Суженая императора (СИ)

Глава 18

Когда-то и я о многом не знала, беспечной девчонке из эатских лесов неведомы пороки, страхи и опасности большого мира. Но в Беспутном квартале повидала я всякого и слышала о разном, о том, о чём прежде по наивности и помыслить не могла.

– Благодатные… – откидываюсь на спинку кресла, невидяще гляжу на огонь. – Её ребёнок, он…

– Отцом его, вероятно, был Стефан Понси, – замечает Илзе.

– Но как она могла знать наверняка? Отчего так рискнула? Какой там мог быть срок? Месяц? Может, больше, если Элиасы не знали в точности, когда Кассиана и молодой Понси начали встречаться вне стен дворца, или скрыли часть правды от Стефана… или молодые люди сблизились ещё до первой высылки Понси в Нардию…

– Что ж, ныне о том известно разве что Понси… если, конечно, он не выложил всё начистоту отцу и Элиасам. Марла же знала, что с последних женских дней госпожи прошло больше месяца и что в ту пору Кассиана ложе с мужем не делила. Да и после находила предлоги уклониться от визита супруга в её опочивальню. Потому, полагаю, и была убеждена, что беременна не от мужа. Пока Кассиана металась в горячке, а Мадалин следила, чтобы произошедшее приняли за лихорадку и ни за что иное, Марла сбежала. Заподозрила, что с такими знаниями и ей жить недолго останется. Боги были милостивы к девочке и в общей суете Элиасы не сразу её хватились.

– И тогда Марла превратилась в арайнэ Ану Дарн?

– Не в одночасье. Так уж сложилось, что у скромной служанки нашёлся покровитель, достаточно могущественный, чтобы укрыть беглянку… почти на самом виду. С его помощью Марла сменила имя, переписала всю недолгую свою жизнь заново и скоропалительно обвенчалась с арайном Дарном. Именно покровитель настоял, чтобы девушка ни под каким видом не покидала столицу и уж всяко не пыталась вернуться в родную Нардию, и в довершение связал её кровной клятвой верности.

– Разве Марла связана не с родом Кассианы?

– Нет. Похоже, Кассиане и в голову не пришло взять с служанки клятву верности.

– Как, во имя Четырёх, как им удалось выдать истинную причину состояния Кассианы за лихорадку? – всплескиваю я руками. – Её же осматривали, не только до смерти, но и после. Даже проверяли, не беременна ли она! Стефан твёрдо уверен, что она скончалась от болезни, и фрайн Рейни едва ли не клялся, что не было найдено ни единого признака, указывающего на злой умысел.

– Горячка и горячка, Астра, – напоминает Илзе мягко. – Разумеется, тело осматривали, проверили артефактом… ты говоришь, беременность выявляли… да только выявлять уж нечего было… и что в Империи за посмертные осмотры? Явных признаков насильственной смерти не нашли, следов известных ядов тоже и пускай себе. Марла сбежала сразу после визита лекаря, когда увидела, что вслед за обеспокоенными дамами в покои стали Элиасы слетаться и все, словно заговорённые, про лихорадку шептались. Вызвалась проводить лекаря и ускользнула. Что было дальше, она не знает, но, полагаю, Элиасы сделали всё, чтобы скрыть истинные обстоятельства гибели Кассианы. Кто знает, может, и за избирательный осмотр приплатили…

– И тело человека, умершего от всякого заразного недуга, надлежит как можно скорее предать очистительному огню Айгина Благодатного…

Я помнила огромные костры по всей Эате – они горели не только на месте упокоения подле храмов.

Помнила кровавое зарево, видное даже из окон отцовского замка, – одну из окрестных деревень сожгли целиком, все дома, со всеми жителями, не разбирая, были ли среди них те, кто мог ещё вырваться из когтей болезни.

Воздух, стылый, горький от чёрного дыма, когда костёр, принявший тела первых умерших, вспыхнул и в ближайшей к замку Завери деревушке.

– Возможно, позже те, кто не был посвящён в подробности, сообразили, что больно странная лихорадка приключилась, никто более не умер и даже не заболел, но отданное огню назад не воротишь, – добавляет Илзе.

Добродетельная женщина и мысли такой святотатственной допускать не должна, что можно от тягости избавиться. Не обрести той нечестивице покоя в объятиях Айгина Благодатного, что против воли Четырёх пойдёт да по собственному умыслу дитя из утробы скинет. Грех этот навеки вечные на ней будет, на ней и на том, кто решится заветами божьими пренебречь и провести процедуру или даст женщине нужное снадобье. И процедуры, и снадобья незаконны и, что куда хуже, небезопасны для женщины.

– Даже если Кассиана была уверена, что дитя не от мужа, то отчего так страшно, непоправимо рискнула? – я с трудом могу принять мысль, что юная девушка, благовоспитанная фрайнэ, супруга императора, решилась избавиться от плода. – Отчего не выносила и не родила, выдав за законного ребёнка? Она не первая уложила бы в колыбельку раньше срока малыша, на диво крепенького для недоношенного.

– А если бы Стефан догадался? – возражает Илзе. – Накануне он сказал ей, что знает о её связи с Понси. И если вдруг спустя недолгое время она объявила бы, что ждёт ребёнка, разве император не усомнился бы в законности происхождения этого дитя?

И родовой артефакт подтвердил бы, что Кассиана совершила неслыханную дерзость, подбросив кукушонка в гнездо сына первопрестольного древа.

– После признания Стефана и их ссоры она поняла, что не получится ни скрыть беременность, ни выдать ребёнка за императорского наследника, – говорю я негромко. – Сколь полагаю, Элиасы не знали о её положении, иначе не допустили бы такого необдуманного риска. О бегстве с молодым Понси речи вовсе не шло… желали бы сбежать – сбежали бы давно. И тогда она отправилась к… верному другу?

– Марла не знает, к кому госпожа ходила, – Илзе правильно истолковывает мой вопросительный взгляд.

– По крайней мере, друг находился во дворце, и она его знала уже какое-то время… не знахарка или случайная повитуха. Друг даёт ей снадобье… срок маленький, да и кто во дворце будет подобную процедуру проводить? Для того надо заранее повитуху позвать или ещё кого сведущего, – я хмурюсь, пытаясь соединить обрывки ниточек, увидеть хотя бы часть узора. – Мадалин не Марла, она всё поняла сразу… и постаралась скрыть правду. Чего она опасалась? Что императору обо всём станет известно? Что он поймёт, что от острого внимания вездесущих Элиасов опять что-то ускользнуло? Самим Элиасам Кассиана нужна была живой и здоровой, они её не тронули бы.

– Но тронули бы Верену?

Пожимаю плечами. Выгоды в смерти Кассианы Элиасам не было, тут уж не поспоришь.

– Всё же она заняла место протеже Элиасов.

– Как и я.

– Как и ты.

– Фрайн Рейни знает? – спрашиваю после недолгой паузы.

Настаёт черёд Илзе пожимать плечами.

– При беседе он не присутствовал… но мог и под дверью подслушать. Когда сосредотачиваешься на воздействии на определённого человека, восприятие окружающего мира теряет обычную остроту.

– И он не задал ни единого вопроса позже, в экипаже? – удивляюсь я.

– На обратном пути мы почти… не разговаривали, – быстрая улыбка тенью появляется и исчезает с уст Илзе.

– Клятва верности, – спохватываюсь я. – Кому Марла её принесла? Или она не назвала его имени?

– Отчего же, назвала. Девушка связана кровной клятвой с фрайном Дэйрианом Бенни.

* * *

У нас с Илзе уходит совсем немного времени, чтобы выяснить, что фрайн Дэйриан Бенни не родственник магистра Бенни, но он сам. Во дворце нетрудно найти людей, знающих, как зовут закатника, недавно побывавшего в этих стенах и пленившего служанку из скрывающихся. Нет ни малейших сомнений, что магистр Бенни принял самое непосредственное участие в организации своевременного исчезновения Марлы и появления на свет арайнэ Аны Дарн, что в престранной этой истории замешан именно он, а не кто-то из его родни, названный тем же именем. Нам охотно сообщают, что магистр Бенни приезжал во дворец и до оглашения – на проверку на наличие незаконных сил у последней четвёрки дев жребия, да и прежде случалось ему оказываться при дворе по делам, в качестве уполномоченного представителя ордена Заката. Он происходит из рода знатного, хотя и не овеянного славными деяниями, не прослывшего высоким положением, обделённого крепкими многочисленными ветвями и обширными связями. Других Бенни при дворе нет, они живут тихо и скромно на востоке, вдали от сердца Франской империи. И всё же статус урождённого фрайна позволяет магистру воспользоваться кровной клятвой, пусть и не вполне понятно, с какой целью.

Простая служанка Марла из Нардии магистру никто, их не связывают ни узы крови, ни иного родства, ни даже мимолётное знакомство. До смерти Кассианы Марле если и случалось замечать Бенни, то внимания на него девушка обращала не больше, чем на любого другого закатника, внушающего наполовину безотчётный ужас одним видом своих красно-чёрных одежд. Тем не менее нежданную помощь и покровительство Бенни Марла приняла, отчасти страшась отказывать закатнику, отчасти от безысходности, отчасти потому, что, сколь бы сильно ни пугал магистр, Элиасов она боялась куда как сильнее. Девушка послушно следовала всем указаниям Бенни, исполняла что он велел и не прекословила, когда он связал её кровной клятвой. Взамен от Марлы многого не требовалось – тихо жить новой жизнью, не высовываться и о прошлом языком попусту не трепать, а лучше вовсе забыть, словно о сне причудливом. Внезапная роль добропорядочной жены торговца оказалась совсем не страшной и всяко не тяжелее, чем в услужении у юной взбалмошной фрайнэ состоять, муж был добр к молодой супруге и Марла быстро освоилась в новых обязанностях. Даже под гипнозом Илзе девушка не призналась в дурном обращении или что переменившаяся жизнь ей не по нраву, а раз так, то арайнэ Дарн и впрямь была всем довольна. После поспешного венчания Бенни приезжал к Дарнам всего раз, несколько месяцев спустя, и с той поры Марла его не видела. О причинах заступничества закатника она тоже не ведала, знала лишь, что ей не следует ни близ дворца показываться, ни столицу покидать.

Вечером Стефан не появляется в моих покоях, то ли изрядно утомлённый событиями этого дня, то ли, что куда вероятнее, занятый выслушиванием устного отчёта от фрайна Рейни. Я не сомневаюсь, что Блейк слышал беседу Илзе с Марлой. Вряд ли всё это время фрайн Рейни просто деликатно ожидал в сторонке, не для того он с Илзе поехал. И при первой же возможности Блейк обязательно передаст содержание беседы этой государю. Осведомлённость фрайна Рейни освобождает меня от груза мучительных попыток решить, что и как рассказать Стефану, и в то же время я не уверена, что он позволит своей суженой и дальше ворошить это гнездо, всё глубже увязать в болоте подробностей и правды, знать которую мне не стоит. Я и сама думаю, не остановиться ли на уже известном, не принять ли за аксиому участие Элиасов, прямое и косвенное, в произошедшем с Кассианой и Вереной и держаться от них подальше. Фрайн Соррен Элиас кажется достаточно разумным человеком, чтобы не совершать столь вопиющей, непростительной глупости, как убийство матери первенца императора, а его старший брат сосредоточен на делах в Совете и не ищет выгоды в придворных интригах. Да и Мадалин при всём своём желании сохранить статус императорской фаворитки не может быть так рискованно безрассудна. Мне понятны мотивы поступков Кассианы, пусть они мне не близки, но я представляю, что ею двигало, почему она сделала то, что сделала. Однако что естественно для молодой порывистой девушки, попавшей в трудное, отчаянное положение, едва ли приемлемо для женщины возраста и склада Мадалин.

Мы со Стефаном встречаемся на утреннем благодарении, а после идём в трапезную, сопровождаемые тянущимся за нами шлейфом придворных. Мы лишь обмениваемся приветствиями перед входом в храм и завтракаем в молчании. Лицо Стефана непроницаемо, на нём застыла маска того наполовину отсутствующего выражения, не значащего ничего в частности, что отличала многих придворных фрайнов и фрайнэ. Я присматриваюсь к людям за ближайшими столами, нахожу Соррена, сидящего подле Шейда. Блейка опять не видно, то ли он предпочитает завтракать у себя когда ему удобно, то ли снова исполняет императорские поручения.

Гляжу искоса на Стефана, однако спросить не решаюсь. Какому мужу придётся по нраву весть, что жена, даже сошедшая уже в объятия Айгина Благодатного, не только изменяла венчанному супругу с другим мужчиной, но и носила от него дитя? И, пуще того, умерла от последствий попытки избавиться от незаконного ребёнка?

Соррен перехватывает мой взгляд, почтительно улыбается в ответ. Он знал правду – равно как и наверняка ещё кое-кому из Элиасов она известна. Что он выиграл с сокрытия истинных причин смерти Кассианы? На ум не приходит ничего, кроме желания обелить себя и весь свой род, поскорее замазать собственный недосмотр. Где это видано, чтобы столько Элиасов сразу да незаконную беременность проморгали? Будто не оборванной вовремя связи с молодым Понси недостаточно…

Скупо, холодно улыбаюсь Соррену и перевожу взгляд на стол, за которым сидят мои дамы и несколько фрайнэ высокого положения.

Друг Кассианы, кто он?

Вернее, она.

К мужчине юная фрайнэ, супруга императора, за советом в вопросе столь интимном, щекотливом не пошла бы, разве что к действительно близкому, проверенному другу или родственнику. Но, кроме Понси, давних друзей при дворе у неё не было, из родни только Элиасы сторожевыми псами вокруг. Поэтому я склоняюсь к даме, молодой женщине немногим старше самой Кассианы, возможно, замужней и почти наверняка состоявшей в её свите. Слишком юные фрайнэ редко когда настолько хорошо осведомлены о подобных вещах, иные добродетельные, воспитанные в монастырской строгости девы и о происходящем между супругами на брачном ложе знать ничего не знают. Фрайнэ из свиты окружали Кассиану ежедневно, а порою и еженощно и случись жене императора сблизиться с кем-то из них больше, чем с другими, вряд ли это привлекло бы внимание. И даже осведомлённые дамы, замужние ли, отказавшиеся от венчальных символов, не держат у себя снадобий для таких случаев, не всякая богобоязненная женщина пойдёт против воли Четырёх. Может ли быть так, что Кассиана рассказала верному другу о своём затруднении не той злополучной ночью, но раньше, и он раздобыл к следующему визиту девушки нужную настойку? И как, по каком удачному стечению обстоятельств из целой немалой свиты супруги государя поблизости оказалась именно Мадалин? Не Шеритта, бывшая старшей дамой, не кто-то из других молодых фрайнэ? Едва ли перепуганная насмерть Марла выбирала, к кому можно обратиться, а кого лучше обойти стороной. Заодно я пытаюсь вспомнить, кто был старшей дамой в свите Верены, если Шеритта к тому моменту покинула двор?

Утренние трапезы, как, впрочем, и вечерние, стали куда короче, проще и скромнее после моего отравления и по сей день не вернулись к прежней продолжительности и излишествам, если только нет повода для особого торжества. Знаю, не всем придворным, привыкшим постоянно столоваться в общей зале, пришлись по нраву задержавшиеся эти перемены, однако непохоже, чтобы император желал обратить их вспять. Я отмечаю, что всё чаще дворцовые завсегдатаи отдают предпочтению завтракам в своих покоях, всё больше придворных уезжают в городские дома или в поместья. Говоря по чести, мне это обстоятельство лишь в радость, я в Беспутном квартале за неделю не видела столько людей, сколько вижу в императорской резиденции за день.

После завтрака я навещаю Миреллу, затем меня ожидают беседы с учителями и наставниками для моей дочери. Между делом я уточняю у Шеритты, кто был старшей дамой в свите фрайнэ Верены, и узнаю, что ею была – вот диво дивное! – Мадалин. Третья супруга императора производила впечатление фрайнэ достойной, благовоспитанной и добродетельной, лишённой капризов и безрассудной храбрости Кассианы. Девушка исполняла свой долг как умела и как её учили, мужу не прекословила, наперекор старшим не поступала. Возвышение Верены подняло на прежде недостижимую высоту и весь её род из далёкой южной Эсконии, до того столь же незначительный, незаметный, подобно роду Бенни. Ныне трудно уже судить, было ли милостью Благодатных, что среди немногочисленных родственников Верены не нашлось никого в должной мере влиятельного, честолюбивого, чтобы взять под свою опеку юную неопытную девушку, впервые оказавшуюся при дворе, и через неё проложить себе путь к власти. Род Верены как взлетел в одночасье, так и пал стремительно с внезапной смертью своей дочери, пробывшей супругой государя всего пять месяцев. Говорили, что Верена боялась того, что случилось с её предшественницами, боялась, что и её ждёт та же участь, что не напрасно третью четвёрку дев жребия прозвали сужеными смерти. Бледная, скованная по рукам и ногам страхами, не жена императора, а девушка-тень, день-деньской прячущаяся ото всех в дальней части своих покоев.

Шеритта пересказывает мне то, что узнала от мужа и тех, кто был тому свидетелем, и я пытаюсь рассчитать, в чём была выгода Элиасов, что они могли получить с её смертью. А может, я заблуждаюсь и на самом деле никто из них не повинен в гибели Верены. Просто мне нужен виновник, конкретный злоумышленник, не призрак из моих предположений, не пустое имя из списка недругов, а Элиасы кажутся наиболее очевидными претендентами на эту роль.

Моя свита продолжает разрастаться, точно дерево после обрезки. В покоях появляется высокая темноволосая девушка, которую Шеритта представляет как фрайнэ Лаверну Дэлиас, мою новую даму. При виде фрайнэ Лаверны, почтительно присевшей предо мною в глубоком реверансе, Брендетта корчит гримасу, наполовину брезгливую, наполовину высокомерную. Дочь господина Витании даже не пытается скрыть своего ревнивого отношения к суженой фрайна, нечаянно завладевшего юным девичьим сердцем. Я приветствую фрайнэ Лаверну, отмечаю с удовлетворением, что во взоре её ясных синих глаз нет дерзкого вызова, ледяной надменности, насмешливого презрения, свойственных Брендетте. Раз уж я не могу обойтись без свиты, то, по крайней мере, хотелось бы, чтобы фрайнэ, её составляющие, вели себя надлежащим образом, не подчёркивая беспрестанно, какого они мнения о своей госпоже. Думать обо мне они могут что угодно, но правила хорошего тона и придворного этикета требуют, чтобы каждая из них на людях являла собою образец преданности и почтения по отношению к супруге государя. Ни к чему напоминать мне, кто я и откуда, я и сама о том не забываю.

После череды бесед я выбираюсь на недолгую прогулку с Миреллой по набережной. Аллеи уже расчищены, по обеим сторонам поднимаются сугробы, вызывающие у дочери искренний восторг. Белоснежный покров искрится на ярком солнце, поскрипывает под подошвой моих сапожек. Нас с Миреллой сопровождают Шеритта и Брендетта, Лаверна остаётся в покоях. Илзе я с утра ещё не видела и не скрываю своего удивления, когда она, закутанная в подбитый мехом плащ, вдруг догоняет нас, пока мы идём неспешно вдоль скованной льдом Инис. Илзе удостаивается очередного недовольного взгляда Брендетты, равняется со мною, берёт под руку. Мы не останавливаемся, продолжаем идти как шли, но внезапное появление Илзе отчего-то рождает во мне зябкую тревогу.

– Что-то случилось? – спрашиваю вместо приветствия.

Илзе качает головой, держась подле меня так, чтобы следующие за нами дамы не могли расслышать и обрывка фразы.

– Ничего такого, о чём нам уже не было бы известно. Фрайн Рейни нанёс сегодня визит фрайнэ Жиллес…

– О, так он всё слышал.

– Странно было бы, коли нет.

– И передал всё Стефану, – я не спрашиваю – утверждаю очевидное.

– Само собой. Фрайн Рейни прямо сказал Мадалин, что императору известна правда об истинных причинах гибели Кассианы и участии фрайнэ Жиллес в тех событиях.

– Мадалин всё отрицала?

– Отнюдь. Она подтвердила, что почти сразу догадалась, что на самом деле произошло с Кассианой. Ей не составило большого труда сложить одно с другим, а ответы Марлы на её вопросы убедили Мадалин в правильности собственных выводов. Женщина она зрелая, немало уж повидала на своём веку…

Надо полагать, особенно часто ей доводилось сталкиваться с последствиями подобных процедур и действия снадобий. И впрямь, чего только не увидишь в стенах императорских резиденций!

– И как она объяснила сокрытие правды от императора?

– Страх и искреннее, истовое желание во что бы то ни стало уберечь Его императорское величество от несмываемого, невиданного доселе позора. Как честная, истинно преданная своему государю подданная, она не могла допустить, чтобы столь тяжкое бремя легло на плечи Стефана вдобавок к тому великому грузу властителя, что он ежедневно и ежечасно несёт на себе.

– И он поверил? – не сдерживаю я изумления.

– Кто? – уточняет Илзе. – Стефан?

– Фрайн Рейни.

– Нет. Но Мадалин не так-то легко запугать и в угол загнать. Поклялась именами Четырёх, что дурного в отношении императора не замышляла, и если государь пожелает, то она сама падёт ему в ноги и будет о милосердии молить. Готова даже навсегда двор покинуть, если он повелит, или в монастырь уйти, дабы грех свой искупить отречением от жизни мирской, молитвами и служением Благодатным.

Не представляю Мадалин монахиней, да и сомневаюсь, что она действительно постриг примет.

– Подозреваю, Мадалин смекнула, что раз её не вызвали во дворец на аудиенцию к самому императору, но приехал один фрайн Рейни с расспросами, то и опасаться всерьёз нечего, – продолжает Илзе. – Желали бы под стражу заключить – сразу и арестовали бы и беседы велись бы в иной обстановке. Формально вся вина Мадалин – сокрытие правды от императора. Однако Кассиана уже сгорала, можно ей было помочь или время упущено было безвозвратно, кто теперь скажет наверняка?

Минуту-другую я размышляю, наблюдая отстранённо за Миреллой, всё норовящей залезть в сугроб поглубже да повыше.

– И Мадалин даже мысли не допустила, что дитя могло быть от императора?

– Похоже, что нет. Может, кузены её в курсе дел держали, а может, она сама по своей вхожести в обе опочивальни знала, что да как на императорском брачном ложе происходит.

– Зато кто дал Кассиане снадобье, она, конечно же, ведать не ведает.

Илзе молчит, но её ответ мне и не нужен. Без слов ясно, что о верных друзьях своей госпожи Мадалин, от острого внимания которой не всякая мелочь ускользнуть способна, ничего не знала. Неожиданность какая!

Мы доходим до конца набережной, поднимаемся по заснеженному склону, пологому и невысокому, и по верхней аллее возвращаемся во дворец. Я сама отвожу Миреллу в детскую, а когда спускаюсь в свои покои, то заметно побледневшая Лаверна передаёт, что моей аудиенции по срочному вопросу весьма настойчиво добивается магистр Бенни.