Священная ночь

Святой

Уходя из тюрьмы — я получила снисхождение, и срок моего заточения был сокращен, — я плакала. И была счастлива тем, что из глаз моих льются слезы. Ведь со мной этого не случалось давным-давно. То были радостные слезы, ибо, проливая их, я ощущала, как тело мое возрождается к жизни, и опять способна была испытывать какие-то чувства, волнение. Ну а плакала я потому, что покидала мир, где мне удалось найти себе хоть какое-то место. И еще потому, что меня никто не ждал. Я была свободна. Я была одинока. Конечно, я подумала о Консуле, но ведь я знала, что его нет в городе, он уехал далеко, туда, где, быть может, забудет о нашей истории.

Мне страшно хотелось увидеть море, вдохнуть его запах, насладиться цветом, потрогать пену. Я села в автобус и отправилась на юг. Ехали мы всю ночь. Люди вокруг курили и пили лимонад. Мне это нисколько не мешало. Я сидела не сомкнув глаз, дожидаясь появления моря. Рано утром я увидела легкий туман, поднимавшийся над землей. Это было похоже на громадную простыню, подвешенную над поверхностью земли, на простыню или на снежное поле. Я различала лодки и парусники. Они парили или, вернее, возвышались на пелене тумана. Воздушная глубь сияла ласковой белизной. На всем лежала печать непорочности и какого-то волшебства, отчего окружающие предметы делались как будто ближе и не таили в себе никакой опасности. Но казались при этом расплывчатыми, неясными. А может, мои глаза плохо приспосабливались к внешнему миру. Сны, должно быть, черпали свои образы в этом белесом покрове, прорезанном голубыми лучами.

Стояла осень. На мне была мужская джеллаба из толстой жесткой шерсти. Волосы я повязала красивым ярким платком. Я подкрасила губы и подвела глаза. Взглянула на себя в зеркальце. На лицо мое медленно возвращались краски. Оно светилось изнутри. Я чувствовала себя счастливой, ощущая удивительную легкость. В джеллабе, которая вполне подошла бы водителю грузовика, я выглядела смешно и нелепо. Не очнувшиеся хорошенько от сна пассажиры бросали на меня обеспокоенные взгляды. Я отвечала им улыбкой. Они опускали глаза. Мужчины у нас не выносят, когда на них смотрят женщины. Сами-то они любят смотреть и разглядывать, но всегда исподтишка.

Автобусный вокзал находился в этом городе у самого моря. Достаточно было перешагнуть через низенькую ограду, чтобы очутиться на песке. Я медленно шла вдоль пустынного пляжа. Двигалась в тумане. Дальше нескольких метров я ничего не видела. А когда оглянулась, мне почудилось, что со всех сторон меня плотным кольцом окружает туман, будто кто-то набросил белое покрывало, отгородившее меня от остального мира. Я была совсем одна, в замкнутом пространстве того счастливого одиночества, которое обычно предшествует великому событию. Я сняла бабуши. Песок оказался влажным. Я ощутила, как прилетевший издалека легкий, свежий ветерок подталкивает меня. И отдалась на его волю, словно листок, готовый лететь куда угодно. Внезапно яркий, почти невыносимый свет упал с небес. Это было так неожиданно, что мне привиделся висящий в воздухе шар, источник этого света. Свет разогнал туман. Я почувствовала себя обнаженной. Ничто уже не окутывало меня и не защищало. Прямо, напротив, у самого горизонта, приблизившегося чудесным образом, появился сиявший белизной дом. Он стоял на утесе. Взбираясь по камням, я добралась до вершины. Предо мной расстилалось море. Позади меня — пески. Дом оказался не заперт. Двери в нем почему-то не было.

Внутри — одна-единственная необычайно просторная комната. И никакой мебели. Пол был застелен потертыми циновками. Подвесные керосиновые лампы слабо освещали помещение. В одном углу — мужчины. Некоторые из них спали, остальные молча молились. В другом углу — женщины и дети. Но молилась одна лишь старая дама. Я подошла к ней и внимательно пригляделась. Поглощенная своими молитвами, она меня не заметила. Я села возле нее. Сделала вид, что молюсь, но выдала себя неверным движением. Это привлекло ее внимание. Она была удивительно похожа на Сидящую. Не такая тучная, но с теми же повадками, даже садилась так же, как она. Я перестала молиться и с беспокойством уставилась на нее. Пальцы ее перебирали четки, губы едва шевелились. Взгляды наши встретились, затем через какое-то время она наклонилась ко мне и сказала, по-прежнему перебирая четки:

— Вот и ты — наконец-то!

Это и в самом деле была она! Сидящая! Голос ее ничуть не изменился. На лице прибавилось несколько морщин, зато оно посветлело, стало более человечным.

Невольно отпрянув, я сказала не раздумывая:

— Да, это я!

Я чувствовала себя во власти какого-то волшебства. Собиралась сказать еще что-то, но она схватила меня за руку.

— Говори тише, не то разбудишь Святого!

Все прояснилось в моем сознании. Я поняла, что между жизнью и смертью лежит тонкий слой тумана или мрака, что ложь плетет свои сети между реальной действительностью и ее видимостью, а время — это всего лишь иллюзия, отражение наших тревог.

Святой проснулся позже всех. Он появился в дверях, расположенных в самой глубине. Одет он был во все белое, лицо закрыто, да еще темные очки. Мужчины и женщины с почтением бросились целовать ему руку. Иногда какой - нибудь мужчина задерживался возле него, должно быть, поверял ему на ухо какой-то секрет. Святой качал головой, затем успокаивал его, словно благославляя.

Я тоже поднялась и встала в очередь вместе с женщинами. Потом, передумав, присоединилась к мужчинам. В своей джеллабе я могла сойти и за мужчину тоже. Представ перед Святым, я опустилась на колени, взяла протянутую руку и, вместо того чтобы поцеловать ее, стала лизать, обсасывая каждый палец. Святой попытался было отнять свою руку, но я крепко держала ее. Мужчина заволновался. Я встала и шепнула ему:

— Давно уже ни один мужчина не гладил моего лица… Ну-ка, поглядите на меня своими пальцами, тихонько, вот так, ладонью вашей руки.

Он наклонился ко мне и сказал:

— Вот и вы — наконец-то!