Суженая императора (СИ)

Глава 20

Прикрываю дверь, стараясь не выдать вспышки внезапного недовольства. Разумеется, императору доложили немедля, что происходит в покоях его суженой и кто является к ней с визитом. Даже удивительно, как при столь пристальном догляде за супругой государя ухитрились просмотреть связь Кассианы с молодым Понси. Или дело в том, что моим гостем был закатник?

– Всё же я сочла возможным принять магистра Бенни, и мы побеседовали,– не отрицаю я того, о чём Стефану уже известно.

– И о чём, позволь узнать? – взгляд строг, суров, вопрошающ, но спустя мгновение он смягчается вдруг, теплеет, и Стефан делает шаг ко мне. – Не пойми меня превратно, Астра… в нынешней ситуации трудно предугадать, чего можно ожидать от Заката. Тем не менее, я не желаю, чтобы ты подвергалась хоть малейшей угрозе с их стороны. И если магистр позволил себе даже намекнуть на твои силы, неважно, словом ли, взглядом…

– Магистра Бенни заботили не мои незаконные силы. Вернее, и силы в числе прочего, но не в том смысле, который принято подразумевать обычно, – я прохожу мимо Стефана к столу. Касаюсь подушечками пальцев края гладкой столешницы, решая, могу ли позволить себе быть откровенной. В конце концов, он властитель Франской империи, его слово может поставить точку в неявном этом противоборстве.

Или нет.

Но знать ему всё равно следует.

Повернувшись лицом к Стефану, я пересказываю беседу с Бенни. Стараюсь придерживаться сухих фактов и наиболее важных вех речи магистра, опускаю незначительные отступления и не затрагиваю подробностей, касающихся Марлы-Аны. Стефан выслушивает внимательно, не перебивая, не расспрашивая о служанке Кассианы. По сути, сейчас и Марла, и её ушедшая госпожа всего лишь инструмент в чужих руках, ценное вложение в будущее – или бесполезная безделушка, которую и на пустячное дельце не употребишь. Смотря по тому, как обстоятельства повернутся.

Наконец я умолкаю, но Стефан не выглядит сколько-нибудь удивлённым. Он молчит, и я решаюсь поделиться и своими мыслями тоже.

– Я знаю, что первостепенная цель магистра – склонить меня на сторону Заката, дать понять, что для меня их интересы могут быть важны не меньше собственных, что я лицо вовлечённое. И в то же время нельзя закрыть глаза на то, что в его словах есть доля истины. Хотим мы того или нет, но однажды Мира станет куда более похожей на меня… не только внешне. И другие наши дети, если даруют их Благодатные… в их жилах будет течь та же отравленная кровь, что и в жилах их старшей сестры. И в жилах их детей. Чем больше поколений сменяет друг друга, тем сильнее растворяется этот яд. Говорят, в конце концов он вовсе исчезает, будто и не было никогда… хотя это во многом зависит от того, с кем они будут вступать в брак… Я слышала всякие теории, однако видела мало доказательств.

– Астра, я понимаю твою тревогу о будущем нашей дочери, но посмотри на фрайна Шевери или фрайна Рейни, – Стефан взмахом руки указывает на дверь. – Они одарены немалой силой, они умеют с ней управляться не хуже обученных закатников, хотя никогда не переступали порога закатных обителей и не говорили о своих особенностях во всеуслышание. Их никто не преследует, ни в чём не подозревают и едва ли кто-то осмелится обвинить их в сокрытие незаконных сил. Когда придёт время, найдём надёжных людей, кто сможет обучить Миреллу искусству управления собственными силами вне ока Заката.

– Фрайны Рейни и Шевери мужчины, – напоминаю.

– Разве это столь уж важно? Ты же училась.

– В Беспутном квартале, у тех, кто сам скрывался. Стефан, ты хотя бы представляешь, сколько там таких, как я, Илзе или Бришойни, привратница из нашей обители?

Стефан хмурится, не понимая, о чём я нынче толкую упрямо. Конечно же, он не представляет, тут и удивляться нечему. Что можно увидеть во время краткосрочных визитов в Беспутный раз в полгода? Ничего, кроме фасада, надёжно прячущего свои тайны за стенами, яркой обложки, раскрашенной красками общеизвестных представлений о таких кварталах. Дома утех, игорные и питейные, беспутницы, шулеры и бездна греховных пороков – вот и всё, что приходит на ум обычному человеку, далёкому от истинной жизни Беспутного. Я не могу винить Стефана в неведении – никому в этом мире, даже государям, не дозволено знать абсолютно всё, обо всём и обо всех, – но и избавиться от новой порции недовольства не получается.

– Или, думаешь, всем им станет лучше, если идеи фрайна Элиаса о чистоте крови найдут отражение в действительности?

– Я уже говорил тебе, что фрайна Элиаса больше заботит движимое и недвижимое имущество рассветников, нежели чья-то кровь, – возражает Стефан с мягкой настойчивостью.

– А если нет? – не отступаю я. – Да и разве ж народу вне стен дворца и зала заседания Совета кто-то разъяснит подобные тонкости? Многие ведать не ведают, чем там набиты сундуки у рассветников, золотом или Словом Четырёх. Зато все слышат об отравленной крови и смесках, что лишь выглядят как честные люди, а на самом деле только и думают, как бы других ядом своим заразить.

– А ещё поговаривают, будто в тех сундуках кое-какие артефакты припрятаны, в том числе прежде не виданные в Империи, и книги по колдовскому искусству, вывезенные из Хар-Асана, – замечает Стефан. – Поэтому один орден и заинтересован в ограничении другого… и наоборот. Их противостояние длится с давних пор, меняются только лица, вещающие от имени каждой из сторон.

Заверения Стефана ничуть меня не убеждают. Он привык, что одарённые в его окружении фрайны высокого положения, сами выпестовавшие свои силы и вступившие в число доверенных, приближённых лиц императора не неоперившимися юнцами, но зрелыми мужами. Для него явилось неожиданностью, что молоденькая девушка вроде Лии или той служанки может обладать силами не меньшими, чем славные мужи из его окружения, может выучиться чему-то самостоятельно, и в то же время он счёл, что подобное применимо и для Миреллы. Он забывает, что Лия росла на островах, и по сей день куда более свободных от закатного ока, а служанка что-то да узнала, но должного применения себе не нашла. Миреллу же ждёт нечто среднее, у неё будет возможность учиться, узнавать, но ей откажут в возможности применить себя, её обрекут на исполнение долга перед государством, которому нет большого дела до её сил.

Стефан подходит ко мне, смотрит пристально в глаза.

– Мой отец часто повторял: держись центра и не отклоняйся сильно ни в одну из сторон, – голос тих, серьёзен и я проглатываю готовые сорваться возражения. – Всех прошений не рассмотреть, всем не угодить, как ни старайся. Всегда будут те, кто не удовлетворён в полной мере, всегда, что бы мы ни сделали, с кем бы ни согласились, какое решение ни приняли бы. Мой дядя пытался идти навстречу всем, кому только удавалось донести до него важность своих забот и желаний, и что из этого потакания вышло? Его перетягивали, словно канат на ярмарке, каждый в свою сторону. Его фаворитов подкупали и перекупали, зная, что их речам он внемлет скорее. Тётя Арианна раздавала высокие должности всякому, кто сумел её развлечь, и тем самым множила свиту шептунов, прихлебателей и искателей милостей. Эй-Форийя прекраснейший дворец Империи, но его строительство обошлось куда дороже, чем планировал мой дед. Дядя изрядно дополнил и расширил его проект, не считаясь с расходами. Поэтому отец не любил бывать в Эй-Форийе. Всякий раз приезжая туда, он видел в бездумной этой роскоши лишь бесконечные счета, баснословные суммы, потраченные на отделку, обстановку, собрание предметов искусства и последующее содержание дворца.

Содержание столичной резиденции наверняка тоже обходится в солидную сумму, не говоря уже о полчище придворных, мало чем отличающихся от своих предшественников, наполнявших императорские дворцы при Филандере. Видя всех этих людей ежедневно, я всерьёз размышляю, каким бы образом убрать большую часть из них, оставив лишь тех, чьё присутствие действительно необходимо. У каждого из них есть поместья, дома, замки, редкий фрайн среди них бедствует по-настоящему – нищим при дворе места нет, неважно, из франнов они или простые аранны, – так почему бы им не проводить время на своих землях и в своих особняках?

– Именно храмовники настаивали на строжайшем соблюдении всех обрядов Благодатных на островах и обязательном наказании за пренебрежение ими, – продолжает Стефан. – Мотивировали это тем, что так люди скорее отринут тёмных чужеземных божков и повернутся к свету истинной веры. И дядя их послушался. Храмовники были весьма убедительны и, похоже, не обошлись без выделения щедрого жалования кому-то из дядиных любимчиков, дабы тот повторил все их доводы императору в более неформальной обстановке.

Но вместо принятия истинной веры жители островов предпочли отринуть власть Империи.

– В те беспокойные годы я был ещё мал и многого не запомнил, однако отец всегда предостерегал от подобного потакания всем и каждому. Даже государь не должен возноситься, позволять своему положению ослепить себя, отворачиваться от того, что говорят советники, первые фрайны и народ, но и давать всем без разбору то, чего они хотят, нельзя, – Стефан берёт меня за руку, ласково гладит мои пальцы, точно надеясь таким бесхитростным образом скорее убедить меня. – В случае достижения желаемого Закат может подняться высоко… слишком высоко и вспять ничего уже не обратишь. Он и сейчас куда более независим, чем любой другой, состоятелен не меньше Рассвета, но при том закрыт почище монастырей ордена Немых братьев. Почему, ты думаешь, я отдаю предпочтение фрайнам вроде Шевери или Рейни? Мы с Блейком знаем друг друга давно, я много лет наблюдал за ним и видел, сколь его мышление отличается от адептов Заката. За ним и такими, как он, нет закатной обители, нет совета магистров, дёргающего своих эмиссаров за веревочки. Он свободен, независим и при том искусен во владении силой не хуже любого магистра из ордена.

– И всё же Блейк остаётся скрывающимся, – напоминаю я. – Как и фрайн Шевери, когда придёт ему срок вернуться на земли Империи, как и я, как и Мирелла, как и другие одарённые в твоём окружении. И нас от других нам подобных, скрывающихся и смесков, отличает лишь наше высокое положение, щит, заслоняющий нас от внимания закатников, рассветников и людей вроде фрайна Элиаса. Силу Миры легко выдать за обычный человеческий дар, ты сам говорил, для большинства разницы нет. Она может учиться владению ею так же, как любой другой науке, и недостатка в наставниках у неё не будет. И даже если о её даре прознает слишком много чужих людей, то всё равно никто не осмелится тронуть Её императорское высочество. А потом она выйдет замуж и силы её потеряют всякое значение. Она твоя дочь, даже с незаконным даром найдётся немало мужей, желающих обвенчаться с нею. Но что станет с другими скрывающимися, с теми, кто не занимает столь высокого положения, кто не рождён в гербовых пелёнках, с девочками, девушками и женщинами, чья сила порою превосходит мужскую?

Стефан улыбается мягко, касается второй рукой моей щеки, проводит кончиками пальцев по коже.

– Ты верна себе. Понимаю, почему ты создала свою обитель.

– Она не моя, – возражаю привычно. – Она наша: моя, Греты… и даже Илзе в какой-то степени.

– Если фрайн Элиас и впрямь заинтересуется чистотой чужой крови, то ему придётся пересмотреть свои выступления в Совете. Я не намерен поддерживать Закат, сколь бы благородными он ни представлял свои цели, но не собираюсь и создавать у фрайна Элиаса иллюзию вседозволенности. У всех Элиасов.

– Старший фрайн Элиас уже говорит и говорит немало. Его слова находят поддержку и одобрение среди народа.

Стефан отводит руку от моего лица, хмурится озабоченно.

– Я поручил Блейку провести официальное расследование.

– Официальное расследование? – на мгновение я теряюсь. – Какое расследование? Зачем?

– Обстоятельств смерти Кассианы.

– Разве мы не… я хочу сказать, нам известно, что произошло, так к чему расследовать то, что уже раскрыто?

– Сегодня утром Блейк нанёс визит фрайнэ Жиллес…

– Я знаю, – киваю.

– Знаешь? Откуда? – во взгляде Стефана отражается удивление, искреннее, приправленное щепоткой подозрения. Я догадываюсь, что фрайн Рейни ещё не поведал другу и сюзерену о своём интересе к Илзе – а император и внимания не обратил, – и сама морщусь от осознания собственного же досадного невнимания.

То ведь не просто интерес к свеженькому личику, прежде не виденному в стенах дворца и оттого не приевшемуся ещё, в отличие от прочих придворных фрайнэ. Блейк беспрестанно вьётся вокруг Илзе, что шмель вокруг цветка, накануне они вместе ездили к Марле-Ане… а сегодня Илзе принесла подробности о его визите к Мадалин, о коих фрайн Рейни едва ли рассказывал всем и каждому. И если она не выведала информацию сама, то…

– Стефан, не только тебе сообщают своевременно о происходящем в моих покоях, – отвечаю уклончиво, отодвигая подальше вопрос, кто именно доложил императору о визите Бенни. Кто-то из слуг? Или одна из моих дам? – И мне известно, как отреагировала фрайнэ Жиллес на вопросы фрайна Рейни.

– Что ж, раз ты знаешь… – мужчина смотрит задумчиво на мои пальцы в своих, на единственное кольцо, которое я носила ежедневно, отмахиваясь от попыток служанок и Шеритты увешать меня драгоценностями. – Тогда ты должна понять, что Элиасы преступают границы… и не в первый раз уже. Сокрытие истинной причины смерти Кассианы… и лишь ради облегчения возложенной на меня ноши государя? Красивые слова… но пустые.

– Если будет официальное расследование… с оглашением результатов, то… все узнают, что Кассиана… – я умолкаю, не решаясь произнести вслух правду.

– Необязательно. Большинство вполне удовлетворится укрепляющим снадобьем… или настойкой для успокоения, – Стефан равнодушно пожимает плечами. – Моя мать часто такую принимала.

Да и настойки, препятствующие зачатию, тоже не всегда безопасны. Впрочем, дело не в том, на какое снадобье возложат вину по версии, представленной общественности. Официальное, пусть и несколько притворное, запоздалое расследование означало, что большая часть обстоятельств смерти Кассианы не будет замалчиваться, что хотя бы одна из жён императора перестанет быть полузабытой тенью, сгинувшей бесследно в стенах дворца. Что Элиасам, всей их своре волей-неволей придётся отступить, отойти в сторону, подобно изгнанному от двора молодому Понси.

Не знаю, радоваться ли этому решению Стефана или на всякий случай поумерить пыл надежды?

– Оно не будет долгим, – уверяет Стефан.

Разумеется. Блейку нужно всего лишь создать видимость расследования, навести иллюзию некой деятельности и в срок публично огласить результаты.

– Магистр Бенни также будет вызван ко двору, – добавляет Стефан. – Я ни в коем случае не настаиваю и тем более не запрещаю тебе принимать всяких просителей на твоё усмотрение и по мере необходимости, но… но предпочёл бы, что бы ты впредь не вела бесед с ним наедине или даже в присутствии твоих дам. Вопреки годам, проведённым в закатной обители, Бенни расчётлив, пронырлив и опытен не меньше многих придворных вельмож. Его интересы – это интересы Заката, а орден, поверь, мало заботит благоденствие наших подданных и женское образование. Магистр говорил о важности реформ, однако готов ли сам орден меняться столь резко ради них?

На сей раз мне нечего возразить, нечем крыть. Я признаю правоту Стефана – как признаю и зёрна истины в речах Бенни. Нельзя ожидать, что Закат и впрямь начнёт с себя, с серьёзных реформ в стенах своих обителей, но не стоит и отворачиваться от назревающих трудностей среди скрывающихся и полукровок.

Стефан подносит мою руку к губам, целует пальцы, глядя мне в глаза.

– К добру или к худу, но так будет всегда, – произносит он мягко, опустив, однако не выпустив мою руку из плена своей. – Скоро ты станешь не только моей супругой, но и императрицей благословенной Франской империи. Твоего внимания будут добиваться многие, очень многие и при том для большинства ты останешься лишь средством достижения цели, великой ли, малой. На самом деле благоговейный трепет перед государем испытывают куда меньше людей, чем принято считать, и среди них ещё меньше тех, кто вхож в императорские резиденции. Поэтому… всех прошений не рассмотреть, всем не угодить, как ни старайся. Выбери свой курс и держись его, кто бы чего бы от тебя ни хотел.

И я вдруг вижу его, свой курс. По крайней мере, у меня появляются намётки, не вполне ещё ясное, чёткое, но всё же представление о направлении, в котором я хочу двигаться. И в нём совершенно точно придётся держаться центра – своего центра, – не склоняясь сильно ни к одной из ныне окружающих меня сторон.

* * *

Отвечая заверениям Стефана, официальное расследование и впрямь не занимает много времени. На протяжении нескольких дней свидетели и участники тех трагических событий прибывают по срочному вызову во дворец на беседу к фрайну Рейни – разумеется, если они находятся вне стен резиденции. Если же они из числа придворных постояльцев, то являются в покои Блейка в сопровождении посланной за ними стражи. Каждого из них ждёт предельно откровенный, продолжительный разговор с фрайном Рейни, а кого-то и фактический допрос. Участь эта не минует даже Шеритту как старшую даму в свите Кассианы. Фрайнэ Бромли ни в чём не обвиняют, но Блейку нужны показания свидетелей в том объёме, в каком только возможно с учётом необходимости замалчивания некоторых фактов и обстоятельств.

Кроме Шеритты, Блейк опрашивает служанок, состоявших при покоях Кассианы, ещё нескольких фрайнэ из свиты второй супруги императора, магистра Бенни, Мадалин, рыцаря Рассвета Морелла Элиаса, Соррена Элиаса и его старшего брата. Марла во дворце не появлялась, и мне не удалось выяснить, навещал ли Блейк бывшую личную служанку для повторного разговора или же её показания были переданы через магистра Бенни. Слуги немало удивлены внезапным интересом к фрайнэ, уже сошедшей в объятия Айгина Благодатного, но куда сильнее этими вызовами озадачены Элиасы. Никто из них не ожидал ничего подобного, они давно прошли через все положенные обряды, сопровождающие переход умершего под длань огненного бога, и наверняка и думать забыли о Кассиане иначе, чем о моменте великого торжества рода и великого же падения. Теперь почтенные фрайны недоумевают, почему вдруг вновь вспомнили о девушке, поспособствовавшей взлёту и низложению Элиасов, чего от них хочет незаконный Рейни и как он вовсе смеет разговаривать с теми, кто несоизмеримо выше него, столь неподобающим, дерзким образом. Не может же этот выскочка всерьёз обвинять старшую ветвь рода в гибели их дальней родственницы, память о которой они и по сей день бережно хранят и чтят? Неужто Его императорское величество приняли на веру старые сплетни кухарок, послушались поклёпа и наветов, безусловно, нашептанных такими недостойными низкими слугами государя, как этот невесть где подобранный лист из рода Рейни? Блейк привычно пропускает мимо ушей праведное возмущение Элиасов, не реагирует на чужой гнев, оскорбления и ответные обвинения. Он продолжает задавать вопросы, вызывает Морелла Элиаса из самой рассветной обители и требует разъяснить, как так вышло, что Кассиана встречалась с любовником вне стен дворца, да ещё и не единожды? Он знает, с кем и о чём разговаривать, кого и о чём расспрашивать так, чтобы людям посторонним, несведущим не стало известно лишнего.

Поначалу Элиасы всё отрицают, клянутся, что ни о чём таком знать не знали и источники фрайна Рейни неточны и ненадёжны, а то и вовсе замыслили недоброе, желают оклеветать честных, верных императору слуг. Но после вызова Бенни братья Элиасы и оба их кузена приглашаются повторно, однако уже не в личные благоустроенные покои, а в куда менее просторные, не отличающиеся удобством комнаты нижнего этажа. Славные мужи рода Элиас заметно теряются, враз понижают голос и смекают, что следующий разговор с докучливым выскочкой может случиться в Императорской обители правосудия. И совершают поступок неожиданный и ожидаемый одновременно.

Они возлагают всю вину на Мадалин.

По пылким их уверениям, они и впрямь ведать не ведали о происходящем в личных покоях жены императора. Для того к Кассиане и была приставлена фрайнэ Жиллес, но кто же мог предположить, что Мадалин предаст свой род и государя, войдёт в доверие к юной неопытной девушке и вынудит бедняжку принять настоящий яд под видом снадобья? Братья Элиасы клянутся именами Четырёх, что ничего не знали ни о беременности Кассианы, ни о её визите к Мадалин, ни о попытке скрыть последствия выкидыша. Что кузина ввела в заблуждение и их, обманула самым недостойным образом, пользуясь тем, что дела женского тела не должны касаться глаз и ума мужей. А, быть может, она и помогала Кассиане покидать дворец для свиданий с Понси, обставляла всё надлежащим образом, отводила глаза страже и кузену Мореллу? Наверняка. Чего ещё можно ожидать от этой лгуньи и беспутницы? Всем известно, что она давняя фаворитка Его императорского величества, да только, вопреки негласным правилам, не умеет вовремя отходить в тень, оставлять в покое своего венценосного любовника, когда он вводит в покои императрицы новую жену, и не являться, пока не позовут. И коли не позовут, так смиренно принять свою участь и впредь не докучать ни государю, ни супруге его. Ещё Мадалин всегда была дерзка, самоуверенна сверх меры и делала всё по своему, добрых мужских советов не слушаясь, – а что может быть хуже греха женского непослушания?

Загнанной в угол Мадалин не остаётся ничего другого, кроме как держаться версии, изложенной Блейку при первом его визите. Она скрыла правду лишь из любви к государю, желая уберечь его от невиданного доселе позора, последствия коего и вообразить страшно. Мадалин подтверждает, что Кассиана действительно рассказала ей о своём положении, что именно она раздобыла и дала девушке настойку для избавления от тягости, и добавляет, что дозировку назвала верную. Снова и снова Мадалин повторяет в отчаянии, что не мыслила ничего дурного против императора, что любит его как должно верной подданной любить своего государя, что она всегда была ему преданна и не хотела, чтобы Стефан узнал, что неверность его супруги принесла плоды в то время как он остаётся бездетен. Она просит о встрече с императором, но её слёзы и истовые мольбы не трогают Блейка. Илзе рассказывает, что едва Мадалин поняла, что должного впечатления не производит, то вмиг перестала лить слёзы и лишь губы скривила в обычной своей холодной презрительной усмешке. Её родня спешно отреклась от неё, её предал род, связью с которым она так гордилась. Имущество Мадалин больше ей не принадлежит, и она не может видеться со своими детьми. Ей следует немедля отправиться на север и вступить в одну из обителей Молчаливых сестёр. Соррен Элиас покидает двор, вместе с ним по надуманным причинам разъезжается половина его родни, а его брат сокращает количество своих выступлений и меняет направление собственных речей. Больше он не говорит о чистоте крови, ядовитых семенах и прополке садов Империи, только иногда упоминает, что орден Рассвета в очередной раз подвёл государя и страну, допустив к Кассиане рыцаря, не сумевшего уследить за нею. Народ получает свою версию обстоятельств гибели второй супруги императора, версию подчищенную, облагороженную, где нет ни порочащей связи с возлюбленным юности, ни незаконного дитя, ни опрометчивого решения.

Я же наконец обращаю внимание на регулярное событие, о котором, признаться, и думать забыла за последними треволнениями.

Вернее, на его отсутствие.