Свобода совести - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Стецкевич М.С. (ч. 2)

сть в ересь. Фома проводил аналогию с обетом, который необходимо принимать добровольно, но если он всё-таки дан, то должен быть |>бязательно исполнен. Отсюда следовал вывод о допустимости применения к еретикам карательных санкций: «по справедливости их может светский судья убивать и лишать имущества... так как они кощунствуют против Бога и соблюдают ложную веру, то они подлежат большему наказанию, чем те, кто ... чеканит ложную монету».

Логическим результатом такого отношения к ереси и инакомыслию было создание централизованного института по борьбе с ними, получившего название инквизиции (от лат. Inquirere — искать, расследовать). Отдельные антиеретические акции, выходящие за пределы простого отлучения, осуществлялись уже в XI в. (сожжение еретиков в Тулузе, 1020 г.), но оформление системы преследований относится к рубежу XII и XIII вв.

Оно было связано с развитием, прежде всего в южных областях Франции, дуалистической ереси катаров (альбигойцев), резко противопоставлявших духовное и материальное, и отрицавших воплощение и воскресение Христа. Наибольшую тревогу вызывали успехи катаров в создании религиозной организации, альтернативной католической церкви. В областях, населенных катарами, не имела успеха проповедь Бернарда Клервоского (первая половина XII в.), который одним из первых стал утверждать, что только католическая церковь определяет принадлежность к еретичеству, но его уничтожение является долгом государства.

III Латеранский собор (1179) принял постановление о противодействии катарам, предав их анафеме и запретив католикам общение с ними. Подчеркивалось, что епископы в борьбе с ересью должны «опираться на светские законы и требовать содействия князей для того, чтобы страх светского наказания принуждал людей искать духовной помощи». Против катаров был провозглашен Крестовый поход, участникам которого было обещано отпущение грехов —как и тем, кто направлялся в Палестину с целью освобождения «Гроба Господнего».

На Веронском соборе (1184) был принят декрет, согласно которому изобличенный в ереси должен был передаваться светской власти для наложения на него наказания. Декрет обязывал светских правителей в присутствии местного епископа клясться в том, что законы против ереси будут ими неукоснительно соблюдаться. Епископам предписывалось проводить процесс расследования (inquisi-tio) и разыскивать еретиков. Кроме того, все еретики объявлялись официально отлученными от церкви. Присутствовавший на соборе германский император Фридрих I (1152-1190) немедленно принял

декрет о преследовании еретиков на территории империи. Таким образом, усилия церкви получили поддержку со стороны государства.

Поскольку меры, предпринятые против катаров, не дали ощутимого результата, в 1209 г. против них был провозглашен новый Крестовый поход, положивший начало т. н. Альбигойским войнам (по названию местечка Альби в южной Франции, являвшегося одним из центров катаров), завершившимся в середине XIII в. практически полным искоренением ереси. В 1209 г. крестоносцы (в основном французские феодалы) взяли штурмом г. Безье, жители которого отказались выдать катаров. На вопрос одного из крестоносцев, как отличить еретиков от католиков, папский представитель Арно-Амальрик дал знаменитый ответ: «Убивайте всех, Бог узнает своих».

К началу XIII в. была создана централизованная система подавления ересей. Ранее задача поиска еретиков (в этом заключается принципиальное отличие от преследований христиан в Римской империи, где, как уже отмечалось, необходимо было поступление доноса, а специальный розыск, как правило, не осуществлялся) возлагалась на местных епископов. В 1232 г. папа Григорий IX учредил специальную папскую инквизицию и поручил её осуществление монахам-доминиканцам (а впоследствии — и францисканцам). Первоначально папские инквизиторы ещё должны были советоваться с епископами, но в 1257 г. папа Александр IV своим решением полностью избавил их от епископского контроля.

Инквизиция достаточно быстро распространилась почти во всех западноевропейских странах. Позднее всего она появилась в Англии (1401) и большинстве государств Пиренейского полуострова (1478). Несмотря на то что деятельность и характер инквизиции в конечном счете определялись папой, в различных регионах она действовала с разной степенью суровости. Например, во Франции после подавления альбигойцев инквизиция долгое время не была особенно активна. В Италии с началом Авиньонского пленения пап (1309-1377) инквизиция также ослабла.

Инквизиционная практика обычно выглядела следующим образом. Вначале инквизитор, извещая местные духовные власти о своем прибытии, приказывал им в определенное время созвать народ. К собравшемуся населению инквизитор обращался с речью, призывая «еретиков» сознаться в уклонении от учения церкви, а всех знающих что-либо о виновных или подозреваемых в ереси - дать о них информацию. Часто провозглашались «сроки милосердия» длительностью от 15 до 30 дней. В это время «еретик» ещё мог, сознавшись в своих «заблуждениях», получить снисхождение в случае отречения от

них и дачи подробной информации о своих сообщниках. Снисхождение обычно выражались в наложении строгих постов, необходимости совершать покаянные паломничества.

После окончания «срока милосердия» начиналось собственно инквизиционное судопроизводство. Трибунал состоял из папского инквизитора, его помощников (в их число могли входить епископ данной местности или настоятель доминиканского монастыря) и нотариуса. Местное духовенство должно было оказывать инквизитору активную помощь. Кроме того, действовала целая сеть шпионов и добровольных доносчиков. Они указывали инквизитору на подозреваемое в ереси лицо, которое должно было явиться на заседания трибунала. Простая неявка в инквизиционный суд уже рассматривалась как признание в ереси. На обвиняемого заранее смотрели как на виновного, при этом инквизитор всеми силами старался добиться признания. Обвинение должно было быть поддержано двумя свидетелями, имена которых держались в тайне. В редчайших случаях, если трибунал устанавливал, что один из свидетелей заведомо лжет, предполагаемого еретика отпускали.

Однако обычно именно признание обвинения было для подозреваемого в ереси единственным реальным средством спасения. Доказательством искренности признания и «обращения» должна была быть выдача «единомышленников». Естественно, здесь, как и, в особенности, на этапе поиска еретиков, открывались широчайшие возможности для сведения личных счётов. Раскаявшихся «еретиков» приговаривали к различным видам наказания — от ношения позорящего одеяния с крестами на спине и груди до тюремного заключения.

Если же лицо не признавало себя виновным, то после демонстрации орудий пыток дело могло дойти и до их применения. Официально пытки по отношению к подозреваемым в ереси разрешил применять папа Иннокентий IV в 1252 г. Известно было три основных вида пыток: веревкой, водой и дыбой. В первом случае обвиняемому сжимали веревкой конечности, во втором — заливали лицо водой, не оставляя возможности ни проглотить её, ни вздохнуть, в третьем — завязывали руки сзади, выворачивали их и поднимали к потолку. По правилам пытка могла применяться только один раз. На практике инквизиторы легко решали эту проблему, объявляя последующие пытки лишь «продолжением» первой.

Ведя допрос с пристрастием, инквизиторы чувствовали себя совершенно безнаказанными. Ни светская власть, ни местные епископы не имели права вмешиваться в их деятельность, а лишь оказывать всемерное содействие. В 1256 г. папа Александр IV предоставил инквизиторам и их подчиненным право отпускать друг другу

все грехи, связанные с исполнением обязанностей инквизиционного судопроизводства.

Если, несмотря на все усилия инквизиционного трибунала, человек по-прежнему не признавал себя виновным, его передавали в руки светской власти. Оправдательных приговоров инквизиция не выносила, но, вопреки распространённому мнению, не приговаривала и к смертной казни. Её задача официально заключалась в том, чтобы спасти души «заблудших», направить их на путь спасения. Передача «еретика» в руки светской власти означала, что церковь отступается от столь закоренелого грешника. А законы практически всех западноевропейских государств приговаривали «упорствующих еретиков» к сожжению на костре. Такой вид наказания, взамен применявшихся ещё в начале XIII в. изгнаний, конфискаций имущества, объявлений вне закона, становится общепринятым приблизительно с середины этого столетия.

В то же время церковь никоим образом не осуждала смертную казнь за ересь, так как считала подобное наказание вполне достойным для оскорбителя Бога, указывая, что земные страдания хотя бы частично облегчают грешнику страдания посмертные. В 1288 г. папа Николай IV прибег к отлучению от церкви тех представителей светской власти, которые уклонялись от сожжения лиц, обвиненных инквизицией в ереси.

По поводу того, почему применялся именно этот вид наказания, существуют различные мнения. Согласно одному объяснению, ересь сравнивалась с чумой, а единственным препятствием для распространения последней считалось предание огню трупов умерших во время эпидемии и принадлежащих им вещей. По другой версии, лишь огонь костра до некоторой степени мог считаться подобием огня адского.

К сожжению обычно приговаривались «нераскаявшиеся еретики» и те, кто впал в ересь вторично. Потомство такого еретика лишалось права занимать церковные должности, его дом подлежал срытию до основания, а имущество —- конфискации.

Для светской власти подозрение в ереси часто было способом расправы с политическими противниками. В качестве примера можно назвать обвинения, выдвинутые по инициативе французского короля Филиппа IV Красивого против членов Ордена тамплиеров во Франции: ересь, идолопоклонство, содомский грех и др. Прибегнув к помощи инквизиции и заручившись поддержкой папы Климента V, король добился ликвидации ордена и казни его руководителей (1307-1314). Имущество же тамплиеров отошло в королевскую казну, ради чего, собственно, весь процесс и затевался.

Национальная героиня Франции Жанна Д’Арк, действия которой по снятию осады с Орлеана внесли решительный перелом в ход изнурительной Столетней войны с Англией, а проведенная по её инициативе коронация наследника престола Карла обеспечила государственную независимость страны, в 1430 г. попала в плен к англичанам. По их инициативе она была подвергнута суду инквизиционного трибунала, который под давлением Англии обвинил её в колдовстве и ереси. Под угрозой сожжения Жанна отреклась от своих •заблуждений», но затем последовал «рецидив ереси». Жанна вновь переоделась в мужскую одежду, а её ношение женщиной, порицаемое Библией, составляло один из пунктов обвинения. После этого Жанна была немедленно отправлена на костёр. Правда, в 1456 г. французская героиня была реабилитирована, а в 1920-м даже канонизирована католической церковью в качестве покровительницы Франции.

Число жертв инквизиции трудно подсчитать, но несомненно, оно измерялось сотнями тысяч. Среди них оказались такие выдающиеся мыслители и ученые, как Галилео Галилей, вынужденный отречься от гелиоцентрического взгляда на устройство Вселенной (1632), Джордано Бруно (сожжен в 1600 г.) и многие другие.

Особый характер приобрела инквизиция в Испании. Хотя, как уже отмечалось, она была организована здесь достаточно поздно, но стала, в отличие от других стран, государственным учреждением, орудием королевского абсолютизма, и действовала с необыкно-ненным размахом. Особенно суровые меры в отношении еретиков принимались в то время, когда пост Великого Инквизитора Испании занимал монах-доминиканец Т. Торквемада (1483-1498). Им было написано специальное руководство по инквизиционной практике, активно внедрялась в жизнь процедура аутодафе, что в переводе с испанского означает «акт веры». Такое название данная церемония получила потому, что во время неё раскаявшиеся еретики должны были, примиряясь с церковью, возвращаться в её лоно. Аутодафе осуществлялось обычно на одной из городских площадей, при большом стечении народа. Перед собравшимися, среди которых почётное место занимали члены инквизиционного трибунала и духовенство, проносились изображения еретиков, ускользнувших от инквизиции и бежавших за пределы Испании. Эти изображения впоследствии сжигались. Далее следовали раскаявшиеся грешники, одетые в сан-бенито (от исп. saco bendito — освященный мешок) — позорящее одеяние жёлтого цвета, с нашитыми на нем крестами. После этого зачитывались приговоры, и «примирившиеся» с церковью отправлялись м тюрьму. Нераскаявшиеся же передавались в руки властей и сжига

лись за городом. Всего испанские власти, по подсчетам отечественного исследователя 3. Плавскина, за всё время действия инквизиции (последний смертный приговор еретику был приведен в исполнение в 1826 г.) отправили на костер около 35 тысяч человек.

Объектом самого пристального внимания со стороны испанской инквизиции были крещеные иудеи (мараны) и мусульмане (мори-ски), подозревавшиеся в тайной приверженности к своим прежним религиям. Следует отметить, что по сравнению с более ранним периодом, когда отношение к проживавшим на территории Пиренейского полуострова мусульманам и иудеям было достаточно терпимым (подробнее об этом см. ниже), после завершения в 1492 г. Реконкисты — восстановления полного контроля христиан над этой территорией — ситуация резко изменилась.

Созданное в 1479 г. единое испанское королевство, нарушая данные ранее обещания не принуждать иудеев и особенно мусульман-мавров к принятию христианства, в конце XV — начале XVI в. поставило их перед выбором: обратиться в «истинную веру» или уехать. Эта дилемма первоначально встала перед иудеями, права которых уже в XV в. были сильно ограничены. Часто многие из них принимали христианство под страхом смерти. В 1492 г. все иудеи, не желавшие креститься, должны были (с разрешением взять с собой имущество, за исключением драгоценных металлов и металлических монет) покинуть пределы Испании. 31 июля этого года из страны отбыл последний открыто исповедовавший иудаизм еврей. Всего же уехало от 100 до 300 тысяч иудеев. В 1499 г. испанские монархи Фердинанд и Изабелла обнародовали указ, в соответствии с которым любого иудея, обнаруженного на территории Испании, ждала смерть в случае отказа от немедленного крещения.

В 1502 г. давление на мавров, к тому времени уже достаточно серьёзное, вылилось в формулирование столь же трагической дилеммы: крещение или отъезд. В 1527 г. испанский король Карл V сообщил папе Клименту VII о полном изгнании ислама, однако признался, что «крещение было для многих мавров не вполне добровольным, и некоторые мориски не слишком сведущи в вопросах нашей святой веры». Естественно, вынужденные к принятию христианства под давлением, оставшиеся в Испании мориски и мараны часто втайне сохраняли приверженность своим прежним религиям. Конечно, были и искренне обратившиеся в христианство. Но инквизиция ставила под подозрение всех, делая существование даже бывших мусульман и иудеев в Испании крайне затруднительным. В итоге даже меры инквизиции показались недостаточными, и в 1609 г. последовало изгнание за пределы страны морисков. Мараны же продолжали

оставаться под постоянным подозрением. Крайние формы религиозной нетерпимости сохранялись в Испании очень долго, и даже в 1720 г. пятеро маранов были приговорены к сожжению после обнаружения в Мадриде тайной синагоги.

Освоение испанцами территорий в Новом Свете после открытия X. Колумбом Америки (1492) сопровождалось многочисленными проявлениями насилия и нетерпимости. Уже в 1493 г. папская булла «Интер коэтера» призвала испанских королей Фердинанда и Изабеллу приступить к подчинению вновь открытых земель и обратить их обитателей в христианскую веру. В начале XVI в. теологом X. JI. де Паласиосом Рубиосом было составлено «Рекеримьенто» (требование) — документ, зачитывавшийся индейцам при покорении Америки. В нем утверждалось, что папа Римский, являясь господином мира, подарил земли в Новом Свете испанским королям. Индейцам предлагалось без промедления, «по своей доброй и свободной воле», после получения соответствующих наставлений принять христианство. В этом случае коренным жителям американского континента предоставлялись гарантии в том, что они не будут обращены в рабство.

Хотя в «Рекеримьенто» давалось обещание не принуждать индейцев к крещению, содержавшиеся в нем требования принятия католицизма «без возражений и упрямства» и угрозы применения военных санкций с последующим обращением в рабство в отношении тех, кто «не сделает требуемого или хитростью попытается затянуть решение свое», фактически ставили аборигенов перед выбором: принять христианство или оказаться рабами. Подталкивая таким образом индейцев к католицизму, предоставляя неофитам определенные льготы, испанцы одновременно предпринимали решительные меры по искоренению «идолопоклонства», устраивая публичные сожжения местных святынь.

С 1503 г. утвердилась практика передачи индейцев, считавшихся подданными короны, испанским колонистам на правах долгосрочного или краткосрочного пожалования, получившая наименование «энкомъенда» (покровительство). Энкомьенда рассматривалась не только как форма использования принудительного труда туземцев, но и в качестве средства, облегчавшего и ускорявшего их христианизацию. Резкое сокращение, под влиянием различных факторов, в том числе из-за применения насилия при обращении в католицизм, численности местного населения, вынудило Испанию принять так нназываемые «Новые законы» (1542-1543). Институт энкомьен-ды был реформирован. Индейцы признавались свободными людьми, по отношению к ним запрещалось применять насилие, а таксация

повинностей должна была следовать после обучения основам христианства. В 1573 г. король Филипп II запретил называть освоение Нового Света «конкистой»(завоеванием), предложив использовать термин «пацификация»(умиротворение), требуя от испанцев завоевывать доверие индейцев лишь убеждением, избегая уничтожения «идолов».

Безусловно, это способствовало изучению испанскими миссионерами местных языков, обычаев и культуры, использованию индейского пиктографического письма для разъяснения христианских образов. Однако «на местах» такого рода распоряжения короны далеко не всегда исполнялись пунктуально. Иезуит Б. Валера в «Сообщениях о древних обычаях аборигенов Перу», написанных в середине XVI в., приводит в качестве примера такие методы обращения в христианство, как окропление миссионерами связанных или закованных в цепи индейцев водой. Но и после крещения индейцы считались второсортными христианами. В ряде мест действовали запреты на посвящение туземцев в священнический сан, а по всей Америке существовало разделение между испанскими и индейскими церковными приходами.

Разумеется, в испанских колониях действовала и инквизиция. Первоначально она пыталась применять столь же строгие методы, что и в Европе. Особенно свирепствовал первый епископ Мексики X. Де Сумаррага, распоряжавшийся сечь плетьми и возить привязанными к мулам туземцев, отступивших от христианства. В Мехико неоднократно устраивались аутодафе, заканчивавшиеся сожжением впавших в «идолопоклонство». Однако скоро стало ясно, что при желании в отступничестве от христианства можно обвинить едва ли не любого крещеного аборигена. А полное их истребление совершенно не входило в планы испанцев. По распоряжению Филиппа II (1575) индейцы были изъяты из-под юрисдикции инквизиции и переданы под наблюдение епископских викариев, которые обычно ограничивались духовными наказаниями. Косвенно этот факт свидетельствует о малопродуктивное™ применявшихся методов насильственной христианизации.

Ещё одним ярким проявлением средневековой религиозной нетерпимости были Крестовые походы. Наиболее известны Крестовые походы на Восток, осуществлявшиеся с конца XI до последней трети XIII в. Само выражение «крестовый поход» их современникам было почти незнакомо. Употреблялись понятия «паломничества», «поход в Иерусалим», «путь в Святую Землю», а для характеристики участников военных экспедиций — «воины Христовы». Термин «крестовый поход» появился, видимо, не ранее конца XIII в. Он связан

с крестом, нашивавшимся на одежду шедшего освобождать «Гроб Господень» от «неверных» - мусульман.

Призыв к первому Крестовому походу на Восток прозвучал во французском городе Клермоне в 1095 г. Папа Урбан II заявил о настоятельной необходимости для католиков взяться за меч и освободить «Гроб Господень» в Иерусалиме, оказав также помощь византийцам (которых он ещё именовал, несмотря на свершившееся м 1054 г. разделение церквей на Западную — католическую и Восточную—православную, «нашими братьями») в борьбе с турками-а-льджуками. «Поход,—заявил папа,— станет искуплением грехов христианского мира, осквернившего себя грабежами, убийствами и насилием». Участникам похода было обещано полное отпущение грехов. Как отмечает С. И. Лучицкая, первые Крестовые походы подразумевали не только отвоевание «Святой Земли», но и обращение мусульман.

Во время первого Крестового похода в 1099 г. был взят Иерусалим, при этом было уничтожено огромное количество мусульман, включая женщин, детей и стариков. Как подчеркивает известный французский историк Ж. Ле Гофф, до начала Крестовых походов западные авторы ещё проводили разграничение между мусульманами и язычниками, считая лишь последних теми, кому Бог абсолютно неведом. Но уже Урбан II в своей знаменитой речи назвал мусульман «гнусными рабами дьявола, недостойными звания людей». Стали распространяться совершенно неправдоподобные, учитывая полное отрицание исламом культовых изображений, слухи об установлении мусульманами золотых и серебряных идолов в христианских храмах на контролируемой ими территории. Мусульмане теперь все чаще именовались «язычниками», а Мухаммед упоминался в связи с Антихристом. В первой половине XII в. Бернар Клервоский, говоря о необходимости второго Крестового похода на Восток, призывал к истреблению мусульман: «Язычников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-либо другим способом удержать от слишком большой вражды или угнетения верующих. Ныне же лучше, чтобы они были истребляемы». Добавим, что в ходе Крестовых походов часто «попутно» уничтожались и иудеи.

Изменилось и отношение к византийцам. В XII в. они уже часто обвинялись в ереси. В 1204 г., во время четвертого похода, армия крестоносцев, движимая в первую очередь соображениями алчности и действуя в интересах венецианского купечества, вместо Палестины нанесла удар по Константинополю и разграбила его. Сомневающихся в законности подобной акции удалось переубедить. Хронист Робер де Клари писал: «Епископы и клирики сообща говорили и полагали,

что битва является законной ... что напасть на них будет не грехом, но, напротив, великим деянием благочестия». После разгрома Константинополя разрыв между Восточной и Западной христианскими церквами стал необратимым.

Крестовые походы ознаменовали окончательное отступление от пацифизма, характерного для раннего христианства. Безуспешно пытаясь прекратить внутренние войны в рамках западнохристианского мира, Западная церковь теперь указывала католикам на общего врага. Католический историк И.Лортц подчеркивает: «Если прежде носителями “миссионерского меча” были короли и императоры, то теперь сама церковь, откровенно наступательно захватившая право на меч..., претендует на “право на кровопролитие”». Логическим следствием произошедших перемен было образование монашеских рыцарских орденов —тамплиеров, госпитальеров и др.

Помимо Крестовых походов на Восток предпринималось немало других военных экспедиций, получавших одобрение папства, например против язычников-славян или мусульман Пиренейского полуострова. Конечно, у всех этих операций имелись и чисто земные мотивы. Например, не последнюю роль в организации Крестовых походов на Восток сыграло стремление церкви избавить Европу от огромного количества безземельных рыцарей, находивших выход своей энергии в беспрерывных столкновениях. Однако религиозная форма крестоносного движения, основанного на принципиальной нетерпимости к иноверцам, желание принудить их к принятию христианства силой меча более чем очевидны.

Тем не менее вывод о тотальном характере религиозной нетерпимости в средневековой Европе был бы не вполне корректным. Перечисляя многообразные и весьма масштабные формы проявления ин-толерантности: религиозное принуждение, насильственные крещения, подавление инакомыслия, преследование, а подчас и искоренение религиозных меньшинств, следует иметь в виду, что наряду с господствовавшей тенденцией к утверждению монополии католической церкви и христианского эксклюзивизма, имелись и явления иного порядка — как в теории, так и на практике. Иными словами, на каждое выражение нетерпимости можно найти свое «но», которое выглядит подчас едва различимым на фоне явно преобладавших принуждения и насилия в делах веры.

Начнем с констатации общеизвестного факта сохранения двух религиозных меньшинств — мусульман и иудеев, хотя положение их, как уже было показано на примере Испании, отнюдь не было стабильным, а права — надежно гарантированными. Самым крупным меньшинством, причем проживавшим на территории многих евро-

нейских стран, были иудеи. После окончательного изгнания евреев из Палестины во II в. н. э. они ни на одной значительной территории не составляли большинства населения. Эксклюзивистские потенции иудаизма так и не получили стимула к развитию, поскольку отсутствовал такой важный закрепляющий элемент, как поддержка со стороны власти. Талмуд, как уже отмечалось, содержит «Семь правил Ноя», ориентируя евреев скорее на изоляцию от не-евреев, чем на подчеркивание исключительной истинности иудаизма. Не поощрялся и активный прозелитизм, хотя сама возможность обращения не-евреев в иудаизм не отрицалась. Кроме того, в Талмуде содержится и призыв с уважением относиться к законам тех стран, на территории которых евреи проживают, и не восставать против их правителей.

Однако христиане, получив начиная с IV в. государственную поддержку, приступили к активному и часто насильственному обращению иудеев. Инициативу здесь проявляла светская власть, прежде всего франкские короли Хильперик и Дагоберт (VI-VII вв.), стремившиеся к достижению религиозного единообразия. Когда давление становилось нестерпимым, многие иудеи следовали принципу «Киддуш-ха-Шем» («Освящение имени Божьего»), требовавшего мученичества за веру, и предпочитали смерть христианству. Церковь периодически порицала практику «принуждения в вере», но делала это не слишком активно и последовательно. IV Толедский собор (633) определил, что обращение возможно лишь по благодати, но не по принуждению. Однако действительность принудительного крещения сомнению не подвергалась. Насильственное обращение иудеев в христианство порицал папа Григорий I Великий (590-604), но ему принадлежат и такие слова: «Если даже насильственно крещенные сами и не станут добрыми христианами, то, может быть, станут их дети».

Постепенно оформилась и преобладавшая в Средние века богословская точка зрения на иудеев, которая, согласно католическому историку Й. Лортцу, выглядела так: «Израиль не узнал ожидаемого Мессию, когда Он пришел ... и в лице своих старейшин, высшего священства и народа деятельно участвовал в его казни и ясно признал ответственность за это» («весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» —Мф 27:25). Отсюда вытекало представление о евреях как проклятом народе, а об иудаизме — как искаженном христианстве, продолжающем существовать из-за «упрямого непонимания» или изменения евреями библейских текстов.

Как отмечает историк Дж. Трахтенберг, средневековые знатоки канонического права применяли и такую формулу: человечество —

мистическое тело Христово, в состав которого входят не только христиане, но и неверные, которые также выполняют определенную функцию подобно тому, как в человеческом организме каждый орган исполняет свою задачу. Поэтому еврейскую общину как члена данного универсального тела следует сохранять, но с максимальной изоляцией от «верных» христиан. Так или иначе католическая церковь всегда официально признавала право иудеев на существование и исповедание своей веры.

Уже в конце I тысячелетия н. э. в большинстве европейских стран, на территории которых проживали иудеи, вводились запреты на владение ими землей, ношение оружия, занятия различными видами деятельности. Как следствие, многие евреи были вынуждены сконцентрироваться на торговле и ростовщичестве. Но до первого Крестового похода их положение было относительно стабильным. В 1091 г. император Священной Римской империи Генрих IV специальной грамотой запретил принуждать иудеев к принятию христианства. Это не помешало массовому истреблению евреев крестоносцами в начале первого крестового похода (1096) в таких городах, как Майнц, Кобленц, Вормс и др. Будучи «чужими» для христиан, они оказались первыми жертвами предприятия, опиравшегося на религиозное рвение и энтузиазм.

В XII—XIII вв., когда церковь усилила борьбу с ересями, создав инквизицию, положение евреев резко ухудшилось. Иудеев, как это ни покажется сегодня абсурдным, часто подозревали именно в ереси, и понятия «еврей» и «еретик» стали, как подчеркивает Дж.Трахтенберг, едва ли не тождественными. Характерно, что, подобно еретикам, иудеи должны были иметь специальные нашивки на одежде. В XIII в. сложилась и особая система закрытых еврейских кварталов — гетто, создание которых поддерживалось церковью. Тогда же церковь в категорической форме стала запрещать браки христиан и иудеев.

При этом церковь, повторим, официально никогда не подвергала сомнению право иудеев на существование и исповедание своей веры. В XII в. впервые была издана специальная Constitutio pro Judeis. В данном документе запрещалось применение силы в процессе обращения иудеев в христианство. Хотя папы неоднократно подтверждали Constitutio pro Judeis, в целом позиция католической церкви и в особенности отдельных её представителей, в том числе и очень высокого ранга, последовательностью не отличалась.

На низовом, народном уровне в адрес иудеев выдвигалось множество самых различных обвинений. Самое распространенное — в ритуальном убийстве («кровавый навет»), совершаемом якобы чаще

всего во время пасхальной недели с целью оскорбления христианства. Несмотря на то что ещё в начале XIII в. созданная германским императором Фридрихом II специальная комиссия, состоявшая из христианских богословов и крестившихся евреев, пришла к выводу об отсутствии где-либо в Ветхом Завете и Талмуде даже намеков на необходимость кровавых жертв, а напротив, о наличии ясных указаний о невозможности для иудеев осквернять себя кровью, представления о совершении ими неких ритуальных убийств дожили до сегодняшнего дня.

Разновидностью «кровавого навета» было представление об иудеях-осквернителях гостий (облаток) — пресного хлеба, используемого при причащении. Современной наукой доказано, что небольшие красные пятна, появляющиеся иногда на гостиях и считавшиеся кровавыми, вызваны действием микроскопического грибка, но в Средние века вина возлагалась на иудеев. В отношении «кровавого навета» папство заняло в целом осуждающую позицию, периодически, хотя и без особого успеха, призывая клириков не распространять слухи о «ритуальных преступлениях».

Наконец, в очень сложном положении оказывались врачи-евреи. Церковь запрещала христианам пользоваться их услугами, иногда выдавая разрешительные грамоты королевским особам. Врач-еврей при дворе христианского короля постоянно рисковал, причем при любом исходе лечения — как благоприятном, так и неблагоприятном. В первом случае его могли обвинить в магии и колдовстве, во втором — представить «врачом-убийцей». Такие случаи в Средние века происходили неоднократно. Подозревали евреев и в отравлении колодцев, помощи туркам, организации пожаров.

Таким образом, проявления нетерпимости в отношении иудеев были весьма многообразны. На «чужих», тем более «христопродавцев», охотно списывали все беды и неприятности. Иногда светские власти, по тем или иным соображениям, чаще всего идеологическим, изгоняли иудеев (1290 г. — в Англии, в XIV в. — из Франции, причем дважды, и большая часть из Германии), но они находили приют в других государствах. Часто брали верх материальные соображения, и правители стремились даже привлечь евреев на свои территории, имея в виду прежде всего интересы пополнения казны. В этом случае иудеям гарантировались безопасность и возможность ведения образа жизни, соответствующего канонам иудаизма.

Наиболее известна «Грамота о привилегиях» (1367) короля Польши Казимира III Великого, содержавшая признание права евреев на фактическую автономию, запрещавшая нанесение ущерба синагогам, еврейским кладбищам, и допускавшая принесение евреями

присяги на свитке Торы и совершение кошерного убоя скота. Конечно, положение иудеев могло в любой момент измениться в худшую сторону, хотя говорить о тотальной нетерпимости в отношении их нет оснований.

Что касается мусульман, то здесь внимания заслуживают прежде всего мудехары (араб, — те, кто платит налоги), именовавшиеся также маврами и сарацинами, проживавшие на территории христианских государств Пиренейского полуострова. Их история начинается в X в., когда Реконкиста сделала первые успехи, и трагически заканчивается, как мы уже видели, в начале XVI в. — во время изгнания мавров из Испании. На протяжении XI-XIV вв. положение мусульман, оказывавшихся в процессе Реконкисты на землях, переходивших под контроль христиан, было отнюдь не катастрофическим. На юг полуострова и в Африку обычно бежали лишь самые влиятельные и состоятельные мавры. Оставшиеся подчинялись, как правило, непосредственно королям Арагона, считаясь их прямыми вассалами, и облагались налогами, шедшими прямо в казну. Кроме того, на мавров часто налагались обязательства по осуществлению единовременных выплат короне — на королевское бракосочетание, ведение военных действий и т. п. Существование такой группы населения, как мудехары, было экономически выгодно для испанских правителей, о чем свидетельствует даже их наименование. Мавров-мудехаров в то время старались не изгонять, а наоборот, привлекать на свои территории.

Положение мусульман-мудехаров регулировалось, прежде всего в Арагоне, где их было особенно много, специальными королевскими грамотами, обещавшими покровительство и защиту. Мудехарам предоставлялась автономия, предполагавшая наличие собственной правовой системы, свободу отправления культа и изучения Корана, возможность осуществления внутреннего управления в соответствии со сложившимися до появления здесь христиан законами и традициями.

Современная исследовательница И. И. Варьяш, исследуя проблему положения мудехаров в данном регионе в XIII-XV вв., отмечает, что в ряде документов «христиане и мусульмане присутствуют на равных и по смыслу, и по построению текста», в частности встречаются формулировки «ни сарацины, ни христиане», «как христианам, так и сарацинам» и т. д. И. И. Варьяш с определенной осторожностью полагает возможным говорить о иерархии иноконфессиональных общин, приводя в качестве доказательства грамоты королей Жауме II и Жоана I мудехарам Уэски (1324 и 1392 гг.), определяющих, во избежание ссор и столкновений, место мусульман в различного рода

праздничных шествиях по случаю торжественных событий в королевской семье. В грамотах отмечалось, что поскольку мусульмане служат королю, в отличие от иудеев, с оружием в руках, то они должны идти впереди последних.

В данном случае для нас представляется существенным сам факт признания христианскими королями законности религиозных меньшинств, что позволяет говорить об определенной веротерпимости, не допускавшей возможности официального перехода христиан в ислам или иудаизм, равно как и оформления смешанных браков. Но данная веротерпимость базировалась исключительно на прагматических, а не идеологических соображениях, касаясь мусульман, но никак не ислама. Официальные королевские документы иногда называли ислам «злостной сектой магометской», сектой «Махумета, или дьявола». Местное христианское население, особенно городское, а также церковь проявляли постоянную враждебность к мусульманам, переходя, особенно во время Крестовых походов, к погромам. При этом провозглашался лозунг «пусть умрут или станут христианами». Короли в этих случаях обращались с разъяснениями к христианским подданным, указывая, что поход направлен против «чужих», а не «своих» мавров (король Арагона Мартин, 1398 г.).

Но с течением времени королевская власть усилила давление на мудехаров. Руководствуясь принятыми Католической церковью на Латеранских соборах 1179 и 1215 гг. ограничительными законами, запрещавшими христианам проживать вместе с иудеями и мусульманами, для которых устанавливался особый вид одежды, испанские короли начали издавать соответствующие распоряжения касательно мудехаров: ордонансы о прическах, ношении особых знаков и т. п. В XIV в. христианам стали запрещать покупку и строительство домов на территории проживания мавров. В 1318 г. в Арагоне появился первый ордонанс о запрете мусульманской молитвы и призыва к ней, причем в качестве наказания предусматривалась смертная казнь. Хотя в реальности и этот закон, и другие ограничения, по крайней мере до начала XV в., не исполнялись строго, а потому неоднократно подтверждались, в XIV столетии последовал ряд новых мер, ущемлявших мавров: уничтожение мечетей, запреты на совершение паломничеств к могилам местных мусульманских святых, на работу в воскресные и праздничные для христиан дни.

Завершение Реконкисты и оформление объединенного испанского королевства в конце XV в. привели к укреплению королевского абсолютизма и замене отношений «сеньор-вассал» отношениями «государь-подданный». Создавалось единое правовое пространство централизованного государства, в котором мусульманам, да и

иудеям, уже не находилось места. Они могли быть ассимилированы только в случае отказа от собственной религии и признания принципа «одно королевство — одна вера». Для большинства мусульман и иудеев это оказалось невозможным, что и привело, как мы уже видели, к их изгнанию и притеснениям тех из них, кто все же принял христианство — морискам и маранам.

Путь от терпимости к изгнанию, пройденный испанскими муде-харами, является убедительной демонстрацией того факта, что экс-клюзивистский потенциал христианства может проявиться в любой момент, но его конкретное использование как инструмента политики зависит от массы обстоятельств, в том числе и весьма прагматического свойства. Только тогда, когда королевская власть утратила интерес к иноверцам как к плательщикам налогов и приступила к строительству абсолютистского государства, она перестала сдерживать традиционную неприязнь христиан к мусульманам и иудеям как «чужим», да ещё и находящимся в явном численном меньшинстве. Более того, именно власть теперь, как мы видели, и поддерживала данную неприязнь, и сама возглавляла её. Но вплоть до этого времени веротерпимость была вполне реальной, и об этом также не следует забывать.

В качестве следующего «но» по отношению к преобладавшей в Средние века нетерпимости можно упомянуть произведения ряда мыслителей, отстаивавших идеи религиозной толерантности. Предварительно отметим, что католическая церковь проявляла повышенную активность в борьбе с теми идеями, которые казались ей явно подрывающими собственный авторитет и власть. Если же эта очевидность, по мнению церкви, не была явной, то реакция могла быть относительно мягкой.

Например, французский теолог и философ П. Абеляр (1079-1142) считал разум предварительным условием веры, утверждая право человека мыслить свободно, оценивая совервгаемое на основании прежде всего собственной совести. Он полагал, что высший нравственный закон содержится в Евангелии, но люди, не знающие его, не могут считаться грешниками, так как живут в соответствии со своими убеждениями и совестью. Отсюда логически следовал вывод о наличии рационального зерна и в других религиях, а не только в христианстве. Эта мысль в осторожной форме выражена в таком произведении Абеляра, как «Диалог между философом, иудеем и христианином», где утверждается, что «ни одно учение ... не является до такой степени ложным, чтобы не заключать в себе какой-нибудь истины». Теологические сочинения Абеляра были осуждены на церковных соборах в Суассоне (1121) и Сансе (1140), однако сам

философ был наказан лишь ссылкой в монастырь, лишением права преподавания и сожжением некоторых особо «еретических» трудов. Можно, конечно, отметить, что сам он избежал костра, видимо, лишь из-за отсутствия развитой системы наказаний за ересь, но и отсутствие у церкви желания решить «дело Абеляра» предельно строго также достаточно очевидно.

Показательным представляется и «дело» Иоахима Флорского (1132-1202), специально, с папского разрешения, изучавшего Апокалипсис. Им было разработано учение о трех эпохах в истории человечества, переход к последней из которых — эре Святого Духа будет сопровождаться уничтожением нечестивцев, включая недостойное духовенство. Комиссия, изучавшая взгляды Иоахима Флорского, подчеркнула, что философ не предполагал полного уничтожения католической церкви, а писал лишь о её трансформации. Еретическими в итоге были признаны только отдельные положения учения Флорского, и уже после его смерти.

О «деле» Иоахима Флорского следует упомянуть лишь для демонстрации тех рамок, в которых были дозволены неортодоксальные суждения. Марсилий Падуанский (1275-1342) развивал идеи терпимости последовательно и основательно. Его главным произведением был трактат «Защитник мира» (1324), созданный в период очередного обострения отношений между папством и Священной Римской империей. Марсилий в этом споре активно поддерживал императора, указывая, что церковь не может иметь юридической власти над государством. Напротив, именно государство, право законодательства в котором должно принадлежать монарху и народу, представляет собой высшую властную инстанцию.

В отличие от большинства средневековых мыслителей Марсилий проводил четкую границу между юридическим (человеческим) и нравственным (божественным) законами. Судьей первого он называл светскую власть, которой должны подчиняться все, в том числе и церковь, так как Новый Завет предписывает повиновение властям. Принудительной властью, по мнению Марсилия, церковь, в отличие от государства, не обладает, так как Христос и апостолы её не имели и не требовали для себя. Судьей второго, божественного закона мыслитель называл Христа, дающего награды и наказания в будущей жизни. Духовенство, не располагая принудительной властью, может лишь увещевать еретика, но наказание ему определит Христос, причем в будущей жизни, если сочтет таковое необходимым.

Светская же власть может наложить наказание на еретиков, например, запретив им пребывание в стране, только в случае исходя

щей от них общественной опасности, применяя тем самым человеческий закон. Божественный закон она не вводит и не принуждает к его исполнению, следовательно, никакое насилие в чисто религиозных делах недопустимо: «Права граждан не зависят от того, какой веры они придерживаются; и никто не должен подвергаться наказанию за его религию... ».

Таким образом Марсилий, выступая в качестве одного из первых в европейской мысли идеологов светского государства (правда, ещё руководящего церковью, а не отделенного от неё), достаточно четко обозначил разницу между грехом, не наказуемым человеческими законами, и его общественными последствиями. Приближаясь к идее свободы совести, Марсилий был прежде всего активным противником принуждения в делах веры.

Нельзя не отметить также и Николая Кузанского (1401-1464). Интересно, что этот неортодоксальный мыслитель с 1450 г. занимал пост кардинала. Ещё в 1433 г., когда активно обсуждалась идея воссоединения католической и православной церквей, реализовавшаяся впоследствии в недолговечной Флорентийской унии (1439), Кузан-ский написал трактат «О всеобщем согласии», где была сформулирована платформа возможного единства: «Одна религия при различии обрядов». К этой идее, придав ей уже более универсальный характер, Николай Кузанский вернулся в трактате «О согласии веры» (De Расе Fidei), созданном в 1453 г.

Написанный под сильным впечатлением от только что свершившегося захвата Константинополя турками, трактат переводит вопрос о возможности прекращения религиозного противостояния в теоретическую плоскость. Высказывавшиеся Кузанским ранее идеи взаимосвязи всего сущего, примирения противоположностей, формула «Бог есть всё вместе взятое, все вещи» привели его в данной работе к выводу о наличии единой религиозной истины, открытой Богом в различных формах.

Трактат построен в форме беседы между греком, итальянцем, арабом, евреем, скифом, турком и французом — с одной стороны, и Иисусом Христом, апостолами Петром и Павлом —с другой. В ходе дискуссии обнаруживается, что есть общие элементы, явно или неявно присутствующие во всех религиях: это наличие божественного откровения, Троицы, идей воплощения и искупления. Естественно, многие построения Кузанского, стремившегося к обнаружению элементов близости между католическими догмами и вероучительными положениями других религиозных систем, выглядят весьма произвольно. Но не это представляется главным. Итоговый вывод Николая Кузанского о существовании «единой во всем различии обрядов

религии, к которой принадлежат все разумные существа» звучит как призыв к всеобщей терпимости и приглашение к диалогу в противовес господствовавшему и в умах, и на практике противостоянию. 15 данном призыве ясно виден гуманистический пафос.

Именно в эпоху Возрождения (XIV-XV вв.) возникло такое явление, как гуманизм, наиболее адекватно отразив её суть и смысл. Оставаясь христианами и не порывая с католической церковью, гуманисты отошли от традиционного для средневековой мысли теоцентризма и во главу угла поставили человека как разумное и мыслящее существо, рассуждая прежде всего о его предназначении, а не о спасении. Не избегая обсуждения богословских вопросов, гуманисты утверждали относительность любого авторитета, стремясь к опоре прежде всего на собственные суждения. Они отвергали претензии католической церкви на абсолютную истинность её учения, применяя филологические методы при анализе Священного Писания. Итальянский гуманист М. Фичино даже делал вывод о том, что существующее многообразие форм почитания Творца есть результат действия божественной воли, и «всякая религия несет в себе некоторое количество добра».

Наиболее выдающийся представитель Северного Возрождения голландец Эразм Роттердамский (1469-1536), называя свою богословскую систему «философией Христа», сосредоточил внимание на исполнении человеком нравственных обязательств. Для него лишь те теологические проблемы и споры представлялись существенными, которые были связаны с практикой благочестивого поведения. Он утверждал, что тот, кто не знает, имеет ли Святой Дух одно или два начала, никогда не будет осужден, но «тебе не миновать осуждения, если ты не дорожишь плодами Духа — любовью, радостью, миром, долготерпением, дружелюбием, добротою... ». Видя сущность христианства не в тех или иных догматах, а в нравственном поведении, Эразм подчеркивал: «Ничто благочестивое, ничто ведущее к добрым нравам назвать нечистым или языческим нельзя!».

Отсюда следовало решительное отрицание Эразмом любого принуждения в духовных делах. Он выстраивал следующую логическую цепочку: все, что делается по принуждению, делается неискренне, а любая неискренность неугодна Христу. Голландский гуманист предлагал всем желающим привести мусульман к христианству действовать не мечом, а нравственным примером, а гонителей еретиков призывал ограничиться «кроткими убеждениями». Эразм сформулировал следующий принцип: «Справедливее справедливого, чтобы те, кто не желает стать жертвою насилия в делах веры, сами не чинили

насилия над другими». Впоследствии данный принцип (основанный, безусловно, на словах Христа: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними... » Мф 7:12, Лк 6:31) получит более детальное развитие в трудах С. Кастеллиона и П. Бейля, посвятивших, в отличие от Эразма, проблеме религиозной толерантности уже специальные труды.

Испанские гуманисты Ф. де Витория (1492-1546), Б. де Лас Касас (1474-1556), X. Л. Вивес (1492-1540) выступали за исключительно мирные и ненасильственные способы христианизации американского континента. Наибольшую известность в качестве защитника индейцев приобрел В. де Лас Касас (1474-1556). В полемике с такими теологами, как Т. де Бенавенте (Мотолиния) и X. Хинес де Сепульведа, отстаивавшими тезисы о неполноценности индейцев по сравнению с испанцами и необходимости приведения их к христианству силой, Б. де Лас Касас, напротив, утверждал, что «все нации мира —люди», а индейцы, не зная учения Христа, тем не менее являются христианами «по природе», воплощая в себе все христианские добродетели. Насильственные методы утверждения католицизма, как подчеркивал испанский гуманист, будут способствовать лишь его отторжению туземной средой и приведут индейцев к выводу, что Христос—«самый жестокий из богов». Упоминавшиеся ранее «Новые законы» (1542-1543), несколько облегчившие положение аборигенов, по крайней мере отчасти были основаны на идеях Лас Касаса, которые тот при первой возможности излагал королевской власти.

Близкий друг и единомышленник Эразма Роттердамского английский гуманист Томас Мор (1478-1535) в своём получившем широкую известность произведении «Утопия» представил описание идеального общественного строя. Имя «Утопия», присвоенное Мором вымышленному острову, впоследствии стало нарицательным для обозначения описания как несуществующих стран с «образцовым» устройством, так и вообще всех проектов, содержащих представляющиеся практически нереализуемыми планы социальных преобразований. Утопия у Мора —это общество без частной собственности, где осуществляются всеобщий труд и распределение материальных благ по потребностям, при регулировании государством всей экономической жизни. Опыт XX в. убедительно демонстрирует, что реализация подобного рода идей на практике неизбежно приводит к полному развалу производственного процесса, а в политической сфере —к скатыванию к тоталитаризму. В защиту Мора можно сказать, что он, в отличие как от своих предшественников (Платон), так и тех, кто позднее будет пытаться претворить идеалы коммуни-

стической утопии в жизнь, отрицал возможность реализации своего проекта путем насилия.

Гуманистическая позиция Мора отчетливо проявляется при описании им религиозных верований утопийцев. Мор отметил их значительное разнообразие, но подчеркнул, что большая часть жителей острова верит «в некое единое божество, неведомое, вечное, неизмеримое, необъяснимое», причем «этот одинаковый бог у всех принимается по-разному». Узнав от европейских путешественников о христианстве, многие утопийцы приняли его. Но когда один из европейцев, проповедуя христианство, объявил приверженцев прочих культов нечестивцами и святотатцами, достойными наказания вечным огнем, то был подвергнут аресту и последующему изгнанию, так как «среди древнейших законов утопийцев имеется такой, что никому его религия не ставится в вину».

Данный закон, отмечал Мор, был установлен легендарным Утопом, обнаружившим, после своего прибытия на остров, что местные жители ведут между собой постоянную религиозную борьбу, и воспользовавшись распрями, легко победившим всех. Закон, принятый после победы, гласил, что «каждому позволяется принадлежать к той религии, какая ему нравится, если же он будет пытаться обратить к ней других, то может это устраивать только мирным и кротким путем, силой доказательств; если же он не достигнет этого советами, то не должен отвращать от других верований суровостью; он не должен применять никакого насилия, и ему надо воздерживаться от всяких ругательств». За нарушение закона устанавливалось наказание: рабство или смерть. Рассматривая мотивы принятия Утопом данного правового акта, Мор пишет о его нежелании, ввиду неясности вопроса о причинах существования множества религий, допустить, в случае применения насилия, гибель той из них, которая является истинной. Заставить же «всех признавать то, что ты считаешь истинным», Утоп счел «нелепостью и наглостью».

Безусловно, Мора можно рассматривать как продолжателя идеи Николая Кузанского о некой универсальной религии, проявляющейся в различных формах. Английскому гуманисту чужда нетерпимость, он, как и Эразм, решительно осуждал принуждение и насилие в религиозных делах, христианский эксклюзивизм. В отличие от Марсилия Падуанского у Мора не предполагается наказания инакомыслящих даже государством. Здесь английский гуманист явно обогнал своё время. В то же время Мор ограничился лишь констатацией аморальности, бесполезности нетерпимости. До утверждения свободы совести как естественного права гуманисты, и Мор в частности, ещё не дошли. Позднее этот шаг будет сделан М. Лютером.

В целом можно рассматривать Мора как сторонника очень широкой веротерпимости. В её пределы он включает в «Утопии» почти все возможные верования, не допуская распространения атеизма. Против его приверженцев на территории Утопии, утверждал Мор, не применяют репрессий, но считают их низменными существами и запрещают им публичную проповедь своих взглядов. В отождествлении атеизма с аморализмом Мор оставался сыном своего времени.

Первое печатное издание «Утопии» появилось в 1516 г., всего за год до события, которое будет впоследствии считаться началом европейской Реформации: обнародования М. Лютером 95 тезисов. На смену средневековью с христианским эксклюзивизмом и, как мы видели, отнюдь не всеобщим, но все же преобладавшим принуждением во имя того, что считалось единственно истинным, шла другая эпоха-эпоха Реформации. Иногда она рассматривается как завершение Средних веков, иногда — как заря Нового времени. Не вдаваясь сейчас в проблемы периодизации исторического процесса, хотелось бы подчеркнуть, что такое последующее завоевание Реформации и Просвещения, как утверждение права человека на свободу совести в понимании, близком к современному, вряд ли стало бы возможным без тех иногда кажущихся не слишком значительными, но ставшими знаменательными для своего времени шагов в сторону веротерпимости, сделанных в средневековой мысли и политической практике.

Глава 4. Вопросы свободы совести и вероисповедания в эпоху Реформации и религиозных войн (XVI — первая половина XVII в.)

Существенный сдвиг в сторону провозглашения и утверждения принципов свободы совести произошел в ходе Реформации. И хотя, как мы будем иметь случай убедиться, движение это было далеко не всегда последовательным как в теории, так и в процессе её отражения в законодательной практике, оно имело позитивный характер и привело к необратимым изменениям в духовной жизни, в том числе и в странах, где Реформация не увенчалась успехом. При этом в значительной степени верным представляется мнение, приводимое итальянским исследователем Ф.Руффини: «если деятели Реформации мало или ничего не сделали для веротерпимости, то заповеданные ими принципы сделали всё».

В научной литературе в качестве одной из общих предпосылок Реформации называются переход от теоцентрического мышления к антропоцентрическому, возрастание индивидуалистического сознания. Это движение мысли наметилось еще задолго до Реформации и нашло выражение отнюдь не только в ней, но и в других явлениях культуры, прежде всего в Ренессансе. Но в учении М. Лютера (1483-1546), справедливо считающегося основоположником Реформации, данная тенденция приобрела глубоко религиозное выражение.

Г. Берман отмечает, что преобладающая средневековая схоластическая доктрина превращала совесть в служанку разума. Разум считался высшей познавательной или интеллектуальной способностью, а совесть — способностью лишь прикладной. Например, по мнению схоластов, с помощью разума человек постигает принцип любви к ближнему, а с помощью совести соединяет его с практическими

делами помощи нуждающимся. У Лютера же, указывает Г. Берман, наоборот, совесть выступает «носительницей отношений человека с Богом» и «религиозным основанием человека».

По мнению немецкого реформатора, выше индивидуальной совести стоит только Священное Писание. Если совесть не находится в противоречии с ним, то человеческое мнение не может быть стеснено никаким земным авторитетом. Поэтому «никто не может установить хоть одну букву над христианином, если на то не будет его собственного согласия». Вступив, после обнародования в 1517 г. 95 тезисов, содержавших критику практики продажи индульгенций, в полемику с папскими богословами, Лютер категорически отказался отречься от «заблуждений», подтвердив свою позицию в присутствии германского императора Карла V на Вормском сейме (1521) На вопрос о том, готов ли он отказаться от своих произведений, Лютер ответил, что он может пойти на это лишь в том случае, если будет убежден свидетельством Священного Писания и доводами разума, ибо «неправомерно и неправедно делать что-либо против совести».

Отсюда Лютер делал следующий логический вывод: «все, связанное с верой, — свободное дело, и к этому никто не может принуждаться». Напротив, принуждение может заставить слабую совесть лгать, изворачиваться и даже отрекаться. Бог сам подвигнет своим призывом к вере тех, кто должен к ней прийти. Искоренение ереси силой немецкий реформатор вплоть до конца 1520-х гг. решительно отрицал. В своей работе «О светской власти. В какой мере ей следует повиноваться» (1523) он подчеркивал: «.. .хотят изгнать ересь и не понимают того, что тем самым только усиливают сопротивление, порождают недоверие к себе и веру в справедливость преследуемых ... если ты хочешь изгнать ересь, то должен знать, что её надо прежде всего искоренить из сердца и отвратить основательно волей: с помощью насилия ты не покончишь с нею, а только усилишь её. Разве тебе поможет, если ты укрепишь ересь в сердце и только внешне ... ослабишь её и принудишь человека ко лжи? Божье же слово просветляет сердце и само собой изгоняет из него все ереси и заблуждения». В этот период своей деятельности Лютер вообще отрицал возможность действия светской власти против еретиков, полагая, например, что для анабаптистов будет достаточно наказания адским огнем.

Однако в конце 1520-х —начале 1530-х гг. позиция Лютера претерпела изменения. К этому времени, с одной стороны, Реформация сделала в Германии серьёзные успехи, будучи поддержана многими князьями, с другой — надежды немецкого реформатора на самоорганизацию духовной жизни, создание самими христианами но-

иых протестантских церквей явно не оправдались. Кроме того, Крестьянская война в Германии (1524-1525 гг.), участники которой пытались, подобно Лютеру, обосновать свои требования ссылками на Священное Писание, деятельность радикальных анабаптистов, отрицавших необходимость какой-либо церковной организации, вызвали у немецкого реформатора опасения полного хаоса в духовной жизни. В 1531 г. Лютер с горечью писал герцогу Георгу Бранденбургскому: «Под властью папы мы не могли выносить принуждения и недостатка Слова Божьего, теперь мы не можем вынести свободы и преизбыточного сокровища Евангелия». Поэтому Лютер начинает с одобрением смотреть на взятие князьями в свои руки инициативы в создании реформированных церквей и пресечении инакомыслия.

Мысль немецкого реформатора проделала следующую метаморфозу. Ещё в работе «О светской власти» Лютер развивал мысль о необходимости светского правления для сохранения мира и спокойствия в обществе. Оно осуществляется через королей, князей, магистраты, опирающихся на гражданские законы, а не непосредственно на Священное Писание. Вместе с тем, подчеркивал Лютер, правители властны лишь над телами, но не над душами своих подданных. Поэтому немецкий реформатор, формально не отступая от провозглашенного им в данной работе права «верить так или иначе, как кто может и хочет, и никого не принуждать силой», начал уделять все большее внимание обязанностям власти по обеспечению внешнего единства верующих, соблюдения ими правил благочестия. Согласия христианина на соблюдение этих внешних норм он уже не предполагал.

Пусть, отмечал Лютер, «у самих себя» все верят во что угодно, но далеко не каждое убеждение может быть обнаруживаемо публично. Он проводил грань между понятиями Hareticus (просто заблуждающимися) и Sediticis (заблуждающимися, стремящимися к ниспровержению существующего порядка). Такое разграничение позволяло Лютеру объявить богохульство, ересь преступлениями в силу нарушения общественного порядка. Государство, по его мнению, может пресекать проповедь «возмутительных» учений (например о неповиновении властям или о необходимости обобществления имущества), равно как и публичное отрицание догматов, основанных на ясных свидетельствах Священного Писания. Обвинения в том, что протестанты, применяя репрессии против своих идейных противников, повторяют аналогичные действия католиков, Лютер решительно отвергал с помощью такого аргумента: «мы со Словом Божьим», а католики — без него.

Таким образом, понимание Лютером свободы совести предпо

лагало свободу внутренней веры, но не свободу поступать в соответствии со своими религиозными убеждениями. Свобода совести ограничивалась правом только иметь убеждения, но не публично их исповедовать и распространять. Фактически это была свобода вероисповедания, к тому же весьма узко трактовавшаяся. Однако и это представляло собой значительный шаг вперед по сравнению с преобладавшей в Средние века концепцией. Э.Ю. Соловьев отмечает: «свобода по совести утверждается Лютером как универсальное и равное право, не знающее сословных или корпоративногрупповых различий. Свобода совести должна быть предоставлена каждому христианину как личности, суверенной от Бога. Право, которого Лютер требует для веры, коренным образом отличается от естественного права средневековья, предполагавшего как раз природное неравенство людей... Отталкиваясь от идеи божественного права верующего на его веру, Лютер пролагает дорогу новому естественному праву, которое станет основной юридической доктриной Просвещения».

Из выдвинутого Лютером принципа «всеобщего священства» естественным образом вытекало и упразднение контролирующих и особенно принудительных функций церковной организации, столь характерных для католической традиции. Правда, во имя «сохранения порядка» Лютер тут же проявил готовность частично возложить эти функции на светскую власть. Эта идея была подхвачена и решительно зафиксирована близким сподвижником Лютера Ф. Меланхтоном (1497-1560).

По мнению Меланхтона, поскольку главной целью общества является получение истинного знания о Боге, правитель, как главный блюститель общества, должен прежде всего приложить усилия к достижению данной высокой цели. Поэтому, если Лютер просто призывал к повиновению властям во всем, что не является покушением на совесть, то Меланхтон возлагал на правителей обязанность издавать «разумные позитивные законы» для управления земной церковью. Со ссылками на вторую заповедь Декалога и действия ветхозаветных царей Меланхтон вменял правителям в обязанность воспрещение идолопоклонства, богохульства, «ложных учений», язычества, утверждение «правильной» литургии и отстаивание «чистоты» вероучения. Тем самым Меланхтон закладывал теоретическое основание для принятия в лютеранских государствах специальных церковно-государственных законов.

Другой видный представитель Реформации, Ж. Кальвин (1509— 1564), деятельность которого разворачивалась в основном в Женеве, если судить по его деяниям, вряд ли может считаться сторонником

даже ограниченной свободы совести. Ведь в 1553 г. испанский ученый М. Сервет, отрицавший догмат о троичности Бога, был приговорен к сожжению на костре женевскими властями, влияние на которых Кальвина было почти неограниченным. Сервет оказался первым еретиком, сожженным протестантами. Он был обвинён в распространении «ложного и еретического учения», а также в стремлении мнести раскол в церковь. Интересно, что подобно католическим богословам, пытавшимся заставить Лютера отречься от «заблуждений», такую же попытку предпринял и Кальвин, и с тем же результатом. Казнь Сервета встретила широкую поддержку в реформационном лагере, её одобряли, например, Ф.Меланхтон и М.Буцер.

Всё это не означает, что Кальвин отрицал свободу совести в принципе. Однако его интерпретация данного понятия была такова, что на деле оставляла очень мало места для выражения несогласия с тем прочтением Священного Писания, какое предлагал женевский реформатор.

В своем главном сочинении «Наставление в христианской вере» (1535-1559) он часто упоминал о свободе совести. Бог, отмечал Кальвин, является единственным господином человеческой совести, которая, в свою очередь, есть «живое чувство почитания Бога». Будучи «co-ведением» Бога и человека, совесть имеет дело только с Богом, а не с людьми, и поэтому должна управляться только Словом Божьим. Поэтому свобода совести, по мнению женевского реформатора, заключалась в искреннем принятии исключительно тех установлений, которые базируются на ясном авторитете Библии. Соблюдать их надо «не из суеверия, но сохранять свободу совести, добровольно им подчиняясь». Итак, душе надо находиться под «законом свободы» — священным словом Евангелия, резюмировал женевский реформатор.

Одновременно Кальвин резко критиковал законы католической церкви, которые, по его мнению, направлены на то, чтобы «связать души людей перед Богом и опутать их массой мелочных предписаний». Католическая церковь, указывал Кальвин, не имеет права принуждать совесть людей подчиняться своим законам, так как они не основаны на Писании, и, следовательно, представляют собой лишь «тиранию человеческих установлений».

Таким образом, у женевского реформатора свобода совести заключалась не в признании права хотя бы внутренне исповедовать любую форму христианства (к такой позиции, по крайней мере первоначально, склонялся Лютер, допускавший теоретическую возможность для католиков обосновать догматы их религии Писанием и тем самым, не изменяя своей церкви, не нанести ущерба и совести), а в неизменном следовании «истине», вся полнота которой содержит

ся в Писании. При этом Кальвин был убежден в том, что именно его прочтение и понимание Библии является единственно верным. Он писал: «Я признаю, что Писание — богатейший и неистощимый источник всякой мудрости. Но я отрицаю, что его богатство состоит в разных значениях, которые каждый может придавать как хочет».

Такой подход открывал широкие возможности для борьбы со всеми инакомыслящими, причем как из католического, так и из протестантского лагеря. Для этого оказывалось достаточно обвинить их или в уклонении от «очевидных» истин Писания, как и было проделано с Серветом, или в том, что они этих истин никогда не знали, подобно католическим священникам в Женеве, изгнанным за неспособность доказать истинность мессы только с помощью Библии. Именно такой образ действий Кальвин рекомендовал герцогу Сомерсету, занимавшему пост лорда-протектора при английском короле Эдуарде VI, в период правления которого Реформация обрела законченно протестантское содержание: «восстали у Вас двоякого рода мятежники. Одни — фанатики, под видом Евангелия желающие перевернуть все вверх дном; другие — всецело преданные суевериям римского Антихриста. Все они в совокупности достойны наказания мечом, который Вам вручен».

Важнейшей обязанностью светской власти Кальвин считал охрану «истинной» церкви и веры: «дело благочестивых правителей-— поддерживать христианство правильными законами и указами, а также исправительными мерами». В отличие от Лютера и особенно Меланхтона Кальвин считал, что государство не должно управлять церковью, наоборот, именно государство, по его мнению, должно следовать внушениям церкви. Более того, «кто пользуется королевской властью не ради служения славе Божьей, тот не король, а разбойник».

По мнению женевского реформатора, церковь определяет лишь качество проступка, а непосредственное исполнение карательных функций возлагается на гражданскую власть. В принятых в 1542 г. «Ордонансах женевской церкви» отмечалось, что государство «не должно терпеть появления ложных учений, заражающих христианское общество». На Невшательском синоде (1551) Кальвин, поддержанный многими протестантскими пасторами, сформулировал мысль о необходимости полного запрещения католицизма на тех территориях, где победила Реформация: «государи и магистраты не должны терпеть в своих владениях ... никаких идолослужителей, не должны позволять им следовать суевериям ... или привлекать к ним других». Было найдено и библейское основание для подобной жесткости: ветхозаветное установление, согласно которому одни и

те же правила имеют силу как для евреев, так и для чужеземцев, живущих в их среде (Числ 15:15-16, Исх 12:48-49).

После казни Сервета Кальвин выпустил апологию своего деяния (1534), название которой говорит само за себя: «Защита ортодоксальной веры в Святую Троицу против чудовищных заблуждений Мигеля Сервета, испанца, где показано, что еретиков должно казнить судом меча». Прецеденты наказаний Кальвин находил в основном в Ветхом Завете. Но и апостолы, как он полагал, продолжили дело благочестивых ветхозаветных правителей. В качестве примера он приводил смерть, постигшую в присутствии апостолов христиан Анания и Сапфиру, утаивших от общины из корыстных побуждений часть суммы, вырученной ими от продажи земли (Деян 5:1-11), ослепление Елимы-волхва по слову апостола Павла (Деян 13:8-11). Кальвин указывал, что если бы апостол Павел имел перед собой христианскую власть, то он не просто призывал бы Тимофея хранить веру и противостоять нечестивцам (1 Тим 1:1-20), но и непременно передал бы их государственным чиновникам для исполнения над ними наказания.

Однако даже Кальвину, вес и влияние которого среди сторонников Реформации трудно переоценить, далеко не всегда удавалось добиться признания правильности именно своей линии. И. Бользек, выразивший публичное несогласие с учением Кальвина о предопределении (1551), так и не был, вопреки желанию последнего, обвинен женевскими властями в ереси, и приговорен лишь к изгнанию, а не к смерти, так как протестантские теологи Цюриха, Базеля и Берна единодушно заявили, что следует быть осторожнее в решении проблем, выходящих за рамки человеческого понимания. Не вызвала одобрения у многих швейцарских реформаторов и казнь Сервета. Г. Буллингер полагал, что наказываться могла не просто ересь как таковая, а лишь её публичное проявление.

После казни Сервета в острую полемику с Кальвином вступил французский гуманист С. Кастеллион (1515-1563). Он принадлежал к протестантскому лагерю, некоторое время провел в Женеве, но, не сойдясь с Кальвином по частным богословским вопросам, отказался «по совести» признать его правоту и был вынужден, не получив искомого места проповедника, перебраться в Базель. Уже этот эпизод показывает, что для Кастеллиона проблема свободы совести была чрезвычайно значима.

В 1554 г. под псевдонимом Мартин Беллий Кастеллион опубликовал трактат «О еретиках», в котором сведены воедино многочисленные аргументы и высказывания в пользу веротерпимости, звучавшие в прошлом, и добавлены собственные рассуждения автора. В целом

же его мысль движется в направлении развития идей, высказанных Эразмом Роттердамским. Основные положения, сформулированные Кастеллионом в этом и других произведениях, сводятся к следующему. Во-первых, он считал основой христианства милосердие, принцип любви к ближнему, из которого толерантность вытекает самым естественным образом. Напротив, немилосердный человек вряд ли заслуживает звания христианина. «Будь здесь сейчас Христос — восклицал Кастеллион — никогда бы он не посоветовал вам убивать тех, кто признает его имя, даже если они в чем-то заблуждаются или идут неправильным путем... ». Впоследствии с помощью аналогичных аргументов будут доказывать необходимость свободы совести такие мыслители, как П. Бейль и Р. Уильямс.

Во-вторых, Кастеллион констатировал наличие неких основополагающих истин, объединяющих всех христиан: «Никто не сомневается, что Бог существует, что он добр и справедлив и что его надо любить и поклоняться ему... ». То же, что христиан разделяет — учение о предопределении, Троице, свободе воли и т. д., является дискуссионным потому, что не выражено в Писании с достаточной ясностью. Поэтому и понятие «ересь», которого Кастеллион в Библии вообще не обнаружил, является не абсолютным, а относительным: «еретиком мы именуем всякого, кто не согласен с нашим мнением». Следовательно, преследуя друг друга, христиане поступают жестоко и несправедливо. Кастеллион предлагал совершенно иную линию поведения: «Необходимо, чтобы каждый исследовал ... тщательно свою совесть, взвесил сознательно свои слова, мысли, действия. Сделавши это, он ясно увидит, кто и что он такое и имеет ли право вырывать сучок у своего ближнего, когда целое бревно у него самого в глазу».

Кастеллион уличал Кальвина в непоследовательности, отмечая, что, сам преследуя еретиков, он вместе с тем отрицает такое право за католиками. «Зачем же, Кальвин, ты делаешь другим то, чего не хотел бы, чтобы делали тебе? Можно ли делать другим то, что сам не стал бы терпеть?».

«Вот это введение в проблематику конфессиональной борьбы “золотого правила нравственности” (“не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы делали тебе”) было великим открытием Кастел-лиона. Он первым увидел, что взаимонетерпимости может быть противопоставлено лишь обоюдное самоограничение», — подчеркивает Э. Ю. Соловьев. Вряд ли он прав в отстаивании приоритета Кастел-лиона. Пальму первенства скорее, как мы видели, следует отдать Эразму Роттердамскому. Однако именно полемика Кастеллиона с Кальвином, в результате которой каждый остался при своем мнении,

имела значительный общественный резонанс. В. М. Богуславский отмечает, что во второй половине XVI — первой половине XVII в. произведения Кастеллиона переиздавались почти ежегодно. Поборников веротерпимости часто называли «беллианистами» (от псевдонима Кастеллиона «Беллий»). Во второй половине XVI в. они или находились на периферии протестантского лагеря, или шли особым путем «гуманистической ереси» (термин А. X. Горфункеля).

К числу первых можно отнести антитринитариев JI. и Ф. Соци-пов. Отрицая божественность Христа, они полагали, что только те части Откровения, которые доступны человеческому разуму, могут стать предметом веры. Каждый человек может сам решать, присутствует ли Откровение в том или ином месте Писания, следовательно, самые противоположные мнения должны уважаться в равной степени. Преследование еретиков Социны считали следствием ложного понимания Ветхого Завета. В первом социнианском исповедании (1574) любые преследования по вероисповедному признаку решительно осуждались.

Что касается «гуманистической ереси», то ей следовали, как отмечает А. X. Горфункель, «рассеянные группы одиночек», которые пытались, продолжая линию Эразма, пройти средним путем между католицизмом и Реформацией, не придавая значения доктринальным и догматическим различиям. У такого представителя «гуманистической ереси», как С. Франк, само понятие «ересь» утратило негативный смысл, так как истина, по его мнению, могла быть открыта всем, включая не-христиан. Я. Акончо полагал, что различия в обрядах и церемониях введены Сатаной с целью создания помех людям для познания истинного Бога.

«Беллианисты», представители «гуманистической ереси» первоначально подвергались осуждению и преследованиям как со стороны склонных к доктринальной четкости протестантов, так и католиков. Монархи всех европейских государств, как будет показано ниже, стремились закрепить, сделать обязательной для своих подданных только одну религию —ту, которую они полагали «истинной».

Протестантский лагерь на протяжении более чем столетия охватывали ожесточенные догматические споры, сопровождавшиеся постоянной апелляцией к государственной власти. Но к концу XVII столетия ситуация именно в протестантской части Европы заметно изменилась. Постепенно исчезли наказания за ересь, а протестантская мысль и законодательная практика решительно двинулись в направлении веротерпимости. В этом проявилось одно из наиболее значительных общественно-правовых последствий Реформации.

Причина такого движения кроется в признании протестантизмом авторитета Библии в качестве последней инстанции, несопоставимой ни с какими земными установлениями. Поэтому протестантская догма не может быть зафиксирована слишком жёстко, а важнейший механизм, осуществляющий такую фиксацию — церковная организация и иерархия — здесь ослаблен. До поры до времени «истинность» той или иной реформированной церкви фиксировало государство, в руках которого в протестантских странах сосредоточилось руководство внешними формами религиозной жизни. Но постепенно и оно, сталкиваясь с неизбежным ростом реальной поликонфессионалъно-сти, начало отдавать приоритет земным соображениям поддержания мира и порядка, невозможных без хотя бы минимума терпимости.

В качестве примера эволюции протестантской мысли в направлении признания религиозной толерантности можно привести принятое британскими пресвитерианами Вестминстерское исповедание веры (1647-1648). В нем, с одной стороны, констатируется свобода совести «от учений и установлений человеческих, если они находятся хотя бы в малейшем несоответствии со Словом Божиим», но с другой — говорится о необходимости пресечения богохульства и ереси гражданское! властью.

Столь очевидно проявленное пресвитерианами стремление к превращению не только в господствующую, но и исключительную церковь реализовалось в конечном счете лишь в Шотландии и на относительно короткий срок. Близкие по своему учению к пресвитерианам конгрегационалисты и баптисты в 1658 г. в Савойской декларации выразили согласие с большинством статей Вестминстерского исповедания, но категорически отвергли как законность исключительно пресвитерианской формы устройства церкви, так и право гражданской власти подавлять то, что представлялось ей «ересью». Наконец, в 1788 г. пресвитериане США, создавая общенациональную организацию, подвергли ревизии сам текст Вестминстерского исповедания, включив, взамен прежних эксклюзивистских формулировок, положение о том, что власти обязаны защищать церковь, не отдавая предпочтения «никакой христианской деноминации перед остальными».

Рассмотрим теперь, как противодействие толерантности и нетерпимости развивалось в важнейших регионах и государствах Западной Европы.

В Германии (Священной Римской империи) после того, как в 1521 г. Вормский эдикт императора Карла V объявил Лютера и его приверженцев еретиками, стоящими вне закона, сочувствовавшие

Реформации князья отказались выполнить данное постановление. Их положение облегчалось тем, что остававшийся твердым приверженцем католицизма император в течение долгого времени отсутствовал в Германии. На имперском сейме в Шпеере (1526) поддерживавшие Реформацию князья сумели добиться права до Вселенского собора, который планировалось созвать для решения основных богословских разногласий, действовать в вопросах веры так, как они сочтут нужным. Когда на втором сейме в Шпеере (1529) это право было отменено и приняты меры по реставрации католицизма, князья и имперские города — сторонники Лютера зачитали «Протестацию», чаявив, что в делах, касающихся Слова Божьего и спасения души, они по совести могут повиноваться только Богу. С этого времени за всеми поборниками реформированного христианства закрепилось наименование «протестанты».

Состоявшееся в 1530 г. в присутствии Карла V зачтение составленного Ф. Меланхтоном Аугсбургского исповедания веры не привело к его принятию императором. Протестантам было предложено одуматься, в противном случае предполагались меры по искоренению «ереси». Начавшаяся между католическими и протестантскими князьями борьба была на время прервана Аугсбургским религиозным миром (1555), утвердившим формулу «чья власть, того и вера» (cujus regio, ejus religio). Теперь каждый германский князь мог выбирать для себя то вероисповедание — католическое или лютеранское—которое он считал истинным. Выбор каких-либо иных вариантов протестантизма исключался. Подданные в вопросах выбора веры должны были следовать за правителем. Не желавшим этого делать предоставлялось право переселения в то государство, где их вера имела государственный статус.

Аугсбургский религиозный мир, при всей своей ограниченности, все же являлся значительным шагом вперед в деле законодательного утверждения свободы вероисповедания. Во-первых, он закреплял на государственном уровне признание лютеран (но не всех протестантов) не как «еретиков», а как приверженцев другой религии. Государственная монополия католицизма, в течение многих веков существовавшая в Западной Европе, оказалась серьёзно подорвана. Во-вторых, князья (пока только они) получили возможность веровать по убеждению.

Однако, взяв в свои руки дело оформления территориальных лютеранских церковных организаций, князья не допускали внешних проявлений свободы вероисповедания своими подданными. Реально власть германских протестантских правителей над своими церквами была почти неограниченна, включая в себя контроль над уче

нием, дисциплиной, богослужением, имуществом. Посещение богослужений было обязательным, уклонение от евхаристии каралось штрафами и тюрьмой. Так, церковный устав Ганновера (1536) прямо именовал власти «служителями божиими», обязанными устранять богохульство и благоприятствовать «христианскому и доброму». Со стороны власти отправление данных функций обычно мотивировалось необходимостью поддержания «чистого евангельского учения, доставляющего истинный мир совести».

Споры между лютеранами, проникновение на территорию империи кальвинистов неизменно оказывались проблемами, решавшимися на государственном уровне, причем часто —с применением карательных мер. Католические же князья, еще менее склонные к терпимости, не оставили мечты о реванше. Стремление Фердинанда II, ставшего впоследствии германским императором, провести рекато-лизацию Штирии и навязать свою волю протестантам Чехии привело к разрушительной Тридцатилетней войне (1618-1648). Однако в конечном счете поддержанные папством попытки императоров восстановить прежние позиции католицизма в Германии потерпели крах. Обе противоборствующие стороны постепенно осознали невозможность как всеевропейской Реформации, так и тотальной реставрации католицизма. На первый план стали выходить прагматические соображения. Даже католические монархи пришли к выводу, что без допущения какого-то законодательно закрепленного минимума терпимости «война всех против всех» будет продолжаться непрерывно.

Тридцатилетняя война завершилась Вестфальским миром (1648), вновь восстановившим принцип «чья власть, того и вера», но уже в несколько смягченной форме. Список «дозволенных» конфессий оказался расширенным за счет включения в него кальвинизма. Теперь государь, определяя религию для себя и своих подданных, мог уже допустить в своих владениях и существование другой конфессии из числа «дозволенных». Если князь прибегал к процедуре выселения тех, кто исповедовал иную религию, чем он сам, то все представившие свидетельство о приверженности ей до 1 января 1624, удалению не подлежали. Эти люди сохраняли тот же объем гражданских прав, что и приверженцы господствующего в данном германском государстве вероисповедания, а также право совершения домашнего богослужения. Князья-протестанты, согласно Вестфальским постановлениям, были вообще лишены права высылки тех, кто исповедовал иные, негосударственные формы протестантизма.

Таким образом, при сохранившемся пока стремлении к обеспечению религиозного единообразия, система принуждения во имя одной

истины оказалась полностью разрушенной. Принуждение же во имя многих истин, отрицающих друг друга, было исторически обречено. Протесты папы Иннокентия X против Вестфальских соглашений, предусматривавших взаимное юридическое признание протестантских и католических государей, оказались безрезультатными. Современная исследовательница Т. В. Зонова справедливо отмечает, что Вестфальский мир «означал окончательный переход от международного сообщества, основанного на каноническом праве и верховенстве папы, к международному сообществу, основанному на признании вступающих в договорные отношения правителей».

Иначе развивались события во Франции. Хотя реформационное движение появилось и здесь, но важнейшая предпосылка для государственного закрепления протестантизма — поддержка королевской власти — отсутствовала с самого начала. Ещё в 1516 г. по условиям Болонского конкордата короля Франциска I с папой Львом X французские монархи получили право назначать епископов на кафедры и раздавать бенефиции. Это привело к отсутствию у французских монархов финансовой заинтересованности в перемене религии и создании собственной церкви, столь характерных для многих германских князей, поддержавших Реформацию.

Первые репрессии против протестантов начались во Франции в 1520-е гг., но только в 1530-1540-е гг. они приобрели систематический характер. При Парижском парламенте была создана Огненная палата — специальный трибунал по борьбе с ересью. Несмотря на эти меры французский протестантизм, развивавшийся в форме кальвинизма (его приверженцев именовали здесь гугенотами), креп и в 1550-е гг. оформился организационно. Французское правительство, видя, особенно на юге, численный рост протестантов (около 25% населения королевства), наличие в их рядах значительного числа дворян, в 1562 г. предоставило им свободу вероисповедания вне городов и в некоторых городах —в частных домах. Но традиции нетерпимости в сочетании с использованием религиозных идей в борьбе за власть различными феодальными группировками привели к затяжному конфликту, вошедшему в историю под названием Гугенотских войн (1562-1594). Толчком к их началу явились события в городке Васси, на окраине которого кальвинистское богослужение было пресечено проезжавшим мимо лидером католического дворянства герцогом Гизом.

Первый этап Гугенотских войн закончился Сен-Жерменским миром (1570), подтвердившим ограниченную свободу вероисповедания и санкционировавшим допуск гугенотов к общественным должностям. В ночь на 24 августа 1572 г. король Карл IX грубо нарушил

статус-кво, санкционировав печально известное массовое избиение протестантов, находившихся в Париже по случаю бракосочетания сестры короля Маргариты с одним из лидеров партии гугенотов Генрихом Наваррским, которое должно было символизировать примирение враждующих сторон. Погибли многие видные протестанты, а Генрих Наваррский купил себе жизнь лишь ценой перехода в католицизм. После этих событий (они получили название «Варфоломеевская ночь»), считающихся пиком конфронтации католицизма и протестантизма в Европе, военные действия вспыхнули с новой силой. Гугенотов возглавил Генрих Наваррский, бежавший из заключения и вновь вернувшийся в протестантизм. Именно его перед смертью назвал своим преемником король Генрих III (1589). Но в сложившейся ситуации (численное преобладание католиков над протестантами, сильные антигугенотские настроения в Париже) утверждение Генриха Наваррского на престоле представлялось невозможным без его очередного перехода в католицизм. Он произошел в 1593 г., после произнесения легендарной фразы: «Париж стоит мессы».

Превратившись из Генриха Наваррского в Генриха IV, новый король предпринял меры по определению статуса своих бывших единоверцев. Принятый в 1598 г. Нантский эдикт предоставлял протестантам достаточно широкую свободу вероисповедания в пределах французского королевства. Они получили право отправления культа на большей части территории Франции, уравнение в гражданских правах с католиками. За гугенотами закреплялся ряд крепостей на юге королевства, что сделало возможным существование здесь фактического «государства в государстве» — гугенотской конфедерации. В то же время все протестантские религиозные собрания — от консисторий до Генерального Синода —могли осуществляться лишь с санкции короля. Католическая церковь сохранила привилегированное положение. Гугеноты должны были, наряду с католиками, платить ей десятину, соблюдать католические праздники.

В первой половине XVII в. конфессиональная сторона эдикта в целом соблюдалась. Даже разгром в 1628-1629 гг. гугенотской конфедерации и падение её форпоста — крепости Ларошель, осуществлённые под руководством первого министра кардинала Ришелье, оказались главным образом политической акцией, этапом на пути утверждения французского абсолютизма. Ришелье заявлял, что он различает французов только по степени их верности королю. Серьёзное наступление на права гугенотов началось лишь в середине

XVII в.

В отличие от Франции, в Англии Реформация была не только санкционирована, но и осуществлена прежде всего королевской вла-

( гью. Однако процесс утверждения протестантизма и его поддержки государством здесь отнюдь не имел однозначно последовательно го характера. Неоднократно случались попятные движения, менялось, причем самым радикальным образом, религиозное законодательство, что дало в конце XVII в. Дж. Локку серьёзные основания для горького замечания о невозможности для рядового англичанина следовать за всеми королевскими распоряжениями без ущерба для своей совести. Но при всех поворотах религиозной политики оставалось неизменным стремление каждого английского монарха заставить своих подданных исповедовать ту форму христианства, которую он считал истинной.

Такие меры короля Генриха VIII (1509-1547), как принуждение английской церкви к разрыву с Римом, установление над ней главенства монарха, осуществленные в начале 1530-х гг., не сопровождались первоначально серьезными изменениями в вероучении и культе. Репрессии же как против католиков, так и сторонников более радикальной Реформации, последовали незамедлительно. В частности, были ликвидированы католические монастыри, а их имущество отошло короне. В 1539 г. с целью уничтожения различия в религиозных мнениях издаются «Шесть статей». По своей сути они имели католический характер, подтверждая истинность пресуществления, достаточность причащения под одним видом, безбрачие духовенства. За попытку оспорить «Шесть статей» назначалась смертная казнь. Впоследствии для мирян она была заменена тюремным заключением.

В период правления Эдуарда VI (1547-1553) «Шесть статей» были отменены, введены причастие хлебом и вином, единообразное богослужение, протестантское по своему характеру, разрешены браки духовенства. Теперь уже за совершение причащения под одним видом, отказ следовать установленным молитвам и литургии можно было поплатиться тюрьмой или штрафами. Сестра Эдуарда VI Мария Тюдор (1553-1558) предприняла попытку восстановления католицизма, уничтожив многие протестантские установления своего брата. Около 300 наиболее активных сторонников Реформации, в том числе епископы Т. Кранмер, X. Латимер и Н. Ридли, были сожжены как еретики, а за Марией закрепилось прозвище «Кровавая».

Правление Елизаветы I (1558-1603) ознаменовалось определенным компромиссом. Прекрасно сознавая, что во всех слоях английского общества немало как людей католических убеждений, так и сторонников продолжения Реформации по континентальным образцам, королева задумала объединение противостоящих сторон «под

одной крышей». При Елизавете Церковь Англии окончательно оформилась в качестве наиболее умеренной из всех реформированных церквей (за ней впоследствии закрепится наименование «англиканской»), сочетающей как католические, так и протестантские элементы. «Акты о единообразии» (1552, 1559) допускали существование в стране только Церкви Англии и единого богослужения. Непосещение церкви в воскресные дни каралось вначале штрафом, а в случае проявления особого упорства предусматривались другие наказания вплоть до смертной казни.

После того как в 1570 г. папа Пий V отлучил Елизавету от католической церкви и освободил англичан от данной ей присяги на верность, королева своим указом запретила совершение мессы и присутствие в стране католических священников. Обращение в католицизм не допускалось. Продолжавшаяся на протяжении почти всего правления Елизаветы борьба с католической Испанией, в ходе которой вставал вопрос о существовании Англии как независимого государства, усилила оформление в стране антикатолических настроений. Однако те католики, в личной преданности которых королева не сомневалась, могли оставаться на государственной службе.

В период правления преемников Елизаветы — Якова I (1603-1625) и Карла I (1625-1649) британский антикатолицизм превратился в устойчивый феномен. После раскрытия в 1605 г. «Порохового заговора» (попытки организовать взрыв здания Парламента в момент пребывания там короля), ответственность за который была полностью возложена на католиков, последовало принятие «Декларации против трансубстантизации», в которой отрицалось католическое учение о пресуществлении. Её должны были подписывать все лица, состоящие на королевской службе, что автоматически закрывало для английских католиков возможность занимать гражданские и военные должности, надолго низводя их на положение второсортных подданных.

Возникшее ещё в годы правления Елизаветы движение пуритан, ратовавших за очищение Церкви Англии от тех элементов вероучения и в особенности культа, каковые они полагали «папистскими предрассудками», в начале XVII в. приобрело наибольший размах. Многие пуритане, особенно представители радикального крыла, не только отстаивали необходимость свободы вероисповедания, но и связывали её с другими гражданскими свободами — слова, собственности, неприкосновенностью личности, высказываясь в пользу их законодательного закрепления. Именно пуритане были главной движущей силой Английской революции середины XVII в. (1640-1653), в ходе которой выступивший против короля Карла I Парламент, объ-

и вив его нарушителем прав и свобод, сумел добиться победы в гражданской войне и казни монарха (1649).

Возглавившие революционное движение на первом этапе умеренные пуритане в большинстве своем являлись сторонниками пресвитерианского устройства церкви. В 1643 г. Парламент упразднил ин-( гитут епископата, сохранение которого было главной отличительной чертой Церкви Англии по сравнению с другими протестантскими вероисповеданиями. Однако пресвитериане не были готовы к допущению свободы совести. Один из них, Т. Эдвардс, заявлял: «Божьи заповеди, данные в Его Слове для Реформации, не предполагают терпимости».

Пресвитериане преобладали в созванной по решению Парламента Вестминстерской ассамблее, разработавшей Вестминстерское исповедание веры. По вопросу о свободе совести в нем нашла отражение точка зрения Кальвина. Единственным «господином совести» в тексте исповедания назывался Бог, предоставляющий ей свободу от всех не соответствующих Его Слову учений и установлений, но вместе с тем на государственную власть возлагалась задача охраны «истины Божией».

После принятия Вестминстерского исповедания веры государственной Церковью Англии (1648) она приобрела пресвитерианский вид. Но стремление пресвитериан сохранить религиозное единообразие натолкнулось на решительное сопротивление радикальных пуритан — индепендентов, придерживавшихся идеи вероисповедного и организационного суверенитета каждой общины. В декларации индепендентов «Народное соглашение» (1647) свобода совести именуется непреложным законом английского государства, причем терпимость предлагалось распространить на все исповедания, признающие божественность Христа, кроме католицизма, который считался политической организацией, враждебной Англии.

После отстранения от власти пресвитериан и установления в Англии республики (1649) все в большей степени сосредотачивавший бразды правления страной в своих руках О. Кромвель реализовал некоторые пункты индепендентской программы. В начале 1650-х гг. елизаветинские законы о штрафах за непосещение богослужений государственной церкви были отменены. Достаточно было доказать факт посещения какого-либо протестантского храма. Кромвель говорил, что лучше допустить существование мусульман, чем притеснение хотя бы одного истинного христианина. Не случайно в 1653 г. им было дано разрешение на возвращение в Англию иудеев, изгнанных отсюда в 1290 г. Установление в 1653 г. протектората Кромвеля привело к принятию конституции, носившей название «Орудие

управления». Пресвитерианство называлось в ней государственной религией, но к его исповеданию запрещалось принуждать. Отмечалось, что «те лица, которые проповедуют веру в Бога через Иисуса Христа (согласно тогдашним представлениям к их числу относились практически все протестанты, но не англикане и католики. — М. С.), хотя и отлично в суждениях от установленного государством вероучения. .. не будут подвергаться никаким ограничениям». Вместе с тем в период республики и протектората были приняты строгие законы, карающие за распространение атеистических и богохульных произведений, за несоблюдение воскресного дня.

Накануне реставрации в Англии монархии король Карл II в Брэд-ской декларации (апрель 1660 г.) заявил о готовности гарантировать своим будущим подданным «свободу следовать совести» в религиозных вопросах, не нарушая при этом мира и спокойствия в стране. Однако начало его правления ознаменовалось принятием жестких мер против пуритан и восстановлением официального религиозного единообразия. Уже в конце 1661 г. король утвердил «Акт о корпорациях», согласно которому каждый занимающий должность в городской или сельской администрациях должен был давать присягу на верность королю и Церкви Англии, вновь обретшей епископальный характер, и принимать причастие по её обряду. В 1662 г. новый «Акт о единообразии» требовал от всех действующих священников исключительного признания англиканской «Книги общих молитв». В итоге около 2 тысяч пуританских священников было вынуждено оставить свои приходы. Принятые впоследствии антипуританские законы, получившие общее название «Кодекс Кларендона»: («Акт о незаконных сборищах» 1664 г., «Акт о пяти милях» 1665 г. и др.) серьёзно ограничили возможности проведения молитвенных собраний, кроме англиканских, и привели к тому, что за сохранившими верность радикальным формам протестантизма пуританами закрепилось наименование диссентеров (от англ. dissent —несогласие).

Казалось бы, вновь наступил возврат эксклюзивизма. На практике же англикан и диссентеров сплачивал антикатолицизм, да и отсутствие в Англии такой централизованной административной системы, как во Франции, делало невозможным применение запретительных законов в полной мере. Реально религиозный плюрализм в Англии продолжал сохраняться, но за его законодательное закрепление ещё предстояла серьёзная борьба.

Таким образом, при всем многообразии нюансов и попятных движений в процессе противоборства религиозных толерантности и нетерпимости, общие тенденции представляются достаточно очевидными. Во-первых, на межгосударственном уровне сложилось по-

иимание необходимости закрепления хотя бы минимального уровня шаимной терпимости. Наиболее четким отражением этой тенденции мнился Вестфальский мирный договор (1648), утвердивший, как уже упоминалось, принцип «чья власть, того и вера».

Во-вторых, несмотря на стремление всех западноевропейских государств следовать принципу «чья власть, того и вера», фактическая терпимость в протестантских странах (за исключением Скандинавских) к середине XVII в. оказалась несколько выше. С другой стороны, сохранение во Франции преобладающего положения католической церкви делало реальной перспективу возврата к законодательной интолерантности, что впоследствии и произойдёт. Для практического закрепления сложившейся тенденции к веротерпимости и движения далее по пути к фиксации свободы вероисповедания, л впоследствии — и совести требовались дальнейшие теоретические разработки, которые, как будет показано далее, не заставили себя долго ждать.

Глава 5. Вопросы веротерпимости и свободы совести в философской мысли XVII в.

Теоретическое разрушение монополии католической церкви на обладание истиной, формулирование тезиса о свободе внутренней веры как самоочевидном и естественном праве, осуществленные крупнейшими идеологами Реформации — М. Лютером и Ж. Кальвином — явились отправной точкой для дальнейшего философского обоснования необходимости движения от религиозной нетерпимости к свободе вероисповедания, а в перспективе — и для их практической реализации. Однако на этом пути предстояло преодолеть немало препятствий, одним из которых была наметившаяся ещё в XVI в. тенденция к абсолютизации государственной власти. Государство всё в возрастающей степени стало пониматься как воплощение абсолютного права и разума. Не только в протестантских, но и в католических странах (как вследствие ослабления папства, так и под воздействием протестантской политической теории) возобладала концепция неделимости власти, считавшейся теперь принадлежностью исключительно государства. В практическом плане это постепенно привело к стремлению монархов поставить церковь под полный государственный контроль.

Поэтому основным вопросом, неизбежно встававшим перед каждым мыслителем, затрагивавшим проблемы свободы совести и вероисповедания, был вопрос о том, в какой степени эти свободы могут (или не могут) согласовываться с соображениями государственного порядка, например лояльностью граждан по отношению к власти. Ведь религиозное единообразие в соответствии с признанной в итоге и католическими, и протестантскими правителями формулой «чья власть, того и вера» по-прежнему рассматривалось в качестве если

не абсолютно необходимого, то крайне желательного условия существования устойчивого государства.

Мыслители, принадлежавшие к католическому лагерю, как правило, или принципиально отрицали веротерпимость, или относились к ней настороженно. Максимумом для них было признание политики веротерпимости более целесообразной по сравнению с желательным, но не всегда возможным религиозным единообразием. Французский политический философ Ж. Боден (1530-1590), явно под впечатлением сотрясавших страну в конце XVI в. опустошительных гугенотских войн, в основе которых лежал религиозный фактор, сформулировал тезис о допустимости существования нескольких вероисповеданий в государстве, считая это меньшим злом в сравнении с непрерывной гражданской смутой. Аргументы в защиту веротерпимости им, что характерно, приводились сугубо светские и политические, никак не вытекавшие из собственно католического учения. Принуждение к вере Боден считал делом не только бесперспективным, но и опасным, чреватым распространением атеизма, представляющего гораздо большую угрозу государству, чем любая форма христианства.

Указывая на уязвимость такого рода аргументов в пользу веротерпимости, современный американский исследователь Б. Тьерни отмечает: «Целесообразность оставляла возможность возобновления гонений при перемене обстоятельств». Действительно, наступление на права протестантов-гугенотов во Франции, гарантированные им Нантским эдиктом (1598), начатое в середине XVII в. королем Людовиком XIV, привело к тому, что французский католический мыслитель епископ Ж. Боссюэ (1627-1704) уже выдвинул на первый план функции монарха как хранителя «истинной веры». Представления же о свободе выбора религии характеризовались им как «кощунственное заблуждение». Наибольшее внимание, вполне в духе эпохи абсолютизма, Боссюэ сосредоточил на анализе возможностей использования государством католической церкви в качестве средства укрепления престола.

Английский философ Т. Гоббс (1588-1679) рассматривал, в отличие от Боссюэ, государственную власть, вне зависимости от формы правления, не как божественное, а как человеческое установление, но полагал её абсолютной, не подлежащей никакому земному суду и закону. По его мнению, на государство (государственные органы) перенесены права граждан, добровольно ограничивших свою свободу в его пользу. Гоббс считал правомочным не только введение религиозного единообразия «сверху», но и толкование правительством духовных законов. Вместе с тем философ делал симптоматичную

оговорку о невозможности повиновения власти в тех её действиях, которые очевидно противоречат «божественному закону» — например в случае введения ею идолослужения.

Б. Спиноза (1632-1677) в «Богословско-политическом трактате» (1670) также рассуждал о пределах контроля со стороны государства над индивидуальной совестью. Как и Гоббс, он был убежден в необходимости и полезности зависимости церкви от государства: «культ в религии и практика в благочестии должны сообразовываться со спокойствием и пользою государства, а следовательно, должны быть определены только верховными властями, а стало быть, эти власти должны быть и истолкователями этого».

Однако Спиноза подчёркивал, что речь идёт именно о «практике в благочестии» и «внешнем культе», а не о самом благочестии и внутреннем почитании Бога, ибо это—«право каждого». Спиноза объявлял наиболее разумной для государства политику веротерпимости, причём в отношении всех религий. Он рекомендовал государству поступать так, чтобы «право верховных властей как в отношении священных дел, так и мирских относилось только к действиям, а в остальном чтобы каждому дозволялось и думать, что он хочет, и говорить то, что он думает».

Таким образом, Спиноза, отстаивая право каждого иметь религиозные убеждения в соответствии с собственным выбором, что уже составляет важный компонент свободы совести, ещё считал это право только личным, а не общественным, допуская государственное принуждение в области совершения внешних религиозных действий. Церковь и государство у Спинозы ещё остаются слитыми воедино.

Однако в протестантской части Европы концепция Спинозы была сочтена слишком смелой. Синод Южной Голландии (1670) назвал «Богословско-политический трактат» книгой «дурной и богохульной». Постановлением голландского правительства (1674) он был включен в число книг, запрещенных к печати и продаже как ниспровергающих «учение истинной христианской реформированной религии».

И все же именно в протестантских странах расшатывание идеологии религиозного единообразия и концепции права государства на принуждение в делах веры начинает идти всевозрастающими темпами. Современный исследователь проблем свободы совести в XVII в. Дж. М. Гаф сделал справедливое наблюдение: «если толерантность в конечном счете была вызвана ... множественностью и различием сект, религиозная свобода была логическим результатом протестантского представления о том, что каждый индивид (с Божией помощью) может сам интерпретировать Писание». Показательно, что

Многочисленные английские авторы, писавшие в XVII столетии в защиту веротерпимости и иногда поднимавшиеся до суждений о необходимости свободы совести, всегда принадлежали к протестантской традиции. Наибольшего внимания в данной связи заслуживают взгляды двух английских мыслителей — Дж. Мильтона и особенно — Дж. Локка.

Мильтон (1608-1674), завоевавший славу великого поэта бла-

благодаря своим произведениям «Потерянный рай» и «Возвращенный рай" первоначальную известность приобрел в качестве публициста и полемиста. В получившей значительный резонанс «Речи о свободе печати (Ареопагитике)» (1644) он решительно выступил против предварительной цензуры, указывая, что автора богохульного произведения можно подвергнуть судебному преследованию, но лишь после напечатания самого труда. Разум и свобода выбора представлялись мыслителю богоданными.

В «Трактате о гражданской власти в духовных делах» (1659) Мильтон обращался к парламенту с призывом закрепить широкую религиозную свободу. Свобода совести характеризовалась им как лучший дар, полученный человеком от Бога, поэтому «любой закон против совести равноценен насилию против совести». Аргументы в пользу свободы совести Мильтон приводил чисто протестантские (если человек следует Святому Духу внутри него и букве Священного Писания, то никто не имеет права считать его еретиком), а общий ход его мысли во многом напоминал рассуждения С. Кастеллиона, полагавшего толерантность естественным следствием христианского милосердия.

Религия Евангелия, по мнению Мильтона, заключена всего в двух словах — «вера» и «любовь», поэтому уязвление совести одного человека в пользу других немилосердно, а принуждение человека к внешнему исповеданию веры, неприемлемой им внутренне, потворствует лицемерию.

Отрицая возможность принуждения как со стороны власти, так и любой церкви, Мильтон исключал из пределов терпимости «идолопоклонников» (язычников) и католиков: первых по причине отрицания ими Священного Писания (вновь протестантский аргумент!), вторых как людей, отрекшихся от внутренней свободы, отдав свою совесть «иностранному монарху» — папе, и чуждых какой-либо терпимости там, где они господствуют.

У Дж. Локка (1632-1704) концепция свободы совести получила дальнейшее развитие. Наиболее детально она раскрыта в таких произведениях, как «Опыт о веротерпимости» (1667) и «Послание о веротерпимости» (1685-1686, опубликовано в 1689 г.). Важнейшим

теоретическим достижением Локка следует считать обоснование отделения церкви от государства. С его точки зрения, государство не имеет божественного происхождения, оно учреждено людьми для защиты их гражданских благ — жизни, собственности, свободы. Юрисдикция правителя, опирающегося на законы, распространяется исключительно на эти гражданские блага и ни в коем случае — на спасение души. Во-первых, «Бог не поручал ему этого, ибо нигде не сказано, что Бог предоставил людям право насильно заставлять других людей принимать чуждую им религию». Во-вторых, власть правителя выражена в принуждении, но люди не могут предоставить ему такие функции в деле спасения, «ибо никто не может верить по указанию другого, даже если бы и захотел, а ведь именно в вере заключается сила и смысл истинной и спасительной религии».