Свифт

В ПОИСКАХ

Ал. Дейч

БЫТЬ ирландцем в это печальное время значило быть гражданином второго сорта. Неудивительно поэтому, что Свифт всячески открещивался от того, что он ирландец. Он доказывал, что родился в Ирландии случайно, что он сын английских переселенцев. Ирландское народное движение за независимость, за освобождение от английских угнетателей тогда еще не вовлекало Свифта в свои ряды.

После того, как войска Вильгельма III разбили ирландских повстанцев, кладбищенская тишина воцарилась в Дублине. Замерла жизнь, затихла промышленность, разбежались студенты из университета.

Джонатан Свифт был вынужден оставить Ирландию и отправиться в Англию в поисках какого-нибудь подходящего занятия. Он уехал в Лейчестер к матери. Но что было делать там? Мать вела полуголодное существование, родные давали ей на жизнь всего лишь двадцать фунтов стерлингов в год.

Свифт, чувствуя в себе необычайную энергию, не находя ей применения в медвежьем углу, в который он попал, проводит время в чтении и в довольно невинном флирте с провинциальными девушками. Одной из них, Бетти Джонс, он даже прелагает выйти за него замуж. Его мать, опасается за будущее сына, она думает, что это легкомысленный шаг с его стороны. Напрасны материнские страхи. Бетти Джонс достаточно практична для того, чтобы не выходить замуж за непризнанного гения. Она удовлетворяется судьбой жены местного трактирщика.

В заботах о сыне мать Свифта вспомнила, что у нее есть знатная, хоть и дальняя родственница: жена известного государственного деятеля и дипломата при Стюартах, сэра Вильяма Темпля.

Современники характеризуют Темпля как фигуру, выдающуюся своей частностью и благородством. В век исключительной продажности, в пору диких религиозных преследований, низкопоклонничества и лицемерия, сэр Вильям Темпль был белой вороной и в лагере аристократии.

Дипломат, не мало посодействовавший успехам внешней политики. Стюартов, Тампль решил после долголетней государственной деятельности удалиться на покой. В сельском уединении, Вильям Темпль занимался чтением книг, увлекался классической литературой, считаясь большим эрудитом в этой области, и разводил редкостные цветы и растения.

По просьбе родственников он пригласил Джонатана Свифта к себе в Мур-Парк.

На первых порах Свифту было предложено небольшое жалование, всего 20 фунтов стерлингов в год, но при этом ему было предоставлено полное содержание.

Незавидным было положение Свифта в доме стареющего аристократа. Он по существу являлся кем-то вроде старшего камердинера. Ему приходилось читать вслух своему патрону, писать под его диктовку, вести счетные книги.

Общество, которое окружало Темпля, отнюдь не походило на среду, в которой до сих пор вращался молодой Свифт. В Мур-Парк приезжали за советом и помощью современные политики, придворные интриганы, знавшие, что новый король Вильгельм хорошо относится к Темплю, помня о тех услугах, которые оказывал ему английский дипломат во время его пребывания в Гааге на посту английского посла.

Лучшие представители литературы во главе с Джоном Драйденом, также охотно посещали резиденцию Темпля. Джонатан Свифт присутствовал при литературных спорах о преимуществах классической литературы перед современной. Драйден читал здесь свои драматические произведения по форме близкие французскому классицизму, по идеологии — защищавшие власть аристократии. Это был большой мастер стиля, придворный поэт крупного дворянства, рано покончивший с революционными настроениями своей юности и с реставрацией Стюартов быстро перешедший в лагерь враждебный пуританству и революции. Он был главой и руководителем молодого поколения поэтов. В лондонской кофейне Билля, где собирались литераторы его поры, все теснились у его стула, который зимой стоял у высокого камина, а летом — на балконе кофейни. Молодые писатели и любители литературы слушали настороженным ухом отзывы Драйдена о последней трагедии Расина или о каком-нибудь другом значительном явлении» Высшей наградой для молодого писателя было получить понюшку табаку из большой табакерки Драйдена.

На первых порах пребывания в доме Темпля самые радужные надежды окрыляли молодого Джонатана Свифта. Ему казалось, что именно отсюда, с расчищенных аллей обширного Мур-Парка откроется его победоносное вступление в жизнь. Он видел в мечтах, как из безвестного баккалавра, он превращается в властителя человеческих дум, в писателя, в политического деятеля.

Действительность изо дня в день разбивала эти мечты, доказывала их утопичность: ведь он все еще продолжал оставаться в унизительном положении слуги, который даже не допускался к столу.

Всю горечь своего положения у Темпля Свифт выразил уже много лет спустя в своем памфлете «Наставление челяди». Здесь за горькими шутками кроется большая автобиографическая правда.

Свифт начинает свой памфлет с правил, касающихся всякой челяди:

— Если заметите, что кто-нибудь из товарищей ваших надувает барина, старайтесь прикрыть его плутни, чтобы не заслужить прозвища наушника: единственное исключение должно делать в отношении господского любимца, к которому весь остальной дом питает справедливую ненависть; благоразумие повеливает сваливать все вины на этого любимца.

— Всегда принимайте сторону торговцев против своих господ; если вас посылают что-нибудь купить, отнюдь не торгуйтесь, а великодушно давайте, что спросят. Это приносит большую честь господам, да и вам может перепасть при этом в карман несколько шиллингов; если же барину приходится таким образом переплачивать, то примите в соображение, что ему легче чем бедному лавочнику перенести убыток.

— Никогда не приходите раньше, чем по третьему или четвертому. зову; только собаки бегут на первый свист; если же барин кричит «Эй, кто там»: то совсем не ходите — на кто, ответ никто.

— Убедительнейшим образом советую вам пребывать в согласии и единодушии; но прошу не искажать моих слов; ссорьтесь между собой, сколько угодно, только имейте всегда в соображении, что у вас есть общий враг, ваш барин, или барыня, против которых вам надо отстаивать общие интересы.

— Поверьте старому опытному человеку: кто по злобе к своему сотоварищу-сослуживцу передает барину какую-нибудь сплетню, тот не преминет погибнуть под бременем общего против него заговора.

— Все провинности Надо сваливать на комнатных собачек, любимых кошек, обезьян, попугаев, детей, на недавно отошедших слуг; этим вы и себя оправдываете, и избавляете своих господ от труда и беспокойства браниться.

В таком же духе дает наставление Свифт буфетчику, кухаркам, лакеям, кучерам, привратникам, горничным, нянькам, кормилицам, прачкам и гувернанткам.

Во всех наставлениях чувствуется оскорбленное самолюбие человека, чувствующего себя в униженном положении только потому, что он лишен дворянских титулов и богатства.

— Если за столом случиться быть какому-нибудь ничтожеству вроде капеллана, учителя или бедного родственника, и вы заметите, что барин и общество пренебрегают им (а этого никто так скоро не замечает и не соображает как слуги), то вам и лакею следует подражать примеру господ и прислуживать этому лицу на несколько степеней хуже.

— Будьте грубы и дерзки со всеми, особенно же с капелланом, горничной и вообще всякой высшей прислугой аристократического семейства; не придавайте большого значения получаемому время от времени пинку или встрепке, потому что в конце концов ваша наглость обратится в вашу же пользу и весьма возможно, что вы не замедлите, снять ливрею, облечь других в ваши собственные цвета.

Свифт в некоторых отношениях следовал этим, им же сочиненным советам. Он держал себя достаточно резко, порой пренебрегал своими обязанностями.

Темпль недостаточно оценил способности Свифта и отнесся к нему на первых порах несколько пренебрежительно. И с той, и с другой стороны наростало недовольство, которое рано или поздно, но неизбежно должно было привести к открытому разрыву.

Выручил случай. У Свифта начались признаки той болезни, от которой он впоследствии страдал всю жизнь. У него начались головокружения, он стал плохо слышать. Врачи посоветовали переменить климат, поехать на родину. Таким образом отъезд произошел без разрыва. Темпль даже дал ему письмо к секретарю вице-короля Ирландии.

Мало улучшилось Положение в Дублине за два года отсутствия Свифта. Блуждая по опустевшему, замершему городу, ища какого-нибудь применения, своим силам. Свифт уже не так дурно думал о Мур-Парке и его властителе.

Порой уже почти с сожалением вспоминал Свифт обширный парк Темпля, усаженный редкостными деревьями, изрезанными каналами по образцу Венеции и городов Голландии. Особенно же тоскливо было Свифту без огромной библиотеки Темпля, в которой он бывало работал по восьми часов в день, читая и перечитывая классиков, знакомясь с литературой и поэзией.

Когда Свифт покинул Мур-Парк, Темпль через некоторое время понял, чтó он потерял в молодом Джонатане. И он радостно согласился снова принять к себе Свифта, когда тот, не устроившись на родине, сделал шаг к возвращению.

Уже на ином положении был теперь Свифт в резиденции Темпля. Он стал доверенным лицом и секретарем. Темпль теперь обращался с ним уже не как с камердинером, а как с человеком, — которому можно поручать дела большой важности.

Удалившись от двора и активной политической деятельности, Темпль не переставал все же играть определенную роль в жизни страны. Он, правда, мало походил на тех беспокойных и суетных интриганов, которые плели друг другу козни в кулуарах английского парламента. Барственный эпикуреец, прославлявший холодность темперамента и выдержку, как высшую добродетель, Вильям Темпль отнюдь не был создан для сложных распрей боровшихся между собой ториев и вигов.

Нынешний король Вильгельм III, с которым Темпль сохранил близкие отношения еще со времен своего пребывания в Голландии, ценил Темпля и нередко обращался к нему за советам.

В первые же годы царствования Вильгельма III обнаружилось, что парламент отнюдь не склонен поступаться завоеванными правами, и, вопреки королевскому вето, проводил угодные ему законы. В таких случаях Вильгельм III иностранец, не знавший обычаев страны, искал помощи у Темпля, которому он очень доверял.

Жизнь у Темпля привела Свифта в соприкосновение с общественной деятельностью. Перед — ним проходили люди, вершившие судьбами Европы, он изучал острым глазом наблюдателя их характеры, манеры и убеждения. Все это давало богатейший запас знаний, которыми он впоследствии так искусно воспользовался. Едкая насмешка, свойственная его натуре, получала обильную пищу, когда он наблюдал контрасты между внутренним — ничтожеством проходивших перед ним людей и той огромной силой, которой они располагали.

В 1692 г. Свифт на короткое время отправился в Оксфорд. 5 июля того же года он получил — ученую степень магистра при Оксфордском университете.

Годы проведенные в культурном обществе Темпля, не прошли даром для Свифта. Экзаменаторы увидели в нем образованного и знающего человека.

Во время — пребывания в Оксфорде Свифт написал свои первые стихи. Это было подражание одам Горация и другим классикам.

Стихи Свифта не стяжали ему славы. Это были первые опыты гения, который не мог еще найти своего настоящего призвания.

Говорят, что Темпль и его жена, большие поклонники классицизма, поощряли молодого секретаря к писанию подобных произведений. ЗаТО Драйден без всякого сожаления окатил самолюбивого автора холодным душем, сказав ему просто: «Вы никогда не будете поэтом».

В обширном парке Темпля, в отдельном домике жила некая мистриос Джансон. Ее покойный муж был управляющим поместьем Темпля, а когда он умер, она осталась в домашнем штате Темпля в качестве экономки сестры Темпля, лэди Джиффард.

Когда Свифт во второй раз приехал в Мур-Парк и посетил мистрисс Джонсон, он увидел, что ее маленькая дочь Эстер превратилась из девочки в очаровательного подростка.

Между молодым магистром и девочкой завязалась оригинальная дружба. От обид дня Свифт находил облегчение в беседах и играх с Ней, а ее влекло к человеку, суровому с виду, но прекрасно развлекавшему ее и учившему грамоте.

Взаимная симпатия этих двух людей все крепла. На темном небосклоне Свифта Эстер Джансон загорелась яркой звездочкой, и он окрестил ее поэтическим именем — Стелла, что значит по-латыни звезда.

В 1693 г. Свифту улыбнулась возможность сделать головокружительную карьеру. Во всяком случае, так это ему показалось, когда Темпль, прикованный болезнью к постели, отправил Свифта к королю. Вильгельм III был тогда необычайно взволнован требованием парламента утвердить так называемый трехгодичный билль (о трехгодичном сроке для парламентских полномочий). Он пожелал выслушать мнение по этому поводу такого опытного дипломата, каким был Темпль, который дал инструкции Свифту и послал его к королю.

Двадцатишестилетний секретарь Темпля подготовил доклад, надеясь с юношеской уверенностью, что все зависит от проявляемых знаний и талантов.

Первое столкновение с придворной жизнью привело юношу к глубокому разочарованию. Миссия Свифта окончилась неудачей. Король не внял его доводам, подкрепленным историческими и юридическими обоснованиями. Тем не менее он очень любезно принял посланца Темпля и даже высказал, свое просвещенное мнение относительно того, что спаржу надо готовить и есть по-голландски — т. е. всю целиком.

Свифт попытался заикнуться о своей карьере, но и здесь ответ короля только обескуражил его: Вильгельм III, очевидно не понимая сущности и стремлений молодого магистра, предложил ему должность капитана в драгунском полку.

Трудно было придумать менее подходящую карьеру для Джонатана Свифта.

Свифт ответил на это, что он решил посвятить себя служению церкви и не преминул воспользоваться случаем, чтобы попросить у короля какое-либо назначение. Вероятно король дал ему какое-то обещание, потому что в письме Свифта к дяде Вильяму мы находим на это прямой намек.

После этого нового краха честолюбивых надежд Свифта отношение его к Темплю в значительной мере ухудшилось. Ой решил, что Темпль нарочно удерживает его у себя, как нужного человека и преднамеренно, с умыслом не заботится о том, чтобы продвинуть его вверх по общественной лестнице.

Свифт был не из тех людей, которые способны затаить в себе какое-либо, хотя и малейшее недовольство. Он напрямик высказал свои мысли своему благодетелю.

Нетерпение, проявляемое Свифтом, холодный и сдержанный Темпль — принимает за черную неблагодарность.

Раз так обстоит дело, Темпль готов предложить Джонатану Свифту независимое положение. Не угодно ли ему отправиться в Ирландию и занять там должность хранителя судебных архивов. Это место Темпль может предоставить ему без труда.

Но Свифт довольно холодно поблагодарил Темпля и напомнил ему, что у него есть другая профессия: ведь он же недаром магистр богословия.

Этот тайный безбожник, иронически относящийся к религиозным верованиям и сектам, отлично знающий темные стороны жизни высшего и низшего духовенства, — заявляет, что предпочитает служить в Ирландии в качестве священника.

Свифт и Темпль расстались недовольные друг другом. Темпль не давал никаких обещаний насчет дальнейшего, если Свифт останется у него, и Свифт покинул Мур-Парк, Стеллу, тихое житье и уехал в Ирландию.

В Ирландии Свифт стал добиваться получения прихода. Но епископы, к которым он обращался за посвящением в сан священника, требовали у него удостоверения о хорошем поведении в доме сэра Темпля.

Создалось неприятное положение. Проходит пять (месяцев глухой борьбы Свифта с самим собой. Нужно было сломить гордость, унижаться, просить рекомендацию от Темпля.

Проходит почти полгода прежде, чем Свифт решается на это. Наконец, в октябре 1694 г. он пишет Темплю письмо. Он не только просит прислать ему удостоверение, но и извиняется перед Темплем за свою невоздержанность.

Письмо это служит началом примирения с бывшим патроном. Темпль прислал просимое и одновременно послал, лорду Капелю, вице-королю Ирландии, просьбу позаботиться о своем бывшем секретаре.

В начале 1695 г. мы видим Джонатана Свифта скромным священником в северном ирландском местечке Кильрут.

Незавидно было положение англиканской церкви в Ирландии в ту пору. Преобладающая масса католического населения со своим духовенством вымещала на представителях англиканской церкви переносимые гонения. Хотя вся Ирландия была официально подчинена англиканской церкви и платила огромные налоги в ее пользу, большая часть имуществ англиканской церкви находилась в руках мирян, духовенство обнищало и многие священники были обречены на полуголодное существование.

Во имя мучавшей его с детства химеры независимости Свифт принял священнический сан, считая, что это только переходный момент в его жизни, что широкая деятельность еще раскроется перед ним.

В захолустном местечке он хорошо изучил глупость и ограниченность ирландских помещиков, узость и лицемерие пресвитериан, многочисленных в его приходе. Он увидел общее безразличие к судьбам церкви.

Здесь, в безвестности сельской жизни, скопляется в уме молодого пастора материал для будущего антицерковного памфлета, который он назовет «Сказка о бочке» и через несколько лет выпустит в свет.

Свифт терзается при виде нетерпимости, предрассудков и системы гнета, которыми руководствуются его коллеги по профессии. Он начинает ненавидеть свой сан, он убеждается, что деятельность приходского священника, которой он посвятил себя, мало соответствует его настоящим наклонностям.

Неподалеку от Кильрута, в соседнем городишке Бельфасте жил школьный товарищ Свифта Уоринг. В его доме он познакомился с его сестрой, мисс Джен Уоринг.

Это была, невидимому, довольно пустая девушка, обладательница Небольшого состояния, мечтавшая о жизни, исполненной довольства и развлечений.

На мгновенье, холодность и сдержанность, как будто, сменяются другими настроениями Свифта.

Молодой пастор увлекается девушкой.

Все чаще любопытные жители Бельфаста видят лошадь Джонатана Свифта привязанной к изгороди дома Уоринга. Свифт пишет стихи в честь победительницы сердца, поэтически называя ее Вариной. Он даже мечтает о браке с ней, и в нежных письмах просит подождать, пока упрочится его положение.

Варина кокетничает с ним, но отвечает уклончиво на его домогания.

Прочного чувства, очевидно, не было у Свифта к Варине. Когда четыре года спустя Свифт стал уже приобретать известность, она написала ему письмо, напоминая о его прежних чувствах к ней и соглашаясь, наконец, стать его женой.

Бедная Варина жестоко обманулась. Свифт ответил ей рассудительным и холодно жестоким письмом. Он сомневается, что брак их может быть таким счастливым, как ему казалось четыре года назад. К тому же он считает свои средства недостаточными для семейной жизни, и не уверен, может ли она вполне подчиниться его вкусам и в состоянии ли она никогда не показывать своего плохого настроения. После всех этих предисловий Свифт заявляет, что если она пойдет на все это, он пожалуй готов жениться на ней, хотя она и некрасива и небогата.

Письмо Свифта осталось без ответа.

Так закончился этот недолгий роман.

Свифт писал уже это письмо, будучи вблизи своей старой привязанности Эстер Джонсон. Действительно, он решил вернуться в Мур-Парк, выбирая меньшее из двух зол или, быть может, тоскуя по Стелле.

К этому представился удобный случай, которым воспользовался Свифт. Вернее он сам создал этот случай. Познакомившись с одним очень бедным деревенским священником, отцом восьми детей, Свифт отправился в Дублин и отказался от своего прихода в пользу этого священника.

Растроганный старик священник горячо благодарил Свифта за это благодеяние, и Свифт говорил впоследствии, что никогда не испытывал такой радости, как в этот день.

Итак, корабли были сожжены. Свифту нечего было делать в Ирландии. Он отправился в резиденцию Темпля, где ждал его радушный прием. Недаром Темпль теплым письмом приглашал его вернуться и встретил его, как близкого друга.

С 1695 г. до самой смерти Темпля в 1699 г. Свифт пробыл в Мур-Парке.

В эти годы их отношения были чрезвычайно дружескими, и между Темплем и его секретарем не возникало больше никаких недоразумений и размолвок.

Свифт оказал существенную помощь Темплю в той литературной полемике, в которой ученый дипломат принял участие. В ту пору среди литераторов и ученых Англии образовалось два враждебных лагеря. Один доказывал, что современная поэзия — жалкая стряпня по сравнению с созданиями древних писателей. Другой лагерь утверждал, что современная поэзия — это совершенство формы и содержания, тогда как древние писатели не могли достигнуть этого совершенства, живя в эпоху младенчества человеческого рода.

Не в Англии, а по ту сторону канала, во Франции Людовика XIV родилась апология современной поэзии. Под этой современной поэзией разумелась та раболепная литература, которую создавали, восхваляя французского короля, раболепные лицемеры. И хотя поэзия XVII века ориентировалась на классическую древность, теоретики и практики этой классической поэзии, восхвалявшей абсолютизм, все же старались вознести свои творения над лучшими созданиями античной древности, из которой они механически заимствовали свои эстетические приемы.

Борьба между защитниками и врагами древней поэзии, возгоревшаяся во Франции, перекинулась и в Англию.

Литератор Уоттон написал «Размышления над древними классиками и современными писателями», где, следуя примеру француза Перро, провозгласил превосходство современной поэзии' над древне-классической.

Темпль выпустил трактат по тому же вопросу и с негодованием оспаривал мнение Уоттона. Английский ученый Бентли стал на сторону Уотгона. Филолог и лингвист, он отстаивал создание английской национальной поэзии… Темпля поддержал английский философ и моралист Роберт Бойль.

Свифт решил вмешаться в этот спор и написал сатирическую поэму, названную им «Битва книг».

Только спустя несколько лет после ее написания, ©та сатира вышла из печати. Но в широких литературных кругах знали произведение молодого автора. Оно переходило в рукописях из рук в руки.

«Битва книг» — произведение насквозь аллегорическое. Действие сатиры происходит в Сент-Джемском книгохранилище. Весьма пристрастный библиотекарь Бенти неправильно расставил книги, отведя ’ лучшие места современным поэтам. Древние писатели собирают свои силы, стремясь занять подобающее им положение. Новые писатели, плохо вооруженные, но весьма многочисленные, готовятся к бою, стягивая свои силы.

Сперва завязывается спор, затем страсти разгораются. Шевелятся книги на ближних и дальних полках. Строятся ряды. Две армии стоят друг против друга. Древние классики полны мужества и благородства, современные писатели — легкомысленны и запальчивы. На стороне классиков — боги Олимпа, на стороне современных — дух критики со своей челядью: Шумихой, Бесстыдством, Педантизмом.

В отдельных поединках представители литературной молодежи терпят поражение. Битва кончается тем, что главные зачинщики спора Бентли и Уоттон, с одной стороны, и Темпль и Бойль — с другой вступают в войну. Бентли и Уоттон терпят поражение. Победителями выходят приверженцы древних писателей.

Так в своей «Битве книг» Свифт стал на защиту Темпля и выявил себя защитником древних писателей.

Не следует, конечно, думать, что Свифт начисто отвергал современную ему английскую литературу. Просто в пылу полемики, горя желанием унизить идейных противников Темпля, Свифт хватил через край в своих насмешках над надутым самомнением и бездарностью худших представителей современной ему литературы.

Свифт пишет этот памфлет (в Мур-Парке, работает параллельно над созданием одного из лучших своих произведений «Сказкой о бочке» и испытывает радость от дружбы с Эстер Джонсон, которая по-прежнему живет со своей матерью в поместье Темпля. Ей уже 16 лет, ее красота расцвела с годами. Свифт, описывая ее впоследствии, говорил, что все ее считали одной из красивейших, грациознейших и приятнейших девушек в Лондоне, хотя некоторая полнота вредила ее внешности, Чернее вороньего крыла были ее волосы, и каждая черта ее лица была совершенна. Никогда еще не было такого счастливого сочетания учтивости, свободы мысли, непринужденности и откровенности. К ней все относились с почтением, несмотря на $е скромное положение в свете, и вместе с тем всякий легко и непринужденно чувствовал себя в ее обществе.

Если ввести в известные рамки этот восторженный отзыв Свифта о своей подруге, то и тогда надо признать, что невидимому Эстер-Стелла была выдающейся женщиной. Она была начитана и, по свидетельству Свифта, прекрасно знала историю, философию Платона и Эпикура, правильно оценивала политическое положение, словом, проявляла всесторонность необычную по тем временам.

Свифт был нежен к Стелле какой-то особой нежностью, исключавшей чувственность мужчины. Они разговаривали между собой и переписывались на условном языке, на каком-то своеобразном жаргоне, скрывая себя и свои странные отношения под псевдонимами и разными маскирующими понятия терминами.

Едва ли Свифт думал жениться на этой исключительной девушке. Неизвестно почему он питал уже в те годы подлинный ужас перед браком.

В своем дневнике Свифт составляет список правил, которыми он должен неуклонно руководствоваться в жизни.

Вот некоторые из них: «Не жениться на молодой женщине, не водиться с молодежью, кроме тех случаев, когда она сама того желает. Не повторять пустых слухов и сплетен, не слушать болтливых и плутоватых слуг, не быть особенно щедрым на советы, не хвалиться своей красотой и благосклонностью женщин, искать хороших друзей, которые указывали бы на уклонение от этих правил и помогали бы следовать им, не добиваться немедленного осуществления всех правил из опасения, что ни одно не будет осуществлено, не любить детей и не подпускать их близко к себе».

Чем вызван аскетический тон этого устава? Природной черствостью? Своеобразной рисовкой?

Нет. Свифт попросту старается убедить себя в том, что всякая привязанность вредна для того основного, что человек намечает для себя в жизни. Привязанность для него — это разрыв с стремлениями человека к определенной цели.

Он борется с такими привязанностями — но сердце его вовсе не так жестоко. Холодность темперамента иногда бывает предательской. Приближаясь к тридцатилетнему возрасту, Свифт уже имеет такую прочную дружескую привязанность: Стелла занимает значительное место в его сердце, ему хорошо с ней, вблизи нее…

Смерть Темпля ломает колею жизни Свифта.

Конец спокойной жизни на фоне искусно возделанной природы Мур-Парка!

Свифт никому более не нужен в опустевшем доме.

Сестра покойного Темпля, лэди Джиффард, покинула поместье брата и увезла с собой мистрисс Джонсон, мать Стеллы. Стелла не пожелала следовать за матерью. Вместе со своей подругой Дингли, она уехала в провинциальный городок и решила жить независимо на доход от земель, оставленных ей Темплем по завещанию. Мисс Дингли, дальняя родственница Темпля, была на пятнадцать лет старше Стеллы и играла роль некой дуэньи при своей молодой и красивой подруге. Темпль не забыл и Свифта и в своем завещании оставил ему небольшое наследство и некоторую сумму денег для издания своих рукописей.

Темпль был, однако, несравненно ценнее как дипломат, чем как писатель.

С той добросовестностью, которая была) вообще присуща Свифту, он собрал и тщательно отредактировал рукописи покойного Темпля и издал их с посвящением королю.

Вильгельм III был слишком большим практиком, чтобы заинтересоваться сочинениями человека, которого уже Не было в живых и который не может быть ему полезен своими советами.

Тщетно Свифт надеялся на милость короля. Вильгельм III оставил без ответа его прошения, в которых он напоминал об обещании, данном Темплю, предоставить Свифту место каноника в одном из лучших приходов Англии.

Положение становилось трудным. Нельзя было долго выбирать. Ему пришлось принять в июне 1699 г. место личного секретаря и капеллана у лорда Беркли, назначенного одним из лордов-судей в Ирландии.

Здесь он опять попал в круг знати, группировавшейся около Беркли. Остроумный и едкий священник пользовался большим успехом великосветских дам и высоких покровителей. Развлекая их, он писал шуточные стихи, отпускал веселые остроты — и все надеялся, что он будет оценен по достоинству и что он сможет, Наконец, проявить свою сильную волю и сыграть какую-нибудь значительную роль в политической жизни.

Английские биографы рассказывают многочисленные анекдоты из этого периода жизни Свифта…

Вот один из них, наиболее характерный.

Капеллан лорда Беркли, Свифт, часто читал лэди Беркли вслух. Однажды она порекомендовала ему прочесть «Проповеди и размышления» Роберта Бойля.

Свифт прочел эту книгу. Ему показался отвратительным напыщенный ханжеский тон рассуждений Бойля. Он написал сатирическое подражание этому моралисту, назвав его: «Размышления над ручкой метлы».

Когда лэди Берклй попросила Свифта прочесть что-нибудь из «Размышлений», Свифт раскрыл книгу и прочел: «Размышления над ручкой метлы».

— Что такое? — спросила лэди Беркли. — Какой странный сюжет. Впрочем, этот удивительный писатель умеет извлечь глубокие мысли из самых обыденных тем. Прочтите мне, это, пожалуйста».

С невозмутимой важностью, высокопарным тоном Свифт прочитал следующее: «Сия простая палка, которую вы ныне видите бесславно валяющейся в нечистом углу, — я знал ее некогда в цветущем состоянии в лесу, полной сока, полной листьев, полной ветвей; но тщетно мнит суетное искусство человека состязаться с природой, тщетно облекает в осиротевший пук ветвей иссякший соками ствол; вот он перед вами, как противоположность того, чем некогда был, древо, обращенное главою долу, ветвями ниц, корнем ввысь.

Каждая грязная судомойка берет его в руки, он обречен на нечистоту и присужден прихотливой игрой судьбы очищать другие предметы, пачкаясь сам. Наконец, до тла истертый в служении дворовыми девками, ой повержен за дверь и предопределен на последнее дело — размешивать дрова в печке. При этом зрелище я воздыхаю и говорю себе: Истинно, человек есть ручка от метлы. Сильным и бодрым ввела его природа в мир; он цвел, главу его украшали собственные власы, естественная листва сего разумного произростания; но топор излишеств отсек сии зеленеющие побеги и обратил его в вянущий ствол; тогда он обратился к помощи своего искусства, надел парик, возгордился пуком напудренных волос, которые никогда не росли на его голове. Когда бы сия палка возомнила выйти на арену, тщестлавясь березовыми лозами, произведенными не ею, и покрытая прахом, хотя бы заимствованным из спальни роскошнейшей жены, мы насмеялись бы над ней и презрели бы ее тщеславие. Так пристрастно судили мы свои достоинства и пороки ближних. Но, скажете вы, ручка метлы не есть ли, может быть, эмблема дерева, стоящего вершиной вниз? Но что такое и сам человек, как не существо, вывороченное вверх ногами, в котором животные свойства постоянно берут верх над духовными, глава влачится в прахе, месте для пят его? И, однако, при всех своих недостатках он стремится быть реформатором, исправителем всех зол, искоренителем всех недугов, он скребет во всех грязных закоулках природы, извлекает на свет множество тайных пороков, воздымает густую пыль там, где прежде ее не было видно, и воспринимает в себя, как должную ему долю, те самые скверноты, которые мнит удалить; последние дни свои он влачит в рабстве у женщин, обыкновенно недостойных, и наконец, истертый до тла, подобно брату своему, голику, извергается за дверь или служит на поддержание огня, греющего других!».

Когда Свифт кончил чтение, лэди Беркли стала расхваливать Бойля. В это время пришли гости, и Свифт вышел, оставив книгу открытой. Графиня, обратившись к гостям, сказала: «А мне доктор сейчас читал «Размышления над ручкой метлы» Бойля.» Гости переглянулись, выразили удивление и сказали, что ничего подобного у Бойля нет.

— Как нет? — воскликнула лэди Беркли, — да книга еще раскрыта на том же месте.

И схватив книгу, она увидела вклеенную рукопись Свифта. Она сперва рассердилась за эту мистификацию, а потом сама смеялась над ней.

Свифт хорошо знал теперь неустойчивость положения доверенного лица при политическом деятеле. Он всеми силами Добивался получения какого-нибудь самостоятельного места и старался использовать влиятельных друзей для получения хорошего прихода.

Ему давали обещания, но ничего определенного для него не делали. Между тем на его горизонте скоплялись тучи. Некий интриган Бэш занял вместо Свифта место секретаря. Свифту пришлось довольствоваться только должностью домового капеллана. Он решил добиваться богатого прихода Дерри, но ему не удалось его получить вследствие происков того же Бэша и епископа Кинга.

Лорд Беркли посоветовал ему обратиться насчет этого места к Бэшу. Негодяй потребовал взятку в тысячу фунтов стерлингов.

Свифту (показалась, Что лорд Беркли также участвует в этой сделке. В негодовании он крикнул, что Бэш и его хозяин — два негодяя и покинул дублинский замок, где он жил у Беркли.

Лэди Беркли, прекрасно относившаяся к Свифту, выступила в качестве посредника между священником и его патроном. Ей удалось их помирить, и вскоре Свифт получил небольшой приход в ирландском селе Ларакор с годовым доходом в триста фунтов стерлингов.

В 1700 г. Свифт переселился в Ларакор.

Свифт любил путешествовать пешком. Как иначе мог познакомиться он с простым народом, с теми обездоленными бедняками, ограбленными английскими властями, которые блуждали по проселочным дорогам Ирландии, сопровождали обозы, тщетно искали работу или попросту просили милостыню?

Он наслушался немало горьких повествований от этих людей во время ночевок в тавернах и на постоялых дворах, во время скромных трапез в сельских кабачках.

Скромно, пешкам отправился Свифт в Ларакор, к месту своего нового служения.

Это не было смирением, примиренностью с тягостными обстоятельствами, вынуждавшими его на жизнь в ирландской глуши. Он набрался терпения. В этом была какая-то своеобразная горькая мудрость, та мудрость, о которой Свифт рассуждал метко и афористически:

— Мудрость — это лисица, которая после продолжительной охоты за ней, может в конце концов оставить вас с пустыми руками. Это — мех с вином, которое чем больше вы его пьете, тем кажется вам слаще.

— Мудрость — это курица, кудахтанье которой мы должны ценить.

Старый пастор до того растерялся от неожиданного появления Свифта и его вопроса, что едва пробормотал: — «Джонс».

— «Хорошо, сказал Свифт, а я ваш начальник».

Приходский священник и его жена засуетились, чтобы достойным образом принять неожиданно прибывшее начальство. Сперва Свифт отнесся высокомерно к окружающим, но затем дал почувствовать, что под маской презрительности кроется доброта и отзывчивость. В его странном и противоречивом характере был такой способ воздействия на окружающих. Ему казалось, что высокомерием и угрюмостью, лаконичностью разговора и неприветливостью он может внушать к себе особое почтение.

Он был мнителен, бедняга Свифт, и ему всегда казалось, что в том кругу, в котором он вращался, его мало ценят, мало уважают и мало с ним считаются.

Каким заброшенным, жалким местом показался ему после Дублина Ларакор, с полуразрушенной, пустой церковью, нищенским населением и покосившейся лачугой, предназначенной для него.

С большим терпением и необычайной энергией Свифт начал приводить в порядок свой домик и ларакорский приход.

Он отремонтировал жилище, развел садик вокруг своего дома. Эта была маленькая пародия на парк сэра Вильяма Темпля. Он прорезал в своем парке узкие каналы, обсаженные плакучей ивой, насадил цветов. Он несколько приукрасил жалкую церковку и вынужден был довольствоваться тем, что едва десяток прихожан являлся послушать проповеди нового викария.

В первый же день, когда была объявлена проповедь Свифта, в церкви никого не оказалось, кроме сторожа и причетника Роджера Кокса.

Этот Роджер Кокс был парнем чудаковатым и остроумным, не уступавшим в эксцентричности своему патрону. Он обратил на себя внимание Свифта своей комической внешностью и ярко красным жилетом, в котором он всегда ходил. На вопрос Свифта, почему он носит такой жилет, Кокс ответил, что он принадлежит к воинствующей церкви.

Чувствуя себя в ссылке в этом местечке, погрязшем в нищете и невежестве, Свифт вместе с тем не обольщался относительно предстоящей длительности этой ссылки.

Ему приходит мысль пригласить сюда свою путеводную звезду, [Стеллу, Эстер Джонсон. Он отправляется в Англию для того, чтобы убедить ее переселиться в Ирландию, где находились земли, завещенные Стелле Темплем, где деньги были дороги, но зато жизнь была дешева.

Действительно, вскоре после переезда в Ларакор, за ним последовала и Стелла со своей неразлучной приятельницей Дингли. Они поселились в Триме, деревне близ Ларакора. Мисс Дингли, довольно. без цветная, не отличавшаяся умом женщина, была удобной компаньонкой для Стеллы, т. к. она освобождала ее от забот по домашнему хозяйству.

Стелла же думала лишь о том, чтобы быть возможно ближе к Свифту, глубокое чувство к которому наполняло ее сердце.

Когда Свифт уезжал в Лондон — его отлучки в английскую столицу были довольно частыми — Стелла и Дингли — переезжали к нему в дом. Когда он возвращался, они сейчас же переселялись к себе в Трим, но целые дни проводили в доме священника.

Мелкие сплетни и кривотолки по поводу странных отношений Свифта и Стеллы причиняли — много страданий двадцатилетней девушке.

По какой-то странной, необъяснимой прихоти Свифт никак не желал переменить отношения со Стеллой. Больше всего он боялся вступить с ней в брак, хотя у нас есть непреложные данные, что он относился к Стелле с трогательной и нежной привязанностью.

Нам не к чему копаться в деталях интимной жизни Свифта, как это делают многие буржуазные биографы. В конце концов, не так уже важно, сохранялся ли платонический характер дружбы Свифта и Стеллы или нет.

Биографы теряются в догадках и предположениях по поводу странного поведения Свифта. Возникали гипотезы, что Свифт якобы открыл, что он и Стелла — незаконные дети Темпля. Однако, относительно Свифта это совершенно неверно, хотя бы потому, что он родился в Ирландии, вдали от Темпля, и мать его не могла встречаться с этим вельможей.

Выдвигались и такие догадки, что Свифт страдал какими-то физическим недостатком, при котором брак и физическая связь были невозможны.

Едва ли и это правильно. Вернее всего, Свифт со своей холодностью темперамента и последовательной логичностью не имел особого пристрастия к браку, боясь, что он стеснит его свободу, а недостаток средств заставит содержать в бедности семью.

Двусмысленное положение Стеллы мучило ее. Но у нее не было сил ни побороть свою любовь, ни навсегда расстаться с учителем, к которому она привязалась с детства. Горькие мысли, вызванные таким странным положением вещей, расшатывали нервную систему Стеллы, делали ее несчастной и постепенно подтачивали ее здоровье. Она проявляет трогательную заботливость к Свифту, живет его интересами, вникает — во все мелочи его жизни и его переживаний и хранит по отношению к нему исключительную верность.

С другой стороны и Свифт, поскольку мы можем судить об этом по страницам его «Дневника для Стеллы» умеет сохранять свою привязанность к этой женщине, посвятившей ему свое существование. Он пишет ей ласковые и нежные письма, в которых мы находим все гаммы отношений, от поучающего отеческого тона и до пылкой страстности нетерпеливого любовника.