Судьба (книга первая)

Собачьим глазам дым нипочём

Все стенки лавки Сухана Скупого были сплошь увешаны халатами. Халаты лежали по углам в плотных, ещё не распакованных кипах. Посетителей не было.

Накинув на плечи один из халатов и нахохлившись, словно зачумлённая курица, хозяин в одиночестве сидел посреди лавки. Под ногу себе он сунул для удобства истрёпанный, пожелтевший от времени тельпек. Ворот бязевой рубахи, затвердевший от грязи и пота, давил шею, и Сухан Скупой время от времени вертел головой, пытаясь найти наиболее удобное положение- Тюбетейка, прикрывавшая щетинистую макушку бая, тоже была грязна и пропитана жиром настолько, что казалась восковой.

Солнце стояло довольно высоко, но базар на этот раз был бедный, и торговля у Сухана Скупого шла вяло. Совсем не было торговли. Однако бай не торопился в чайхану, он выжидал.

В дверь заглянул Бекмурад-бай. Заметив, что лавка пуста, вошёл и поздоровался. Дышал он тяжело, со свистом.

— Алейкум эссалам! Входите… входите! — заторопился Сухан Скупой, пытаясь подняться навстречу гостю. — Садитесь!

— Спасибо, Сухан-ага, спешу, — отказался Бекмурад-бай. Сняв с головы тельпек, он стряхнул пыль, вытащил из шапки платок и отёр с лица обильный пот.

— Проходи, чаю сейчас попьём, — настаивал Сухан Скупой. — Чай разговору не помешает.

Бекмурад с видимой неохотой сел, вопросительно посмотрел на Сухана Скупого.

— Дай бог доброй вести, Сухан-ага… Приезжал Мурад?

Споласкивая чаем пиалу для гостя, Сухан Скупой помолчал немного. Налил чаю, снова вылил его в чайник — для крепости — и сказал:

— Повесь псу на шею алмаз — заплачут и пёс и алмаз. Наши предки были умные люди, они говорили, что лучше иметь разговор со скотиной, чем с неразумным человеком. И ещё говорили…

— Что сказал Мурад? — довольно невежливо перебил Сухана Бекмурад-бай, раздражённый неуместной болтливостью толстяка.

— Отговаривается Мурад, сам не знает, чего хочет. Мол, дочь ещё молода, рано выдавать и тому подобное. Я рассердился, прогнал его прочь: «Уходи, — говорю, — с моих глаз, неблагодарная свинья…»

— Значит, дело наше не удалось?

— Почему не удалось? Очень даже удалось. Наше дело от нас зависит — как его поведём, так и будет… Что нам до отца с матерью! Глупые люди — выгоды своей не видят, чести не понимают… Да мы их упрашивать не станем. Не хотят — не надо. Только ни на одного человека не сердился я так, как на Мурада. Таких чабанов, как он, надо вниз головой с обрыва скидывать, верно?

— Конечно, — подтвердил Бекмурад-бай, — каждый скот должен зиать свой загон. Когда лягушка тянет кузнецу свою лапу, её не подковывают, а просто убивают.

— Вот именно, — обрадовался Сухан Скупой, — этот Мурад ещё не раз пожалеет, что не уважил нас. Всю жизнь помнить будет. Я своё слово всегда держу! Говорил я тебе, Бекмурад, что ты невесту за малый калым получишь? А теперь — и вовсе даром. За те расходы, что теперь предстоят, плешивую девку не купишь, а у тебя будет красавица невестка.

— Смотри сам, Сухан-ага, как лучше. Если поможешь, за благодарностью задержки не будет. Обещал я вам моего гнедого? Двадцать покупателей приходило — всем отказал, хоть, говорю, сыпьте золота столько, сколько сам конь весит. Ваш будет конь! Но и вы постарайтесь, чтобы большого шума не было, а то народ у нас, сами знаете, бедовый… Теперь насчёт земли, что мы прошлый раз говорили. Парня, о котором я вам рассказывал, зовут Аллак. Сам он сирота, живёт у двоюродного дяди. У того семья большая, а достатков нет, еле концы с концами сводит, даже обрабатывая те три танапа земли, что Аллаку от отца остались.

— Не отдаст этот двоюродный дядя землю, — усомнился Сухан Скупой. — Нипочём не отдаст!

Бекмурад-бай жёстко усмехнулся, тронул усы-

— Пусть попробует! Я парня вызвал к себе, говорю: «Сколько будешь в чужой кибитке жить? Тебе жениться пора. А на дядю не надейся, у него о своих сыновьях забота в первую очередь. Продавай ты, йигит, свою землю да ищи невесту. Надо будет — я деньгами помогу, потом разочтёмся как-нибудь». Аллак парень неглупый, согласился. Вчера пришёл, говорит, поругался с дядей, просит покупателя на землю найти. Вот я её вам и куплю. Мало её, но вам только одну ногу в городе поставить, а там уж сумеете сами владения расширить.

— Ай, спасибо вам, Бекмурад-бай! Вы уж помогите мне в этом земельном вопросе…

— О чём разговор! Считайте, что всё уже сделано.

— Ты ведь, понимаешь, дорогой, как это для меня важно. Человек я торговый, а торговля — в городе. Очень хорошо, если у меня возле города свой участок будет.

— Не сомневайтесь, Сухан-ага! Только вот девушка чтобы…

— О девушке разговор окончен. Ваша будет! Эх, хорошая девушка! Сорок аулов объедешь, не найдёшь красивее невесты. Всем взяла: и умом, и пригожестью, и умением. Шестнадцати ещё не исполнилось, а ростом и статью никому не уступит. Цветок, а не девушка! Твой Аманмурад пять раз благодарить будет за такую жену. А какие ковры она ткёт! Ай-я-яй, чудо, не ковры — поглаживай да любуйся… Только как же мы возьмём эту девушку, а?

Бекмурад-бай недоуменно поднял брови.

— Вам лучше знать, Сухан-ага…

— Лучше, говоришь? Ну, что ж, если ваши джигиты готовы, времени терять не стоит. Отец её — всё время в песках, на мать не стоит обращать внимания, других родственников нет. Приезжайте, на седло её — и всё в порядке. Увидит она, в какую семью попала, сама судьбу свою благословлять станет. А в ауле я сам всё улажу, вы за это не беспокойтесь.

— Хорошо, Сухан-ага. Вы сказали то, что я и хотел от вас услышать.

— Вот и ладно. Мы тоже очень рады, что вы на нас не обижены.

— Так уж ведётся, Сухан-ага… Гора на гору не опирается, а человек всегда у человека поддержку ищет. И не один раз, заметьте! Человек — что колодец: солёный и верблюд обходит, а сладкую воду все пьют.

— Конечно… конечно…

— Значит, порешим так. Аманмурад придёт со своими людьми в следующий базарный день — в селе меньше народу останется. Однако, Сухан-ага, сделай так, чтобы мужчин вообще не было в этот день в ауле, найди им занятие. Если кто останется, кровь может пролиться…

— Верно говоришь, — одобрил Сухан Скупой. — Наши аульчане своих в обиду не дадут, могут крепко намять бока жениху… Всех мужчин уберу из своего ряда…

В лавку зашёл покупатель. Бекмурад-бай поднялся.

— Значит, договорились, Сухан-ага?

— Будьте спокойны, Бекмурад-бай. Всё сделаю, как сказал.

— Товар я вам доставлю. Вы только проследите, чтобы увязали его как следует.

— Что? Какой то… А, да-да, всё увяжем, всё уладим!

— Ну, будьте здоровы, уважаемый ага!

— До свиданья, почтенный бай!

Сегодня у Узук день двойной радости: Сухан-бай? повезёт в пески нового подпаска на смену Берды, и ковёр сегодня будет закончен. Хороший, радостный день! Его не портят даже чёрные тучи, что ползут по самому горизонту. Ползите, тучи, ползите, вы нам не нужны, хмурые и холодные! У нас скоро праздник. Даже осеннее солнышко хочет попасть к нам на той[16], смотри, как играет оно на ковре, словно котёнок! Ползите, тучи, в свои недобрые дальние дали…

Узук возбуждена предстоящими событиями. Стук её гребня звонче и чище, чем обычно! Конь скачет! Слышите: конь скачет! Он везёт счастье — красивое, нарядное, улыбающееся счастье… А почему вдруг в звуке гребня зацокали копыта испуганной овцы? Вы думаете, это так просто — выйти замуж? Попробуйте, а я посмотрю. Ну и что ж, что я знаю жениха и люблю его? Люблю, а всё равно боязно думать о свадьбе, вот потому и стучит иногда гребень, словно испуганная овца бежит.

Руки Узук мелькают неуловимо, завязывая последние сотни узлов. Девушка уже не смотрит на рисунок образца. Повинуясь радостному вдохновению, она безошибочно находит нить нужного цвета, словно ожившие клубки пряжи сами подкатываются к её рукам. И пальцы вяжут, вяжут, вяжут. Они тоже словно живут своей собственной жизнью, эти тонкие проворные пальцы, они торопятся завязать последний узел.

«Скоро, — думает Узук, — совсем скоро… Может, до следующего базарного дня Берды-джан приедет в аул». И сердце девушки колотится, как пойманная птица, но не торопится улететь: ему хочется быть пойманным.

Полевая страда прошла, поэтому базар привлекал всех, даже тех, кому вообще нечего было делать там. Собственно, базар существует не обязательно для того, чтобы на нём покупать или продавать. Можно просто походить, потолкаться среди новых люден, посидеть в чайхане, послушать новости.

Почти все мужчины из аула ушли сегодня на базар. Особенно безлюдно в ряду Сухана Скупого, что стоит на отлёте от основного аула, ближе к мосту. Часть мужчин вместе со всеми аульчанамн в городе, других Сухан-бай послал за саксаулом и сухими стеблями трав, которыми очень удобно топить тамдыр[17], третьих — ещё куда-то. Только редкая перекличку женских голосов да стук гребней ковровщиц несколько оживлял пустой ряд кибиток.

Ударив последний раз гребнем, Узук посмотрела на ковёр и крикнула в дверь мазанки:

— Огульнияз-эдже! Мама! Идите отрезать ковёр!

В эти дни Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже почти не разлучались. Они и сегодня с раннего утра сидели вместе, оживлённо обсуждая всё, что им предстоит сделать в ближайшие дни.

Услышав голос девушки, Огульнияз-эдже одобрительно сказала:

— Молодец! Быстро закончила. А ну, показывай красоту рук своих!

Вслед за ней подошла и Оразсолтан-эдже, тоже залюбовалась ковром.

— Возьмите, — Узук протянула женщинам свой кесер[18].

Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже долго препирались, отказываясь взять нож из уважения друг к другу. «Бери ты, Оразсолтан!» — «Нет, это ваше право, раньше вы». Наконец, Огульнияз-эдже уступила.

— Бисмилла рахман рахым… — забормотала она слова традиционной молитвы и наклонилась к ковру.

Узук смотрела, как падали обрезанные нити основы, которые столько дней звенели под её руками струнами дутара. Девушке было немножко грустно, словно она провожала в дальний путь близкого человека. И в это же время ей казалось, что кривой нож в руке Огульнияз-эдже обрезает не основу, а те горести и тревоги, что тянулись к Узук последнее время.

Огульнияз-эдже подняла ковёр на вытянутых руках, сказала с ласковым сожалением:

— Эх, душа моя, если бы все твои ковры принадлежали тебе…

Ей не удалось закончить свою мысль.

Стук гребней ковровщиц превратился в дробный конский топот, резко оборвавшийся возле мазанки. Женщины переглянулись: кого аллах в гости привёл? Но не успели они ничего сообразить, как в дверях мазанки появились трое вооружённых незнакомых джигитов. Узук ахнула и испуганно присела.

Впереди шёл длиннорукий, длинноногий джигит о узкими раскосыми глазами, крупным носом и коротко подстриженной бородой на продолговатом лице. Чёрный лохматый тельпек висел у него на ремешке за спиной. Жёлтый шёлковый кушак по красному халату и сапоги на высоких каблуках говорили, что это человек состоятельный.

Несколько мгновений косоглазый вглядывался в женщин, замерших в полутьме мазанки, потом шагнул вперёд и стремительно, по-волчьи, схватил в охапку Узук.

— Эй-вай-эй! Чтоб вас бог покарал!! — завопила опомнившаяся Оразсолтан-эдже и тяжёлым гребнем изо всех сил ударила похитителя по лицу. Тот качнулся, но добычу не выпустил, а в следующую минуту гребень был вырван из рук Оразсолтан-эдже, а сама она грубо отброшена в сторону.

Второй джигит, оттолкнув Огульнияз-эдже, бросился на помощь косоглазому, по лицу которого текла кровь, схватил за ноги отчаянно сопротивлявшуюся девушку. Огульнияз-эдже полоснула ножом по хищной пятерне, вцепившейся в тело Узук. Но что может сделать маленький рабочий нож в неопытных руках старой женщины!

— Уйми старуху, Ковус! — крикнул второй джигит.

Третий из приехавших бросил поводья коней, схватил Огульнияз-эдже за руку и так вывернул её, что женщина, выронив нож, завопила от нестерпимой боли. Джигит швырнул её на землю, поднял дарты и с такой силон ударил цеплявшуюся за дочь Огульсолтан-эдже по спине, что та, как подкошенная, свалилась без памяти. Огульнияз-эдже громко кричала во дворе, призывая людей на помощь.

Джигиты быстро и умело связали брыкавшуюся Узук, заткнули ей рот платком, перебросили через седло лошади косоглазого и стали поспешно усаживаться.

Привлечённые криками Огульнияз-эдже, сбежались женщины и дети. Немногие мужчины, копавшиеся в поле, тоже услышали шум в селе и спешили на помощь, но они были далеко.

Женщины окружили лежавшую Оразсолтан-эдже, жалостно запричитали:

— Убили её!

— Он, убили Оразсолтан!

— Горе-то какое!..

— Что вы стоите! — закричала Огульнияз-эдже. — Хватайте тех! Девочку отнимайте! — придерживая вывихнутую руку, она повернулась к кибитке. — Дур-ды-ы! Беги на базар! Скажи нашим, кого увидишь, что Узук увезли, всех в селе перебили! Беги скорее!

Пользуясь заминкой, похитители успели бы ускакать, если бы не аульные собаки. Осатаневшие от шума огромные псы хрипели в свирепом лае и хватали коней чуть ли не за самые морды. Кони испуганно задирали головы, тревожно топтались на месте, не слушая понукания всадников, пятились назад.

Дурды увидел сестру на седле одного из джигитов и бросился к ней, не обращая внимания на крики Огульнияз-эдже. Девушка билась, старалась освободиться, длинные косы её волочились по земле, попадая то под копыта коня, то под лапы беснующихся собак.

— Вай, поспешите!.. Вай, что мне делать! — кричал мальчик, и слёзы текли по его лицу. — Опусти её, дядя! Не делай так, отпусти! Вай, поспешите!!!

Собаки, словно сочувствуя его горю, остервенились окончательно. Они уже не лаяли, они задыхались от ярости. Конь подпрыгивал, вставал на дыбы, тревожно ржал, не зная, как вырваться из этого свирепого кольца.

Вцепившись в сестру, мальчик резко дёрнул её на себя. То ли озабоченный джигит держал её не очень крепко, то ли помог рывок коня, но Узук упала на дорогу, собаки на мгновенье расступились, конь метнулся в сторону и — снова заплясал в рычащем и хрипящем кольце.

— Братец дорогой, руки… руки мне развяжи! — просила Узук.

Но Дурды обхватил её, ничего не слышал и только кричал:

— Не трогайте её!.. Помогите!.. Спасите её!..

Ему казалось, что если он хоть на миг отпустит сестру, её опять захватят чужие джигиты. И он изо всех своих сил прижимал Узук к земле, мешая ей освободиться самой, и звал на помощь.

Тем временем спохватившиеся женщины окружили всадников. Подоспевший откуда-то аксакал хватил длинным посохом одного джигита по голове. Второй, подскочив сбоку, стал хлестать старика плетью и сам, охнув, ткнулся в конскую гриву от удара жерди, которой орудовала рослая женщина.

— Ах, ты, поганый ишак!.. Ах, осквернитель дома… — со злым азартом выкрикивали женщины и гулко молотили палками и джигитов, и коней — по чему попадёт. Всадники отмахивались плетьми, но преимущество явно было не на их стороне. «Бейте их! Бейте поганых! Крепче бейте, пусть течёт их кровь!» — кричала Огульнияз-здже, досадуя что вывихнутая рука мешает ей самой принять участие в схватке. В этот момент до её слуха донёсся умоляющий голос Узук и призывы Дурды.

— Девушку развяжите, неразумные! — испугалась Огульнияз-эдже. — Кони затопчут! Развяжите руки ей! — И она, охая от боли в плече, побежала к Узук.

Но старуха опоздала на каких-нибудь полминуты. Один из джигитов дико гикнул, хлестнул коня и, свесившись в седле, на полном скаку подхватил Узук — это был ловкий джигит. Дурды, не разжимая рук, поволокся Следом, но разгорячённый конь джигита цапнул его зубами за плечо. Треснула и обагрилась кровью рубашка, мальчик упал.

Из села с жердями, вилами, лопатами бежали женщины н ребятишки. Однако всадники уже вырвались из плотного окружения и, нахлёстывая копён, мчались к мосту. Спешившие с поля мужчины — их было четверо — кинулись наперерез, но не успели. Одни из них, видимо, собравшийся поохотиться, вскинул ружьё, в конский топот вплёлся звучный хлопок выстрела.

Женщины напряжённо следили за погоней. Поняв, что похитителей уже не догнать, они разом, перебивая друг друга, заговорили.

— Хватит галдеть! — прикрикнула на них Огульнияз-эдже. — Бросьте палки! Раньше надо было махать… И ума ни у кого недостало руки девушке развязать!..

Женщины оправдывались.

— Где в такой суматохе подумать было…

— Я сама две палки об этих чертей обломала!..

— А меня косоглазый — плетью! Вон, платок порвал…

— Бедная наша красавица Уз!

— И мужчины поспешить не могли! Как черепахи тащатся!

— Они тоже не зайцы… Вон, запыхались как…

— И как эти бандиты решились втроём на село напасть?

— Видимо, знали, что в базарный день мужчины дома не сидят!

— Подумать только: среди бела дня нашу девушку увезли!

— А я по земле шарю — хоть бы железка какая ржавая попалась…

— Это всегда так: нужна палка — камышина под руку лезет!

— Пропала бедняжка Узук…

— А кто они такие, аламаны эти?

— Шайтан их разберёт…

— По степи много шакалов рыскает — все они рыскают…

— Безбожники окаянные!

— Вот тебе и свадьбу сыграли…. Как отцу сказать?..

— Оразсолтан-эдже жива ли?

— Жива… Отвели её в кибитку…

— Плачет она… Песню какую-то поёт. Может, умом от горя тронулась?

— Тронешься, когда родную дочку бандиты из рук вырвали.

— Ах, сестрицы, что же теперь будет?

— Догонять надо! Поубивать их, как бешеных собак!

— Надо на коней, да в погоню — далеко не уйдут.

— Пусть наши мужчины берут ружья и догоняют!

— Верно!

— Правильно, пусть скачут!

— Ай, вах, далеко они удрали…

— Дальше земли никуда не денутся…

— Ну, довольно! — снова вмешалась Огульнияз-эдже, унимавшая кровь на плече Дурды; мальчик стонал и болезненно морщился. — Козлёнок блеял да жил, а ягнёнок молча подох. Чего попусту языком молоть? Снаряжайте наших джигитов… Эй, мужчины, садитесь на коней да снимите позор с аула!

— Где они, кони? — угрюмо сказал тот, что стрелял. — На наших клячах далеко не ускачешь, эдже. Их хромой ишак обгонит…

— У арчина[19] есть лошади, — сказала одна женщина.

Её поддержали.

— Верно, у Мереда-ага есть!

— Добрые кони…

— Два приза на прошлых скачках взяли…

— Пошли к арчину!

— Да он тоже на базаре.

— Жена дома. И лошади дома — сама видела, работник поить их водил.

— А может, эти джигиты просто пошутили? — предположил кто-то.

— Муллой тебе быть, сестрица! — насмешливо отозвалась Огульнияз-эдже, направляясь к дому арчина. — Зайца на вертел посадили, а он всё думал, что с ним шутят.

Жена и сноха арчина Мереда стояли у своей кибитки, издали посматривая с любопытством, что там творится в ряду Сухана Скупого. Подойти ближе они считали ниже своего достоинства.

Когда женщины, коротко объяснив случившееся, попросили коней, жена арчина некоторое время молчала, словно поражённая их дерзостью. Какое ей в конце концов дело до этой смазливой оборвашки Узук, дочери байского чабана! Умыкнули её — и слава аллаху, одной задавакой в ауле меньше. Стоит ли из-за этого пустяка шум поднимать!

— Рассёдланы наши кони, — высокомерно ответила она. — Всё равно не догоните… И потом — наши кони не привыкли к чужим седокам…

Пришлый парень, служивший в работниках у арчина, с готовностью выступил вперёд.

— Есть сёдла, хозяйка… Я уже подседлал троих на всякий случай. Можно прямо садиться и ехать…

Жена арчина неожиданно рассвирепела,

— Кто тебе велел седлать?! Меред-ага приедет вечером — я тебе велю глаза твои бесстыжие выколоть! Ишь, нашёлся указчик! Немедленно расседлай и попону накинь на лошадей, а то я тебя самого взнуздаю, ишак безродный.

Парень безропотно кинулся исполнять приказание. Окружающие недоуменно пожимали плечами: с чего это женщина взбеленилась, стыд забыла — перед людьми нехорошими словами работника ругает? Но жена арчина Мереда знала, почему ей не нужно, чтобы аульчане догнали похитителей и вернули Узук! Недобро блеснув глазами, ещё живыми и страстными на тронутом увяданием лице, она отрезала:

— Коней не дам! Я ими не распоряжаюсь. Пуля попадёт или захромает какой — как мужу отвечать буду? Не дам!!

— Пусть не доведётся хозяину ездить на коне, который не пригодился в такой день! — возмущённо зашумели женщины.

— Пусть они околеют в стойле!

— Пусть им…

Жена арчина презрительно скривила губы и, удовлетворённая, хлопнула дверью кибитки. Сноха торопливо последовала за ней.