Стрела над океаном

ПРОГУЛКИ ПО ГОРОДУ

Он красив, этот приморский, точнее — «приокеанский», город. Он красив, он своеобразен во всех своих обличьях. И рано утром, когда улицы пустынны, поверхность бухты зеркальна, а на сопках, окружающих его, лежит голубоватая пелена тумана. И днем, когда улицы заполняют потоки прохожих, когда одна за другой мчатся машины, автобусы. И вечером, когда золотая россыпь бесчисленных огней празднично украшает темные сопки, отражается в черной воде бухты — совсем так, как поется в петропавловской песенке «Огонек»:

Особенно привлекательны города, которые близко, непосредственно связаны с природой: расположены у подножия гор, на берегах морей, озер, больших рек. Именно таков Петропавловск. Со всех сторон его окружают сопки: он раскинул свои улицы и дома на их склонах. Из него видны белоснежные конусы вулканов — Авачинского, Корякского, Вилючинского. Город омывают воды Авачинской бухты. Откуда ни посмотришь, видишь ее просторы— то голубые, то свинцово-серые. Зеленые рощи, покрывающие сопки, не только окаймляют Петропавловск, — они врываются в него свежим потоком зелени, растекаются по улицам, скверам, парку. Город заполнен шумящей на ветру листвой. Бухта овевает его соленым дыханием океана.

Стоят солнечные, жаркие дни. Вчера, в воскресенье, на пляже — он тянется узкой полосой вдоль. Никольской сопки — было столько купающихся и загорающих, как в «бархатный» сезон на сочинском или ялтинском пляжах…

Встаю рано утром. В раскрытую на балкон дверь льется прохлада, пахнет морем. Над бухтой, над бессонным портом с лесом мачт, над Никольской сопкой висит большущая, кажущаяся прозрачной луна. Она совершенно розового цвета. Хочешь не хочешь, а невольно напрашивается сравнение с бумажным китайским фонарем, который забыли погасить, хотя уже достаточно светло. Пепельно-голубая вода в бухте так спокойна, что луна отражается в ней не привычным лунным столбиком, а большим, немного расплывшимся по краям розоватым пятном.

Нет, по-моему, ничего завлекательней, чем бесцельное скитание по незнакомому или малознакомому городу. Даже не бесцельное — оно все-таки преследует цель ознакомления с городом, — а бессистемное. Сколько неожиданных открытий! Вдруг попадается удивительно милый уголок, просто какой-нибудь случайный поворот улицы, часть набережной, дом, переулок, тупичок, дворик, затененный деревьями, завешанный разноцветным бельем. Иногда это всего лишь только открытое окно с горшком герани и сладко дремлющей на подоконнике толстой белой кошкой. Все это может рассказать о жизни города лучше, больше, чем самый подробный путеводитель или словоохотливый гид…

Сегодня цель прогулки — взобраться на Петровскую сопку, на склоне которой расположен Петропавловск, его центральная часть. Для этого нужно подняться вверх по четырем улицам. Они идут одна над другой, как ступени лестницы.

Нижняя ступень — улица Ленинская. Это, так сказать, петропавловский Невский или улица Горького. На ней много учреждений, магазинов, гостиница, кино, театр. Самая оживленная, самая шумная улица.

Над нею, затененная деревьями, застроенная старыми домами (похоже, в старину жили на ней начальствующие лица и богатые купцы), — Советская.

Еще выше — Партизанская улица и, наконец, над ней Нагорная. У этой совсем сельский вид. Деревянные домики, в большинстве голубые, с белыми наличниками у окошек. Заросшие цветами палисаднички, огороды. Звонко перекликаются петухи, куры роются в пыли. Розовая свинка упоенно чешет бок о балясину крыльца…

Нужно свернуть в проезд между домами на пыльную дорогу, с нее — на узенькую тропочку и прямо по крутому склону сопки — вверх.

Давно уже проснувшийся город с его шумом и суетой остался внизу. Здесь тихо. Только ветер шелестит листвой березового молодняка и вездесущего шиповника. Пригревает солнце. Пахнет полынью.

Сколько цветов! На низких кустах ярко алеют гроздья крупных ягод рябины, будто кто развесил на ветках с темной листвой коралловые бусы.

Сердце колотится в груди: подъем крутой. Но хочется подняться еще немного выше — туда, где начинается роща «каменных» берез.

Наконец-то их благодатная тень!.. Хорошо, лежа в траве, смотреть сквозь листву в синее-синее небо. Кстати сказать, весьма приятная особенность Камчатки: на ней совсем нет змей — можно, не раздумывая, забраться в самую чащобу, развалиться в траве…

Далеко и широко видно отсюда!

Весь город — он подковой лежит на берегу голубой в этот солнечный день бухты — виден как на ладони. Говорят, с примыкающими к нему рабочими поселками и пригородами он растянулся чуть ли не на два десятка километров. А далеко за бухтой — сиреневая зубчатая цепь сопок.

Интересно, как выглядели эти места отсюда, как говорится, с птичьего полета — в беринговские времена?..

Как-то мне встретилась старинная гравюра Уэббера, участника экспедиции знаменитого Кука, — «Вид на Петропавловскую гавань в 1779 году». На узкой песчаной косе — пять-шесть бревенчатых домиков, крытых травой. Какие-то странные свайные постройки с коническими крышами из камыша — должно быть, сушилки для рыбы. В отдалении два трехмачтовых парусных кораблика. А кругом сопки, заросшие густым лесом. Ведь, наверное, в тех местах, где сейчас сижу я, и медведь не был редким гостем… И только белый конус Авачинского вулкана точно такой же, как и в наши дни…

Днем основания Петропавловска условно считают 6(17) октября 1740 года. В этот день в Авачинскую бухту прибыли пакетботы «Св. Петр» и «Св. Павел». И Витус Беринг назвал бухту Петропавловской. Дата едва ли точна: ведь еще до этого летом на берегу Авачинской бухты штурман Иван Елагин построил пять жилых домов, три казармы, три амбара, то есть тем самым заложил будущий город.

17 октября 1960 года Петропавловск торжественно отпраздновал свое 220-летие. Первых двух мальчиков, появившихся в этот день на свет в петропавловском родильном доме, назвали, конечно с согласия родителей, Петром и Павлом. Да и кому не лестно иметь в «кумовьях» славный город?..

Карл фон Дитмар, прибывший в Петропавловск в 1851 году, увидел его таким:

«Между бухтой и озером расположены, окаймляя улицы и площади, почти исключительно казенные дома, стоящие очень просторно; число этих домов простиралось до сорока. Посредине, на свободной площади, помещается православная церковь, далее — большой дом губернатора, окруженный садом, канцелярия, госпиталь, аптека, несколько казарм для команды, некоторое число жилых зданий для офицеров и чиновников, квартиры духовенства и здания Российско-Американской компании. Весь Петропавловск выстроен исключительно из дерева, причем все частные дома крыты тростником и длинной травой, казенные — железом…»

Типичное полувоенное поселение тех времен, в котором главное место занимают церковь, казармы, дом губернатора, присутственные места.

Вот что писал о Петропавловске А. А. Прозоров, видевший его в 900-е годы:

«Город, очень живописный с моря, на самом деле есть не что иное, как село с одной продольной улицей, по обеим сторонам которой понастроены крытые тесом избушки, разбросанные по склону горы. Особенно отчетливо на общем фоне выделяются: две церкви — зимняя и летняя, дом окружного начальника, окруженный большим тенистым садом, окружное управление, окрашенное в какой-то неопределенный цвет, дом местного купца К. Русанова и несколько домов, принадлежащих Русскому товариществу котиковых промыслов…»

В общем за пятьдесят лет не изменилось ничего. Разве что прибавилась одна церковь, да крыши покрыли тесом вместо камыша и «длинной травы».

В 1913 году камчатский губернатор Мономахов сообщал в Петербург, что Петропавловск представляет собою небольшое захолустное село и что проживает в нем 1690 человек.

И какие же необыкновенные перемены произошли в городе за последние даже не пятьдесят лет, а за два-три десятилетия и особенно за послевоенные годы!..

Спустимся вниз, окунемся, как говорят, в кипучую жизнь городских улиц.

На колхозный рынок идти поздновато. Туда надо нацелиться с утра — тогда бы мы купили и великолепную редиску, и лук, и отличный варенец, и даже свежую рыбу, которой, как известно, так много на Камчатке и которая до удивления редко бывает в городских магазинах…

Толкаться по магазинам не хочется. Можно, конечно, пойти и в промтоварный, и в гастроном, но — поверьте на слово! — они ничем существенным не отличаются от московских. Может быть, заглянуть в книжный магазин? Тоже не стоит: книжная торговля, как и в Москве, развернута на улицах, и это куда приятней, чем перебирать книги в душном помещении.

Может быть, заглянуть в кино? Но оно тоже ничем не отличается от московских, и картины идут те же и даже с очень маленькой разницей во времени. Есть, кстати сказать, в Петропавловске и широкоэкранный кинотеатр в белом красивом здании.

Областной драматический театр, к сожалению, закрыт на летнее время. Труппа на гастролях в отдаленных районах. Недавно в газете было фото — артисты плывут по реке Камчатке на барже…

Вот что: пойдем к стадиону! Это, правда, далековато от центра, но посмотреть стоит. Стадион только что открылся. Он — радость и гордость петропавловцев — и вполне заслуженная гордость: они построили его собственными руками.

На том месте, где теперь сооружена плоская чаша трибун с зеленым полем посередине, опоясанным гаревой дорожкой, всего месяца два назад был пустырь — пыльный, весь в рытвинах и ухабах. В один прекрасный день на него пришли добровольные строители — жители Петропавловска. Пришли рабочие, служащие многих предприятий и учреждений, учащиеся, воины петропавловского гарнизона. И за какие-нибудь два месяца они превратили пустырь в благоустроенный стадион.

Я был на его открытии и видел, как принято писать о физкультурных праздниках, «парад молодости и силы». И это было именно так. День выдался серенький, туманный. Порой начинал моросить нудный дождь. Но наши массовые народные празднества всегда так радостны, так красочны, в них есть что-то такое, отчего и сам чувствуешь себя моложе. И я вместе со всеми радостно кричал и размахивал кепкой, приветствуя стройных загорелых юношей со знаменем в руках — сводную колонну знаменосцев общества «Труд», и школьников с красными флажками, и мотоциклистов с огромным знаменем Советского Союза…

Ну, а теперь просто побродим по городу. День теплый, солнечный, и город выглядит особенно нарядным. Сколько в нем зелени, цветов!.. Белые, розовые и лиловые астры, желтые и красные георгины, пестренькие анютины глазки, гладиолусы, бегонии, гелиотропы. Большой цветочный ковер выткан перед белым с колоннами зданием обкома партии, словно светящимся в лучах солнца.

Можно посидеть, отдохнуть возле журчащего фонтана в тенистом, полном цветов и прохлады сквере Ленина, где стоит на гранитном пьедестале памятник великому вождю. Можно пройти и еще дальше — к Дому Советов. Оттуда открывается вид на порт с огромными, пока еще серо-бетонными глыбами строящихся зданий морского вокзала и холодильника.

Бродя по городу, никак не минуешь его ворот в широкий мир — петропавловского порта. Он виден почти отовсюду, со всех городских улиц. А я, можно сказать, и вовсе жил в порту — он ведь прямо под окном гостиничного номера!

Ничего, что он будил меня чуть свет леденящим душу воем сирен, грохотом лебедок. Мне нравилось его шумное соседство. Ведь каждый порт (а особенно такой, как петропавловский, в котором находят приют суда, побывавшие в морях и океанах если не всего земного шара, то его восточной части) — сгусток морской романтики! Чего стоят одни эти запахи моря, смолы, ржавчины, мокрых канатов! А рисунок мачт на небе? А многоголосые шумы, в которых сливаются и плеск воды, и грохот лебедки, и шипение пара, и гудки буксирных катеров, и звон колокола?..

Да, это не то, что какой-нибудь из знакомых южнокурортных прогулочно-развлекательных портов, в которых чаще, чем грузовой пароход, видишь белоснежный пассажирский лайнер или экскурсионные катера.

Петропавловский порт — «работяга», как точно и по заслугам назвал его московский поэт. Он трудится, он шумит днем и ночью.

На берегу, возле причалов — громадные штабеля бревен и досок, груды мешков с солью, несчетное количество бочек с рыбой. Хлопотливо снуют буксирные катера, лавируя между грузовыми пароходами, лесовозами, танкерами, траулерами, сейнерами, трехмачтовыми шхунами.

Звонит колокол. На секунду все шумы покрывает голос, усиленный репродуктором: «На баке! Приготовьте на катер конец!..»

И каждое утро в порту что-нибудь новое. Вчера здесь стоял серый с красным, с белыми палубными надстройками танкер, а сегодня его место занял грузовой пароход «Камчатка», распахнувший для приема груза свое огромное чрево — трюм, в котором, кажется, легко можно поместить целый дом. Вчера у причала стояли «Уссури» и «Витим», а сегодня пришли из океанских просторов «Дежнев» и коренастый, чистенький «Арбат».

Медленно разворачивается большой «Якут» — готовится к выходу из «ковша» в бухту. Вокруг него, как рыбки-лоцманы вокруг крупной акулы, вьются катера. Видно, что они заняты сложной работой: не так-то просто вывести этакую громадину из «ковша», заполненного судами. Но вот «Якут» благодарно загудел — прощается…

А потом в порту появилась, как видение далекого прошлого, белокрылая красавица — парусная баркентина «Горизонт». Это одна из двух учебных баркентин Петропавловского мореходного училища. Она прошла за летние месяцы тысячи миль, побывала во Владивостоке, Находке, Корсакове и в других дальневосточных портах. В Японском море на нее обрушился тайфун — хотел, видно, испытать отвагу молодых моряков…

Под вечер я пошел на берег бухты.

Для этого нужно сначала подняться на Никольскую сопку; она длинным узким мысом отделяет Авачинскую бухту от акватории порта. На Никольской сопке парк культуры с ресторанчиком, павильонами, тиром. Сейчас здесь еще мало народу. Сбор начнется, когда стемнеет, когда под старыми березами зажгутся фонари и оркестр разобьет вечернюю тишину штраусовским вальсом…

Бухта сегодня просто великолепна — она сине-стального цвета. Черными силуэтами выделяются на ней стоящие на рейде грузовые пароходы.

В парке, на обрыве над бухтой — орудийная батарея времен Петропавловской обороны 1854 года.

В блиндаже — старинные орудия: два по бокам, одно посередине. Чугунные дула их направлены в сторону бухты. Возле каждого — кучка ядер.

Три молодых морячка в белых бескозырках молча, сосредоточенно читают объяснительный текст. Из него они узнают, что примерно так выглядела героическая третья батарея, которой командовал лейтенант с фрегата «Аврора» Александр Максутов. Что эту батарею, как один из памятников славы русского оружия, не так давно восстановили моряки петропавловского гарнизона.

…О начале военных действий между Россией, с одной стороны, Англией и Францией, с другой, а также о возможности нападения на Петропавловск вражеской эскадры на Камчатке узнали от экипажа одного корвета — еще задолго до получения официального извещения о начавшейся войне. Узнали и о Синопском сражении — имя доблестного русского адмирала Нахимова было у всех на устах.

Военным губернатором Камчатки был тогда Василий Степанович Завойко, один из немногих прогрессивных деятелей того времени, человек замечательной энергии, сделавший немало хорошего для этого края. Узнав о надвигающейся опасности, он обратился с призывом к жителям и солдатам небольшого Петропавловского гарнизона: «Сражаться до последней крайности; если же вражеская сила будет неодолима, то умереть, не думая об отступлении». Все население города — мужчины и женщины, стар и млад — вышло на строительство береговых укреплений. Руководил этими работами, был, как говорится, их душой капитан-лейтенант И. Н. Изыльметьев, сумевший провести из Кронштадта в Петропавловск свой фрегат «Аврора», который сыграл большую роль в обороне города.

И вот настало утро, когда в затянутую туманом Авачинскую бухту вошли многопушечные английские и французские корабли. Перед началом боя Завойко обошел боевые позиции. Флаг петропавловского порта был наглухо прибит к флагштоку; его не опустят, пока живы защитники этой далекой окраины русской земли!..

Начался бой.

Защитники третьей батареи повторили бессмертный подвиг своих братьев по оружию моряков-севастопольцев: с честью выдержали неравный бой с англо-французской эскадрой.

Шестидесятипушечный вражеский фрегат открыл по батарее ураганный огонь. Она держалась полтора часа. И когда у ее защитников осталось лишь одно орудие, французы погрузились на гребные суда — попытались высадить десант. Командир батареи Александр Максутов зарядил орудие и первым же выстрелом потопил большой катер. Головное судно вынуждено было повернуть влево, надеясь вывести десант из-под обстрела. Вражеский фрегат снова засыпал батарею ядрами. Максутов получил тяжелое ранение: осколком оторвало руку. Больше половины батарейцев выбыло из строя. Подобрав убитых и раненых, захватив с собой весь неизрасходованный порох, оставшиеся в живых присоединились к стрелкам-пехотинцам…

Защитники Петропавловска не пустили врага на свою землю. Вражеская эскадра позорно бежала из Авачинской бухты, а командующий эскадрой контр-адмирал де Пуант вынужден был признать, что «не ожидал встретить столь сильного сопротивления в ничтожном местечке…»

…Стемнело. Золотые, зеленые, красные огни зажглись на судах. Золотые, зеленые, красные змейки побежали по черной, как смола, воде. В темноте видны неясные контуры судов. Кое-где ярко освещены белые палубные надстройки…

Мы немного познакомились с городом. Что-то, конечно, пропустили, чего-то не заметили. И все-таки — что в нем прежде всего бросается в глаза?

Ну, конечно же — стройка!

Я уже рассказывал, что во всех местах, где довелось побывать — во всех селениях, поселках, — идет строительство и повсюду слышишь: «Это у нас временное, это мы все перестроим!» Ну, а в Петропавловске, конечно, строят больше всего.

Бетоном и асфальтом покрываются улицы. Реконструируется и расширяется рыбный порт. Создается крупный рыбоперерабатывающий комбинат. Строятся причалы для одновременной обработки пяти траулеров. Расширяется колбасный завод, строятся молочный и хлебозаводы, швейная и кондитерская фабрики, цехи плодово-ягодных вин и минеральных вод. Идет строительство дома связи, универмага на Ленинской улице, сейсмологической станции, телецентра, средних школ, школьных интернатов, детских садов и яслей.

Но больше всего строится жилых домов.

Рядом с гостиницей только вчера как-то неожиданно появился новый дом. Когда я приехал, он стоял в лесах, за высоким глухим забором. А вчера выхожу на улицу и вижу: леса сняты, забора нет, стоит большой новый белый дом. Смотрит на бухту голубыми от отраженного неба чисто протертыми окнами-глазами. Всегда ведь приятно видеть новый дом! В новорожденном красавце четыре этажа, 84 квартиры — 1170 квадратных метров жилой площади. Жить в нем будут рыбаки тралового флота.

Жилые дома в Петропавловске строятся по единым типовым проектам: одно- и двухкомнатные квартиры со всеми удобствами и только для одной семьи. В 1960 году перед камчатскими строителями была поставлена задача: строить жилье поточным методом, то есть крупными массивами. В городе появятся новые жилые кварталы в районе Зеленой рощи — недалеко от судоремонтной верфи, в поселке Моховая, девять многоквартирных домов на улице Океанской и в других местах.

Семилетним планом намечено построить в области за счет государственных капиталовложений жилых домов общей площадью 775 тысяч квадратных метров. Кроме того, около 300 тысяч квадратных метров жилой площади будет построено на средства населения с помощью государственного кредита. В сельских местностях колхозники и сельская интеллигенция построят три тысячи жилых домов.

За семилетие удвоится число больничных коек, будут построены два диспансера, медицинское училище, областная санитарно-эпидемиологическая станция, Дом инвалидов, санаторий и многое, многое другое.

Сколько все это потребует рабочих рук, материалов! Сколько все это принесет радости людям, как облегчит и украсит их жизнь!..

Стройка!.. Стиль и знамение нашей эпохи! Можно ли представить себе сколько-нибудь крупный — да и не только крупный — город нашей страны без строительных лесов, без ажурных мачт подъемных кранов, без строительной суеты, которая всегда радует, всегда веселит?.. Все то есть и здесь, в Петропавловске, на берегу океана, у подножия огнедышащих гор…

НА ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ СУДОВЕРФИ

Корабль приятно видеть в открытом море. Острый форштевень режет встречную волну, за кормой остается бурун. Здесь корабль в своей стихии. И даже у маленького суденышка гордый, несколько заносчивый вид победителя или во всяком случае отважного смельчака. Стоит корабль у причала — вид у него успокоенный, умиротворенный, вид хорошо поработавшего труженика, пользующегося заслуженным отдыхом.

Но видеть корабль на земле, даже, точнее говоря, приподнятым над землей, странно, непривычно.

В новом железном доке, на мощных металлических опорах, высоко взнесен над землей грузовой пароход. Под ним, в канале, неподвижно стынет маслянисто-зеленая вода. В ней тусклыми бликами отражается его красное пнище.

Нужно сильно запрокинуть голову, чтобы попытаться охватить взглядом это огромное сооружение. Но все равно видишь только красное дно, серые облупленные бока. Пароход стоит в доке, как в узком ущелье. Высоко-высоко над его палубными надстройками, невидимыми снизу, проносятся облака…

По соседству с этим пароходом в бетонном доке стоит еще один. Пройдет положенный срок — и они уйдут в морские просторы, обретя как бы новое рождение, — уйдут, простившись с судоверфью традиционным гудком.

А сейчас над их оздоровлением работает большой коллектив рабочих и инженеров Петропавловской судоремонтной верфи. В кузнечном цехе грохочут паровые молоты, сотрясая землю, и дымно-багровое пламя пышет в горне. В корпусном цехе режущие станки заготовляют толстые стальные листы, валки прокатывают их, мостовой кран переносит с места на место. В литейном цехе розовое жаркое пламя жадно лижет ковш с расплавленным, огненно-красным металлом. В слесарно-монтажном цехе производится расточка громадного винта…

Петропавловская судоремонтная верфь — сокращенно ее называют СРВ — одно из крупнейших промышленных предприятий области с большим коллективом индустриальных рабочих.

С невысокого прибрежного холма — на нем стоит здание управления СРВ — во все стороны открывается широкая панорама: высокие здания цехов, доки, энергопоезд, складские и подсобные помещения, здания общежитий, большой рабочий поселок, состоящий из хорошеньких деревянных домиков, акватория верфи, окаймленная синей волнистой линией сопок, — словом, целый мир.

…Четверть века назад на том месте, где теперь возвышаются корпуса цехов, стояли две брезентовые палатки. В одной жили инженеры-строители, в другой пять человек рабочих — авангард стройки. В скором времени строители получили пополнение: приехала молодежь, откликнувшаяся на призыв партии работать по освоению Крайнего Севера. Первое «боевое» крещение строители судоверфи получили при разгрузке парохода со стройматериалами, затертого в бухте льдами. Кирпич и цемент, кровельное железо и гвозди, лес и машины перевозили с парохода на берег по льду на самодельных санях, перевозили в пургу, мороз. Зимой 1935 года началось строительство. На узкой низкой косе с утра до ночи кипела работа. Корчевали деревья, прокладывали дороги, отвоевывали у моря место для строительной площадки. Мерзлую землю долбили заступами, грунт перевозили на тачках. Техники никакой не было: все делалось вручную.

Люди жестоко мерзли в пургу и морозы, мокли под осенними дождями. Но большинство строителей были молоды и все были исполнены веры в будущее. Никакие трудности не страшили их — перед ними стоял героический пример Магнитки, Кузбасса, Комсомольска-на-Амуре, по этим первенцам пятилетки и равнялись строители Петропавловской судоверфи. У поседевших ветеранов, участников стройки (а их немало работает на судоверфи и до сих пор), по-молодому загораются глаза, когда они вспоминают об этих далеких, трудных и славных днях…

Прошло не так уж много времени — и коса стала выше, шире. Появились мотовозы с вагончиками, они подвозили и подвозили гравий, щебень. В середине 1935 года на строительной площадке работало уже больше тридцати бригад. С каждым прибывавшим в Петропавловск пароходом стройка пополнялась новыми людьми. Шли дни, люди работали, учились. Из вырытых котлованов поднимались бетонные фундаменты…

Словом, здесь, на берегу далекой северо-восточной бухты, свершалось то, что свершалось неисчислимое количество раз в разных других краях Советской земли, что всегда составляло и составляет пафос, главное содержание нашей жизни: происходила закладка фундамента будущего. Один за другим вырастали высокие своды механического, кузнечного, литейного цехов, парокотельной. В канун девятнадцатой годовщины Октябрьской революции Петропавловская судоверфь вступила в строй действующих предприятий страны.

…Странно, порою даже как-то непонятно складываются наши представления и впечатления!

Случилось так: первое, что привлекло мое внимание, когда я попал на судоверфь, был усыпанный цветами куст белых роз.

Он стоит в кабинете директора. И, наверное, всем примелькался, как и все, что составляет обстановку этой просторной, светлой комнаты: большой письменный стол, мягкие кресла, часы. Никто, вероятно, и не обращает на него внимания.

Но в моем представлении от этого куста роз протянулись нити к пестрым цветникам и волейбольной площадке на территории судоверфи, к бордюрам зелени вдоль серых стен цехов, в чистый, светлый, отлично оборудованный здравпункт. Даже в комнату мастеров, где каждый мастер имеет свое место, свой шкафчик, свою настольную лампу. К различным стендам и доскам показателей у входа на судоверфь. И уж, конечно, к новым зданиям общежитий (на СРВ построено 15 тысяч метров жилой площади), в двухэтажную рабочую столовую, к строительству Дворца культуры, в кабинет техпропаганды, в библиотеку, в ремесленное училище, выпускающее слесарей-судоремонтников, в школы-десятилетки, в школу рабочей молодежи. То есть ко всему, что в той или иной мере определяет высокую ступень культуры труда — ту ступень, на которой и жизнь и труд неразрывно связаны, на которой они— богатство и радость души человека!..

…В литейном цехе, склонившись над формой с рыхлой коричневой землей, стоит пожилой человек. У него круглое добродушное лицо, коротко остриженные седые волосы. Вытерев руку о черный комбинезон, он протягивает ее для приветствия. Рука крепкая, сильная, как у молодого.

Это ветеран судоверфи Борис Менделеевич Спектор, один из создателей литейного цеха. В прошлом отличный формовщик, награжденный орденом Ленина, он участвует теперь в контроле за качеством продукции. Вышел он на пенсию, уехал было на «Большую землю» — на Украину. Да вот не стерпел разлуки — вернулся на Камчатку. Снова пришел в литейный цех, в котором проработал больше двадцати лет.

— Тут прошли лучшие годы моей жизни. Нелегкие годы. Да ведь дороже всего как раз то, что далось трудом, а не с неба свалилось!..

Вот еще один из старых рабочих судоверфи — мастер инструментального цеха Владимир Иванович Клименко. В юности он увлекся астрономией, поступил в университет. После первого года обучения группу студентов послали на Камчатку — на путину. И с той поры этот край навсегда вошел в душу Владимира Ивановича. Кончилась путина, а возвращаться в университет расхотелось. «К чему заниматься небесными делами, когда и на земле дел много!» — шутит старый мастер, рассказывая об этом своем решении. Остался во Владивостоке, работал слесарем по ремонту судов. На Камчатку приехал во второй раз в пятьдесят первом году. Сошел с парохода — и не узнал мест, где побывал в юности. Одни сопки выглядели так же, как раньше. В порту много судов, всюду видны леса новостроек. Начал Владимир Иванович работать на судоверфи, стал со временем мастером. Основное в его отношении к работе — высокая требовательность к себе.

Этому он учит и своих учеников. О работе говорит со спокойной гордостью мастера:

— Слесарь должен все уметь. И мысль у него должна работать. Без мысли какой слесарь? Я как уполномоченный в цехе по рационализации собрал тридцать четыре предложения. Все дельные. Да ведь не все их подают. У кого выучки маловато, кто узко знает свою специальность, те помалкивают. Работают вроде и неплохо, а мыслей не хватает. Нужно так сделать, чтобы человек приходил в цех, как в свой дом, где все ему известно: чего недостает, что нужно исправить, наладить. И чтобы думал он над тем, что нужно сделать. И придумывал, искал…

На СРВ, в слесарно-монтажном цехе, в ноябре 1958 года была организована первая на Камчатке бригада коммунистического труда под руководством Николая Руденко.

Ныне весь коллектив судоверфи включился в борьбу за звание предприятия коммунистического труда.

Николай Буглаев, слесарь из бригады Руденко, так рассказывает о своей бригаде:

— Было нам поручено срочно прочистить клапаны и иллюминаторы на судне, готовом выйти в море. Работа ниже нашего разряда, да и оплачивается плохо. Но мы взялись за нее без разговоров. Вместо положенных двух-трех дней управились за день. Наша бригада давно хочет перейти на работу без ОТК. Обычно мы теряем на контроле много времени. Прессовка клапанов занимает целый день. А следующий день уходит на производство той же операции в присутствии контролеров ОТК. Дело можно решить просто: выдать бригаде свое клеймо. Ответственности не боимся: работаем на совесть!..

«Здесь работает ударник коммунистического труда» — такая надпись красуется на станке токаря инструментального цеха Виктора Игнатьева.

Он пришел в цех восемь лет назад после демобилизации из Советской Армии. Трудно ему было: не умел читать чертежи, не знал станка. Но у человека была крепкая закалка. Решил все преодолеть — стать мастером своего дела. Присматривался, как работают опытные токари, слушал их советы. Прочитал много технических книг, терпеливо изучал станок. Овладев мастерством, стал искать новых путей. И находил. Ключ с «трещеткой» не такой уж сложный инструмент, но он увеличивает производительность труда в десять раз, удобен при монтажных работах в труднодоступных местах. Новым ключом, придуманным Виктором, на судоверфи пользуются все. Недавно он предложил приспособление для проточки на токарном станке сферы поршневых пальцев. Приспособление сокращает время на обработку примерно в двадцать раз. Вот так он и завоевал почетное звание ударника коммунистического труда. Завоевал упорным трудом, горением творческой мысли.

Именно это — неуспокоенность творческой мысли — наиболее характерно для передовых людей, передовых коллективов судоверфи.

Замечательные умельцы, новаторы — рабочие, мастера, инженеры, техники — придумывают, изобретают, ищут, как лучше использовать производственные мощности, модернизируют оборудование, механизируют трудоемкие процессы, стремятся к удешевлению ремонта судов.

По предложению группы инженеров-рационализаторов намечено перевести паровые молоты на воздушные. По предварительным подсчетам, это даст 750 тысяч рублей экономии.

Коммунисты отдела главного механика смонтировали на причальной линии портальный кран, с помощью которого производится выгрузка и погрузка главных двигателей судов в собранном виде. Это не только дает экономию, но и сокращает сроки ремонта.

Фрезеровщик механического цеха Марфин внес предложение по восстановлению изношенных зубьев шестерен траловых лебедок, что уже широко практикуется на судоверфи.

Один из лучших кузнецов судоверфи Мельников предложил штамп, с помощью которого ускорилось изготовление деталей ограждения руля. Штыри к такелажным скобам всегда ковались свободной ковкой. Они, как правило, выходили из-под молота с большими припусками, низкого качества. Кузнецы предложили серию подкладных штампов для изготовления штырей. Довольны и кузнецы, и токари: детали изготавливаются с минимальными припусками на механическую обработку.

Размотка рулонов проволоки производилась в кузнице вручную. Штамповщик Ашкуренко и слесарь Фендриков предложили переоборудовать старый ручной брашпиль под механическую лебедку, приспособив ее для размотки рулонов. Теперь на эту работу уходят минуты и люди освобождены от тяжелого физического труда.

Токарь-расточник, мастер высокого класса Николай Дмитриевич Чупшев — многостаночник: обслуживает два расточных и вертикально-шлифовальный станки. Он постоянно ищет неиспользованные возможности для повышения производительности труда. Обучил токарному делу пришедшего в цех после демобилизации Константина Пудова. Обучил и, в отличие от некоторых станоч-ников-«единоличников», стал работать со своим выучеником в «общий котел» — по одному наряду…

Все это, конечно, отдельные, может быть, случайно выбранные примеры творческого, коммунистического отношения к труду, о которых мне довелось и слышать в беседах с людьми на судоверфи и прочитать в газетах. Но все они, как мне кажется, характерны для общей, так сказать, настроенности передового отряда рабочего класса Камчатки.

БОЛЬШАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что весь Камчатский полуостров — с морями и океаном, омывающими его берега, с быстрыми реками и огромными озерами, с могучими горными хребтами и вулканическими сопками, с тайгой и болотистой тундрой — представляет собой как бы гигантскую лабораторию, и работают в ней специалисты многих наук.

Как и везде у нас, наука на Камчатке тесно связана с жизнью: с нуждами, потребностями рыбаков, лесозаготовителей, оленеводов, охотников-промысловиков, колхозников и рабочих.

На Камчатке сложились коллективы ученых, которые всей своей повседневной работой давно уже служат насущным проблемам народного хозяйства, его дальнейшему росту, развитию.

Свыше двадцати лет существует на Камчатке отделение Тихоокеанского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии — ТИНРО. Его работы необходимы для развития рыбной промышленности. Есть на Камчатке опытная научная сельскохозяйственная станция Дальневосточного научно-исследовательского института сельского хозяйства и животноводства, есть опытная станция Всесоюзного научно-исследовательского института пушного хозяйства. Я уже рассказывал о работе, которую ведут сотрудники Вулканологической станции Академии наук СССР.

…Еще не очень поздно, но за окном темнеет: по-видимому, собирается дождь.

Из широкого окна за крышами домов видны лес мачт в порту, Никольская сопка. По небу быстро несутся ненастные облака.

Хозяин не зажигает света, и это хорошо: в сумерках лучше говорится…

Хозяин — крупный советский ученый, член-корреспондент Академии наук, доктор геолого-минералогических наук. Имя его известно и за пределами страны. Свыше тридцати лет своей жизни он отдал изучению Камчатки.

Он исходил, изъездил ее вдоль и поперек. И нет, кажется, ни одной сколько-нибудь значительной народнохозяйственной проблемы, которая не интересовала бы его, к которой он так или иначе не приложил бы свои знания. Это тот тип ученого, для которого жизнь со всем ее временным неустройством, с ее трудностями, радостями и огорчениями ценнее и дороже любой, самой увлекательной, но отвлеченной научной идеи.

Он сидит, откинувшись на спинку стула, с папиросой в крупной и сильной руке рабочего человека и говорит о советской науке. Говорит негромко, спокойным голосом, но слова его звучат как гимн науке, призванной дать счастье человеку, — самому дорогому для него, чему он посвятил жизнь.

Позднее он выступил в местной печати со статьей, в которой изложил свои мысли о советской науке, о ее развитии и, в частности, о том, что должна дать и что дает она Камчатке. Вот его мысли.

…В наши дни самые отъявленные скептики и люди, ранее просто редко задумывавшиеся над безграничностью возможностей человеческого разума, не могут остаться равнодушными — они горячо, искренне увлечены успехами науки. И именно наша, советская наука открыла широчайшие перспективы, приковала к себе всеобщее внимание, вызвала радость друзей и потрясение в умах врагов мира. Советский вымпел на Луне, фотографирование ее невидимой стороны и многие, многие другие замечательные успехи в завоевании космоса, передача изображений и радиосигналов на сотни тысяч километров через мировое пространство — это только конечный результат огромной суммы научных достижений в самых различных отраслях советской науки и техники: высшей математики, физики, химии, радиоэлектроники, астрономии, металлургии сверхпрочных и жароустойчивых сплавов, конструкции сверхскоростных кибернетических машин, создания новых видов топлива и многих других.

А с какой быстротой входят, внедряются в нашу повседневную жизнь, совершенствуясь на глазах, новые виды авиатранспорта, электрификация и теплофикация железных дорог. «Крылатые» скоростные суда мчатся по рекам и морям. Строятся атомные станции, сверхдальние и сверхмощные линии электропередач. Сложная химия пластмасс все более широко завоевывает себе место в производстве, в жизни, в быту. Автоматизация производства облегчает человеческий труд. Замечательные преобразования происходят в сельском хозяйстве, в темпах и технике строительства — во всех сторонах бытия нашей страны, нашего народа.

И что особенно замечательно: все эти процессы развиваются по всему Советскому Союзу, причем, как правило, тем быстрее, чем более отдаленным, более отсталым был ранее тот или иной район нашей необъятной Родины.

Давно ли Сибирь была символом предельной глуши, дикости, бескультурья, огромных, плохо изученных, неосвоенных пространств. В наши дни она сказочно быстро превращается в индустриальный край с крупнейшими научными центрами мирового значения. Ее неисчерпаемые богатства — реальная основа дальнейшего, еще более бурного роста хозяйства всей нашей страны…

…Пришло время приступить к созданию научной основы для быстрейшего хозяйственного и культурного освоения самой отдаленной окраины Советского Союза — Камчатки. Советские ученые рука об руку с работниками рыб-кого хозяйства, промышленности, транспорта, земледелия и животноводства — со всеми трудящимися Камчатки должны сделать еще очень многое, чтобы превратить ее в цветущий край, чтобы навсегда забылось противопоставление Камчатки и «материка», чтобы она стала не только одной из крупных рыбопромысловых баз страны, но и всесторонне экономически развитым краем.

Почему, в самом деле, только рыба? На Камчатке могут и должны развиваться горная промышленность, металлургия, химия, энергетика при гармоничном росте и развитии сельского и пушного хозяйства, лесной и перерабатывающей промышленности.

Все природные предпосылки к этому есть. Уже то, что мы сегодня знаем о недрах Камчатки, говорит, что здесь будут найдены промышленная нефть и естественный горючий газ, будут собственные угольные базы, будут вскрыты месторождения золота, ртути, ряда цветных и редких металлов и других полезных ископаемых.

Создание новых отраслей хозяйства на Камчатке изменит односторонность ее развития как «рыбного цеха» страны, раскроет перед ней новые горизонты.

Осуществить все это в содружестве с народом призвана советская наука — в первую очередь Академия наук СССР и ее Сибирское отделение, Совет по изучению производительных сил и Сибирский совет экспедиционных исследований. Становление будущей многоотраслевой индустриальной Камчатки должно быть научно обосновано, должно быть обеспечено научными кадрами, научными лабораториями. Должна быть, наконец, осуществлена и координация научных работ в области.

Начало этому положено: в 1959 году приступила к работе на Камчатке комплексная экспедиция Сибирского отделения Академии наук СССР.

Эта экспедиция, о которой рассказывал мой собеседник (он назначен ее руководителем), не совсем обычна для Камчатки. Раньше научно-исследовательские отряды и партии работали разрозненно, сезонно, без общего плана и координации сил. Вот и было решено создать постоянный академический центр, который объединял бы всю научную работу на полуострове. Таким центром и является экспедиция.

Основная ее задача — изучение природных ресурсов Камчатки, определение наиболее рационального пути их хозяйственного использования. Результаты деятельности экспедиции в виде фондов и коллекций будут сосредоточиваться в Петропавловске.

В 1959 году на Камчатке работало тринадцать отрядов: пять геологических, четыре географических, почвенный, лесной, два зоологических. В работах участвовала большая группа сотрудников институтов и лабораторий Академии наук.

Район полевых работ простирался от Вилючинской бухты, расположенной южнее Петропавловска, до реки Пенжина — почти до границы с Чукоткой.

Исследования геологов были направлены главным образом на выявление геологических перспектив нефтегазоносности и полезных ископаемых. Главной задачей географической группы экспедиции было обоснование наиболее целесообразного использования природных условий для промышленного и транспортного строительства и развития сельского хозяйства. Почвоведы изучали процессы формирования и распределение почв в южных районах Камчатки для составления почвенных карт. Лесной отряд исследовал леса долины реки Камчатки для того, чтобы разработать научные методы ведения лесного хозяйства. Другие отряды этой экспедиции изучали луга, пастбища.

Так начала свою работу комплексная экспедиция. На следующий год были продолжены геологические исследования по тектонике, магматизму, металлогении Камчатки. Экспедиция приступила к исследованиям гидрогеологии районов действующих вулканов — это находится в прямой связи с вопросами использования подземных вод, особенно горячих. Расширяется изучение рельефа, климата, почв, растительного покрова, животного мира.

Экспедиция создает ряд научных стационаров: лесной— в районе Козыревска, агрохимический — в Елизовском районе, геоботанический — в районе Тиличики.

В дальнейшем на базе экспедиции возникнет Камчатский комплексный научно-исследовательский институт. И, вероятно, не так уж далек тот день, когда вслед за строительством крупнейших научных центров Сибири, таких, как Новосибирский, Иркутский, начнется строительство научного центра и в Камчатской области.

…Да, Камчатка не имеет топливной базы. Но это не исключает ее создания в недалеком будущем. Уже сейчас разведаны месторождения камчатских углей. Наиболее перспективно из них Крутогоровское. Уголь в нем залегает неглубоко — может разрабатываться открытым способом. Добыча его здесь достигнет в 1963 году 200 тысяч тонн.

Корфское месторождение бурых углей уже дает до 20 тысяч тонн в год. Геологические запасы каменных и бурых углей известны на Камчатке в десятках месторождений, исчисляются многими миллиардами тонн.

Техник-геолог Камчатского геологоразведочного управления С. И. Федоров во время геологической съемки вблизи реки Чажмы обнаружил источник нефти — второй естественный выход нефти, найденный на полуострове. Это открытие поможет геологам в решении проблемы нефтеносности и газоносности Камчатки. Поиски нефтеносных структур ведутся всюду, и в ряде случаев они увенчались успехом: признаки нефти обнаружены как на западном побережье, так и на восточном — в Елизовском, Усть-Камчатском, Карагинском районах.

А недавно на Камчатке родилась новая отрасль промышленности: люди упорным трудом пробудили к жизни топкую, зыбучую тундру, веками скрывавшую колоссальные запасы торфа. По данным разведки, величина запасов около восьми миллиардов тонн. Первое промышленное предприятие по разработке торфа уже создано. Это Октябрьский торфоучасток, расположенный на левом берегу реки Большой. Он уже дал тысячи тонн высококачественного дешевого топлива.

Изучение природных богатств, разведка недр — дело огромной государственной важности. И, как всякое большое и важное дело, в нашей стране оно становится всенародным. Иркутяне первыми объявили массовый геологический поход: в нем приняли участие двадцать тысяч человек. А в 1959 году в походе участвовало уже пятьдесят тысяч юношей и девушек Иркутской области. Свыше пятисот заявок сообщало об открытии новых месторождений полезных ископаемых. По примеру иркутян массовые геологические походы были организованы в Читинской, Кемеровской, Магаданской и Амурской областях, Красноярском, Хабаровском и Приморском краях, в Бурят-Монгольской АССР. В этих походах приняли участие свыше ста тысяч человек. Не осталась в стороне и Камчатка. Десятки отрядов молодых разведчиков недр отправились в походы. И не безрезультатно: на реке Тихой были обнаружены залежи угля, на острове Карагинском — запасы диатомитов, в районе села Кихчик— пемза, по реке Анапке — каменный уголь, на мысе Начики — туф.

…Перед глазами, будто за круглым окошечком самолета, проплывают горные хребты Камчатки, долины рек, лесные массивы. Они пустынны, безлюдны, пока еще мало обжиты. Они ждут человеческих рук, вдохновенного, самоотверженного труда. И можно только позавидовать тем, кто отдаст им свои силы, свои знания, горение молодого сердца!

БАЛЛАДА О ГЕОДЕЗИСТЕ

…В бухту Сарана пришли вечером.

Здесь наш катерок должен взять на буксир кунгас с колхозной рыбой и доставить его в поселок Рыбачий на рыбообрабатывающую базу.

Пришли, а погрузка кунгаса не закончена: колхозники все еще таскают рыбу на носилках. Быстро бегают взад-вперед по доскам, переброшенным с берега на кунгас, от грузовика, до бортов заполненного рыбой.

Капитан катера зажег на мачте фонарик. Он осветил кунгас, колыхавшийся на волнах, часть берега, грузовик. Стало видно, как черные волны бьют в прибрежные камни. В неярком желтом свете рыба, сыпавшаяся с носилок в кунгас, поблескивала темным золотом. Отличная рыба — кижуч, кета, горбуша.

Я сошел на берег. Стоило отойти на несколько шагов от светового круга, отбрасываемого фонариком, — и густая темнота окружила меня, будто погрузился в темную, холодную воду.

Из темноты одна за другой набегают волны, с шумом разбиваются о каменистый обрывистый берег. Сзади, за спиной, смутно различимые в темноте черные купы деревьев. Оттуда доносится непрерывный тревожный шорох: это ветер колышет влажную листву.

Все, что на свету — и наш катерок, и кунгас, и грузовик, и люди, снующие взад-вперед с носилками, — кажется таким случайным в этом огромном пространстве мрака. Кончится погрузка, уйдет машина, уйдет катерок, потянув за собой кунгас, погаснет слабый огонек. И останется темнота. Останется тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума волн, шелеста ветра в листве…

Недалеко от машины на бревнах сидят две женщины, молодой парень с рыбацкой, «под норвежца», бородкой и немного в стороне еще какой-то человек в форменной фуражке, в штормовке. Это пассажиры. Капитан согласился доставить их в поселок Рыбачий.

Человек в фуражке встал. Он оказался очень высоким, худым. Бросил папиросу, притушил сапогом и сказал, ни к кому прямо не обращаясь:

— Собственно, чего это мы сидим без дела? Носилки свободные есть. Поможем разгрузить машину — скорее уйдем!..

Никто не ответил. Никто даже не пошевельнулся.

— Ну, кто хочет со мной на пару?

Снова молчание. Промолчал и я…

Человек в фуражке пошел к машине. Пару он себе нашел — шофера, дремавшего в кабине. Через несколько минут они — один длинный, тощий, другой коротенький, коренастый — бежали по сходням с носилками.

— Не спеши, не спеши, черт голенастый! — покрикивал шофер, — тут тебе не кросс!..

Человек этот спустился в каюту, когда катер отошел от берега. Снял фуражку, снял заношенную, видавшую виды штормовку. Присел к столу на краешек рундука.

Он был очень молод, очень худ и, похоже, очень утомлен. Узкое, смуглое, обветренное лицо заросло давно небритой щетиной, отчего казалось еще темнее, худее. Когда он снял штормовку, я увидел, что его клетчатая ковбойка клочьями висит на плечах, на худых, торчащих лопатках. Он смущенно улыбнулся, растягивая пальцами дыры, сквозь которые были видны сиреневая майка и смуглое тело.

— От лямок рюкзака, — пробормотал он, — прямо горит материя!..

Не прошло и четверти часа, как я уже знал, что он геодезист. Восемь дней провел в полном одиночестве на склонах Вилючинского вулкана. «Небольшая рекогносцировочка», — коротко сказал он, не вдаваясь в подробности.

Восемь ночей провел он у костра в крохотной палатке. Высоко в горах она за ночь покрывалась таким плотным налетом инея, так задубевала, что по утрам ее трудно было складывать. Восемь дней он блуждал по лесам, продирался сквозь густые заросли кедрового стланика, карабкался по скалам. «Трудно было добраться до главной вершины: все время сбивали ложные конусы».

Оружие? Никакого оружия у него не было. Лишний груз, да и зачем оно? Медведи сейчас не опасны: сытые. Видел ли медведей? Ну, как же! А вот сколько, не помнит. Штук десять, может, двенадцать. Чего их считать? Голова другим была занята…

Ничего, все было хорошо! Вот обратный путь оказался тяжелым. Решил идти не на Вилючинскую бухту, а к Саране. Пришлось переходить вброд реку у самого устья. Ледяная вода — до подбородка. Стало было в море сносить. Ничего, перебрался. Шел берегом — много «непропусков», часто приходилось обходить их, взбираться на скалы.

На одну какую-то минуту мне представился только что виденный берег бухты Сараны. Темень, шум волн, шелест листвы… Но ведь там были люди, был грузовик, катер и на нем слабый, но все-таки огонек… А как выглядит такая же темная, сырая ночь вдали от людей, в полном одиночестве — в диких, пустынных горах, где, быть может, и не ступала нога человека… И «ничего, все было хорошо!» Что это — привычка? Сила бездумной молодости? Мужественная верность долгу?.. Наверное, всего понемножку!

Сколько их, вот таких — молодых, выносливых, упорных, отважных — в одиночку, а чаще небольшими партиями ходит по Камчатской земле! Они бродят по тайге и тундре, поднимаются к кратерам вулканов, с аквалангом за плечами ныряют в холодные воды озер. Они — передовые разведчики науки, поставленной на службу жизни, разведчики изобилия и счастья.

Он с жадностью выпил огромную кружку горячего чая и съел толстый ломоть хлеба с печеночным паштетом. «До чертиков надоела пригорелая каша!..» А через минуту после еды он спал свинцовым сном усталого человека. Спал, опустив черную кудлатую голову на руки, сложенные на столе.

Мне была видна его тонкая юношеская шея с трогательной, смешной косичкой давно нестриженных волос…

ВИЛЮЧИНСКАЯ БУХТА

Облака — сизые, с бронзовым отблеском, похожим на отсвет далекого пожара, — громоздятся над синими сопками.

В облаках узкие, словно прорезанные острым ножом, ярко-желтые, слепящие глаза просветы — там солнце. Оно борется с облаками. Хочет и не может прорваться сквозь них.

Вода в бухте гладкая, как полированный стол, темно-бирюзового цвета. По низу сопок мерцают редкие огоньки: там Петропавловск. Он еще спит в этот ранний час холодного рассвета.

Что за краски: дикие, мрачные — глаз не отвести!..

Всем этим великолепием я любуюсь с палубы рейсового катера, который везет меня через Авачинскую бухту в поселок Рыбачий.

Холодно стоять на палубе, но и уйти невозможно: так необыкновенна эта борьба света с тьмой. И просто невозможно не поделиться с кем-нибудь своими восторгами, тем более что есть с кем поделиться. Со мной едет Егор Иваныч — работник облисполкома. Чудак — вместо того, чтобы любоваться красотами природы, он сидит внизу, в теплом салончике, в котором почему-то пахнет аптекой…

Сейчас я его вытяну сюда. Пусть полюбуется!

Спускаюсь вниз. Егор Иваныч сидит на диване и, привалившись плечом к стене, спит. Досадно… Спит!.. Но у него такое бледное, усталое лицо — рука не подымается, чтобы разбудить его. Бог с ним, пускай спит!..

Катер пришвартовывается у пирса. Светит низкое, пока еще слабо греющее солнце. Облака отступили, залегли пепельной грядой у самого края неба. Резкие мрачные тона сменились мягкими, пастельными: голубая гладь залива, волнистые очертания зеленых сопок…

— Выспался, Егор Иваныч?

В ответ он молча зябко пожимает плечами.

В поселок Рыбачий мы приходим как раз в то время, когда директор рыбообрабатывающей базы проводит политинформацию.

На площадке, возле засольного сарая, стоит толпа рабочих и работниц — последних значительно больше.

Мой невыспавшийся спутник оживляется.

— Хорошее мероприятие, — негромко, удовлетворенно говорит он и что-то записывает в книжечку. — Интересно, часто у них проводится политинформация?

На мой взгляд, в этом «мероприятии» нет ничего особенно интересного. Мне кажется, что женщины в пестрых платочках и резиновых сапогах стоят и слушают скорее по обязанности.

В тишине, нарушаемой только криками чаек, слышится негромкий голос директора. Он скучновато говорит о событиях последних дней, а потом переходит к местным вопросам: говорит об отстающих и передовых, о случаях нарушения трудовой дисциплины…

Политинформация закончена. До начала работы остается несколько минут, и директора плотным кольцом окружают, по-видимому, те, кого он назвал в конце своего сообщения. Слышны взволнованные голоса.

Егор Иваныч довольно улыбается:

— Задел за живое!

Похоже, действительно задел…

Из поселка Рыбачий мы отправимся на буксирном катере базы в бухту Вилючинскую — к подножию Вилючинского вулкана. Там сельдеобрабатывающая база. По дороге зайдем в бухту Сарана и доставим туда кунгас для приемки колхозного улова.

Ах, что это было за плавание — на маленьком катерочке по океану!.. Шли, правда, недалеко от берега. Но все же стоило только выйти из Авачинской бухты, как океан показал свою грозную силу.

Таким я его еще не видел. В прошлые походы он был сумрачным, серым. А сейчас ярко светило солнце, и океан полыхал синим пламенем с изумрудно-зелеными вспышками, с алебастрово-белой пеной на гребнях волн. И в этих светящихся синих волнах была не сумрачная угроза, а дикое, могучее веселье, яростный разгул.

Возле мыса Опасного (не очень-то приятное название у этой серой отвесной скалы, окаймленной вихрями белой пены!) ударила сильная океанская волна.

— Здесь всегда штормит! — сказал молодой капитан. Он сам встал у штурвала, а я торчал возле, поглядывая то на него, то на мечущуюся из стороны в сторону стрелку кренометра.

Капитан был спокоен. Но я видел, с какой силой сжимал он рукоятки маленького штурвального колеса, даже суставы побелели на кулаках.

Было что-то захватывающее в ярости огненно-синих волн, заливавших нос маленького суденышка, бросавших его вверх и вниз, валивших с одного бока на другой.

Прошли мыс Опасный — сразу стало тише.

Матросы, радист — все молодые ребята — примостились на носу с ружьями в руках. Захлопали выстрелы. То баклан, то топорок — их много кружилось над водой— шлепались в волны. Катер делал полный разворот, и подстреленных птиц ловко выуживали круглой сеткой, приделанной к длинному багру.

Позднее, вечером, мы ели из этих птиц, которых я считал несъедобными, «уху», как говорили наши морячки. Наваристая, жестоко наперченная похлебка все же далеко не полностью опровергла мое представление о том, что эту дичь есть нельзя…

В начале плавания я слышал, как Егор Иваныч беседовал с радистом о «культобслуживании» команды катера. Присутствовавший при разговоре капитан с гордостью жаловался: «Ребята у нас знаете какие? Столько натаскали на катер книг — повернуться негде! Честное комсомольское!.. Все рундуки литературой забиты»… Потом Егор Иваныч улегся на койку капитана, накрылся пальто.

А кругом синий океан, белые пустынные скалы, то стеной обрывающиеся к воде, то разбросавшие у своих подножий камни, о которые в вихрях пены и радужных брызгах разбиваются волны.

Вот уже видна громада Вилючинского вулкана. Он весь в облаках. Словно меховая опушка, лежат они на его покатых плечах. Он возвышается надо всем, что окружает его: над более низкими сопками, заросшими кедрачом, над водопадом, тонкой белой струйкой свисающим со скалы, над тихой бухтой, над раскинувшимися на ее берегу длинными засольными сараями, над барачного типа домами рабочих общежитий.

С Егором Иванычем и работниками базы осматриваем недавно построенные засольные сараи. Там в больших квадратных чанах из толстой парусины мокнет в тузлуке сельдь. Смотрим, как работают укладчицы: с необыкновенной, кажущейся щегольской ловкостью и быстротой заполняют они ящики ровными рядами приятно попахивающей соленой рыбы.

Егор Иваныч прямо преобразился. Он долго и горячо обсуждает с заместителем директора базы плохое качество бетонного покрытия полов в сараях. «Как же вы, друзья дорогие, могли принять такую работу от строительной организации?!» Потом они ходят из одного сарая в другой, обсуждая какие-то дефекты в конструкции водяного желоба, по которому подается рыба. Затем он тащит меня и заместителя директора к лаборантке, придирчиво добивается у нее, известна ли ей последняя инструкция о проверке качества малосоленой рыбы, осматривает более чем скромное оборудование ее лаборатории…

По правде говоря, это вмешательство в дела, которые его совершенно не касаются, кажется мне несколько странным, даже назойливым. В облисполкоме он работает в отделе культуры, ну и интересовался бы, если уж на то пошло, киноустановкой, красным уголком, библиотечкой…

Я оставляю Егора Иваныча во время его спора с лаборанткой и ухожу на берег бухты. Собираю раковины, похожие на розовые поросячьи ушки, нахожу великолепного, начисто вымытого океаном и высушенного солнцем краба. Кругом ни души. Только чайки кружат над бухтой и плачут, плачут. Начинается прилив. Волны все выше, все шумнее накатываются на берег…

Вернувшись, застаю Егора Иваныча у конторы базы и сразу вижу по его лицу: человек не только взволнован, но даже чем-то расстроен. Кроме замдиректора, возле него еще какие-то люди. На одного из них, рыхлого, суетливого человека, Егор Иваныч изливает свое возмущение:

— И все-таки не могу понять, товарищ, как вы так спокойно отнеслись к этому! По прихоти заведующей столовой рабочие сегодня оставлены без ужина!

Суетливый человек — он представитель торгующей организации, в ведении которой находится и рабочая столовая, — мнется, жмется, разводит руками.

— Я уже объяснял вам, товарищ уполномоченный, — говорит он, — что дело отнюдь не в прихоти заведующей столовой… Испортился водопровод, в столовую не подается вода…

— Во-первых, никакой я не уполномоченный. Просто такой же коммунист, как и вы. Во-вторых, вы сами сказали, что нужно всего пять-шесть ведер воды. А рядом со столовой — источник. Вот вам и «отнюдь»…

— Не могу же я заставить заведующую…

— Принести пять ведер воды? Можете, если она сама не понимает. Да и заставлять не нужно, разъясните ей, что рабочие не должны остаться без ужина. А если она такая уж хилая, слабая, разве нельзя помочь ей принести воды?

Все, и я в том числе, идем искать заведующую столовой. Мы встречаем ее возле магазина. Она прижимает к пышной груди какие-то кулечки, две пачки печенья. Это молодая, сильно подкрашенная особа, в модной вязаной кофточке василькового цвета. На ее полной белой руке золотые часики. Голова в желтеньких мелких кудряшках.

Она кокетливо улыбается нам. Но, как только узнает, чего от нее хотят, лицо ее приобретает щучье выражение, а голубенькие глазки становятся колючими.

— Не обязана я таскать воду! — кричит она. — Никто не в праве заставить меня таскать воду!

— Вы обязаны — это ваша прямая и святая обязанность — кормить рабочих, — говорит Егор Иваныч. — Что? Кто же вас запугивает? Что вы!.. От столовой до источника пятнадцать метров. Две здоровые молодые женщины — вы и уборщица — шутя принесут пять ведер воды. Что? Не успеете? До ужина остался один час? Вполне успеете! Конечно, лучше было бы пораньше заняться этим делом. Но и теперь успеете. Вермишель есть у вас? Мясные консервы тоже есть? Отлично!.. Приготовьте вермишель с мясом. Горячее молоко. Чай.

— Анфиса Павловна, — говорит суетливый человек, — я пришлю рабочего, он поможет…

— Я бы не отрывал рабочего, — говорит Егор Иваныч, — но в конце концов дело ваше…

Мы направляемся к красному уголку.

Анфиса Павловна стоит со своими кулечками, молча смотрит нам вслед.

Прошло не более получаса. Егор Иваныч побеседовал с киномехаником. Мы снова идем по улице.

Над толевой крышей низкого длинного строения, стоящего в стороне от поселка, — в нем помещается рабочая столовая — вьется белый дымок. Похоже, варится вермишель!..

Егор Иваныч легонько толкает меня в бок локтем, усмехается.

И в эту минуту до конца становится ясной сущность этого человека.

В тридцать четвертом году он приехал на Камчатку по мобилизации ЦК партии — на работу в политотделах рыбной промышленности. С той поры — вот уже в течение более четверти века — живет он на Камчатке, навсегда связав с ней свою судьбу, как, впрочем, и большинство других мобилизованных, по сей день работающих и в рыбной промышленности, и на партийной, и на хозяйственной работе. Это костяк партийных кадров области.

Изъездил он Камчатку вдоль и поперек. Знает людей, их нужды. В какой бы далекий район ни заехал, он везде как дома. Он знает и любит природу Камчатки. И ему до всего есть дело — до всего, что происходит на этой земле, ставшей ему родной, — до хорошего и до плохого. Хорошему он порадуется, поможет. Плохое постарается исправить.

Человек уже немолодой, он работал вчера до позднего вечера, а сегодня, в свой выходной день, встал чуть свет с единственной целью: показать мне еще один уголок «Камчатской землицы» — сельдеобрабатывающую базу в Вилючинской бухте. Он много, много раз видел великолепные камчатские рассветы и все прочие красоты. О нет! Он не стал равнодушным к ним! Но все то, что мне в новинку, для него привычная, повседневная жизнь — порой трудная, суровая, но неизменно любимая, родная.

И он всегда на посту — деятельный, горячий душой камчатский коммунист!..

КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

Вот еще одна большая, во всю стену, электрифицированная карта Камчатской области.

На ней, как и на карте вулканологической станции, горят красные и желтые огоньки. Но обозначают они не действующие вулканы, а гораздо более «мирные» объекты: рыбокомбинаты, животноводческие и овощеводческие колхозы и совхозы, лесопункты.

Карта находится в тесном зальце маленького — очень уж непропорционально маленького для огромных масштабов области — краеведческого музея в Петропавловске.

По сторонам ее — за стеклами витрин, на стеллажах— размещено по возможности все, что составляет богатство и своеобразие Камчатки.

Модели рыболовецких судов. Тут и кунгас, и рыболовный бот, и тралово-дифтерный бот, и рыболовный сейнер. В больших банках с формалином — промысловые рыбы. В банках поменьше — помидоры, огурцы, клубника, крыжовник, красная смородина, ну и, конечно, жимолость. Возле стены — сухие, пахнущие хлебом снопы пшеницы, ржи, ячменя, овса. Душистый сноп красного клевера. Полированные срезы даурской лиственицы, «каменной» березы. Образцы минералов, полезных ископаемых: аметисты, опалы, мрамор, базальт, гнейс, медная руда, бурый и каменный уголь. Чучела птиц и зверей.

Смотришь на все эти экспонаты, уже в значительной своей части виденные не на музейных полках, а, так сказать, в натуре, — и не устаешь дивиться тому, как богат, как разнообразен и необычен этот далекий край нашей Родины.

Две небольшие комнатки музея посвящены прошлому Камчатки.

Есть здесь историко-революционные материалы — разные документы, листовки, воззвания. Портреты героев гражданской войны — организатора первой большевистской ячейки на Камчатке и председателя областного народно-революционного комитета И. Е. Ларина, прославленного партизана Г. М. Елизова, фотография посыльного судна «Адмирал Завойко», покрывшего себя неувядаемой славой в борьбе с интервенцией и внутренней контрреволюцией.

Много внимания уделено походам Атласова, Беринга, Чирикова, Петропавловской обороне 1854 года.

Вот чугунные ядра, обломки пистолета, черные от долгого пребывания в земле, медная крышка чайника, квадратные, зеленого стекла штофы — все это найдено на острове Беринга, на месте зимовки беринговской экспедиции.

На Камчатке бережно, заботливо хранят реликвии далекой старины.

По инициативе краеведческого музея у входа в него будет установлен бюст замечательного русского морехода Алексея Ильича Чирикова. Ломоносов считал, что именно он завершил научные работы в период Второй Камчатской экспедиции и был главным ее руководителем. Географ А. Соколов писал в 1849 году: «Плавание Чирикова— есть истинное торжество морского искусства, торжество воли человека над случайностями». Получилось же так, что его заслонила фигура Беринга…

«В атласе Гомана, — рассказывает академик Л. С. Берг в книге «Открытие Камчатки и экспедиции Беринга», — изданном в Нюрнберге в 1725 году, есть карта, изображающая слева Каспийское море, а справа «Камчатку, или Землю Иедзо»… Над картой Камчатки написано по-немецки: «Земля Камчадалия, или Иедзо, с Ламским, или Пенжинским, морем; они описаны и пройдены по воде и по суху во время многочисленных походов русских казаков и промышленников за соболем».

Таково первое печатное изображение Камчатки.

Ну, а кто же все-таки из русских людей первым побывал на Камчатке?

…Недалеко от поселка Ключи протекает небольшая речка Федотовка, или Федотиха. Не известно, кто и почему переименовал ее в Никулку. Федотовкой же эту речку назвал Иван Козыревский в честь «торгового человека» Федота Алексеева — одного из участников исторического похода Семена Дежнева из Ледовитого в Тихий океан.

С группой товарищей Алексеев был выброшен жестоким штормом на восточное побережье Камчатки и оказался таким образом первым русским, вступившим на Камчатскую землю.

С. П. Крашенинников так рассказывает об этом:

«…Но кто первой из российских людей был на Камчатке, о том не имею достоверного свидетельства; а по словесным известиям приписывается сие некакому торговому человеку Федоту Алексееву, по которого имени впадающая в Камчатку Никул речка Федотовщиною называется: будто он пошел из устья реки Ковымы Ледовитым морем в семи кочах, будто погодою отнесен от других кочей и занесен на Камчатку, где он и зимовал со своим кочем, а на другое лето обшед Курильскую лопатку дошел Пенжинским морем до реки Тигиля, и от тамошних коряк убит зимою со всеми товарищи, к которому убивству аки бы они причину сами подали, когда один из них другого зарезал; ибо коряки, которые по огненному их оружию выше смертных почитали, видя, что и они умирать могут, не пожелали иметь у себя гостей толь страшных…»

Но все же первым из числа русских людей, которыми «Земля Камчадалия» пройдена по воде и по суху и описана, должен быть назван Владимир Атласов.

Это ему принадлежит честь географического открытия Камчатки и первого этнографического описания камчадалов.

В 1695 году Атласов был послан из Якутска в Анадырский острог в качестве управителя (приказчика). В начале 1697 года он отправился на оленях из Анадыра на юг с отрядом из русских и юкагиров. На реке Олюторе отряд разделился: часть его во главе с казаком Лукою Морозко двинулась вдоль восточного берега Камчатки в южном направлении. Атласов повернул к западному берегу полуострова и потом тоже пошел на юг. Так началось освоение далекого, неведомого русским края.

Дойдя до реки Камчатки, Атласов спустился по ней вниз, вернулся назад и продолжил свой путь к югу. Он дошел до южной оконечности полуострова и видел в море самый северный из Курильских островов — остров Алаид. В 1699 году Атласов вернулся в Анадырский острог.

«…И шли де они из Анадырского через великие горы на оленях полтретьи недели и наехали подле моря к губе на Пенжине реке в Акланском и в Каменном и в Усть-Пенжинском острожках неясачных седячих пеших коряк человек ста с три и больши, и призвал их под государеву самодержавную высокую руку ласково и приветом… И от тех де острогов поехал он, Володимер, с служилыми людьми в Камчатский нос… подле моря, на оленях и дошел на Камчатку реку… и оттоле пошел он, Володимер, назад по Камчатке вверх, и которые острожки проплыли— заезжал и тех камчадалов под государеву руку призывал… И оттого де места пошел он, Володимер, вперед подле Пенжинское море на Ичу реку… А до Бобровой реки, которая на Пенжинской стороне, не доходил он, Володимер, за 3 дня… Воротился назад и пришел на Ичу реку и на той Иче реке поставил зимовье. С той Ичи реки пошли на Анадырское зимовье… И он де, Володимер, из Анадырского с служилыми людьми и с казною великово государя и с полоненником пошел в Якутцкой город…»

Так говорится об этом героическом походе в «Скаске» Атласова от 3 июня 1700 года.

Пушкин назвал Владимира Атласова «Камчатским Ермаком».

Л. С. Берг характеризует его как личность «совершенно исключительную». «Человек малообразованный, он вместе с тем обладал недюжинным умом и большой наблюдательностью, и показания его заключают массу ценнейших этнографических и вообще географических данных…»

…Камчадалы были равнодушны и не очень почтительны к своим богам. Боги высоко — там, на снежных, окутанных облаками вершинах вулканов, пребывает главное божество Кукх со своей женой Какх, с сыном Трел-кутханом и дочерью Ишшахельс. Занятые только приготовлением еды на вулканическом огне, они живут замкнутой, обособленной от всего земного жизнью.

Люди посмеивались над ленивыми и в общем довольно бестолковыми богами. В самом деле: нужно же было им нагородить столько огнедышащих гор, засыпать землю таким количеством снега, сковывать ее льдом, продувать бешеными ветрами?! Что это за боги? Чего доброго и хорошего ждать от них? Нет, не боги дали счастье народам, населяющим Камчатку!..

Русские пришли на Камчатку, когда население ее по своему развитию было на уровне каменного века. Русские принесли новую жизнь.

Поход Владимира Атласова — это не только путешествие отважного открывателя новых земель, путешествие невероятное по своим трудностям, нередко сопровождавшееся кровавыми стычками с «дикими» народами. Это не только путешествие пытливого исследователя, от зоркого глаза которого не ускользало ничто: ни своеобразие жизни и быта народов, с которыми он встречался, ни своеобразие богатой, щедрой и суровой природы.

Это был первый шаг по приобщению новой земли к русским владениям, а народов, населяющих Камчатку, к передовой русской культуре — приобщению, приведшему их в своем длительном и сложном историческом развитии в братскую семью советских народов, сделавшему их равноправными строителями нашего общего великого будущего.

Неузнаваемо изменилась «Камчатская землица», в которую пришли первые русские землепроходцы. В итоге великих побед Октября из отсталой окраины России она превратилась в край развитый в экономическом и культурном отношении. Малые народности ее благодаря великому русскому народу, благодаря неустанной заботе Коммунистической партии в единой братской советской семье добились значительных достижений.

Немало бед и лишений повидали на своем веку и сам Владимир Атласов, и его сыновья, внуки, правнуки. Немало потрудились они, прокладывая нелегкий путь к далекой «Камчатской землице», обживая ее пустынные просторы. Но доброго человеческого счастья они не нашли в ней. В те времена счастье стороной обходило трудящегося человека. И узнал его только праправнук «Камчатского Ермака» — Иван Каллистович Атласов. Он вступил в колхоз, стал председателем одной из первых сельскохозяйственных артелей на Камчатке, и перед ним открылась жизнь, которая даже не снилась его далекому предку.

В наши дни этой жизнью, светлой, радостной, полной созидательного труда, побед и свершений, живет новое, молодое поколение Атласовых. Сын Ивана Каллистовича, Каллист Иванович, работает в Корякском рыбкоопе. Внуки: Иван — воин Советской Армии, Александр — промысловик-охотник, Василий — работает в геологоразведочной партии. В Петропаловском педагогическом училище учится внучка Ивана Каллистовича — Зина Чуркина. Другая внучка, Кирания, — полевод. Среди животноводов Начикинского совхоза известен Иван Иваныч Атласов. Леонид Черных, рыбак колхоза имени Кирова, также один из нынешних потомков Атласова.

Это все рядовые советские люди. Их жизнь, их судьбы — лучшее свидетельство большого человеческого счастья, пришедшего и на Камчатскую землю, — счастья, завоеванного в борьбе, в общем труде.