Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма

РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН 1850–1894

Та самая непосредственность и легкость, что делает мужскую дружбу столь приятной, ее же в дальнейшем и разрушает.

Лев — царь зверей, но для домашнего животного он вряд ли годится. Точно так же и любовь слишком сильное чувство, чтобы стать основой счастливого брака.

Страсть к искусству стала с недавних пор определяющей функцией каждой второй представительницы слабого пола, и функция эта выполняется с такой монотонной четкостью, словно это не женщина, а отлично сконструированная и отлаженная машина.

Чтобы прожить вместе всю жизнь и при этом ухитриться друг другу до смерти не надоесть, совершенно необходим талант, и немалый.

Брак — это шаг столь серьезный и ответственный, что совершить его отваживаются лишь самые легкомысленные, азартные и непостоянные люди.

Законно молить Бога, чтобы он не дал нам впасть в искушение, но незаконно избегать тех искушений, которые нас посещают.

Мы идем по жизни, как наступающая армия по опустошенной территории: возраст, которого мы достигли… мы оставляем у себя в тылу без всякого прикрытия.

Слова и поступки легко извратить… лишить их первоначального смысла. Не знаю, хорошо это или плохо, но люди неправильно понимают смысл того, о чем мы говорим, превратно оценивают наши чувства.

Самая жестокая ложь часто говорится молча.

Надежда — это мальчишка; безрассудный, опрометчивый добрый малый, годный лишь на то, чтобы гонять голубей; вера же — это опытный, суровый и в то же время улыбающийся мужчина. Надежда живет невежеством, вера — знанием жизни, в основе которой — гнет обстоятельств и человеческая нерешительность. Надежда пребывает в поисках успеха, полного и безоговорочного; вера же полагается исключительно на неудачу, считая достойное поражение победой. Надежда — добрый, старый язычник; вера же выросла в христианское время и с детства узнала цену унижения.

Истинное счастье — это то, как мы начинаем, а не как кончаем, чего мы хотим, а не что имеем.

Желание и любопытство — два глаза, магически преображающих мир.

Как только благоразумие наподобие огромного гриба начинает расти в нашем мозгу, мгновенно возникает паралич благородных поступков.

Памятники ставятся всему тому, что наименее памятно.

По забавной иронии судьбы, те места, куда нас отправляют поправить пошатнувшееся здоровье, отличаются, как правило, поразительной красотой.

Нет ничего необычного, ничего несообразного, ничего… невероятного в том, что к имбирному пиву мы испытываем живейший интерес, а к землетрясению, даже самому разрушительному, — ничтожный.

Гораздо лучше дать себя разорить легкомысленному племяннику, чем дать себя прокормить брюзгливому дядюшке.

Напечатаете вы три или тридцать статей в год, допишите или не допишите свое эпохальное аллегорическое полотно — все эти вопросы не представляют для мира решительно никакой ценности.

Если называть вещи своими именами, то наиболее цельные, значительные и благородные роли в Театре Жизни исполняются актерами-любителями и вызывают у зрителя лишь ленивую зевоту.

Мы готовы признать, что совершали ошибки на всех предыдущих этапах своего жизненного пути лишь в том случае, если пришли к неожиданному и твердому убеждению, что уж сейчас-то мы совершенно правы.

Многое говорит в пользу трусливых и благоразумных истин. В самом деле, к мыслям человека, еще полного задора и надежды, безусловно прислушаться стоит, но если этот же самый человек потерпел бесславную неудачу и ему стыдно смотреть людям в глаза, — вот тогда ему следует внимать как пророку.

Многие наши самые сокровенные мысли идут на потребу посредственностей, которых мы своей моралью словно бы утешаем, утверждаем в их посредственности. Что ж, поскольку люди посредственные составляют большинство человечества, — так оно, наверное, и должно быть.

Из этого, однако, вовсе не следует, что Икар не заслуживает большей похвалы и, быть может, большей зависти, чем преуспевающий коммерсант мистер Сэмюэль Баджетт.

Англичанину иностранец может показаться забавным, как обезьянка, но снизойти до того, чтобы иностранца изучить, — никогда!

Самые чужие — это те чужеземцы, что живут среди нас.

В молодости новое заслоняет старое, однако с годами прошлое постепенно окрашивается в теплые, радужные тона.

Краснодеревщик никогда не считает, сколько мебели красного дерева он починил; даже писатель если и пересчитывает написанные им фолианты, так только когда они выстроились перед ним на полке. Зато могильщик ведет счет своим могилам.

Первый шаг — перечеркнуть раз и навсегда собственную непогрешимость!

Только когда рухнуло и рассыпалось тщательно возводимое здание наших амбиций и желаний, только когда мы сидим понурившись среди обломков — только тогда познается истинная цена дружбы!

Большинство людей, обнаружив, что причина собственного позора — они сами, еще громче поносят Бога и судьбу. Большинство людей, раскаявшись, требуют от своих друзей разделить с ними всю горечь покаяния.

Успех произведения зависит не только от того, кто его написал, но и (в неменьшей степени) от врожденного чутья того, кто его прочитал.

Воспоминания — это волшебные одежды, которые от употребления не снашиваются.

Нет большего тщеславия, чем преуспеть в беседе… только беседуя, можем мы по-настоящему узнать наше время и нас самих… Иными словами, для каждого человека говорить — это главное дело в жизни…

Жизнь — это поле битвы, ведь даже самые дружеские отношения — это всегда борьба; и если мы не отстоим собственные ценности, нам предстоит всю оставшуюся жизнь краснеть под укоризненным взглядом своего двойника, всю жизнь терпеть поражение — и в любви, и в несчастьях.

Женщины наблюдательнее мужчин… они учатся (боюсь, не от хорошей жизни) сносить утомительное и инфантильное тщеславие противоположного пола. Поэтому у любой женщины замечания тоньше и язвительнее, чем у самого бывалого, опытного мужчины.

Театр — это поэзия поведения; роман — поэзия обстоятельств.

Нынешнее поколение, уж не знаю почему, снисходительно относится к интриге (в литературе. — А.Л.), предпочитая ей позвякиванье чайных ложечек и покашливание викария.

Великий романтик — праздное дитя.

Нет искусства, которое бы создавало иллюзию. Находясь в театре, мы ни на минуту не забываем, что мы в театре…

Брак ужасен, но ведь и одинокая, заброшенная старость не менее ужасна. Связь между людьми — вещь необыкновенно приятная, но и крайне ненадежная.

Не бывает правдивого искусства… Нет искусства, которое бы «соревновалось с жизнью»… Отдаленные, невнятные звуки искусства, как правило, заглушаются гораздо более громкими звуками жизни и доносятся до нашего слуха лишь изредка, когда жизнь, как неопытный музыкант, фальшивит…

Почти каждый человек, если ему поверить на слово, придерживается совершенно не тех убеждений, какими руководствуется в жизни.

Самая темная эпоха — сегодняшняя…

Эгоизм спокоен, это и сила Природы, и сама Природа… Можно было бы сказать, что деревья эгоистичны.

Всегда хорош тот поступок, про который мы задним числом говорим: «Я не мог поступить иначе».

У совести болезненная чувствительность… ей нельзя подчиняться, ее следует использовать в своих интересах, как воображение или желудок.

Если ваши нравственные устои вгоняют вас в тоску, знайте: ваши нравственные устои никуда не годятся.

Ради Бога покажите мне молодого человека, у которого хватит ума строить из себя дурака.

За деньги мы вынуждены платить свободой.

Общество необходимо хотя бы для того, чтобы указать человеку на его недостатки.

С философией Канта вы можете общаться наедине, а вот пошутить с самим собой вам не удастся.

Если хотите узнать недостатки человека, ступайте к тем, кто его любит. Они вам ничего не скажут, но они-то знают.

Разлука молодит любовь, не дает ей состариться и захиреть.

В некоторых своих проявлениях литература — не более чем тень увлекательной беседы.

Быть может, судьба более благосклонна к тому, кто любит собирать ракушки, чем к тому, кто родился миллионером…

Идя по жизни, мы вдруг обнаруживаем, что лед у нас под ногами становится все тоньше, и видим, как вокруг нас и за нами проваливаются под него наши сверстники.

Наш долг в этом мире — не преуспеть, но продолжать совершать просчет за просчетом, главное — с улыбкой.

Нет у нас обязанности, которую бы мы так недооценивали, как обязанность быть счастливым.