Свифт

В ГУЩЕ ПОЛИТИКИ

Ал. Дейч

О 1702 г. Вильгельм III наконец осуществил свое давнишнее желание начать войну с Францией.

Повод был найден довольно легко: несмотря на то, что Людовик XIV признал Вильгельма королем Англии, он в сентябре 1701 г. явился в Сен-Жермен к умиравшему Якову II и обещал после его смерти признать его сына королем Англии. Этого было достаточно для того, чтобы вступить в вооруженный конфликт с Францией. Новый парламент, созванный Вильгельмом в 1702 г. поддержал вопрос о войне с Людовиком XIV. Среди грандиозных планов Вильгельм III умер. Война уже началась, и его преемнице, королеве Анне, пришлось ее продолжать. Она вовсе не разделяла мнение покойного короля о том, что борьба против Людовика является задачей, которую должна взять на себя Англия для сохранения европейской свободы.

Эта война, вошедшая в историю под именем «Войны за испанское наследство», велась между Францией и коалицией Англии, Голландии и Австрии. Война эта затянулась на ряд лет и требовала от Англии больших расходов. Вражда двух партий разгорелась с новой силой при вступлении на престол королевы. Она была, по характеристике английских историков, добродушна и любезна, но бездарна, слабовольна, капризна и бестолкова. При помощи фаворитов и фавориток королевы то тории, то виги приближались к Анне, хотя она доверяла только ториям, считая, что все без различия виги — республиканцы. Воспитанная в строгих принципах англиканской церкви, королева Анна считала непосредственно божественной королевскую власть. Религиозная терпимость представлялась ей недопустимой слабостью, а все не принадлежащие к англиканской церкви были для нее опасными еретиками.

Как и следовало ожидать, Анна составила королевский совет из ториев. Однако виги с помощью ловкого приема прошли в большинстве в парламент и постепенно завоевали себе места и в королевском совете. Сопротивление Анны было несколько ослаблено влиянием ее фаворитки, герцогини Марльборо, жены герцога Марльборо, убежденного вига.

Граф Марльборо был сыном девонширского кавалера. Это — тип честолюбивого и храброго воина, с большой примесью авантюризма, хладнокровного, рассудительного и выносливого. Во время похода он мог в течение многих часов оставаться на лошади. Необычайно красивый, он считался неотразимым даже в пожилом возрасте. О нем говорили, что он — «воплощенная грация».

Когда Яков II был еще герцогом Йоркским, он сошелся с «сестрой Марльборо, и последний благодаря Якову II сделал карьеру. С большой преданностью он следовал за ним в дни его скитаний и. после воцарения Якова был сделан пэром, но вызвал недовольство короля отказом принять католицизм.

Потеряв расположение своего покровителя, Марльборо стал искать опору у дочери Якова, Анны, на которую имела огромное влияние его жена.

Сарра Дженнингс, одна из фрейлин двора Карла II, ставшая женой Марльборо, была сильной, своеобразной натурой. Коварство и буйный характер сочетались с подлинным талантом располагать к себе людей. Неудивительно, что Марльборо буквально обожал ее до конца своей жизни.

Лэди Марльборо привязала к себе слабохарактерную Анну. Отбросив этикет, они были закадычными подругами и будущая королева доверяла все свои сокровенные тайны лэди Марльборо.

Между тем граф Марльборо, уже забыв все то, что сделал для него Яков II, вступил в тайные сношения с принцем Оранским, Вильгельмом, и обещал ему поддержку Англии. Он оставил ряды королевской армии в критические дни борьбы с Вильгельмом Оранским, призванным вигами для свержения Якова II. Его измена нанесла роковой удар делу Якова. Родная дочь короля, Анна, под влиянием Марльборо, оставила своего отца и перешла в лагерь его врагов.

Став королем, Вильгельм Оранский старался наградить Марльборо, уже зарекомендовавшего себя даровитым полководцем. Во время войны с Ирландией, Марльборо стяжал военную славу и помог Вильгельму разгромить приверженцев Якова II.

Беспокойная натура Марльборо оказалась снова в ряде интриг, затеянных против Вильгельма. Разжигая ненависть англичан к иностранцам, в том числе и к коралю, призванному из Нидерландов, Марльборо рассчитывал посадить на трон Анну.

Козни Марльборо были разоблачены. Вильгельм III поступил решительно: он лишил графа его должностей и изгнал его жену-интриганку из Сен-Джемюкого дворца. Анна последовала за своей фавориткой. После смерти жены Вильгельма III, Марии, король вынужден был призвать ко двору Анну, ставшую теперь наследницей. Вместе с Анной ко двору вернулись и супруги Марльборо.

Вильгельму III уже нечего было опасаться нового предательства со стороны графа Марльборо: все равно после смерти. Вильгельма на престол должна была вступить Анна. Король видел в Марльборо единственного человека, чей блестящий военный талант позволял надеяться на скорое и благополучное окончание войны. Марльборо был назначен главнокомандующим фландрской армией.

Когда Вильгельм III умер, Марльборо уговорил Анну заявить в тройной речи, что. она будет продолжать политику Вильгельма. Марльборо в течение 10 лет стоял во главе военных операций во Фляндрии и Испании. Несмотря на почтенный возраст — ему было уже за 50 лет, когда он получил — назначение во Фландрию — он проявлял поистине неутомимую энергию. Вольтер говорил о нем, что он брал все крепости, которые осаждал, и выигрывал все сражения, которые давал. Ему приходилось еще вести борьбу — уже не оружием, а словом и интригами — в самой Англии, где в господствующих классах накоплялось сильное недовольство чрезмерно затянувшейся войной, требовавшей огромных расходов.

Не только в верхах, но и в массах накоплялись оппозиционные — настроения. Они выявлялись за отсутствием периодической печати в полулегальных памфлетах, выходивших анонимно, в подпольных типографиях Лондона. Правда, цензура была отменена в 1695 г. цензор не назначался, и в свет могли выходить любые произведения без разрешения. Но если не было предварительного цензурования печатных произведений, все же власти не отличались снисходительностью к оппозиционной мысли. Судебные кары висели над печатью. Все, в чем могли быть обнаружены следы богохульства, кощунства, оскорбления величества или. должностного лица, каралось долголетним тюремным заключением или даже смертной казнью. Парламентские заседания происходили тайно, и оглашение в печати того, что говорилось в стенах палаты общин, влекло за собой суровые наказания. Даниель Дефо, прославленный автор «Робинзона Крузо», был приговорен при королеве Анне судом к большому денежному штрафу, троекратному привязыванию ж позорному столбу и к тюремному заключению за брошюру, в которой он в сатирических тонах издевался над преследованием диссидентов.

Все же надо сказать, что печать в Англии уже с начала XVIII века стала пользоваться той относительной свободой, какой не знали тогда ни Франция, ни Испания, ни германские или итальянские государства.

Лондонская уличка Граб-Стрит изобиловала лавчонками и типографиями, издававшими и распространявшими памфлеты, листки и сатирические журнальчики. Английская журналистика, боявшаяся все же вести непосредственную атаку на знать и на существующий порядок вещей, избирала путь наиболее безопасный и старалась воздействовать на нравственные чувства читателя путем сатиры. Аддисон, Стиль и Свифт, издавая сатирические листки, проводили в них нравоучительно-морализующую тенденцию. В этих листках материал подавался под видом невинного семейного чтения, но это была попытка важная общественно и политически — раскрыть перед читателями пороки и недостатки господствующих классов; разоблачить их корыстолюбие, суетность, невежество, ханжество.

При том безгласии, которое существовало в ту пору, сатирические листки, издаваемые писателями из буржуазной интеллигенции, играли особенно важную роль.

Первый памфлет Свифта, написанный им в защиту вигов, открыл ему двери во все вигские клубы. Но он жил главным образом в своем приходе, в Ларакоре, лишь наезжая в Лондон. Там, в Ирландии, он особенно интенсивно работал и привозил или присылал в столицу плоды своего сатирического творчества.

Свифт скоро встал в ряды первых журналистов Англии. Не только виги, но и тории старались расположить к себе влиятельного и страстного писателя, который осыпал градом желчной насмешки своих врагов.

Свифт знал, что перо являлось его единственной силой. Выше титулов и денег ставил он ум и знание восходившего класса буржуазии:

«Прав я или нет, не в этом дело» — пишет Свифт. — «Слава ума или великого знания заменят — голубую ленту или карету, запряженную шестью скотами».

Он писал поразительно быстро и короткие и длинные сатирические памфлеты. Он отсылал типографщику быстро написанные строки гнева и протеста, презирая «отвратительную работу перечитывания».

У него выработался особый стиль, смертоносный для врагов, без всяких словесных побрякушек, холодный как протокол судьи, острый, как нож хирурга. Поэтому он так убедителен и логичен в своих памфлетах. Его шутки и мистификации принимались за правду, так они были обоснованы.

Когда Свифт, пародируя страсть правящих классов к астрологии, магии, и прочей чертовщине, выпустил альманах «Предсказаний» на 1708 г. он заставил поверить в подлинность этого сочинения даже наиболее культурные читательские круги.

Подписав эти «Предсказания» вымышленным именем мистера Исаака Бикерстаф. Свифт сообщал на первой странице своего альманаха, что «мистер Бикерстаф, посоветовавшись со звездами, — предвещает смерть издателю гороскопического альманаха, мистеру Партриджу на 29 марта 1706 г. около 11 часов вечера от жестокой лихорадки».

Когда настал срок, предсказанный мистером Бикерстафом, Свифт пустил новый памфлет «Исполнение одного из предсказаний Бикерстафа», где он извещал о мнимой смерти Партриджа». Злополучный шарлатан, астролог Партридж сейчас же опубликовал возражение, разоблачая мистификацию Свифта-Бикерстафа и уверяя почтеннейшую публику, что он жив и здоров.

Завязалась забавная полемика: живой мистер Партридж с пеной у рта воевал с вымышленным Бикерстафом и доказывал в новом альманахе, что он жив. Свифт же за подписью Бикерстафа возражал ему, что это только кажется, что он жив: в самом деле, живой человек не может писать такой бред, какой помещается в астрологическом альманахе Партриджа.

Интересно упомянуть, что португальская инквизиция постановила предать альманах Бикерстафа сожжению, ввиду того, что его точные предсказания явно внушены дьяволом.

Победителем во всей этой веселой кутерьме оказался сэр Исаак Бикерстаф. Слава Джона Партриджа сильно померкла, тогда как благодаря своему колкому остроумию имя Бикерстафа разнеслось по всей Англии и стало именем, известным даже в народных массах.

У Стиля явилась счастливая идея использовать популярность комической маски Исаака Бикерстафа для затеянного им журнала «Болтун».

Стиль был очень способным журналистом и писателем. В самом начале карьеры ему пришлось пережить немало жизненных тягот и огорчений. Он остался круглым сиротой, был воспитан опекуном, но не получил никакого специального образования. Военная служба, на которую он пошел, также не дала ему видных чинов. Он служил в полках и гарнизонах внутри страны, не принимая участия в знаменитых походах Марльборо. Он выдвинулся исключительно благодаря самому себе, по справедливости считаясь одним из начинателей английской комедии нового типа — сентиментально-нравоучительной. В противовес старому жанру аристократической драматургии. — Стиль и его единомышленники стали писать драмы, изображающие современную им жизнь и современных людей. Эта новая буржуазная драма, давая картины нравов, подвергала критике феодально-аристократический строй и трактовала проблемы буржуазной морали и буржуазной общественности.

Такую же критику, впрочем, довольно осторожную, проводил и сатирический листок Стиля «Болтун». Ко времени основания «Болтуна» Стиль был редактором официальной «Лондонской газеты». Но он тяготился этой работой, в которой ему приходилось выслуживаться перед вигскими министрами (королевы Анны. По его собственному призванию, газета эта была «очень добродетельна и очень бесцветна». В качестве громоотвода для своего журналистского таланта Стиль и задумал издавать сатирико-нравоучительный листок «Болтун».

Первое объявление и пробный номер вышли 12 апреля 1709 г. Это был лист инфолио, озаглавленный «Болтун», сочинение Исаака Бикерстафа, эсквайра.

«Болтун», выходивший три раза в неделю, писался от имени вымышленной фигуры Исаака Бикерстафа. Некую параллель Бикерстафа мы имеем в лице русского Козьмы Пруткова, являющегося коллективным созданием Алексея Толстого и братьев Жемчужниковых. Воображаемый редактор «Болтуна», Исаак Бикерстаф представлен читателям как старик философ, юморист, астролог и цензор. В своем ученом кабинете сэр Исаак Бикерстаф предается размышлениям и занимается астрологическими и магическими изысканиями. Агенты Бикерстафа шлют корреспонденции то из Виллевой кофейни, место, где собирались английские литераторы, то из шоколадной лавки Вайта, — клуб золотой молодежи, то из кофейни Джемса, куда сходились дипломаты и политические деятели.

Бикерстаф действует не один, он окружон родными и друзьями, которые являются действующими лицами в статьях «Болтуна»; они же рассказывают разные происшествия из своей жизни, пишут письма в редакцию, ведут споры. Галлерея лиц, выведенных в «Болтуне», весьма разнообразна: здесь порочные, продажные, легкомысленные, добродушные, простоватые, глупые, жадные, доверчивые, коварные люди. Читатель слушает рассказы то о военном лагере Марльборо, то о семейных событиях при европейских дворах, то о новостях литературы и театра, то о достижениях науки. Сэр Бикерстаф путешествует по улицам Лондона, наблюдая людские нравы, а его — родственница мисс Дженни Дистафф, сидя у домашнего очага, щебечет о романтических делах и о секретах женского сердца.

Ричард Стиль начал это издание, что называется, на собственный страх и риск, не особенно заботясь о своих сотрудниках. Но по мере расширения журнала он привлек к изданию целый ряд видных литераторов, в том числе Аддисона, Свифта, Конгрива, Грильвуда и других. Наиболее деятельное участие из этих сотрудников принимал Аддисон. Свифт присылал статьи из Ларакора. С апреля по октябрь 1709 г. он прислал несколько саркастических памфлетов. Несмотря на то, что он написал немного для «Болтуна», он сыграл значительную роль для этого издания. Когда статьи из «Болтуна» были собраны в — виде — ряда книг, Стиль в посвящении к первому тому высказал признательность «доктору Свифту, забавные сочинения которого, выходившие под именем Исаака Бикерстафа, расположили город ко всему, что бы ни появилось под этой маской».

Шутлевые сатиры, которые легко набрасывал Свифт для нравоучительных листков, уже изобличают в нем, несмотря на их поверхностность, огромный талант разрушителя ложных понятий и предрассудков. Он срывает маски с вещей и предрассудков, показывает их подлинное безобразие и лишает их той фиктивной красоты, которой они прикрываются.

Свифта мало удовлетворяет то заискивание и подобострастие, которое он видит со стороны вигских деятелей, которым он нужен особенно в эти тяжелые для них дни, когда в любой день тори могут свалить их, добившись благосклонности капризной слабовольной королевы.

Чем больше он знакомится, с лондонским придворным и политическим миром, чем больше он наблюдает политиков, церковников и ученых, тем больше он проникается мрачной мизантропией и неудовлетворенностью такими привычными понятиями, как наука, — религия и государство.

Наука для Свифта — «бедлам мечтателей, узких и химерических мозгов, которые занимаются тем, что противоречат друг другу, изобретают гипотезы, провозглашаемые ими громким голосом, как непреложные истины».

«Религия объединяет толпу; энтузиастов, бормочущих фразы, — которых они не понимают, придающих значение святости или нечестия рукавам одежды или положения тела, обожающих риторические фигуры, как великие тайны, расточающих на религиозные преследования и коленопреклонения избыток бараньего и свирепого безумия».

В не менее мрачных красках характеризует Свифт государство. «Это — стадо идиотов, отдающих свою кровь, и свои богатства на служение капризам и расчетам господина в карете, из уважения к этой карете, которую они же ему дали». В этих словах вылилась вся сила мрачного, бьющего через край презрения Свифта к окружающему его обществу. Горечь накопившейся злобы и тяжелое сознание своего превосходства были мощными рычагами для той борьбы, в которую он бросался, очертя голову.

При помощи своих памфлетов Свифт очень быстро стал силой. Дворянство, духовенство, министры пользовались его едким и не продажным пером и страшились его.

Но невзирая на свое влияние и на свою силу Свифт не мог добиться власти. Поль сен Виктор, написавший мрачный, но блестящий этюд о Свифте, правильно говорит, что Свифт был из тех, кого партии поддерживают, но не возвышают.

Биографы Свифта, старающиеся изобразить его в первый период его политической деятельности убежденным вигом, делают, конечно, коренную ошибку. Он поддержал вигов в момент их раздоров с ториями по вопросу о раздаче земель в Ирландии, потому что ему казалось, что справедливость на их стороне. Затем он сблизился со многими из вигских вождей, ему льстило, что министры заискивают перед ним, стараются завоевать его внимание.

Но когда ему пришлось по-настоящему столкнуться с политикой вигов, он разочаровался в них раз и навсегда.

Он приезжал в Лондон ходатаем от ирландского духовенства. Дело шло о снятии налога на первые фрукты («первинки») и об отмене десятины, взимавшейся в королевскую казну с приходских земель.

Несомненно его делегировали в Лондон потому, что знали, что вигские министры заискивают перед ларакорским священником. Тысячи фунтов стерлингов, издавна взимавшиеся в виде этих налогов с духовенства, по постановлению парламента присвоены были королю и служили для раздачи наград придворным фаворитам.

В 1704 г. королева Анна сняла эти налоги с английского духовенства, и ирландские церковники также захотели получить эту льготу.

С февраля 1708 г. до апреля 1709 г. Свифт хлопочет перед вигским правительством Годольфина об этой льготе для ирландского духовенства. Он пускает в ход все свое красноречие для того, чтобы изобразить в самом непривлекательном виде нищету ирландского духовенства. Он доказывает, что снятие этих налогов необходимо для того, чтобы правительство и королева могли завоевать расположение ирландского духовенства, имевшего значительное влияние на порабощенное англичанами население.

Свифт безуспешно обращался и к министрам, и к другим влиятельным людям. Он получал обещания, его задабривали милыми словами, приветливыми улыбками, но ничего не делали для него.

Наконец, он получил прямой отказ от Годольфина. Королева не была склонна пойти на уступки. Оца не хотела отказаться от этих доходов, не веря в то, что такими милостями можно расположить ирландское духовенство.

Свифт был раздражен таким отношением к себе со стороны вигских друзей. Не такой благодарности ждал он от тех, кого выручал в минуту опасности.

Между тем Свифт чувствовал, что положение вигов непрочно, потому что королева больше склонялась к ториям, и что только ее долголетняя личная привязанность к герцогине Марльборо, жене вига, мешает ей свергнуть вигское министерство.

Он предпринял шаги к тому, чтобы обратить на себя внимание королевы. Но он старался, чтобы его правоверный трактат о христианстве попал в ее руки, то он при помощи своих друзей хочет добиться согласия на предоставление ему хорошего поста.

Ничего не выходит из всех этих домоганий. Королева хранит непреодолимое отвращение к автору «Сказки о бочке», считая его по наущених своих фаворитов отъявленным безбожником.

Не без заднего умысла убрать опасного памфлетиста подальше от Лондона вигские друзья хотят предоставить ему место секретаря при венском посольстве или сделать его епископом в североамериканской колонии Виргинии.

Но даже и эти планы обречены на провал.

Все больше отходит Свифт от вигов. Присмотревшись ближе к их церковной политике, он раздражен заигрыванием вигов с диссентерами. И он уже выступает в печати с высказываниями, явно противоречащими точке зрения вигов на диссентеров.

Виги чувствуют, что теряют влиятельного друга. Лорд Сомерс, лорд Галифакс все еще дают всевозможные обещания Свифту. Он уже не верит им и не верит в них. Теневые стороны вигов, этих ставленников английских денежных мешков, все четче выступают перед Свифтом. В один из своих приездов в Лондон он пишет с предельной откровенностью в дневнике: «Все виги были в восхищении, что видят меня, они тонут и хотели бы уцепиться за меня как за сук; их вельможи сочиняли мне неловкие похвалы. Хорошо их жалкое покаяние в собственной глупости.» И с яростью он продолжает: «Пускай околевают и гниют неблагодарные собаки; прежде чем уехать отсюда, я заставлю их раскаяться в их поведении…»

Все признаки предстоящего падения вигов были уже налицо. Постепенно, но последовательно королева Анна смещала вигов в главнейших учреждениях, заменяя их ториями. Военные неудачи английской армии, стратегические ошибки герцога Марльборо лишь содействовали перемене отношения королевы Анны к вигскому правительству. Лэди Марльборо впала в немилость у королевы Анны и была отстранена от двора. Интриги лидеров ториев Гарлея и Сент-Джона возымели свое действие.

Новая фаворитка королевы, лэди Мэшэм, неустанно интриговала в пользу своих друзей ториев.

Свифт был достаточно дальновиден, чтобы почувствовать остроту создавшегося положения. Он выпустил анонимный памфлет. «Мысли члена английской церкви о религии и правительстве». Здесь он пытается найти платформу блока между двумя враждующими партиями. Но его советы оказались неприемлемыми в данный момент. Несколько обновленное министерство уже не удовлетворяло общественное мнение правящих кругов.

Свифт покидает Лондон, усталый от распрей и интриг, ничего де добившийся, ничего не успевший ни для себя, ни для тех бедняков, за которых он хлопотал.

Он бежит в Ларакор, свой старый деревенский приход. Довольно политики. Он не ждет от нее ничего хорошего.

Скромная церковь, маленький садик, дружба Стеллы — все это быть может и дает некоторое успокоение. Успокоение ненадежное, временное.

Досада кипит в его сердце. «Испорченность господствующих классов», признается Свифт, «пожирает его плоть и исскушает его кровь».

Мыслями он все в-том же кипящем политическими интригами Лондоне, откуда приходят тревожные письма от вигских деятелей. Их дни теперь уж действительно сочтены. Герцогиня Марльборо теряет почву под ногами в Сен-Джемском дворце. Оппозиция ториев, руководимая Гарлеем и Сент-Джоном, в парламентских речах, в безымянных памфлетах, выходящих в тайных типографиях, показывает, что разорительная война никому не нужна, кроме герцога Марльборо, бесстыдно набивающего карманы в походах.

Ближайшим поводом к падению вигов явилось судебное разбирательство дела Сачвереля..

Сачверель, священник лондонской церкви св. Павла, произнес в конце 1709 г. две проповеди, в которых нападал на вигское правительство и защищал торийскую доктрину о божественном происхождении королевской власти и о непротивлении ей со стороны народа. Министры виги во главе с Годольфином, которому особенно досталось в проповедях Сачвереля, привлекли священника к судебной ответственности.

В феврале 1711 года началось слушание этого запутанного дела, И обвинители и защитники стояли на той точке зрения, что королева обязана своей короной исключительно воле народа, который может так же изгнать династию, как и поставить ее у власти.

Шестьдесят семь голосов против пятидесяти признали Сачвереля виновным. Инкриминируемая ему проповедь и докторский диплом были сожжены публично. Сачверелю было запрещено проповедывать в течение трех лет.

Конечно, приговор был очень мягким, но самого факта осуждения Сачвереля было достаточно для того, чтобы поднять новую волну агитации ториев.

Королева Анна почувствовала в осуждении Сачвереля подрыв устоев королевской власти.

Под влиянием всех этих событий выборы 1710 г. дали сильное большинство ториев. По установившемуся порядку министерство должно было формироваться из членов партии, (преобладающей в Нижней палате.

Если бы королева Анна пожелала сохранить вигокое правительство, ей пришлось бы распустить парламент и ждать результатов новых выборов. Она не сделала этого.

Анна предпочла удалить правительство Годольфина. К власти пришли тории.

Во главе нового правительства стали два крупнейших деятеля из лагеря ториев: Гарлей, будущий лорд Оксфорд, и Сент-Джон, получивший впоследствии титул лорда Болингброка.

Когда произошел этот переворот, англиканское духовенство Ирландии снова направляет Свифта в Лондон, чтобы тот хлопотал о снятии обременительных налогов.

Среди тревог, среди хлопот, дипломатических переговоров и свиданий со старыми и новыми друзьями Свифт урывает несколько минут для своеобразных записей, вошедших в литературу под именем «Дневника для Стеллы».

В броских заметках, в растрепанных фразах Свифта мы видим следы его жизни в Лондоне. Нетрудно проследить пути его окончательного разрыва с вигами и его перехода к ториям.

В письме пятом от 30 сентября 1710 г. Свифт пишет: «Льюис, большой любимец Гарлея, должен в будущую среду представить меня Гарлею».

Свифт возлагает повидимому большие надежды на эту встречу с новым премьером: «Я обращусь к «ему. Он прежде выказывал ко мне предупредительность, и если не изменился, то, полагаю, что он сочтет полезным хорошо обойтись со мной».

Пока Свифт ожидал встречи и сближения с новыми правителями страны, поверженные виги кричали о его измене или печально отворачивались от него.

Слишком много горечи накопилось и у Свифта в отношениях с вигами. Он теперь видел ясно, что вигская партия находится в необычайном упадке, что она прогнила насквозь и что интересы денежных мешков и лавочников, защищаемые вигами, для него несравненно дальше, чем интересы мелких, землевладельцев и деревенских сквайров, сторонников ториев.

Трудно предположить, как это делают некоторые биографы, что Свифт из простой корысти перешел к ториям. Этот переход был подготовлен и глубоким разочарованием в вигах и тем, что Свифт считал себя стоящим гораздо выше жалких интриг и распрей обеих партий. Это был человек, стоявший по своему уму и дарованиям значительно выше того буржуазно-либерального окружения, в котором он находился.

Его «измена» своим бывшим друзьям вначале была далеко не единичным явлением. Вожди ториев Гарлей, и Сент-Джон были тоже некогда вигами.

Свифт посещает лорда Галифакса, одного из вождей вигов. В его доме пьют за здоровье Свифта и за возрождение партии вигов. Но Свифт отказывается принять этот тост. Он согласился бы выпить только за коренное перерождение этой партии. Он неспособен к мелким интригам или двойной игре.

В «Дневнике для Стеллы» он рассказывает: «Вчера вечером, когда я уже погасил свечу, ко мне пришла хозяйка вместе с слугой от лорда Галифакса, который приглашает меня к обеду к себе в Гэмптон Коурт, но я отказался под предлогом важных дел. Сегодня я был представлен мистеру Гарлею, он принял меня с величайшим почетом и необыкновенно любезно».

Жребий был брошен. Свифт не пошел на вигский банкет, организованный лордом Галифаксом. Он стал часто Появляться у Гарлея, который осыпал его вниманием. Его ходатайство по поводу льгот ирландскому духовенству было выслушано Гарлеем со вниманием, и делу был дан ход. В письме от 1 ноября Свифт пишет: «Я должен теперь написать примасу и архиепископу Дублина, что королева разрешила отмену первинок. Думаю, что мне больше незачем здесь оставаться, хотя я должен подождать, пока королева пошлет ответ епископам. Если не будет проволочек, то недель через шесть все будет сделано, но наверное не знаю».

Сближение Свифта с ториями шло довольно быстро. Он доказал свою преданность им, написав несколько злейших сатир на вигов. Он высмеял Годольфина, Уортона, Сэндерлена и Марльборо. Его эпиграммы и басни, разившие павших вигов, передавались из уст в уста и мгновенно распространялись по провинции.

В «Дневнике для Стеллы» Свифт рассказывает о встречах с новыми министрами. В первую очередь он расхваливает Сент-Джона Болингброка.

«Я обедал сегодня по приглашению с государственным секретарем, мистером Сент-Джоном — рассказывает Свифт. — Я думаю о том, как мы были преисполнены уважения к сэру Вильяму Темплю, за то, что он к пятидесяти годам достиг звания государственного секретаря. А тут молодой человек, которому еще нет тридцати Лет, занимает уже эту должность. Его отец — прожигатель жизни, посетитель кафе и кондитерских, бездельник, а его молодой сын — государственный секретарь».

Действительно, Генри Сент-Джон Болингброк был одним из самых блестящих и многосторонних политических деятелей своей поры. Получив должность министра по иностранным делам, он скоро проявил себя на этом посту, проводя политику прекращения затянувшейся войны и заключения мира с Францией.

Тайные переговоры о заключении, мира, которые вело новое правительство, вызвали ряд интриг и скандалов со стороны оппозиционной партии вигов. Враги кабинета Гарлея открыто обвиняли министров ториев в измене.

Положение пришедших к власти Гарлея и Болингброка было затруднительно. Не так-то легко было закончить навязанную стране войну и не так-то просто было отделаться от полководца Марльборо, пользовавшегося большим авторитетом в армии, но являвшегося закоренелым врагом ториев.

Партия вигов, «денежных людей», вызывала умышленно финансовое затруднение, стараясь во чтобы то ни стало свалить правительство ториев. Положение ухудшалось тем, что (среди самой партии ториев 1не было полного согласия, и группа так называемых «диких» (крайних) ториев из Нижней палаты образовала «Октябрьский клуб», бывший центром элементов, недовольных мягкой политикой правительства. Эти крайние элементы из партии ториев были не менее опасны для единства партии и существования правительства, чем виги.

Для борьбы со всеми враждебными правительству течениями Гарлей и Болингброк призвали на помощь перо Свифта; Свифт становится во главе официозного торийского издания «Исследователь». Его сатирическое жало разит главного врага ториев, герцога Марльборо. Свифт достаточно осторожен в своих вылазках. Против популярного в армии полководца. В статьях и памфлетах он даже не называет его по имени, но он так обстоятельно описывает его пороки и слабости, что для всех становится ясным, о ком идет речь.

В одном из памфлетов он в юмористической форме высчитывает, во что обходился римскому правительству триумфатор в смысле расходов на колесницу, триумфальные арки и сосуды с курением. Это все гроши по сравнению с теми миллионами, которые составляют суммы наград, выданных Англией одному знаменитому генералу (подразумевается Марльборо).

Действуя согласно директивам своих друзей, Гарлея и Борлингброка, Свифт выпускает большой памфлет «Поведение союзников». Этот памфлет, имевший колоссальный успех и выдержавший за короткий срок четыре издания, а всего семь, раскрывал в прямой и логической форме подлинные мотивы, руководившие людьми, желавшими продолжения войны, и разъяснял обманчивость военных успехов. Свифт проповедовал разумную политику, диктовавшую немедленное прекращение войны, тяжким бременем навалившейся на народные плечи.

«Мы вели, — пишет Свифт, — две войны, из которых каждая продолжалась по десять лет, за интересы, нам вовсе чуждые; если война продлится еще пять лет, мы будем окончательно разорены. Мы великодушно стали во главе этого дела, тогда как нам, в самом крайнем случае, следовало бы быть только в роли поддерживающих союзников; мы сражались, когда это вовсе не следовало; мы уклонились от решительных действий, когда наши интересы были поставлены на карту; мы дозволяли нашим союзникам нарушать принятые ими на себя обязательства; мы продолжали войну и не остановились даже перед тем, чтобы заложить всю нацию, сделав позорный заем в. пятьдесят миллионов; мы брали города, но каждый ив них стоил нам шести миллионов и Доставался не нам, а союзникам; мы. одерживали блестящие победы, но они приносили нам лишь пустую славу…»

Свифт с большим искусством доказывает, что народ поддерживал войну лишь по своему ослеплению, но что теперь пора освободиться от рабского подчинения лживым советникам. Он полным голосом обвиняет Марльборо в хищничестве, нападает на банковых дельцов, которые разжирели на народном бедствии, и на вигов, продажность и корыстолюбие которых и есть причина всех бед.

Памфлет вышел из печати 27 ноября 1710 г. а уже первого декабря появился вторым изданием, разошедшимся в четыре часа.

В это время Марльборо находился в Лондоне, составляя центр вигской оппозиции. Борьба достигла кульминационной точки. Положение становилось опасным. Памфлет Свифта играл огромную агитационную роль.

Наконец вопрос о мире был поставлен на заседании парламента.

«Завтра злосчастный день парламентского заседания, — пишет в дневнике Свифт, — мы вое полны надежд и страха».

В письме от 1 декабря 1711 г. Свифт сообщает о некоторых перепитиях этого важного для страны дела: «Сегодня было заседание парламента, на котором обсуждался вопрос о мире. Граф Ноттингем произнес речь против мира и высказал пожелание, посоветовать королеве не заключать мира без Испании. Это предложение было принято вигами большинством голосов. Это случилось целиком по вине лорда казначея (Гарлея), который не принял во-время меры и не пустил в ход свои силы. Ноттингем конечно был подкуплен. Вопрос теперь перенесен в общую комиссию всего парламента, и я думаю, что когда он будет внесен в палату лордов, мы получим большинство. Тем не менее это большой удар и он повредит репутации лорда казначея…

…Я видел государственного секретаря и говорил с — ним по этому поводу. Он надеется, что в палате лордов мы получим большинство. Однако после обеда явился один шотландец, член парламента, и сообщил, что в палате лордов вопрос решен против двора.

Я отправился к миссис Мэшэм (новая фаворитка Анны. — А. Д.) вместе с Арбетнотом[1]; она только что вернулась от королевы и ничего не слыхала об этом деле. Оказывается, что лорд казначей был так небрежен, что сидел у королевы в то время, когда вопрос обсуждался в палате. Миссис Мэшэм говорит, что королева повидимому изменила свои намерения, т. к. вчера после прений, когда она уезжала из парламента, на вопрос камергера герцога Шрюобюри, кто должен ее сопровождать — он или лорд Линдсей, она ответила: «Никто из вас» и подала руку герцогу Сомерсетокому, который громче всех говорил — в парламенте против мира. Я считаю, что королева фальшива или по меньшей мере очень нерешительна.

Когда пришел лорд казначей, как всегда очень бодрый, я поднял его на смех и просил его дать мне его трость казначея, что он и сделал. Я заявил ему, что если он доверит ее мне на неделю, я приведу все дело в порядок. Он спросил: каким образом? — Я ответил, что немедленно отстранил бы лорда Марльборо, его двух дочерей, герцога и герцогиню Сомерсетских и лорда Чельмондэля от всех занимаемых ими должностей. Арбэтнот спросил его, как это он не сумел заручиться большинством голосов. На это он не нашел другого ответа, как только, что он «ничего не может сделать, если люди лгут и предают». Маленький, жалкий ответ для большого министра. Он уговаривал меня не бояться и повел меня к себе домой. Там были его брат и государственный секретарь. Он велел составить список всех лиц из палаты общин, которые голосовали против двора, как будто он хочет их отстранить от занимаемых мест, ню я сомневаюсь, чтобы он был способен осуществить это. Пока что виги торжествуют. Говорят, что парламент будет распущен».

Проходят еще две недели, но положение едва ли становится лучшим.

В письме от 15 декабря Свифт пишет: «Я пошел сегодня к мистеру Люису узнать, как обстоят дела. Я встретил там Прайора^[2], который сказал мне, что он считает дело проигранным, и что он того мнения, что все министерство уйдет в отставку через неделю. В четыре часа я был у миссис Мэшэм. Люис пришел туда и шепнул мне, что он узнал из достоверных источников, что все будет хорошо. Вечером вся компания отправилась в оперу; меня они пригласили поужинать вместе с ними. К ужину пришел лорд казначей, и был так весел, каким я его не видел за последние десять дней. Арбэтнот питает надежду, что королева не предала нас, но что она испугалась и т. д. Если они уйдут или их заставят уйти в отставку, я решил на несколько месяцев удалиться и даже наметил место куда».

В эту опасную пору Свифт, размахивая копьем своего неистощимого и мрачного юмора, наносит налево и направо удары политическим врагам ториев. Он видит тактическую задачу в том, чтобы изолировать слабовольную и нерешительную королеву от дурных влияний. После отставки герцогини Марльборо в доверие к Анне входит больше всех герцогиня Сомерсетская. Поддерживая политику вигов, герцогиня Сомерсетская являлась вдохновительницей большинства нападков палаты лордов на министров ториев. Рассчитывая пресечь причиняемое ею зло, Свифт написал злой памфлет «Виндзорские поброчества». Здесь он использовал старую форму «Предсказаний Исаака Бикерстафа», и обрушился с рядом издевательств, высмеивая красно-рыжие волосы герцогини Сомерсетской и упрекая ее в соучастии в убийстве ее мужа.

Придворные друзья Свифта, в том числе и миссис Мэшэм, другая фаворитка королевы и сторонница ториев, не советовали издавать «Виндзорские пророчества» из опасения, что королева рассердится на Свифта.

Но было уже поздно. Издатель отпечатал памфлет и успел раздать несколько книжек, прежде чем Свифт запретил распространение памфлета.

Памфлет попал в руки герцогини Сомерсетской, и Свифт не замедлил испытать на себе ненависть фаворитки, которую он смертельно обидел и которая были влиятельнее при дворе, чем все министры, вместе взятые.

Когда дело ториев казалось уже проигранным, неожиданно произошел перелом к лучшему. Чтобы победить сопротивление (палаты лордов, в которой виги имели незначительное большинство, министерство прибегло к назначению двенадцати новых пэров-ториев.

Свифт записывает с удовлетворением в дневнике: «Королева пожаловала не более и не менее как 12 новых лордов и. отстранила лорда Сомерсетского. Наконец, она проснулась…»

Под новый 1712 год Свифт радостно сообщает Стелле, что герцог Марльборо отстранен от всех должностей. «Марльборо говорит, что он ничего так не желает теперь, как найти способ смягчить доктора Свифта».

Действительно, пропаганда Свифта в пользу мира продолжалась. Издатель переиздавал памфлет «Поведение союзников», и памфлет этот расходился с необычайной быстротой.

Желая положить конец расколу в лагере ториев Свифт выпускает новый памфлет «Советы членам Октябрьского клуба», в котором характеризовал ошибки и пороки крайних консерваторов. «Они привыкли у себя в деревенской глуши тянуть октябрьское пиво и неистово спорить о политике в захудалой таверне, они и тут хотят продолжать это занятие, доводя нас до крайности».

Этот памфлет привел к добровольному закрытию клуба. Еще одну незаменимую услугу правительству ториев — оказал Свифт.

Укрепление ториев было все же относительно. Неудачи на войне, финансовые затруднения, движения оппозиции — все это необычайно осложняло внутреннюю и внешнюю политику Англии.

В эти годы Свифт, оставаясь официально бедным приходским священником, фактически играл руководящую роль в правительстве. Недаром один из лучших его английских биографов, Форстер, называет Свифта «министром без портфеля». Он был бойцом за определенные политические интересы, и меньше всего его можно упрекнуть в том, что он стремился к власти во имя каких-либо корыстолюбивых целей. Оя, оказывавший благодеяния многим нуждавшимся в его помощи людям, в том числе и некоторым из его былых друзей, вятских литераторов, жил только на те средства, которые давал ему его ларакорский приход. Для себя лично он не извлекал из своей тяжелой деятельности никакой пользы. Он был до того щепетилен, что поссорился с Гарлеем (лордом Оксфордом), когда этот министр прислал ему с государственным секретарем Люисом некоторую сумму денег.

«Сегодня я видел Люиса — сообщает Свифт в одном из писем к Стелле, — он показал мне письмо Гарлея, в котором тот пишет, что очень хотел бы помириться со мной, но я ответил Акинсу, что я жду более определенных и более удовлетворительных извинений, т. к. если позволить господам министрам забываться, то с ними невозможно будет иметь дела».

В другом письме Свифт пишет: «Эти министры — самые милые люди на свете. Я иногда довольно плохо, обращаюсь с ними, может быть они когда-нибудь отплатят мне. Они называют меня Джонатаном. Я никогда не знал министров, которые сделали бы что-нибудь существенное для тех, кто с ними близок, и кто был их товарищем по развлечениям. То же самое, наверно, будет и со мной».

В эти годы энергичнейшей государственной деятельности Свифт осуществляет сокровенную мечту своей молодости: с ним. безродным плебеем, эти важные господа обращаются как с равным. В его отношении к этому факту мы наблюдаем известную двойственность: с одной сморены, Свифт презирает этих честолюбивых людей, которые личные интересы ставят выше интересов народных; с другой стороны, ему льстит, что знатные лица ищут его близости, что королева порой бросит ему фамильярное слово, что его зовут на пышные обеды, ужины и банкеты.

Больше всего он боится, чтобы кто-нибудь из лордов не отнесся к нему пренебрежительно, чтобы не поставили ему тем или иным способом на вид различие в ранге.

«Я говорил Гарлею, что никогда не признаю, чтобы то, что называется рангом, устанавливало какую-нибудь разницу между людьми. Я сказал, что в наших отношениях я буду смотреть на него всегда только как на человека, которого я люблю».

Когда однажды во время обеда с Сент-Джоном Свифту показалось, что Сент-Джон был сдержан по отношению к нему, он отправился к нему и потребовал объяснения: «Я даже от коронованной особы не мог бы этого перенести и такой ценой не хочу пользоваться милостью кого бы то ни. было». Сент-Джон отнесся к этому очень хорошо, — пишет он Стелле, — и сказал, что я прав и что единственная причина его сдержанности была ужасная усталость».

Вообще говоря, Свифт уже слишком хорошо знает людей в этот период своей жизни, чтобы обольщаться какими-нибудь слишком большими надеждами на их счет.

Но он упивался тем, что говорил с министрами, лордами и приближенными королевы, как с равными. Он принимал посетителей и просителей в салонах и канцеляриях министров. Он делал много добра людям, не ожидая от них благодарности. Он покровительствовал бедным талантливым поэтам, он горячо вступался за обиженных и не стеснялся громко выражать свое негодование, когда трудно было восстановить справедливость.

В «Дневнике для Стеллы» мы видим по отдельным фразам и заметкам облик Свифта в этот блестящий период его жизни, когда он был в зените политической и литературной славы. Его правильное красивое лицо светилось энергией, а чудесные синие, проницательные глаза, выглядывавшие из-под густых бровей, производили особенно сильное впечатление на окружавших. Приподнятые кверху углы рта обличали живое остроумие, тонкий и насмешливый юмор.

Шли месяцы за. месяцами, и лорд Болингброк и Гарлей не могли уже обходиться без своего ближайшего и умнейшего советника Свифта.

Свифт перебирал с ними бумаги, накладывал на них резолюции, давал советы. Он часто бывал пои дворе, хотя королева Анна, настроенная раз навсегда врагами Свифта против него, открыто выказывала свое нерасположение к попу-безбожнику, автору «Сказки о бочке» и «Виндзорских пророчеств».

Друзья Свифта старались переубедить королеву и добиться для Свифта назначения на место епископа. Но королева всячески отклоняла эти просьбы.

Между тем Свифт стал тяготиться своим пребыванием в Лондоне.

Помимо причин чисто политических, были и причины глубоко личного характера, и их никак нельзя обойти внимательному биографу.

В течение нескольких лет Свифту приходилось дипломатично и тонко регулировать отношения между Гарлеем, лордом Оксфордским, и Сент-Джоном, лордом Болингброком. И тот и другой были слишком честолюбивы для того, чтобы делить между собой полноту власти. Все чаще возникали расхождения между двумя министрами по разным государственным вопросам, но в течение 1711–1712 гт. Свифту в известной степени удавалось поддерживать добрые отношения между Гарлеем и Болингброком.

Когда конфликты между ними стали возникать все чаще и чаще, и дальновидный Свифт почувствовал, что рано или поздно между ними произойдет разрыв, который приведет к падению торийокого министерства, разбитый и разочарованный Свифт заявляет, что он отходит от политики и будет заниматься; только литературой. Лондонское общество было посажено, вигские писатели выражали свою радость в пасквилях, направленных против Свифта. Даже те из них, которым Свифт покровительствовал, несмотря на различие партийной принадлежности, обнаружили черную неблагодарность и осыпали имя Свифта незаслуженными и злобными насмешками.

Ища передышки от политических тревог, интриг и козней, Свифт основал дружеский литературный кружок, назвав его «клубом Мартина-писаки». Это был сатирический кружок, ставивший своей целью в пародийной форме высмеивать породу бездарных стихоплетов, расплодившихся в Англии в небывалых размерах.

И Болингброк и Оксфорд были введены в этот дружеский клуб, где создавались в веселой застольной болтовне тонкие и острые сатиры и пародии.

Такие невинные развлечения, однако, не давали возможности на долго забыться, уйти от. актуальных задач политического дня, требовавших большого напряжения ума и воли.

Стоит перечитать письма в «Дневнике для Стеллы» за 1712–1713 гт. чтобы увидеть сколько тревог и волнений приходилось ежедневно переносить Свифту.

…«Я опять, как и в прошлом году, должен предостерегать людей от всяких недоразумений. Не могу заставить их (т. е. Сент-Джона и Гарлея). действовать единодушно, а не итти разными путями. Они в конце концов поплатятся оба. Как бы я уже хотел быть у своего канала и реки, гулять и смотреть на свои ивы» (15 сентября 1712 г.).

…«Люди изобрели новый способ надоедать мне. Я нашел письма, адресованные мне для лорда казначея, в которых иногда находятся письма к нему, иногда разные проекты, пасквили и т. п. Я обычно ношу их в кармане по три-четыре дня не распечатывая.

Я был сегодня при дворе и в то время, как я беседовал с сэром Уиндхэмом, испанский посол подошел к нему и сказал, что я вероятно доктор Свифт и что он просит его передать мне, что его повелитель, а также король Франции и королева считают себя обязанными мне больше, чем какому бы то ни было другому человеку в Европе. Мы раскланялись, пожали друг другу руки и т. д.» (18 декабря 1712 г.)…

…«Теперь при дворе бывают обеды в час дня пс средам, четвергам и субботам. Королева не присутствует на них, но все министры, иностранцы и высокопоставленные лица бывают. Я был там сегодня. Лорд-казначей (Оксфорд) хотел подойти ко мне, но я старался избегать его. Он три раза гонялся за мной по комнате. Я стараюсь никогда не замечать его в церкви и при дворе. Он это знает, я ему говорил о том, что если в многолюдном обществе меня увидят разговаривающим с ним, то это даст повод к лишним толкам 0 января 1713 г.)…

Так, лавируя среди запутанных интриг королевского двора, Свифт неуклонно добивался постановленной перед собой цели — привести Англию к миру, который, как он верил, даст устойчивость правительству и поставит страну на путь благоденствия.

В начале 1713 г. вопрос о мире приобретает реальную почву. Дипломатические переговоры с Францией подвигаются довольно быстро. 9 апреля 1713 г. парламент принимает условия мира при слабой оппозиции вигов.

14 апреля 1713 г. был наконец подписан Утрехтский мир.

Свифт решает теперь немедленно покинуть Лондон, где ему пришлось перенести столько забот и разочарований. В минуту горького раздумия он пишет Болингброку: «Все мои усилия отличиться привели к тому, что у меня нет ни титула, ни состояния».

Друзья Свифта снова принимаются хлопотать за него. Снова действуют враги при дворе. Лэди Мэнгэм, дружественно относящаяся к Свифту, настаивает на епископском назначении. Добиваются этого и другие доброжелатели. Но королева соглашается предоставить Свифту лишь место декана, протоиерея, в соборе св. Патрика в Дублине.

«Я был сегодня у лэди Мэшэм, — пишет Свифт, — она сказала мне, что много говорила с королевой и лордом казначеем. Она расплакалась и заявила, что не может примириться с мыслью, что я получу только св. Патрика. Я был очень тронут таким выражением ее дружбы…»

18 апреля Свифт пишет: «Сегодня в 3 часа лорд казначей прислал за мной, чтобы я пришел в его квартиру в Сент-Джемсе, и сказал мне, что королева решила перевести Стерна епископом в Дромор, а меня назначить деканом… Это будто бы решено между королевой, лордом казначеем и герцогом Ормондским для того, чтобы освободить место для меня.

Я уже не знаю, выйдет ли что-нибудь из этого. Может опять произойдет какой-нибудь несчастный случай. Я также не испытываю большой радости при мысли, что придется жить опять в Ирландии. Откровенно говоря, я думал, что министры не отпустят меня отсюда; но. может быть они ничего не могут поделать».

Еще несколько дней и Свифт сообщает МД (под этим условными буквами он разумеет Стеллу); «Королева подписала сегодня вечером все назначения в том числе и Стерна — епископом Дроморским и мое — деканом св, Патрика, Я думаю, что теперь уже кончено. Я полагаю, что МД достаточно лукава, чтобы быть довольной, но подумайте, в какое я попадаю положение. Я думал, что мне придется заплатить 600 ф. за дом, но епископ Клогерский говорит, что 800 ф. и в общем, с первинками и патентом, всего выйдет 1 000 ф. так что в течение трех лет мне не будет легче, чем теперь. Все же я надеюсь, что они дадут мне здесь немного денег, чтобы заплатить эти долги. Тем не менее, я рассчитываю провести 4–5 месяцев с МД, что бы ни случилось. Со следующей почтой я напишу Стерну. Если он не будет относиться ко мне хорошо и любезно в тех случаях, когда мне придется иметь с ним дело; он будет самым неблагодарным человеком в мире. Архиепископ Йоркский передал мне через третье лицо, что желал бы меня видеть. Поеду ли я к нему или нет? Не знаю. Он мой смертельный враг (Доктор Шарп, архиепископ Йоркский вместе с герцогиней Сомерсетской упорно противился повышению Свифта из-за «Сказки о бочке» — А. Д.). Надеюсь увидеться с вами через месяц».

И действительно, назначение состоялось. В июне 1713 г. Свифт уезжал в Ирландию как в добровольную ссылку.

От искренно радовался предстоящей встречей со Стеллой, хотя прежнее дружеское чувство к ней было теперь раздвоенным. Другая женщина встала на пути их сближения.