Суженая императора (СИ)

Глава 5

– Звезда цветов!

– Царица змей!

Поднимаюсь навстречу фигуре в длинном чёрном плаще, вошедшей в покои степенно, величественно, словно истинная царица. Она ставит на пол саквояж, откидывает назад широкий капюшон, прежде надвинутый низко, на самое лицо, приветливо улыбается мне.

– Ты принарядилась, – отмечает, оглядывая моё новое тёмно-зелёное платье.

– Положение обязывает, – я подхожу вплотную, обнимаю её, чувствуя знакомую прохладу белой кожи и едва уловимый аромат магнолий.

Тонкие гибкие руки обвиваются вокруг меня, затем Илзе отстраняется, всматривается проницательно в лицо.

– Но не сияешь. Попалась ясна звезда в ветви-сети старшего древа, запуталась в его листве и освободиться не смогла.

– Не смогла, – признаюсь.

За спиной Илзе мнётся служанка, то опасливо вскидывает глаза на гостью, то движением суетливым, испуганным нащупывает под воротником платья знак Четырёх. Даже стражники, оставшиеся за приоткрытыми створками, и те через плечо поглядывают, жадное любопытство теснит настороженное недоумение.

– Свободна пока, можешь идти, – велю служанке, и та пятится к двери, чтобы у самого порога развернуться и выскочить опрометью вон.

Створки захлопываются.

Илзе качает головой, осматривает комнату.

– Покои близких родственников императора, как мне любезно разъяснила фаворитка моего суженого, – как ни стараюсь, не получается скрыть недовольство, резкость, накопившиеся после визита Мадалин. – Прошлыми обитателями были кузины Стефана, дочери его венценосного дяди, не чета мне.

– К тебе захаживает фаворитка императора?

– Заглядывала несколькими днями ранее. Вероятно, мой неопределённый статус не на шутку встревожил фрайнэ Жиллес, раз она вовсе до визита снизошла. Стефан уверяет, что прежде она не оказывала такого внимания ни его суженым, ни супругам.

– Любопытно будет увидеть её своими глазами.

– Смотри, коли охота, – я подхожу к столу, занятому серебряным подносом с бокалами, графинами с напитками и вазами с фруктами обычными и засахаренными. – Ты устала с дороги, проголодалась?

– Нет, не беспокойся, – отмахивается Илзе.

Расстёгивает плащ, снимает и вешает на спинку кресла, оставшись в столь же непроницаемо чёрном платье. Смоль длинных густых волос контрастирует с бледной кожей, обрамляет круглое лицо с карими, всё подмечающими глазами. В бездонной их глубине вспыхивают и гаснут искры то величественного малахита, то медового янтаря.

– Пропустили без препон?

– Достаточно было сказать, что я к тебе от Греты, – чёрные перчатки ложатся поверх складок плаща.

– Всё ли хорошо в обители?

– Всё хорошо и все в добром здравии, чего и тебе желали. Не хватает там тебя, звезда моя, но у тебя нынче иная роль, – Илзе идёт вдоль стен, обшитых деревянными панелями, от одной к другой, выглядывает в окно, изучает обстановку, мебель, каждый предмет в комнате кончиками пальцев с короткими заострёнными коготками.

Прикасается мимолётно ко всему, до чего может дотянуться, скользит подушечками по поверхностям, трогает резьбу и узоры, словно змея, ощупывающая воздух раздвоенным языком.

– Навязанная роль, Илзе, – кажется, сама возможность говорить начистоту с кем-то близким, знакомым, понимающим, с кем нет нужды притворяться, скрывая истинные мысли, срывает печать мудрого молчания, избавляет от необходимости отделываться пустыми вежливыми фразами, уверяющими, что всё и всегда замечательно, лучше и быть не может. – Роль, которой я не желала, к которой не стремилась, о которой не мечтала. Если бы ты знала, как мне всё это ненавистно! Роскошь, о которой я прежде и помыслить не могла… жизнь тайком, фактически взаперти, хуже, чем когда-то в Эате… слухи, сплетни и доносы… слуги, что боятся и продают за горсть монет… Мадалин, впервые за три брака своего любовника начавшая опасаться за собственный статус… подумать только, как мне повезло! Стефан играет с Мирой в заботливого, любящего отца, будто мне невдомёк, что ему нужен сын и наследник, а дочь так, забава сиюминутная… надоест и отошлёт прочь, как бы он нынче ни уверял в обратном. Он приходит к ужину через каждые день-два, проводит немного времени в этой самой комнате, сначала за трапезой за столом, потом с Мирой и уходит, как человек, выполнивший свою работу. Днём я его никогда не вижу, мы разговариваем мало и беспредметно. Мы с Мирой всегда под присмотром, всегда под охраной, готовой за отдельную мзду пропустить сюда любого желающего, и я могу лишь догадываться, что происходит за стенами этих покоев.

– Пути Матери неисповедимы, гибки и извилисты, Астра, подобно её телу, – возражает Илзе мягко. – Даже видящим вдаль неизвестен наперёд каждый её поворот.

– Хочешь сказать, таково моё предназначение – стать императорской суженой и женой во имя рождения долгожданного наследника? А если кто-то прознает о моём происхождении? А если боги обойдут меня своею милостью, и я закончу так же, как три предыдущие супруги?

Стефан о том не говорит.

Никто не говорит.

Но всеобщее молчание не означает, что никто не предполагает подобного исхода. Если не со мною, для многих величиной ещё неизвестной, непредставленной, то с одной из избранных дев.

– Прости, – я тру переносицу, недовольная заодно и собственной вспышкой. – Публичное оглашение уже завтра, и я…

Тревожусь. Да и кто бы не тревожился на моём месте?

Злюсь.

Опасаюсь сама не знаю, чего в точности.

Хочу забрать дочь и уйти куда глаза глядят, всё равно куда, лишь бы подальше от дворца и той безликой толпы, которой меня явят назавтра.

Но со Стефаном я ничем не делюсь, я запираю все чувства и страхи на замок, едва вечерами распахивается дверь, и он переступает порог. Он смотрит на меня, улыбается любезной, ничего не выражающей улыбкой и я улыбаюсь в ответ, склоняю голову, разве что в глубоком реверансе не приседаю, как должно доброй почтительной подданной при виде своего государя. Мы ужинаем и обмениваемся репликами, пустыми, жухлыми, словно увядающая зелень за окном. Я не знаю, что можно взрастить на столь измождённой, бедной почве, какие плоды способна она принести, и не останемся ли мы со Стефаном друг другу навсегда чужими, связанными только детьми да венчальными символами.

– Я слышала. Есть места, где ни о чём другом бесед не ведут, только об оглашении да что слишком уж Стефанио терпение подданных испытывает, не каждому труд такой великий по силам, – в негромком голосе перекатываются хрустальные шарики насмешки. – И ещё поговаривают, будто у императора новая фаворитка объявилась, а старую взашей выгнали.

– Вот как?

Удивление, неприятное, ощетинившиеся, скребётся острыми коготками, царапает до крови первой обиды, но затем поджимает хвост и отступает под натиском разумной мысли.

Новая фаворитка? И кто же она, как имя этой счастливицы, привлёкшей внимание самого императора в столь непростую пору? Уж не та ли это фрайнэ Никто из Ниоткуда, что более двух недель в покоях, к императорским близких, живёт?

– Благодатные, слухи уже и в город утекли.

– На то они и слухи, разлетаются, что листва осенняя на сильном ветру, – Илзе останавливается перед дверью в спальню Миреллы, склоняется к узкой щели между приоткрытой створкой и дверной рамой. – Здравствуй, Мирелла. Помнишь тётушку Илзе?

Дочь распахивает дверь шире, выходит к нам.

– Помню, – заявляет с серьёзным видом. – Я уже не маленькая, чтобы всё на свете забывать.

– Вот и славно, что ты такая большая стала и с крепкой памятью, – хвалит Илзе. Подбирает юбки, опускается на корточки перед девочкой. – А воздушных змеев, что мы с тобою в небо запускали, помнишь?

Личико Миреллы озаряет радостная улыбка, девочка кивает с энтузиазмом, готовая отправить бумажного змея в небеса хоть сию минуту.

– Я постараюсь не задерживать тебя надолго, Илзе, – я подхожу к ним обеим, встаю рядом. – Это на первое время, пока наше с ней положение не станет более… определённым… как и всё вокруг.

– Что ты, Астра, я никуда не спешу и готова быть здесь столько, сколько потребуется.

– И мы будем запускать воздушных змеев? – подхватывает Мирелла восторженно.

– Обязательно, – заверяет Илзе.

* * *

День оглашения беспокоен, суетлив. Подготовка начинается с утра. Едва бледное осеннее солнце поднимается над крышей дворца, как наши покои заполняются служанками, бегающими взад-вперёд, без конца что-то то приносящими, то уносящими. Они споро выполняют свою работу, и я не пытаюсь ни возражать, ни приказывать. Смиряюсь и позволяю им делать всё, что им велено и что они сочтут нужным. Илзе тоже не вмешивается, я только прошу её присмотреть за Миреллой. Узнав, что мама идёт на бал, дочь выражает желание непременно пойти со мною и приходится приложить немало усилий, чтобы объяснить, почему ей придётся остаться в комнате с Илзе. Саму Илзе удаётся пока устроить лишь в приёмном покое, словно служанку, вынужденную спать на раскладной кровати по соседству с госпожой – и это в лучшем случае. В худшем, знаю, служанок ждут плохие соломенные тюфяки в общих комнатах или на чердаке. Накануне Стефан не явился к ужину, ограничившись очередной запиской, и у меня не было ещё возможности представить Илзе и попросить о более пристойном месте для неё.

Моё тело и волосы моют тщательнейшим образом, будто я не способна управиться с собою сама.

Умащают, растирают, высушивают.

Одевают, причёсывают, наносят краску на лицо.

Струящаяся алая ткань облегает тело, ниспадая огненными волнами до носков украшенных драгоценными камнями туфлей на невысоком каблуке. Серебро богатой вышивки мерцает загадочно в сиянии огнёвок, непривычно низкий вырез обнажает грудь, замирая на тонкой грани допустимого. В уши вдевают тяжёлые рубиновые серьги, пальцы унизывают кольцами, собранные светлые волосы венчает усыпанная бриллиантами диадема из числа даров, доставленных из императорской сокровищницы. Я смотрю на своё отражение в высоком зеркале и не вижу себя прежнюю, ту Астру, которую я знала все эти годы. Она вдруг исчезла, эта молодая женщина, чей путь был слишком извилист, тернист, чтобы не изменить её навсегда, как до неё растворилась в небытие дикарка из Эаты, беспечная девчонка, дерзнувшая увлечься самим императором.

Ныне же взору моему предстаёт благородная фрайнэ, красивая, статная и холодная в пустом блеске драгоценностей. Её лицо бледно и неподвижно, пухлые, чуть тронутые краской губы сжаты так, словно она боится и слово лишнее проронить. Я смотрю в её глаза и вижу в глубокой их синеве ледяную стену, возведённую наспех в надежде, что ничто, ни бурлящие внутри чувства, ни подтачивающие страхи, ни истинные мысли, не прорвётся наружу, не выйдет на волю опрометчивыми речами. И что никто, ни единая живая душа, не сумеет проникнуть за эту стену.

К назначенному часу является сопровождение – одна из служанок и незнакомый мне немолодой мужчина в цветах императорского рода, с гербом на одежде. Я заглядываю к Мирелле попрощаться, предупреждаю Илзе, чтобы не ждала меня, и улыбаюсь дочери, с восторгом рассматривающей моё платье. При виде Миреллы, её радости, безыскусной, чистой, и столь же искренней печали моё сердце тает, я не хочу никуда идти, но желаю остаться здесь, с моей девочкой, провести вечер с нею, а не на сцене большой приёмной залы, играя в новом акте постановки Стефана. Конечно, Мирелла расстроена, что я ухожу, и не успеваю я заверить, что это только на один вечер, как дочь спрашивает, придёт ли Стефан.

Не придёт. Потому что её отец не только написал и поставил этот спектакль, но и исполняет в нём одну из главных ролей.

Вслух я ничего подобного не произношу, лишь объясняю, что нам обоим, и мне, и Стефану, надо быть на балу, однако завтра или послезавтра он обязательно навестит Миреллу. Илзе бросает на меня вопросительный взгляд поверх головы девочки, и я едва заметно пожимаю плечами. Я и сама не могу понять внезапной её привязанности к малознакомому человеку, которого она видит отнюдь не каждый день и который проводит с нею не больше двух часов. Я ещё не говорила Мирелле, что он её папа, я не представляю, как о том вовсе можно поведать маленькому ребёнку, и знаю, что и Стефан не спешит рассказывать дочери правду.

Наконец я собираюсь с силами и ухожу, оставив Миреллу на попечение Илзе. Игнорирую быстрый косой взгляд мужчины, слышавшего прекрасно, как я говорила с дочерью в её спальне, да и наверняка заметившего Миреллу через приоткрытую дверь.

Сегодня их будет вдосталь, таких взглядов, откровенно прямых и украдкой, исподтишка, но одинаково удивлённых, растерянных, непонимающих, настороженных.

Как и в ночь нашего прибытия во дворец, меня ведут неуютными пустынными коридорами, так, чтобы никто из придворных, заполнявших сейчас приёмную залу, не увидел суженую императора прежде срока. Мужчина идёт передо мною, за моей спиной звучат шаги служанки и двоих стражей, присоединившихся, едва мы покинули покои. Путь заканчивается в небольшой комнате без окон, где уже собрались Стефан и трое неизвестных мужчин. Двое из них слуги, одетые так же, как тот, кто привёл меня сюда, третий, старше присутствующих годами, в неброском коричневом облачении без чьих-либо гербов, очевидно фрайн. Стража остаётся снаружи, я и моё сопровождение проходим внутрь. Все, кроме императора, склоняют предо мною головы, слуги отступают, сливаясь с тёмными стенами. Стефан стоит посреди комнаты, каждая деталь его богатого долгополого одеяния цвета ночного неба напоминает, что сегодня он истинный правитель Франской империи. На его голове корона, тяжёлая золотая цепь спускается на грудь, пальцы унизаны перстнями с драгоценными камнями. Я впервые вижу его таким, и оттого он кажется ещё более далёким, чужим, чем в день, когда я пришла просить о милости для обители.

– Фрайнэ Астра, – Стефан поворачивается ко мне, окидывает взором мимолётным, по официальному равнодушным и указывает на фрайна. – Фрайн Шэйд Бромли, мой доверенный советник. Фрайнэ Астра Завери, моя суженая.

Фрайн Бромли подходит ближе, вновь склоняет русоволосую голову. Я не замечаю удивления в его спокойных синих глазах и догадываюсь, что он один из тех, кому известно всё.

Или, по крайней мере, много больше, чем другим.

– Фрайнэ Астра, – произносит он с должным почтением.

– Фрайн Бромли, – я киваю в знак приветствия.

Повинуясь движению руки, слуга подносит Стефану лист бумаги, заполненный убористым текстом. Стефан бегло просматривает его содержание, хмурится и возвращает слуге.

– Что ж, самое главное – объявить, – в голосе звучит напускная весёлость, но взгляд остаётся холодным. – Тебе не придётся ничего говорить, Астра. Достаточно выйти, когда я назову твоё имя, и встать подле меня, ничего более.

– И всё? – уточняю настороженно.

– После мы спустимся в залу, примем поздравления и будем танцевать первый танец. Кто бы о чём бы тебя ни спрашивал, не отвечай. Постарайся улыбаться как можно непринуждённее и…

– Сделай над собою усилие и хотя бы один вечер побудь очаровательной юной фрайнэ? – повторяю я слова, сказанные мамой перед нашим визитом в замок фрайна Люиса.

То был единственный выезд Завери в свет Эаты.

Первый и последний.

Кажется, Стефан улавливает что-то в моей интонации, потому что одаривает взглядом более пристальным, хмурится сильнее.

– Астра…

– Думаю, пора, Ваше императорское величество, – мягко вмешивается фрайн Бромли.

– Действительно, – Стефан отворачивается, смотрит на массивные часы, стоящие на столике.

Человек, что привёл меня сюда, выступает вперёд, и я запоздало замечаю тяжёлые бордовые занавески до пола, скрывающие центральную часть одной из стен. В тишине комнате слышны доносящиеся из-за них гул многоголосья и приглушённая музыка. Минуту-другую они смешиваются в ту диковатую, неприятную какофонию, что наполняет порою некоторые увеселительные заведения Беспутного квартала, и внезапно обрываются под трубным гласом фанфар. Слуги встают по обеим сторонам бархатной преграды, мой проводник выжидает несколько секунд и ныряет за занавески. Слышу, как он хорошо поставленным голосом объявляет Его императорское величество Стефанио Второго, правителя Благословенной Франской империи, и перечисляет скрупулёзно не меньше полудюжины других титулов государя. Стефан поворачивается лицом к занавескам – и спиной ко мне. Фрайн Бромли с любезной улыбкой встаёт подле меня, словно опасается, что я могу сбежать прежде, чем назовут моё имя. Слуги разводят края занавесей, и Стефан выходит к подданным. По ту сторону бархата полукруглый балкон, дальше пустота, с моей точки обзора удаётся разглядеть только каменные стены поодаль да высокие стрельчатые окна. Должно быть, сама зала внизу, набитая придворными, словно рыночная площадь людьми в разгар торговли.

Должно быть, они все сгрудились там, подняв головы к балкону, внимая словам своего повелителя.

Должно быть, они все – почти все – терзаются вопросом, сгорают от нетерпения, ждут не дождутся имени четвёртой жены императора.

Стефан приветствует придворных, но не называет заветное имя сразу. Он рассказывает о прошлом, скрывшемся за пеленой минувших веков, о традициях, заложенных так давно, что малочисленные письменные свидетельства с трудом добрались до наших дней, о божественных путях, чью неисповедимость не следует подвергать сомнению ни при каких обстоятельствах. Словами он возвращается к своим предшественникам, каждое поколение которых избирало супругу посредством жребия, напирает на важность приверженности давней этой традиции как одного из главнейших способов защиты от отравленной крови, тлетворных чужеземных веяний и опасных волнений внутри государства. Его речь долгая, поставленная, Стефан произносит её уверенно, чётко, не сбивается, не запинается. Я вырываю проклюнувшийся было соблазн взять тот лист бумаги и посмотреть, так ли длинна эта речь, как показалось со стороны, действительно ли там настолько много текста. Я не представляю, как Стефан намерен соединить идею защиты от отравленной крови с прямым её носителем, с той, кто неизбежно передаст этот яд своим детям – его детям, его наследнику. То, чего столько лет, столько веков опасалась Франская империя, от чего бежала поколение за поколением – отрава старших франских родов и первопрестольного древа ядом Хар-Асана – свершается сегодня, сейчас, на глазах её жителей, даже не подозревающих о великой этой перемене, что неизбежно повлечёт за собою другие, неведомые ещё изменения.

Каким бы ни было дальнейшее положение Миреллы, она вырастет и выйдет замуж. И даже в качестве родственницы императора она имеет шансы на хорошую партию, на мужа из высокого франского рода – рода, по жилам которого её отравленная кровь потечёт дальше.

– Вам не о чем тревожиться, фрайнэ Астра, – произносит фрайн Бромли едва слышно. – В зале достаточно охраны, и вы не останетесь одна ни на мгновение.

– Благодарю, фрайн Бромли, – отзываюсь скорее из необходимости что-то ответить на проявление беспокойства и заботы, нежели действительно желая с кем-то разговаривать.

– Моя супруга, достопочтенная фрайнэ Шеритта Бромли, станет вашей старшей придворной дамой, – продолжает мужчина, глядя в спину Стефана, видную через неплотно сомкнувшиеся края занавесей.

– Вот как? – пытаюсь скрыть непрошеное удивление, не демонстрировать его слишком уж явно. – Пока мне известно о назначении в мою свиту только фрайнэ Брендетты, дочери фрайна Витанского.

– Оно само собой разумеется, иначе от Витанских покою не было бы ни ночью, ни днём, – Шейд всё же удостаивает меня осторожным взглядом искоса. – Полагается, чтобы свиту супруги императора возглавляла фрайнэ старшего возраста, умудрённая опытом, замужняя или вдовеющая. Порой её избирают среди жён первых фрайнов, но не всегда, – он медлит, то ли дивясь моей неосведомлённости, то ли не решаясь сразу сказать то, что собирается, и наконец добавляет: – Моя жена кузина Его императорского величества, была придворной дамой Её императорского величества Терессы…

Как и Мадалин.

Знаю, ничего странного в том нет – многие фрайны стремятся устроить в свиту императриц своих жён и дочерей, многие фрайны могут похвастаться родством, дальним ли, близким, с первопрестольным древом через принятых в род сестёр и дочерей императоров. Но я не могу избавиться от ощущения, будто меня загоняют, точно оленя на охоте, окружают со всех сторон старшими ветвями, первыми фрайнами и императорскими родственниками, для которых фрайнэ Астра Завери грязь под ногами, принесённая на обуви в чистый дом, и только.

Стефан же рассказывает историю, словно сошедшую со страниц рыцарского романа.

О молодом императоре, которому пришёл срок избрать супругу.

О первом выборе жребием.

Об ошибке, затаившейся в ниспосланных Благодатными знаках.

Или то было неверное истолкование?

Оттого и случается невероятное и вместо фрайнэ, предназначенной государю Благодатными, ко двору привозят другую девушку.

Первая невольная ошибка влечёт за собою вторую, а вскорости поспевает и третья. Они копятся и копятся, нарастают ворохом невыполненных дел и несказанных слов, и каждая новая всё фатальнее предыдущей, каждую новую всё сложнее исправить. Каждая супруга умирает в расцвете юности и красоты, не успев подарить мужу и стране наследника, и никто не догадывается, что всё есть знаки Четырёх, воля богов, встреченная с греховным пренебрежением.

Молодому императору тяжело даётся решение о четвёртом выборе жребием. Но, сколь известно, число четыре угодно Благодатным и оттого удачно. И боги ниспосылают милость свою, одаривают ею щедро, приводят на путь государя ту истинную наречённую, что должна была прибыть ко двору вместе с тремя фрайнэ из первого выбора жребием. Именно этой прекрасной фрайнэ надлежит стать суженой властителя, супругой его, матерью его детей, той, кто наденет венец франской императрицы.

– Наша суженая, фрайнэ Астра Завери!

Делаю глубокий вдох и выхожу на балкон.

Туда, где меня ждут.

Туда, где не ждёт никто, кроме приближённых императора.