Свобода совести

Стецкевич М.С.

Свобода совести: Учеб. пособие

СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. — 299 с.

Учебное пособие известного петербуржского религиоведа рассматривает проблему свободы совести, сочетая исторический, философский и юридический подходы. Развитие идеи свободы совести показано начиная с Античности, через Средние века и Новое время — вплоть до наших дней. Особое внимание уделяется борьбе за свободу совести в России.

Написанная живым языком и богато иллюстрированная историческими примерами (частью забытыми или малоизвестными) книга может представить интерес и для студентов, обучающихся по специальностям «Политология» и «Конфликтология» и в особенности при изучении курса «Религия и политика», не говоря о том, что курс «Свобода совести» включен в Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования для направления (специальности) «Религиоведение» в качестве обязательного.

Введение

Появление настоящего учебного пособия вызвано двумя взаимосвязанными обстоятельствами. Во-первых, курс «Свобода совести» включен в Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования (второго поколения) для направления 522400 — «Религиоведение» (бакалавриат) в качестве обязательного. Начиная с 2000 г. автор данного пособия читал данный курс для студентов-религиоведов на философском факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Во-вторых, обобщающей работой по проблемам истории и теории свободы совести, которая могла бы использоваться студентами в качестве учебного пособия, на сегодняшний день отечественное религиоведение не располагает. Исследование В. Н. Савельева «Свобода совести» (М., 1991) не только серьезно устарело, но и представляется не вполне состоятельным методологически, так как автор при изложении материала часто подменяет анализ истории религиозной толерантности анализом истории свободомыслия.

Цель настоящего пособия — дать широкую панораму взаимодействия идей религиозной толерантности и нетерпимости в истории европейской культуры, проанализировать взгляды важнейших мыслителей, затрагивавших данную проблематику, проследить процесс становления и законодательного закрепления идеи свободы совести.

Автор стремился к сочетанию исторического, философского и юридического подходов к проблемам свободы совести. Современный отечественный исследователь М. Б. Хомяков, характеризуя сложившуюся в западной историографии тенденцию, справедливо отмечает: «представители аналитической традиции верят, что философия может обойтись без широких исторических экскурсов, тогда как историки настаивают на относительности многих концептов аналитической философии». Мы убеждены, что конкретные исторические условия оказали решающее влияние на развитие идей, которые, в

3

свою очередь, после своего выражения нуждались в реальном законодательном закреплении. Только после этого идеи свободы совести обретали окончательный смысл и наполненность.

Такой подход к проблемам свободы совести, выраженный в соответствующем изложении материала, может представить интерес и для студентов, обучающихся по специальностям «Политология» и «Конфликтология». Представляется возможным использование данного курса лекций студентами при изучении курсов «Религия и политика», «Межконфессиональные конфликты», естественно, не в качестве непосредственно учебного пособия, но как источника факультативной информации.

С самого начала хотелось бы внести терминологическую ясность, поскольку существует тенденция к употреблению понятий «свобода совести» и «свобода вероисповедания», а иногда и «религиозная свобода» в качестве синонимов. Это особенно характерно для религиозных деятелей, в том числе и российских. Поэтому, во избежание возможной путаницы и разночтений, необходимо специально определить содержание важнейших понятий, используемых в курсе «Свобода совести». Под свободой совести мы будем понимать право каждого человека на свободный мировоззренческий выбор, определение отношения к религии, включая право иметь, менять, распространять как религиозные, так и нерелигиозные убеждения при исключении каких-либо преимуществ или ограничений в пользовании гражданскими правами в зависимости от этого отношения.

Составляющие данную категорию понятия «свобода» и «совесть» обладают самостоятельным смыслом. Отдавая себе отчет в многообразии определений, существующем в философской литературе, отметим, что под свободой понимается, как правило, возможность поступать в соответствии со своей собственной волей и поставленными перед собой целями, а не в силу внешнего принуждения или ограничения, а под совестью — возможность нравственной оценки человеком характера, содержания и последствий как собственных, так и чужих поступков.

Однако объектом внимания религиоведения прежде всего, на наш взгляд, является целостная категория «свобода совести», а не её составные части. Безусловно, являясь и философско-этической категорией, свобода совести подразумевает возможность совершения каждым поступков в соответствии с индивидуальными представлениями о должном и недолжном, справедливом и несправедливом, о добре и зле. Как категория религгюведепия свобода совести предполагает прежде всего право человека на свободу мировоззренческого

4

выбора, осуществляемого как в рамках религиозного сознания, так и за его пределами.

На последнее обстоятельство хотелось бы обратить особое внимание в связи с участившимися в последнее время случаями подмены понятия «свобода совести» понятием «свобода вероисповедания». На самом деле, на наш взгляд, свобода вероисповедания является хотя и чрезвычайно важным, но лишь составным элементом свободы совести, поскольку включает в себя свободу выбора только в пределах религиозного сознания. Как справедливо замечает А. С. Ловинюков, «истинная свобода совести начинается лишь тогда, когда ... в качестве составного элемента включает свободу не исповедовать никакой религии». Профессор Университета JIa Коруньи (Испания) Г. М. Моран, отдавая предпочтение термину «религиозная свобода», тем не менее указывает, что она «имеет два аспекта: с одной стороны, она защищает право верить, т. е. «теизм», а с другой —право не верить, «атеизм».

Чётко разграничивает понятия «свобода совести» и «свобода вероисповедания» А. В. Пчелинцев. Он подчеркивает, что «свобода совести соотносится со свободой вероисповедания ... как родовое и видовое понятия, как общее и частное... Свобода вероисповедания есть лишь элемент свободы совести, поскольку к свободе вероисповедания относится свобода выбора религии и свобода отправления религиозных обрядов». Соответственно под свободой вероисповедания будет далее пониматься законодательно закрепленное право на исповедание любой религии, осуществление свободного выбора религиозного мировоззрения.

Проведя необходимую границу между свободой вероисповедания и свободой совести, следует отметить, что в международных и европейских документах, касающихся прав человека и основных свобод, понятие «свобода совести» редко употребляется изолированно. Обычно речь идёт о «свободе мысли, совести и религии» (Всеобщая декларация прав человека, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод). Т. Ю. Тагиева отмечает, что в международном и европейском праве подобная формулировка подразумевает наличие единой сложно структурированной свободы, а не ряда смежных прав. Она высказывает предположение, в соответствии с которым вся совокупность данных мировоззренческих свобод получила наименование «свобода совести» потому, что «минимальная составляющая мировоззренческой свободы личности до конца неистребима в человеческом обществе при любых условиях и символизирует собой единство правового и нравственного регулирования жизни человека».

5

Определим теперь основные элементы свободы совести. По мнению А. С. Ловинюкова к их числу относятся 1) право исповедовать любую религию; 2) право совершать религиозные обряды; 3) право менять религию; 4) право не исповедовать никакой религии; 5) право пропаганды религии; 6) право вести атеистическую пропаганду; 7) право на благотворительную деятельность; 8) право на религиозное образование; 9) культурно-просветительная религиозная деятельность; 10) равенство перед законом всех граждан независимо от их отношения к религии.

В. В. Кравчук и Н. А. Трофимчук выделяют еще два важных элемента свободы совести, о которых А. С. Ловинюков не упоминает. Это «невмешательство государства во внутренние ... дела церкви (следовало бы — религиозных организаций. — М. С.); невмешательство церкви в дела государства». Представляется, что выделенные В. В. Кравчук и Н. А. Трофимчуком элементы свободы совести наличествуют далеко не во всех демократических (или провозглашающих себя таковыми) государствах. В некоторых странах сохраняется государственный статус отдельных религиозных организаций (например, в Великобритании — Церкви Англии и Церкви Шотландии, в Дании — Датской народной церкви и т.д.) и, следовательно, говорить о том, что здесь выдерживается принцип равноуда-лённости религиозных объединений от государства, так же как и принцип невмешательства государства в их дела, пока что не приходится. Их следует отнести к области желаемой, постепенно приближающейся, но все же перспективы. Элементы же, перечисляемые А. С. Ловинюковым — это программа-минимум, без реализации которой на практике говорить о свободе совести невозможно.

Другое дело, что особый статус одной или нескольких конфессий, на наш взгляд, может сохраняться в качестве реликтового явления, как дань традиции или инерции, но ни в коем случае не вводиться вновь там, где он отсутствует. Данное обстоятельство особо подчеркивается в рекомендациях на встрече ОБСЕ по свободе религии и вероисповедания (Вена, июль 2003 г.). В них отмечается, что, во избежание усиления дискриминационных тенденций, следует воздержаться от введения иерархии религиозных организаций.

Границами свободы совести в соответствии с важнейшими международными документами (Всеобщая декларация прав человека, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод), являются права и свободы других людей, а также предписанные законом ограничения, необходимые для защиты справедливых требо

6

ваний морали, общественного спокойствия и порядка, общего благосостояния в демократическом обществе.

С понятием «свобода совести» тесно связано и понятие «светское государство». И. В. Понкин предлагает следующее определение: «Светское государство — государство, обеспечивающее независимость и суверенность государственных институтов и религиозных объединений (равно как и объединений, деятельность которых направлена на распространение идеологии), в соответствующих сферах их компетенции, гарантированные недопустимостью установления в государстве общеобязательной религии или идеологии и отделением от государства религиозных объединений и объединений, деятельность которых направлена на распространение идеологии». На первый взгляд это определение выглядит вполне приемлемым, особенно с учетом того факта, что в учебной, справочной, а иногда и научной литературе светскость государства часто сводится лишь к вопросу об отделении от последнего религиозных организаций. Однако определение, предлагаемое И. В. Понкиным, оставляет без ответа ряд важных вопросов. Может ли государство, называющее себя светским, оказывать предпочтение какой-либо религии, не устанавливая её в качестве обязательной? Может ли светское государство проводить особую конфессиональную политику? Полномочный представитель Правительства Российской Федерации в Государственной Думе А. В. Логинов убежден в том, что может. Он полагает, что «в системе государственно-конфессиональных отношений государство является самостоятельной ведущей силой, имеющей в религиозной сфере свои интересы — имущественные, правовые, идеологические, внешнеполитические. В соответствии с ними оно формирует правовое поле жизнедеятельности вероисповедных и других мировоззренческих объединений граждан. Причем государственные интересы могут определять дифференцированный подход к различным конфессиям».

Нам представляется, что в демократическом государстве правовое поле, в котором действуют различные объединения, в том числе и религиозные, должно быть одинаковым для всех. А предлагаемый А. В. Логиновым «дифференцированный подход» на практике немедленно ведет к конфессиональным предпочтениям, вводит фактическую иерархию конфессий, сооружаемую во многом в зависимости от вкусовых предпочтений лиц, обладающих в данный момент теми или иными властными полномочиями, и наконец — к противопоставлению друг другу по принципу их большей или меньшей полезности для государства различных религиозных и общественных организаций и их членов, верующих и неверующих. Го

7

сударство, ведущее себя таким образом, сохраняет контроль над мировоззренческой сферой, предпочитает одни убеждения другим и нарушает ст. 2 и ст. 19 Конституции РФ, объявляющие права и свободы человека высшей ценностью и гарантирующие их равенство, в том числе и вне зависимости от религиозной принадлежности, которая не может быть и основанием для ограничения прав. Ни светским, ни правовым такое государство, на наш взгляд, считаться не может.

Думается, что для определения того, какое государство является светским, ключевым будет понятие мировоззренческой нейтральности. Она, как справедливо замечает Г. П. Лупарев, представляет собой важнейшую теоретико-методологическую особенность светского государства, распространяясь не только на религию, но и на иные формы человеческих взглядов на окружающий мир. В данной связи под светским государством мы будем понимать такое государство, которое стремится к обеспечению мировоззренческой свободы личности, законодательно обеспечивает свободу совести, не нуждается в какой-либо религиозной легитимации, и, будучи мировоззренчески нейтральным, не проводит никакой специальной религиозной политики — как по поддержке религиозных объединений, так и по борьбе с религией.

Мы полагаем, что такое понимание светского государства позволяет избежать очевидных несообразностей (отнесение США к числу частично не-светских государств, а Саудовской Аравии, наоборот, к разряду светских с элементами теократии), вытекающих из определения, данного И. В. Понкиным.

П. Н. Дозорцев считает, что для каждого светского государства присущ свой набор признаков, зависящий от многих факторов и обстоятельств. С этим суждением можно согласиться, но сделав одну существенную оговорку. Только то государство, в котором законодательно закреплены и реализованы важнейшие элементы свободы совести, которое признает и соблюдает права человека, стремится к мировоззренческой нейтральности, может считаться de facto светским. К таковым относятся почти все страны европейской культуры, в том числе и те, где пока что не провозглашено отделение религиозных организаций от государства. В то же время государство, провозглашающее себя светским de jure, должно быть более продвинутым в осуществлении данного принципа. В этом случае уместно говорить об обязательности юридического закрепления отделения религиозных объединений от государства, недопустимости конфессиональных предпочтений со стороны государства, финансирования им религиозных организаций.

8

Дадим краткие определения ещё ряду понятий, которые будут активно использоваться в данном пособии.

Веротерпимость — практика допущения существования в государстве, наряду с господствующей, и других религий, количество которых обычно жестко регламентировано. Приверженцы этих религий, как правило, не имеют равных прав с теми, кто исповедует господствующую религию.

Религиозная свобода — 1) право религиозных организаций на самостоятельные, без непосредственного вмешательства и контроля со стороны государственной власти, управление и деятельность; 2) в более широком смысле —право на исповедание любой религии. Далее мы будем пользоваться этим понятием, как правило, в первом смысле.

Религиозная толерантность (терпимость) — 1) терпимые, взаимоуважительные отношения между верующими различных религий, религиозными объединениями, верующими и неверующими, строящиеся, на принципе взаимного признания права на существование и деятельность; 2) признание государством права на существование различных религий, наряду с господствующей.

Религиозная интолерантность (нетерпимость) — резко негативное отношение к верующим иной конфессии, людям иной мировоззренческой ориентации, выражающееся в ущемлении их прав, преследованиях, а иногда даже в отрицании права на существование.

Эксклюзивизм, — представление о той или иной религии (или направлении в ней) как о носителе высшей, исключительной, «единственно верной» истины, автоматически ведущее к отрицанию аналогичного статуса за другими религиозными системами.

Применительно к последним понятиям хотелось бы заметить следующее. Термин «толерантность», как и более узкий его аспект — «религиозная толерантность» имеет разнообразные значения и смыслы. Генеральная конференция ЮНЕСКО в «Декларации принципов толерантности» (16 ноября 1995 г.) определила, что толерантность «означает уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, наших форм самовыражения и способов проявления человеческой индивидуальности» (п. 1.1, ст. 1). Минимальный уровень толерантности, как мы полагаем, предполагает готовность признать право на существование тех, с чьими убеждениями ты не согласен, если эти убеждения и вытекающие из них действия не содержат прямого намерения разрушить сами основы терпимости (пример — фашистская идеология).

Религиозная толерантность не включает в себя в качестве обя-

9

затпелъного компонента доктринальную терпимость, стремление к сближению вероучений, равно как и эксклюзивизм не тождествен нетерпимости, хотя и содержит некоторый потенциал для её развития. Применительно к современной России речь идёт лишь о взаимо-уважителъных отношениях между религиозными организациями, взаимном признании права на осуществление религиозной деятельности, отсутствии обращений к государству с просьбой предоставить преференции и льготы какой-либо организации (статус «равнее других»), тем более — призывов ограничить деятельность других религиозных организаций. Отдельно следует упомянуть о необходимости толерантных взаимоотношений между верующими и неверующими. Возможна полемика, взаимная критика, но несожаления, например, по поводу того, что религия (атеизм) до сих пор существует.

И последнее. Автор не претендует на окончательность сделанных здесь и далее определений, выводов и суждений, понимая, что некоторые из них носят дискуссионный характер.

Глава 1. Религиозная толерантность и её пределы в Древнем мире

Проблема свободы вероисповедания впервые достаточно ясно обозначилась только в античных обществах. В древнейших цивилизациях (Египет, Месопотамия) существовала борьба по религиозным вопросам и даже принудительность в отправлении культа того или иного божества. Примером может служить религиозная реформа фараона Эхнатона в Древнем Египте (XIV в. до н.э.), проявившаяся как в решительном внедрении культа нового солнечного бога Атона, так и (по некоторым свидетельствам) в запрещении почитания традиционных богов. Но в условиях полного господства мифологического сознания, с одной стороны, и слабой выраженности индивидуального, личностного начала —с другой, речь ещё не шла об осознанном праве на исповедание/неисповедание той или иной религии. В древнегреческом обществе этот вопрос был и поставлен, и активно осмыслен.

В античной Греции (VIII—II вв. до н. э) крупное централизованное государство так и не смогло сформироваться. Существовали различные по масштабам города-государства — полисы. Особенности полисного строя заключались, во-первых, в четком разделении на граждан, пользовавшихся правами, и лишенных их чужеземцев и рабов, во-вторых —в участии, хотя и в различной мере, в управлении государством всех граждан, а не только узкого круга знати, как в Египте и Месопотамии. Носителем высшей власти даже в таких аристократических полисах, как Спарта, считалось народное собрание. Участие граждан в управлении полисом вело к осознанию личной ответственности за его судьбу, что способствовало развитию политической свободы, в том числе и определённой свободы мнений и их выражения.

11

Роль религии в древнегреческом обществе была прежде всего интегративной и сводилась к освящению полисного строя. Объединению граждан, созданию у них чувства солидарности и взаимопонимания способствовали публичные жертвоприношения. Совершить ритуал мог любой полноправный член общества. Жреческое сословие в античной Греции, в отличие от Египта и Месопотамии, не сформировалось. Жреческие должности замещались, так же как гражданские и военные, путем выборов на определённый срок. Характеризуя особенности полисной религии, выдающийся отечественный антиковед Ю. В. Андреев отмечал: «В известном смысле полис выполнял в греческом обществе, при отсутствии священных книг и профессионального жречества, те же функции, которые позже будет выполнять христианская церковь, с тем, однако, различием, что и клиром и мирянами здесь были в сущности одни и те же люди, причем власть самой священной конгрегации не простиралась дальше границ карликового государства».

Однако, за исключением исполнения своей интегративной функции (объединение граждан полиса), религия в жизни античной Греции не играла доминирующей роли. Уже в мифе о титане Прометее, вдохнувшем в людей разум, похитившем для них огонь у богов, научившем их различным искусствам, нашли отражение сложные представления о взаимоотношениях между богами и человеком, свойственные античной культуре. В предместье Афин —самого демократического полиса—было воздвигнуто святилище с алтарем и статуей титана. На ежегодных празднествах в честь Прометея молодые граждане состязались в беге с факелом, зажженным от алтаря титана. Атлеты несли факел Прометея в сердце города, подчеркивая тем самым значение человеческой личности, её творческих возможностей.

Древнегреческая мифология постепенно становилась скорее продуктом поэтической фантазии, нежели способом осмысления мира. В VIII-VI вв. до н. э. произошел решительный поворот от религиозномифологического восприятия мира к его рациональному истолкованию. Развитие древнегреческой натурфилософии, утверждавшей тезис о наличии материальной первоосновы мира, ознаменовало собой разрыв тотальности мифологического сознания и появление светской культуры. Между рационализмом, предполагающим критичность и свободу выражения мнений, и коллективизмом полисной религии неизбежно возникала коллизия, способная остро проявиться прежде всего в кризисных ситуациях.

Имеющиеся источники позволяют охарактеризовать положение только в одном, но крупнейшем полисе — Афинах. Здесь существо-

12

нала свобода высказываний по вопросам внутренней и внешней политики. В религиозной области такой свободы не было, хотя при отсутствии в греческой религии чётко фиксированной догмы не могло быть и тотальной системы преследований за выражение неортодоксальных мнений. Чужеземцам в Афинах позволялось почитать собственных богов при условии отсутствия каких-либо кощунственных действий в отношении богов греческих. Наибольшее опасение афинян вызывала возможность оскорбления богов — покровителей полиса, так как в этом случае, по их мнению, месть богов всему полису и его жителям должна была последовать неотвратимо.

Предположительно в 432 г. до н.э. афинским народным собранием была одобрена псефизма (постановление) Диопифа, которая на много лет стала основанием для преследований по обвинению в безбожии, религиозном нечестии (асебейе). Подпонятием «асебейя» подразумевалось прежде всего кощунство, оскорбление полисных богов и отрицание их существования, хотя для последнего, как показала М. М. Шахнович, уже появился термин «афеос». Автор псефиз-мы, Диопиф, был профессиональным прорицателем. Возможно, что к внесению постановления в народное собрание Диопифа подтолкнуло широкое распространение рационалистических взглядов, подрывавших престиж и доходы прорицателей. Жалоба или донос делались или от своего имени, или от имени общины. Исковое заявление формулировалось как обвинение в тяжелом преступлении против государства. При подтверждении судебным разбирательством факта нечестия обвиняемый мог быть приговорен к смертной казни, а его имущество — конфисковано.

Особенно много процессов по обвинению в асебейе проходило в конце V в. до н. э. На процессе выдающегося скульптора Фидия (конец 430-х гг.) основанием для обвинения послужило изображение им на щите статуи богини Афины в Акрополе его друга — первого стратега афинского государства Перикла в виде воина с конем, а самого себя — в виде Дедала. Скульптор не сумел оправдаться и умер в заключении. «Нечестие» подруги Перикла Аспасии, чьё дело разбиралось в это же время, заключалось в том, что она назвала своих дочерей именами Муз. Однако в этом случае Периклу удалось использовать свое влияние для вынесения Аспасии оправдательного приговора.

Наибольший общественный резонанс имели процессы разрушителей герм (гермокопидов) и Алкивиада (415 г. до н.э.), проходившие в разгар тяжелой и неудачной для Афин Пелопоннесской войны со Спартой. Основанием для первого процесса послужило частичное

13

разрушение в течение одной ночи всех каменных стел с изображением бога Гермеса, стоявших на афинских улицах. В ходе следствия в пародировании Элевсинских мистерий — одного из наиболее почитаемых в Афинах празднеств в честь богинь Деметры и Коры, был обвинен стратег Алкивиад, не решившийся явиться на суд и заочно приговоренный к смертной казни. Не успевшие бежать гермокопиды были казнены.

Во всех перечисленных выше случаях легко просматривается и политическая подоплека — стремление подорвать влияние и престиж тех или иных лиц, свести с ними счеты. Однако абсолютизировать значение политического момента в делах об асебейе вряд ли следует. Обвинение в безбожии Диагора Мелосского, известного своим скептическим отношением к богам, последовало, вероятно, под влиянием религиозного рвения, охватившего Афины в связи с делами гермокопидов и Алкивиада. Обвинительные вердикты против философов Анаксагора (конец 430-х гг. до н. э.) и Протагора (410-е гг. до н.э.) были мотивированы их теоретическими воззрениями.

Первому безбожие инкриминировалось в связи с его заявлением о том, что солнце является «глыбой, огненной насквозь». Второй пострадал за своё знаменитое высказывание: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому, что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка». Оба философа подверглись изгнанию, и возможно, были приговорены к смерти заочно. Более того, афинские власти вытребовали сочинения Протагора у всех, кто их имел, и публично сожгли эти тексты на городской площади.

Процессы по обвинению в асебейе продолжились и в IV в. до н. э. Наибольшую известность получил процесс великого античного философа Сократа (399 г. до н.э.). Сократ был обвинен в том, что не признает богов, которых чтит город (Афины), а вводит новые божества и развращает молодежь. Действительно, Сократ не скрывал того, что ему с детства является демоний (от греческого — божество), которого он постоянно слышит в глубине своей души. Демоний, по утверждению философа, открывал ему волю других богов, выступая и в роли совести, и отвращая, по словам Сократа, его от совершения недостойных поступков. При всем том, что Сократ не порывал с традиционной полисной религией: соблюдал предписания официального культа, приносил жертвы богам, уклонялся от дискуссий по общим проблемам мироустройства, его претензии на обнаружение личной связи с божеством без санкционированных полисом гаданий и жертвоприношений представляли собой, по за-

14

мечанию Э. Д. Фролова, своеобразную попытку «интеллектуального богоискательства, бросавшего вызов официальному культу».

Можно считать Сократа, отстаивавшего своё право прислушиваться к демонию, одним из первых борцов за свободу вероисповедания, восхищаться его мужественным отказом от возможного побега и спокойным принятием смерти. Однако с точки зрения полисной морали обвинения в его адрес, в том числе и в «развращении молодежи» (в числе учеников философа были Алкивиад и Критий — организаторы антидемократических переворотов в Афинах) отнюдь не выглядели абсурдными.

Другой великий античный философ, Аристотель, в 323 г. до н.э., подвергнувшись аналогичному обвинению в асебейе, предпочел, в отличие от Сократа, тайно покинуть Афины. Поводом для обвинения послужили гимн, сочиненный Аристотелем в честь философа Гер-мия, и надпись на его же статуе в Дельфах. «Нечестие» в данном случае заключалось в том, что Аристотель якобы не просто воздал должное Гермию, а обожествил его, составив гимн в духе пэанов, с которыми обычно обращались к богу Аполлону. Вероятно, в деле Аристотеля важнейшей оказалась все-таки политическая составляющая. А. Ф. Лосев и А. А. Тахо-Годи полагают, что инициаторами обвинения были представители демократической партии в Афинах, мечтавшие после смерти Александра Македонского, наставником которого был Аристотель, о восстановлении свободной Греции.

В результате периодической повторяемости процессов по обвинению в асебейе афиняне стали остерегаться открыто высказывать свои взгляды на религиозные проблемы. Стильпон Мегарский отказался отвечать на вопрос о том, чувствуют ли боги радость от поклонения людей, заявив: «Глупый ты человек, такие вопросы задают не на улице, а с глазу на глаз». Около 320 г. до н. э. он получил стандартное обвинение в асебейе, так как заявил по поводу скульптуры богини Афины работы Фидия, что она — не бог, а человеческое творение, и был изгнан из города.

Великий древний мыслитель Платон (427-347 гг. до н. э.) не верил в эффективность демократии. В «Законах» он представил в качестве идеального государство, весьма близкое к тоталитарному. Им предлагалась целая система суровых наказаний для нарушителей основ полисной религии. В богов, согласно Платону, следовало верить «согласно с законами», неверие же в их существование, оскорбление их словом или делом должно было караться первоначально пятилетним тюремным заключением, а в случае рецидива «нечестия» — смертью. Не предусмотренные законом богослужения, например, в частных домах, Платон предлагал запретить. Он был убежден в том,

15

что все те, кто соблюдает законодательно установленную форму религии, никогда не совершат намеренно что-либо нечестивое. Официальная религия, таким образом, у Платона оказывалась необходимым моральным фундаментом полиса. Однако вопрос об истинности данной религии даже не ставился.

Вместе с тем нельзя отрицать и наличия в Древней Греции (Афинах) определенной толерантности, хотя она проявлялась в особой, полисной форме. Видимо, о всех вопросах, в том числе и религиозных, которые прямо не затрагивали основ полисного строя, можно было рассуждать относительно свободно. Характерно, что за пределами своего полиса «безбожные» высказывания Анаксагора уже не казались «потрясением основ». Существуют свидетельства о том, что на его могиле в Лампсаке, где философ жил после изгнания из Афин, была надпись: «тот, кто здесь погребен, перешел пределы познания — истину строя небес ведавший Анаксагор».

В Древнем Риме, при общем сходстве (в течение длительного времени) типа политической организации с древнегреческим, религиозная ситуация и соответственно - определение пределов терпимости имели свои особенности. Как и в Греции, религия в Риме была прежде всего государственным установлением, отношения с богами мыслились как договорные (именно римляне были авторами знаменитой формулы do ut des — «даю, чтобы ты дал», — предполагавшей благодарность богов за приносимые им жертвы), а жреческие должности были выборными. Древние «Законы XII таблиц» (V в. до н. э.) содержали запрет почитания для римлян любых богов, кроме собственных, и введения других культов, кроме государственных. К их отправлению иностранцы допускались в редких случаях и лишь после получения специального разрешения.

Традиция приписывает второму римскому царю, Нуме Помпи-лию (VIII в. до н. э.), установление четких правил принесения жертв различным богам. В республиканский период (VI—II вв. до н. з.) верховным главой сакральной сферы считался римский Сенат. Отправление всеми гражданами государственных культов было призвано гарантировать Риму стабильность и процветание. Римский политик и оратор Марк Туллий Цицерон (I в. до н.э.) отмечал: «Никогда наши предки не были так благоразумны и так хорошо умудрены богами, как в то время, когда они решили, чтобы одни и те же лица руководили как служением бессмертным богам, так и важнейшими государственными делами, чтобы виднейшие и прославленные граждане, хорошо управляя государством, оберегали религию, а требования религии ... оберегали благополучие государства».

В Риме, в силу того факта, что здесь очень рано произошло отде

16

ление норм божеского права (ius) от человеческого (fas), преступления против религии не стали частью уголовного законодательства. Под понятие «святотатство» подпадала только кража имущества из храма. Не было в Риме, как и в Греции, чёткой религиозной догмы и соответственно — отступающей от неё ереси. Однако принципиально важно, что в отличие от древнегреческого общества, оскорбление богов считалось исключительно делом самих богов, которые и должны были покарать нечестивца. Поэтому в Риме, как отмечал историк К. Тацит (II в. н. э.), в области религии можно было «думать, что хочешь, и говорить, что думаешь». В принципе возможно было даже заявлять о своем неверии, но при этом участвовать в отправлении официального культа.

Особенности данной ситуации, где значимо было не внутреннее религиозное чугство, а только его внешние проявления, прекрасно отразились в трактатах Цицерона «О природе богов», «О дивина-ции» и «О законах». В первом из них собеседники, рассматривая вопрос о том, правят ли боги миром или не вмешиваются в его дела, высказывают различные мнения. Занимавший пост верховного жреца (понтифика) Котта подчеркивал, что беседуя с друзьями, он готов признаться в своем сомнении в факте существования богов, мнения о которых многочисленны и разноречивы. Но как великий понтифик он никогда не отступит от заветов Ромула и Нумы Пом-пилия и установленных государством обрядов и церемоний, так как только соблюдая их, Рим сумел достичь величия и процветания.

В трактате «О дивинации» Цицерон писал, что он не может верить в науку о толкованиях полетов птиц. Однако она является древним установлением, доказавшим свою полезность для римской республики. Поэтому дивинацию следует не только сохранить, но и карать всех тех, кто поступает вопреки ей. Наконец, в трактате «О законах» детально формулируются религиозные обязанности граждан, которые должны отправлять культ богов, «унаследованных нами от предков», принятых Сенатом и народом, а не «новых и чужеземных», что привнесло бы в религию путаницу.

Ситуация, при которой можно было не верить в богов, но обязательно воздавать им должное как части комплекса римских добродетелей, не предполагала постановки вопроса об истинности римской религии. Эксклюзивизм ей совершенно не был присущ. Предполагалось, что у других народов имеются свои боги. При определенных обстоятельствах они могли быть включены в древнеримский пантеон.

В республиканском Риме неоднократно осуществлялась эвока-ция — призыв к богам враждебного римлянам государства перейти

17

на их сторону в обмен на обещание учреждения культа и обильных жертвоприношений. Такого рода «предложения» делались не только италийским божествам, но и богам — хранителям расположенного в Северной Африке Карфагена, с которым римляне вели особенно упорную и длительную борьбу. По решению Сената в Риме были официально установлены, например, культы греческого бога Аполлона (433 г. до н.э.), фригийской богини Кибелы (III в. до н.э.). В данной связи активная эллинизация римской религии, начавшаяся в V-IV вв. до н. э. и выразившаяся в отождествлении римских богов с близкими им по функциям греческими, удивления не вызывает.

Однако не санкционированное властями проникновение в Рим культов иностранного происхождения пресекалось. Неоднократно высылались египетские жрецы, а в 139 г. до н. э. из Рима были изгнаны иудеи, обвиненные в том, что они «пытались передать римлянам свои таинства», и халдеи как распространители «чужеземного влияния». В 168 г. до н. э. решением Сената были запрещены вакханалии — тайные церемонии в честь греческого бога виноделия Вакха, превратившиеся в кровавые оргии с человеческими жертвоприношениями. Таким образом, принималось лишь то, что соответствовало римским «добрым нравам», и главное — получало государственное одобрение.

В конце I в. до н.э. в римской религии появляется нововведение, преимущественно политического характера, но вместе с тем имевшее некоторые догматические черты и ставшее обязательным, в отличие от культа традиционных римских богов, для всего населения огромного государства, трансформировавшегося из республики в империю. Речь идет об учрежденном в период правления Октави-ана Августа (29 г. до н.э.—14 г. н.э.) культе императора. Вероятно, его нельзя считать введенным исключительно сверху. Как в Греции, так и в Риме издавна бытовало представление о близости особо выдающихся людей, особенно полководцев, к богам. На статуе Гая Юлия Цезаря (I в. до н. э.) имелась надпись: «непобедимому богу». Однако при Августе — первом римском императоре (принцепсе), на которого, по официальной формулировке, народ «перенес своё могущество и величие», и его преемниках данный культ обрел государственный статус.

Император, как отмечает Е. М. Штаерман, считался все-таки не богом, а заслужившим приобщение к богам героем. С повседневными просьбами и молитвами к нему не обращались, но это как раз свидетельствовало о возвышении императорского культа над традиционными. Везде воздвигались храмы и статуи, посвященные победам и добродетелям императора. Соблюдение этого культа стало

18

как для римлян, так и для жителей провинций обязательным. В I в. н.э. был принят закон об «оскорблении величества», согласно которому отказ совершить жертвоприношение императору рассматривался как государственная измена. Таким образом, здесь принцип «оскорбление богов — забота самих богов» — не действовал. Во всех случаях, требовавших присяги, осуществлялась клятва гением императора. Население империи должно было чтить правителя прежде всего как воплощение римской мощи и могущества. Участие в императорском культе рассматривалось как важнейшее свидетельство лояльности.

Подчеркнем принципиальный момент. Императорский культ был фактически единственным, который римляне навязывали в качестве обязательного всему населению империи. Включение в ее состав новых народов и территорий никогда — ни до, ни после появления императорского культа — не сопровождалось требованием отказа от почитания местных богов. Отсутствие эксклюзивизма предполагало значительную религиозную толерантность. На рубеже нашей эры в самом Риме она значительно возросла, и туда с большей, чем раньше, легкостью стали проникать чужеземные культы.

Управляя провинциями, римляне проявляли уважение к тем религиям, которые они считали традиционными. Ущемление прав их приверженцев было, как правило, связано с политическими проблемами. Например, в Британии римляне начали разрушение доисторического каменного культового комплекса — Стоунхенджа, опасаясь, что он станет центром вооруженного сопротивления. При подавлении I Иудейского восстания был разрушен Иерусалимский храм (70 г. н. э). Наоборот, при возникновении антиримских восстаний атрибуты императорского культа часто оказывались главным объектом ненависти повстанцев.

Для большинства населения империи, сохранявшего верность политеистическим культам, принесение жертв императору, во всяком случае в спокойные времена, не представлялось принципиально невозможным. Как говорил Цицерон: «у каждого народа свои боги, у нас — наши». Ведь и в Греции, и в Британии, и в Египте, и в большинстве провинций империи, свои боги воспринимались как местные, а боги других религий — как чужие, но не как неистинные. Для приверженцев же монотеистических религиозных систем — иудаизма и христианства — в связи с отправлением культа императора возникнет серьёзная нравственная проблема.

Характерная для античного политеизма плюралистичность, склонность к адаптации различных культов у древних евреев была преодолена самым решительным образом. В отечественной литера

19

туре высказываются различные точки зрения относительно времени и характера формирования культа древнееврейского бога Яхве, ставшего основой существующей и в наше время национальной религии — иудаизма. И. Ш. Шифман и М. И. Рижский полагают, что переход древних евреев от политеизма к монотеизму осуществлялся быстрее и последовательнее, чем у других народов Средиземноморья, но также был постепенным и окончательно оформился не ранее VII-VI вв. до н. э. По мнению И. Р. Тантлевского, уже во времена пророка Моисея (XIV-XIII вв. до н.э.), которого он считает исторической личностью, практический монотеизм библейских патриархов Авраама, Исаака и Иакова превратился в «универсальный, абсолютный монотеизм», а яхвизм стал общенациональной религией Израиля. Однако в любом случае очевидно, что представления древних евреев о Яхве претерпели значительную эволюцию, стадии которой можно отчетливо проследить по Ветхому Завету, создававшемуся с XIII по II вв. до н.э. На первом, древнейшем этапе Яхве мыслился прежде всего племенным божеством, «богом Авраама, Исаака и Иакова». Предполагалось, что у других народов имеются свои боги, которые вовсе не являются неистинными. Один из судей (древнейших предводителей евреев), Иеффай, ведя переговоры с правителем соседнего государства Моав, убеждает его не посягать на территорию израильских племен с помощью такого аргумента: «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Хамос, бог твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Господь, Бог наш (Яхве — М. С.)» (Суд 11:23-24). Однако развитие монотеистической тенденции приводит к острому соперничеству пророков различных богов, все в возраставшей степени отстаивавших исключительную значимость именно того божества, волю и слова которого они сообщали людям. В библейском источнике сообщается, что в IX в. до н.э., во времена правления царя Ахава, насчитывалось 450 пророков бога Ваала, и 450 «пророков дубравных» (3 Цар 18:19).

В Ветхом Завете содержится подробное описание поединка пророка Яхве Илии с пророками Ваала. Илия обращается к народу с вопросом: «долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь есть бог, то последуйте Ему; а если Ваал, то ему последуйте. И не отвечал народ ему ни слова» (3 Цар 18:21). Тогда Илия предложил пророкам Ваала возложить тельца на жертвенник своего бога, сам же положил тельца на жертвенник Яхве. После этого, не подклады-вая огня, пророки Ваала и Илия стали обращаться к своим богам с просьбой принять подношение. Но огонь, несмотря на все усилия пророков вааловых, так и не вспыхнул на их жертвеннике. После же слов Илии, обращенных к Яхве: «Господи, Боже Авраамов, Исааков

20

и Израилев! Да познают в сей день, что Ты один бог в Израиле... Услышь меня, Господи, услышь меня! Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог, и Ты обратишь сердце их к Тебе» (3 Цар 18:36-37) огонь моментально объял сооруженный жертвенник. «Увидев это, весь народ пал на лице свое и сказал: Господь есть Бог, Господь есть Бог!» (3 Цар 18:39).

Аналогичное выяснение отношений в Древней Греции между, например, жрецами Афины и Аполлона представляется совершенно немыслимым. Определенное соперничество между культами различных богов там могло привести лишь к спору, кто из божеств сильнее, но не кто есть бог. Греки вовсе не считали, что почитать одновременно Афину и Артемиду — значит «хромать на оба колена». В Израиле же дело обстояло именно так.

Примечательными представляются и последующие действия Илии. Пророки Ваала были истреблены им. Точно так же поступил царь Ииуй, помазанный пророком Яхве Елисеем. Он также разрушил и храм Ваала, сделав из него место для сливания нечистот (4 Цар 10:18-27). Все эти действия Яхве вполне одобрил, дав им такую характеристику: «праведно в очах Моих» (4 Цар 10:30). Так культ Яхве постепенно приобрел черты эксклюзивизма, что с неизбежностью вело к негативному отношению к другим религиозным системам.

Боги соседних народов в Ветхом Завете именуются «мерзостями» (3 Цар 11: 5-7), «идолами» (Пс 95:5), «бесами» (Втор 32:17; Пс 105:37). Когда еврейские племена идут в Ханаан с целью его завоевания, Яхве призывает их так поступать с центрами отправления культа местных божеств: «жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканы сожгите огнем» (Втор 7:5).

В связи со сложностью определения времени создания многих ветхозаветных текстов не представляется возможным с уверенностью утверждать, действительно ли действия израильских племен при завоевании Ханаана были именно такими. Вне зависимости от того, был монотеизм древних евреев изначальным (в этом случае постоянно осуждаемые Ветхим Заветом отклонения от культа единого и единственного Яхве действительно являлись таковыми) или он складывался постепенно ( при таком варианте фиксируемые ветхозаветной литературой случаи нарушения единобожия на самом деле свидетельствуют о сложностях становления), очевидно, что его реальному оформлению способствовали строительство царем Соломоном (X в. до н. э.) храма Яхве в Иерусалиме и особенно религиозная реформа царя Иосии (622 г. до н.э.). Суть последней сводилась к

21

искоренению культа всех иных богов, кроме Яхве, уничтожению их изображений и жречества, а также к ликвидации всех мест почитания Яхве, кроме Иерусалимского храма.

В дальнейшем, особенно во время Вавилонского плена (586-538 гг. до н.э.), в иудаизме закрепляется представление о Яхве не только как о единственном национальном, но и как универсальном божестве, господине Вселенной. «Дабы узнали от восхода солнца и от запада, что нет кроме Меня; Я Господь, и нет иного» (Ис 45:6). Показательной в этом плане является одна из наиболее поздних книг Ветхого Завета — Книга пророка Ионы. Пророк, не желая выполнять миссию, возложенную на него Яхве, садится на корабль, идущий в Испанию, видимо, полагая, что власть Яхве не распространяется дальше пределов Палестины. Однако гнев Яхве достигает Иону и на море, и ему в конечном счете приходится подчиниться воле Бога (Иона 1:1-4).

В иудейском праве, ставшем источником последующего христианского церковного права, весь процесс судопроизводства имел религиозную санкцию. Как отмечает С. Головащенко, «Божественный Закон является единым и целостным регулятивным актом. Публично сформулированные и провозглашенные юридические принципы и соответствующие процедуры есть прежде всего манифестация священной воли Бога». Нарушение Закона считалось преступлением против Бога. Здесь кроется коренное отличие от ситуации, наблюдавшейся как в Древней Греции, где законы и мудрые изречения могли вырезаться на стенах храмов, но не считались при этом божественными установлениями, так и в Древнем Риме с его разделением норм ius и fas.

В иудейской традиции выделяется 613 заповедей Торы, соблюдение которых для правоверных евреев представляется обязательным. Среди них прежде всего —десять заповедей (Декалог). Первая из них подчеркивает необходимость абсолютного монотеизма («Я Господь, Бог твой... Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим» — Исх 20:3), а в последующих трех сформулированы запреты на изображения Бога, на напрасное произнесение его имени, требование посвящения Богу субботнего дня (Исх 20:4-11). За нарушение этих и других заповедей предусматривались жесткие наказания. Любой еврей, отступивший от Яхве и впавший в идолопоклонство, карался смертью: «Приносящий жертву богам, кроме одного господа, да будет истреблен» (Исх 22:20, см. также Втор 17:2-5). Истреблению подлежали и те, кто призывал евреев служить иным богам, кроме Яхве, а город, склонившийся к идолопоклонству, должен был быть уничтожен (Втор 13:12-16).

22

Все языческие ритуалы и несанкционированная Яхве религиозная практика подлежали ликвидации. Виновные карались смертью (Лев 19:27, 20:6). Такая же мера наказания полагалась за нарушение субботы (Исх 31:14-15, Числ 15:31-34), лжепророчество (Втор 18:20) и богохульство (Лев 24:16), колдовство и магию (Лев 20:27). По мнению И.Р.Тантлевского, у иудеев не позднее II в. до н.э. появился «закон», в соответствии с которым каждый, провозгласивший себя мессией — царем Израиля, и не признанный таковым официально, подлежал распятию. Впоследствии данная мера будет применена в отношении Иисуса Христа.

Вместе с тем Ветхий Завет призывает к терпимому отношению к представителям чужих народов, жившим среди евреев. «Пришельца не притесняй, и не угнетай его; ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской» (Исх 22:21). «Не гнушайся Идумеянином, ибо он брат твой; не гнушайся египтянином... Дети, которые у них родятся в третьем поколении могут войти в общество Господне» (Втор 23:7-8). Хотя требования к другим народам относительно принятия в общину Израиля, в частности, аммонитянам и моавитянам были более жесткими (Втор 23:3), пророк Иезекиил выдвигал беспрецедентное для Древнего мира предложение о наделении пришельцев наследственными участками среди колен израилевых (Иез 47:21-23). Ветхий Завет подчеркивает: «что вы, то и пришелец да будет пред Господом. Закон один и одни права да будут для вас и для пришельца, живущего у вас» (Числ 15:15-16, см. также Исх 12:48-49).

Не совсем ясно, разрешалось ли пришельцам отправление культа их богов на территории древнееврейского государства. К исповеданию иудаизма и принесению жертв Яхве их не принуждали, но за богохульство карали смертью (Лев 24:16). В последние века до н. э. иудаизму было присуще стремление к прозелитизму, хотя и не слишком сильное. Однако, как подчеркивает Й. Телушкин, только однажды случилось крупномасштабное насильственное обращение в иудаизм — идумеев в 125 г. до н. э.

Сравнительно мягкое отношение иудеев к иноверцам, при наличии убеждения в том, что Яхве — единственный истинный бог, во многом определялось сложившейся концепцией богоизбранного народа. Согласно ей, Яхве избрал еврейский народ из всех народов Земли, дабы он служил исключительно ему. На избранный народ возложена особая ответственность. Устами пророка Амоса Яхве заявляет: «Только вас признал Я из всех племен земли, потому и взыщу с вас за все беззакония ваши» (Ам 3:2). Конечно, предполагалось, что богоизбранный народ должен нести истину Яхве всем народам мира, но исторически иудаизм остался прежде всего нацио-

23

налъной религией: «Будьте предо Мною святы, ибо Я свят Господь, и Я отделил вас от народов, чтобы вы были Мои» (Лев 20:26).

Иудеи решительно противились любым посягательствам на их совесть. Когда сирийский правитель Антиох Эпифан ввел на территории своего государства, в состав которого входили и земли, населенные евреями, обязательный культ Зевса, выражавшийся здесь в установлении его статуи на месте жертвенника Яхве в Иерусалимском храме, запрете обрезаний и соблюдения субботы, то эти действия привели к восстанию под руководством Иуды Маккавея (168-164 гг. до н.э.), после победы которого Иерусалимский храм был немедленно очищен. Признать Зевса богом ни вместо Яхве, ни даже наряду с ним иудеи уже не считали возможным.

Оказавшись в I в. до н. э. вначале в орбите римского влияния, а затем и под властью римлян, иудеи, особенно жившие за пределами Палестины, в диаспоре, могли, не отступая от основных требований своей религии, пойти на некоторый компромисс. По свидетельству Филона Александрийского, в открытых колоннадах и внутренних дворах некоторых синагог выставлялись посвятительные дары римским императорам, а в Риме одна из синагог была названа именем Октавиана Августа. Но когда император Калигула (37-41 гг. н.э.) пытался поставить свое изображение в Иерусалимском храме, требуя божественных почестей, то иудеи этому решительно воспротивились. Хотя ни первое, ни второе Иудейское восстание не были вызваны непосредственно религиозными причинами, стремление избавиться от власти римлян и реальных и потенциальных религиозных притеснений было свойственно иудеям в гораздо большей степени, чем какому-либо другому народу, входившему в состав римской державы.

В то же время, считая себя богоизбранным народом, к другим иудеи не предъявляли таких жестких требований, как к себе. Иона, которому все-таки пришлось исполнить миссию, возложенную на него Яхве, и идти в столицу Ассирии Ниневию, требует от жителей этого города не обращения в иудаизм, а лишь отказа от злодеяний (Иона 1:1). Впоследствии в Талмуде (I-V вв. н.э.) был окончательно сформулирован тезис о том, что для спасения не обязательно быть иудеем. Содержащиеся в Талмуде «Семь правил Ноя» (он считался самым праведным из не-евреев): не поклоняться идолам, не убивать, не богохульствовать, не вступать в кровосмесительные связи, не красть — не есть мяса, отрезанного от живого животного, творить правосудие, как предполагалось, обеспечивали каждому, кто им следует, место в будущей жизни. Таким образом, в древнем иудаизме эксклюзивизм не достиг своей высшей точки, проявляясь прежде

24

нсего в форме национально-религиозной. Христианство, развившее универсалистские потенции иудаизма, придаст и эксклюзивизму гораздо более радикальную форму, отрицая в течение долгого времени возможность достижения спасения вне «истинной церкви».

Подводя итог, отметим, что религиозные системы Древнего мира, в целом далекие от законченного эксклюзивизма, сделали возможным осуществление на практике определенной религиозной терпимости. Наибольшими её масштабы были в Древнем Риме, меньшими—в Греции и ещё меньшими — у иудеев. Но некоторая свобода религиозного выбора не рассматривалась в качестве права, а лишь допускалась, исходя из прагматических соображений.

Глава 2. Христианство в первом тысячелетии: изменение статуса и его последствия

В истории христианства период с середины I в. н. э. до начала IV в. обычно характеризуется как время гонений со стороны Римского государства. Выделяя их причины, исследователи, как правило, начинают с общественных. Известно, что у первых христиан не было ни храмов, ни статуй богов, на их собрания не допускались непосвященные. Эти встречи, часто проходившие в ночное время, по форме напоминали «ночные сборища», запрещённые римским законодательством, согласно которому могли существовать лишь открытые коллегии с обязательным присутствием на заседаниях представителя власти. Поэтому вполне естественно, что христианство вызывало массовую неприязнь.

Отказ христиан от почитания традиционных богов привел к возникновению представлений об их «безбожии», тайный характер собраний—к обвинениям в каннибализме, убийстве младенцев, сексуальных оргиях. В любой проблемной общественной ситуации христиане легко могли стать «козлами отпущения». В Африке, отмечает В. В. Болотов, даже сложилась пословица: «не дает Бог дождя, так пойдём на христиан». В других провинциях тоже периодически звучал призыв: «Христиан —ко львам!». Эту общественную неприязнь вполне разделяли и римские авторы I—II вв. Так, Тацит называет христиан «ненавидимыми за их мерзости», по Светонию христиане — «род людей нового и зловредного суеверия».

Такое общественное отношение к христианам способствовало гонениям, но не являлось их причиной. Важнейшую из них, особенно в

I в., следует искать в сфере политической. Характерно, что римский прокуратор Иудеи Понтий Пилат, согласно Евангелиям, санкционировал казнь Иисуса Христа лишь тогда, когда убедился (или дал себя

26

убедить) в том, что его деятельность и особенно признание им себя мессией («Царём Иудейским») политически опасны. Первоначально же Пилат не придал значения обвинениям иудеев, так как чисто религиозные распри среди них его мало волновали. Напротив, с точки зрения иудеев, Иисус совершил именно религиозное преступление и как лжемессия должен был быть предан казни. Считающийся в христианской традиции первым мучеником Стефан, утверждавший, что с приходом Христа установления Моисея и Иерусалимский храм утратили своё значение, был побит иудеями камнями по обвинению в богохульстве (Подробнее см.: Деян 6-7), то есть опять-таки религиозном преступлении.

Однако попытки иудеев привлечь для борьбы с распространяющимся за пределами Палестины христианством римскую администрацию серьёзного успеха не имели. Наместник провинции Ахайя Галлион даже не стал слушать обвинения иудеев против апостола Павла («учит людей чтить Бога не по закону»), заявив о своей готовности вникнуть в суть вопроса только при наличии «обиды» и «злого умысла», а «когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьею в этом» (Деян 18; 13-16).

Римляне первоначально видели в спорах между иудеями и христианами лишь распри внутри иудаизма, которые сами по себе, при отсутствии ярко выраженной политической опасности, их мало волновали. Постепенно эти споры принимали всё более ожесточенный характер, и тогда император Клавдий счел, что их продолжение в столице чревато угрозой стабильности, и распорядился, по сообщению Светония, изгнать из Рима «иудеев, постоянно волнуемых Хре-стом» (41 г. н.э.) Трудно сказать, касалось это распоряжение только христиан или также и иудеев, но политическая основа преследования очевидна.

Император Нерон преследовал уже именно христиан, приказав предавать их смерти по обвинению в поджоге Рима (64 г.). И в данном случае преследования были вызваны не собственно религиозными убеждениями. Нерон, по сообщению Тацита, желал опровергнуть слухи о своей ответственности за пожар в столице, поэтому в качестве виновных выставил тех, кто навлек на себя «своими мерзостями» всеобщую ненависть — то есть христиан. Во время гонений Нерона, как полагает христианская традиция, погибли апостолы Петр и Павел.

После подавления римлянами I Иудейского восстания (66-70 гг. н. э.) и разрушения Иерусалимского храма для иудеев была установлена специальная подать в храм Юпитера Капитолийского, которая,

27

с одной стороны, являлась символом их поражения, но с другой — в определённой степени освобождала их от отправления императорского культа. Поскольку каждый еврей должен был быть занесён в специальные синагогальные списки, то те, кто в них не состоял, уже не могли считаться приверженцами иудаизма. Следовательно, христиан теперь уже можно было дифференцировать гораздо более четко, чем раньше. Существование под покровом «дозволенной» иудейской религии заканчивалось.

Слова Христа «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф 22:21) предполагают определенное разделение властей и имплицитно — невозможность посягательства государственной власти на область личной веры. В Новом Завете есть немало текстов, содержащих мысли о необходимости повиновения власти, почтительного отношения к ней и молитвы за неё (1 Пет 2:13-17, 1 Тим 2:2, Тит 3:1). Апостол Павел, утверждая, что «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога», а «противящийся власти противится Божию установлению» (Рим 13:1-2), призывает подчиняться ей «не только из страха наказания, но и по совести» (Рим 13:5). Но Павел также подчеркивал и ничтожество власти в сравнении с Христом (Колосс 2:15), а апостол Петр говорил, что «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян 5:29). Поэтому в повиновении власти может быть отказано, если она вторгается в сферу духовного и принуждает христианина поступать против совести. Когда Синедрион грозил апостолам Петру и Иоанну, требуя от них ничего не говорить об Иисусе Христе, те отвечали: «судите, справедливо ли пред Богом — слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали» (Деян 4:19-20).

Поэтому будучи, как и иудеи, приверженцами монотеизма («Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса» —Деян. 2:36), христиане отказывались принести, в соответствии с римскими законами, требуемую жертву традиционным богам и императору, так как полагали это отречением от истины, от Христа, который сказал о себе: «Я есьм путь и истина и жизнь» (Ин 14:6). Пытаясь оправдать отказ от участия в жертвоприношениях, раннехристианские апологеты (П-Ill вв.) полагали свободу религиозного выбора естественной и необходимой. Тертуллиан, например, утверждал: «Естественное и гражданское право требует, чтобы каждый поклонялся тому, чему хочет... Жертвоприношения божеству должны делаться по согласию сердца».

Однако римские власти, не признавая свободу вероисповедания естественным правом, не находили для христиан никаких извинительных обстоятельств для отказа от того, чего требовал закон. Те,

28

в свою очередь, готовы были умереть за истину, ибо, как отмечал другой христианский апологет, Юстин Философ: «Любитель истины должен всячески и больше своей собственной жизни стараться соблюдать правду в словах и поступках своих, хотя бы смерть угрожала ему». Поскольку в Риме, как мы видели, религия была делом прежде всего государственным, то последующие преследования христиан можно считать имеющими религиозно-политические основания.

В 112-113 гг. наместник провинции Вифиния Плиний Младший вел переписку с императором Траяном по вопросу об отношении к христианам. Плиний сообщал о поступлении доносов, содержащих обвинение в принадлежности к христианству, и о своих действиях, заключавшихся в том, что всех, кто согласился поклониться статуям богов и императора через воскурение фимиама и возлияние вина, прокляв Христа, он отпустил, отказавшихся же предал смертной казни. Не найдя в самом христианстве ничего, кроме «грубого и безмерного суеверия», наместник задавал императору вопрос о том, следует ли христиан наказывать «за само имя, помимо каких-либо преступлений, или за преступления, связанные с именем». Из недостаточно определенного ответа Траяна можно заключить, что хотя «имя», то есть принадлежность к христианству, уже образует состав преступления, «разыскивать их не следует», реагируя только на поступающие доносы и наказывая тех христиан, которые не пройдут тест на лояльность, принеся жертвы богам.

Таким образом, Траян, а в дальнейшем — и один из его преемников Адриан (117-138 гг.), настаивавший на обязательном предъявлении доказательств противозаконной деятельности христиан, обозначили намерение власти поставить их преследование на строгую юридическую основу. Римское право предполагало, что «где не выступает обвинитель, там нет и судебного процесса», причем обвинение обычно выдвигалось частным лицом, и лишь в исключительных случаях — государственным. Поэтому для начала процесса требовался донос, причем обвинитель, в случае доказательства во время судебного процесса сознательной клеветы с его стороны, мог быть подвергнут аналогичному наказанию. Всё это делало возможной ситуацию, при которой одно и то же должностное лицо могло одновременно и иметь дома рабов — христиан, и отправлять на казнь тех их единоверцев, на которых поступил донос. Обычно отдавался приказ об аресте не всех епископов на какой-то территории, а лишь тех, против которых кем-либо выдвигалось обвинение. Доносчики же в римском обществе не пользовались общественными симпатиями. В итоге во II и даже в III вв. во многих провинциях империи христи

29

ане могли десятилетиями чувствовать себя достаточно спокойно. В 180-е гг. церковный писатель св. Ириней Лионский писал: «мир наслаждается спокойствием через римлян, и мы — христиане движемся без страха по улицам, ездим, куда хотим».

Обвиняли же христиан главным образом в sacrilegium (преступление против религии — святотатство, ‘похищение святыни’) — отказе отправлять культ признанного законом божества, и crimen lae-sae majestatis (преступление против власти, «оскорбление величества» )— отказе от участия в императорском культе. И в том, и в другом случае наказание следовало не за убеждения как таковые, а за вытекающие из них действия, точнее — их несовершение. Готовность христиан молиться за императора, а не ему самому властями считалась недостаточной.

В данной связи показательным представляется приводимый В. В. Болотовым диалог римского чиновника Мартиана и епископа Акакия. «Как верноподданный римского государя, живущий под римскими законами, ты должен, конечно, любить своего государя»,—заявил чиновник. Епископ ответил: «кто же больше любит римского императора, как не христиане, которые денно и нощно молятся о благоденствии государя, войска и всей империи». В ответ на это Мартиан заметил: «Хвалю за такое убеждение, но, чтобы твоё верноподцанничество сделалось для императора ещё яснее, принеси ему жертву». А от жертвы как императору, так и языческим богам Акакий последовательно отказался, приняв мученическую кончину.

В начале III в. император Септимий Север издал закон (не имевший, правда, общеимперского характера), запрещавший обращение в иудаизм и христианство. С середины III в. римское государство перешло к практике более жестких преследований, беря инициативу в свои руки. Текст эдикта (возможно, их было несколько) императора Деция (249-251 гг.), как и многих других важных документов эпохи, не сохранился. Возможно, он не имел ярко выраженной антихристианской направленности, содержа лишь предписание всему населению империи совершать жертвоприношения римским богам. Деций, судя по всему, стремился к восстановлению традиционных порядков, предлагая своим подданным пройти тест на лояльность. Совершивший жертвоприношение по установленным правилам получал специальный документ. В одном из них говорилось: «Я всегда приносил жертвы богам и теперь также по (императорскому) приказу в вашем присутствии пил и вкусил от жертвенной снеди и прошу удостоверить это. Подал это я, Аврелий Диоген». Конечно, в результате политики императора пострадали прежде всего христиане, и ко

30

личество мучеников именно с этого времени резко возросло. В Церкви же впервые в серьёзном масштабе возникла проблема «падших», то есть тех, кто отрёкся от христианства под страхом наказания.

Следующие крупные гонения предпринял император Валериан в 257-259 гг. Его распоряжения касались уже непосредственно христиан, причем впервые специальное внимание было обращено на духовенство: ему было запрещено совершать богослужение. Требовалось также публично принести жертвы римским богам. Христиане, входившие в высшие слои римского общества, лишались своих сословных привилегий и ссылались.

Наконец, последние крупные преследования христиан имели место при императоре Диоклетиане в 303-304 гг. Христианам опять предлагался тест на лояльность в виде жертвоприношения римским богам. За отказ следовали репрессии: казни, конфискации имущества, разрушение мест богослужения и уничтожение священных книг. Однако и эта, возможно, самая решительная попытка покончить с христианством не дала ощутимых результатов. Количество христиан в империи к началу IV в., по некоторым данным, составляло уже от 5 до 15% населения империи, и Церковь стала достаточно сильной.

Изменение государственной политики в отношении христиан обычно связывается с именем императора Константина. Однако ещё его предшественник Галерий разрешил, в виде милости, исповедание христианства, при отсутствии какого-либо нарушения закона (311 г.). Миланский эдикт Константина и его соправителя Лициния (313 г.) открыл новую эпоху в истории христианства и церковногосударственных взаимоотношений. Однако данный акт касался не только христианства. Его текст содержал следующее важное положение: «никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо». Таким образом, в империи провозглашалась достаточно широкая свобода вероисповедания, взамен прежней веротерпимости.

Вторая часть Миланского эдикта относилась уже непосредственно к христианам. Им возвращались, причем «немедленно и беспрекословно», отобранные ранее места совершения богослужения. Частным лицам, приобретшим земли, на которых они находились, обещалось вознаграждение из государственных источников. Власть явно выразила намерение впредь покровительствовать именно христианству. Это стремление нашло выражение в таких мерах, как указы об освобождении духовенства от гражданских повинностей, а цер

31

ковных земель — от дополнительных обложений (313-315 гг.), о запрете иудейского прозелитизма (315 г.), о праздновании в империи воскресного дня (321 г.), о предоставлении Церкви права получать имущество по завещаниям (325 г.).

Эти и некоторые другие мероприятия Константина современный православный исследователь А. Николин характеризует как «постепенное воцерковление всех сфер жизни в Римской империи». Действительно, время правления Константина Великого можно считать началом переходной эпохи, в конце которой на смену государственному римскому политеизму (язычеству) придет обретшее государственный статус христианство. Константин выказывал последнему явное личное предпочтение: городам, отказывавшимся в пользу христианства от язычества, даровал привилегии, увеличил количество христиан в бюрократической элите империи, запрещая государственным чиновникам участвовать в языческой культовой практике. В 330 г. им был основан первый изначально христианский город империи — Константинополь.

Однако решительных ограничений традиционного политеизма Константин не предпринимал. Он, подобно своим предшественникам, считался верховным жрецом (pontifex maximus), продолжалось и отправление императорского культа, хотя строительство языческих храмов за государственный счет прекратилось. Вопрос о существовании или закрытии языческого храма был отдан на рассмотрение муниципальных органов власти, и если те принимали положительное решение, то закрытие осуществлялось всё-таки не государственными чиновниками, а самими христианами.

Вряд ли прохристианская политика Константина была обусловлена его глубокой религиозностью. Христианство император принял лишь на смертном одре. Вероятно, Константин, оценив силу Церкви, надеялся на то, что с помощью христианства в перспективе может быть обеспечено идеологическое единство империи. Церковь, «епископом внешних дел» которой император себя полагал, даже не будучи формально христианином, также, по его мнению, должна была сохранять внутреннее единство. Прежняя римская политика отношения к религии как к государственному делу была теперь обращена на новый объект — христианство.

Вначале (316 г.) Константин вмешался во внутрицерковный «до-натистский спор» (донатисты полагали недействительными таинства, совершенные духовным лицом, отступившим от христианства, требовали перекрещивания отступников). Против донатистов были, по распоряжению императора, направлены войска. Затем Константин председательствовал на I Вселенском соборе в Никее (325 г.),

32

осудившем учение Ария, полагавшего Христа не Богом, а лишь его совершеннейшим творением. Арий был отправлен императором в ссылку, а собрания его сторонников были запрещены.

Сознание христианских епископов, которые иногда даже сравнивали Константина с Авраамом и Моисеем, было, как справедливо отмечает А. Шмеман, «заворожено обращением» императора: «оного и помешало Церкви пересмотреть в евангельском свете теократический абсолютизм античной государственности, а, напротив, его самого слишком надолго сделало неотъемлемой частью христианского восприятия мира».

Начавшееся при Константине государственное вмешательство в дела Церкви, резко сужавшее её внутреннюю свободу, в полной мере обнаружилось при его преемниках. Сын Константина Констанций, покровительствовавший арианам, прямо заявлял епископам: «Моя ноля — вот для вас канон» (355 г.). Пытавшийся протестовать папа Либерий был немедленно сослан. Во время правления Констанция появляются первые государственные указы о закрытии языческих храмов, преимущественно в городах.

Разумеется, процесс сближения государства и Церкви, нашедший выражение, в частности, в уравнении границ диоцезов, возглавляемых епископами, с делением империи на провинции, не был однолинейным. Император Юлиан (361-363 гг.), именуемый в христианской традиции Отступником, теоретически вернулся к принципу свободы вероисповедания, но на практике, как и Константин, оказывал покровительство, только теперь уже язычникам, ущемляя христиан. Никаких преследований последних он не предпринимал, но городам, обратившимся к язычеству, предлагал просить каких угодно даров, а от христианских — не принимал даже послов с жалобами.

К концу IV в. прохристианская тенденция окончательно возобладала. Император Грациан в 370-е гг. отказался от титула pontifex maximus, традиционно принадлежавшего почти всем его предшественникам, удалил статую Победы из римского Сената, что означало окончание какой-либо государственной поддержки язычества, разработал систему наказаний за ересь — от лишения прав до ссылки и смертной казни. В переводе с греческого ересь означает «выбор». В первые три столетия существования христианства, несмотря на вспыхивавшие подчас ожесточенные споры, ещё действовал принцип «нетерпимость к идеям, терпимость к личностям». Наказание еретиков заключалось в отлучении от Церкви. Теперь же государство, без всякого серьёзного сопротивления со стороны Церкви, взяло борьбу с ересью в свои руки, обрушивая на еретиков преследования.

33

ковных земель —от дополнительных обложений (313-315 гг.), о запрете иудейского прозелитизма (315 г.), о праздновании в империи воскресного дня (321 г.), о предоставлении Церкви права получать имущество по завещаниям (325 г.).

Эти и некоторые другие мероприятия Константина современный православный исследователь А. Николин характеризует как «постепенное воцерковление всех сфер жизни в Римской империи». Действительно, время правления Константина Великого можно считать началом переходной эпохи, в конце которой на смену государственному римскому политеизму (язычеству) придет обретшее государственный статус христианство. Константин выказывал последнему явное личное предпочтение: городам, отказывавшимся в пользу христианства от язычества, даровал привилегии, увеличил количество христиан в бюрократической элите империи, запрещая государственным чиновникам участвовать в языческой культовой практике. В 330 г. им был основан первый изначально христианский город империи — Константинополь.

Однако решительных ограничений традиционного политеизма Константин не предпринимал. Он, подобно своим предшественникам, считался верховным жрецом (pontifex maximus), продолжалось и отправление императорского культа, хотя строительство языческих храмов за государственный счет прекратилось. Вопрос о существовании или закрытии языческого храма был отдан на рассмотрение муниципальных органов власти, и если те принимали положительное решение, то закрытие осуществлялось всё-таки не государственными чиновниками, а самими христианами.

Вряд ли прохристианская политика Константина была обусловлена его глубокой религиозностью. Христианство император принял лишь на смертном одре. Вероятно, Константин, оценив силу Церкви, надеялся на то, что с помощью христианства в перспективе может быть обеспечено идеологическое единство империи. Церковь, «епископом внешних дел» которой император себя полагал, даже не будучи формально христианином, также, по его мнению, должна была сохранять внутреннее единство. Прежняя римская политика отношения к религии как к государственному делу была теперь обращена на новый объект — христианство.

Вначале (316 г.) Константин вмешался во внутрицерковный «до-натистский спор» (донатисты полагали недействительными таинства, совершенные духовным лицом, отступившим от христианства, требовали перекрещивания отступников). Против донатистов были, по распоряжению императора, направлены войска. Затем Константин председательствовал на I Вселенском соборе в Никое (325 г.),

32

осудившем учение Ария, полагавшего Христа не Богом, а лишь его совершеннейшим творением. Арий был отправлен императором в ссылку, а собрания его сторонников были запрещены.

Сознание христианских епископов, которые иногда даже сравнивали Константина с Авраамом и Моисеем, было, как справедливо отмечает А. Шмеман, «заворожено обращением» императора: «оно-то и помешало Церкви пересмотреть в евангельском свете теократический абсолютизм античной государственности, а, напротив, его самого слишком надолго сделало неотъемлемой частью христианского восприятия мира».

Начавшееся при Константине государственное вмешательство в дела Церкви, резко сужавшее её внутреннюю свободу, в полной мере обнаружилось при его преемниках. Сын Константина Констанций, покровительствовавший арианам, прямо заявлял епископам: «Моя воля —вот для вас канон» (355 г.). Пытавшийся протестовать папа Либерий был немедленно сослан. Во время правления Констанция появляются первые государственные указы о закрытии языческих храмов, преимущественно в городах.

Разумеется, процесс сближения государства и Церкви, нашедший выражение, в частности, в уравнении границ диоцезов, возглавляемых епископами, с делением империи на провинции, не был однолинейным. Император Юлиан (361-363 гг.), именуемый в христианской традиции Отступником, теоретически вернулся к принципу свободы вероисповедания, но на практике, как и Константин, оказывал покровительство, только теперь уже язычникам, ущемляя христиан. Никаких преследований последних он не предпринимал, но городам, обратившимся к язычеству, предлагал просить каких угодно даров, а от христианских — не принимал даже послов с жалобами.

К концу IV в. прохристианская тенденция окончательно возобладала. Император Грациан в 370-е гг. отказался от титула pontifex maximus, традиционно принадлежавшего почти всем его предшественникам, удалил статую Победы из римского Сената, что означало окончание какой-либо государственной поддержки язычества, разработал систему наказаний за ересь — от лишения прав до ссылки и смертной казни. В переводе с греческого ересь означает «выбор». В первые три столетия существования христианства, несмотря на вспыхивавшие подчас ожесточенные споры, ещё действовал принцип «нетерпимость к идеям, терпимость к личностям». Наказание еретиков заключалось в отлучении от Церкви. Теперь же государство, без всякого серьёзного сопротивления со стороны Церкви, взяло борьбу с ересью в свои руки, обрушивая на еретиков преследования.

33

Первым казненным еретиком традиционно считается Присцилли-ан, обезглавленный в 385 г., когда на престоле находился Феодосий I (378-395), именуемый Церковью, подобно Константину, Великим. Чрезвычайно высоко оценивали Феодосия древние христианские писатели, в частности, Амвросий Медиоланский, сравнивавший его с древнееврейским царем Иосией, ликвидировавшим языческие культы в Иудее (VII в. до н.э.). Уже этот факт свидетельствует о том, что нетерпимость и государственное насилие в отношении язычников представлялись Церкви вполне допустимыми. В 380-381 гг. распоряжениями Феодосия Никейское исповедание веры было объявлено единственно правильным. В его указе подчеркивалось: «Мы хотим, чтобы все народы, которыми мы управляем, пребывали в той религии, которую передал римлянам святой апостол Петр и которой держатся папа Дамас и епископ Петр Александрийский... Другие сумасбродные безумцы, которые несут на себе бесчестие еретического учения и собрания которых не должны присваивать себе имя Церквей, подлежат прежде всего возмездию от Бога, а затем и мщению от нашего побуждения». Впервые христианские догматы стали предметом государственного законодательства. Это означало, во-первых, фактическое провозглашение христианства государственной религией, во-вторых, проведение политического различия между приверженцами «истинного» (Никейского) христианства и еретиками.

Одновременно Феодосием были приняты законодательные акты, каравшие за отступление от христианства лишением права передавать имущество по завещанию. В 391-392 гг. совершение жертвоприношений в храмах, как и отправление культа домашних богов было приравнено к «оскорблению величества». Это означало запрет внешних проявлений традиционного политеизма. На рубеже IV-V вв., после окончательного разделения империи на западную и восточную части императоры Аркадий (Восток, 399 г.) и Гонорий (Запад, 408 г.) издали законы о разрушении языческих храмов, причем наблюдение за исполнением возлагалось на христианских епископов. Целью данной акции открыто объявлялось побуждение язычников к принятию христианства. Впоследствии эти постановления неоднократно подтверждались.

В Кодекс императора Феодосия II (принят в 438-439 гг.) были внесены положения о наказаниях за ересь и о запрещении строительства новых языческих храмов, ограничении сооружения синагог, хотя возможность просто быть «мирно живущим» язычником пока ещё оставалась.

После падения в 476 г. Западной Римской империи прямая преемственность власти здесь пресеклась, сохранившись лишь на Во

34

стоке. Император Восточной Римской (Византийской) империи Юстиниан в 529 г. издал Кодекс, в постановлениях которого впервые содержалось требование обязательного крещения. Все некрещёные, за исключением иудеев, должны были «объявиться» вместе со своим семейством, «научиться истинной христианской вере», после чего принять крещение. Не исполнившие данное распоряжение лишались всех имущественных прав и отправлялись в ссылку. Христиан же, обратившихся в язычество, ожидала смертная казнь. Итак, теперь уже и право быть язычником, а в значительной мере и еретиком (запрет свободы передвижения, в некоторых случаях — принуждение к отступлению от ереси пыткой), было отвергнуто. При Юстиниане неоднократно проводился розыск язычников, причем от них теперь уже не требовали, как ранее римские власти от христиан, никакого теста на лояльность, а сразу же наказывали и принуждали к исповеданию христианства. В Кодексе также впервые предусматривались наказания за богохульство.

С VII столетия в Византии распоряжения против язычников практически перестали издаваться, что, однако, свидетельствовало не столько об их полном исчезновении, сколько об императивности следования ортодоксальному христианству всеми подданными императора. Иудаизм в принципе оставался терпимой религией, хотя и при Юстиниане, и позже попытки принудить их к принятию христианства периодически предпринимались. Для того чтобы ускорить христианизацию иудеев Юстиниан издал ряд актов, регулировавших синагогальное богослужение. Иудеям было предписано уделять наибольшее внимание тем текстам Ветхого Завета, которые христиане считали содержащими пророчества о приходе в мир Иисуса Христа.

Церковь же, став единственной религиозной организацией, получившей право проповеди своего учения, подверглась дальнейшему огосударствлению. Юстиниан полагал, что между Церковью и государством в идеале должна быть «добрая симфония... для пользы человеческого рода». Церковные каноны были объявлены государственными законами, и тем самым первые утратили свою самостоятельность. Императоры, инаугурация которых вплоть до VIII— IX вв. была преимущественно светской (одобрение народа и войска), а помазание утвердилось лишь в XIII в., оказывали решающее влияние на избрание первоиерархов — Константинопольских патриархов, а иногда и прямо назначали их. Епископы выполняли отдельные государственные функции. Произошло полное слияние Церкви с империей. На протяжении всей последующей византийской истории именно государство, на стороне которого была сила, играло ведущую роль

35

в «симфонии», жестоко карая то, что каждый император в данный момент полагал ересью. В качестве примера можно привести действия императоров-иконоборцев Льва III Исавра и Константина V против иконопочитателей в период иконоборческого спора в VIII в. Характерно, что Церковью в официальном порядке император за ересь никогда не осуждался.

Таким образом, для религиозно-правовой ситуации, сложившейся в Византийской империи в VI в. и сохранявшейся, с небольшими изменениями, весь дальнейший период её существования, был характерен государственный статус христианства (православия), причем исповедание его носило обязательный, вплоть до принуждения, характер с элементами веротерпимости в отношении лишь одной конфессиональной группы — иудеев.

Несколько иначе складывалась ситуация на Западе. После падения Западной Римской империи и образования на её месте варварских королевств, в одних из которых произошел возврат к язычеству (Британия), в других (королевство вестготов в Испании) господствовало арианство, в третьих ортодоксальное христианство сосуществовало с язычеством (королевство франков), церковногосударственный синтез по византийскому образцу первое время был невозможен. Однако и на Западе, приняв христианство, короли начали активно использовать принудительные меры по приведению к нему своих подданных (что, конечно же, никоим образом не исключало и добровольности) параллельно с осуществлением мероприятий по насильственному искоренению язычества. Король франков Хлодвиг принял крещение в конце V в., а в середине VI в. в королевстве был запрещён общественный языческий культ. В начале VII в. король Дагоберт уже пытался добиться крещения всех своих подданных, включая иудеев.

Законодательство англосаксонских королей, процесс принятия христианства которыми начался в конце VI в., уже с VII в. осуждало языческую практику, а законы датского короля Кнута (XI в.), власть которого распространялась и на Англию, предусматривали наказания за «поклонение идолам, языческим богам, Солнцу и Луне, огню или воде, родникам или камням... ».

Если проповедь христианства осуществляли миссионеры, то, конечно, силу они не применяли. Но если обращением язычников занималась государственная власть, то насилие было нормой. В качестве примера можно привести действия короля франков Карла (в будущем — император Карл Великий) против саксов в конце VIII в. Здесь завоевание территории сопровождалось уничтожением деревьев, считавшихся саксами священными, и насильствен-

36

иым крещением. За отказ от крещения устанавливалась смертная казнь.

На Западе ещё с языческих, варварских времён король считался исполненным особой харизматической силы. Даже после принятия варварскими королями христианства освящение власти духовенством, как долгое время и в Византии, существовало лишь в самом общем виде. Только начиная с VIII в. закрепилась традиция помазания при вступлении на престол (Пипин Короткий во франкском королевстве в 751 г., король Экферт в Англии в 787 г.). К этому времени Церковь была полностью слита с государственными структурами. Несмотря на то что ещё в конце V в. папой Геласием I было сформулирован тезис о независимости духовной власти от светской, папство пока не являлось серьезной силой, находясь сперва в орбите византийского влияния, а затем под контролем императора Карла Великого (коронован в 800 г.) и его наследников. На большей части Западной Европы королевское и императорское законодательство устанавливало церковные доктрины и обряды, правила поведения духовенства. Епископская инвеститура также реально находилась в руках светской власти.

Король и император считались викариями (заместителями) Христа, тогда как папа — лишь викарием св. Петра. Карл Великий, активно вмешивавшийся в ход церковных соборов и оказывавший серьёзное влияние на их решения, ввел институт «государственных посланцев» (missi dominici), которые следили в том числе и за тем, насколько благочестиво ведут себя миряне и клирики. Советник Карла, англо-сакс Алкуин утверждал, что в мире существуют три могущественные силы: папство в Риме, Византийская империя и держава Карла. Последняя сила, по его мнению, являлась наивысшей, так как Христос назначил Карла руководителем христианского народа (populus Christianus).

Эти и другие факты дают современному американскому исследователю Г. Берману основания для справедливого, на наш взгляд, утверждения о том, что система церковно-государственных отношений в Западной Европе к концу I тыс. н. э. была «аналогична той, что господствовала в Восточной Римской империи». В Англии законы Этельреда (ок. 1000 г.) утверждали: «христианский король является Христовым наместником среди народа христианского, и он должен с величайшим усердием отмщать преступления против Христа». Однако ересь считалась преимущественно духовным проступком и наказывалась анафемой (отлучением от церкви). Разветвлённой системы церковных наказаний за ересь вплоть до XII в. не существовало, а кары за неё, предусматривавшиеся древнеримским пра

37

вом на последнем этапе его развития, постепенно перестали применяться.

Таким образом, к концу I тыс. н.э. на Западе, так же как и в Византии, закрепилась система религиозного принуждения, а ограниченная веротерпимость распространялась лишь на иудеев. Для адекватного понимания роли церкви в данной трансформации обратимся вначале к анализу некоторых положений Нового Завета.

Первое, что представляется очевидным — это отсутствие в проповеднической деятельности Христа и апостолов каких-либо насильственных действий. Обращаясь к апостолам, Иисус говорил: «если кто хочет (здесь и далее при цитировании Библии курсив мой. — М. С.) идти за мною — отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф 16:24). После того, как некоторые ученики оставили Иисуса, он обратился к двенадцати апостолам с вопросом: «не хотите ли и вы отойти?» (Ин 6:67). Очевидно, Христос предполагал наличие желания следовать за ним. Можно привести и отрывок из Апокалипсиса: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр 3:20).

Апостол Павел, придя в Афины, хотя и «возмутился духом при виде этого города, полного идолов» (Деян 17:16), но не стал укорять местное население, а попытался доказать, что он проповедует веру в того, кого под именем «неведомый Бог» уже чтут здесь многие (Деян 17:22-34). Павел утверждал право каждого поступать «по удостоверению своего ума» (Рим 14:5), подчеркивая, что основой праведности перед Богом является индивидуальная совесть человека: «Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон. Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их... » (Рим 2:14-15). Апостол указывал на важность внутреннего определения человеком собственной правоты или неправоты, которое базируется опять-таки на совести (1 Кор 2:11, 10:27-29). Естественно, совесть может подсказывать человеку и неправильные решения — «некоторые и доныне с совестью, признающею идолов, едят идоложертвенное, как жертвы идольские, и совесть их, будучи немощна, оскверняется» (1 Кор 8:7).

Но возможна и другая ситуация — если язычник поступает праведно, то он «приятен» Богу, а уже верующих в него, но творящих дела неправедные поразит «скорбь и теснота» (Рим 2:9-10, см. также Деян 10:34-35). Наконец, в Первом послании к Коринфянам апостол Павел утверждал: «Ибо, хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле,- так как есть много богов и господ много, — Но у

38

нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор 8: 5-6). Выражение «у нас» не только предполагало наличие у христиан субъективного религиозного опыта, но и теоретически не исключало возможности сходных суждений о своих богах у тех, кто не принадлежал к христианской общине.

Конечно, вряд ли можно сделать вывод о наличии в Новом Завете очевидного обоснования необходимости свободы совести и тем более — религиозного плюрализма. Однако мысли о примате совести в религиозных делах, о возможности и важности творения прежде всего добра, ценность которого не умаляется и в том случае, если оно исходит от иноверца, выражены в христианском Священном Писании, на наш взгляд, достаточно явно.

В Новом Завете не менее определённо отражена и иная тенденция. Будучи религией монотеистической, христианство последовательно утверждает свою монополию на обладание истиной. Последнее приведенное высказывание апостола Павла предваряется фразой: «идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого» (1 Кор 8:4). Апостол Павел в принципе не отрицал возможности преследований за неверие в Христа: «Если отвергшийся закона Моисеева... без милосердия наказывается смертью, То сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет?» (Евр 10:28-29). Религиозная практика язычников решительно осуждается: они «принося жертвы, приносят бесам, а не Богу» (1 Кор 10:20). Елима —волхв, пытавшийся отвратить римского проконсула от веры в Христа, немедленно ослеплен апостолом Павлом «рукой Господней» (Деян 13:8-11). Апостол Петр говорил о необходимости заграждать «уста невежеству безумных людей» (1 Петр 2:15).

Таким образом, всё, что так или иначе выходит за рамки христианского эксклюзивизма, отвергается весьма категорично. Слова Христа «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение» (Лк 12:51) и «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф 12:30) содержат очевидную предпосылку раскола на тех, кто следует за ним и потенциально способен прийти к пониманию истины, и тех, кто этого лишен. Сформулированная христианством концепция Церкви как «мистического тела Христова», главой которой он сам и является (Кол 1:24), предполагает отсечение тех, кто не согласен с её учением. «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним... Если же не послушает, возьми с со

39

бою ещё одного или двух... Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф 18: 15-17). В отношении тех, кто не готов следовать за ним, Христос высказывается подчас весьма жестко: «А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф 10: 34-38).

Столь явный эксклюзивизм христианства создавал благоприятную почву для развития идей религиозной нетерпимости, построения системы оправдания насилия в делах веры.

Следует иметь в виду, что потенциал как толерантности, так и нетерпимости, несомненно наличествующий в христианстве, оказывался востребован в конкретных исторических обстоятельствах. В период гонений христиане выступали как последовательные сторонники свободы вероисповедания, действуя исключительно методом убеждения. Приведем несколько характерных высказываний христианских писателей и апологетов. Ириней Лионский (вторая пол.

II в.): «Бог сотворил человека свободным, имеющим свою власть добровольно исполнять волю Божью, а не по принуждению от Бога: ибо у Бога нет насилия. Бог внушает совет, увещевая нас к покорности, но не принуждая. И если кто не захочет следовать Евангелию, это —в его власти, но не полезно ему...». Тертуллиан (П-Ш вв.): «Религия одного ни вредна, ни полезна другому. Принятие той или иной религии должно происходить по убеждению, а не насильственно». «Остерегайтесь отнимать у кого бы то ни было свободу религии, ибо это служит к умножению безбожия». Лактанций (III—IV вв.): «Нужно защищать религию не убивая, но умирая; не жесткостию, а терпением; не злодеянием, а честностью... Ибо нет ничего в такой мере свободного (добровольного), как религия...».

Состоявшийся в 306 г. в Эльвире (Испания) церковный собор постановил невозможным считать мучеником того, кто погиб или был казнён вследствие разрушения языческих изображений, ибо такие действия не находят оснований ни в Евангелиях, ни в апостольской практике. Это постановление, принятое вскоре после окончания гонений императора Диоклетиана, свидетельствует как о том, что христианство в целом ещё стояло на позициях терпимости и ненасилия в религиозных вопросах, так и о том, что даже в период пресле

40

дований уже находились ревнители, готовые сделать практические выводы из новозаветных текстов, осуждающих «идолослужение». К середине IV в., с изменением статуса христианства, превращавшегося из религии покровительствуемой в официальную, меняется и отношение к возможности употребления силы в делах веры.

В 348 г., обращаясь к императору Констанцию, западный епископ Фирмик Матери призывал его «пресечь соблазн» и приступить к уничтожению языческих изображений и храмов, «дабы суеверие ... более не оскверняло империи Римской». В качестве подходящего примера Фирмик Матерн привел борьбу с «идолопоклонством» ветхозаветных царей. С другой стороны, в посланиях тому же Констанцию Афанасий Александрийский доказывал, что «богочестию свойственно ... не принуждать, но убеждать», а Иларий Пиктавийский указывал на невозможность применения насилия даже в интересах истинной веры, поскольку император призван следить за тем, чтобы его подданные «пользовались сладчайшей свободой», включая «полную свободу жить по своим убеждениям, без всякого рабского принуждения».

Однако не следует забывать о том, что Афанасий и Иларий обращались к императору, будучи представителями ортодоксального христианства, базировавшегося на принятом в ходе Вселенского собора в Никее (325 г.) символа веры. Констанций же поддерживал ариан и преследовал ортодоксов. Когда позиция императоров изменилась, и гонениям уже подверглись ариане, ортодоксы предпочли промолчать.

К концу IV в. тенденция к нетерпимости стала преобладающей. На рубеже 380-х и 390-х гг., после сожжения христианами синагоги в Каллинике (далеко не первый случай такого рода действий) император-христианин Феодосий потребовал восстановления её за счет инициаторов поджога, так как «существует суд для того, чтобы никто сам не смел учинять расправу». Вступившись за поджигателей, видный деятель христианской церкви Амвросий Медиоланский, имевший большое влияние на императора, заявил: «И я сжег бы синагогу, и я не позволил бы оставаться такому зданию, где Христос поруган». Поставив перед Феодосием вопрос в принципиальном плане: что имеет большее значение — порядок или дело религии— Амвросий однозначно высказался за приоритет последнего, призывая императора-христианина не допустить «триумфа неверных над церковью» и её «огорчения». Феодосий был вынужден уступить.

Этот эпизод свидетельствует о том, что, когда христианство уже имело поддержку со стороны государства, на первый план, в отли

41

чие от периода гонений, вышла эксклюзивистская тенденция, причем в её крайней форме —прямом уничтожении противников, которое начинает рассматриваться как «триумф дела церкви». О закреплении данной тенденции свидетельствуют языческие апологии, которые стали появляться в конце IV в. Их авторы: ритор Лива-ний, историки Евнапий и Зосима, Симмах отстаивали право на религиозный плюрализм, возможность каждого стремиться к истине различными способами, критиковали христиан за их нетерпимость к другим религиям, считая её не только бессмысленной, но и противоречащей учению Христа и апостолов. Однако никакого серьёзного практического эффекта эти сочинения, дошедшие до нас лишь во фрагментарном изложении (вследствие принятия в 449 г. закона об уничтожении всех произведений, направленных против христианства), не имели.

Эксклюзивизм настолько укрепился в Церкви, что стал проявляться даже там, где христиане не пользовались поддержкой государства. Например, на территории Ирана до начала IV в. отношение к христианам было в целом терпимым, но как только в Римской империи обозначилась тенденция к превращению христианства в государственную религию, оно резко переменилось. Теперь христиан стали рассматривать как потенциальных союзников Рима и принуждать к отречению. Уже в середине IV в. это привело к гонениям. К концу века ситуация нормализовалась, некоторые ранее разрушенные церкви были восстановлены. Но тут последовала, по выражению М. Э. Поснова, «неуместная ревность» епископа Абды Сузского, который велел поджечь зороастрийский храм. Немедленно последовало многолетнее гонение на христиан, в ходе которого некоторых из них перепиливали деревянной пилой.

На территории же империи в 404 г. Карфагенский собор обратился к императору Гонорию с просьбой об уничтожении языческих изображений и храмов в Африке, принятии гражданских мер против еретиков. В это же время появилась и детальная апология религиозного принуждения. С ней выступил выдающийся христианский теолог и философ Аврелий Августин (354-430), считающийся в католической традиции одним из «отцов церкви». Будучи епископом Гиппона (Северная Африка), Августин постоянно сталкивался с до-натистами, пользовавшимися наибольшим влиянием именно на этой территории. Донатисты отстаивали точку зрения, согласно которой признаком «истинности» церкви является не вселенский характер её организации, существующей объективно, независимо от совершенства конкретных лиц, её представляющих, а наоборот, субъективная святость отдельных епископов. Это мнение решительно подрывало

42

уже сложившееся церковное единство, препятствовало дальнейшему оформлению в ней властной вертикали.

Первоначально Августин полагал, что меры принуждения в отношении донатистов недопустимы. Однако, увидев, что решительные действия против них императора Гонория приводят во многих случаях к искомому результату — отказу от ереси, Августин пересмотрел свою точку зрения. Возможно, определенное влияние на него оказали сочинения епископа Оптата Милевского, полагавшего, что во имя благой цели — единства Церкви — государство может прибегать к светским наказаниям и насилию. Оптат ссылался на пророка Моисея, предававшего казни идолопоклонников, и проводил параллель между государственным насилием и действиями портного, чинящего разорванную ткань, прокалывая её иглой и тем самым раня, но во имя общего исцеления.

Августин стал считать, что во имя идеала — церковного единства — насильственные меры допустимы, более того, они имеют провиденциальный смысл. Бог, утверждал Августин, «не только учит нас с благостью, но и устрашает с пользой». В качестве примера он приводил апостола Павла, который, будучи первоначально гонителем христиан, был повержен на землю, ослеплён (Деян 9:3-9) и тем самым «принуждён к познанию и обладанию истиной великим насилием Христа».

Однако наибольшую известность получил другой пример, приводимый Августином в оправдание религиозного принуждения. Он ссылался на евангельскую притчу о человеке, приготовившем большой ужин. Когда все званые под различными предлогами уклонились от приглашения, хозяин приказал слугам привести нищих и больных, но и после этого место за столом ещё осталось (Лк 14:17-22). Тогда «господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой» (Лк 14:23). Важнейшими для Августина стали слова, которые в синодальном переводе Библии звучат как «убеди придти», но в латинском — «compelle in-trare», что буквально означает «заставь войти». В истолковании Августином данной притчи гости, уклонившиеся от приглашения, стали иудеями, охотно явившиеся — язычниками, принявшими христианство, а те, кого ещё надо было «заставить войти» — еретиками.

Так фраза, которая в первоначальном греческом тексте означала «настойчиво убеждай, побуждай», у Августина стала основой для оправдания принуждения, насилия во имя истины. Он подчеркивал: «Церковь преследует любовью, нечестивые — жестокостью. Церковь преследует, чтобы вывести из заблуждений, нечестивые — чтобы в

43

них ввергнуть. Церковь преследует своих врагов и гонится за ними, пока не настигнет их и не разгромит в их надменности и тщеславии, чтобы принудить их обрести благость истины».

Впоследствии, прежде всего в западной средневековой традиции, аргументация Августина будет активно использоваться для обоснования допустимости жестоких наказаний еретиков и насильственного обращения в христианскую веру. В решениях VI и VII Вселенского соборов ещё упоминались «желающие креститься», но срок подготовки к крещению, составлявший первоначально до трех лет, неуклонно сокращался. Папа Григорий Великий (конец VI —начало VII в.) предлагал епископам привлекать иудеев к христианству, обещая им снижение налогов. В отношении язычников он рекомендовал ещё более решительные меры: избиения для рабов, тюремное заключение для свободных, чтобы «по крайней мере мучения телесные могли привести к желаемому здравию их души». IV Толедский собор (633 г.) хотя и высказался против ранее применявшегося к иудеям религиозного насилия, но посчитал, что все ранее обращенные насильственно все-таки обязаны оставаться христианами. Соборного одобрения принципа принуждения в период до разделения Церквей (1054 г.) так и не последовало, но не было и его последовательного порицания. Таким образом, сложившийся союз церкви и государственной власти, унаследовавшей древнеримские представления о необходимости некоего религиозного единообразия во имя общественного порядка, способствовал как развитию и укреплению интолерантного потенциала христианства, так и превращению его из частного дела в общественное. А во имя «общей пользы» допустимыми объявлялись и принудительные меры. В начале второго тысячелетия существования христианства это приведет к созданию жесткой, последовательной и нетерпимой к инакомыслию системы религиозного контроля.

Глава 3. Религиозная нетерпимость и толерантность в средневековой Европе

Эксклюзивистский потенциал христианства, зримо проявившийся уже в IV в., к XI-XIV вв. достиг своего пика. Именно в это время жесточайшие преследования еретиков, их поиск и уничтожение прекратились в обычную практику. Важнейшей причиной, обусловившей возможность реализации данного потенциала, явилась «папская революция» XI-XII вв. Как подчеркивает современный американский исследователь Г. Берман, «это была революция против подчинения духовенства императорам, королям и феодальным баронам, :ia утверждение римской церкви как независимого, корпоративного политического и юридического образования под эгидой папства». Основополагающий документ «папской революции» — «Диктат папы» Григория VII (1075) провозглашал не только независимость католической церкви от земной власти, но и её верховенство над нею, «плоть до права папы освобождать подданных «нечестивого» государя от присяги на верность. Подобного рода идеи, хотя и не в такой решительной форме, высказывались католическими идеологами и ранее, но реализация их стала возможной лишь после установ-ления феодальной раздробленности в Западной Европе вследствие распада империи Карла Великого (IX-X вв.) и укрепления института папства.

В XI-XIII вв. произошло освобождение духовенства от полно-мластного контроля со стороны государственной власти, его объединение под властью папы, проведение более отчетливой, чем ранее, границы между клириками и мирянами (введение целибата — безбрачия духовных лиц, окончательное утверждение причастия под шумя видами как исключительной привилегии клира), создание самостоятельной церковной юрисдикции и системы канонического пра

45

ва, охватывавшей и многие аспекты жизни мирян. Все это способствовало оформлению католической церкви как надтерриториаль-ной, хорошо организованной корпорации, достаточно замкнутой и вместе с тем способной (по крайней мере потенциально) диктовать свою волю светским правителям и вообще всем мирянам.

Папы, выдвигая лозунг «•свободы церкви» от государственного контроля, активно отстаивая его в борьбе с императорами, которая с переменным успехом длилась с конца XI, по крайней мере, до XIV в., в то же время стремились к руководству всем христианским миром. Иннокентий III (1198-1216), утверждая, что папа управляет не только церковью, но и всем миром, считал себя заместителем (викарием) Иисуса Христа. Подчеркивая, что земные правители властны только над телами людей, тогда как церковь — также и над душами, он активно побуждал королей к принесению ему вассальной присяги, неоднократно налагая на целые королевства интердикты (временное запрещение на совершение богослужения и обрядов). Идеалом Иннокентия III была вселенская христианская монархия под главенством папы. Естественно, в условиях, когда понятия юридического и нравственного закона были разграничены очень слабо, все, что не одобрялось церковью, немедленно попадало в разряд не просто осуждаемого, но подлежащего искоренению.

Однако оформление жестко централизованной католической церкви означало лишь создание силы, готовой преследовать инакомыслие. Не менее важно, что эта готовность получала достаточно активное содействие со стороны государственной власти. Она не раз конфликтовала с церковью, но, как правило, не по вопросам борьбы с ересями. Американский религиовед Б. Тьерни отмечает: «В той ситуации, когда единая религия определяла весь образ жизни общества, её отвержение было равнозначно разрыву всяческих отношений со своим сообществом и превращению в некоего изгоя, опасного с точки зрения средневекового человека». Тьерни проводит параллель между современным нетерпимым отношением к государственным изменникам, которых в отдельных случаях могут даже подвергнуть наказанию смертью, и средневековым отношением к ереси, рассматривавшейся как измена церкви.

Крупнейший западноевропейский средневековый мыслитель Фома Аквинский (1225-1274) в «Сумме теологии» высказывал мнение о недопустимости обращения неверных и иудеев принудительным путем. Однако текст Евангелия от Луки (Лк 14:23) трактовался им, как ранее Аврелием Августином, в духе принуждения, распространявшегося на тех, кто уже принял христианскую веру. Их, по мнению Фомы, необходимо было заставить вернуться к ней, если они впа-