Свет Азии

КНИГА ПЕРВАЯ

Сказание о спасителе мира, о господе Будде, именовавшемся в земной жизни князем Сиддхартхою; о том, кому ни на земле, ни на небе, ни в аду нет подобного по достоинству, мудрости, благости и милосердию; о том, кто научил Нирване и Закону.

Вот как некогда возродился он для человечества: под высшею сферою восседают четыре владыки, правящие миром. Ниже, но все же высоко лежат области, где трижды десять тысяч лет святые духи ждут нового возрождения. И господь Будда ждал в этих же небесах, когда на благо нам появились пять верных предзнаменований его рождения. И боги узнали их и сказали: «Будда нисходит вновь для спасения мира! — «Да будет так! сказал он, — я еще раз сойду, когда настанет время и принесу спасение миру». Рожденье и смерть окончатся для меня и для тех, кто узнает мой закон. Я сойду к сакьям, на южный склон снежных Гималаев, туда, где живёт благочестивый народ и справедливый царь».

В эту ночь царица Майя, супруга царя Суддходаны, разделявшая ложе его, увидела дивный сон. Ей приснилась на небе звезда, блистающая шестью, в розовом сиянии лучами. На ту звезду указывал ей слон с шестью клыками, белый как молоко. И та звезда, пролетев воздушное пространство, наполнив ее своим светом, проникла в её недра.

Пробудясь, царица почувствовала блаженство, неведомое земным матерям. Кроткий свет прогнал с половины земли ночной сумрак; могучие горы затрепетали, волны стихли, цветы, открывающиеся лишь днём, зацвели, как в полдень. До самых глубоких пещер проникла радость царицы, как теплый солнечный луч, трепещущий в золотистой тьме лесов, в самые глубины земли достиг тихий шёпот: «О вы, усопшие, ждущие новой жизни, вы, живущие, долженствующие умереть, восстаньте, внимайте и надейтесь: Будда родился!»

И от этих слов повсюду распространился несказанный мир, и сердце вселенной забилось, и чудно-прохладный ветер пролетел над землями и морями.

Когда на утро царица рассказала о своём видении, убелённые сединами снотолкователи объявили: «Сон хорош: созвездие Рака теперь — в соединении с солнцем: царица на благо человечества родит сына, святого младенца удивительной мудрости: он или даст людям свет знания, или будет править миром, если не, презрит власть».

Так родился святой Будда.

Когда пришло её время, Майя стояла в полдень во дворе дворца, под пальмой — деревом с могучим стволом, стройным и высоким как колонна храма, с кроной блестящих листьев и душистых цветов. Дерево знало, что время пришло, — все в мире знало об этом — и оно склонило свои ветви и осенило ими величие царицы Майи; земля внезапно породила тысячи цветов для мягкого ложа, а соседняя скала брызнула струей прозрачной воды для омовения. И она безболезненно произвела на свет сына, на котором видны были в совершенстве все тридцать два знака святого рождения.

Великая весть об этом событии достигла дворца.

Но когда явился раскрашенный паланкин для перенесения его в дом, носильщиками оказались четыре стража земли, сошедшие с высот горы Сумеру — владыки., записывающие на железные скрижали все деяния людей: дух востока, чье воинство блещет серебряными плащами и жемчужными щитами; дух юга со своими кумбхандами, всадниками на синих конях с сафирными щитами: дух запада со свитой нагов, на багряных конях и с коралловыми щитами; дух севера, окруженный своими якшами, облеченными в золото, на желтых конях и с золотыми щитами.

Все эти могущественные боги сошли на землю и взялись за паланкин, приняв образ и одеяние простых носильщиков. В этот день боги ходили среди людей, хотя люди не знали о том.

Небо было исполнено радостью, оно знало счастье земли, оно знало, что Будда возродился.

Но царь Суддходана не знал о том.

Предзнаменования тревожили его, пока снотолкователи не объяснили, что должен родиться земной властитель Чакравартин, могущественный властитель из тех, что являются по одному в тысячелетие. Семь даров получит он: чакраратну, божественный метательный диск; драгоценный камень асваратну; гордого коня, попирающего облака; белоснежного слона, созданного носить царя; искусного государственного мужа; непобедимого военачальника; наконец, истриратну, жену несравненной красоты, превосходную, утреннюю зарю. И когда царь узнал про эти дары и увидел дивного младенца, повелел он, устроить в городе великое празднество. Все дороги были исправлены, улицы окроплены розовой водою, деревья: украшены фонарями и флагами, для потехи народа созваны фокусники, фехтовальщики, колдуны, канатные плясуны, пращники, танцовщицы в блестящих нарядах с колокольчиками, звеневшими как веселый смех, вокруг их неутомимых ног; потом маски в оленьих и медвежьих шкурах, укротители тигров, борцы, ловцы перепелов, барабанщики, дудочники, по данному знаку возбуждающие зрителей к веселью.

Много купцов собралось из дальних, стран, и все принесли богатые дары на золотых подносах: драгоценные шали; благовонные масла; нефрит; сандальное дерево; небесно-голубую бирюзу; ткани, столь тонкие, что, сложенные в 12 раз, они, не закрывали лица от нескромных взоров; одежды, вышитые жемчугом. Подвластные города прислали царю дани, и все называли царевича Савартхасид («преуспевающий») пли, кратко, Сиддхартха.

Среди чужестранцев пришел святой седовласый старец, Асита, один из тех, чье ухо, давно закрытое для всего земного, внимало лишь небесным звукам. Молясь однажды под, деревом, он услышал песни богов, приветствовавших, рождение Будды. Долгая жизнь и подвиги воздержания умудрили его, вид его внушал такое почтение, что когда он приблизился, царь приветствовал его, а царица Майя велела положить младенца к святым ногам его. Но, увидев царевича, старец воскликнул: «Нет, не так, царица!» И восемь раз преклонил, он изможденное лицо свое до самой земли и сказал: «Младенец, я поклоняюсь тебе! Ты — он! Я вижу розовый свет, вижу знаки на ногах, вижу на мягких его волосах завиток Свастики, вижу тридцать два главные священные знака и восемь меньших. Да, ты — Будда. Ты возвестишь закон и принесешь спасение всем, которые познают этот закон. Но я не услышу твоей проповеди, я, давно жаждавший смерти, скоро умру, но всё-же я видел тебя! О, царь! Узнай, это цветок на дереве человечества, который в, мириады лет расцветает лишь один раз, но, расцвев, наполняет всю Вселенную благоуханием мудрости и сладкими медом любви. От твоего царского корня возрос небесный лотос! Благословен твой дом! Но счастье его не полно! Из-за этого мальчика меч пронзит сердце твоё. Ты, кроткая царица, ради рожденного тобою стала сокровищем для всех богов и людей, ты слишком свята для новых страданий, а жизнь есть страдание, и потому через семь дней ты достигнешь безболезненного конца всех мук!

Всё сбылось, как сказал старец. На седьмой вечер царица Майя уснула с улыбкою на устах и не проснулась больше: с радостью переселилась она в небо Трайя-стринш[1], где бесчисленные боги поклоняются ей и окружают своими заботами лучезарную мать.

Для ребенка же нашлась кормилица царевна Магапражапати. Молоком ее груди питался тот, чьи уста, чье слово служит утешением миров.

Когда отрок достиг восьми лет, заботливый царь решил обучить его всему, что должен знать царский сын. Он все еще страшился сделанных ему предсказаний о чудесах, о славе и страданиях, ожидающих Будду. Поэтому, собрав вокруг:, себя всех своих советников, он их спросил:

— Скажите, кто всех мудрее? Кто может научить сына моего всему, что надлежит знать царевичу?

Каждый из них сказал ему:

— Царь! Всех мудрее — Висвамитра. Он проник всех глубже в тайны писания, он всех превосходит ученостью, знанием ремесел и всем прочим.

Висвамитра был призван и выслушал приказ царя. И вот, в благоприятный для начала учения день, взял царский сын доску из красного сандального дерева, украшенную драгоценными камнями и усыпанную пылью наждака, взял ее, взял трость и стал, скромно опустив глаза, пред мудрецом.

И мудрец сказал ему:

— Дитя, напиши вот это!

И он медленно произнес: «Гайятри» — стих, который могут слышать одни лишь высшие по рождению.

— Ачарья, я пишу, — кротко сказал царевич.

Быстро вывел он по пыли святой стих, изобразил не одним, а многими начертаниями священный стих: Нагри и Дакшин, Ни, Мангаль, Пуруша, Ява, Тирти, Ук, Дарад, Сикьяни, Манна, Мадьачар; начертил его и на языке образов, и на языке знаков, на языке пещерных людей и приморских жителей, на языке поклонников живущих под землею змей и на языке поклонников огня и поклонников солнца, и на языке магов, и на языке горных жителей. Все различные письмена различных народов изобразил он своею тростью и прочел стих учителя на языках всех народов. И сказал Висвамитра:

— Довольно, перейдем к цифрам! Повторяй за мной, считай так, как я буду считать, пока дойдем до Лакх[2]: один, два, три, четыре, затем десятки, и сотни, и тысячи.

И вслед за ним назвал отрок единицы, десятки, сотни и не остановился на круглом лакхе; нет, он шептал дальше, до тех чисел, которыми можно счесть все, начиная от зерен на поле и до самой мелкой песчинки.

Потом он перешел к катхе, к счету звезд ночных, к кати-катхе, счету морских капель, и далее к счету песчинок Ганга и к счету, единицами которого изображается весь песок десяти лакх Ганга. Затем пошли еще более громадные числа: сумма всех дождевых капель, которые, при ежедневном дожде, упадут на всю вселенную в течение десяти тысяч лет, и, наконец, число, при помощи которого боги вычисляют свое прошедшее и будущее.

— Хорошо, — сказал мудрец, — если ты, благородный царевич, знаешь все это, то не научить ли мне тебя измерению длины?

— О, Ачарья! Будь милостив, — смиренно отвечал отрок, — выслушай меня: десять параманусов составляют парасукшну, десять же парасукшн образуют трасарену, а десять трасарен — одну пылинку, играющую в луче солнца; семь пылинок равняются кончику усика мыши; десять кончиков усика мыши образуют ликью, десять же ликий — юку, а десять юк равняются сердцевине ячменного зерна, что семь раз уложится в перехват туловища осы; затем идет зерно манго, затем зерно горчицы и далее зерно ячменя; десять зерен ячменя равняются суставу пальца; двенадцать суставов составляют пядень; затем идет локоть, жезл, длина лука, длина копья; длина лука, взятая двадцать раз, называется «вздохом» и показывает пространство, какое может пройти человек, набрав воздух в легкие и ни разу не выдохнув его; сорок вздохов составляют округ; четыре округа равняются иожане. И, о учитель, если желаешь, я пересчитаю, сколько атомов может уместиться в иожане от одного ее конца до другого?

И затем, молодой царевич, ни мало не колеблясь, правильно определил сумму всех этих атомов. Но Висвамитра уже слушал, преклонив голову перед отроком.

— Ты, — вскричал он, — должен быть учителем своих учителей! Не я гуру, а ты! Я преклоняюсь пред тобой, о царевич! Ты захотел учиться у меня только для проявления присущего тебе познания, не нуждающегося в помощи книг и совмещающегося с почтительным отношением к старшим!

И в самом деле, господь Будда выказывал почтение к своим учителям, хотя превосходил мудростью всех их. Речи его были смиренны и притом всегда разумны; вид величествен, хотя и кроток. Скромный, терпеливый, добродушный, он в то же время не знал страха. Смелее всех своих товарищей мчался он на коне за робкими газелями; всех быстрее несся он в своей колеснице по дворам дворца. Но среди веселой охоты юноша часто останавливался и давал возможность травимому зверю скрыться; на скачке он, почти выиграв приз, вдруг задерживал коня, если замечал, что усталость животного была чрезмерна, или что проигрыш может огорчить соперников, или если случалось, что какая-нибудь новая мысль внезапно овладевала его умом. С годами сострадание все более и более росло в душе господа нашего: так из двух мягких листков вырастает большое дерево, широко распространяющее свою тень. А между тем царский сын знал только по имени печаль, горе, слезы, — все что цари никогда не испытывают и никогда не могут испытать.

Но вот в один весенний день над царским садом пролетала стая белых лебедей, направляясь к северу, к Гималаям, чтобы там свить себе гнезда. Прекрасные птицы сзывали друг друга песнями любви, и вся белая стая неслась к снежным вершинам, куда влекла ее любовь. Двоюродный брат царевича, Девадатта, натянул лук и пустил стрелу, которая попала прямо под могучее крыло лебедя, летевшего впереди стаи, широко расправив крылья в голубом просторе небес. Он упал, и ярко-красные капли крови обагрили белые перья на том месте, куда попала злая стрела. Увидев это, царевич Сиддхартха осторожно взял птицу и положил ее себе на колени: он сидел в это время на скрещенных ногах, как сидит обыкновенно господь Будда. Ласками прогнал он страх прекрасной птицы, привел в порядок смятые перья ее, успокоил трепетавшее сердце, тихо гладил ее ладонью, нежной, как еле распустившийся листок райской смоковницы. Левая рука его держала лебедя, а правою он вытащил смертоносную сталь из раны и положил на нее свежих листьев и целебного меду. Чувство боли было до тех пор еще так неизвестно мальчику, что он из любопытства вонзил себе в руку острие стрелы; укол заставил его содрогнуться, и он, со слезами на глазах, стал снова ухаживать за птицей.

Но вот подошел слуга и сказал:

— Мой князь убил лебедя, который упал среди этих розовых кустов. Он велел мне просить тебя прислать ему птицу. Пришлешь ли ты ее?

— Нет, — отвечал Сиддхартха, — если бы птица была мертва, ее следовало бы отослать тому, кто убил ее. Но лебедь жив. Мой брат убил только божественную силу, действовавшую в белом крыле.

В ответ на это Девадатта сказал:

— Дикая птица, живая или мертвая, принадлежит тому, кто ее подстрелил. Пока она летала в облаках, она никому не принадлежала, раз она упала — она моя. Милый брат, отдай мне мою добычу!

Сиддхартха прижал шею лебедя к своей нежной щеке и торжественно произнес:

— Нет! Я говорю — нет! Птица мне принадлежит! Она первая из мириады существ, которые будут моими по праву милосердия, по праву любви! По тем чувствам, которые волнуют меня теперь, я знаю, что я буду учить людей состраданию, я буду предстателем всего безгласного мира, я остановлю поток страдания не для одних только людей. Но если ты, князь, не согласен со мною, отдадим наш спор на решение мудрецов и подождем их приговора!

Так и было сделано. Полное собрание совета обсуждало их спор: один высказывал одно мнение, другой — другое; наконец, поднялся никому неизвестный священнослужитель и произнес:

— Если жизнь имеет цену, то живое существо должно бы принадлежать тому, кто спас его жизнь, а не тому, кто намеревался убить его; убийца губит и уничтожает жизнь, милосердный поддерживает и охраняет ее. Отдайте же ему птицу!

И все нашли этот приговор справедливым.

Но когда царь стал искать мудреца, чтобы поклониться ему — он исчез: кто-то видел только, как змея выскользнула из комнаты.

Боги часто являются таким образом среди людей.

Так господь Будда положил начало своим делам милосердия.

До этой минуты царевич видел страдание только один раз: страдание подстреленной птицы, которая, впрочем, скоро выздоровела и весело вернулась к родной стае.

Но вот однажды царь сказал ему:

— Пойдем, мой дорогой сын, полюбуйся красотою весны, посмотри на усердие, которое прилагают люди к обработке плодоносной земли для того, чтобы она поделилась с пахарем своими дарами; посмотри на мои поля, — они будут твоими, когда для меня запылает костер — как они дают всякому пищу и наполняют житницы царя. Весна хороша своими свежими листьями, зеленою травою, яркими цветами, песнями этой рабочей поры.

И они отправились туда, где зеленели сады и шумели ручьи, туда, где тучную почву вспахивали тяжелые плуги, запряженные быками, на могучих плечах которых скрипели ярма. Плодоносная красная глина приподнималась и падала длинными, мягкими волнами вокруг плуга, тогда как работник ставил на него обе ноги, стараясь провести борозду сколь возможно глубже. А из-за пальм слышалось журчанье воды в роднике, и всюду, где протекал ручей, благодарная земля окаймляла его берега благоуханными цветами и стройными стеблями душистого тростника. Дальше виднелись сеятели, вышедшие сеять. В чаще весело щебетали птицы, сплетавшие себе гнезда. Рощи кишели мелкими животными — ящерицами, пчелами, жуками, пресмыкающимися, и все они наслаждались весною. Колибри блистали среди ветвей манго, пестрый рыболов носился над прудом, белые цапли гордо шагали по лугу, ястребы кружились в воздухе, павлины летали вокруг расписанного храма, сизые голуби ворковали на берегу ручья, а из отдаленной деревни барабанный бой сзывал народ на свадебный пир.

Все говорило о мире и довольстве, царевич видел это и был доволен.

Но вот, присмотревшись ближе, он заметил шипы на розах жизни. Он заметил, как загорелый крестьянин обливается потом, чтобы заработать плату, как он изнемогает, чтобы купить себе право жить, как он в знойные полуденные часы погоняет большеглазых быков и колотит их палкою по бархатистым бедрам; он заметил, что ящерица ест муравьев, а змея — ящериц; что змеи и ящерицы, в свою очередь, служат пищею коршуну; что рыболов отнимает добычу у зимородка, что балабан гоняется за соловьем, а соловей — за пестрокрылыми бабочками; что всюду всякий убивает убийцу и сам становится жертвой убийцы; что жизнь питается смертью.

Под красивою внешностью скрывается всеобщий свирепый, мрачный заговор взаимного убийства, все им охвачены от червя до человека, который убивает себе подобных. Когда он увидел все это: и голодного пахаря, и усталого быка с шеей, истертой ярмом, и общую жажду жизни, вынуждающую все живое к дикой борьбе, тогда вздохнул он глубоко.

— Неужели это, — сказал он, — та счастливая земля, которую вы хотели мне показать? Каким тяжелым потом омочен хлеб земледельца! Как утомительна работа вола! Какую ожесточенную войну ведет в лесу и сильный, и слабый! Сколько битв происходит и в воздухе! Даже вода не может служить убежищем! Отойдите от меня на время, дайте мне обдумать все то, что я теперь узнал!

Сказав это, сел милостивый господь Будда под деревом Джамбу, сел, скрестив ноги так, как его обыкновенно изображают на священных статуях, и начал в первый раз размышлять о страданиях жизни, об их источниках и о средствах помочь им. Сердце его наполнилось столь великим состраданием, столь широкою любовью ко всему живущему, столь страстным желанием облегчить общую скорбь, что силой этой любви, этого желания дух его перешел в состояние экстаза, и юноша очистился от всякого смертного ощущения и сознания и достиг, таким образом, «дхьяны», первой ступени на пути спасения.

В этот час пролетали пять священных духов (риши); крылья их затрепетали, когда они приблизились к дереву.

— Какая высшая сила заставляет нас уклониться с пути? — вопрошали они друг друга.

Духи чувствуют силу богов и святое присутствие чистых. И, взглянув вниз, увидели они Будду, увенчанного сиянием розовых лучей и погруженного в мысль о спасении мира. И услышали они голос бога, хранителя леса:

— Риши, это спаситель мира! Спуститесь на землю и поклонитесь ему!

И лучезарные спустились, сложили крылья и пропели ему хвалебную песнь. Затем они снова поднялись и понесли богам благую весть.

Царь послал слугу искать царевича, и он нашел его по-прежнему погруженного в размышление, хотя полдень уже прошел, и солнце быстро склонялось за горы запада.

Все тени передвинулись, но тень дерева Джамбу оставалась недвижной и осеняла его, не давая косым лучам солнца коснуться священной главы.

И слуга, видевший это, услышал из розового куста:

— Не троньте царевича! Пока тень печали не оставит сердца его, моя тень не двинется с места!