Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма

ЧАРЛЗ ЛЭМ 1775–1834

Тот не чист душой, кто отказывается от печеных яблок.

Играют не в карты а в то, что играют в карты.

Человек — существо азартное. Хорошего ему мало. Ему подавай самое лучшее.

Нет в жизни звука более захватывающего, чем стук в дверь.

Все человечество, собственно, делится на две категории: одни берут в долг, другие дают.

Для взрослого человека доверчивость — слабость, для ребенка — сила.

Бедный родственник — самая несообразная вещь в природе.

Чем тяжелей болезнь, тем явственнее внутренний голос.

Нет большего удовольствия в жизни, чем сначала сделать тайком доброе дело, а потом, «по чистой случайности» предать его гласности.

Подаренная книга — это такая книга, которая не продалась и в ответ на которую автор рассчитывает получить вашу книгу — также не продавшуюся.

Люблю затеряться в умах других людей.

Для меня нет ничего более отвратительного, чем излучающие самодовольство лица жениха и невесты.

Если глупость отсутствует на лице — значит она присутствует в уме, причем в троекратном размере.

Газеты всегда возбуждают любопытство — и никогда его не оправдывают.

Каламбур — материя благородная. Чем он хуже сонета? — Лучше.

Богатство идет на пользу, ибо экономит время.

В компании себе равных школьный учитель робеет, теряется… Он, привыкший иметь дело с детьми, чувствует себя среди нас, своих сверстников, подобно Гулливеру в стране великанов…

На чувства у меня времени не хватает.

Книги думают за меня.

Как существо чувствующее я склонен к гармонии; однако как существу мыслящему она мне претит.

Каламбур — это пистолет, из которого выстрелили у самого вашего уха; слуха вы лишитесь — но не разума.

Я являю собой… сгусток суеверий, клубок симпатий и антипатий.

Всю свою жизнь я пытаюсь полюбить шотландцев… однако все мои попытки оказывались неудачными.

Факты в книжном обличьи.

Ничто не озадачивает меня больше, чем время и пространство, и вместе с тем ничто не волнует меньше: ни о том, ни о другом я никогда не думаю.

Последним моим вздохом я вдохну табак и выдохну двусмыслицу.

Будущее, будучи всем, воспринимается, ничем; прошлое, будучи ничем, воспринимается всем!

От природы я побаиваюсь всего нового: новых книг, новых лиц, предстоящих событий… всякая перспектива, в силу какого-то внутреннего изъяна, меня отпугивает… я почти утратил способность надеяться и хладнокровно отношусь лишь к пережитому.

Карты — это война в обличьи развлечения.

Я с уважением отношусь ко всякого рода отклонениям от здравого смысла: чем смехотворнее ошибки, которые совершает человек в вашем присутствии, тем больше вероятность того, что он не предаст, не перехитрит вас.

В смешанной компании человеку малообразованному бояться нечего: все так стремятся блеснуть своими познаниями, что не обратят внимания на ваши.

Я ко всему могу относиться равнодушно. Равнодушно — но не одинаково.

Наименьшую неприязнь иудей вызывает на бирже: торгашеский дух сглаживает различия между нациями — в темноте ведь, известное дело, все красавцы.

Не переношу людей, которые бегут навстречу времени.

Молитва перед едой — кощунство: негоже возносить похвалу Господу слюнявым ртом.

Нищие апеллируют к нашей общей сути: в их безвыходном положении сквозит достоинство — ведь нагота гораздо ближе человеческому естеству, чем ливрея.

Знание, посредством которого меня хотели оскорбить, может, по случайности, пойти мне на пользу.

В тревоге за нашу мораль мы держим ее под байковым одеялом, чтобы ее, не дай Бог, не продул свежий ветер театра.

Смерть не умаляет человека: сожженое тело весит больше живого.

Одиночество детства — это не столько мать мысли, сколько отец любви, молчания и восхищения.

Бедного попрекает бедностью только бедный, человек одного с ним положения, тогда как богатые проходят мимо, смеясь над обоими.

Контрабандист — это единственный честный вор, ведь крадет он только у государства.

Великий ум проявляется в поразительном равновесии всех способностей; безумие же — это несоразмерное напряжение или переизбыток каждой способности в отдельности.

Истинный поэт грезит наяву, только не предмет мечтаний владеет им, а он — предметом мечтаний.

Уж не знаю почему, но в ситуациях, где приличествует скорбеть, я не могу подавить в себе необыкновенную игривость мысли.

Сатира взирает на самое себя.

Высокие притязания — вовсе не обязательно свидетельство нерадивости.

Холодность — следствие не только трезвой убежденности в своей правоте, но и беспринципного безразличия к истине.

Самые блестящие каламбуры — это те, которые наименее подвержены глубокому осмыслению.

Бедности, даже самой жалкой и безысходной, хватает изобретательности, чтобы бойко торговать своими пороками, добродетели же держать про запас.

Все новости, за исключением цены на хлеб, бессмысленны и неуместны.

Хорошее без плохого не бывает — даже школьнику на каникулы дают задание. «Какой славный человек X, — рассуждаем мы. — Если бы он еще не таскал с собой своего долговязого кузена, цены б ему не было!»

Шутки входят в дом вместе со свечами.

Счастлив тот, кто подозревает своего друга в несправедливости, но трижды счастлив тот, кто полагает, будто все его друзья, сговорившись, притесняют и недооценивают его.

Только находясь в глубоком разочаровании, испытываем мы истинное удовлетворение.

Оценивать себя с каждой минутой все выше, а мир вокруг — все ниже, превозносить себя за счет себе подобных, вершить суд над человечеством… — вот истинное наслаждение мизантропа.

Наш интеллект любит полюбоваться на себя в зеркало. Долго всматриваться в пустоту наш внутренний взор неспособен.

Это может показаться парадоксальным, но я не могу отделаться от ощущения, что пьесы Шекспира меньше всего предназначены для постановки в театре… «Лира» на сцене играть нельзя.

Истинное общество — это бальзам для всякого человека, но бальзам этот сладок и пить его приходится много и через силу.

Книгу мы читаем, чтобы сказать, что мы ее прочли.

Воображение — кобылка резвая. Одно плохо: перед ней слишком много дорог.

Живопись слишком слаба, чтобы изобразить человека.

Как быть женщине, которая лишилась своего доброго имени? Она должна побыстрей проглотить эту пилюлю и молить Бога, чтобы больше Он ей такое лекарство не прописывал.

Достаток в старости — продление молодости.

Я прожил пятьдесят лет, но если вычесть из них те часы, что я жил для других, а не для себя, то окажется, что я еще в пеленках.

Родись у меня сын, я окрестил бы его Ничего-Не-Делай: он должен прожить жизнь сложа руки. Стихия любого человека, я глубоко убежден в этом, — не труд, а созерцание.

Мой гений задохнулся от собственного богатства…