Стрела над океаном

РЕЧНЫЕ ПРОСТОРЫ

Река Камчатка впервые открылась с моря — когда мы вошли в ее устье. Не раз приходилось пересекать на катерах ее мутно-желтые просторы возле Усть-Камчатска. В этих местах река очень широка. А если вспомнить, что путь ее из глубины полуострова до Камчатского залива измеряется многими сотнями километров, станет понятным, почему в прежние времена, по свидетельству С. П. Крашенинникова, камчадалы называли ее Уйкоаль, что значит — Большая река. Да ведь и правда, — она самая большая из камчатских рек.

Площадь ее долины вместе с отлогими склонами прибрежных увалов исчисляется в два миллиона гектаров. Река окружена озерами, болотами-, заросла по берегам мелким кустарником, густыми чащами тальников. «Суходолинные, отлогие склоны покрыты березовым и смешанным лесом с обильным травянистым покровом».

Так сказано в ученой книжке…

…Раннее, холодное, такое неприветливое утро. Дождь, ветер. Противоположный берег реки затянут сизой сумеречной мглой. Волны сердито бьют в черные, просмоленные бока пристани.

Начинается новый этап камчатской жизни: предстоит подняться вверх по реке километров без малого на триста — в горные, лесные районы полуострова.

Беленький, порядком обшарпанный пароходик, родной брат московского речного трамвайчика, бежит вверх по реке, оставляя за собой далеко расходящийся, как кружевной шлейф, бурун.

Пассажиры — их много, и все с грудами узлов, мешками, корзинами, чемоданами, бидонами, ведрами, с множеством ребятишек — забились внутрь пароходика. Наверху не очень-то посидишь: пронизывающий ветер, секущий дождь. Река вскипает желтыми с белыми гребнями волнами, быстро бегущими вниз по течению. Большая неласковая река…

Волны подмывают низкие, заросшие тальником берега. Ветки кустов никнут, окунаются в воду, и волны злобно треплют их.

На берегах — ни души.

Встречаются буксирные катера. Некоторые тянут за собой огромные баржи. Катера обмениваются с нашим пароходиком гудками. Голоса их, срываемые ветром, слабо и печально звучат в холодной пустыне воды.

Дождь. Порывистый ветер.

Возле берегов нередко видишь длинные черные, низко сидящие в воде лодки. В лодках — по одному, по два рыбака в белых плащах с капюшонами. Поставили сети. На неспокойной, изрытой ветром поверхности реки — идущий полукругом пунктир поплавков. Пароходик дает гудок и стороной обходит закинутую сеть.

Не очень-то весело этим людям в монашеских капюшонах в дождь, ветер целый день качаться в лодке на гривастых волнах. Нелегко, нелегко дается камчатская рыбка!..

По правому борту в тумане, за пеленой дождя открываются горы — мглисто-синие, дикие, пустынные.

Что это? Как же я сразу-то не заметил? По берегам реки, за прибрежными кустами тальника, появились настоящие деревья! Не тоненькие хворостинки, как в Усть-Камчатске, а настоящие большие деревья: ива, ольха, береза! И как же они сразу преобразили пейзаж!..

Можно, конечно, восхищаться и величественной пустыней океана, и суровой красой голых скал, и мягкими очертаниями безлесных сопок, и болотистой тундрой с черными торфяными озерами, но дерево, зеленое древо — какая же это радость!

Вот высокая стройная молодая ива. Ее узкая серповидная листва так и кипит на ветру. Вся она в шуме, в движении, то темно-зеленая, то голубовато-серая, когда ветер перевернет ее листья. Вот рощица ольхи. Вымытые дождем листья блестят, как лакированные. В зеленом полумраке ольховой рощи словно светятся заросли шеламайника и уже зацветший кипрей — по-нашему, по-подмосковному — иван-чай.

А вот и береза. Это не наша белоствольная, зеленокудрая красавица, опускающая тонкие пряди душистой листвы чуть не до самой земли. Это камчатская «каменная» береза — «самый типичный представитель древесной камчатской флоры», как сказано в одной книге. Удивительное дерево. И верно ведь — «самое камчатское». Если наша русская березка чаще всего вяжется в представлении с милой радостью ранней весны или с осенней раздумчивой грустью, то «каменная» камчатская береза своего рода символ мужества и силы, упорной, непрестанной борьбы за существование. Суровый климат, мощный снежный покров лишают ее стройности. Это кряжистое, крепкое дерево с искривленным, иногда перекрученным, как канат, стволом, с еще более причудливо искривленными ветвями. Но там, где есть защита от яростных ветров, она высока, могуча. У нее крепкий, как кость, ствол палевого цвета без привычной на белой березе инкрустации чернью, темная узорная листва, образующая красивую пышную крону.

Горы все ближе подходят к реке.

Остановка — Нижне-Камчатск.

Пароходик прижимается к самому берегу. Ветки старых ив, омытые дождем, склоняются над палубой. Под деревьями стоят девушки в сапогах. Рыжий улыбающийся пес восторженно крутит хвостом. С борта пароходика прямо в мокрую траву летят мешки с почтой. По доске, перекинутой с палубы на берег, с решительным видом, как цирковой канатоходец, шагает какая-то сияющая тетка с мешком и авоськой. На берегу ее окружают девушки. Слышны смех, веселые восклицания. Хорошо, наверное, в такую погоду оказаться дома, погреться чайком!..

Нижне-Камчатск в свое время играл немалую роль в освоении края. Здесь в начале XVIH века был поставлен острог. В этих местах побывали Беринг, Чириков, Крашенинников. Где-то я читал, что у Нижне-Камчатска был даже красивый и внушительный герб — щит, а на нем три вулкана и… кит! Лет сто назад селение пришло в упадок, утратив былое экономическое значение для полуострова. Жители перекочевали на высокий левый берег, перенесли туда постройки. Но еще и сейчас на месте бывшего острога изредка попадаются на радость краеведам кое-какие предметы древнего быта…

Дождь перестал.

Горы теперь совсем близко. Это так называемые «щеки» — отроги хребтов, подошедшие к самой реке.

У обрывистого берега, над отмелью, заваленной корягами, кружатся белые чайки. Ветки шиповника, усыпанные крупными розовыми цветами, нависли над самой водой. И все это — и белые чайки, и розовые цветы — так прекрасно, что кажется, будто присутствуешь на каком-то уединенном таинственном празднике природы…

И вдруг во всем окружающем мире происходит быстрая, чудодейственная перемена. Такое впечатление, будто кто-то одним легким, плавным движением сорвал серое покрывало дождя и тумана. Небо вдруг стало высоким, жемчужно-светлым, и в нем проступила, разгораясь все ярче, всесильнее, солнечная голубизна. Горы, покрытые свежей влажной зеленью, посветлели. Заиграли яркими пятнами цветов поляны в березовых рощах. И река изменилась: стала спокойнее, прозрачней. А главное — сразу стало тепло: стих ветер.

И все поползли снизу, из духоты, на палубу.

— Щеки! — сказал капитан. — Щеки загородили реку от ветра.

А там, позади, ниже по течению, ненастная мгла, клубится туман. Там холодно, дождь…

Еще одна остановка — селение Камаки. За длинным островком и протокой видны освещенные солнцем бревенчатые домики.

Камаки… Что-то связано с названием этого селения — что-то полуфантастическое. Ах, да! Следы «неведомого зверя»!..

Профессор А. Н. Державин, участник Камчатской экспедиции 1908–1909 годов, рассказывал, что в этих местах, по направлению к вулкану Шивелучу, в одном перелеске проводник показал четыре отпечатавшихся на крепкой почве громадных следа неведомого животного. Об этих следах в Камаках знали и раньше: от дедов слышали предание о громадном медведе. Отпечатки круглые, вершков восемь-девять в диаметре. Они обросли лишайниками и потеряли отчетливость. Но по расположению, по правильности очертаний похожи на следы, и едва ли на медвежьи…

О следах «неведомого зверя» в этом районе писал в 1932 году и камчатский краевед П. Т. Новограбленов: «Охотники, вернувшись сегодня с Шивелуча, рассказывали нам, что убили там восемь медведей и видели на тундре в окрестностях Камак какие-то исполинские шаги неведомого зверя»…

Научный сотрудник Тихоокеанского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО) А. Остроумов в статье, опубликованной в «Камчатской правде», сообщает, что следы эти встречаются в окрестностях Ключевской группы вулканов. В этих, как и во многих других местах Камчатского полуострова, находят части скелета мамонта: бивни, зубы, кости. И он делает предположение, что таинственные отпечатки не что иное, как следы мамонта, который, возможно, пережив оледенение, вымер на Камчатке позднее, чем в других областях северо-востока нашей страны.

Если попробовать представить себе вот на этом обрывистом берегу, возле «каменной» березы, мохнатого гиганта с покатой спиной, с низко опушенными бивнями, он очень легко впишется в пустынный, поражающий своей нетронутостью пейзаж!..

Сероглазая девушка с круглым обветренным лицом, в выцветшей розовой косынке, в пестрой ковбойке под лыжной курткой и лыжных штанах, заправленных в сапоги, читает книгу. У ног ее — туго набитый и, похоже, тяжелый рюкзак. Кто она? — Едет она в Ключи. — Наверное, геолог или вулканолог. Глядя на ее разношенные сапоги, невольно думаешь, что немало трудных троп пройдено ею по горам и лесам Камчатки…

Толстая пожилая женщина, румяная, здоровая — кровь с молоком — тоже в сапогах, в новеньком черном ватнике, сидит на огромном мешке. Она щурится, подставляя лицо солнцу, пока еще не очень яркому, наполняющему воздух мягким нежащим теплом. Это, конечно, колхозница, и ездила она в Усть-Камчатск за покупками. На коленях у нее завернутая в новый платок стопочка патефонных пластинок — предмет ее неусыпных забот.

Рыжеватый парень лениво покуривает, развалившись на скамье. На нем черный шевиотовый костюм, желтая шелковая рубашка, щегольские полуботинки на микропорке — все новое, но какое-то неряшливое, жеваное. Со скучающим видом он рассказывает седому в брезентовом плаще мужчине о том, что он линейный обходчик. За два месяца отпуска «прочудил» двенадцать тысяч рубликов. Он искоса поглядывает на сероглазую девушку в розовой косынке: какое, мол, впечатление производит на нее широта его молодой души. Но она и не смотрит на него…

А кругом так чудно, так красиво! Холмистые зеленые берега. Рощи берез, солнечные полянки, залитые розовой пеной цветущего шиповника. Побродить бы здесь, подышать свежим, душистым воздухом! И как это никто не живет на этих зеленых берегах? Пароходик бежит и бежит, и никого, ни одной живой души не видно на берегу. Вот отличное место для пионерского лагеря. А тут — для дома отдыха…

Щеки кончаются. Горы отступают, отступают, медленно уходят к горизонту. Они виднеются теперь вдали синеватой волнистой линией. Снова — невысокие, заросшие тальником берега, рощи ивняка.

Погода совсем разгулялась. Вовсю греет солнце. И река стала голубой. С пастельной мягкостью отражаются в ней белые облака, застывшие над головой.

Ясный, солнечный день клонится к вечеру. Прямо над рекой, у самого горизонта, возникает скопление кучевых облаков, белых, с синими провалами и тенями, похожих на застывшие клубы дыма гигантского костра. Потом в этих облаках постепенно начинает проступать что-то темное, огромное, сразу заполнившее даль и как-то все подавляющее собой.

— Ключевская, — равнодушно говорит пожилая колхозница и в который уже раз любовно пересматривает драгоценные патефонные пластинки.

Сероглазая девушка, опустив на колени книгу, не отрываясь, смотрит в ту сторону, где в облаках появились смутные контуры Ключевского вулкана. И ее чистое юное лицо становится серьезным, даже вдохновенным, словно она вдруг увидела воплощение своей сокровенной мечты…

Вершина горы — за облаками. Виднеются только ее склоны, покрытые снегом. Впрочем, и они скоро скрылись в опустившихся ниже облаках. Похоже, что красавица сопка на несколько минут приподняла облачную чадру, чтобы глянуть на пароходик, бегущий по реке.

Справа по борту, тоже наполовину скрытый облаками, громоздится сумрачный даже в этот светлый вечерний час вулкан Шивелуч.

Приближается царство вулканов — «горелых сопок», как называли их русские казаки в давно прошедшие времена, — на которых по старинному камчадальскому преданию живут боги — Кукх и его супруга Какх…

А пароходик бежит и бежит.

И вот на берегу видны деревянные домики — поселок Ключи, залитый розовым светом заходящего солнца…

В КЛЮЧАХ

Как и всякому дорожному человеку, в пути по-разному приходилось устраивать свой быт. Приходилось спать на палубе буксирного катера, на полу в казарме, на таком неудобном ложе, как три стула, поставленные в ряд, на узеньком диванчике в кают-компании шхуны, на «койках» в номерах поселковых гостиниц.

О, эти дорожные дома! Порой в них принадлежит тебе всего лишь одна койка и половина подоконника. На спинке койки рядом с казенным полотенцем висит твой фотоаппарат, этюдник; на подоконнике стоит бритвенный прибор, флакон тройного одеколона — и это уже твой дом. И как мечтаешь в пути о таком доме, особенно, когда негде приклонить голову, а ты устал и тебе холодно, хочется спать! Как радуешься ему, этому «дому», и с каким равнодушием покидаешь его, отправляясь дальше в путь!..

Добрую память о себе оставила гостиница в поселке Ключи. Никакими чрезвычайными удобствами она не отличалась. Жить пришлось в общей комнате, в которой одна к другой стояло десять кроватей, а посередине — общий стол с общим зеркальцем для бритья. И люди в этой общей комнате были разные, случайные. Хороший все народ, но… Одни из них не могли жить без радио — просто не представляли себе вечернего отдохновения от трудов без орущего во всю свою мощь репродуктора. Другие удивительно, гомерически, храпели по ночам… И все-таки об этой гостинице вспоминаешь с теплым чувством. Почему? Да потому, что есть в ней тетя Маша, как все постояльцы называют тамошнюю «администраторшу» — пожилую женщину в платке на седой голове, в шлепанцах на больных, подагрических ногах.

Собственно, ничего особенного она не делала, чтобы создать удобства для людей. Разве только придирчиво следила за чистотой. Дело заключалось в другом: каждый постоялец — даже если он появлялся на два-три дня — был для нее не «койко-единицей», а живым человеком. Не навязчиво, совершенно искренне, в силу присущей ей доброты и душевности, она проявляла живой интерес к людям. А это ведь очень ценят все плавающие и путешествующие, оторванные от дома, от семьи.

Когда по вечерам тетя Маша входила в комнату, освещенную режущей глаза стосвечовой лампочкой без абажура, и садилась возле стола, сразу становилось по-домашнему уютно. Она внимательно слушала разговоры постояльцев, а так как дотошно знала, кто и зачем приехал в Ключи, давала советы. Или просто выражала бесхитростное сочувствие человеку, заброшенному в такую даль служебными обязанностями.

Тихого молодого паренька — он ехал с женой и ребенком на работу в Козыревский леспромхоз — она убеждала быть настойчивей в своих требованиях к тамошнему директору.

— Знаю я его: мужик прижимистый, — говорила она, — а ты не уступай. Не один едешь — с дитем!

Мрачному, заросшему сивым волосом снабженцу, приехавшему по каким-то делам в Ключевской деревообрабатывающий комбинат, она каждый вечер приносила в кружке мутно-зеленый травяной настой.

— Выпей, голубчик, — говорила она, — в грудях полегчает. А то ночью так храпишь, что не только людям, стенам тяжело слушать!

Тот покорно пил, морщился. К сожалению, настой не действовал на него.

Ко мне тетя Маша относилась со сдержанной жалостью и некоторым недоверием. Она не могла понять — как это человек мог заехать из самой Москвы в такую даль только для того, чтобы посмотреть, как живут здесь люди, и потом написать об этом.

— Что же, — спрашивала она, — у вас в Москве, выходит, и смотреть не на что? И писать не про что? Да и как вы можете написать правду, ну вот обо мне, если вы меня и не знаете совсем? Я к примеру, конечно, говорю — что обо мне писать, о старой старухе?..

Кое в чем она была права. Но вот все-таки попытался я написать и о ней…

Поселок Ключи, как и Усть-Камчатск, расположен на берегу реки. Но облик у него другой. Если Усть-Камчатск раскинул свои домики на ровном месте, то Ключи расположились у подножия семьи вулканов, и многие улицы поселка горбатятся по склонам невысоких приречных холмов.

Поселок окружен горами. Слева, за рекой, — вулкан Шивелуч. Вчера под вечер он выглядел мрачным, угрюмым. Сегодня утром, освещенный солнцем, он красуется весь розовый, с густыми синими тенями во впадинах и ущельях. Но все-таки и сейчас в этой громаде с иззубренной вершиной, на которой лежат освещенные солнцем облака, есть что-то недоброе…

Справа — совершенно скрытые облачной завесой Ключевская сопка и другие вулканы, поменьше. Неужели они так и не покажутся из-за облаков? Более чем обидно: находиться у самого, можно сказать, подножия Ключевской и не увидеть знаменитую сопку вблизи!..

В поселке много добротных двухэтажных домов. Немало строится новых. В центре расположены управление деревообрабатывающего комбината, недавно построенный кинотеатр, большие промтоварный и продуктовый магазины, светлый просторный ресторан. Если пойти направо, то, поднявшись по улице вверх, выйдешь к стоящему в стороне от поселка белому, двухэтажному зданию Вулканологической станции Академии наук.

Если пойти налево, то скоро окажешься на длинной тихой улице, застроенной жилыми домами. Здесь много старых высоких деревьев. На огородах, в палисадниках пестреют розовые и красные маки, синеют васильки.

В Ключах, кстати сказать, немало цветоводов-любителей. Медсестра местной больницы выписывает семена и цветочную рассаду из Владивостока и Ленинграда. В красном уголке больницы цветут астры, гвоздики, георгины. Есть здесь и свой мичуринец, завхоз средней школы. На маленьком приусадебном участке он развел малину, смородину, клубнику, вырастил яблоньки, вишневые деревца. Все это — результат упорного труда человека, любящего свой суровый край…

В поселке высокие, на полметра от земли, деревянные тротуары. И это понятно: на дороге по щиколотку пыль. Серая, тонкая, как пудра, она превращается после дождя в непролазную грязь. Но и сухая, она порядком отравляет жизнь. Пройдет машина — над улицей долго висит облако пыли. Дунет покрепче ветер — тучи пыли встают над домами. Будь она неладна, эта пыль, хотя ее происхождение и может вызвать невольное почтение: это ведь вулканический пепел…

ДОК

Ключи — поселок деревообработчиков. И вся жизнь его и его будущее теснейшим образом связаны с ДОКом — так сокращенно называют Ключевской деревообрабатывающий комбинат.

Лет двадцать назад бывшие охотники и рыбаки встали у пилорам, станков и вошли таким образом в ряды славного рабочего класса Камчатки. Зимой и летом по одной из проток реки Камчатки идут «хлысты» к эстакаде лесозавода. Сотни тысяч кубометров леса обработано здесь за время существования предприятия.

Немало часов провел я в цехах лесозавода, прослеживая длинный путь покрытого красной, словно кровоточащей, корой бревна даурской лиственицы — все его трансформации, вплоть до того, как оно превращается в желтые, пахнущие смолой дощечки, прямые для ящиков или полукруглые для бочек.

Основная производственная задача ДОКа — обеспечивать тарой рыбокомбинаты, изготовлять пиломатериал для строительства. Есть на ДОКе и небольшая верфь, где строят кунгасы — рыболовные, жилые — и деревянные катера. В планах ДОКа на семилетку предусмотрен мебельный цех.

Из протоки, заполненной плавающими в тихой зеленоватой воде бревнами, одно из них, направленное точным ударом багра, попадает на бревнотаску — зубчатую цепь, бегущую по дну деревянного желоба. Она поднимает бревно на эстакаду. Вал, усаженный металлическими шипами, подает его в пилораму. Дьявольский грохот, лязг. Бешеная пляска пил: вверх — вниз, вверх — вниз. Брызжут желтые, как пшено, опилки. Три минуты — и бревно уже не бревно, а длинные доски, плывущие по транспортеру. Браковщицы быстро ставят на них углем условный знак, определяющий дальнейший путь каждой доски: на пиломатериалы или на последующую обработку.

В ящичном цехе — незатихающий, пронзительно стонущий визг пил. Попадающие сюда доски мгновенно распиливаются на куски и вдоль по торцу до нужной толщины. Обрезаются по формату — и проваливаются в люк, на упаковку. Аккуратные, одинакового размера дощечки связываются в пачки. В каждой пачке дощечек ровно на четыре ящика — их уже соберут на рыбокомбинате.

Прежде чем попасть в бондарный цех, доски сушатся горячим воздухом в специальных камерах. Затем идет их раскрой на стенки бочек разных емкостей: 100, 120 и больше литров. Строгальный станок придает доскам «восковую гладкость». Потом они обрезаются по краю — так, чтобы составленные одна с другой образовали цилиндр.

Хорошая работа всегда говорит сама за себя. И нет, пожалуй, более захватывающего зрелища, чем мастерство человеческих рук — быстрых, ловких, умелых. Невольно думаешь об этом, глядя, как производится сборка бочек. Худенькая белобрысенькая девушка с молотком и еще каким-то инструментом, похожим на стамеску, с виртуозной быстротой подбирает одну доску к другой, устанавливая их внутри железного обруча. Минута — и из-под рук ее выходит бочка, еще не завершенная, похожая на полураскрывшийся бутон какого-то огромного желтого цветка, благоухающего смолой.

Собранные бочки распаривают: они долго «потеют» под жестяными колпаками, окутанные облаком пара. На распаренные бочки накидывается петля тонкого стального троса — она их стягивает и на них надевается второй железный обруч.

Во всех цехах, во всех звеньях производства бьется живая творческая мысль, ищущая новые, лучшие методы и способы работы. Рабочим розданы листки для рацпредложений. Эти предложения рассматриваются на техсовете и многие из них проводятся в жизнь. В прошлом году таким образом было сэкономлено около миллиона рублей.

Решено установить вдоль протоки, по которой на завод подаются бревна, две новых бревнотаски. Это освободит людей, работающих здесь, от тяжелого физического труда. Намечено устройство сортировочной площадки для пиломатериалов. Незамысловатое приспособление по магнитной очистке воды на электростанции позволило отключить большой и сложный аппарат, что также дало немалую экономию.

Как и многие другие предприятия на Камчатке, Ключевский ДОК в стадии становления, реконструкции. Устаревшее оборудование заменяется новым, строятся механический цех, сушилка, новая электростанция.

У ВУЛКАНОЛОГОВ

К вечеру облака ушли. На прозрачной прозелени неба наконец-то открылась в полной своей красе Ключевская сопка.

Величественная, даже грозная, она в то же время поражает изяществом очертаний. И сейчас, в этот погожий летний вечер, кажется воздушной, невесомой, словно парящей в чистом зеленоватом небе.

Рядом с ней другие сопки — такие же белоголовые, тоже величественные. Но она — как царица между ними.

Смотришь на матово светящееся серебро ее вершины, ее покатых склонов и невольно думаешь: «Какая там неземная тишина, холод, покой!.. Сейчас-то покой… А какова она в гневе?»

Каждый день, каждый час менялся ее облик. Ясным погожим утром она светилась бледным розовым светом. В солнечный полдень парила В голубом небе, словно белое крылатое видение. В сумрачный вечер была грозна, сурова. И все это было как выражение грусти, радости, гнева на прекрасном лице.

И как же понятен японский художник Хокусаи с его сотней видов горы Фудзияма!..

Звезда зажглась в небе над ее вершиной — зажглась чуть в стороне, словно ей, звезде, страшновато заглянуть в разверстый кратер, над которым висит облачко дыма…

Было время — Ключевскую сопку окружала тайна.

Прославленный землепроходец Владимир Атласов, побывавший в этих местах в конце XVII века, писал:

«А от устья итти вверх по Камчатке реке неделю есть гора — подобна хлебному скирду, велика гораздо и высока, а друга близ ее ж — подобна сенному стогу и высока гораздо: из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево. И сказывают камчадалы: буде человек взойдет до половины тое горы, и там слышат великий шум и гром,' что человеку терпеть невозможно. А выше половины той горы, которые люди всходили, назад не вышли, а что тем людям на горе учинилось, не ведают…»

Когда Карл фон Дитмар в 50-х годах прошлого столетия хотел подняться на Ключевскую сопку, он не мог найти проводника. Местные жители отговаривали его от безумной затеи, говорили, что сопка «никого не пускает к себе…»

Теперь Ключевская сопка, этот высочайший из действующих на азиатском материке вулканов (около 5 тысяч метров), покорена. На Вулканологической станции есть великолепная цветная фотография внутреннего вида ее кратера. Снимок сделан в 1950 году научным работником станции Алевтиной Алексеевной Былинкиной. В следующем, 1951 году, снова побывав на вулкане и уже спускаясь с него, она погибла — попала в камнепад.

Говорю об этом не для того, чтобы подчеркнуть грозную таинственность труднодоступного. вулкана, а как раз наоборот: хочу отметить непреклонную волю и мужество человека, советского ученого. Хочу почтить память отважной женщины, чья украшенная цветами могила находится неподалеку от здания станции.

В 1959 году на Камчатке снимался документальный фильм под условным названием «В кратере вулкана». Он рассказывает о том, как живут и работают здесь вулканологи. Вместе с ними мы совершаем полное опасностей и приключений путешествие в кратеры действующих вулканов, поднимаемся и на вершину Ключевской. Авторы фильма — студенты и выпускники ВГИКа. Их работа, прославляющая отвагу и мужество советского человека, как бы противопоставлена известному фильму Гаруна Тазиева «Встречи с дьяволом». Снят он отлично, но в нем грозные явления природы как бы подавляют волю человека…

Наши вулканологи написали недавно интересную книгу о вулканах Камчатки и Курильских островов. В ней, между прочим, говорится, что Ключевский вулкан еще «молодой»: ему только тысяч пять лет. Его крутые, покрытые снегом, шлаком и лавами безжизненные склоны труднодоступны даже опытным альпинистам. На вершине вулканического конуса — огромный кратер шириной около 600, глубиною до 250 метров. Надо сказать, что Ключевский вулкан — самый «активный» на Камчатке: за последние 250 лет он «просыпался» более пятидесяти раз.

Вот что рассказывают вулканологи о его извержении в 1944–1945 годах.

…В ночь на 5 декабря 1944 года жители поселка Ключи были разбужены отдаленным грохотом, доносившимся со стороны закрытой облаками Ключевской сопки. Спустя несколько дней, когда из облаков показалась ее вершина, окутанная темными клубами газов и пепла, стало ясно, что ночной грохот был первым вестником пробуждения вулкана.

Сила извержения нарастала. Все чаще доносились до поселка громовые раскаты. Все выше поднимался над кратером столб пепла и газа. Ясными ночами было видно тускло-красное зарево, полыхавшее над вершиной: светились выбрасываемые из кратера массы раскаленного пепла. Очертания зарева непрерывно изменялись, приобретая временами причудливые формы. Подобно метеорам, взлетали над вершиной раскаленные обломки и падали, образуя огненные фейерверки.

Пеплопады с каждым днем становились обильнее. В поселке Ключи, расположенном от вулкана в тридцати километрах, вздрагивали деревянные постройки, дребезжала посуда и оконные стекла. Все чаще ощущались подземные толчки.

В канун Нового года выдался мягкий серенький денек. Лениво падали на землю пушистые хлопья снега. Лишь грохот, доносившийся сквозь снежную завесу, да участившиеся подземные толчки напоминали жителям поселка об их беспокойном соседе.

На землю спустились сумерки, все стихло. Казалось, вулкан решил дать людям спокойно встретить Новый, 1945 год.

После полуночи облака разошлись, показалось усыпанное звездами небо. В холодном свете луны была видна темная, без привычных огней и зарева, притихшая громада вулкана.

В 4 часа 40 минут утра из кратера вырвался и вознесся на полуторакилометровую высоту искрящийся огненный вихрь. На поднявшемся гигантском газовом столбе заиграл красноватый отблеск.

Бесчисленные раскаленные «бомбы», вылетавшие из пламени, создавали иллюзию огненной метели. Верхняя часть вулкана сверкала, переливалась огненными блестками.

С рассветом стала видна полоса клубящихся темных туч, протянувшаяся по ветру от вершины газового столба, достигшего к этому времени высоты 15 км. Непрерывно выпадавший из туч пепел образовал гигантскую мрачную завесу, пронизываемую молниями.

Днем поселок Ключи, оказавшийся в зоне пеплопада, погрузился в непроницаемый мрак. Сверканье молний, частые подземные толчки и непрерывный грохот, слышимый на расстоянии 250–300 км, делали картину извержения особенно зловещей.

60 миллионов кубических метров пепла, выброшенного вулканом в течение 1 января, покрыли более двух третей полуострова.

К концу января извержение почти полностью прекратилось…

Ну, а люди — жители Ключей? Люди все это время жили, работали, занимались своими делами. Ведь далеко не в первый раз были они свидетелями титанической силы вулканов, окружавших поселок.

Последующие, уже не такие грозные и сильные извержения Ключевской сопки происходили в 1951, 1953, 1954 и 1956 годах.

В одной из комнат Вулканологической станции, в простенке между двумя окнами, висит большой пейзаж— взрыв вулкана. Смелая, а вулканологи говорят, что и очень точная симфония ярких, диких в своем сочетании красок: огненно-рыжих, угольно-черных. Пейзаж сделан с натуры в 1945 году учителем рисования Ключевской школы Васильевым. Писал он кистями, наспех сделанными из собственных волос, используя все, что подвернулось в то время под руку: сажу, сурик, белила.

Получилось сильно: вот так оно, вероятно, и бывает — слепящие вспышки огня, первозданный мрак, клубы дыма, подсвеченного адским огнем…

…Большая, от пола до потолка, электрифицированная карта.

Нажимаешь кнопку — и на карте загораются красные огоньки: активно действующие вулканы Камчатки и Курильской гряды. Их много, больше двух десятков. Желтые огоньки — вулканы, деятельность которых наблюдалась в исторические времена; этих еще больше. Зеленые огоньки — вулканы, не проявившие себя на памяти человека.

На стенах, по сторонам карты, фотографии — в их числе упоминавшийся мною цветной снимок кратера Ключевской сопки.

На других фотографиях. — тучи пепла, затмевающие солнце, облака пара и дыма над кратерами, страшные по своей силе взрывы вулканов.

В застекленных витринах — ноздреватые, похожие на чугунно-серые губки, вулканические бомбы, пепел, куски застывшей лавы, канареечно-желтой серы. На столе — макет вулкана.

В просторных светлых комнатах станции с коврами на полу, с книжными шкафами вдоль стен как-то особенно чинно и тихо, как бывает в научных учреждениях. В лаборатории поблескивает стеклянная посуда. А вот это и есть недавно полученный спектрограф. В других комнатах — киноаппарат, проекционный фонарь.

На одну минуту возникает представление о том, что находишься в тихом оазисе науки, далеком от треволнений жизни. Но сейчас же опровергаешь сам себя: какой же «тихий оазис», если на станции почти никого нет, если большинство ее работников как раз сейчас, разбитые на несколько отрядов, в труднейших условиях ведут исследовательскую работу!

Самый крупный отряд — на сопке Безымянной. Он изучает лавовую пробку, выбросы.

Это вон там, далеко, — где клубятся облака, где мертвенно светятся снежные склоны и вершины вулканов. Там, над ледяными полями, свистит ледяной ветер, слышен грохот камнепадов. Маленькая брезентовая палатка и одинокий костер — единственный приют смелых людей…

Сопка долго считалась потухшей, но четыре года назад она вдруг проснулась. Сила взрыва ее была огромной: количество выделившейся энергии достигло примерно величины, какую могла бы дать за год работы такая мощная гидростанция, как Куйбышевская. Наблюдения за сопкой показывают, что ее вулканическая деятельность продолжается…

Станция существует с 1935 года. Основана она по инициативе известного советского ученого Ф. Ю. Левинсона-Лессинга, и с тех пор здесь ведутся систематические исследования вулканов Ключевской группы. Работы вулканологов имеют немалое практическое значение: изучение лав, газовых струй раскрывает тайны земных недр. Пытается станция решать и такие задачи: составлять прогнозы, предсказывать активизацию вулканической деятельности.

Возможно ли это? В принципе возможно. Каждому извержению предшествуют явления, которые фиксируются с помощью специальных приборов. Во-первых, это землетрясения, причина которых обусловлена пробуждением вулкана. Во-вторых, вблизи вулкана изменяется наклон земной поверхности — перед извержением она приподнимается, вспучивается. В-третьих, меняются температура и химический состав горячих источников и газовых струй в кратере. В-четвертых, происходят изменения магнитного поля в районе вулкана. Все это признаки того, что он просыпается, оживает…

Сотрудники станции ведут разнообразнейшую научную работу. Сейсмологи производят магнитные съемки группы Ключевских вулканов и Шивелуча. Изучаются отдельные «объекты»: потухший вулкан Плоский — самый древний на Камчатском полуострове, сопки Безымянная, Зимина, Удина, курильский вулкан Эбеко на острове Парамушир. Геохимики изучают газообразные продукты вулканов. Уже сейчас известно немало химических продуктов вулканизма, которые найдут практическое применение в народном хозяйстве страны.

Признаться, как-то странно слышать о том, что вулканы «служат» человеку. Но это так. Вулканические продукты, выбрасываемые во время извержений и измеряемые миллионами, миллиардами кубических метров, в значительной своей части могут найти и находят применение в строительстве. Таковы вулканическая лава, туф, пемза, перлит. Вулканический пепел повышает урожайность овощей.

…За окнами станции — как самые наглядные, самые внушительные экспонаты — высятся в синем вечернем сумраке кажущиеся сейчас матово-голубыми снежные вершины вулканов.

ВВЕРХ ПО РЕКЕ

Значение реки Камчатки в жизни области весьма велико. Река — основной путь, соединяющий побережье Тихого океана с срединными районами полуострова. По ее почти шестисоткилометровому (считая только судоходную часть) пути вверх и вниз идет основной поток грузов. Вниз по течению ежегодно сплавляются сотни тысяч кубометров леса. В зеленой, закрытой горами долине Камчатки выращиваются богатые урожаи овощей, зерновых культур. И, наконец, это огромный питомник рыбных «запасов» области: многие реки, впадающие в Камчатку, — нерестилище лососевых рыб.

И вот при всем при том река засорена — засорена лесом, топляками («нерпами», как их здесь называют). В устьях притоков тоже громоздятся завалы. На отмелях лежат оставшиеся после сплава бревна. Забиты древесиной многие протоки.

Сильнее всего река засорена выше поселка Ключи — в 130 километрах от устья.

Реку необходимо очистить: разобрать заломы и завалы, удалить с береговой полосы поваленные деревья, пни, камни, которые опасны для судоходства. И тогда она станет доступной для судов в течение всей навигации. Будет открыт путь к сельскохозяйственным районам, не говоря уже о том, что очистка реки положительно скажется и на развитии лососевых рыб — ценнейшего богатства полуострова.

Все, о чем сказано выше, может увидеть каждый, поднимаясь из Ключей вверх по реке. Я спросил капитана катера, на котором плыл: «Почему на реке так много бросового леса?» — «Заботы у людей о реке нет», — недовольно ответил он… Писали об этом в местных газетах. И в планах семилетки предусмотрены работы по очистке реки.

…Из Ключей я выехал по милости капитана буксирного катера. Рейсовых пароходов не было и в ближайшие два дня не предвиделось. Они перевозили людей за реку на уборку сена.

Рано утром я стоял на пирсе, не зная куда податься. Вдруг слышу: до Козыревска идет буксирный катер.

— Попросите капитана, может, возьмет, — сказали мне.

Капитан — мрачноватый, небритый человек в куртке и сапогах — согласился взять меня.

— Садись, — коротко сказал он, кивнув в сторону своего суденышка, приткнувшегося к пирсу. И пошел колоть дрова, тут же, на пирсе.

Взял он не только меня, еще паренька из Козыревского леспромхоза и двух молодых специалистов, ехавших на работу в леспромхоз, — одного с молоденькой женой и грудным младенцем.

Сначала было холодно. Слева, под облаками, виднелся конус Ключевской сопки — чистейшей белизны, которая бывает у только что выпавшего снега. И казалось — это ее холодное с ледяной струйкой дыхание заставляет ежиться, плотнее запахивать плохо греющий плащ. Потом солнышко поднялось выше. Стало светло, тепло. Река заголубела. Все кругом было легким, воздушным — бледно-зеленым, голубым.

Негромкое журчание воды за бортом…

Остановка в овощном совхозе. Молодые специалисты и матросы побежали зачем-то в кооператив. Неужто за «горячительным»? Впрочем, нет, не может быть. Капитан говорил мне: «Дисциплина у нас сознательная: никто на борту пьяным не был!» Купили они шесть бутылок ситро и банку перца.

Моторист вздумал купаться. Разделся, лихо прыгнул с борта в воду. Его подхватило, понесло быстрым течением. Он поторопился выбраться на берег и, пританцовывая, лязгая зубами, оделся с быстротой иллюзиониста: вода в реке ледяная!

С берега горьковато пахнет корой тальника, разогретой солнцем. И вдруг откуда-то издали — негромкий слаженный хор женских голосов. Поют «Рябинушку». Наверное, за работой поют. Как это удивительно хорошо!..

И снова в путь, снова скольжение по голубой глади реки, вдоль зеленых берегов.

Вдруг капитан хватает за руку: — «Гляди!» — Я посмотрел — сердце оборвалось: медведь!.. Идем по-над самым берегом, а медведь в прибрежных кустах, ну в пяти-шести метрах! Опустив лобастую морду, он что-то вынюхивает в густой высокой траве. На нас — никакого внимания. Хватаюсь за аппарат: раз — и готово! Снял медведя, можно сказать, подойдя к нему вплотную. Рулевой дает гудок — он никакого внимания. Так и не поглядев на. катер, медленно, не спеша, скрывается в кустах. Капитан смеется: «Привык, видно, разбойник, к катерам!»

Другое дело — лиса. Видим ее немного позже — сидит на бережку огненно-рыжая красавица с белой грудкой, неотрывно смотрит на катер. Вся — изящество, грация. Дали гудок — она так кинулась в кусты, будто пламя метнулось по зелени!..

И как это капитан не запутается в бесчисленных, похожих одна на другую, протоках реки, среди больших и малых островов? Как ориентируется он по берегам, на которых, кажется, нет никаких отличительных знаков — однообразные кусты тальника и больше ничего. Правда, кое-где стоят полосатые столбы с треугольниками — указывают основное направление. Но все-таки, откуда он, капитан, знает, что именно здесь нужно подойти вплотную к берегу, а здесь лучше держаться середины реки?

— Как же не знать-то? — резонно удивляется капитан. — Куда я тогда годился бы? Столько хожено-перехожено…

— Но ведь река постоянно меняет русло.

— Конечно, меняет, на то и река… За ней глаз нужен!

Тут до меня доходит, что кажущееся мне безмятежным скольжение катера по голубой глади реки для него, для капитана, да и для всей маленькой команды катера, — труд, требующий зоркости и постоянного внимания.

Капитан все время следит за рекой, заберегами. Иногда что-то скажет рулевому или просто махнет рукой, указывая нужное направление.

Все чаще из воды то тут, то там торчат затонувшие бревна. Одним концом они зарылись в дно, а другой немного выдается над поверхностью реки.

А вот и севшая на мель «сигара». В этом году Козыревский леспромхоз попробовал сшивать «сигары» сам. Сшить-то сшил, а сплавить все не смог: весенний паводок сошел слишком быстро. Несколько «сигар» завязло в песке. Так и будут лежать до паводка в будущем году…

Река заметно обмелела. И вот наступает момент, когда катер начинает кружить по ней, словно разыскивая, нащупывая дорогу. Он то бойко бежит вперед, то вдруг поворачивает обратно. Подойдет то к одному берегу, то к другому. Матрос все время замеряет багром глубину — «Сто! — кричит он, — девяносто!..»

— Вырубают леса, вот река и мелеет, — говорит капитан. Он стоит, покуривая, на носу катера и прислушивается к выкрикам матроса. — Будете в Козыревске, увидите: на ближайший лесной участок нужно ехать чуть не двадцать километров. А ведь стояли леса у самой реки… Теперь о чем думать надо? О том, чтобы сажать их!

В Петропавловске мне говорили, что комплексная экспедиция Академии наук, работающая на Камчатке (о ней речь пойдет ниже), организует в Козыревске лесной стационар. Здесь будут изучать древостой, подлесок, травяной покров, лесные почвы — все это как раз для решения вопроса о возобновлении лиственицы и других ценных пород.

Рассказываю об этом капитану.

— Это хорошо, — говорит он, — очень даже хорошо! Раньше нужно было подумать об этом…

И вдруг всем своим существом чувствую скользящий толчок: катер задел дно. Ощущение такое, будто сам ты проехал животом по песку… Вода за кормой становится черной от поднятого со дна винтом ила и песка. Опять толчок!.. Сейчас сядем на мель…

— Назад, правее, — спокойно говорит капитан.

И снова кружение по реке. Это не значит, что катер не может пройти дальше. Он-то при своей неглубокой осадке пройдет. Нет, капитан ищет путей для плота, который он должен забрать в Козыревске и отбуксировать вниз по реке. Беда, если плот сядет на мель! Весь труд, затраченный на то, чтобы вести его, пойдет прахом…

А река голубая, ласковая! Будто это и не она плещет мутно-желтыми, вспененными волнами возле Усть-Камчатска…

МОЛОДОСТЬ

Ни он, ни она не имеют представления о том, что их ждет на Камчатке, в каком-то неведомом Козыревске — в глухом, таежном краю. Вероятно, даже и не в самом Козыревске — Козыревск как-никак благоустроенный поселок, — а где-нибудь на лесном участке. Именно туда пошлют его, молодого специалиста. Да он и сам хочет туда — на лесной участок.

И, хотя будущее было неясным, они мало думали, еще меньше беспокоились о нем. Оба они в том счастливом возрасте, когда человек редко заглядывает в будущее. Зачем? Времени впереди много, а сегодняшний день так хорош, так интересен!

И только один-единственный раз я подметил ее рассеянно задумчивый, тревожный взгляд, устремленный на громаду вулкана Толбачика. Его белый снеговой конус поднялся вдали над грядой облаков.

Жена, мать, она сидела на скамеечке на носу катера, держа на коленях ребенка, закутанного, как луковичка. в семьдесят семь одежек. Она легонько вздохнула, чуть приметно покачала головой, отвечая таким образом какой-то встревожившей ее мысли.

Может быть, именно угрюмый Толбачик дал ей понять, что места, куда она едет, не совсем обычные, суровые места, и что именно в этих необычных и суровых местах будет расцветать маленькая жизнь, которая пригрелась сейчас у нее на коленях…

Катер сделал плавный поворот, следуя излучине реки, и со стороны далекой горы дунул свежий ветер. Молодая мать тотчас обеспокоенно склонила свое простенькое, девчоночье личико над драгоценным свертком, который она крепко обнимала худыми в веснушках руками.

И тотчас появился он, отец, в потертой кожаной куртке, в помятой фетровой шляпе.

— Не холодно ли, Алена? Может, лучше спуститься вниз?

— Да, пожалуй, лучше спуститься в каюту.

В Ключах я узнал от тети Маши их несложную историю. Он, выпускник Читинского лесного техникума, ехал на свою первую работу в Козыревский леспромхоз. Она, его подруга, только что окончила десятилетку и вот следовала за ним с семимесячным Андрюшенькой на руках. Они проделали долгий путь: из Хабаровска в Петропавловск на пароходе, а теперь плыли на катере вверх по реке.

Все это не так-то простое ребенком и вещами на руках, да к тому же с малым количеством денег. Они, конечно, устали за длинную дорогу. Уж так, наверное, хочется им поскорее добраться до места, отдохнуть, выкупать Андрюшеньку, зажить наконец своим домом!.. Но в них не заметно ни тени раздражения или недовольства: они вместе, все втроем, и им ничего не страшно.

Они уходят вниз. А через некоторое время на палубе снова появляется он. Развешивает на поручнях влажную простынку, штанишки, розовое байковое одеяльце, старательно прикручивая все это веревочками, чтобы не унесло ветром.

Моторист, наблюдавший за ним, усмехается.

— Взяли, брат, тебя в работу! Небось, и пеленки стирать будешь?

Молодой отец молча смотрит на него, недоуменно пожимает плечами. «Конечно, буду!» — говорит его взгляд. И тотчас уходит — варить в крошечном камбузе на крошечной печурке молочную кашку.

Он высокий, сутуловатый и, видно, тихий, заботливый парень. Все делает старательно. Наверное, и работать будет так же.

Она побойчее. Совсем еще девчонка, с худеньким угловатым телом, она с веселой горделивостью несет нелегкое свое бремя матери и хозяйки. А может быть, эта ее бойкость только внешняя, показная? Может, она считает необходимым таким образом подбадривать своего тихоню мужа?..

Накормленный кашкой малыш спит на койке капитана, раскинув сжатые в кулачки руки.

А они стоят на корме, прислонившись спинами к стенке рубки. Здесь и не так ветрено и можно хоть немного побыть вдвоем. Стоят, взявшись за руки. Молча смотрят на пенный след за кормой. Она кладет свою светловолосую голову на его плечо…

Вечером я встречаюсь с ними в кабинете директора леспромхоза.

В маленькой козыревской гостинице нет ни одного свободного места, и эта беда приводит их и меня к директору.

— Вот и хорошо, что приехали! — говорит он, пожимая руки, сначала ей, потом ему. — Весьма, весьма кстати приехали!.. Завтра катер с баржей идет в Щапино, поедете туда. Там сразу и комнату получите. Ну, а пока… — он задумывается на минуту. — Эту ночь придется расположиться здесь, в моем кабинете. Вот отличный диван!..

Лица их светлеют. Они взглядывают друг на друга, улыбаются. Как все хорошо — просто отлично! Их приезду рады, они получат завтра комнату. Директор — добрый, хороший человек — разрешает им остаться в своем кабинете!..

А директор вызывает уборщицу и дает ей задание, чтобы она сейчас же достала молока для ребенка.

— Как зовут малыша? Андрей? Хорошее имя, — говорит директор.

В ЛЕСНОМ КРАЮ

…Иду по тайге, по пружинящему настилу из рыжей, осыпавшейся хвои и вулканического пепла, густо заросшему глянцевито-зелеными кустиками брусники.

Вот она, камчатская тайга! Вот они, даурские лиственицы, с мощным комлем, с прямым, как мачта, красным стволом. Они кажутся охваченными поверху зеленым струящимся огнем: так ярка, так свежа в лучах солнца их мягкая хвоя. Столько раз встречался я с даурской лиственицей в виде «деловой древесины», а теперь вижу ее, так сказать, в натуре. Прекрасное дерево, благоухающее смолой, звенящее, когда оно сухое, как хрусталь.

В отдалении, над вершинами деревьев, в бледном голубом небе висит матово-белый конус вулкана — словно гигантская белая птица, распластавшая в полете крылья.

Ожидаешь увидеть тайгу мрачной, темной. А эта — светлая, пронизанная лучами солнца. Вот только комары и мошкара ведут себя по-таежному. Облепили вспотевшую шею, лицо, руки — беда!

«Что вы, разве это комар! — сказали мне в утешение, когда я приехал на лесной участок. — Нынешним летом комара до удивления мало. Вот когда вздохнуть нельзя, глаз открыть нельзя — вот это комар!..»

…Вдруг с оглушительным треском, заставившим на мгновение замереть сердце, кто-то или что-то уходит от меня в сторону — ломится сквозь заросли жимолости, усыпанной голубоватыми ягодами, сквозь заросли цветущего кипрея, вставшего розовой стеной в рост человека.

«Хозяин» — медведь?.. И с невольной тревожной тоской вспоминаешь о ружье, оставленном в кабине шофера. Оно казалось забавной романтикой, пока я сидел в машине. «Может, глухарей постреляем», — сказал шофер, укладывая ружье за спину. Глухари нам не попались, а вот теперь невольно подумалось о ружье…

И как же приятно было услышать через некоторое время стрекот электропил, железное лязганье трелёвочного трактора!..

Позднее, к вечеру, я встретил на глухой тропе старенькую бабку с ведром, полным ягод жимолости.

Она угостила меня ягодами, хотя я и сам собирал их пригоршнями, измазал пунцовым соком ладони, рот. Закурила вместе со мной.

— Не боитесь, бабушка, в такую глушь заходить?

— А чего бояться-то? Медведя? Ну, он сейчас сытенькой, добренькой… На что ему мои мослы?..

Не только тайга, но и вся Камчатка — рай для охотников. В окрестностях Петропавловска охотятся на куропаток, глухарей, уток, зайцев, лисиц, тех же медведей. В области водятся соболь, выдра, всюду есть горностаи, ласки, крупные камчатские суслики. С материка на полуостров зашла белка — сейчас она прижилась во всех лесах. В южных частях Елизовского и Большерецкого районов пасутся стада диких оленей, а по горным хребтам бродят круторогие красавцы снежные бараны. В северных районах полуострова можно встретить дикого песца, рысь, лося. Богата Камчатка водоплавающей дичью. По всем районам области зимуют стаи лебедей. Глухаря много в южных районах, а огромные «запасы» куропаток почти вовсе не используются в северных….

В целях охраны природных богатств Камчатки на берегу Кроноцкого залива восстановлен государственный заповедник. «Жемчужиной северной природы» называют его камчатцы, и не без основания.

На огромной площади заповедника есть и вулканические сопки, и густые леса, и быстрые реки, и прибрежные скалы, о которые разбиваются океанские волны. В заповеднике находится и «долина гейзеров», открытая весной 1941 года геологом Т. И. Устиновой.

Нетронутыми сохранены характерные для Камчатки ландшафты, животный и растительный мир. Здесь растут кедровый стланик, вечнозеленый камчатский рододендрон, пихта грациозная, ель, белая и «каменная» березы. Дикий северный олень, медведь, снежный баран, соболь, на берегу океана — котик и морской бобр-калан чувствуют себя здесь в полной безопасности. Реки и Кроноцкое озеро — излюбленные места зимовья лебедей и неисчислимого количества других водоплавающих птиц. В общем заповедник — чудесный уголок нашей Родины, правда, не для охотников, а для всех любителей природы в ее нетронутой красе…

…Знакомство с Козыревским леспромхозом началось в Ключах, в гостинице.

Среди постояльцев был главный бухгалтер леспромхоза, приехавший сюда в командировку; он-то и рассказал об этом лесозаготовительном предприятии.

До 1929 года лесной промышленности на Камчатке не было. Государственные учреждения и организации завозили необходимый для построек лес с материка, даже из-за границы. Местное население заготовляло в поймах рек ветлу, по склонам гор — тополь, березу.

А по берегам реки Камчатки стеной стояла густая, непроходимая тайга — тысячи кубометров прекрасного строевого леса.

Тридцать лет назад в эту тайгу пришли первые лесозаготовители, в основном молодежь, демобилизованные красноармейцы. Несколько недель добирались они на нартах до маленького, занесенного снегом поселка на берегу реки. Выкопали землянки — целый «копай-городок». В тишине тайги застучали топоры, зазвенели пилы.

Теперь на Камчатке своя лесная промышленность: два леспромхоза, деревообрабатывающий комбинат, сплавная контора.

Что касается Козыревска, то ныне это благоустроенный поселок с сотнями добротных домов, магазинами, столовой, гостиницей, клубом, больницей. Здесь издается газета-многотиражка «Камчатский лесник». Построена новая большая школа — первое в поселке двухэтажное здание. На очереди строительство больших механических мастерских, новой электростанции, Дома культуры.

Семилетний план намечает довести в 1965 году объем вывоза древесины до 700 тысяч кубометров. Предусмотрены организация двух новых леспромхозов — Средне-Камчатского и Быстринского, реконструкция существующих Козыревского и Камчатского, завершение строительства рейда морской сплотки. Будет построен деревообрабатывающий комбинат в Усть-Камчатске и закончена реконструкция Ключевского ДОКа.

До прошлого года Козыревский леспромхоз занимался только лесозаготовками для Ключевского ДОКа. С прошлого года попробовали начать сплав «сигар» в Усть-Камчатск. Заготовили их около сорока, да подвел недружный паводок…

В леспромхозе четыре лесных участка — это и производственная точка, и жилой поселок. Техника в леспромхозе хорошая: мощные трелевочные тракторы, лесовозы. Нужны к ним только заботливые, умелые руки да запасных частей побольше!..

А потом главный бухгалтер, пожилой, с седой бородкой человек, спокойный, рассудительный, как и положено быть главному бухгалтеру, исполнил своего рода гимн здешним местам.

— Прекрасна наша тайга и летом и зимой! Сколько в ней ягод, брусники! Идешь — из-под сапог так и брызжет брусничный сок. От обилия ягод синими стоят кусты жимолости! А голубика? Морошка? А грибы? А утки по болотам? А глухарь — царь лесов?

И пошел, и пошел! Словом, не места, а рай земной!

И как же часто встречаешь на Камчатке вот таких людей — горячо, увлеченно любящих свой край! С каким душевным теплом они говорят о нем!.. Значит, есть в этом далеком, суровом крае что-то такое, что заставляет людей накрепко привязаться к нему, полюбить его!..

Поселку камчатских лесозаготовителей присвоено имя Ивана (Игнатия) Козыревского, которого академик Л. С. Берг характеризует как авантюриста, «…какими особенно был богат XVIII век…»

Фигура действительно колоритная. В 1711 году он был одним из руководителей казацкого бунта на Камчатке, во время которого погиб казачий голова Владимир Атласов. В искупление этой своей вины Козыревский вместе с Данилой Анциферовым, тоже участником бунта, ходил с Большой реки до мыса Лопатка, а оттуда на байдарках до Шумшу — первого из Курильских островов. Позднее, в 1713 году, Козыревского снова посылают «для проведывания от Камчатского Носу» этих островов и «Апонского (Японского) государства». Далее первых двух Курильских островов — Шумшу и Парамушира — Козыревский, по-видимому, не был, а представленные сведения о японских островах получил у курильцев. Но тем не менее он был первым русским, побывавшим на Курилах, собравшим о них сведения и составившим их «чертеж».

Позднее Козыревский по какой-то причине постригся в монахи под именем Игнатия. Снова появляется он то на Камчатке, то в Якутске, пытается пристроиться к экспедиции Беринга, добирается до Москвы. А потом этот человек темной и нелегкой судьбы теряется «во мраке давно прошедших времен»…

…Чудно как-то видеть в глубине Камчатской тайги знакомый московский автобус — тупоносый, красно-желтый. Сюда, на Кировский лесной участок, на нем каждый день приезжают из Козыревска рабочие. Вечером автобус увозит их домой.

Кировский лесопункт оснащен новейшей техникой. Есть на нем и трелевочные тракторы, и автомашины, и краны, и электро- и бензопилы. Ручной труд здесь почти вытеснен механизмами. Представление о таежной глуши мгновенно разбивается, как только услышишь слаженный шум работы коллектива лесозаготовителей.

Стрекочет лесная передвижная электростанция. В разные стороны протянулись от нее кабели, подающие энергию электропилам. Одно за другим валятся деревья — валятся с шумом, треском, поднимая облака пыли.

К поваленным стволам, обработанным сучкорубами, подходит трелевочный трактор. Он должен подтащить их к так называемому «верхнему» складу — к месту погрузки «хлыстов» на машины.

Это тяжелая работа, требующая высокого мастерства.

Трелевочный трактор ТДТ-40 — небольшая, но сильная машина. Железная коробка-кабина, поставленная на гусеницы, сзади — щит, отполированный до блеска постоянными и яростными столкновениями со стволами деревьев, — вот, собственно, и все.

Стоит посмотреть, с какой быстротой, с какой осмысленной сноровкой передвигается эта нехитрая машина в ее единоборстве с лесом! Лязгая, громыхая, она то встает на дыбы, то пятится назад, то рывком бросается вперед, все время подталкивая, перетаскивая с места йа место огромные «хлысты». Дело, конечно, не в каких-то особых качествах машины, а в умении человека, сидящего в кабине и орудующего рычагами. Это он придал движениям машины осмысленную ловкость, тонкий и умный расчет. Он целиком слился с машиной, и она стала покорной ему, как покорны нам наши собственные руки и ноги.

А вот и он сам. Трактор, подтянув пучок «хлыстов» к нужному месту, останавливается. Из кабины выпрыгивает человек. В нем нет ничего богатырского, как невольно ожидаешь, глядя на его работу. Среднего роста, худощавый, весело поздоровавшись, он присаживается рядом со мной на поваленный ствол лиственицы, вытирает рукавом рубахи вспотевшее лицо, с наслаждением закуривает. Это бригадир малой комплексной бригады Фарад Мухамедов, знатный тракторист, награжденный орденом «Знак почета» за отличную работу и перевыполнение норм.

Через несколько минут он снова за работой. Трелевочный трактор снова рычит, фыркает, лязгает, напоминая какое-то сильное живое существо, которое копошится среди поваленных стволов деревьев…

Труд на лесозаготовительном участке организован по принципу так называемых малых комплексных бригад. Каждая бригада выполняет все операции: от валки деревьев до погрузки «хлыстов» на автомашины.

Алый вымпел украшает погрузочную эстакаду малой комплексной бригады, которой руководит молодой коммунист Сергей Дроганов. Его звено выполняет сменные нормы на 120–130 процентов.

Стрекот электропил, ворчание и лязганье трелевочных тракторов заполняют тайгу. А там, по лесной дороге, поднимая тучи рыжей пыли (нет от нее спасения и здесь, в лесу), медленно плывут грузовики-лесовозы, покряхтывая и приседая под тяжким грузом «хлыстов». Их путь— к реке, на «нижний» склад; там их ждут сплотчики, которые свяжут из бревен пучки, из пучков составят плоты. Один из этих плотов потянет, а может, уже и потянул вниз по реке тот самый катер, на котором я сюда приехал…

Народ на Камчатке гостеприимен, так сказать, традиционно гостеприимен. Мне говорили, что идет это от тех, не таких уж далеких времен, когда каждый разъезжающий по Камчатке просто вынужден был пользоваться гостеприимством чаще всего незнакомых людей. Не было ни гостиниц, ни домов для приезжих; останавливались там, где на твой стук открывалась дверь. Ну, а потом ты сам отплатишь гостеприимством, когда кто-нибудь постучится к тебе.

В Козыревске я жил в семье совершенно чужих людей. Не было у нас общих знакомых, не было у меня рекомендательных писем. Жил по той причине, что в гостинице не оказалось свободных мест. Все получилось как-то очень просто: мне сказали: «Будешь жить у нас». Я поблагодарил, пошел, стал жить.

И всегда, когда бы я ни вернулся, меня ждал обед, ужин. И всегда, все время я чувствовал дружеское, бескорыстное внимание и очень дорожил им. Ведь это так много значит: заботливые женские руки, и две беленькие детские головки, и ожидание вместе со всеми, когда придет вечером с работы хозяин, снимет пропыленные сапоги, умоется и все мы сядем за стол. А потом — долгие вечерние беседы. Вот тогда-то и бывает особенно ощутимо тепло гостеприимства…

За поселком — нужно пройти по пыльной дороге через густые заросли уже отцветшего шиповника — прелестное светлое озеро. Вода в нем ледяная. Вдоль всего берега — бесчисленные ключи. Видно, как в хрустальных, словно кипящих струйках воды, бьющих со дна, вьются, пляшут песчинки.

На берегу озера — березовая роща. В ней не камчатские «каменные» березы, а обыкновенные, наши, белоствольные.

Мы пошли в нее с хозяйскими ребятишками за ягодами. Она густо заросла кустами жимолости, дикой малины. Милая белоствольная рощица — вся в непрестанной игре пятен света и тени, в мягком шелесте листвы!

Вот почему я вспомнил об этой роще: в ней, признаться, я немного изменил Камчатке. Она так удивительно напоминала родные подмосковные места, что, бродя по ней, собирая, на радость ребятишкам, сыроежки и подберезовики, я на какое-то время забывал о Камчатке — был у себя дома….

Но вот мы вышли на полянку, заросшую низким кустарником. Мелодично позванивая колокольцами, в кустах бродили белые с черным коровы: рядом животноводческая ферма. Поднял я голову и — даже сердце забилось сильнее! — прямо передо мной в синем-синем небе искрились, сверкали три белые вершины вулканов. До чего же это необыкновенно!..

А почему бы, собственно говоря, и этой красе не быть столь же родной, как подмосковные рощи? Почему не принять ее сердцем? Ведь и это все — твоя обширная, прекрасная Родина!..

КРЫЛЬЯ КАМЧАТКИ

Говорят, хуже нет — догонять и ждать. Это верно. Хуже, по-моему, ждать: пассивное, беспомощное ожидание тягостно…

С самого раннего утра сижу в Козыревском аэропорту. Два самолета прошли без посадки, заполненные пассажирами. Ожидаем рейсовый самолет из Петропавловска.

Проходит час, другой…

Здесь, в Козыревске, ясный, солнечный день, легкие облачка. А из Петропавловска сообщают, что там «нет погоды».

Третий час, четвертый…

Вдоль взлетной дорожки — беленькие флажки. На высокой мачте лениво трепыхается полосатая колбаса.

Деревянный домик с зальцем для ожидания, с буфетом, в котором будущие пассажиры мгновенно съели все, что в нем было: пирожки, жидкую сметану. Остался консервированный компот из слив и холодные, глиняной тяжести блины. Ожидающие подбираются и к ним. Но это так скучно — есть компот с холодными блинами…

Работники аэропорта заняты своими текущими делами. Радист сидит за тоненько попискивающими приборами. Кассирша что-то старательно пишет на бланках с множеством граф. А остальные, в том числе и начальник аэропорта, пожилой, веселый, подвижный человек, самосильно роют колодезь. Начальник похвалился мне, что все в аэропорту сделано их собственными руками.

— Подождите, то ли еще у нас будет! Сделаем к вокзалу пристройку для хранения багажа. Клумбы разобьем — всюду цветы будут!

Ждем… Больше ничего не остается.

Но неужели ждать придется так долго, что мы своими глазами увидим осуществление всех задуманных начальником планов?..

Вдруг тревога. На летное поле забрели колхозные лошади. В лесу их нещадно кусают слепни, а здесь дует ветерок — слепней меньше. С минуты на минуту должен приземлиться самолет какой-то изыскательской партии. И вот, подымая тучи пыли, от аэровокзала мчится грузовичок. Он выполняет чисто ковбойские функции: гонит лошадей с аэродрома в лес.

Проходит пятый час, шестой…

Отлично знаешь, что ни работники аэропорта, ни летчики ни в чем не повинны: все «от бога» — все дело в капризной камчатской погоде, меняющейся по пяти раз в день.

Однажды нужно было мне вылететь на юго-западное побережье Камчатки. Я «загорал» в Петропавловском аэропорту не несколько часов, а пять дней: там, на западном побережье, наползли туманы с Охотского моря…

Самолеты по существу — основное и наилучшее средство сообщения внутри огромного полуострова.

Ничего не поделаешь: терпи и жди. Утешайся тем, что не гак давно и самолетов-то не было!

Вот некоторые факты.

Колесных путей до 1930 года на Камчатке было всего лишь… три километра: от Петропавловска до деревни Сероглазки. Только с 1930 года начались работы по приспособлению вьючной верховой тропы из Петропавловска на западный берег — через Елизово, Коряки, Начики, Апачу и Усть-Большерецк — к колесному и автомобильному движению. Весь внутренний грузооборот осуществлялся на Камчатке зимой на собаках, летом на вьюках и по рекам на батах.

В книге о Камчатке, написанной в 1934 году М. Большаковым и В. Рубинским, сказано:

«На зиму всякая транспортная связь между Камчаткой и материком совершенно прекращается, промысла свертываются, сезонное население уезжает обратно, и Камчатка, засыпанная глубокими снегами, погружается до весны в состояние анабиоза…»

Можно ли теперь представить себе Камчатку в состоянии анабиоза? Анабиоз! И слово-то какое обидное!.. И в том, что на Камчатке ни на минуту ни летом, ни зимой не затухает пульс жизни, немалая заслуга принадлежит ее летчикам.

Трудно летать на Камчатке. Неисчислимые неожиданности и опасности подстерегают летчика: тут и сопки, и туманы, закрывающие место посадки, и густые облака, так плотно окутывающие самолет, что из кабины не видно концов крыльев. Недаром камчатские летчики говорят: «Вылетаешь при ясном небе — будь готов продолжать полет вслепую…»

И все-таки всегда, когда необходимо доставить к больному врача, оказать помощь людям, терпящим бедствие, в небо поднимаются или зеленый АН-2, или серебристый ЛИ-2, или похожий на стрекозу вертолет.

Незримыми линиями протянулись воздушные трассы по всему Камчатскому полуострову. Ежедневно десятки самолетов отправляются в самые отдаленные районы области. Они везут пассажиров, почту, грузы. Они охраняют леса от пожаров. Они ведут разведку и наводят промысловые суда на косяки жирующей сельди. С воздуха производятся и исследования природных богатств Камчатки.

Наконец-то! Вот это уже наш!..

Белый, как чайка, самолет появляется над верхушками листвениц. Сделав заход, он садится. Вздымается облако, туча, самум пыли. Минуту спустя из этой тучи появляется ЛИ-2 и подруливает поближе к вокзалу.

И вот мы в воздухе. Сильно болтает. Внизу Козыревск, разбросавший свои игрушечные домики с квадратами огородов вдоль реки. А река-то, река!.. Только отсюда, сверху, можно вполне понять, какая же она извилистая, сколько у нее проток, сколько на ней островов.

Все выше и выше взбирается самолет. В разрывах облаков видна зеленая земля, покрытая лиловыми разводами, — следы весенних потоков. Тайга — как зеленая каракульча. И нигде не видно селений. Мало, мало населена, мало обжита «Камчатская землица»!..

И вдруг все скрывается в плотной белой облачности — будто самолет обвернули ватой. Видно, как его крыло разрывает летучие волокна. И так до самого Петропавловска.

На подступах к нему облака редеют. Становятся видны— они появляются в пугающей близости к самолету — голые каменистые вершины сопок, их пустынные, розоватые, с резкими синими тенями склоны…