Решительным противником любого расширения пределов веротерпимости был К. П. Победоносцев, в течение длительного времени (1880-1905) занимавший пост обер-прокурора Синода. В отличие от многих своих современников, в том числе и ряда известных юристов, сомневавшихся как в каноничности церковной реформы Петра I, так и в её соответствии интересам РПЦ, Победоносцев являлся её горячим приверженцем. Он считал чрезвычайно важным осуществившееся в ходе синодальной реформы упрочение связей православной церкви и государства. В его сознании эти два института были неразделимы, причём государство рассматривалось в качестве сакральной единицы («государство тем сильнее и тем более имеет значения, чем явственнее в нём обозначается представительство духовное»), а монарх — как носитель религиозного начала. Победоносцев был убеждён в том, что «доверие массы народа к правителям основано на вере, т. е. не только на единоверии народа с правительством, но и на простой уверенности в том, что правительство имеет веру и по вере действует». Светское государство (по терминологии Победоносцева— «безверное») представлялось ему утопией, «ибо безверие есть прямое отрицание государства».
Признавая, естественно, наличие в Российской империи неправославных религий, Победоносцев тем не менее подчёркивал исключительность положения православия: «государство признаёт одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует к предо-суждению всех остальных церквей и вероисповеданий ... чужие вероисповедания подвергаются некоторому ... умалению в чести, в праве и преимуществе, сравнительно со своим, с господствующим исповеданием».
Будучи твёрдо уверен в том, что религиозные убеждения человека не могут быть только его частным делом, а неизбежно оказывают определяющее влияние на политическую позицию, Победоносцев призывал к «особливой бдительности» в отношении неправославных исповеданий, полагая, что их неподконтрольное распространение и развитие в русском государстве, полагавшемся им в обязательном порядке православным, неизбежно ведет к смуте и анархии. Например, в 1894 г. Комитет министров по представлению обер-прокурора Синода признал появившихся в России во второй половине XIX в.
225
протестантов-штундистов «вредными» и запретил им совершение бо гослужения.
Не только свобода совести, но даже свобода вероисповедания, ре ализация на практике формулы «свободная церковь в свободном го сударстве» казались Победоносцеву неизбежно ведущими к отделению РПЦ от государства. Такой шаг, как он полагал, был бы «ги белью и для церкви, и для государства в России». Поэтому любые, даже чисто теоретические предложения по расширению веротерпимости рассматривались Победоносцевым как симптом движения в направлении «уравнения церквей и верований перед государством», ведущему в перспективе к ненормальному, по его мнению, преобладанию какой-то одной церкви над государством, или к революции.
Однако, несмотря на все усилия Победоносцева, на рубеже XIX и XX вв. в российском обществе постепенно складывается представление о необходимости реформирования как системы веротерпимости, так и государственного управления православной церковью. Индикатором общественных настроений стали проходившие в 1901-1903 гг. в Санкт-Петербурге Религиозно-философские собрания, в которых приняли участие, с одной стороны, многие представители интеллигенции, а с другой — духовенство РПЦ. Вопросу о свободе совести (фактически под ней понималась скорее свобода вероисповедания) было специально посвящено несколько заседаний. Обозначились три основные точки зрения по данной проблеме. Традиционную позицию отстаивал В. М. Скворцов —чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода. Он считал нормальной ситуацию, при которой власть защищает какое-то одно вероисповедание, полагаемое истинным. В России православие и самодержавие представлялись ему неразделимыми. Полагая, что церковь может «переходить из области убеждения в область действия», он достаточно откровенно защищал возможность осуществления государством принудительных мер в интересах церкви.
Епископ Сергий (Страгородский), которому суждено будет в 1943 г. занять пост патриарха, хотя и сравнил распространение ложных учений с продажей опиума, но всё-таки признал, что в теории христианство допускает свободу совести. Главное внимание он сосредоточил на сложностях, которые возникли бы в случае её провозглашения: «если бы теперь объявить свободу совести для всех, это значило бы всем развязать руки, а деятелей Церкви оставить связанными». Таким образом, Сергий осторожно, но вполне очевидно дал понять, что не менее важным было бы освобождение РПЦ от прямого государственного контроля.
Выдающийся писатель и поэт Д. С. Мережковский, историк
226
А. В. Карташёв, многие другие участники собраний утверждали, что свобода совести логически вытекает из самой сущности христианства. Д. С. Мережковский говорил: «Христос с насилием и рабством — это Антихрист. Мы не можем принять Христа как насилие, а только как силу. Сила побеждает, сохраняя свободу побеждаемого». Князь С. М. Волконский подчёркивал необходимость не только свободного вступления в церковь, но и выхода из неё, поскольку обязательность формального исповедания православия уже фактически неправославными людьми развращает общественную совесть.
Многие участники встреч вполне разделяли вывод одного из выступавших, В. П. Гайдебурова: «Свобода религии в России тесно связана и осуществима только со свободой Православной Церкви». Но ни с тем, ни с другим категорически не был согласен К. П. Победоносцев, с нараставшей неприязнью наблюдавший за ходом Религиозно-философских собраний, и весной 1903 г. потребовавший их прекращения. Однако перемены как в церковногосударственных отношениях, так и в вероисповедной политике государства или уже начали происходить, или, по крайней мере, стала обсуждаться их возможность. В 1901 г. из присяги членов Синода исчезло упоминание об императоре как «крайнем судье Духовной сей Коллегии». В 1906 г. решением Синода было создано Предсобор-ное Присутствие, что было воспринято современниками как шаг в направлении созыва Поместного собора и восстановления канонического строя церковной жизни.
В царском Манифесте от 26 февраля 1903 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», Указе от 12 декабря 1904 г. с одноимённым названием говорилось о намерении подвергнуть пересмотру узаконения, касающиеся инославных и иноверных исповеданий, и принять «меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения». Эту работу возглавил председатель Комитета министров С. Ю. Витте. Итогом его усилий стал указ от 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». Наиболее важным представляется первый пункт указа: «Признать, что отпадение от Православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причём отпавшее по достижении совершеннолетия от Православия лицо признаётся принадлежащим к тому вероисповеданию или вероучению, которое оно для себя избрало». Чрезвычайно существенным следует признать также пункт третий, в соответствии с которым числящиеся православными лишь формально, но в действительности исповеду
227
ющие какую-либо нехристианскую религию, могли теперь быть исключены из числа православных. Важность этих положений, фактически уничтожавших традиционный принцип «всех впускать, никого не выпускать», и провозглашавших, хотя и небезоговорочно, свободу вероисповедания взамен прежней веротерпимости, трудно переоценить.
Кроме того, указ предусматривал изменения в правовом положении «раскольников». Отныне они, согласно пункту третьему указа, разделялись на три группы: старообрядцы, сектанты и последователи «изуверных учений», причём лишь принадлежность к последней объявлялась наказуемой в уголовном порядке. Старообрядцы и сектанты уравнивались с лицами инославных исповеданий в отношении заключения ими с православными смешанных браков (п. 11), их молитвенные дома, закрытые ранее в административном порядке, распечатывались (п. 12). Не только старообрядцы, согласно п. 7, перестали именоваться «раскольниками», но и «ламаитов» (буддистов) было запрещено в официальных актах впредь называть идолопоклонниками и язычниками (п. 16).
Естественно, указ «Об укреплении начал веротерпимости», серьёзно сокращавший объём принудительно-охранительных мер в отношении РПЦ, вызвал неоднозначную реакцию в российском обществе. Победоносцев противился принятию указа в принципе: «общий мой взгляд против Указа во всей его целости». Но при детальном анализе он не высказал никаких возражений по поводу ключевого, первого пункта указа, допускавшего отпадение от РПЦ. По-видимому, даже Победоносцеву столь откровенные меры государственного принуждения к пребыванию в «первенствующей и господствующей» церкви уже казались анахронизмом.
Существовали опасения массовых уходов из РПЦ после принятия указа от 17.04. 1905. Ходили слухи о якобы состоявшемся переходе в католицизм Николая II и Иоанна Кронштадтского. В действительности никакого «обвала» не произошло. В научной литературе приводятся данные о двух тысячах православных граждан, объявивших себя католиками вскоре после принятия указа, о переходе в старообрядчество в период между 1905 и 1911 гг. 23 869 человек. Вместе с тем, как отмечает Ю. С. Белов, в масштабах страны число переходов из одного вероисповедания в другое было сравнительно незначительным, и религиозный ландшафт империи не претерпел существенных изменений. Представляется, что само провозглашение допустимости перехода уже имело большое психологическое значение.
Манифест 17 октября 1905 г. провозгласил «незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, сво
228
боды совести, слова, собраний и союзов», ясно обозначив намерение российского правительства двигаться по пути превращения страны в конституционную монархию. В 1906 г. были приняты новые «Основные законы», в восьмой главе которых содержалось следующее положение: «Российские подданные пользуются свободой веры. Условия пользования этой свободой определяются законом».
Однако фактическое провозглашение свободы вероисповедания, при наличии сохранявшейся системы государственного управления религиозными организациями (как ДЛДИИ, так и Синод продолжали существовать), требовало многочисленных конкретных мер по её обеспечению. На протяжении 1905-1906 гг. был сделан ряд шагов в этом направлении. В частности, состоялось утверждение правил о порядке осуществления перехода из православия в другие исповедания, специальных правил для старообрядцев и «сектантов», приближавших их к статусу «иностранных» христианских исповеданий.
Самым же существенным представляется внесение принципиальных изменений в уголовное законодательство. 14 марта 1906 г. Николай II утвердил мнение Государственного Совета «О согласовании некоторых постановлений уголовного законодательства с указом 17 апреля 1905 г. об укреплении начал веротерпимости и о введении в действие второй главы нового Уголовного уложения». Теперь из Уложения о наказаниях уголовных и исправительных были исключены статьи со 176 по 209 (кроме 206). Эти статьи предусматривали наказания за отступление от православия, за препятствование в присоединении к нему, за ереси и расколы, за печатание старообрядческих книг не в специальной типографии.
Многие другие статьи, касавшиеся преступлений, связанных с религией, были также или отменены, или существенно смягчены. Например, ст. 206, ранее определявшая в качестве наказания за устройство старообрядческого или сектантского скита тюремное заключение и слом здания, теперь предусматривала его закрытие и штраф. Если ранее, согласно ст. 211, за умышленный срыв православного богослужения полагалось лишение всех прав состояния и ссылка в отдалённейшие места Сибири, а за неумышленное или совершённое в пьяном виде — ссылка в не столь отдалённые места Сибири, то теперь в первом случае предусматривалось наказание в виде ссылки на поселение, а во втором — только церковное покаяние.
Если оценивать в целом весь комплекс мероприятий 1905-1906 гг. в вероисповедной сфере, то можно отметить, что они привели к установлению в Российской империи ограниченной свободы вероисповедания. Теперь пространство религиозного выбора, ранее ограниченного возможностью свободного принятия православия и с некото
229
рыми ограничениями — «терпимого» христианства нехристианами, существенно расширилось. Указ «Об укреплении начал веротерпимости» предусматривал возможность «отпадения» от православия только в другое христианское исповедание, но поскольку статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, предусматривавшие кары за отступление от христианства, были в 1906 г. отменены, то уголовным преступлением оно считаться перестало.
Однако непризнание допустимости вневероисповедного состояния, сохранение законодательно закреплённого «первенствующего и господствующего» положения РПЦ, включая предоставление исключительно ей возможности свободной проповеди своего учения, сохранение черты оседлости для иудеев, некоторых ограничений для «сектантов», государственного контроля над всеми исповеданиями — всё это не позволяет сделать вывод о наличии в России после реформ 1905-1906 гг. не только свободы совести, но даже и полной свободы вероисповедания. К сожалению, после 1906 г. никаких крупных шагов в направлении расширения свободы вероисповедания не последовало. На отделение православной церкви от государства власть решиться не могла, а различные законопроекты, например «О переходе из одного вероисповедания в другое», так и остались в стадии рассмотрения.
Только в 1917 г., после падения самодержавия, Временное правительство осуществило целый комплекс мероприятий, приведших к фактическому провозглашению свободы совести и светского государства. 20 марта 1917 г. последовало принятие постановления «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений». Все существовавшие национальные и конфессиональные ограничения упразднялись, сохранившиеся наказания за вступление в брак христиан с мусульманами, иудеями и язычниками отменялись, ограничения на строительство мечетей и синагог снимались.
14 июля Временным правительством было принято постановление «О свободе совести». Ст. 1 гласила: «Каждому гражданину Российского государства обеспечивается свобода совести. Посему пользование гражданскими и политическими правами не зависит от принадлежности к вероисповеданию и никто не может быть преследуем и ограничиваем в каких бы то ни было правах за убеждения в делах веры». Постановление закрепляло возможность свободного, без получения специального разрешения, перехода из одного вероисповедания в другое после достижения четырнадцатилетнего возраста (ст. 4). Примечательно, что впервые в истории России упоминалась возможность вневероисповедного состояния (ст. 9), хотя специально это не декларировалось. Наконец, 20 июня в ведение
230
Министерства народного просвещения были переданы все церковноприходские школы, содержавшиеся на средства верующих. Закон Божий был оставлен во всех учебных заведениях, кроме высших, но в качестве необязательного предмета.
Такое положение дел не устроило делегатов Поместного собора РПЦ (1917-1918), восстановившего в ней патриаршую форму правления, что стало возможным только после падения в России монархии. Обращения Поместного собора чётко продемонстрировали намерение церкви воспользоваться теми перспективами, которые открывала обретаемая религиозная свобода (Временное правительство предложило Собору разработать законопроект о «порядке свободного самоуправления Русской Церкви»), но при этом сохранить для православия статус главной, возвышающейся над всеми остальными, религии страны. Не была готова РПЦ допустить религиозное самоопределение с четырнадцатилетнего возраста и добровольность изучения Закона Божьего.
Со своей стороны, правительство очевидным образом обозначило намерение создать в России светское государство, о чем достаточно откровенно заявил премьер-министр А. Ф. Керенский на встрече с делегацией Поместного собора 11 октября 1917 г.: «предоставляя церкви полную свободу в её внутренней жизни, правительство не может не порвать тех пут, которые мешают новому строю стать внеконфессиональным». Трудно сказать, какое именно разрешение получила бы обозначившаяся церковно-государственная коллизия. Случившийся 25 октября 1917 г. большевистский переворот сделал её абсолютно неактуальной, переведя весь комплекс вопросов, связанных со свободой совести и вероисповедания, государственноконфессиональными отношениями в совершенно иную систему координат.
Глава 10. Государство и религиозные организации в СССР
Прежде чем перейти к рассмотрению политики советской власти в отношении религиозных организаций необходимо рассмотреть взгляды К. Маркса (1818-1883), Ф. Энгельса (1820-1895), В. И. Ленина (1870-1924), И. В. Сталина (1879-1953) на проблему свободы совести, поскольку в рассматриваемый период именно они считались теоретической основой партийной и государственной политики в религиозном вопросе.
В том, что с религией необходимо бороться, Маркс и Энгельс никогда не сомневались. «Мы раз и навсегда объявили войну ... религии и религиозным представлениям», — писал Энгельс ещё в самом начале своей деятельности. Эта «война» рассматривалась в качестве составной части процесса борьбы против «старого мира», отражением которого, по их мнению, религия и являлась. «Религия будет исчезать в той мере, в какой будет развиваться социализм»,—подчёркивал Маркс. Они вполне одобряли меры Парижской коммуны 1871 г. в отношении религиозных конгрегаций, в частности национализацию их собственности. Маркс, характеризуя мероприятия Коммуны, говорил о том, что она стремилась «сломать орудие духовного угнетения, “силу попов”, путём отделения церкви от государства и экспроприации всех церквей, поскольку они были корпорациями, владевшими имуществом».
Вместе с тем Маркс и Энгельс никогда не призывали к законодательному запрету религии. «Насильственные меры против религии бессмысленны» (Маркс), «преследования — наилучшее средство укрепить нежелательные убеждения!.. Единственная услуга, которую в наше время ещё можно оказать богу — это провозгласить атеизм принудительным символом веры» (Энгельс).
232
Маркса и Энгельса можно считать сторонниками модели жёсткого отделения церкви от государства. Анализируя проект программы германских социал-демократов, Энгельс писал: «Полное отделение церкви от государства. Ко всем религиозным обществам государство относится как к частным объединениям. Они лишаются всякой поддержки из государственных средств и всякого влияния на государственные школы. (Ведь нельзя же запретить им создавать собственные школы на собственные средства и преподавать там свой вздор)». Маркс в работе «Критика Готской программы» писал следующее: «Буржуазная “свобода совести” не представляет собой ничего большего, как терпимость ко всем возможным видам религиозной свободы совести, а она, рабочая партия, наоборот, стремится освободить совесть от религиозного дурмана».
Маркс и Энгельс рассматривали отделение церкви от государства в качестве ближайшей перспективы. Гарантии свободы совести, способы её обеспечения — все это казалось им малосущественным и не заслуживающим серьёзного внимания по сравнению с решением грандиозной задачи освобождения рабочего класса от угнетения.
Абсолютизируя социальные аспекты религиозного феномена,
В. И. Ленин считал его прежде всего выразителем тех или иных жизненных условий, указывая, что «религия порождается в низах народных масс невежеством, забитостью и нелепой дикостью капиталистических отношений», а «гнёт религии над человечеством есть лишь продукт и отражение экономического гнёта внутри общества».
В связи с этим религия рассматривалась Лениным главным образом как помеха в революционной борьбе пролетариата за лучшее будущее. Относя религию к числу идей, «усыпляющих классовую борьбу», Ленин не раз извергал гневные тирады в адрес представителей духовенства, «утешающих народы вместо того, чтобы поднимать их на революцию». Вплоть до 1917 г. он считал возможным высказываться в пользу не только отделения церкви от государства, но и свободы совести. Соответствующие положения были включены в Программу РСДРП, принятую в 1903 г. Тогда же Ленин резко критиковал действующее российское религиозное законодательство: «Ни один чиновник не должен даже иметь права спрашивать кого ни на есть о вере: это дело совести, и никто тут не смеет вмешиваться». Но в работе «Социализм и религия» (1905) Ленин, допуская на данном этапе пребывание в рядах партии верующих, подчёркивал, что «по отношению к партии социалистического пролетариата религия не есть частное дело», и партия не может безразлично относиться к «темноте и мракобесничеству в виде религиозных верований».
233
После прихода большевистской партии к власти в 1917 г. Ленин на III Всероссийском съезде Советов объявил всех сторонников демократии изменниками «истинного социализма», поскольку демократические лозунги были приемлемы только на буржуазном этапе её развития, но теперь «мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающие диктатуру пролетариата». Соответственно в условиях диктатуры религия становилась для государства «частным делом» лишь формально. В начале 1919 г., разрабатывая проект программы РКП(б), Ленин ставил перед своими соратниками следующую задачу: «Пролетарская диктатура должна неуклонно осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды... вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующего населения... ». Показательно, что в одной из последних своих работ —статье «О значении воинствующего материализма» (1922) Ленин признал, что пропагандой «воинствующего атеизма» занимаются «ведомства или, по крайней мере, государственные учреждения», хотя и отметил крайне неудовлетворительный характер их работы.
Достаточно редко, по сравнению со своими предшественниками, высказывал своё мнение относительно религии И. В. Сталин. Наиболее известны слова, произнесённые им во время встречи с американской рабочей делегацией (1927). Констатировав наличие в СССР свободы совести, Сталин отметил, что она включает в себя право бороться «путём пропаганды и агитации» против всякой религии, которая «есть нечто противоположное науке». Он выразил сожаление по поводу того, что «реакционное духовенство», подавленное, но не ликвидированное до конца, ещё «отравляет сознание трудящихся масс» и сурово предупредил о возможном исключении из партийных рядов тех, кто «иногда мешает всемерному развёртыванию антирелигиозной пропаганды».
После Октябрьского переворота (1917) был принят ряд актов, изымавших из ведения религиозных организаций функции регистрации и расторжения браков, ведения актов гражданского состояния и передающих их в руки государственных органов. Но самым главным актом был декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», принятый 20 января 1918 г. (далее —Декрет). Этот акт долгое время являлся важнейшим документом, официально формулировавшим государственную политику по отношению к религиозным объединениям. Лишь с вводом в действие Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий» в 1990 г. Декрет утратил юридическую силу.
234
Принципиально важным, на наш взгляд, является рассмотрение Декрета сквозь призму последующей политики советской власти в религиозном вопросе. Целый ряд его положений, подчас весьма решительно разрубавших связи между РПЦ и государством, не выходил за пределы и тогдашней, начала XX столетия (законы об отделении церкви от государства во Франции и Португалии), и современной отделительной модели церковно-государственных отношений. Это не только провозглашение собственно отделения церкви от государства (ст. 1), но и отмена религиозной клятвы или присяги (ст. 7), ведение актов гражданского состояния только гражданской властью (ст. 9), отделение школы от церкви (ст. 9), отсутствие субсидирования религиозных организаций государством (ст. 10). Многие из них закреплены в Конституциях и законодательстве демократических государств, в том числе и современной России. Такой характер Декрета давал возможность и многочисленным советским, и даже некоторым современным комментаторам Декрета говорить о его «прогрессивном» и даже «гуманистическом» содержании.
В тексте Декрета содержатся, пожалуй, лишь два положения, ограничивающие деятельность религиозных организаций. Это ст. 12, запрещающая им владеть собственностью и лишающая их прав юридического лица, и ст. 13, объявляющая всё имущество религиозных обществ «народным достоянием», предусматривая, однако, передачу им в бесплатное пользование предметов, предназначенных для богослужебных целей «по особым постановлениям местной или центральной власти».
Многие положения Декрета, особенно касающиеся обеспечения права на свободу совести, так и остались на бумаге. Здесь вполне очевидно проявилась черта, которая впоследствии станет чрезвычайно характерной для советской модели тоталитаризма: противоречие между словом и делом, декларациями и законами, с одной стороны, и реальной практикой — с другой.
Первая статья Декрета была сформулирована Лениным так: «Церковь отделяется от государства». Было ли это положение осуществлено в действительности? Было, но ровно наполовину. Ни одна религиозная организация и помыслить не могла о вмешательстве в дела государственной власти. А вот фактов, свидетельствующих о вмешательстве государства — сначала «рабоче-крестьянского», а потом и «социалистического общенародного», в жизнь религиозных организаций, об ущемлении религиозной свободы, как мы увидим в дальнейшем, было очень много.
К числу положений Декрета, которые так же, как и ст. 1, имели чисто декларативный характер и в действительности не исполня
235
лись, следует отнести: отмену всех праволишений, связанных с исповеданием или неисповеданием какой бы то ни было веры (ст. 3), запрет на издание местных законов или постановлений, ограничивающих свободу совести или устанавливающих преимущества и привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан (ст. 2). Действительно, прежние «праволишения» действовать перестали, но тут же появились новые, хотя чаще они существовали в большей степени de facto, нежели de jure. Главным было превращение абсолютного большинства верующих, не скрывавших своих религиозных убеждений, в лиц «второго сорта», не имевших, за исключением в какой-то степени высшего руководства РПЦ, шансов не только войти в элиту советского общества, но и получить образование в относительно престижном вузе, сделать успешную производственную карьеру.
Немногие исключения являются лишь подтверждением общего правила. А оно было таковым, что для занятия огромного количества должностей в промышленности, транспорте, сферах культуры и образования, армии требовалась обязательная принадлежность к Коммунистической партии или комсомольской организации. Между тем Уставы этих организаций на протяжении большей части советского периода (уже с 1921 г. вступить в Коммунистическую партию мог лишь «порвавший с религией»; исключение делалось только для лиц без образования, особо доказавших свою преданность революции) требовали от их членов «вести решительную борьбу ... с религиозными предрассудками и другими чуждыми социалистическому образу жизни взглядами и нравами» (из Устава КПСС, принятого в 1986 г.). Аналогичными были и требования к членам ВЛКСМ.
Понятно, что в таких условиях верующие люди должны были или скрывать свои убеждения, идя тем самым на серьёзный компромисс с собственной совестью, или смириться с перспективой остаться без высшего образования, занимаясь, как правило, малоквалифицированным трудом.
Содержавшееся в ст. 3 Декрета положение о возможности каждого гражданина «исповедовать любую религию или не исповедовать никакой» также исполнялось весьма избирательно. Публичное исповедание, например, греко-католичества в период с 1946 по 1989 г., кришнаизма как религии, якобы «наносящей ущерб здоровью», с конца 1930-х гг. по конец 1940-х гг. — католицизма — по причине отсутствия действующих храмов, иеговизма, некоторых других религий было фактически невозможно. Явная же принадлежность к остальным неизбежно влекла за собой проблемы, о которых шла речь выше.
236
Наконец, упоминание о возможности «обучать и обучаться религии частным образом» (ст. 9) не служило препятствием для ограничения такого обучения в некоторые периоды советской истории до почти нулевой величины. С начала 1930-х гг. до 1944 г. не функционировали духовные учебные заведения РПЦ, а католические, мусульманские, буддистские и иудейские перестали работать ещё раньше. Обучение детей религии на протяжении почти всего времени существования советской власти было возможно только в семье. Разумеется, нелегальное обучение религии сохранялось, но, конечно, вовсе не благодаря Декрету.
Возвращаясь в 1917-1918 гг., отметим, что свободы, гарантированные Декретом, начали нарушаться немедленно после его принятия. В проекте Декрета предполагалось ст. 1 сформулировать так: «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской Республики». Ленин же начертал: «Церковь отделяется от государства», дословно повторив формулировку известного декрета Парижской коммуны 1871 г. Безусловно, и при таком определении речь и тогда, и в дальнейшем (во всех советских Конституциях воспроизводилась именно ленинская формулировка ст. 1 Декрета) шла об отделении от государства всех религиозных объединений, в том числе и нехристианских, на которых не вполне корректным образом распространялось понятие «церковь». Принятые и до опубликования Декрета, и вскоре после него акты большевистского правительства затрагивали в той или иной степени интересы всех религиозных организаций. Например, «Декрет о земле» (8 ноября 1917 г.) лишил всех земельных угодий не только РПЦ, но и РКЦ. Решение о передаче всех церковных школ вместе с их имуществом в наркомат Просвещения (декабрь 1917 г.) также касалось и неправославных конфессий.
Конечно, наивным было бы ожидать, что РПЦ воспримет Декрет положительно. Она квалифицировала его как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против неё гонения». Необходимо помнить, что восстановление института патриаршества в ноябре 1917 г., принятое на Поместном соборе, означало отказ Церкви от модели полного огосударствления, существовавшей с момента Синодальной реформы Петра I. Однако иерархи РПЦ не допускали и мысли о том, что она может стать «равной среди равных». Поместный собор, среди членов которого преобладало мнение о недолговечности большевистской власти, в декабре 1917 г. принял документ «О правовом положении РПЦ». Он предусматривал, при независимости от государства, сохранение ею «первенствующего среди других вероисповеданий публично-правого положения», обязательной принадлежности к православию главы государства, мини
237
стров исповеданий и народного просвещения, а также их заместителей, объявление православного календаря государственным, а православных праздников — нерабочими днями, допущение добровольного выхода из православия не ранее достижения брачного возраста, признание государством церковного брака, ведение Церковью актов гражданского состояния, обязательное преподавание Закона Божьего для православных учащихся, сохранение РПЦ принадлежащей ей собственности и прав юридического лица.
Очевидно, что никаких точек соприкосновения между большевистской и выработанной Поместным собором моделями церковногосударственных отношений не было. Поэтому Православная церковь и новая власть уже в 1918 г. оказались в состоянии жёсткой и закономерной конфронтации. Не собиралась Советская власть выполнять и те статьи Декрета, которые казались ей несоответствующими принципу «революционной целесообразности». Кампания по вскрытию мощей в 1918-1920 гг. явилась одним из наиболее вопиющих нарушений Декрета. Если церковь была отделена от государства, то последнему не должно было быть никакого дела до того, являются ли мощи на самом деле «подлинными» и нетленными. Но Народный Комиссариат юстиции с негодованием отмечал, что культ мощей, оскорбляющий «революционное сознание трудящихся масс», приносит духовенству определённый доход, которого его, конечно же, необходимо было немедленно лишить. Поэтому Наркомюст в своей директиве (август 1920 г.) предлагал местным исполкомам провести полную ликвидацию мощей, а во всех случаях «обнаружения шарлатанства, фокусничества, фальсификаций и иных уголовных деяний, направленных к эксплуатации темноты» — возбуждать судебное преследование.
Материальный аспект здесь также представляется существенным. Одной из акций такого рода была кампания по изъятию церковных ценностей в 1921-1922 гг. На охвативший многие районы страны, особенно Поволжье, страшный голод Патриарх Тихон откликнулся одним из первых, призвав православных верующих к пожертвованиям. Такая инициатива РПЦ совершенно не устраивала правительство, потребовавшее передачи всех собранных средств в Государственный комитет помощи голодающим. 26 февраля 1922 г. последовало постановление ВЦИК об изъятии «всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней», правда, с оговоркой о том, что оно не должно «существенно затронуть интересы самого культа». Два дня спустя Тихон, расценив действия правительства как «акт святотатства», вновь призвал свою паству жертвовать церковные ценности, за исключением освящённых предметов, имеющих непосредственное
238
богослужебное употребление. При попытках изъятия большевистскими комиссиями ценностей, которые согласно ст. 13 Декрета и так уже не принадлежали РПЦ, являясь «народным достоянием», в ряде мест произошли кровавые столкновения с верующими.
Ленин написал секретное письмо для членов Политбюро (19 марта 1922 г.), в котором призвал «разбить неприятеля наголову» и произвести изъятие «с самой бешеной и беспощадной энергией», «чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Призывая осуществить это мероприятие «в самый кратчайший срок», Ленин резюмировал: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
В начале мая 1922 г. Тихон был арестован. Одновременно, руководствуясь распоряжением Политбюро от 20 марта 1922 г. «внести раскол в духовенство», власти немало способствовали активизации так называемого «обновленческого движения» — деятельности части епископата, духовенства и мирян, осуждавших позицию Патриарха, выступавших за сотрудничество с Советской властью и решительное изменение церковных канонов и традиций. Действуя по принципу «разделяй и властвуй», власти часто отнимали храмы у сторонников Тихона и передавали их обновленцам.
Летом 1923 г., после подписания под давлением органов госбезопасности заявления о раскаянии в своей предшествующей деятельности, Тихон был выпущен на свободу. Несмотря на ряд последующих деклараций — от так называемого «Предсмертного завещания» Тихона (1925), где речь шла о полном признании существующего режима и содержался призыв «слиться ... в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в её трудах для общенародного блага», до «Декларации» преемника Тихона— Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (1927), в которой уже провозглашалась благодарность правительству за «внимание к духовным нуждам православного населения» и отрицался факт каких-либо преследований, гонения на РПЦ не ослабевали. Аресты епископов и священников стали обыденностью. Если в 1922 г. священников и мирян судили и расстреливали за сопротивление изъятию церковных ценностей, то в середине и второй половине 1920-х гг. духовенство всех рангов отправлялось в лагеря и ссылки административно, а не по приговорам гласного суда.
В 1920-е гг. отмечается дальнейшее ухудшение и формально-пра-вового положения религиозных объединений. Конституция РСФСР
239
(1918), наряду с повторением формулировок Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, содержала и положение о том, что «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами» (ст. 13). Безусловно, на практике свободы всегда подменялись «революционной целесообразностью», но только после свёртывания НЭПа и начала тотальной коллективизации от положения о свободе религиозной пропаганды решено было отказаться. Уже в начале 1929 г. на места была отправлена партийная директива, в которой религиозные общества были названы «единственной легально действующей контрреволюционной организацией». XIV Всероссийский съезд Советов (май 1929 г.) внёс изменение в текст Конституции. Теперь в соответствующей статье (4-й) речь шла уже о том, что «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами». Это «уточнение» сразу же поставило религию и её институты в дискриминируемое положение, поскольку теперь им разрешались лишь пассивные действия (исповедание), на активные же (пропаганда) налагался запрет.
В том же 1929 году Президиумом ВЦИК было принято постановление «О религиозных объединениях». В значительной степени базировавшееся на положениях Декрета и иных законодательных актов, это постановление окончательно обозначило линию на официальное вытеснение религиозных организаций из всех сфер общественной жизни. С учётом некоторых, в основном технических, изменений оно действовало вплоть до конца 1980-х гг.
Постановление предусматривало обязательную регистрацию всех религиозных объединений. Только собственно богослужебная и молитвенная деятельность в стенах храмов, а также проведение собраний верующих по культовым вопросам и вопросам управления имуществом, которое религиозные объединения получали по договорам от местных органов власти, не требовали специального разрешения от властных структур. Даже проведение любых съездов и совещаний было возможно лишь «на основании особых в каждом случае разрешений». В то же время религиозным объединениям запрещалась практически всякая деятельность вне стен храмов. Они не имели права создавать кассы взаимопомощи, оказывать материальную поддержку своим членам, организовывать любые собрания по обучению религии, любые общества и кружки. Верхом регламентации деятельности религиозных объединений и ущемления религиозной свободы было требование о хранении в молитвенных зданиях только тех книг, которые необходимы для отправления данного культа. Преподавание «религиозных вероучений» допускалось «ис
240
ключительно на специальных богословских курсах», открывавшихся (в теории) при наличии специального разрешения НКВД.
На рубеже 1920-х и 30-х гг. начинается новая волна антирелигиозных гонений. По данным Комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий, всего через ГУЛАГ прошло 500 тысяч религиозных деятелей, 200 тысяч из которых были казнены. Находившееся под полным контролем властей руководство РПЦ, постоянно уменьшавшееся численно (за один 1937 г. было расстреляно 50 епископов), было вынуждено отрицать факты каких-либо преследований. На состоявшейся в 1930 г. пресс-конференции митрополит Сергий сообщил собравшимся, что «гонения на религию в СССР никогда не было и нет», репрессии к священнослужителям применяются «в общем порядке» и исключительно к тем из них, кто совершил «разные противоправительственные деяния». Церкви же, заявил митрополит, закрываются «по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих».
Жизнь, однако, оказалась сложнее. На включенный в опросный лист переписи населения СССР, проводившейся в 1937 г., вопрос об отношении к религии был получен следующий ответ: 74% неграмотных граждан (всего их насчитывалось 30 млн) и 45% грамотных (от общей численности в 68,5 млн) назвали себя верующими. Репрессии, обрушенные на лиц, отвечавших за проведение переписи, не могли скрыть того, что план преодоления религии в сжатые сроки провалился.
Тем не менее вплоть до начала Великой Отечественной войны фронтальная атака на религию продолжалась, причем инициативой во всё большей степени владели карательные органы, старательно «подводившие» подавляющее большинство священнослужителей всех конфессий и многих рядовых верующих под те или иные статьи Уголовного кодекса, обвиняя их в том числе в связях с «фашистской агентурой», сотрудничестве с «троцкистско-бухаринскими шайками» и т. д.
Если ранее в число лиц, лишённых избирательных прав, попадали в том числе и «монахи и духовные служители церкви и религиозных культов», то согласно новой Конституции, принятой в 1936 г., провозглашались всеобщее избирательное право (ст. 135) и весь спектр демократических свобод, включая свободу совести (ст. 124). В выступлении Сталина на VIII Всесоюзном съезде Советов, принимавшем Конституцию, прозвучала даже мысль о том, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти».
Конечно, здесь прежде всего проявилась одна из характерных
241
черт советской модели тоталитаризма: глубочайший разрыв между официальными декларациями и законами, с одной стороны, и реальной практикой — с другой, тем более что формальное расширение демократии планировалось использовать и в репрессивных целях. На Съезде Советов председатель ВЦИК М. И. Калинин говорил, что «всеобщность выборов даст возможность выяснить и оголить непосредственных врагов советской власти».
Говоря о причинах принятия Конституции, содержащей столь демократические формулировки, не следует также сбрасывать со счетов и прагматические соображения. Расширяя в середине 30-х гг. контакты с западными демократическими странами в противовес нацистской Германии, Советский Союз стремился подправить фасад откровенно тоталитарно-репрессивного режима демократическими декларациями, совершенно не собираясь проводить их в жизнь. Гораздо большее значение, нежели принятие новой Конституции, для религиозных организаций имело упразднение в 1938 г. Комиссии по культовым вопросам при Президиуме ЦИК. Ликвидация этого органа, изредка пытавшегося ограничить рвение местных властей в организации закрытия культовых зданий, означала, что теперь какой-либо контакт между государством и религиозными организациями оказывался в принципе невозможным.
Говоря о гонениях на религию в 1920 ] 9.30-е гг. следует иметь в виду, что они коснулись всех религиозных объединений, хотя тяжёлую руку власти некоторые из них почувствовали не сразу. Так, баптисты и евангельские христиане в 20-е гг. не подвергались тотальному уничтожению. Более того, их лидеры приветствовали Декрет, надеясь, что прежние ущемления прав иных религий, кроме «первенствующей и господствующей», окончательно уйдут в прошлое. Действительно, первоначально так называемые «сектанты» рассматривались Советской властью как пострадавшие от прежнего режима и получили некоторую свободу религиозной деятельности. В 20-е гг. произошел резкий рост числа приверженцев баптизма и евангельского христианства. Регулярно проходили съезды их союзов, функционировали сельскохозяйственные коммуны. Перелом произошёл на рубеже 1920-х и 1930-х гг. Последовали стандартные обвинения в антисоветской деятельности, и к середине 1930-х гг. Союз баптистов и Союз евангельских христиан фактически прекратили существование.
На первых порах некоторые уступки были сделаны и исламу. В определённой степени ислам рассматривался как союзник большевиков в борьбе за «мировую революцию». В ноябре 1917 г. Лениным было подписано обращение «Ко всем трудящимся мусульманам
242
России и Востока». В нём «все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России» уверялись в том, что «отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными». Действительно, вскоре мусульмане получили ценнейший экземпляр «Корана Османа», хранившийся в Петрограде, мечеть «Караван-сарай» в Оренбурге. В Средней Азии, на Северном Кавказе вплоть до начала 20-х наряду с советскими судами действовали и шариатские. К концу 1920-х гг. ситуация изменилась. Как сообщает А. А. Красиков, в 1927 г. партийное руководство страны рассмотрело вопрос «О мерах борьбы с мусульманским религиозным движением». Эти «меры» почти в точности повторяли те, которые применялись в борьбе с православием. По данным, приводимым А. В. Малашенко, к началу 1930-х гг. из 12 тысяч действующих мечетей осталось только 2 тысячи. Закрывавшиеся мечети часто переоборудовались в вытрезвители и ликёро-водочные заводы. В отношении мулл выдвигалось стандартное обвинение в «буржуазном национализме», после чего они подвергались репрессиям.
Буддизм никогда не пользовался повышенным вниманием советских властей, но тем не менее разделил общую трагическую судьбу всех конфессий на территории СССР. В 20-е гг. религиозная жизнь в регионах традиционного распространения буддизма в пределах СССР (Бурятия, Калмыкия, Тува, являвшаяся формально независимым государством в период с 1921 по 1944 г.) значительно активизировалась. В 1927 г., когда о разрешении властей на проведение Поместного собора РПЦ не могло быть и речи, состоялся Всесоюзный съезд буддистов СССР. Декрет об отделении церкви от государства на территории Бурятии стал проводиться в жизнь только в середине 20-х гг. Ухудшение ситуации, как и в мусульманских регионах, произошло на рубеже 1920-1930-х гг. Была осуществлена национализация имущества буддийских храмов и монастырей. Ламы, рассматривавшиеся как «капиталистические» и «эксплуататорские» элементы, вначале выселялись, а затем и уничтожались. К началу 1940-х гг. на территории СССР не осталось ни одного легально действующего буддийского храма и монастыря. Более того, в Туве и Калмыкии все храмы были сожжены.
Иудаизм в пределах СССР также пережил тяжелые гонения. Уже в первые послереволюционные годы началась борьба за вытеснение из жизни евреев языка иврит, ассоциировавшегося властями с сионистским движением, «отвлекающим» от строительства социализма, и замену его языком идиш. В тезисах «Задачи и методы анти
243
религиозной пропаганды», принятых на одном из партийных совещаний в 1926 г., содержался призыв «разоблачать классовую сущность еврейской религии», «выявить раввинат как носителя невежества и пережитков средневековья». К 1930 г. деятельность Совета раввинов страны была прекращена. Многие из них были уничтожены. В 1937 г. последовало сообщение о том, что НКВД раскрыло «вражеское гнездо раввинов», якобы выполнявших «задания фашистских разведок». А газета «Безбожник» в 1940 г. поместила статью, в которой высоко оценила опыт «наступления на иудаизм» в гитлеровской Германии. К началу Великой Отечественной войны сохранилось лишь несколько легально действующих синагог.
Римско-католическая церковь, в силу своего западного происхождения, а также напряжённых отношений советского государства с «панской Польшей», с самого начала рассматривалась как враждебная сила. В свою очередь, РКЦ не согласилась с некоторыми положениями Декрета, в частности, с запретом на владение собственностью и обладание статусом юридического лица. В итоге в годы Гражданской войны многие католические священники подверглись репрессиям как участники «контрреволюционных заговоров». В марте 1923 г. судебная коллегия Верховного Суда РСФСР разбирала дело группы католического духовенства. Священнослужители обвинялись в том, что, пользуясь «религиозными предрассудками верующих, провоцировали широкие массы прихожан к выступлениям против Советской власти и отказу исполнять законы». Епископ Я. Цепляк, прелат К. Будкевич были приговорены к расстрелу (приговор был приведён в исполнение только в отношении последнего), несколько священников получили от трёх до десяти лет лишения свободы. В дальнейшем католических священников, число которых с каждым годом сокращалось, с помощью угроз и пыток заставляли подписывать послания, адресованные папе и мировой общественности, в которых категорически отрицался факт религиозных преследований в СССР.
В 1930-е гг. против лиц католического вероисповедания был организован ряд процессов. На территории АССР Немцев Поволжья была ликвидирована «фашистская контрреволюционная католическая организация», якобы занимавшаяся шпионажем в пользу Германии и Ватикана. В 1934 г. НКВД сфабриковало дело о «покушении католиков на жизнь товарища Сталина», в ходе которого были осуществлены многочисленные аресты и расстрелы в Ленинграде. Вскоре после того, как в 1936 г. обвинённый в антисоветской деятельности епископ П.-Э. Нэвэ был выслан из СССР, последние католические приходы прекратили своё существование.
244
С началом Великой Отечественной войны ситуация существенно изменилась. Местоблюстителю патриаршего престола митрополиту Сергию позволили сделать заявление, разосланное по приходам, в котором говорилось: «Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа... Не оставит она своего народа и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг».
Аналогичные заявления некоторое время спустя последовали со стороны немногих остававшихся на свободе лидеров мусульманских, евангельско-баптистских организаций. К религиозным лидерам и отчасти к рядовым верующим по-прежнему сохранялось подозрительное отношение. Сергия в первый же день войны выслали в Ульяновск, откуда он вернулся только в конце лета 1943 г. Но постепенно наметились и некоторые изменения. Власти не препятствовали рассылке посланий Сергия по приходам, сбору пожертвований в фонд обороны страны. Процесс закрытия храмов был приостановлен.
Существенное влияние на дальнейшее развитие событий оказал как факт сотрудничества СССР в рамках антигитлеровской коалиции с такими демократическими государствами, как Великобритания и США, так и желание использовать все средства для подъёма патриотического духа народа.
В таких условиях Сталин счёл политически выгодным продемонстрировать соблюдение «подлинной свободы совести» в Советском государстве. 4-5 августа 1943 г. он принял остававшихся на свободе православных иерархов во главе с Сергием и заявил, что РПЦ «может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с её организационным укреплением и развитием внутри СССР». Более того, Сталин предложил приступить сразу к организации духовных академий и семинарий, а не богословских курсов, как просил Сергий. Были положительно решены вопросы о восстановлении издания «Журнала Московской Патриархии», об организации свечных заводов. По вопросу открытия храмов было заявлено, что «никаких препятствий со стороны правительства не будет». К осени 1944 г. возобновило свою деятельность более 200 православных церквей, а к 1945 г. — 75 монастырей, включая Троице-Сергиеву и Киево-Печерскую лавры.
Некоторые исследователи, характеризуя религиозную политику Советского государства начиная с вышеупомянутой встречи и заканчивая 1953 г., употребляют термин «либерализация». Вряд ли для этого имеются серьёзные основания. Во-первых, не произошло существенного изменения юридического положения религиозных организаций. Жёсткое постановление 1929 г. «О религиозных объеди
245
нениях» продолжало действовать, равно как и запрет на ведение религиозной пропаганды. Заслуживает упоминания лишь предоставление Совнаркомом СССР (август 1945 г.) религиозным объединениям прав юридического лица в части аренды, строительства, приобретения для своих нужд зданий, транспорта и утвари.
Во-вторых, «потепление» государственной политики коснулось не всех религиозных объединений, да и степень его была различна. Наибольшее внимание уделялось, особенно на первых порах, РПЦ: выделение высшей иерархии правительственных автомобилей, прикрепление её к кремлевскому распределителю и т. д. Во второй половине 1940-х гг. официальный статус получили воссозданные с разрешения властей объединения мусульман, буддистов, старообрядцев, баптистов. Однако католики продолжали рассматриваться в качестве враждебной силы и, как указывает О. А. Лиценбергер, только в 1969 г. в Караганде появилось первое в СССР (за исключением Прибалтики) официально зарегистрированное объединение Римско-католической церкви.
В-третьих, государство продолжало активно вмешиваться в дела отделённых от него, согласно Конституции, религиозных организаций, и жёстко контролировать их функционирование. На постоянной основе таким контролем занимались созданные в 1943-1944 гг. Совет по делам РПЦ и Совет по делам религиозных культов при Совнаркоме СССР. Именно эти Советы и их уполномоченные регулировали кадровую политику религиозных организаций. В отдельных случаях в деятельность Советов вмешивались и более высокие инстанции. Отметим, что на встрече Сергия со Сталиным в августе 1943 г. первому было не только дано разрешение на созыв Архиерейского собора для избрания Патриарха, но и предложено проявить «большевистские темпы» в его организации. Собор был открыт через четыре дня, 8 августа, и единогласно избрал Сергия Патриархом. Бывшие в заключении архиереи свозились на Собор из мест заключения транспортом НКВД. «Большевистские темпы» понадобились Сталину в связи с тем, что по дипломатической линии уже был согласован визит в Москву второго лица в иерархии Англиканской церкви — архиепископа Йоркского, и из пропагандистских соображений (демонстрация отсутствия гонений) была необходима его встреча с полноценным главой РПЦ. А в 1946 г. под надзором НКВД был проведён Львовский собор, положивший конец существованию Греко-католической церкви.
Кроме того, советское руководство вынашивало идею объединения всех православных церквей вокруг Московского патриарха, создания своеобразного «православного Ватикана» —в противовес Ва
246
тикану действующему. Созванное в 1948 г. в Москве Совещание глав и представителей православных Автокефальных церквей должно было стать важной вехой этого процесса. Когда по ряду причин реализовать планы создания «православного Ватикана» не удалось, Сталин утратил интерес к РПЦ. Хотя возобновления преследований при его жизни не произошло, количество зарегистрированных православных религиозных обществ, достигнув пика в 1948 г., затем стало сокращаться.
В-четвёртых, религиозные организации и помыслить не могли о какой-либо, даже завуалированной публичной критике режима и его религиозного законодательства. Напротив, славословие в адрес властей стало обычной нормой. Православные иерархи следующим образом именовали Сталина: «мудрый, Богопоставленный», «Богом данный Верховный Вождь», «которого Промысел Божий избрал и поставил вести наше Отечество по пути благоденствия и славы».
Все эти обстоятельства свидетельствовали о том, что ослабление религиозных преследований было вызвано прежде всего конъюнктурными соображениями. Вероятность возобновления гонений при новом повороте в «политике партии и правительства» оставалась чрезвычайно высокой. Действительно, вскоре после смерти «Генералиссимуса Иосифа» (такова была формула возглашения имени высокопоставленного усопшего, предложенная Советом по делам РПЦ совершавшему панихиду Патриарху Алексию I взамен канонической «Раба божьего») началась новая волна активной «борьбы с религией».
Эти гонения достаточно точно укладываются в период пребывания на вершине власти Н. С. Хрущёва (1953-1964), поэтому обычно именуются в научной литературе «хрущёвскими». При этом вряд ли можно считать тогдашнего советского лидера главным инициатором ужесточения религиозной политики, хотя он, безусловно, «по-ленински» относился к религии, указывая в частных беседах, что «духовенство должно не очень-то махать кадилом, сбивая с толку советских людей». Первоначально новое руководство страны не вполне представляло себе, какую линию следует проводить в отношении религиозных объединений. Свидетельством этому могут служить вышедшие в 1954 г., с интервалом в несколько месяцев, два постановления ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде» и «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды». Формально не противореча друг другу, эти постановления были совершенно различны по содержанию и духу. Если в первом акцент делался на необходимости «решительно покончить с пассивностью в отношении религии, разоблачать реакционную сущность
247
религии и тот вред, который она приносит, отвлекая часть граждан нашей страны от сознательного и активного участия в коммунистическом строительстве», то во втором содержался призыв к ведению прежде всего мировоззренческой борьбы с религией, не допуская «каких-либо оскорблений чувств верующих и церковнослужителей», и даже «административного вмешательства в деятельность церкви».
Однако сама логика развития режима, провозгласившего устами Хрущёва скорое строительство коммунизма —к 1980 г., подталкивала к ускорению темпов борьбы с религией, рассматривавшейся в качестве «пережитка прошлого». Да и сам советский руководитель позволил себе ряд весьма недвусмысленных высказываний, из которых самым известным стало обещание вскоре показать по телевидению «последнего попа». Партийные и советские работники на местах даже и без всяких специальных директив поняли, что теперь необходимо «рапортовать» о «преодолении религиозности» на вверенной им территории. Лучшего же индикатора, чем сокращение, за счёт, естественно, административных мер, сети религиозных учреждений, придумать было трудно.
В 1955-1957 гг. положение религиозных организаций в СССР в целом было не хуже, чем в начале 1950-х гг. В 1956 г., после XX съезда КПСС, из лагерей начали возвращаться, наряду с другими репрессированными, священнослужители и верующие. Ситуация стала меняться в конце 1950-х гг. В 1958 г. появились два постановления Совета Министров СССР — «О свечном налоге» и «О монастырях в СССР». Первое предусматривало значительное увеличение налога на свечное производство, что в значительной степени подрывало экономическое состояние РПЦ. Второй документ предлагал «изучить вопрос о возможности сокращения количества монастырей и скитов», что уже вскоре привело к их массовому закрытию. На священнослужителей различных конфессий стало оказываться давление с целью побудить их отречься от сана. Примерно в 200 случаях искомый результат был достигнут.
В 1960 г. последовало принятие нового Уголовного кодекса РСФСР, в котором имелся ряд статей, связанных с нарушением «советского законодательства о культах». Здесь вновь проявилась типично советская особенность: не столь страшны были сами формулировки, сколько их толкование и основанная на них практика. Так, ст. 142 предусматривала всего лишь наказание за нарушение законов об отделении церкви от государства и школы —от церкви. Ст. 227 была гораздо более развернутой. Человек подвергался уголовному преследованию, если руководил группой, «деятельность ко
248
торой, проводимая под видом проповедования религиозных вероучений и исполнения религиозных обрядов, сопряжена с причинением вреда здоровью граждан или с иными посягательствами на личность или права граждан, либо с побуждением граждан к отказу от общественной деятельности или исполнения гражданских обязанностей, а равно с вовлечением в эту группу несовершеннолетних...». Реально это означало следующее: возможность осуждения за совершение обрезания, крещения, отказа от переливания крови, организацию религиозного образования несовершеннолетних. Кроме того, против тех, кто писал или публиковал религиозные материалы без санкции власти, или критиковал религиозную политику государства, применялись ст. 70 и 191-прим: «антисоветская пропаганда и агитация» и «распространение заведомо ложных сведений, порочащих советскую государственную и общественную систему».
В 1961 г. под давлением властей были внесены изменения в «Положение об управлении РПЦ», в соответствии с которыми священник лишался права хозяйственно-административного управления приходом, имея возможность лишь «отправления культа». Вся власть в приходе переходила к исполнительному органу, утверждавшемуся райсоветом.
Серьёзному удару подверглись и протестанты. В 1960 г. был распущен Всесоюзный совет Адвентистов седьмого дня. Под нажимом «сверху» руководство Всесоюзного Совета Евангельских христиан-баптистов (ВСЕХВ) в том же году приняло «Положение о ВСЕХБ» и «Инструктивное письмо старшим пресвитерам». В этих документах от имени Всесоюзного Совета предписывалось не допускать в молитвенные дома детей, покончить «с погоней за количеством верующих», сведя к минимуму крещения молодых людей в возрасте до 30 лет, не позволять проповедовать в молитвенных домах членам других общин, сдерживать «нездоровые миссионерские явления» и т.п. Такие «установки» были встречены значительной частью верующих с возмущением. И хотя в 1963 г. вышеупомянутые документы были отменены, во ВСЕХБ произошел раскол. Образовалась альтернативная структура — Совет церквей ЕХБ, отстаивавшая принципы свободы евангельской проповеди и обучения детей религии. Это, естественно, не могло быть принято государством, и до 1988 г. общины Совета церквей находились на нелегальном положении как нарушители «советского законодательства о культах».
Если «хрущёвские гонения» в целом контрастировали с отношением к религиозным организациям, которое осуществлялось в последнее десятилетие пребывания у власти Сталина, то в использовании их государством в своих интересах на международной арене
249
и внутри страны наблюдалась прямая преемственность. Примером может служить «рекомендация» о вступлении РПЦ во Всемирный совет церквей (ВСЦ) в 1961 г. Конечно, данная акция не была исключительно государственной инициативой, но что именно делегация Московской патриархии должна и чего не должна делать в ВСЦ, определялось чиновниками из Совета по делам РПЦ. Так, указывалось, что необходимо «срывать ... попытки реакционных сил направить ВСЦ на путь идеологической борьбы против стран социалистического лагеря ... давать правдивую информацию о жизни советского народа и о положении церкви в СССР». В результате, как отмечает Г. Панков, делегаты РПЦ периодически выступали с опровержениями и протестами в тех случаях, когда поднимался вопрос о нарушении в СССР религиозных свобод.
Количественные результаты «хрущёвских гонений» таковы. Число официально зарегистрированных религиозных организаций в период с 1955 по 1964 г. сократилось с 18452 до 11996, причём православных с 13376 до 7873, то есть почти вдвое. По данным Д. В. Поспеловского, количество православных монастырей за «хрущёвское десятилетие» уменьшилось с 90 до 18. Как отмечает М. Смирнов, по религиозным мотивам с 1961 по 1964 г. было осуждено 1234 человека. Но необходимо отметить, что в отличие от 20-х-30-х гг. священнослужителей всё-таки не расстреливали.
Следующая эпоха в жизни Советского государства (1964-1985), обычно связываемая с именем Л. И. Брежнева, оказалась несколько более благоприятной для религиозных организаций, чем предшествующая, хотя ни о каком даже отдалённом приближении к международным стандартам свободы совести говорить не приходится. Тем не менее вскоре после прихода Брежнева к власти главный идеолог антирелигиозной кампании JI. Ф. Ильичёв был снят с поста секретаря ЦК КПСС, а тон её резко снижен. Сама пропаганда всё чаще стала именоваться не «антирелигиозной», а «атеистической». Рассуждения о верующих как потенциальных противниках социализма встречались всё реже, и в основном в провинциальных изданиях. Стало возможным говорить о том, что религия является не только «пережитком прошлого», но и при социализме, даже «развитом», имеются явления, способствующие сохранению и даже воспроизводству религиозности. В январе 1965 г. Президиум Верховного Совета СССР принял постановление «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих», способствовавшее возвращению из мест лишения свободы духовенства и верующих, осуждённых за нарушение «советского законодательства о культах».
250
К числу положительных явлений следует отнести Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о внесении изменений и дополнений в постановление 1929 г. «О религиозных объединениях» (1975). Одно из наиболее существенных изменений состояло в замене формулировки о полном отсутствии у религиозных объединений прав юридического лица на положение о праве приобретения ими «церковной утвари, предметов религиозного культа, транспортных средств ... в установленном законом порядке». Начиная с 1943 г. такое право предоставлялось административно, теперь же оно было введено в законодательную систему.
Принятая в 1977 г. «брежневская» Конституция СССР, пришедшая на смену «сталинской» Конституции 1936 г., внесла новые акценты в официальную советскую трактовку понятия «свобода совести». Ст. 52 гласила: «Гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отправлять религиозные культы или вести атеистическую пропаганду. Возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. Церковь в СССР отделена от государства и школа —от церкви».
Новации заключались во внесении в текст слова «гарантируется», замене понятия «антирелигиозная пропаганда» на «атеистическая пропаганда», появлении пассажа относительно запрета возбуждения «вражды и ненависти».
Сложнее оценить факт образования в 1965 г., после слияния Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов Совета по делам религий при Совмине СССР (СДР). С одной стороны, положение о Совете по делам религий было опубликовано в открытой печати, в отличие от преимущественно тайных инструкций о задачах предшествующих Советов и иного рода распоряжений, которыми власти могли руководствоваться, не утруждая себя знакомством с их содержанием верующих и духовенства. Передача в руки СДР (в 1975 г.) вопроса о регистрации религиозных объединений, до того находившегося в сфере компетенции местных властей, в какой-то степени ограничила провинциальные антирелигиозные инициативы. С другой стороны, процедура открытия молитвенного здания стала бюрократически более сложной; сроки рассмотрения ходатайств верующих не были определены, да и жаловаться на закрытие храма можно было теперь в ту же инстанцию, которая его и осуществила — то есть СДР.
Официально в задачу СДР прежде всего входили контроль за соблюдением Конституции СССР и Декрета 1918 г. «Об отделении церкви от государства», изучение и обобщение практики применения
251
законодательства о культах, информирование правительства СССР о деятельности религиозных организаций, содействие им в осуществлении международных связей, принятие решения о их регистрации. Это позволило председателю СДР В. А. Куроедову в книге «Религия и церковь в Советском государстве» (М., 1981) утверждать: «В решении всех вопросов внутрицерковной жизни религиозные центры действуют совершенно самостоятельно, в полном соответствии с принципом отделения церкви от государства». Однако Куроедов предпочёл умолчать о том, что в изменённой (1975 г.) редакции постановления «О религиозных объединениях» присутствовала и такая статья: «Религиозные общества ... могут созывать религиозные съезды и совещания только по разрешению в каждом отдельном случае Совета по делам религий при Совете Министров СССР».
В реальной жизни регулирование СДР деятельности религиозных организаций выходило далеко за пределы выдачи разрешений на созыв съездов. Отчитываясь перед ЦК КПСС (1975), СДР сообщал о том, что им разработана «чёткая и широкая система воспитания епископата, а через него и рядового духовенства, в политическом плане», уделяется «неослабное внимание вопросам контроля и усиления своего влияния на подбор и расстановку кадров профессорско-преподавательского состава духовных школ ... проведению определённой работы по снижению их религиозной активности». Конечная цель партии, периодически напоминавшей о необходимости усиления атеистической работы (последний раз в 1986 г.), оставалась неизменной — полное преодоление «религиозных предрассудков», и СДР по мере сил трудился и над выполнением этой задачи. В том же рапорте СДР, не предназначенном, естественно, для публикации в прессе, отмечалось, что уполномоченные «постоянно учитывают ... особенности, состав и деятельность служителей культа, стремятся ограничить, нейтрализовать их влияние на верующих».
Нейтрализация в основном сводилась к заурядному администрированию. СДР докладывал ЦК КПСС о проведённой «значительной работе по сокращению сети монастырей» (1970), всеми силами старался не допустить регистрации новых религиозных объединений и использовать малейшие основания для снятия с регистрации функционирующих. Число их неуклонно сокращалось, хотя и не такими быстрыми темпами, как в хрущёвский период.
Под давлением государства, а иногда и просто под действием инстинкта самосохранения религиозные объединения должны были периодически, подчеркивая свою лояльность и иллюстрируя тезис о «морально-политическом единстве советского общества», рассыпаться в заверениях о «любви» к советской власти и «лично товарищу
252
JI. И. Брежневу». Вот что говорилось в телеграмме, отправленной на его имя участниками 42 Всесоюзного съезда Евангельских христиан-баптистов (1979): «Выражаем Вам и в Вашем лице Советскому правительству сердечную благодарность за неустанный труд и заботу о дальнейшем благосостоянии народов нашей страны... ».
Однако такими декларациями дело не ограничивалось. Религиозные организации продолжали активно использоваться государством в пропагандистских целях. При этом иудейские религиозные лидеры должны были периодически «гневно клеймить» «сионистов» и «израильских агрессоров», мусульманские — выражать признательность «за принципиальную позицию Советского государства, неизменно стоящего на стороне арабских народов в их справедливой борьбе против империализма, сионизма и неоколониализма» (резолюция Конференции мусульман СССР, 1979 г.). Когда в марте 1983 г. президент США Р. Рейган на съезде американских евангелистов объявил СССР «империей зла», «давать отпор» пришлось Патриарху Пимену, открытое письмо которого немедленно было опубликовано на страницах «Известий».
Периодически лидеры всех крупных религиозных организаций СССР выступали инициаторами созыва международных миротворческих форумов. Крупнейшие из них собирались в Москве и носили сходные названия: «Религиозные деятели за прочный мир, разоружение и справедливые отношения между народами» (1977) и «Религиозные деятели за спасение священного дара жизни от ядерной катастрофы» (1981). На этих форумах принимались заранее согласованные с советскими властными органами резолюции с поддержкой «миролюбивой внешнеполитической линии СССР» и осуждением «противников разрядки».
Любые попытки религиозных организаций и отдельных их представителей выйти из-под контроля, совершить какое-либо несанкционированное деяние сразу же пресекались. Один из руководителей Адвентистов седьмого дня в России М. Кулаков вспоминал, что в единственном кратком разговоре с заместителем председателя СДР главной была директивная фраза: «Никакой самодеятельности!» Продолжались, хотя и в несколько меньшем масштабе, репрессии в отношении духовных лиц и верующих. В 1965 г. два православных священника, Н. Эншлиман и Г. Якунин обратились с открытым письмом к Патриарху Алексию I (копии были отосланы епархиальным архиереям и Председателю Президиума Верховного Совета СССР). В нём говорилось как о том, что ныне «ни одна сторона церковной жизни не свободна от активного административного вмешательства со стороны Совета по делам Русской Православной
253
церкви», так и о подчинении руководства РПЦ этому давлению. «Не о сохранении регистрации должно помышлять священнику, а о сохранении верности Христу и его Церкви... » — резюмировали авторы письма. В ответ Патриарх упрекнул Якунина и Эншлимана в стремлении «нарушить мир церковный» и «возвести клевету на государственные органы». В тот момент всё закончилось запрещением в служении, но когда Якунин оказался в числе создателей Христианского комитета защиты прав верующих (1976), то в 1980 г. получил пять лет лишения свободы в лагере строгого режима. Среди прочего Г. Якунину инкриминировалась «клевета на политику КПСС и Советского государства в отношении религии и церкви». Другого церковного диссидента, священника Д. Дудко, КГБ удалось склонить к выступлению с покаянной речью на телевидении. В 1972 г. бурятский лама Б.Дандарон, имевший учеников из европейской России, Украины, Прибалтики, был осуждён за организацию «буддистской секты», и через два года умер в лагере. Число подобных примеров можно легко умножить.
К середине 1980-х гг., несмотря на смену партийно-государственного руководства и начало сперва «ускорения», а затем и «перестройки», политика властей в отношении религиозных организаций мало изменилась. Приближалось тысячелетие Крещения Руси. Ещё в 1983 г. РПЦ был передан комплекс зданий Свято-Даниловского монастыря в Москве для создания там административного центра Московского Патриархата, но этим долгое время дело и ограничивалось.
Но буквально накануне начала важнейших торжественных мероприятий, связанных с тысячелетием Крещения Руси, Патриарх Пимен и члены Синода РПЦ были приняты Генеральным секретарём ЦК КПСС М. С. Горбачёвым (29 апреля 1988 г.). Если судить по официальному отчёту, опубликованному в газете «Правда», то никаких принципиально важных решений принято не было. Отметив, что грядущий юбилей — это «знаменательная веха на многовековом пути развития отечественной истории, культуры... », Горбачёв подчеркнул поддержку перестройки верующими людьми. В свою очередь, Патриарх отметил позитивное влияние перестройки на деятельность религиозных организаций. Наиболее же примечательными были следующие слова советского лидера: «У нас общая история, одно Отечество и общее будущее». Осознанно или нет, но Горбачёв, произнеся эту фразу, порвал с традицией рассмотрения религии как «пережитка прошлого», которому суждено скорое отмирание.
За словами вскоре последовали и дела. В июне 1988 г. все государственные СМИ (иных тогда не было) детально освещали все важней
254
шие праздничные мероприятия. Духовенство РПЦ моментально оказалось в центре общественного внимания. В конце года священникам был открыт доступ в лечебные учреждения, хотя никакие изменения в «законодательство о культах» не вносились. Контроль над религиозными организациями постепенно стал ослабевать, что сделало возможным недопустимую ранее «самодеятельность». В 1989 г. церкви христиан веры евангельской (пятидесятники) вышли из Союза евангельских христиан-баптистов, создав собственное объединение. Тогда же произошло возрождение деятельности Греко-католической церкви в западных областях СССР. Рост количества официально зарегистрированных религиозных объединений принял обвальный характер. Если в 1985 г. их насчитывалось 12438, то в 1991 г.— уже 16 990. В 1989 г. впервые в советской истории представители духовенства были избраны в высший орган законодательной власти. Год спустя на Съезд народных депутатов РСФСР оказались выбраны четыре православных и один буддистский священнослужитель.
Наступило наконец и время внесения изменений в законодательные акты. В 1990 г. были приняты союзный и российский законы о свободе совести. Первый из них носил название « О свободе совести и религиозных организациях», второй — «О свободе вероисповеданий». Судьба этих законов оказалась различной. Союзный акт в условиях «парада суверенитетов» фактически так и не стал действующим, российский же сохранял силу на протяжении семи лет. Если сравнить эти законы, то можно отметить, что принятый чуть раньше союзный законодательный акт уже достаточно последовательно порывал с советской практикой жёсткого ограничения деятельности религиозных организаций. Так, ст. 3 Закона СССР «О свободе совести» оговаривала право «выражать и распространять убеждения, связанные с отношением к религии», а не только «отправлять культы», как было ранее. Поистине революционно звучало положение о том, что государство не финансирует деятельность по пропаганде атеизма (ст. 5). Ст. 13 предоставляла религиозным организациям статус юридического лица с момента регистрации их устава. Ст. 24 давала возможность религиозным объединениям и гражданам иметь прямые международные контакты, без посредничества какой-либо государственной инстанции.
Российский закон «О свободе вероисповеданий» был ещё более либеральным. Несмотря на своё название, он детально, в отличие от союзного акта, формулировал право именно на свободу совести (упорно именуя её «свободой вероисповеданий»), определяя её как «право каждого гражданина свободно выбирать, иметь и распространять религиозные или атеистические убеждения, исповедовать
255
любую религию или не исповедовать никакой и действовать в соответствии со своими убеждениями при условии соблюдения законов государства» (ст. 3). Ст. 9 оговаривала возможность факультативного преподавания религии в государственных учебных заведениях, о чём в союзном акте не упоминалось. Если в последнем разрыв с многолетней практикой контроля над религиозными организациями был не слишком радикальным, поскольку ст. 29 оговаривала существование Государственного органа СССР по делам религий, правда, ограничив его задачи исполнением информационных, консультативных и экспертных функций, то закон «О свободе вероисповеданий» в ст. 8 прямо запрещал создание исполнительных и распорядительных органов государственной власти, специально предназначенных для решения вопросов, связанных с реализацией права граждан на свободу вероисповедания.
Специальным постановлением Верховного Совета РСФСР о порядке введения в действие закона «О свободе вероисповеданий» от 25 октября 1990 г. на территории России было прекращено действие «Декрета об отделении церкви от государства».
Подходила к концу советская эпоха, лишь последние годы которой оказались свободны от попыток властных органов вести «борьбу с религией». В 1991 г. открылся совершенно новый период в отечественной истории, для которого, как казалось в его начале, не будет характерен традиционный разрыв между буквой закона и повседневной практикой, а принципы свободы совести, нейтральности государства в вопросах свободы вероисповеданий или убеждений, отсутствия каких-либо преимуществ или ограничений для одной из религиозных организаций по сравнению с другими приобретут отнюдь не декларативный, а реальный смысл. В какой мере эти надежды оправдались за прошедшие десять с лишним лет новейшей российской истории?
Глава 11. Свобода совести в современной России
В начале 1990-х гг. продолжалась активизация деятельности религиозных организаций, начавшаяся в конце предшествующего десятилетия. Число официально зарегистрированных религиозных объединений постоянно увеличивалось. В 1992 г. в РФ их было 4846, а в 1995 г. — уже 11532. Религиозные организации обрели такую внутреннюю свободу, которой они не имели никогда ранее в российской истории. Проводившиеся ими соборы, съезды, конференции уже не согласовывали свои предстоящие решения с властями и были избавлены от необходимости выражения ритуальных благодарностей в их адрес. Если не каждый день, то почти каждый месяц происходили события, далеко не всегда детально освещавшиеся в СМИ, но совершенно немыслимые на протяжении семи десятилетий советской истории. Наряду с известными фактами передачи верующим огромного числа культовых зданий, чтимых святынь, ранее хранившихся в музеях, можно привести и такие: к 1997 г. на территории России действовало около 100 медресе (по данным А. В. Малашенко), тогда как в советский период их было не более трех; в 1992 г. на базе детской клинической больницы в Москве был открыт центр по производству обрезания (сунната), а затем они появились и в других местах; в 1997 г. в посёлке Солнечное под Петербургом начал функционировать Управленческий центр Свидетелей Иеговы.
Всё это стало возможным во многом благодаря закону «О свободе вероисповеданий», превратившему свободу совести в реальное, а не декларированное, как в советскую эпоху, право. Важным шагом на пути её правовой фиксации было принятие новой российской Конституции на всенародном референдуме 12 декабря 1993 г. Действовавшая до этого времени Конституция РСФСР, после ряда уточнений, сделанных в 1991 г., уже провозглашала право не толь
257
ко исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, но и иметь, выбирать, менять, распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними при условии соблюдения законов государства, но только новая Конституция детально представила весь комплекс прав человека, включая и право на свободу совести. В данном контексте наиболее важными представляются две статьи: ст. Ц, в которой РФ именуется светским государством, содержит также запрет на установление какой-либо религии «в качестве государственной или обязательной» и провозглашает принцип отделения религиозных объединений от государства и их равенства перед законом; ст. 28, гласящая: «Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними».
Ст. 19 содержит гарантии равенства прав и свобод человека и гражданина, запрет на любые их ограничения, в том числе и по признаку отношения к религии. Ст. 29 запрещает пропаганду или агитацию, возбуждающую религиозную ненависть, а также пропаганду религиозного превосходства. Ст. 13 запрещает создание общественных объединений, цели и действия которых направлены на разжигание религиозной розни. В связи с интересующими нас проблемами заслуживают упоминания также следующие конституционные положения: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека — обязанность государства» (ст. 2); «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения» (ст. 17, п. 4).
Следует обратить внимание и ещё на два очень важных обстоятельства. Во-первых, в п. 4 ст. 15 отмечается, что нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются частью её правовой системы, причём если международным договором установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора. Во-вторых, ст. 28, гарантирующая право на свободу совести, продолжает действовать даже в случае введения чрезвычайного положения (ст. 56).
Что касается непосредственно свободы совести, то, как уже отмечалось, в отечественной конституционной практике эта категория появилась отнюдь не впервые. Но только теперь конституционная формулировка полностью соответствовала международным стандартам, приближаясь по своему содержанию и смыслу к соответ
258
ствующим положениям Всеобщей декларации прав человека и Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Правда, право менять религиозные и иные убеждения, зафиксированное в данных документах, в российской Конституции специально не оговаривалось, но учитывая признание ею международных договоров частью правовой системы РФ, можно сказать, что такое право в нашей стране существует.
Зато в российской Конституции, в отличие от вышеупомянутых документов и большинства Конституций стран, принадлежащих к европейской культурной традиции, специально оговорено право не исповедовать никакой религии, что означает формально больший учёт интересов неверующих. Отдельное упоминание об атеистических взглядах в Конституции отсутствует, однако формулировка «иные убеждения», безусловно, подразумевает и их защиту.
Существующие комментарии к Конституции РФ, написанные ведущими отечественными юристами (Комментарий к Конституции Российской Федерации. Общая ред. Ю. В. Кудрявцева. М., 1996; Научно-практический комментарий к Конституции РФ. Под. ред.
В. В. Лазарева. М., 1997) много места уделяют анализу такого нового для России понятия, как «светское государство». Они подчёркивают прежде всего необходимость нейтралитета светского государства в религиозной сфере, признания им многообразия мировоззренческих цозиций. Светское государство не согласовывает свои действия с религиозными объединениями и проявляет уважение к ним исходя из равного отношения ко всем вероисповеданиям и такого же отношения к убеждениям лиц, не исповедующих никакой религии.
Таким образом, закон «О свободе вероисповеданий» и Конституция РФ вполне соответствовали международным стандартам в области обеспечения свободы совести, а иногда даже (например в предоставлении равных прав всем религиозным объединениям) фиксировали более либеральные нормы, чем отражённые в законодательстве некоторых развитых демократических государств. Однако такой либерализм уже с начала 1990-х гг., обнаружил своё несоответствие общественным настроениям, да и позиции некоторых (далеко не всех!) религиозных организаций страны, и прежде всего РПЦ. Это несоответствие имело столь далеко идущие последствия, что на его причинах и проявлениях следует остановиться особо.
Переход от тоталитаризма к демократии в политической сфере, от всеобщего государственного контроля и планирования к рыночным отношениям — в экономической в России проходил чрезвычайно болезненно, сопровождаясь системным кризисом и резким падением уровня жизни большинства населения. Надежды на автоматическое
259
наступление «земного рая» после краха коммунистического режима и установления демократии, которые в той или иной степени питали очень многие, не сбылись. Тут же возникла тоска по прежним временам, казавшимся теперь образцом стабильности и благосостояния. В этой обстановке неприязнь к «чужим», присутствующая в любом социуме, стала расцветать пышным цветом. Как отмечает JI. Гудков, опираясь в основном на данные ВЦИОМ, в последние годы существования СССР признаки открытой ксенофобии обнаруживало 20% его населения. В России в 1990 г. 40% её жителей разделяло тезис о том, что нерусские пользуются слишком большим влиянием, а в 1993 г. — уже 54%. Появляется и тенденция к отторжению западных ценностей. С. Филатов и Р. Лункин приводят данные, свидетельствующие о резком изменении отношения к Западу. Если в 1991 г. около двух третей опрошенных полагало, что Россия должна брать с него пример, и около трети так не считало, то уже год спустя соотношение было обратным.
При таких обстоятельствах естественный и закономерный процесс развития в России религиозного плюрализма, появления новых течений, создания своего рода «рынка» религиозных идей, активности прибывших из-за рубежа проповедников и миссионеров частью населения стал восприниматься крайне болезненно. Новый импульс получили существовавшие и в советские времена антисек-тантские настроения, а также привычка считать всё иностранное потенциально разрушительным для страны. Согласно приводимым Д. Е. Фурманом и К. Каариайненом данным (1999), наиболее негативные оценки («плохо» и «очень плохо») у опрошенных получили религии, относительно новые для России и одновременно активные среди русских. Это прежде всего Свидетели Иеговы, к которым 47% населения относится негативно, далее следуют баптисты (45%), пятидесятники (37%) и кришнаиты (33%). Как отмечают С. Филатов и Р. Лункин, «среднестатистический человек ... думает, что церкви иноверцев должны быть маленькими, находящимися где-нибудь на краю города, а их мероприятия не могут быть публичными, чтобы чуждые идеи ни в коем случае не повлияли на основную массу населения».
Одновременно в обществе складывается, используя выражение Фурмана и Каариайнена, «проправославный консенсус». Он выражается вовсе не в значительном росте активно практикующих православие россиян. Как раз их численность, по сравнению с «застойными» годами, если и выросла, то не слишком значительно, не превышая 4-5% взрослого населения России. Зато количество тех, кто выражает свое положительное отношение к православию, достига
260
ет 94%. Таким образом, «проправославный консенсус» охватывает представителей всех мировоззренческих групп, причём если среди тех, кто идентифицировал себя в качестве верующих, «хорошо» и «очень хорошо» относятся к православию 98%, то среди неверующих и атеистов — немногим меньше: 84%. На протяжении почти всего периода президентства В. Н. Ельцина РПЦ среди институтов доверия занимала первое место.
В свою очередь, РПЦ с каждым днём убеждаясь в том, что ожидавшееся «религиозное возрождение» в основном проявляется лишь в росте числа тех, кто желает идентифицировать себя с православием, а не реально воцерковлённых людей, стала «списывать» происходящее не на собственную неготовность к ведению адекватной времени и ситуации миссионерской работы, и даже не на объективные причины, а на активность НРД и в меньшей степени — РКЦ.
Показательно, что если в самом начале 1990-х гг. Патриарх Алексий II, высшие церковные структуры заявляли об открытости РПЦ «к сотрудничеству с христианами разных конфессий, с верующими других религий, с людьми иных мировоззрений и взглядов», о праве «каждой личности на религиозное самоопределение», то с 1992-1993 гг. тональность высказываний стала меняться. На Архиерейском соборе 1994 г. Патриарх не только призвал к противостоянию «разрушительным для Православия действиям инославных, нехристианских и псевдорелигиозных миссионеров», но и обозначил стремление получить в борьбе против «лжерелигий» поддержку государства. Алексий II с сожалением отметил, что «в современных условиях государство практически не предпринимает правовых мер, чтобы защитить духовно-культурную идентичность народа». Некоторые православные иерархи высказывались ещё более резко. Так, епископ Владивостокский и Приморский Вениамин предлагает применять против «сектантов» «специальные духовно-государственные средства, точно так же как мы применяем средства от моли, ржавчины или бацилл».
Итак, уже в развёрнутой в начале 90-х гг. кампании против «сект», именовавшихся часто также «деструктивными» или «тоталитарными» культами, и сопровождавшейся призывами к государству «принять меры» если не по устранению (прямые призывы к запрещению НРД звучали крайне редко), то по серьёзному ослаблению конкурентов обозначилось стремление РПЦ к получению особого статуса, позволившего бы ей оказаться «равнее других» конфессий России.
В государственных структурах, в свою очередь, также бытовала мысль о желательности некоего союза между РПЦ и властью.
261
На первых порах последняя, возможно, просто стремилась позаимствовать хоть малую толику того авторитета, которым пользовалась РПЦ. Затем стали предприниматься попытки сконструировать некую единую для всей России «национальную идею» с опорой на православие. Даже президент Ельцин иногда позволял себе высказаться в том духе, что «религиозное руководство (имелась в виду Московская Патриархия. — М. С.) и руководство государственное слиты воедино, работают вместе на благо всех россиян» (1997).
Достаточно детально идея о необходимости новой православной основы для России была обоснована в статье влиятельных политологов А. Миграняна и А. Ципко, опубликованной в «Независимой газете» 20 августа 1997 г. Она носила следующее название: «Слабая власть, слабая церковь и слабое общество могут быть сильными только вместе». Политологи выстраивали такую цепь рассуждений: саморазрушение марксизма-ленинизма в качестве господствующей идеологии, объясняющей смысл жизни и перспективы развития государства и общества, создало духовный вакуум; авторитет же РПЦ, напротив, возрастает, но она своими силами данный вакуум заполнить не в состоянии, и поэтому государство должно помочь РПЦ реставрировать её влияние, что, в свою очередь, приведет к появлению нового российского самосознания.
Представление о православии как «новой национальной идее» и РПЦ как её главном носителе, всё более укоренявшееся во властных структурах, естественным образом стало сочетаться с желанием умалить значение, и главное — ограничить влияние других религий, особенно — НРД. В середине 1990-х гг. занимавший достаточно влиятельный пост начальника Управления Администрации Президента РФ по взаимодействию с религиозными организациями А. В. Логинов неоднократно высказывал мысль о наличии некоего «цивилизационного кода российского общества», «этноконфессио-нального баланса», который подрывает «неконтролируемая» активность иностранных миссионеров и НРД.
Благоприятную основу для эрозии либеральных норм в области обеспечения свободы совести, гарантированных законом «О свободе вероисповеданий» и Конституцией РФ создавал целый ряд факторов. Это и отсутствие традиции соблюдения законов, подмена их «практической необходимостью», характерная не только для чиновничества, но и вполне одобряемая населением в целом, и отсутствие немедленной отдачи от проводимых политических и экономических реформ, и неукоренённость в общественном сознании демократических ценностей и свобод, и желание РПЦ получить особый статус среди других конфессий.
262
На официальном уровне, по-видимому, впервые об этом зашла речь 20 апреля 1993 г. на встрече Б. Н. Ельцина с руководителями крупнейших религиозных общин страны. Работавший тогда в президентской администрации религиовед А. А. Красиков, присутствовавший на встрече, впоследствии вспоминал, что вопрос об ограничении деятельности иностранных миссионеров ставил не только Патриарх РПЦ, но и муфтий Т. Таджуддин, один из руководителей Совета Церквей Евангельских христиан-баптистов В. Е. Логвиненко. Это обстоятельство, конечно, свидетельствовало о том, что советская привычка к патронажу со стороны государства до сих пор жива, равно как и о неготовности некоторых религиозных лидеров принять идею свободного «рынка религиозных идей», естественно вытекавшую из текста закона «О свободе вероисповеданий». Однако на этой встрече президент предпочёл вести речь не о «регулировании» религиозной жизни, а о возможной помощи государства религиозным объединениям.
В обстановке конфронтации между Президентом РФ и Верховным Советом, стремившимся если не полностью, то частично вернуть страну в недавнее прошлое, последним была подхвачена идея о необходимости ограничения «духовной агрессии» из-за рубежа. В июле 1993 г. Верховный Совет принял ряд поправок к закону «О свободе вероисповеданий», которые, по существу, перечеркивали его смысл. Вводились понятия «традиционные» и «иностранные» религии. Первого из них в законе не было вообще, второе же, причём не понятие, а слово, присутствовало в тексте всего один раз, когда в ст. 4 речь шла о том, что свободой вероисповеданий могут пользоваться не только граждане России, но иностранные граждане, а также лица без гражданства.
«Традиционным» религиям новой редакцией закона гарантировалась «государственная поддержка». К их числу относились те религиозные организации, которые сохраняют и развивают «исторические традиции и обычаи, национально-культурную самобытность... и иное культурное наследие народов Российской Федерации». Правда, какие именно конфессии следует считать «традиционными», не уточнялось. Напротив, на деятельность религиозных организаций, определённых как «иностранные», накладывались ограничения. Они должны были ждать до года для получения регистрации, только после которой становилось возможным обретение статуса юридического лица. Кроме того, за «иностранными» объединениями устанавливался надзор правоохранительных органов.
Поправки к закону «О свободе вероисповеданий» были отклонены Ельциным. Несмотря на то что в момент «сидения» депута
263
тов Верховного Совета в Белом доме в сентябре 1993 г. «президент» А. В. Руцкой подписал текст фактически нового закона, включавшего в себя все отклонённые Ельциным поправки, после событий 3-4 октября это уже не имело никакого значения, и данный акт так никогда и не вступил в силу.
После этого центр борьбы с принципом равенства всех религиозных объединений смещается в регионы. Как отмечает М. Штерин, к 1997 г. треть из 89 субъектов Российской Федерации приняли законы, так или иначе ограничивающие деятельность сравнительно новых конфессий и иностранных миссионеров. На территории Тульской области с ноября 1994 г. предусматривалась платная регистрация последних. Тверская и Калининградская областные Думы в 1995-1996 гг., напротив, запретили регистрацию религиозных обществ, входящих в «зарубежные религиозные организации», не определив при этом, какие же именно следует признать таковыми. Аналогичные меры были предприняты в Хабаровском крае. В Республике Тыва принятый в 1995 г. закон относил к числу «традиционных» православие, буддизм и шаманизм, одновременно прямо запрещая деятельность таких религиозных объединений, «которые выступают против национальных традиций и морали общества», естественно, не называя их поимённо.
Конечным результатом наметившейся очевидной тенденции к ранжированию конфессий стал принятый в 1997 г. закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» (далее —Закон 97). Безусловно, РПЦ выступила в качестве если не главного, то серьёзного лоббиста закона. В феврале 1997 г. участники Архиерейского собора РПЦ обратились с посланием к депутатам и председателю Государственной Думы, в котором была чётко обозначена позиция высшего церковного руководства относительно общего направления «процесса совершенствования российского законодательства». Собор обратил внимание законодателей на «практику многих стран Европы, в которых законодательные акты, учитывая роль и значение той или иной конфессии, закрепляют её особое положение, что отнюдь не умаляет свободы вероисповедания». Именно слова «особое положение» представляются нам ключевыми. Они наиболее адекватно выражают тогдашнюю, да и нынешнюю цель руководства РПЦ: возвыситься над другими религиозными организациями, получить максимальную государственную поддержку, сохраняя в то же время религиозную свободу и не имея формального статуса государственной религии.
В данном письме об этом говорилось, конечно, не столь откровенно, но достаточно прозрачно. Отмечалось, например, что в за
264
коне следовало бы отразить тот факт, что РПЦ «в течение тысячи лет формировала духовно-нравственный облик народа» и что к ней принадлежит большинство верующих россиян, что равноправие религиозных объединений перед законом не означает их равнозначи-мости и равновеликости, что подлинное равноправие наступит тогда, когда осуществится «законодательное признание роли Русской Православной Церкви и других традиционных религий». Естественно, в послании содержался призыв «внести в законодательство конкретные нормы, регламентирующие создание и деятельность иностранных религиозных организаций и их представительств», принять меры против «псевдорелигиозных структур».
После не слишком продолжительных, хотя и достаточно напряжённых дебатов в Государственной Думе Закон 97 был принят подавляющим большинством голосов (на самом последнем этапе соотношение было 357:6), а далее одобрен Советом Федерации и подписан президентом РФ Ельциным 26 сентября 1997 г. Впрочем, на стадии подготовки и прохождения Закона 97 не раз возникали проблемы, приведшие даже к наложению президентского вето, которое, в свою очередь, породило, по выражению А. А. Красикова, «компромиссный вариант» текста закона, в конце концов и принятый Думой.
На предварительной стадии руководители большинства конфессий страны, особенно старообрядцев, многих протестантских деноминаций, католиков выразили своё несогласие с принципом ранжирования религий, содержавшемся в тексте Закона 97. Но эти протесты далеко не всегда были решительными и последовательными. Редкое же единодушие политиков объясняется, на наш взгляд, прежде всего недооценкой многими из них роли религии и религиозного фактора в жизни общества, слабой общей религиоведческой подготовкой.
Рассмотрим теперь важнейшие положения Закона 97. В его преамбуле (в отличие от преамбулы закона «О свободе вероисповеданий», подчёркивавшей, что свобода иметь религиозные или атеистические убеждения является неотъемлемым правом человека, и подлежит лишь ограничениям, установленным законом) акценты оказались расставлены принципиально иначе. Здесь речь идёт не только о праве на свободу совести, но и констатируется «особая роль православия в истории России», говорится об уважении к христианству, исламу, буддизму, иудаизму и другим религиям, составляющим «неотъемлемую часть исторического наследия народов России».
Глава I закона состоит из пяти статей. Наиболее существенными, помимо вновь повторяемых формулировок Конституции РФ, здесь представляются следующие положения. Во-первых, указание на то,
265
что в «случае противоречия настоящему Федеральному закону нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации по вопросам защиты права на свободу совести и свободу вероисповедания и по вопросам деятельности религиозных объединений действует настоящий ... закон» (ст. 2, п. 2). Во-вторых, подчёркивается: «ничто в законодательстве о свободе совести ... не должно истолковываться в смысле умаления или ущемления прав человека и гражданина на свободу совести», гарантированную Конституцией РФ или вытекающую из международных договоров Российской Федерации (ст. 2, п. 3). В-третьих, констатация возможности ограничения федеральным законом права на свободу совести «в той мере, в какой это необходимо в целях защиты конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов человека и гражданина, обеспечения обороны страны и безопасности государства» (ст. 3, п. 2).
В-четвёртых, в законе присутствует следующая формулировка: «Установление преимуществ, ограничений или иных форм дискриминации в зависимости от отношения к религии не допускается» (ст. 3, п. 3). Очевидно, что речь идёт здесь только о гражданах, но не о религиозных организациях. Между тем в «Законе о свободе вероисповеданий» говорилось, что ни одна религия или религиозное объединение «не пользуются никакими преимуществами и не могут быть подвергнуты никаким ограничениям по сравнению с другими» (ст. 10). Такая формулировка в Законе 97 вообще отсутствует, что, по-видимому, не случайно. Интересно, что в тексте Закона 97, по сравнению с его предшественником, «потерялась» и констатация нейтральности государства в вопросах свободы вероисповеданий, также содержавшаяся в ст. 10.
В главе I Закона 97 заслуживают упоминания ещё некоторые позиции. Это специальное указание на охрану законом тайны исповеди (ст. 3, п. 7), констатация права на получение каждым религиозного образования (ст. 5, п. 1), обеспечение государством светского характера образования в государственных и муниципальных образовательных учреждениях (ст. 4, п. 1) и возможность обучения религии вне рамок образовательной программы (ст. 5, п. 4), недопустимость сопровождения деятельности органов государственной власти публичными религиозными обрядами и церемониями, невозможность использования должностными лицами органов государственной власти и органов местного самоуправления своего служебного положения для формирования того или иного отношения к религии (ст. 4, п. 4).
Глава II Закона (ст. 6-14) называется «Религиозные объединения». Как явствует из текста, такие объединения подразделяются
266
на религиозные группы и религиозные организации (ст. 7-8). Подобное деление в законе «О свободе вероисповеданий» отсутствовало. Теперь же основное различие между религиозной организацией и группой сводится к отсутствию у последней и наличию у первой статуса юридического лица, означающего возможность иметь в собственности обособленное имущество (ст. 7, п. 1; ст. 8, п. 1). Права религиозных групп ограничиваются возможностью совершения богослужений и других религиозных обрядов, осуществления религиозного обучения и воспитания своих последователей (ст. 7, п. 3).
Спектр прав религиозных организаций значительно шире. Они подробно оговорены в главе III (ст. 15-24). Религиозные организации могут основывать и содержать культовые здания и сооружения (ст. 16, п. 1), проводить религиозные обряды в больницах, детских домах, домах престарелых и инвалидов, исправительных учреждениях по просьбам находящихся в них граждан в специально выделенных администрацией помещениях (ст. 16, п. 3), выпускать и распространять религиозную литературу (ст. 17, п. 1), осуществлять благотворительную деятельность (ст. 18, п. 1). Они имеют «исключительное право создавать учреждения профессионального религиозного образования» (ст. 19, п. 1), а также «исключительное право приглашать иностранных граждан в целях занятия профессиональной, в том числе проповеднической, религиозной деятельностью» (ст. 20, п. 2).
Согласно тексту закона, религиозные организации подразделяются на местные и централизованные (ст. 8, п. 2). Местной религиозной организацией признаётся такая религиозная организация, которая состоит из не менее чем десяти человек, достигших, как минимум, восемнадцатилетнего возраста, постоянно проживающих в одной местности (ст. 8, п. 3). Централизованная религиозная организация должна состоять не менее чем из трёх местных (ст. 8, п. 4). Только централизованная религиозная организация, действующая в России на законных основаниях не менее пятидесяти лет, может использовать в своих наименованиях слова «Россия» и «российский» (ст. 8, п. 5).
В законе подробно описаны условия как создания и регистрации религиозных организаций (ст. 9-12), так и их ликвидации и наложения запрета на их деятельность (ст. 14). Отмечается, что учредителями местной религиозной организации могут быть не менее десяти граждан РФ, объединённых в религиозную группу, у которой имеется подтверждение её существования на данной территории на протяжении не менее пятнадцати лет (ст. 9, п. 1). Это положение об особом временном сроке, только по истечении которого религиозная группа
267
может претендовать на превращение в организацию, является одной из принципиальных новаций Закона 97.
Закон подчёркивает, что религиозные организации могут быть ликвидированы или по решению их учредителей, либо по решению суда (ст. 14, п. 1). Перечисляются основания для ликвидации религиозной организации в судебном порядке. Среди них-—нарушение общественной безопасности и общественного порядка, подрыв безопасности государства; действия, направленные на насильственное изменение основ конституционного строя; создание вооруженных формирований; пропаганда войны, разжигание розни; принуждение к разрушению семьи; посягательство на личность, права и свободы граждан; нанесение установленного в соответствии с законом ущерба нравственности, здоровью граждан; склонение к самоубийству и др. (ст. 14, п. 2).
Следует подчеркнуть, что закон не требует обязательной регистрации религиозного объединения. Но лишь в том случае, если оно регистрирует свой устав в органах юстиции, то получает возможность приобрести правоспособность юридического лица, в противном случае оставаясь лишь религиозной группой. Согласно закону «О свободе вероисповеданий», статус юридического лица религиозное объединение получало также лишь в случае регистрации, но никаких особых условий, кроме отсутствия противоречий требованиям данного закона и актам российского законодательства, не выдвигалось.
Теперь же объём прав и возможностей варьируется не только в зависимости от того, является ли религиозное объединение группой или организацией. Неодинаковыми оказываются и права самих религиозных организаций. В ст. 27, входящей в состав последней, IV главы Закона 97, определяется (п. 3), что «религиозные организации, не имеющие документа, подтверждающего их существование на соответствующей территории на протяжении не менее пятнадцати лет, пользуются правами юридического лица при условии их ежегодной перерегистрации до наступления указанного пятнадцатилетнего срока».
В данной связи, гласит ст. 27, такие религиозные организации не пользуются целым рядом прав, предусмотренных настоящим законом для тех организаций, которые в состоянии предъявить документ, свидетельствующий об их официальном существовании на данной территории в течение пятнадцати лет. Это означает, что при отсутствии пятнадцатилетнего «стажа» религиозная организация не может просить об отсрочке от призыва своих священнослужителей на военную службу и об освобождении их от военных сборов (ст. 4,
268
п. 3), создавать образовательные учреждения и обучать детей религии в государственных школах вне рамок образовательной программы (ст. 5, п. 3-4), иметь при себе представительство иностранной религиозной организации (ст. 13, п. 5), проводить религиозные обряды в больницах и интернатах для престарелых (ст. 16, п. 3), распространять религиозную литературу и создавать организации по производству как её, так и предметов культа (ст. 17, п. 1-2), создавать образовательные учреждения, учреждать СМИ (ст. 18, п. 2), создавать учреждения профессионального религиозного образования (ст. 19), приглашать иностранных граждан для занятия профессиональной религиозной деятельностью (ст. 20, п. 2).
Таким образом, главным в Законе 97, по сравнению с его предшественником, является выстраивание определённой иерархии религиозных объединений. Если ранее они делились на имеющие статус юридического лица и не располагающие таковым, то теперь появились религиозные группы, обладающие минимальным объёмом прав, и религиозные организации двух видов. Хотя слово «традиционный» в тексте Закона 97 не употребляется, но фактически таковыми можно считать те из них, которые соответствуют норме о пятнадцатилетием сроке, а «нетрадиционными» — те, которые не соответствуют. Объём прав первых, как уже отмечалось, оказывается существенно выше. Таким образом, НРД, о которых в тексте закона прямо, естественно, ничего не говорилось, и вообще все те, кто не имел официальной регистрации при советском режиме, оказались в заведомо худшем положении по сравнению с теми, кому удалось её получить.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги