Судьба открытия. Роман

4

Не так-то просто привыкают друг к другу люди взрослые, порознь прожившие добрую половину жизни. У каждого круг своих мыслей, представлений, чувств, не всегда открытых и доступных для другого. И чтобы преодолеть огромную дистанцию, разделяющую два человеческих мира, с каждой стороны нужно много и ума, и чуткости, и такта, а главное, терпения и неподдельного душевного тепла.

Если в какой-либо вечер взгляд Зои Степановны казался Зберовскому грустным, он уже настораживался, пытаясь угадать, о чем она грустит. Тотчас начинал придумывать, как рассеять, ободрить, а удастся - и развеселить ее. Чем больше внимания он ей уделял, тем ему приятнее было. Никогда это ему не было в тягость.

Внешне все выглядело по-старому: Григорий Иванович утром шел в университет, читал лекции, обедал в университетской столовой; проводил в лаборатории, как обычно, те же самые часы. Однако для него теперь все прежнее словно окрасилось в новые цвета. Всюду присутствовала Зоя. Такое было ощущение, что любая удача, любая неудача, любое даже мелкое событие, о котором раньше он мог бы размышлять один, теперь касается не одного его, а их обоих. Он знал и чувствовал: ставит ли он опыт - Зоя дома ждет, какие будут результаты; экзаменует ли студентов - ее тревожат или радуют успехи молодежи.

А Зое Степановне временами было беспокойно. Сейчас она понять не могла, почему смолоду их дороги разошлись. Ей чудилось, будто она не заслужила своего нынешнего счастья. Жизнь, казалось ей, может подстеречь ее и отомстить за что-то, нанести опять безжалостный удар. И она была полна решимости отстаивать то светлое, что на нее так щедро хлынуло, бороться за свою судьбу, а значит, за любимый труд, за благополучие, за каждую улыбку Григория Ивановича.

Она хотела бы работать вместе с ним в лаборатории - пусть самым маленьким из младших лаборантов. Выяснилось, что по закону этого нельзя. В другое же место, на другую работу, ей пока идти не хотелось, потому что это удалило бы ее от сферы повседневных интересов Григория Ивановича.

Впрочем, проводя большую часть времени дома, Зоя Степановна не сидела сложа руки. Так, например, отыскивая, в чем она может быть Григорию Ивановичу полезной, она заметила: он часто просматривает иностранные научные журналы, читает по-немецки бегло, а плохое знание английского, французского и особенно итальянского языков вынуждает его пользоваться словарями. Зоя Степановна принялась спешно изучать незнакомый ей итальянский язык и вообще научную терминологию на разных языках. И теперь, едва Григорий Иванович остановит взгляд на какой-нибудь затрудняющей его статье, на следующий же день у своего прибора на столе, накрытом к ужину, он всегда находит текст статьи в тщательнейшем русском переводе. Через год после того, как они поженились, Зоя Степановна уже в совершенстве владела итальянским языком.

Внезапная женитьба профессора Зберовского вызвала среди сотрудников его лаборатории довольно много разговоров. Когда он приехал из Москвы и стало известно, что он приехал с женой, почти все сотрудники искренне поздравляли его. И только Лидия Романовна в ту пору была более обычного озабочена работой. Женился ли Зберовский или не женился - до этого ей будто никакого дела нет.

На его кафедре и в лаборатории люди к нему относились хорошо. Иногда порывистый, способный разразиться бурной речью, но чаще - тихий, скромный, вежливый, с немногословной мудростью ученого, он умел и посоветовать, как избежать ошибок, и объединить своих подчиненных в решении общей задачи, и вместе с тем дать каждому простор самостоятельно искать и думать. Недостатки людей он не любил замечать, но зато достоинства их нередко преувеличивал.

Усовершенствование технологии гидролизного производства занимало полностью все силы и возможности лаборатории Зберовского полтора-два года. Лишь достигнув здесь нужных для промышленности результатов, лаборатория снова возвратилась к своей прежней теме - к превращению продуктов гидролиза клетчатки в крахмал и сахарозу.

А в этой области еще раньше наметились первые сдвиги. Небольшой процент от полученной при гидролизе смеси простых сахаров лабораторией уже свободно мог быть превращен в дисахариды, среди которых был и пищевой, обыкновенный сахар. Однако, к сожалению, его пока оказывалось слишком мало. Основная масса древесины пока переходила в форму неполезную, только по составу сходную с обыкновенным сахаром: образовывалось нежелательное вещество - целлобиоза. При опытах процесс частично удавался, а в другой, гораздо большей части, он шел как бы вспять - от простых сахаров к возникновению целлобиозы и далее снова клетчатки.

Всем было ясно: чтобы найти способ заводским путем превращать тысячи и тысячи тонн дерева в нормальную человеческую пищу, понадобится еще много труда. Но трудности не останавливали коллектив лаборатории. Коллектив слаженно работал.

В доме, где поселились Зберовский и Зоя Степановна, жили и другие профессорские семьи. Изредка Зберовских приглашали в гости. Соседки пытались вовлечь Зою Степановну в свой кружок, каждый день собиравшийся посудачить и посплетничать за чашкой кофе.

В первый год жизни здесь Зоя Степановна к ним иногда ходила. Потом ей случилось в приподнятом тоне сказать что-то о необычайном значении работ Григория Ивановича. Соседки насмешливо переглянулись. Одна из профессорских жен с милой улыбкой заметила:

- Ну, дорогая, вы это уж переборщили… Не все парадоксальное надо принимать за чистую монету. Я в своем Николае Ильиче и то не так уверена!

Зоя Степановна только сверкнула глазами в ответ. Выпрямилась. Промолчала. Но с тех пор стала избегать соседок.

Ей всегда было приятно, если в воскресенье или в будни вечером к ней с Григорием Ивановичем зайдет кто-нибудь из сотрудников его лаборатории. Этих людей, разделяющих заботы и мысли Григория Ивановича, ей хотелось окружать особенным радушием, теплом, гостеприимством.

Впоследствии Зоя Степановна - что бывало обычно на Октябрьский праздник и на Первое мая - начала устраивать для сотрудников Григория Ивановича нечто вроде званых вечеров. Такие вечера у Зберовских отличались атмосферой дружески простой, сердечной и вместе с тем веселой. На них шутили и смеялись, ухаживали друг за другом, вели откровенные беседы. К Зберовским шли охотно все, кто работает с Григорием Ивановичем, - и молодые лаборанты, и научные сотрудники; все они чувствовали себя тут одинаково уютно и легко. И каждый раз на этих вечерах все оказывались в сборе, за самым малым исключением. Однако получалось так: в числе двух-трех, не могущих прийти сюда по какой-нибудь внезапной причине, всегда, как правило, была Лидия Романовна Черкашина.

Время шло своим чередом, и Зоя Степановна все реже думала о прошлом. Лишь глубоко в душе порой затеплится взгляд сына, промелькнет яркое видение и рванет тупая боль. Что еще от прошлого осталось? Вот разве переписка с Аннушкой Благовещенской. А Озерицкий и все с ним связанное - это из ее памяти начисто вычеркнуто.

И тем более досадно и странно ей было теперь, после трех лет счастливой жизни с Григорием Ивановичем, далеко от Москвы, вдруг встретить на улице одного из бывших помощников своего первого мужа.

До революции у Озерицкого была столь обширная адвокатская практика, что без помощников он не справлялся. Себе в помощь он нанимал несколько молодых, начинающих юристов. Один из них, по имени Семен Гаврилович, когда-то раболепствовавший перед Озерицким, сегодня встретился Зое Степановне.

Столкнувшись лицом к лицу, они сразу друг друга узнали. Выражая удивление, Семен Гаврилович развел руками. Он выглядит раздобревшим, медлительно-важным. Вместо прежнего пенсне с закинутой за ухо черной тесьмой у него сейчас массивные роговые очки.

Когда Зоя Степановна спросила, как он очутился здесь, Семен Гаврилович сказал, что он ответственный работник в здешнем облисполкоме.

Покровительственно глядя на нее, он начал пояснять:

- Юриспруденцией давно не занимаюсь. Я - куда партия пошлет. Я - старый член партии… Вы этого не подозревали? Ну как же! Среди большевиков я с детства. Мой папаша был рабочим в Сормове и расстрелян в девятьсот пятом году.

Потом он принялся допытываться, за кем же именно Зоя Степановна замужем теперь. Что, что? Зберовский? Химик? Откуда этот Зберовский? Где учился? А, вон что, в Петербурге!..

Уж очень острый интерес мелькнул за стеклами его очков. Однако, может быть, ей это только показалось. Во всяком случае, на ее вопрос, не знает ли он Григория Ивановича по Петербургскому университету, Семен Гаврилович ответил, со вздохом улыбнувшись и посмотрев прямо ей в глаза:

- Много всяческих людей попадалось на пути. Где упомнишь каждого. И давненько было наше с вами студенческое время!

После встречи с ним Зоя Степановна ощутила непонятное беспокойство. Какая-то ниточка нежданно-негаданно протянулась сюда из лживого, липкого и ею уже забытого мира.

Вечером она во всех подробностях рассказала о встрече Григорию Ивановичу.

Он пришел с работы поздно, и они вдвоем сидели в его домашнем кабинете. Видя, что она волнуется, что у нее даже щеки побледнели, Григорий Иванович попытался изменить тему разговора. А Зоя Степановна продолжала свое:

- Я раньше никогда не слышала, будто бы он сын рабочего, расстрелянного в революцию пятого года. Семен Гаврилович толковал всегда, что он потомственный интеллигент.

- Вероятно, так делалось из конспирации, - примиряющим тоном сказал Григорий Иванович.

- Спина его сгибалась, точно на шарнире. Такой угодливый он был. Крестовников!

- Погоди! Как ты назвала фамилию?

- Крестовников… Да Семен Гаврилович вот этот самый.

Теперь Григорий Иванович насторожился - словно окаменел на несколько мгновений, озадаченный, с выражением внутренней борьбы.

Черт знает что! О ком идет речь? Неужели…

С одной стороны: Крестовников Семен Гаврилович, юрист, из Петербургского университета. Значит, он - Сенька, живший с ними в мансарде, предатель, который донес на Осадчего…

С другой стороны: не мог же Сенька позабыть Зберовского! И Сенька был сыном дьякона, отца Гавриила. А этот - из рабочей среды. Большевик. Вдобавок, старый член партии.

Что касается партии, то Григорий Иванович относится к ней с великим уважением. Она ему представляется суровой когортой, ведущей человечество по единственно верной дороге. Люди, составляющие партию, - это не такие, как Зберовский, а люди, слепленные из совсем иного материала, выросшие на особой социальной почве. Они могут выглядеть обычными людьми, некоторые из них внешне даже простоваты. Но в моральной сущности своей - в той сущности, которой они обращены друг к другу, - члены партии, по мнению Григория Ивановича, будто по-особому, непонятно для него устроены. Им ведомы какие-то прямые ходы мысли. Партия поэтому непогрешимо проницательна. Она как на ладони видит душу каждого из своих членов. Она не может ошибаться. Если бы в нее хоть на день сунулся предатель вроде Сеньки, его разоблачили бы с треском. Между тем Зоя говорит о человеке, являющемся членом партии с очень давних пор.

Остается лишь предположить, что в университете, в Петербурге, был еще второй юрист Крестовников. На разных курсах, например, однофамильцы - вещь совершенно возможная.

- Ты что задумался? - спросила Зоя Степановна.

- Да видишь ли… - сказал Григорий Иванович. - Одного Крестовникова я знал когда-то. Но, по всем признакам, тот был вовсе другой человек. Ничего общего с твоим. Абсолютно! Здесь, я считаю, только случайное совпадение фамилий.