Так говорила женщина

Триумф

Как давно это было, сколько лет прошло с тех смутных времен, когда я в последний раз была здесь, мне не было еще и четырнадцати. Теперь, когда я так торопилась прожить эту жизнь, безумный вихрь вернул меня обратно. Поезд вдруг застрял здесь на несколько часов, и в предрассветной тишине я бродила по родному городу.

Мы друг друга не забыли. На углу у большой церкви я обеими руками придерживаю шляпу, необузданный, дикий низинный ветер цепляется за нее, совсем как в школьные годы. Я ищу следы тех времен, но ветер давно их стер! Как он пытался стащить портфель или швырял мои каракули о стену храма пиаристов, в то время как одноклассницы на другой стороне улицы смотрели на меня и хихикали. Помню, они были полны ненависти, злорадные и язвительные, вся злоба женщины к женщине была в этих старшеклассницах в коротких юбках. Я им не нравилась, ведь мне ставили самые высокие оценки, а на экзамене вообще дали золотую медаль, но они все равно толпились вокруг меня, когда я заворачивала в лавочку Матолчи на улице Кишвиз. Надо бы проверить, на месте ли она, за крейцер там можно было купить самые необычные сладости: прозрачных петушков на палочке, красных слонов, леденцовых пупсов, крахмальный сахар... Ах, да! Крахмальный сахар, патока, шоколад с начинкой, первое чувственное желание, подкуп, авторитет в странных школьных объединениях. За кусочек крахмального сахара дежурная ученица не записывала мое имя на грифельной доске, а соседка по парте провязывала за меня три ряда крючком на уроке домоводства Мне тогда было лет десять, наверное, а на месте нашей школы с той поры выстроили двухэтажную гостиницу.

Да, мне было десять, я только-только вернулась по болезни домой из далекого монастыря, где провела три года; три года безо всякого развития, помещенная туда не по своей воле, наделенная богатой и болезненной детской фантазией и слабеньким щуплым телом. Там я никогда не видела ни солнечного света ни луговых цветов, ни даже собак. Поэтому, вероятно, я была совсем не похожа на остальных детей.

Знакомые дома на улице Медье. Первый, сонно улыбающийся луч солнца стучится в старые зашторенные окна дома, где когда-то жили мои родственники, и я частенько там бывала. Город растет: вижу вывески — выведенные золотыми буквами слова «Купальня» и «Городской гимнастический зал», но в уголке, среди липовой зелени, стыдливо притаился старый желтенький домик моей крестной. Здесь всегда покойно и тихо, и старые, запертые знакомые дворы мечтают о том же, что и я, чтобы их хозяева спокойно спали за зажмурившими глаза окнами, и я брожу меж ними точно так же, как десять лет назад.

Как же я тогда бродила? Походка моя, наверное, отличалась удивительной печальной неловкостью — я это чувствовала, но ничего не могла с этим поделать. Ранец оттягивал плечо, а я в огромных не по размеру туфлях рассеянно спотыкалась о неровные уличные камни, смотрела под ноги и забывала здороваться с тетушками. В маленькой моей голове теснились великие и серьезные мысли. Мы тогда как раз начали изучать всемирную историю, и по ночам, утирая пот со лба, я лихорадочно размышляла, не безбожница ли я, если читаю о греческой религии и слушаю дифирамбы учителя заблудшим, неверующим язычникам. Когда учитель сам еретик, а египтяне на протяжении двух тысяч лет поклонялись солнцу, и Бог не наслал на них огненный град или страшное вавилонское столпотворение. Да, я только-только выбралась из монастыря на свежий воздух.

Иногда на улице мне встречались тетушки, которые со слезами на глазах наблюдали за мной и шушукались: «Что сказал бы отец, если бы увидел?» Но он, бедненький, уже не мог увидеть свою ненаглядную — папа покоился у решетчатых ворот кладбища под каменной плитой с выбитыми золотыми буквами. Когда он умер, меня отослали, по возвращении домой у меня уже был новый отец и парочка очаровательных младших братьев.

Однако грустным, нерешительным, стеснительным ребенком я была отнюдь не по их вине. Хотя дома меня никто не обижал, внутренний голос нашептывал, что я здесь лишняя. Пока папа был жив, мною занималась гувернантка, которая изрядно меня доставала, а теперь я с радостью бегала в лавку за чищеным рисом, отводила малышей в детский сад и ходила в школу с нищими девчушками-подмастерьями, одетая в теткины обноски. Я и не заметила, как у меня стали слабеть глаза — я все сильнее жмурилась от света и как-то раз в страхе убежала от зевавшего пса, потому что он якобы «разинул на меня пасть».

Может статься, дело и не в монастыре, а я просто такая уродилась. В двенадцатилетнем возрасте я не знала, что такое часы, и не умела отличить колокольный пои от боя башенных часов или монету в шесть крейцеров от монеты в двадцать, но мое сочинение о средневековых гильдиях и рыцарских орденах «произвело впечатление», и классная дама меня похвалила. Тогда-то на семейном совете и было решено, что мне во что бы то ни стало нужно учиться, из четвертой меня взяли в пятую гимназию, учиться и зарабатывать на хлеб, потому что такую некрасивую все равно никто замуж не возьмет. На тот момент это меня совершенно не беспокоило.

Не беспокоило, правда, и позже, когда пришло время мечтать. Снаружи я была до ужаса неловкой и неуклюжей девочкой, но отличалась повышенной чувствительностью и бурным, богатым воображением. Первой мечтой, помню, была кукла, которая умела бы говорить и ходить. Я еще играла в игрушки, но всегда в одиночестве. Я воображала себя машинистом поезда, взгромоздившись на доски в саду, принцессой в замке под массивной лестницей, где обустроила себе комнату из сломанного верстака, хромой гладильной доски и табурета. Я всегда была главным героем, а пассажиры, крестьяне, придворные дамы всегда были невидимы, они желали того же, что и я, думали мои мысли — как же здорово было с ними управляться!

Я предавалась мечтам каждый вечер перед сном на протяжении долгого времени. В мечтах я была златовласой восковой Афродитой, которую показывали на ярмарке, когда я выиграла черепичную синюю вазу, и вокруг моей кровати тоже собиралась толпа любопытных зевак. Затем последовали мечты о любви.

Я пробегаю мимо переулка с казино и попадаю на нашу улицу Кёньок, где мы когда-то жили. Увижу ли я снова дом старого почтальона, огромный каменный дом с верандой, где в крошечной задней комнатке на меня обрушились дерзкие и горячие, тревожные, невозможные и прекрасные видения. Любовь! Я придумала ее для себя как нечто тайное, болезненное и очень странное, в воображаемом романе я продумала каждую де-таль, и героя — незнакомца, и все это было невыносимо прекрасно. Глупость ужасная, и мне за себя стыдно, но сейчас чувствую, что могла бы начать все заново, уступить райскому волшебству, пылко и самозабвенно отдаться сильному и жалкому, беспощадному и прекрасному персонажу, с которым я так ни разу и не встретилась. Ах, и не расскажешь!

Хорошо, что я сюда добралась. Дом все тот же, только плющ, обвивающий беседку, потускнел, и нынешний обитатель не держит его в такой же чистоте, как мама. Если посмотреть трезвым взглядом — невзрачная, никому не нужная развалина. Да! Хорошо было бы заново предаться мечтам, но только так, чтобы реальность не вмешивалась!

Мне было четырнадцать, когда в мою жизнь вмешалось незначительное, казалось бы, событие, которое заставило меня проснуться, — по ощущениям, не будь его, я бы обрела совсем, совсем иную форму, не такую, как сейчас. А какой бы я стала? Неужели та, прежняя форма утрачена навсегда?

Мне было четырнадцать, и крестная придумала, что мне надо как-то «приловчиться». В то время в городе как раз промышлял господин Алани, учитель танцев, и крестная записала меня к нему, в качестве подарка на именины.

Подарок я приняла безо всякого энтузиазма и на первый урок отправилась страшно злая. Дело оказалось непростым. Два часа надо было в корсете и узких туфлях, спотыкаясь, выделывать разные па, притом что на носу был экзамен, дома ждала куча уроков, и я все равно страшная, так все говорят, а эти стриженые подростки с потными ладонями никак не вяжутся с печальным героем моих снов, тем самым, воображаемым. Среди учеников была пара симпатичных юношей, и блондинка Ирэн, главная моя школьная врагиня, радостно кружилась с ними в вальсе. Ирэн завалила три экзамена, но утверждала, что у нее есть тридцать два платья. Все забавлялись, хихикали, глазели по сторонам, а я стояла среди них, чужая и напряженная, и меня совершенно ошеломляло сознание того, что мои товарки, помимо вычисления процентов и изучения рыцарских орденов, живут еще какой-то, совершенно иной жизнью, пугающе неизвестной мне, веселой, легкомысленной жизнью. Они гуляли после занятий, знакомились с молодыми людьми, проживали истории, недолгие отношения и чудесным образом «приловчались». Сколько сплетен, сколько тайных фраз, о которых я прежде и не догадывалась. Я привыкла с гордостью чувствовать свое первенство на уроках, но здесь — как я вообще осмелилась сюда забрести? Это их царство, и они отомстят мне. Ирэн поучала меня насмешливо-доброжелательно, с чувством превосходства, и иногда делала это довольно громко — о, в какой тайне я делала за нее домашнюю работу, а сейчас мне приходилось мучиться и считать шаги. Когда же это кончится! Когда дамы должны были выбирать кавалеров, я и близко не осмеливалась подойти к одному из юношей и приколоть цветок, когда же учитель танцев брал меня за руку и подводил к кому-то из партнеров, я стыдливо зажмуривалась.

Учитель танцев, насколько я помню, был милый, проворный богемный старичок — он сейчас что-то вроде секретаря при каком-то клубе для богачей. Он же обучал фехтованию и музыке, еще мама моя у него занималась, и по этому случаю он всегда у нас полдничал. Со мной он был игриво-дружелюбен, но толку от этого было мало. Я терпеть не могла танцы и при малейшей возможности отлынивала от занятий. От вальсов у меня кружилась голова, чардаш утомлял, так что я просто, безо всякой причины, сообщала: «Я не танцую!» — или честно объясняла, что «мне не хочется». Никто никогда не говорил мне, что подобное поведение можно посчитать скандальным или непристойным, но, можно предположить, что другие таких заявлений напрямую не делают, и девушка сообразительная и ловкая сама поймет, что к чему. Я вот не понимала. Со временем я уже практически не могла найти себе пару без вмешательства господина Алани, и я могла часами спокойно сидеть у окна, разглядывая плывущие по вечернему небу облака. Стук метронома, визг музыки, хриплые выкрики распорядителя, топот ног и издевательский смех танцующих за моей спиной — всего этого я даже не слышала.

Заметила я эти звуки лишь в тот момент, когда слепая, страстная ненависть волнами взяла меня в кольцо. Думаю, этому изрядно поспособствовали мои товарки, ведь Ирэн завалила три экзамена, — девушки начали перешептываться с ухажерами, гимназисты на повышенных тонах принялись давать обещания, что отомстят, и все ядовито переглядывались, стоило мне к кому-то обратиться. Я уже знала: против меня что-то затевается.

Ирэн вдруг стала со мной необычайно мила, в школе подходила ко мне и, демонстративно посмеиваясь, периодически упоминала об исключительном, экстраординарном событии — в тысячу раз более важном, чем какой-то дурацкий экзамен, — которое вот-вот должно произойти: всего неделя, и будет репетиция бала, а у нее уже все танцы забронированы. «Бал, бал!» — вторили коридоры и увешанные огромными картами стены. Лихорадочная, радостная суета почти захватила и меня, но тут внезапно, не знаю, по какому слову или улыбке мне все стало ясно. Я осознала весь ужас того, что меня ожидает. Сейчас эта армия легкомысленных, ветреных и веселых девиц отомстит мне за мою жалкую, вызывающую доброту, за мою школьную науку: со всей безмерной ненавистью юных сердец гимназисты сговорились, что я не станцую на балу ни фигуры. Ужас! Ни один юноша не пригласит меня на танец, и я весь вечер просижу на скамейке, ведь учитель танцев на балу уже не распоряжается.

Я до той поры и не подозревала, что это позор — вроде как на второй год остаться или еще хуже. Ведь я с таким удовольствием сидела на занятиях и не танцевала. Но бал — это совсем другое. Туда придут мама, тетушки, да и крестная собирается, она же меня на уроки записала, и там надо будет танцевать, обязательно, а позором все закончится или триумфом — зависит от прихоти юнцов во фраках.

Я была в совершенном ужасе, но дома ничего сказать не посмела. Мне уже и платье пошили, милое такое, из голубого батиста, на днях нашла от него кусочек, и веер подобрали для чарующего гавота — его танцевали отдельно четыре пары, и дядюшка Алани меня в эту группу включил. Мне этот танец с его бесконечно выразительными движениями, кстати, нравился — я чувствовала, что танцую его неплохо. А Алани так и ходил к нам полдничать.

Время шло своим чередом, страшные догадки потеряли остроту, ведь оставалось всего двое с небольшим суток, после чего меня ждало первое в жизни душераздирающее потрясение, великое огорчение, которое должно было бросить тень на всю мою дальнейшую жизнь. О, как я хотела свалиться от тяжелой болезни, сколько плакала накануне. Платье было готово, мне состригли пару локонов ради челки. Господи! Вообще-то она мне очень даже шла.

К полднику я уже должна была быть при полном параде, ведь следом за мной одевалась матушка. Я стояла и смотрела на себя в зеркало.

Прелестные ленточки и бантики, на юных несмелых плечах — прелестная кружевная накидка, волосы припудрены для гавота, на руках — перчатки до локтя. Какая я была хорошенькая. В книжках из «Библиотеки мировых романов» тоже бывает, что мисс Невилл или другие славные английские девушки за ночь превращаются из маленьких монстров в стройных барышень. Но в этом что-то есть. Девочка-ребенок вдруг вытягивается вверх, руки и ноги становятся пропорциональными телу, нос приобретает форму, девушка смотрит в зеркало и начинает двигать губами, пытаясь понять, как будет лучше смотреться. Делает прическу и принимается следить за ногтями.

Продолжая смотреться в зеркало, я снова побледнела. Меня охватил ужас! Какая польза от этого всего, если сегодня меня ждет величайший позор, нет, нельзя туда идти! Что скажет матушка.

Старик-учитель уже зашел за нами сопроводить на бал и весь полдник только и делал, что смотрел на меня. Когда мы вышли за ворота, он взял меня за руку.

— Не бойся, детка, все будет хорошо.

Что это было? Он что-то заподозрил? О, как я хотела рассказать ему о своих страхах и попросить помощи. Думала даже предложить, чтобы дядюшка Алани перед началом бала попросил от моего имени у всех прощения и воззвал к рыцарским чувствам. В панике я была готова и на это, но заговорить не осмелилась, и учитель улыбнулся.

Когда мы вошли в зал, девочки опять зашушукались, и я увидела блондинку Ирэн с ее тридцатью двумя платьями — она проплыла мимо под руку с Пиштой Боди из восьмого класса, совершенно по-взрослому придерживая небольшой шлейф нарядного и женственного фиолетового платья, на миловидном личике играла насмешка.

А теперь я иду по улице и спустя десять лет напряженно ищу ту гостиницу, тот зал казино, где я пряталась в углу, точно дрожащий воробушек, попавший в ловушку. Вот уже и гавот станцевали, небрежные поклоны направо-налево, начались парные танцы, а я опять вернулась на свой стул, трепеща от страха и желания. «Мама, бедная, как она будет сердиться», — с горечью думала я. Напрасно и платье это, и все расходы.

Но только зазвучала музыка первого тура, произошло нечто, похожее на сон. С другого конца зала словно нарочно ко мне направился незнакомый молодой человек, потом, вместе с распорядителем, подошел еще один, наконец, третий — со стороны небольшого возвышения, на котором расположился цыганский оркестр, и все трое чуть ли не одновременно скороговоркой представились. Я поднялась с стула в нерешительности. Ничего не перепутала? Может, у меня за спиной кто-то сидит? Никого. Возникло очень странное чувство: сад, подсвечники на столах, скрипач-примас с навощенными волосами и щебечущие мамаши — все вокруг меня вдруг пришло в движение. Кровь прилила к вискам — губы уже растянулись в улыбке, но пока еще машинально, в следующее мгновение я сделала глубокий вдох, но, кажется, вдохнула не грудью, а душой. Во мне проснулся на удивление отчетливый, торжествующий инстинкт: я моментально оценила ситуацию и уже начала ее контролировать. Резким движением сжала веер, выпрямилась и с радостным облегчением одарила своих кавалеров лучезарной и уверенной улыбкой. Оглядела их с ног до головы: все трое симпатичные, элегантные и точно не из наших. Ни одного я в нашем городке ни разу не видела.

Затем я заговорила — со спокойной уверенностью, как девушка, привыкшая к обожанию. Одному юноше положила руку на плечо, у остальных, флиртуя, извиняющимся тоном спросила:

— Вы ведь не сердитесь? Но ваш товарищ вас на шаг опередил. Так ведь?

— Если позволите, следующий тур!

— Да! — махнула я веером, уносясь в танце. Кто научил меня этому небрежному и кокетливому жесту? Его вызвали к жизни конкретная минута, ситуация, биение сердца, трепетный триумф, который я все еще рисковала свести на нет своим же своенравным отчаянием.

Что же танец? С той самой заветной минуты я пребывала в радостной эйфории — стоит только начать. Мои кавалеры уже дожидались второго тура, третьего, потом все пошло по новой. Я только у третьего догадалась спросить:

— Вы, кстати, как здесь оказались? Откуда вы?

Юноша упомянул название соседнего городка. Оказалось, наш учитель танцев попеременно вел класс и тут, и там: три дня в одном городе, три — в другом, и лучших воспитанников пригласил к нам на репетицию бала. Так что дядюшка Алани порекомендовал им меня, а больше ни с кем и не знакомил.

Выходит, то была его заслуга, ну и полдники помогли. Однако же эта троица и после первых трех туров ни к кому больше не подходила, даже «просто так», а за ужином и во время следующих туров соперничество за мое внимание продолжилось. Дело прошлое, но точно знаю, я тогда была и вправду мила. Ведь каждая девушка может быть очаровательной. Меня будоражила лихость юношей, пьянило оказываемое мне внимание, я бросала хлесткие фразы, сбивала кавалеров с толку, гипнотизировала их, смущала, применяя тактику, знакомую любой барышне на балу. Не пробило и полуночи, как передо мной возник Пишта Боди, местный донжуан. Я не удержалась от пары колкостей насчет «вульгарной спешки» и «не слишком галантного поведения», но все время, пока он рассыпался в извинениях, смотрела на него с улыбкой. Лед был сломан. Теперь и кавалеров из числа наших, городских, у меня было в избытке.

Сейчас и не знаю, куда подевались эти трое юношей, что с ними стало, я и имена их с тех пор позабыла, смысла нет искать их следы и память о них в предрассветном городке. Поезд вот-вот тронется и унесет меня — так же, как тогда, вскоре после бала он умчал меня в другую жизнь с ее неизбежной суетой, да и их, наверняка, тоже увез далеко-далеко. А я, если честно, хотела бы с ними встретиться и тепло, по-дружески пожать им руки, поблагодарить за то, что создали настроение моего первого и последнего бала и помогли мне осознать себя как человека и как женщину. Глупость, наверное, ребячество, но я все равно чувствую, что без той истории стала бы совсем другой, не такой, как сейчас. А какой бы я стала?