Сумка Гайдара

Часть I. «Я СЕГОДНЯ ВОЮЮ ПЕРОМ»

А давай-ка, Светлана, возьмем мы из-за печки мою походную сумку...

Аркадий Гайдар. Голубая чашка

Аркадий Петрович выскользнул из-под одеяла. Быстро и бесшумно, по давней армейской привычке, оделся. Взял со стула ремень с командирской пряжкой и на цыпочках вышел в коридор.

В ванной комнате он умылся. Причесал коротко стриженные волосы. Пройдя на кухню, выпил кружку холодной воды. И, довольный тем, что никого в такую рань не разбудил, тихонько отомкнул замок и очутился на лестничной площадке.

Здесь Аркадий Петрович взглянул на часы — двадцать минут седьмого. В самый раз.

По Большому Казенному переулку Гайдар спустился на улицу Чкалова, повернул направо, к Курскому вокзалу.

На привокзальной площади собралось много народу: штатские, военные, дети, женщины. Здесь смеялись, плакали, угощались на дорогу, пели под гармошку, где-то в стороне гремел духовой оркестр.

Отъезжающие — на прощание — держали на руках сонных в этот ранний час детей; перекрикивая музыку и неумолчный гул, спешили что-то сказать напоследок.

Внезапно, словно по волшебству, смолкли все оркестры и баяны. Командир с орденами, поднявшись на возвышение, прокричал в жестяной мегафон команду.

Площадь замерла... Затем тут же пришла в торопливое движение. Те, кто уезжал, снова стали прощаться, но уже поспешно и отрешенно, словно очутились вдруг за какой-то незримой чертой. И площадь медленно колыхнулась в сторону платформ и стоящих на путях эшелонов.

И Гайдар вспомнил: в августе четырнадцатого года, когда ему было десять лет, он бежал за ротой, с которой уходил на войну отец. Отец был в длиннополой шинели, папахе, с тяжелой винтовкой на плече. А он, мальчишка, не спускал с отца глаз и думал: «Неужели папку могут убить?» И вдруг не выдержал и со стоном зарыдал.

С той поры Гайдар терпеть не мог проводов, на себе много раз испытав: легче ехать на фронт самому, чем кого-то провожать.

И сейчас, не всматриваясь и не вслушиваясь в то, что происходило на площади — это все ему предстояло, — он спустился в метро. Доехал до Библиотеки имени Ленина. Прошел к Военторгу. Здесь у витрин и возле входа тоже собралась большая толпа. Все нетерпеливо поглядывали на стрелки круглых уличных часов.

Ровно в семь заговорил мощный репродуктор, установленный на фонарном столбе, и открылись двери Военторга. Народ спешно хлынул в магазин — многие очень торопились. А Гайдар и еще несколько человек подошли ближе к репродуктору: передавали сводку.

«В течение девятнадцатого июля шли ожесточенные бои на Псковском, Смоленском и Новоград-Волынском направлениях...»

...Что-то давнее, казалось, напрочь забытое начало всплывать в памяти... Ну конечно, девятнадцатый. Он, Гайдар, был курсантом Киевских командных курсов. Его выбрали — в пятнадцать лет — секретарем партячейки, дали отряд и поручили в лесах под Новоград-Волынском уничтожить банду атамана Оглобли. Но Оглобля был опытен и хитер, его долго не удавалось обезвредить, пока... не помог сам атаман.

Оглобля подослал всыпать яду в колодец, из которого черпали воду бойцы. Отравителя поймали, тайком от всех спрятали в погреб. А жителям Гайдар (в ту пору еще Голиков) велел, чтобы готовили к утру подводы: красноармейцы, мол, заболели животами, нужно везти в больницу.

О «повальной болезни» стало известно в лесу. Ночью разбойничья ватага с криком «Ого-го, мухи дохлые!» ворвалась в село и... полегла под огнем четырех пулеметов.

...В Новоград-Волынском направлении Аркадию Петровичу предстояло отбыть и завтра, 21 июля 1941 года.

По широкой мраморной лестнице Военторга Аркадий Петрович поднялся в отдел оптики и купил полевой бинокль в толстом футляре. Затем выбрал солдатский мешок с матерчатыми лямками. Тут же в витрине для туристов увидел складной ножик с несколькими лезвиями и компас.

Заплатил, прошел в соседний отдел, купил две тетради, четыре карманных блокнота, дюжину простых карандашей, коробку цветных, под названием «Тактика», две резинки — одну для стирания записей карандашом, другую — для чернил. И две пачки писчей бумаги. Сложил все в мешок, затянул шнурком и направился за последней покупкой — сумкой.

К полевой сумке он привык еще на гражданской. Тяжесть невелика, а удобство большое: возникла необходимость, положил сумку на колено, вынул тетрадь, набросал приказ или записал дельную мысль — для памяти, — или несколько слов срочного донесения.

И после увольнения из армии Гайдар продолжал ходить в шинели, гимнастерке, сапогах и со старой своей полевой сумкой. Но теперь, собираясь в дорогу, Аркадий Петрович решил, что купит новую.

Гайдар попросил продавщицу показать ему сумку, которая висела на стене рядом с кобурой для нагана и портупеей. Девушка молча сняла сумку с гвоздя. Аркадий Петрович выдернул кожаный язычок замка, заглянул внутрь: два отделения, гнездо для карандашей, специальное окошко для компаса.

— Возьмете и кобуру? — спросила девушка. — У вас наган или ТТ?

— Спасибо, кобура не нужна.

У Гайдара не было ни нагана, ни пистолета. Свой револьвер за № 5056 Аркадий Петрович в 1924 году сдал рыжеусому начальнику оружейного склада в подвальном этаже Реввоенсовета.

Помещался Реввоенсовет в ту пору на Знаменской (позднее переименованной в улицу Фрунзе), в высоком светлом здании бывшего Александровского военного училища. И в 1941-м в этом здании — в двухстах метрах от

Военторга — располагалось какое-то военное ведомство. И Гайдар подумал: «Что, если мой маузер до сих пор лежит на том же складе?»

— Тогда, быть может, вам нужны кубики или шпалы?[1]

— Благодарю. Кубики мне тоже не нужны.

На гражданской войне, в семнадцать лет, Аркадий Петрович уже командовал полком. И мог сейчас носить по меньшей мере четыре шпалы. Но в двадцать четвертом из-за тяжелой контузии врачи признали его непригодным к дальнейшей службе. И на все случаи жизни Гайдар имел теперь одну только должность и одно звание — писатель.

...Дома Гайдара ждал завтрак. А на диване, стульях лежали рубашки, платки, носки, полотенца, новая гимнастерка, шарф, перчатки — это Дора Матвеевна готовила его в дорогу.

— Дорик, не нужно мне столько, — сказал он мягко, — я еду всего на десять дней.

Не прикасаясь к завтраку, отобрал из вещей необходимое, положил в мешок и, подсев к письменному столу, занялся снаряжением сумки.

Гайдар заточил карандаши и вставил их в гнезда. Закрепил в «оконце» компас со светящимися стрелками. Опустил в главное отделение две столистовые тетради, четыре блокнота и пять экземпляров книги «Тимур и его команда», щелкнул замочком и повесил сумку на спинку стула — он был готов к отъезду.

Тимура в Москве не было: он находился в Чистополе. Провожали Аркадия Петровича Дора Матвеевна и Женя.

Когда все трое вышли из подъезда, они увидели, что на тротуаре и мостовой дожидается толпа ребят. На девочках белые кофточки. На мальчишках чистые рубашки. Галстуки парадно отглажены. И у каждого красная командирская звездочка на груди.

От неожиданности Гайдар остановился.

— Здравствуйте, Аркадий Петрович, — негромко, вразнобой произнесли ребята.

— Здравствуйте, — все еще недоумевая, ответил Гайдар. — Вы кого-нибудь ждете?

— Ждем, — смутились ребята. — Вас.

У Гайдара перехватило дыхание, и он стал поправлять ладно сидящий на нем мешок. Ребят, которые толпились сейчас на тротуаре и мостовой, Аркадий Петрович знал по имени и в лицо. Помнил, кто в каком подъезде живет, хорошо ли учится и что у него за семья. Это были его товарищи.

В минуты сомнений, когда возникали конфликты с редакторами, или «педагогическая общественность» возражала против фильма о Тимуре, или когда просто казалось, что недавно начатая вещь не получается, Гайдар шел к ребятам.

Вот этим мальчикам и девочкам, сидя на поленьях во дворе, Гайдар впервые читал «Чука и Гека», «Тимура» и «Коменданта снежной крепости». От них выслушивал первые, для него самые авторитетные суждения и тут же вносил огрызком карандаша поправки в текст.

Зато, когда случалась радость или выпадал большой успех, Аркадий Петрович тут же сзывал ребят со всего двора и вел к мороженщику. По дороге он также приглашал всех детей, которые попадались навстречу.

«Ребячий телеграф» срабатывал молниеносно. На приглашение сбегались девочки и мальчики со всей улицы. По просьбе Аркадия Петровича мороженщик отмерял каждому специальной жестяной формочкой самую большую порцию, с двух сторон обложенную вафлями с витиеватыми вензелями. Гайдар щедро за всех платил. И никогда не брал сдачи.

А то еще бывало: Гайдар откупал в ближайшем кинотеатре целый сеанс. Занимал место контролера. И если незнакомые ребята, не смея поверить, что пускают без билета, робко останавливались у входа, Аркадий Петрович их подбадривал:

— Пожалуйста, проходите. Сегодня вы мои гости.

Случалось, в зале уже негде сесть, а гости все идут.

Тогда Гайдар сам приносил стулья из фойе.

И вот ребята сбежались снова.

— Откуда вы узнали? — удивленно спросил Аркадий Петрович.

Мальчики и девочки загадочно улыбнулись. И только Женя с рассеянным и равнодушным видом поглядела в сторону. И Гайдар догадался: позывной номер один общий дала она.

Гайдар сам придумал этот ритуал. В книге и фильме про Тимура и его команду весь поселок — дети и взрослые — с песней провожают на фронт Георгия Гараева. А теперь ребята из Большого Казенного переулка и с окрестных улиц сбежались проводить его. Но Аркадий Петрович вспомнил, сколько сейчас народу на Курском вокзале, какой там стоит плач, и сказал:

— Только до угла.

На углу Большого Казенного и улицы Чкалова Гайдар остановился и каждому из детей, чуть наклонясь, дружелюбно пожал руку. Затем вместе с Дорой Матвеевной и Женей они повернули направо, к вокзалу.

Сзади нетерпеливо загудели на разные голоса грузовые и легковые автомобили. Гайдар обернулся.

Не смея нарушить приказ: «Только до угла», ребята вышли на мостовую и вытянулись в цепочку, перекрыв движение. Заметив, что Аркадий Петрович остановился, они замахали ему галстуками и стали что-то кричать. Но из-за гудков невозможно было разобрать ни единого слова.

Гайдар высоко поднял свою широкую ладонь — «Вижу и благодарю» — и резко махнул ею: «Немедленно возвращайтесь». Гудки мгновенно прекратились.

— Вы тоже сейчас пойдете домой, — сказал Гайдар Доре Матвеевне и Жене. — Только сперва зайдем сюда.

И Аркадий Петрович показал на моментальную фотографию: он с детства любил фотографироваться.

В двух полутемных комнатах было тесно от народа. На несколько мгновений вспыхивал яркий свет. И снова устанавливался полумрак. Седой хромающий фотограф быстро щелкал деревянной рамкой кассеты и приглашал: «Следующий». А его жена, худая старушка, выписывала квитанции.

— Товарищи, вы не позволите? — обратился Гайдар к публике. — Я на поезд. Долго прихорашиваться не буду.

В комнате засмеялись.

— Фронтовики без очереди, — пояснил фотограф, перезаряжая аппарат.

Аркадий Петрович, не снимая мешка, присел на самый край стула. Вспыхнули лампы.

— Готово, — произнес фотограф. — Благодарю за оказанную честь. Желаю вам, товарищ фронтовик, вернуться с победой.

Выйдя на улицу, Аркадий Петрович протянул Доре Матвеевне квитанцию:

— Получи завтра снимки, и давайте попрощаемся здесь. Я не хочу, чтобы вы с Женей шли на вокзал.

На другой день Дора Матвеевна забрала фотографии. Гайдар выглядел на снимках непринужденно: полувоенная фуражка с матерчатым козырьком слегка сдвинута к затылку, глаза веселые, рот полуоткрыт (хотел сказать что-то смешное). А грудь и плечи перехвачены множеством ремней: два продольных, простроченных — от рюкзака; два тонких, крест-накрест, — от бинокля и туго свернутой плащ-накидки. И пятый, широкий, через левое плечо, — от сумки.

Обыкновенной. Кожаной. Командирской. Пока еще ничем не знаменитой.

Гайдар прибыл на Юго-Западный фронт, в Киев, где он воевал еще в гражданскую. Дни и ночи проводил теперь Аркадий Петрович на передовой. Вместе с бойцами отбивал наступление противника и ходил в контратаки. Вместе с разведчиками отправлялся во вражеский тыл. Его принимали у себя саперы, летчики, артиллеристы. Много времени провел он у десантников Героя Советского Союза А. И. Родимцева.

И все, кому довелось познакомиться с Гайдаром в ту пору, замечали его сумку. Она стала характерной чертой его облика солдата и журналиста.

— Я познакомился с Аркадием Петровичем в Броварах под Киевом, — рассказывал в 1963 году полковник Александр Дмитриевич Орлов, бывший начальник штаба 36-й истребительной авиационной дивизии. — Гайдар пришел в просторный деревянный дом, где размещался командный пункт командующего военно-воздушными силами Юго-Западного фронта.

«Военный корреспондент газеты «Комсомольская правда» Гайдар», — отрекомендовался Аркадий Петрович.

Сдержанный, немногословный, подтянутый, — признаюсь, все это произвело на меня хорошее впечатление. Но я сразу приметил, что у Гайдара нет оружия — только полевая сумка.

«Где же ваше оружие, товарищ корреспондент?» — спросил я его.

Он смутился, потом быстро ответил:

«Я сегодня воюю пером, товарищ полковник».

«А что, удается вам сменить перо на что-нибудь... подальнобойнее?»

«Бывает... если удается удрать на передовую».

А я еще, помню, подумал: «Неробкий, наверное, это человек, если он ездит на передовую с одной только командирской сумкой через плечо, зная, как быстро и порой драматично меняется тут обстановка».

Помнил сумку и бывший командир второго батальона 306-го полка Иван Николаевич Прудников, о котором Аркадий Петрович писал в очерке «У переправы»: «Это самый лучший и смелый комбат самого лучшего полка всей дивизии».

— Гайдар приехал ко мне на командный пункт под вечер. Расстегнул сумку, достал наполовину исписанную тетрадь в черном переплете и попросил меня рассказать о лучших бойцах. В разгар беседы отворилась дверь, вошел командир взвода разведки Бобошко и доложил, что бойцы к выполнению задания готовы. Я объяснил писателю, что разведчики идут за «языком».

«Товарищ старший лейтенант, — произнес Гайдар, — позвольте пойти вместе с ними».

Я растерялся:

«Стоит ли рисковать собой, товарищ писатель?»

«Я могу писать только о том, что сам видел».

«Что же, — ответил я, — раз так, то сдайте, пожалуйста, все бумаги, какие у вас с собой, документы и орден».

Гайдар вынул из нагрудного кармана членский билет Союза писателей, отвинтил орден «Знак Почета» и снял полевую сумку. Взамен я дал ему свой планшет с картой.

...Взвод вернулся под утро. Бойцы привели пленного унтер-офицера и принесли тяжело раненного Бобошко.

Гайдар получил обратно свои документы, орден и сумку.

«Вот теперь мне есть о чем писать», — сказал Аркадий Петрович.

С передовой Аркадий Петрович прислал снимок, который теперь широко известен. Гайдар сидит на пеньке. Слева от него одинокая береза. У Аркадия Петровича могучий разворот плеч. На голове каска. На коленях пистолет-пулемет. Но фотография донесла до нас еще две важные подробности.

На гимнастерке сильно оттопыривается правый карман. В нем трофейный пистолет вальтер, о котором речь впереди. А правый локоть Аркадия Петровича лежит словно бы на широкой подставке: за футляром с биноклем висит до отказа набитая сумка.

Та самая, купленная в Военторге. Это первый и последний случай, когда у нас есть возможность увидеть хотя бы ее краешек...

Через несколько дней Гайдара вызвали в Москву. По дороге на железнодорожный состав налетели самолеты. Машинист остановил эшелон, чтобы пассажиры выскочили из вагонов. Аркадий Петрович тоже выпрыгнул на песчаную насыпь и побежал в реденький лесок.

Он лежал под дикой грушей и, прищуря глаза, наблюдал за поединком машиниста с немецкими летчиками. Машинист разогнал состав. «Мессеры» стали заходить в хвост эшелону. Машинист резко затормозил — бомбы ударили далеко впереди паровоза. Самолеты пошли на разворот. Машинист набрал скорость и, когда немецкие истребители появились опять, снова резко затормозил. Но фашистские пилоты учли маневр и сбросили бомбы, не долетев до состава.

Гайдар видел: одна небольшая бомба отделилась от крыла, описала дугу и ткнулась в крышу темно-вишневого вагона. Темно-вишневый в составе был один. Гайдар ехал в нем. Бомба разнесла вагон в щепы. А в купе оставались вещи и сумка Аркадия Петровича — с тетрадями и блокнотами, с законченными и только еще начатыми очерками и рассказами, с первыми заготовками — «на потом» — для новых, уже задуманных книг.

В Москву Гайдара довез другой эшелон. У себя в квартире Аркадий Петрович появился без шинели, бинокля, фуражки, вещевого мешка. И без кожаной командирской сумки.

С удара бомбы в темно-вишневый вагон и начинается полная драматизма история сумки Гайдара. Точнее, сумок.

В Москве Гайдар пробыл недолго. Он отчитался в редакции «Комсомолки». Внес поправки в сценарий «Клятва Тимура»: картину запускали в производство. Выступил с рассказом о положении на фронте в Союзе писателей. Обратился с речью по Центральному радио к школьникам и комсомольцам. И напоследок зашел в Детиздат, который помещался возле самой площади Дзержинского.

Аркадий Петрович навестил своих редакторов. Поделился впечатлениями, как там, на передовой.

Говорить о новой книге было еще рано. Очерки и рассказы, которые Аркадий Петрович думал предложить издательству, погибли вместе с сумкой.

Но Детиздат приступал к выпуску «Военной библиотеки школьника». Готовился сборник «Советским детям» — слово наших писателей о войне. Согласие участвовать в сборнике уже дали Илья Оренбург и Алексей Толстой.

Гайдар сказал, что может предложить только текст своего выступления по радио «Берись за оружие, комсомольское племя!». И вынул из кармана несколько вчетверо сложенных листочков.

Больше, полагал Гайдар, в Москве ему делать нечего. Снова нужно было собираться в дорогу. Аркадий Петрович снова поехал в Военторг и купил новую плащ-накидку, фуражку с лакированным козырьком и звездочкой, петлицы, которые сам пришил к своей старой гимнастерке, и заплечный мешок.

В канцтоварах он попросил сразу сотню простых карандашей — дарить в окопе, а также полдюжины блокнотов, полдюжины тетрадок в тяжелых коленкоровых переплетах. И у той же продавщицы, что спрашивала в прошлый раз, не нужна ли ему кобура, — новую темно-коричневую командирскую сумку.

Дома Аркадий Петрович опять заточил карандаши, вставил их в гнезда, опустил в сумку четыре тетради, три блокнота и небольшую стопку своих книг.

С книгами Гайдар придумал небольшую хитрость: если он хотел попасть на такой участок, где было особенно опасно и журналистов не пускали, он шел к командиру, от которого это зависело, дарил ему «Тимура» или «Судьбу барабанщика» с автографом — и получал разрешение.

По традиции, которая уже начала складываться, по дороге на вокзал Гайдар зашел в полном походном снаряжении в ту же самую «моментальную» фотографию. А квитанцию снова оставил Доре Матвеевне, которая на другой же день получила снимки.

Эти снимки — последние.

На них видно, что за время, проведенное на фронте, Гайдар похудел. Стало моложе лицо. Стройнее осанка. Грудь Гайдара снова перехлестывали ремни. Один из них был от новой, второй сумки.

Аркадий Петрович вернулся во фронтовой Киев. Начались журналистские будни. На передовую в первые дни Гайдар ходил пешком. В очерке «У переднего края» он объяснил это тем, что «по машинам... открывалась стрельба минами. На одинокого же идущего человека мину тратить не расчет».

Но была еще одна причина, по которой Аркадий Петрович предпочитал пешую ходьбу: по дороге на передовую и с передовой он... работал. В такт шагам он думал. В ритме движения складывались фразы.

Он держал их в своей могучей памяти, пока не возвращался в гостиницу. Здесь, наскоро поев, садился за массивный письменный стол и слово в слово записывал на больших листах все, что сложилось за день в голове, потом заказывал Москву и диктовал очерк по телефону редакционной стенографистке.

В поисках подробностей жизни Гайдара той поры перечитываю его немногочисленные письма с фронта. Вот предпоследнее:

«Если от меня долго не будет писем, — предупреждал он жену, — это значит, что далеко ходить на почту».

Ясно. Почта с фронта поступает через Киев. Если на почту ходить далеко — он на передовой.

Но что это?

«Со мной пока случилось только одно горе: при одном обстоятельстве у меня п р о п а л а с у м к а (разрядка моя. — Б. К.), которую ты так заботливо мне собирала. Ну, ничего. Выдадут другую».

Выходит, погибла и вторая? Но как? Почему? И что в ней было? Звоню Доре Матвеевне. Она соглашается со мной встретиться. Снова расспрашиваю, как уезжал на фронт Гайдар. И под конец прошу:

— Расскажите, как вы собирали Аркадию Петровичу в последний его приезд сумку.

Дора Матвеевна задумывается.

— О какой сумке вы меня спрашиваете?

— О кожаной, командирской, купленной во второй раз в Военторге.

— Почему вы решили, что я ее собирала? — недоумевает Дора Матвеевна. — Что я могла в нее положить — мыльницу?

Достаю четвертый том сочинений Гайдара. Читаю вслух письмо о пропавшей сумке.

— Это он не про кожаную сумку, — улыбается Дора Матвеевна. — Это он про заплечный мешок. Мешок я собирала. Верно. Приготовила еды. Положила полголовки сыра. Консервы «Крабы»: он любил. Теплые вещи: дело близилось к осени.

...На этот раз, понял я, кожаная сумка уцелела.

Но, как выяснилось, ненадолго.

В Харькове в 1965 году я познакомился с Сергеем Федотовичем Абрамовым. Он впервые встретил Гайдара уже в окружении под Киевом, в Семеновском лесу. Было лейтенанту Абрамову в ту пору двадцать лет. Его профессиональную наблюдательность сапера усиливал острый интерес к личности писателя. Я ждал точных, неожиданных подробностей. И не обманулся.

— Вы сказали, на Гайдаре при встрече была фуражка, шинель внакидку... Что еще? — допытывался я.

Абрамов пожал плечами:

— Когда Аркадий Петрович показал нам удостоверение, мы увидели над карманом орден... Пистолет в кобуре. Кажется, ТТ. Шинель на боку у него сильно оттопыривалась: под ней висела сумка.

К сумке я разговор и вел. Спросил как можно будничнее:

— Какая?

— Какая? — переспросил Абрамов, начиная обижаться, что я пристаю с пустяками. — Обыкновенная. Брезентовая. Противогазная.

— Противогазная?!

— Почему вы удивляетесь? Многие носили. Противогаз выбросят, а в чехол положат чего им надо.

Проводив Сергея Федотовича до трамвая, я долго бродил по душным улицам.

«Брезентовая... противогазная... многие носили... — повторял я слова Абрамова. — Именно поэтому Сергей Федотович мог и ошибиться».

Я поднялся к себе в номер, зажег настольную лампу, придвинул стопку почтовой бумаги и сел писать в Киев, полковнику Орлову.

«Александр Дмитриевич, — спрашивал я, — какая же все-таки сумка была у Гайдара? Мнения расходятся. И я растерялся — какую же искать?»

В Москве меня ждал ответ.

«Тетради, — сообщал Александр Дмитриевич, — Гайдар носил в сумке. В Киеве сумка у него была кожаная, командирская. А когда мы встретились с ним в окружении в лесу под Семеновкой, то на плече висела брезентовая, противогазная... Потерял ли он кожаную или нарочно поменял, не знаю...»

Значит, Абрамов не ошибся: у Гайдара в самом деле появилась третья сумка. Куда же девалась вторая?.. Повесил в блиндаже, а в блиндаж попал снаряд?..

Оставил на короткий срок товарищу, а тот потерял, вынужден был бросить или погиб?.. Все могло быть...

И все же... У Аркадия Петровича было правило: не повторять ошибок. Потеряв первую сумку, которая осталась в разбомбленном вагоне, Гайдар, надо полагать, позаботился о том, чтобы не пропала вторая.

Бывший батальонный комиссар Е. Ф. Белоконев рассказывал: даже идя на разведку в уже оставленный нами Киев (это было 19 сентября), Гайдар взял с собой свои тетради.

Что, если Аркадий Петрович вторую сумку не терял? Что, если он ее... поменял?

Менял же он оружие: сперва у него был наган, потом парабеллум, а затем ТТ. Аркадия Петровича видели то с немецким шмайссером на шее, то с ППД на плече.

Мог ли быть практический смысл и в замене сумки?..

Раньше сумка предназначалась только для тетрадей и блокнотов. Но окружение рождало добавочные заботы. Кроме бумаг, нужно было носить при себе запасные патроны и обоймы к револьверу, гранаты и запалы к ним (Аркадий Петрович не любил, когда гранаты болтались и стукались на поясе). А кроме того, хотя бы немного еды: краюшку хлеба, банку консервов, два-три пищевых концентрата.

Вещевой мешок, который собирала Дора Матвеевна, «при одном обстоятельстве» пропал. Обзаводиться новым перед самым падением Киева Аркадий Петрович не стал. По крайней мере, с вещевым мешком никто Гайдара в окружении не помнил. А в кожаной сумке, полной тетрадей и бумаг, гранаты, патроны, еда уместиться не могли.

Вот почему я думаю, что Аркадий Петрович, по примеру других, взял пустой чехол от противогаза и переложил в него все из кожаной сумки и карманов.

...Искать нужно было сумку из брезента.

Много народу на фронте и в партизанском отряде внимательно наблюдало за тем, как Гайдар ходит, сидит, ест, разговаривает, смеется, носит оружие, затачивает карандаши, греет руки возле огня, перематывает портянки, запахивается в шинель, беседует с детьми, действует в бою.

Окружающие знали, что Гайдар писатель. И в обстановке, где не было радио и не приходили газеты, замечая, что он всегда спокоен и сдержан, люди были глубоко убеждены, что Аркадий Петрович в силу своей профессии обладает особым даром знать и видеть такое, что недоступно другим. И Гайдар не разрушал этого убеждения, хотя оно ему дорого стоило.

Он не мог показать, что устал, не мог признаться, что ему нездоровится, даже если обострялась давняя его болезнь. Не мог никому сказать: «Послушайте: я такой же, как вы. У меня нет прямой радиосвязи с Москвой. И Верховное Командование со мной не советуется». Он понимал, что говорить этого нельзя. Что его присутствие для многих поддержка и надежда.

И Гайдар шел в разведку, когда другие отдыхали, нес оружие соседа, если во время долгого марша тот выбивался из сил, и отдавал последний кусок сахара — свой НЗ, — если кто-то падал от голода...

И люди старались держаться поближе к Гайдару...

Но это неотступное и для Аркадия Петровича утомительное внимание позволило по прошествии двух десятилетий собрать ценнейшие сведения о Гайдаре. И о том, что было в его сумке.

* * *

Александр Дмитриевич Орлов вспоминал:

«Я часто слышал от Аркадия Петровича:

— Эх, и напишу же я, товарищ полковник, обо всем, как оно было!

Но о том, что он пишет, Гайдар говорить не любил и мне свои записи ни разу не показывал. И я бы никогда не узнал, что он носил в своей сумке, но помог случай.

Скрываясь от преследования, мы переходили ночью вброд речку. А когда под утро сделали привал, Гайдар обнаружил, что документы в кармане и рукописи в сумке искупались вместе с ним. Он встревожился. Тут же вытряхнул из сумки все, что в ней было. И занялся прежде всего тетрадями и блокнотами. К счастью, они пострадали не очень.

Зато намокли записи на отдельных листках, которых в сумке было множество: тут и вырванные тетрадные страницы, обрывки театральных афиш; он писал на бланках полетных листов, которые брал у меня, на чистых сторонах листовок, наших и немецких, и даже на обертках от концентрата.

Тетради свои Аркадий Петрович берег. Заносил в них лишь особенно важное. Остальное записывал на чем попало: с бумагой на фронте было туго.

Разгладив листки, каждый в отдельности, он принялся их сушить, наколов на ветки вокруг костра. А несколько страничек долго держал над огнем в руках. В тот вечер Аркадий Петрович признался мне, что есть у него два законченных очерка. Один о летчиках нашей дивизии лейтенанте Хлястаче и капитане Солдатове, подвиг и гибель которых он видел. Назывался очерк «Во имя Родины». А второй — «Варвары двадцатого века» — был о зверски замученных людях: гитлеровцы обмотали их колючей проволокой и живыми бросили в пруд.

Я попросил Аркадия Петровича при случае эти очерки почитать. Они произвели на слушателей большое впечатление. Были у Аркадия Петровича и другие вещи, незаконченные. О них он со мною ни разу не говорил».

***

«...Аркадий Петрович рассказывал в Семеновском лесу, — вспоминал бывший лейтенант Сергей Федотович Абрамов, — как он тонул в речке Трубеж. Это была неширокая, болотистая речушка на пути отступления наших войск. И многие, думая, что ничего не стоит ее перейти, спокойно шли в воду, а их начинало засасывать. Гайдар в ней чуть не погиб, но какой-то красноармеец его спас.

И хотя случай был скорее грустный, чем веселый, Гайдар так смешно изображал, как смело он сперва ступил в воду, но тут же поскользнулся, думая удержаться, сделал шаг, а нога почти по колено ушла в илистое дно и как потом незнакомый этот боец тащил его за воротник, что все, кто слушал Аркадия Петровича, покатывались со смеху. Но смеяться громко было нельзя — неподалеку находились немцы, — и оттого становилось еще смешней.

Гайдар написал потом про этот случай рассказ, и в партизанском отряде под Леплявою бойцы часто просили его этот рассказ прочитать».

***

Одно из самых ценных свидетельств принадлежит разведчице партизанского отряда Марии Моисеевне Денисенко (по отцу — Ильяшенко). В 1941 году ей было пятнадцать лет. И Гайдар звал ее «Желтая ленточка».

«Мы сидели в лагере у костра, — вспоминала Мария Моисеевна. — Кто-то вдруг обратился к Гайдару:

— Аркадий Петрович, прочтите, что вы пишете. Хоть сколько-нибудь.

Мне показалось, что Гайдар смутился: уж очень искренне его просили, — но что-то мешало ему согласиться. Он помолчал, потом ответил:

— Записки свои читать сейчас не буду. Это еще только заготовки, наброски. Над ними нужно много работать. Вот напечатаю книгу, сами тогда и прочтете. А пишу я о том, что мы с вами из разных мест, у нас непохожие судьбы, но неожиданно и тревожно повернулась жизнь, и мы стали «лесными братьями». Я много о вас написал. Думаю, напишу еще больше. И если выйдем из леса, из кольца, страна трудов ваших не забудет.

Я подошла к Гайдару попрощаться и спросила:

— Аркадий Петрович, а вы разве пишете только о войне?

— Я пишу о многом, но о войне, конечно, в первую очередь.

— Но раньше у вас были только детские книги. А теперь, значит, будет книга для взрослых?

— Я надеюсь, — ответил Аркадий Петрович, — что напишу много книг. Я хочу написать роман для взрослых, но в нем обязательно будет про ребят. Я напишу роман для ребят, но обязательно расскажу о мужестве детей и взрослых... И еще мне хочется написать о комсомольцах твоего поколения, потому что, когда мне было столько же лет, сколько тебе, я тоже впервые воевал здесь, на Украине, и дымное то время и себя той поры я хорошо помню...

Потом я узнала, что Гайдар убит и неизвестно куда исчезли его тетради. Ни одна страница не попала в добрые руки. А ведь все можно было переписать. Все можно было спрятать.

Но Гайдар не думал, что погибнет. Не верил...»

В партизанском отряде под Леплявою ожидалось важное событие: полковник Орлов, собрав сильную группу, готовился к маршу по немецким тылам и переходу через линию фронта. Гайдар, несмотря на долгие уговоры, заявил, что остается в лесу:

— Я здесь найду для себя материал, и мой пулемет без дела не соскучится, — оправдывал он свое решение.

Часов в шесть вечера 18 октября Орлов пришел в лагерь прощаться. Был он в полушубке, который выменял за свой кожаный реглан, в ушанке вместо фуражки с «крабом», с нарочно подзапущенной бородой, чтоб иметь «селянский» вид. К удивлению полковника, Гайдар пригласил его к себе в землянку (чего прежде никогда не делал). В сыром, тесном помещении на врытом в землю столе метался язычок коптилки. Потолок был так низок, что Орлов не смог выпрямиться, и поспешил сесть на ближайшую койку. А Гайдар прошел к своей, в левом дальнем углу.

В спорах последних дней все было переговорено. Оба помолчали. Орлов — недоумевая, Гайдар — собираясь с духом. Наконец Аркадий Петрович сунул руку под тюфяк и вынул пакет. Он был не толще двух или трех вдвое сложенных школьных тетрадок, обклеен снаружи розоватой бумагой и для прочности перевязан тонкой пеньковой веревочкой.

— Товарищ полковник, возьмите, пожалуйста, это с собой. Если дойдете до наших, перешлите в Москву. А мало ли что произойдет в пути — выкиньте или сожгите.

Полковник смутился.

— Нам предстоит пройти по тылам врага в лучшем случае шестьсот километров, — сказал он, — и я не уверен, что сумею донести бумаги в сохранности.

Гайдар помедлил и небрежно кинул пакет на стол. Говорить сразу стало не о чем.

Наклонив голову, чтобы не стукнуться о бревна потолка, полковник направился к выходу, кинул взгляд на пакет, что лежал возле коптилки, и поднялся наверх.

Гайдар проводил Орлова и его товарищей до ближайшего поворота, сунул в карман полковнику — на память — кожаный портсигар с табаком и мундштук. Обнялись, догадываясь, что, скорее всего, больше не встретятся...

Что же заключал в себе сверток, перевязанный веревочкой?

— В пакете были те два очерка, — сказал мне Орлов, — которые Аркадий Петрович когда-то нам читал.

Но точно Александр Дмитриевич этого знать не мог. Пакета он не распечатывал. У Гайдара ничего не спросил. И мнение его чисто предположительное. Ведь о других произведениях, которые хранились в той же сумке, полковник просто не знал.

Могли быть в пакете два этих очерка? Конечно. В равной степени как и другие:

о штабе Тимура на Крещатике;

о десантниках комбрига Родимцева;

о двухдневном бое в немецком тылу возле деревни Скопцы;

о подвиге комсомольцев, которые увезли из Семеновского леса на дальние хутора несколько десятков раненых;

о героизме искалеченного капитана Рябоконя — он стал проводником группы Орлова;

о боевых действиях партизанского отряда под командой Ф. Д. Горелова (здесь перечислены только те сюжеты, которые известны нам).

Но когда я вновь и вновь обдумывал эпизод с пакетом, из головы не выходила одна подробность: волнение. Почему Аркадий Петрович так волновался перед разговором с полковником? Ведь Орлов уходил к линии фронта не один. Любой участник группы с великой радостью согласился бы выполнить поручение писателя.

Однако, выслушав резоны полковника, который не сказал ничего нового, Гайдар бросил пакет на стол, а не отдал его кому-нибудь другому.

Почему?

Видимо, в пакете, кроме одного или двух очерков, находились еще какие-то бумаги, которые нуждались в том, чтобы кто-то засвидетельствовал: все изложенное в этих документах — правда.

А полковник Орлов, участник гражданской и войны в Испании, орденоносец, начальник штаба авиационной дивизии, был самой авторитетной личностью среди тех, кто 18 октября направлялся к линии фронта.

Что же могло быть в пакете?

Первый (предположительный) документ — письмо в Союз писателей СССР, ЦК ВЛКСМ и редакцию «Комсомольской правды». Дело в том, что Аркадий Петрович отказался улететь последним самолетом из Киева. Он счел нужным разделить судьбу армии, которая попала в окружение. Это было мужественное и самоотверженное решение. Но, говоря официальным языком, Гайдар нарушил в военное время приказ...

Не исключено, что пакет содержал объяснения по этому поводу и в самой сжатой форме — отчет о боевой деятельности в тылу врага. Однако любое сообщение в годы войны нуждалось в проверке или подтверждении.

И писатель полагал: полковник Орлов, с которым они вместе шли от Семеновского леса под Киевом, мог засвидетельствовать, что каждое слово в объяснительной записке соответствует истине.

Второй (предположительный) документ. Основываясь на краткой хронике боевых действий партизанского отряда под командой Ф. Д. Горелова, Аркадий Петрович мог изложить некоторые свои мысли о том, что можно и нужно сделать для быстрого развития партизанского движения на оккупированной территории.

Именно в те дни, лежа в засаде, Гайдар сказал своему товарищу, младшему лейтенанту Михаилу Федоровичу Тонковиду:

— Надо поскорее всем отрядом сниматься с этого места. Сначала хотя бы на Черниговщину, а там — в Брянские леса. Связаться с Центром, с фронтом, собрать побольше людей. Не сто и не двести человек, а целую партизанскую армию — с настоящей разведкой, санчастью, пулеметными ротами и даже со своей артиллерией. И тогда весь мир узнает, на что способны в нынешней войне партизаны.

Гайдар полагал: перейдя фронт, полковник может сообщить командованию: под Каневом действует партизанский отряд. В нем имеются бывалые люди. Если будет налажена связь с Центром, отряд сможет передавать важные сведения о противнике.

Вполне вероятно, что именно об этом Аркадий Петрович собирался поговорить с полковником в землянке.

Но Орлов пакета не взял. Разговор не состоялся. Запечатанный сверток, возвратясь с проводов, Аркадий Петрович, скорее всего, опустил в маленькое отделение своей сумки.

Гайдар впервые предпринял попытку передать кому-то часть бумаг...

...26 октября 1941 года, через восемь дней, Аркадий Петрович погиб. С той поры никто больше не видел его сумку.