Свет Азии

КНИГА СЕДЬМАЯ

Печально жил эти долгие годы царь Суддходана среди своих верных сакьев, томясь желанием снова увидеть сына, услышать его голос.

Печально жила в эти же годы и прекрасная Ясодхара — вдова живого мужа, не зная никаких радостей жизни, оплакивая своего повелителя-царевича.

При всяком, известии о вновь появившемся отшельнике, встреченном в дальних странах вожатыми верблюдов или продавцами, выбирающими ради выгоды мало посещаемые дороги, царь посылал гонцов, привозивших ему рассказы о каком-нибудь святом мудреце, жившем уединенно, вдали от родины; но никто ничего не говорил о нем, венце славнейшего рода Капилавасту, о нем — гордости и надежде царя, предмете любви нежной Ясодхары, — никто ничего не знал о нем — далеком страннике, забывшем теперь, быть может, свою родину, изменившемся или умершем.

Но вот однажды во время праздника Васанты[15], когда серебристые ветви появляются на деревьях манго и вся земля облекается в весенние одежды, царевна сидела в саду, на берегу светлой реки, блестящие струи которой, окаймленные цветами лотоса, так часто отражали в прежние счастливые дни их сплетающаяся руки, их губы, ищущие поцелуя. Глаза ее были красны от слез, нежные щеки исхудали, прелестные губы приняли страдальческое выражение; роскошные волосы были крепкозавязаны и спрятаны по обычаю вдов; она не носила украшений, никакой драгоценный камень не служил застежкой грубого траурно-белого платка на груди ее. Тихо, болезненно передвигались эти маленькие ножки, которые прежде, со скоростью газели, устремлялись на его любовный призыв. Ее глаза, эти светочи любви, которые сияли, как солнце, прорывающее густую тьму, освещая тишину ночи дневным блеском, потухли теперь и, вечно скрытые под сенью шелковых ресниц, блуждали бесцельно, едва замечая признаки приближающейся весны. В одной руке она держала вышитый жемчугом пояс, — пояс Сиддхартхи, сохраненный ею с той самой злополучной ночи — ночи его бегства (о горькая ночь! Мать печальных дней! Когда же верная любовь была так безжалостна к любви, разве только, когда не хотела ограничить любовь одною жизнью?) — другою рукою она вела своего маленького божественно-прекрасного сына, залог, оставленный ей Сиддхартхою, — семилетнего Рагулу, который весело бежал рядом с матерью, радуясь весенним, едва начинавшим распускаться, цветам.

Они остановились на берегу пруда, поросшего лотосом, и Рагула, смеясь, кормил голубых и красных рыбок, бросая им зерна рису, а она печальными глазами следила за улетавшею стаею журавлей.

— О вы, пернатые созданья, — говорила она, — если вы в своих странствиях встретите место, где скрывается он, дорогой моему сердцу, скажите ему, что Ясодхара умирает от желания коснуться его руки, услышать одно слово из его уст!

Так гуляли они, мать и сын, он — играя, она — вздыхая, когда к ним приблизились придворные девушки.

— Великая царевна, — сказали они, — чрез южные ворота приехали купцы из Хастинпура, Трипуша и Бхаллук; это — почтенные люди, они много путешествовали и теперь идут от самого берега моря; они привезли замечательно красивые материи, затканные золотом, стальные с золотой насечкой клетки, кованные чаши, вещи из слоновой кости, пряности, лекарства, неизвестных птиц, разные сокровища дальних стран. И еще они привезли то, что дороже всего остального: они видели его — владыку твоего и нашего — надежду всей страны — Сиддхартху! Они видели его лицом к лицу, они преклонили пред ним головы, они поднесли ему дары: он достиг всего, что было предсказано, он стал, учителем мудрецов, всепрославленным, святым, великим, Буддою; он освободит людей и спасет всякую плоть своими кроткими речами, своим милосердием, всеобъемлющим как небо! И, внемли! — по их словам, он направляется сюда!

Кровь радостно взыгралась в жилах Ясодхары, как воды Ганга, когда горные снега начинают таять у его истоков; она захлопала в ладоши, засмеялась, и слезы радости засверкали на ее ресницах.

— О, позовите скорей этих купцов, — вскричала она, — позовите их в мою горницу! Как жаждет воды пересохшее горло путника, так жаждут уши мои упиться их благословенным вестями! Идите, приведите их, скажите им, что если они рассказывают правду, я наполню их мешки золотом и драгоценными камнями, которым позавидуют цари!.. Приходите и вы, девушки, я и вас награжу, если можно выразить дарами благодарность моего сердца!

Купцы вошли в увеселительный дворец в сопровождении любопытных служанок. Осторожно ступали она разутыми ногами по дорожкам, усыпанным золотом, и удивлялись роскоши царского жилища; когда, раздвинув складки занавеси, они очутились в комнате царевны, на встречу им прозвучал, как очаровательная музыка, нежный и нетерпеливый голос.

— Вы приехали издалека, почтенные господа, и вы, говорят, видели моего царевича, вы даже покланялись ему, так как он сталь Буддою, всеми почитаемым, святым спасителем людей, и он теперь будто бы направляется сюда. Скажите! Если слова ваши окажутся истинными, вы будете приняты как друзья в моем доме, как дорогие, желанные гости.

В ответ сказал Трипуша:

— Мы видели святого учителя, царевна! Мы припадали к ногам его, ибо тот, кто перестал быть царевичем, является ныне более великим, чем царь царей. Под древом Бодхи, на берегу Фальгу свершилось то, что спасет мир, свершилось чрез его посредство — им, другом всех, владыкою всех. Твоим другом, твоим царевичем, великая царевна! Благодаря твоим слезам люди получат то благо, которое низведет на них слово учителя. Знай, он теперь стал превыше всякого зла, он, подобно богу, недоступен земным страданиям, он сияет вновь открытой, лучезарной, светлой истиной! Он шествует из города в город, поучая людей следовать тому пути, который ведет к миру; — и сердца людей следуют по стопам его, как листья, сгоняемые ветром, как овцы за своим пастырем! Мы сами слышали близ Гайи, в зеленой роще Тчирника, его чудные речи и преклонились пред ним. Он придет сюда, прежде чем падут первые дожди!

Так повествовал он, и Ясодхара от радости едва владела собой, едва могла проговорить:

— Будьте благословенны вы отныне и во веки веков, дорогие друзья, принесшие столь радостную весть! Но не знаете ли вы, как совершилось это великое событие?

Тогда рассказал Бхаллук то, что знали соседние жители о страшной борьбе той ночи, когда воздух омрачился от адских теней, и земля содрогалась, и воды поднимались от ярости Мары. И о том, какое лучезарное утро настало вслед за ночью, о том, как оно сияло восходящею надеждою для человечества, и как учитель радовался, сидя под древом.

Он радовался, но все-таки мысль о том, что он достиг безопасного берега истины, освободясь от всех бурь сомнений много дней лежала золотой тяжестью на сердце его: «Как могут, — думал Будда, — люди, подвластные своим грехам, приверженные к обманчивым призракам чувств и из тысячи источников жадно пьющие заблуждения, как могут они, не имеющие разума, чтобы видеть, и силы, чтобы разорвать чувственные сети, оплетающие их, как могут они принять двенадцать нидан и Закон, всех освобождающий, всем служащий на пользу; ведь и птица в неволе часто не решается вылететь из открытой клетки». И вот, мы едва не лишились плодов великой победы, так как Будда, ступив на путь истины, считал его слишком тяжелым для ног смертных и хотел идти по нему один, без последователей. Долго колебался и размышлял наш милосердый учитель; но в этот час вдруг раздался резкий голос, точно вопль земли, стонущей в муках родов.

«Наверное погибла я и мои создания»!

Затем молчание, и потом молящий вздох, принесенный западным, ветром:

«Святейший, да провозгласится твой великий Закон»!

Тогда решил учитель дать плоть своему провидению и обдумал, кто должен услышать его теперь же и для кого время это настанет в будущем; так всеведущее солнце, скользя по заросшему лотосом пруду, знает, какой цветок распустится под его лучами и какой еще не дорос до цветения; затем он произнес с божественной улыбкой:

«Да, я пойду на проповедь! Кто хочет меня слушать, пусть тот и поучается закону»!

Дальше купцы рассказали, что Будда через горы прошел в Бенарес и там открыл истину пяти святым мужам. Он возвестил им упразднение возрождений и установление судьбы людей исключительно их прошлыми деяниями, объяснил, что нет иного ада, кроме созданного самим человеком; нет неба настолько высокого, чтобы не мог достигнуть его тот, чьи страсти могли быть превзойдены. Это было в пятнадцатый день Вайшия, после полудня, и в эту ночь светила полная луна. Из пятерых риши, принявших четыре истины, вступивших на стезю, первый был Каундипья, потом Бхадрака, Асваджит, Бассава и Маханама. Кроме пяти отшельников у ног Будды сидел царевич Ясад с пятьюдесятью пятью благородными юношами; они слушали святую проповедь учителя, они преклонились пред ним и последовали за ним, ибо всякий, кто слышал его, почувствовал мир в душе, узнал, что близится новая жизнь для людей; так внезапно появляются цветы и травы среди песчаной пустыни, когда там заструится вода. Говорят, что наш учитель послал проповедовать стезю этих шестьдесят первых учеников. освободившихся от страстей, достигших совершенства в самообуздании; сам же высокочтимый направился к югу от Бенареса и Исипатана в Яшти, во владения царя Бимбисары, где он учил много дней; после этого царь Бимбисара и весь народ его уверовал, научился закону любви и жизни по закону. Бимбисара отдал учителю в дар, омыв водою руки Будды, бамбуковый парк — Велувану, в нем есть и реки, и пещеры, и прелестные рощи; царь велел поставить в нем камень со следующею надписью: «Поддерживание течения и причины жизни объяснено нам татхагатою. Избавление от страданий открыто нам нашим учителем». В этом же саду, по словам повествователей, происходило большое собрание. Учитель проповедовал как мудрец и власть имеющий, привлекая души всех слушателей; девятьсот человек, облачились в желтые одежды, точно такие, как носит сам учитель, и пошли распространять его учение. Вот каким изречением закончил он свою проповедь: «Зло умножает долг, который надлежит уплатить; добро избавляет и выкупает; избегай зла, следуй добру, имей власть над собою! В этом и состоит путь к спасению!».

Когда купцы кончили свой рассказ, царевна осыпала их благодарностью и дарами, пред которыми побледнели бы алмазы.

— А по какой дороге направился владыко? — спросила она.

— От здешних городских ворот до Раджагрихи шестьдесят иожан, оттуда идет хорошая дорога через Сону и через горы. Наши волы прошли ее в один месяц, делая всего по шести косс в день.

Узнав об этом, царь избрал из числа своих придворных девять отдельных посольств и на на хороших лошадях разослал их в разные страны, повелев каждому отдельному послу высказывать от его имени нижеследующее: «Царь Суддходана, приблизившийся к погребальному костру на семь тяжелых лет, во время которых он не переставал тосковать по тебе, просит сына своего вернуться домой, к престолу и опечаленному народу, иначе он умрет, не увидев более лица твоего». Ясодхара также послала девять верховых и велела им сказать царевичу:

«Царевна твоего дома, мать Рагулы, жаждет увидать лице твое, подобно тому, как цветок лунной травы, распускающийся лишь ночью, томится по сиянию месяца. Если ты нашел более, чем потерял, она хочет иметь свою долю в найденном, долю Рагулы, а в особенности хочет иметь тебя самого».

Сакийские князья, избранные послами, не теряя времени отправились в путь, но случилось так, что каждый из посланных вступил в Бамбуковый парк в то самое время, когда Будда проповедовал свое учение; услышав его, каждый из них утрачивал память о том, что должен был сказать, забывал о царе и его поручении, забывал даже о печальной царевне; каждый жадно смотрел на учителя, всем сердцем слушал его речь, полную милосердия, величия, совершенства, чистоты, речь, слетавшую с его священных уст и всех просвещавшую.

Подобно пчеле, вылетавшей за сбором меда и видящей рассеянные по равнине цветы могра, наполняющие воздух сладким благоуханием, и устремляющейся к их нектару без заботы о том, достаточно ли меду в улье или нет, близится ли ночь, наступает ли гроза, так и послы, услышав слова Будды, забыли цель своего приезда и, не думая ни о чем, смешались с толпою, следовавшей за учителем. Тогда царь послал Удайи, главного из своих придворных, вернейшего слугу и товарища Сиддхартхи в прошлые более счастливые дни; он, подходя к парку, сорвал несколько хлопьев с хлопкового куста и заткнул себе ими уши: благодаря этому он избавился от общей опасности и мог передать поручение царя и царевны.

Выслушав его, учитель смиренно склонил голову и сказал при всем народе:

— Конечно, я приду! Это — мой долг и мое желание! Всякий должен оказывать уважение тем, кто дал ему жизнь и вместе с этим средство не жить и не умирать больше, но спокойно достигнуть благословенной Нирваны, если он сохранит закон, очистится от прежних пороков и не приобретет новых, если он будет совершен в любви и в милосердии. Скажи царю, скажи царевне, что я отправляюсь к ним!

Когда решение это стало известно жителям белой Капилавасту и соседних деревень, они приготовили все к встрече царевича. Около южных ворот раскинут был великолепный шатер. Между увитых цветами столбов развевались широкие складки шелковой красной и зеленой материи, затканной золотом. Дороги устланы были душистыми ветвями манго и нима, облиты благовониями жасмина и сандального дерева. Всюду развевались флаги, заранее отдано было повеление о числе слонов с серебряными седлами и позолоченными клыками, которые должны были ждать царевича на берегу, и о месте, откуда должен раздаться барабанный бой и крик: «Сиддхартха едет!» Указано было и то место, где сановники сойдут с коней и поклонятся ему и где танцовщицы начнут с пением и танцами бросать цветы, так чтобы конь его шел по колено в розах и благовонных травах. Все улицы должны были принять нарядный вид; в городе должны были раздаваться музыка и крики радости.

Таковы были приготовления, и каждое утро все с нетерпением прислушивались, не раздается ли барабанный бой, извещающий, что «он едет!».

Но он не появлялся.

Ясодхара, мучимая нетерпением, отправилась в носилках к городским стенам, туда, где возвышался роскошный шатер.

Прелестный сад — Нигродха, осененный кудрявыми финиковыми пальмами и другими красивыми деревьями, расстилался вокруг; он был изящно расположен и веселил взор своими извилистыми дорожками и коврами своих цветов и плодов. Южная дорога шла мимо его полян; с этой стороны глаз путника, проходившего по ней, останавливался на зелени и цветах, а с другой, противоположной — на убогих лачугах, в которых жил пригородный, бедный, выносливый люд низкого происхождения, не смевший своим прикосновением осквернять кшатриев и жрецов Брахмы. И эти бедняки также с нетерпением ждали его прихода: они до рассвета бродили по дороге и влезали на деревья, заслышав вдали крик слона или бой барабана, призывающего во храм; видя же, что никого нет, они принимались за какие-нибудь работы, предназначавшиеся для встречи царевича: мыли каменные ступени перед домами, поправляли флаги, плели венки из перистых фиговых листьев и украшали ими изваяния Лингама, заменяли вчерашнюю зелень па арках новою, свежею и обращались ко всякому прохожему с вопросами о всеми ожидаемом, великом Сиддхартхе.

Все это замечала царевна, устремляя полные любви и томления глаза на южную долину, прислушиваясь подобно им, не принесут ли прохожие каких вестей с дороги. И вот увидала она на этой дороге тихо приближавшегося путника, с обритой головой, в желтой одежде, в поясе отшельника, с глиняной чашей в руках; эту чашу он смиренно протягивал у дверей каждой хижины, принимая всякое подаяние с кроткою благодарностью и также кротко проходя мимо тех, кто ничего не давал.

Его сопровождали еще двое, подобно ему также облеченные в желтые одежды: но он, несший чашу, казался таким величественным, выступал вперед такою твердою поступью, распространял вокруг себя нечто столь благодатное, глядел на всех такими кроткими, святыми очами, что некоторые из подававших ему милостыню с благоговением глядели на него, другие почтительно кланялись, иные бежали за новыми дарами, досадуя на свою бедность.

Мало-помалу за ним вослед собралась целая толпа детей, мужчин и женщин, они шли, тихо спрашивая друг друга:

— Кто это? Кто? Он не похож на риши! — Но когда он подошел близко к шатру, шелковая занавесь поднялась, и Ясодхара бросилась на дорогу без покрывала, с криком:

— Сиддхартха! Владыко!

Слезы текли из глаз ее, она охватила его руками, а потом, рыдая, упала к ногам его.

Впоследствии, когда царевна вступила уже на путь спасения, у Будды спрашивали, почему он, давший клятву отказаться от всех земных страстей и от нежного, как цветок, всепокоряющего прикосновения женской руки, почему он допустил заключить себя в объятия, учитель отвечал:

— Великий должен переносить любовь малого, чтобы легче возвысить его. Старайтесь, чтобы никто из вас, освободившись от уз, не огорчал связанных душ, величаясь своей свободой. Вы тогда скорей можете считать себя свободными, когда будете распространять свою свободу терпеливым воздействием, мудрою кротостью. Три ступени трудных испытаний приводят к спасению Бодхисаттв— тех, кто берет на себя руководительство и помощь в этом темном мире: первая называется «намерение», вторая «попытка», третья «познание». Знайте, я жил в период «намерения», я желал добра, искал мудрости, но глаза мои были закрыты. Сочтите все серые семена на том куске клещевины: вот столько лет тому назад я жил в образе купца Рама на южном берегу, против Цейлона, близь тех мест, где ловится жемчуг. В это далекое время Ясодхара жила со мною в нашей деревне, на берегу моря; она была так же нежна, как и теперь, и звали ее Лукшми. Я помню, как я покидал дом, уезжая в видах заработка для поправления нашего убогого положения. Она с горькими слезами просила меня не расставаться с нею, не подвергаться опасностям на суше и на море. «Как можно, любя, покидать любимое?» — вздыхала она. Но я решился. Я поехал в пролив, я вытерпел бурю, разные опасности, страшную борьбу с водяными чудовищами, я мучился днем и ночью, обыскивая морские волны и, наконец, нашел жемчужину, чудную, подобную луне, такую, за которую цари не пожалели бы всех своих сокровищ. Тогда я с радостью направился назад в свои горы, но в это время голод опустошал всю страну. Трудно было мне найти пропитание на обратном пути, и я едва добрался до дому, изнемогая от голода, тщетно скрывая в поясе мое белое морское сокровище. Дома не было пищи, и на пороге нашего жилища лежала та, ради которой я трудился, лежала безмолвно, умирая от голода. Тогда я возопил_: «если у кого-нибудь есть хлеб — вот вам целое царство за одну жизнь! Спасите мою жену и берите мою блестящую жемчужину!» — Тогда один из соседей принес свои последние припасы — и взял красивую жемчужину. Но Лукшми ожила и, возвращаясь к жизни, вздохнув прошептала: «ты в самом деле любишь меня!». Я хорошо распорядился с жемчужиной, продав, ее: я успокоил сердце и душу, не знавшие покоя, но те чистые жемчужины, которыми я владею теперь и которые я обрел в более глубоких волнах — двенадцать нидан и Закон — не могут быть ни проданы, ни уничтожены, — они должны сохранить свою совершеннейшую красоту и передаваться, как свободный дар. На сколько гора Меру выше кучи земли, нанесенной муравьями, на сколько капли росы, скопившиеся в следе ног бегущей лани меньше безбрежного моря, на столько мое тогдашнее сокровище ничтожнее настоящего, но любовь, которая стала обширнее, когда освободилась от оков чувственности, поступила разумно, отнесясь снисходительно к более слабому сердцу; таким образом нежная Ясодхара под влиянием кротости перешла на путь мира и благословения!

Когда царь услышал, что Сиддхартха возвратился обритый, в печальном одеянии нищего, что он протягивал чашу и просил подаяния у черни, гнев и горе вытеснили любовь из его сердца. Трижды плюнул он на землю, рвал свою сребристую бороду и затем вышел из дому в сопровождении трепещущих придворных. Нахмурясь, вскочил он на своего боевого коня, пришпорил его и гневно поскакал по улицам и переулкам города, среди удивленного народа, едва успевавшего вымолвить: «Вот царь! Кланяйтесь!» — а всадники уж с шумом пролетали мимо. При повороте к стене храма, около южных ворот, они встретили громадную толпу. Со всех сторон к ней притекали все большая и большая массы народа, пока дорога покрылась ими, двигавшимися вослед того, чей ясный взор встретил взгляд царя. Гнев отца не устоял против кроткого взора Будды, с почтением устремленного на его мрачное чело, против благородного смирения, с каким сын преклонил пред ним колени. Он не мог не чувствовать радости, видя царевича живым и здоровым, видя его в славе, превосходящей земной блеск, — в славе, принуждающей всех людей безмолвно и благоговейно идти за ним во след. И все же царь, обращаясь к сыну, воскликну л:

— Неужели должно было кончиться тем, что великий Сиддхартха возвращается в свое царство в рубище, с бритой головой, с сандалиями на ногах, выпрашивая пищу у низкого народа, — он, чья жизнь была подобна жизни бога! Сын мой! Наследник моего обширного царства! Наследник царей, которому стоило только протянуть руку, чтобы получить все, что могла дать земля, что могли доставить самые усердные слуги! Ты должен был явиться в наряде, приличном твоему званию, с блестящими шпорами и со свитою пеших и конных слуг. Взгляни! Все мое войско выстроено около дороги, весь мой город ждет тебя у ворот! Где же, скажи, прожил ты эти тяжелые годы, — годы скорби по тебе твоего венценосного отца? А она, та, которая жила здесь как вдова, забывая о всех радостях, не слыша ни единого звука песни или музыки, ни разу до сегодняшнего дня не надев праздничного одеяния, она во всей пышности своей златотканой одежды, должна приветствовать возвращение мужа — нищего, одетого в лохмотья! Сын мой! Чего ради случилось все это?

— Отец, — отвечал Будда, — таков обычай моего рода!

— В твоем роде, — сказал царь, — насчитывается сотня государей, но нет никого, кто поступал бы подобно тебе.

— Я говорю не о смертном роде, — отвечал учитель, — я говорю о невидимых предках и потомках, о Буддах, которые были и которые будут и один из которых — я, совершающий то же, что и они совершали; то, что происходить теперь, произошло и в давние времена: тогда также у этих ворот царь, в одежде воина, встречал своего сына в рубище отшельника, — сына, который силой любви и самообладания стал выше самых могущественных и державных владык и прежде, как и теперь, предопределенный свыше спаситель миров преклонялся, как преклоняюсь теперь я, и с почтительною нежностью, как исполнение долга сыновней любви, принес в дар первые плоды своих сокровищ. То же приношу тебе теперь и я!

Удивленный царь спросил:

— Какие же это сокровища?

Учитель кротко взял его за руку, и они пошли по улицам, покрытым благоговейным народом; царь и царевна шли подле него, и он объяснял им пути достижения мира и чистоты; — объяснял четыре высокие истины, заключающие в себе мудрость, подобно берегам, замыкающим море, и восемь правил, следуя которым всякий — царь или раб — может ступить на путь спасения, на совершенную стезю, имеющую четыре ступени и восемь законов — ту стезю, следуя которой всякий, знатный и простой, мудрый и неученый, мужчина и женщина, старец и юноша, рано или поздно освободится от колеса жизни и достигнет благословенной Нирваны. Так вошли они в ворота дворца, Суддходана с просветленным лицом упивался великими речами и собственными руками нес чашу Будды; новый свет загорался в прелестных глазах кроткой Ясодхары и засверкал в ее слезах. В эту ночь оба они — царь и царевна — вступили на стезю мира.