалось пробыть несколько дней у родни жениха.

Айоку поместили в женской хижине. Наутро мать Акина дала девушке найру и попросила купить для обеденного супа овощей и разных специй. Та взяла корзину и, весело напевая, отправилась на деревенский рынок. Акин волновался, хотя внешне оставался невозмутим: Айоке предстояло новое серьезное испытание. Если истратит все деньги, ее сочтут расточительной, и родственники жениха могут потребовать расторжения помолвки. Однако все закончилось наилучшим образом. Девушка принесла полную корзину отборных овощей и вернула матери Акина несколько монет. Пока Айока жила у жениха, она помогала женщинам по хозяйству, работала на плантации. Прежде чем отпустить домой, девушке надавали подарков, с ней же передали для отца коробку сигар, для матери — отрез на платье.

Прошло еще два месяца. Был отдан остаток выкупа. Тут и назначили день свадьбы, вернее, день окончательного перехода невесты в дом жениха.

…Полуденный зной начал спадать. Женщины, сняв котлы с очагов, кончиками фартуков отерли мокрые лица. Казалось, все этого только и ждали: Акин ушел в хижину, оставив меня на попечение рослого Нтимы, а в усадьбу потянулись нарядные односельчане, друзья и родственники жениха — в одиночку, парами, группами. Пришли со своими звонкими бочонками-тамтамами барабанщики. Вслед за ними, стараясь придать своей толстой фигуре величавую осанку, важно прошествовал местный вождь.

Но вот в сопровождении родственников из хижины вышел Акин в белой агбаде, надетой поверх костюма, и шапочке, слегка примятой справа в дань моде. Жениха приветствовали радостными возгласами.

Внезапно со стороны площади послышались глухие удары тамтама. Все устремили туда свои взоры. Это медленно приближалась свадебная процессия: в центре Айока в длинном белом платье с розой на груди, за ней — родители, родственники, подруги. Они несли узлы, корзины с приданым. Впереди шли барабанщики, изо всей силы ударяя деревянными колотушками по тамтамам. Вокруг носились курчавые мальчишки.

Время от времени процессия останавливалась. Мальчишки подбегали к Акину, испуганно говорили, что на пути встретилась река и лодочник отказывается перевезти невесту или что дорогу невесте перегородило упавшее бревно, а мужчины не могут сдвинуть его в сторону… Препятствия, разумеется, были воображаемые. Акин давал мальчишкам несколько монет, и они, довольные, возвращались обратно. После этого свадебный кортеж двигался дальше.

— А вдруг жених не даст денег, что тогда? — поинтересовался я.

— Девушка обратно не повернет, но всем будет ясно, что жених — скряга или не очень-то жаждет принять в свой дом невесту. Случается и такое. Однако наш Акин не оплошает, — пояснил Нтима.

Айока подошла к Акину. Он подал невесте руку, подвел ее к столу, приготовленному для молодых. После этого начали рассаживаться родственники и гости. На столах, стоявших во дворе в шесть рядов, было тесно от мисок с супом, фуфу и каким-то кушаньем, похожим на плов и сильно приправленным перцем. Все поглядывали на еду, но никто пока не притрагивался к блюдам.

Но вот встал вождь.

— Мы знали, что в нашей деревне есть две реки, одна — сильная, бурливая; другая — красивая, спокойная, — начал вождь свою витиеватую речь. — Они текли порознь. Сегодня мы видим, как они слились и образовали новую реку — новую семью. Пусть новая семья будет такой же сильной, как жених, и красивой, как невеста!

Затем вождь наказал Акину и Айоке жить дружно, не забывать о «золотой гусыне» — земле-кормилице, отвечать на ее щедроты неустанной заботой. Он передохнул и громко, торжественно объявил Акина и Айоку мужем и женой…

В Лагосе мне приходилось видеть регистрацию браков. Молодожены ставили свои подписи в регистрационной книге, и им выдавали сертификат. Тут церемония бракосочетания совершалась по тем же правилам, что и в давние времена. Деревенские жители верят словесному обязательству больше, чем росписи в регистрационной книге, и считают, что оно лучше чернил скрепляет семейные узы.

К молодоженам стали подходить родственники и гости. Подносили подарки, поздравляли. Потом к столу, где были Акин и Айока, протиснулись семеро парней, затянули песню. Они желали своим друзьям счастья, иметь много детей, никогда не ссориться.

Свадьба разгоралась, шум стоял такой, что я с трудом слышал ораторов даже за своим столом.

Стемнело. На пальмы подвесили керосиновые фонари, они тускло осветили веселые, эбеновой черноты лица. И почти сразу на площади вспыхнули факелы в деревянных треножниках. Гости и хозяева гурьбой повалили туда. Желтое пламя раскланивалось на ветру, словно приглашая людей на танцы.

Музыканты с набором разноголосых тамтамов, флейт, бубнов, кастаньет расположились перед двумя факелами. Флейтист бросил в ночную темноту несколько отрывистых звуков, и тут же его партнеры подхватили мелодию.

На площадку хороводом ворвались девушки в коротеньких платьицах, громко звеня браслетами на руках и ногах в такт музыке. Хоровод рисовал замысловатые фигуры, все убыстряя темп.

…Музыка оборвалась на самой бешеной ноте. Гости расступились: в круг вошла Айока. Полилась нежная, плавная мелодия. Круг снова раздался: парни внесли на руках Акина, опустили на землю. Молодожены начали свой свадебный танец.

Музыканты заиграли быстрее. Танец Айоки и Акина зажег всех людей, и вскоре площадь от края до края колыхалась в едином ритме…