Так говорила женщина

Опасность

Дверной звонок тренькнул — коротко, словно от совсем слабого нажатия, — а затем величавая, торжественная тишина вновь воцарилась на лестничной площадке, застеленной ковром. У входа в квартиру стояли, улыбаясь друг другу, две юные, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы девушки, и, пока они ждали, пар от их дыхания клубами поднимался в свете электрической лампы.

Одна была темноволосая, стройная, с правильными чертами лица, тонкими губами, очаровательно угловатыми движениями; красота ее казалась чистой и необычной — почти мальчишеской, как у прелестного римского puer[16]. Вторая — маленькая блондинка, курносая, с насмешливым лицом, округлыми, как у взрослой женщины, бедрами и пухлыми, по-крестьянски жесткими маленькими ручками. Девушка была заметно напугана.

— Боже, Клара! Меня ведь не вышвырнут отсюда? — нежно прозвенел ее голос, и между лукаво изогнутых губ сверкнули молочно-белые, похожие на рисовые зернышки зубы.

— Глупышка! — прозвучал краткий и серьезный ответ. — Давай без аффектаций.

Темноволосая девушка помолчала и добавила:

— Ты моя подруга и идешь к моей тете со мной, а ей хорошо известно, что если драгоценные родственники не удосужились прийти за тобой в интернат, то отпускают только с парой.

— Клара! — настырно продолжала первая. — Послушай, может, не стоит нам сейчас просить билеты в театр. Как-то неудобно...

— Ну вы посмотрите на нее! Это что такое? Не ты ли больше всех обрадовалась, когда появилась возможность сходить в театр? Сама ведь сказала, что сегодня с тобой непременно случится что-то необычное и интересное.

— Да, я себя весь день странно чувствую. Хочется совершить что-нибудь дерзкое и безрассудное, пройти по краю пропасти, за которым всевозможные «нельзя» и «не принято», но сдержанно и красиво, словно в благородном танце. Чтобы опасность приблизилась к нам, но не коснулась...

— Безумный ты софист — сколько болтовни! Видно, что ты никогда не была в морге на улице Тюзолте и не видала огромных казанов, в которых уродливый рябой слуга варит ссохшихся старух. От бучения[17] в воздухе стоит пар, а зашедшие поскальзываются на разбрызганном костном мозге.

— Ох, что ты! Странно, что в тебе еще осталось что-то человеческое.

— И останется! Ну так что — попросим у тети билеты? Не страдай, артистам они полагаются бесплатно, она уже осчастливила ими и домашнего учителя, и парикмахера. К тому же мы отправимся в театр вдвоем, без сопровождения, что само по себе довольно необычно. А обратно пойдем пешком, уже будет ночь, никто не будет знать, кто мы такие, и можно будет прогуляться по улочкам... Директрисе я уже сказала, что нас проводят родственники.

— Увидим, какая она — городская ночь! Ой, хорошо было бы куда-нибудь зайти, но только так, чтобы нас никто не заметил, не обратился к нам, и мы бы только смотрели.

— Деточка, это провернуть не удастся; поверь, чистенькой не выберешься. Да ты и брезглива к тому же. И я сама не очень представляю, как такое устроить.

— Тогда давай пойдем только в театр. Но тете Терезе скажи, что...

— Как не сказать! Вот, мол, моя коллега, она в вас влюбилась, когда увидела на сцене в «Синей тиаре», а теперь пришла, чтобы вам, одетой в красный домашний халат, поцеловать ручку. Нас обеих тогда точно выставят. Я тебя уверяю, тетушка ни капли не современна, и подобные сапфические заявления только вызовут у нее тошноту.

— Ой-ой-ой, Клара! — ужаснулась пигалица.

— То-то же! Да что они там, заснули все?

На этот раз она сильно нажала на звонок, твердо, продолжительно, и он зазвучал под ее пальцем так, как и должны звучать звонки. Девушки продолжили болтать.

— Может, никого нет дома! — сказала блондинка.

— Это было бы, конечно, некстати... Тогда наши планы летят ко всем чертям. Я ведь забыла сообщить — денег у меня только восемьдесят крейцеров.

— У меня и того нет. Тогда вернемся в интернат — по крайней мере, избежим неприятностей. А то вдруг узнают и выгонят нас.

— Что ты вечно трясешься: выгонят, выгонят... Не пропадем. Будем давать частные уроки и обедать в столовой.

— Откуда мне знать, может, у нас храбрости не хватит так жить... Ничего не слышишь?

— Проклятье! Экономка должна быть дома. Позвоним еще раз!

— У них и экономка есть?

— Положено. Муж тети, обедневший барон, не может же он сам нянчить четырех малышей.

— А сколько у них еще слуг?

— Вместе с дворецким трое. У них все как-то безалаберно, воруй кто хочет. Ты тоже стащи какую-нибудь фотографию, их все равно для тети Терезы делают бесплатно. И я потом украду для тебя одну, из «Синей тиары».

— А сколько платят ее светлости?

— В театре — восемь тысяч, но они все уходят на платья. Что-то, правда, есть и у мужа — долги сплошняком, но кое-что на этом фоне виднеется, земли в Беренте, например. К тому же барон сейчас прохлаждается на какой-то фешенебельной должности при Спортклубе.

— Что он за человек?

— Я видела его только два раза, и он не то чтобы соизволил меня заметить. Знаешь, он такой странный, то ли магнат, то ли нет, сам не знает, кто он такой, вращается в кругу актеров, господ и жокеев и, по слухам, любит красивых женщин. Кстати, его в это время обычно не бывает дома.

— Кто-то идет!

Послышался странный звук неритмичных шагов, приближающихся к двери; он напоминал набат, бьющий тревогу.

— Я же говорила — это экономка, хромая Лиза, — прошептала Клара и шагнула в распахнувшуюся дверь.

— Тетя Тереза дома?

— Надо же! — пронзительно воскликнула в прихожей хромая женщина с птичьим лицом. — Барышня Клара! Извольте проходить. Я одна, у ее светлости сейчас вечерние репетиции из-за «Марии», потом она играет, вернется только в одиннадцать. Может, они где-то встретились с господином бароном, и вместе... А слышали вы, барышня, что она недавно получила роль госпожи Инанчи? Все-то ей легко достается!

Вторая девушка, та, что со светлыми волосами, все еще стояла на лестничной площадке; она огорченно обратилась к Кларе:

— Тогда давай все-таки не пойдем!

Клара панибратски приобняла колченогую старушку:

— Лизике, Лизике, вот моя подружка. Ее зовут Ирен, но у нее сидит в голове блажь, чтобы ее называли Чире и писали имя на старый манер. Мы зайдем, погостим у вас.

— Замечательно! Еще и полседьмого нет... Я заварю вам чаю, хорошо? Еще осталось немного фазана и компот.

— Очень хорошо, — ответила Клара и задумалась. А потом вдруг поцеловала маленькую некрасивую Лизу.

— А знаете что, милая Лиза? Давайте вы исполните обещание, что давали мне давным-давно. Достаньте и покажите нам платья, все театральные платья.

— Хорошо, — после некоторого колебания сказала та, — только с ними надо аккуратно. Прошу! Верхнюю одежду можете оставить в моей комнате.

Чире уже проскользнула внутрь и наметанным взглядом незабудковых глазок изучала маленький салон в японском стиле. Рисовая бумага, фарфор, на большом круглом подносе из бронзы чудесная гравировка, а вот

лакированные безделушки с перламутровой инкрустацией ничего не стоят.

— Чире, иди сюда... Скорее!

На цыпочках они прошли через полутемную спальню, затем еще через одну, где четыре чудесных малыша мило посапывали в кроватках, и слабый теплый запах поднимался от их здоровеньких тел, искупанных в мыльной воде. Дверь в гардеробную была отделена от столовой старомодным пологом из восточного ковра.

Все трое зашли туда.

Девушки расположились на оттоманке перед высоким трельяжем, а Лиза начала копаться в широких неглубоких шкафах, что стояли в ряд у стены. Сначала она вытащила домашний капот бледно-жемчужного цвета. Свободного кроя, из невероятно мягкой плиссированной ткани, со свисающим рукавом с разрезом — казалось, он сбежал со швейного стола незаконченным. Подруги равнодушно похвалили его.

— Что такое? Да вы примерьте! — рассмеялась Лиза и быстрым, ловким, размашистым движением закрепила наряд на плечах Чире. Затем собрала лучом складки светлой ткани, потянула вперед, слегка защепив, и с торжествующим видом указала на зеркало. По Лизе было видно, что в лучшие времена она работала в театре костюмершей.

Чире, крошечное светловолосое создание, вскрикнула от радости. В отражении парила очаровательная копия Терпсихоры: волны изгибистых линий удачно вытягивали великолепную пышную фигуру, тысячи шелковых оборок обрамляли стройные щиколотки, словно складчатый пышный бутон розового мака, а лента под маленькой грудью была затянута простеньким, но изысканным ампирным бантом.

— Боже мой, боже мой! А мне-то всегда казалось, что я коренастая!

— Может, так и есть, если корсет надевать, — согласилась Лиза и снова потянулась к шкафу. — А вот это больше подойдет барышне Кларе.

Она держала в руках бордовую амазонку из «Истории бедного юноши», и Кларе пришлось снять платье, чтобы примерить костюм.

Баронесса, по-видимому, носила его в бытность провинциальной актрисой, когда еще была такой же стройной и ладной, как ее племянница. Но какой великолепный крой! Наряд почти полностью прикрывал длинноватую шею девушки и восхитительно облегал высокую грудь и сильные плечи, а цвет оживлял смугловатую кожу. Она откинула короткий шлейф слегка напряженным движением, исполненным природного благородства, и застыла перед зеркалом. Глаза ее сверкнули, девушка сжала и без того тонкие губы и молча вгляделась в отражение. Затем вдруг резко расстегнула крючки и стянула платье.

— Что проку? — прошептала она с горечью.

— Будет еще у тебя возможность в таком походить! — сказала Чире. — Когда станешь врачом и разбогатеешь, сможешь заниматься верховой ездой.

— О да, скакать из одной румынской деревни в другую ради рецептов на двадцать крейцеров — дома люди скорее знахаркам поверят, чем мне.

— Может, тебя отправят в город. И вообще — вдруг тебя возьмет в жены какой-нибудь знатный господин!

— Э!..

Снова настала очередь Чире. Ей досталось свободное белое платье, короткое, как на девочку, пошитое из жесткого тяжелого сукна, словно для конфирмации. Просто невозможно было не поднять к губам сложенные как для молитвы руки и не улыбнуться зеркалу! Ткань плотно облегла фигуру, а затем застежки разошлись, и простое, невинное платье послушницы явственно обрисовало все формы цветущего женского тела.

— Господи! — воскликнула Клара. — Как тебе идет, курносая ты пародия на невинность! Хитрая обезьянка — звонкий персик, смеющееся яблочко, затаенная циничная насмешка, дьяволица в белом.

— «Монастырь мне дом родной!» — затянула со смехом Чире и начала порхать в танце перед зеркалом. Но затем и она внезапно приуныла.

— Вот ты жалуешься... Кто бы говорил! А подумай только, что будет со мной. Попаду в сонную сельскую глушь, буду преподавать домашнее хозяйство и химию. Светские барышни там должны сидеть с чопорным видом, словно аршин проглотили; супруга вице-губернатора дает обеды, а на каждую из пятерых девиц приходится по любезному судебному секретарю или кому-нибудь в этом роде, все девицы глаз с него не спускают, ревнуют, и если кто из зависти решит его заполучить, то горько пожалеет, потому как оно того не стоит. Мамочки же сидят кружком, подавшись вперед, но косят глазом в сторону, как гусыни, будто ждут указки цехового мастера, чтобы встать или сесть; а меня все будут поносить и проклинать, потому что сижу и стою и хожу как мне угодно, люблю мужчин, которые лучше других, не навожу порядок в платяном шкафу и не умею готовить. В конце концов я испугаюсь и стану такой же.

— Да ты всегда пугаешься. Будь у тебя хоть капля ума, ты бы уже давно пошла в актрисы.

— Ты же знаешь, мой опекун!..

— О... да что твой опекун?

Тем временем Лиза достала свободные пальто, отороченные лебяжьим пухом. Конечно, это был просто яркий реквизит: в «Федоре» или в «Маргарите Готье» великая актриса сбрасывала их с плеч с небрежностью герцогини, хотя настоящие герцогини никогда бы такое не надели. Но как выигрышно эти наряды подчеркивали одни движения и идеально скрывали другие! Раз надев их, обе девушки уже не могли с ними расстаться.

— Нам еще не пора? — спросила Чире.

— Я ведь предупредила всех, что мы идем в театр. Успокойся.

— Тут еще есть платья, одно другого краше! — воскликнула Лиза и открыла следующий шкаф. — Ее благородие получила их на этой неделе из гардероба одной принцессы.

— Как это?

— Ну, она не покупает все новое, это невозможно — слишком много нужно одежды. Платье за тысячу форинтов она приобретает за двести пятьдесят, если до этого его надевали на какой-нибудь придворный бал. Для этого даже есть специальные маклеры.

И вот две взволнованные, жадные до жизни, любопытные и удивленные студентки начали примерять старые платья принцессы. Они чуть не задохнулись от восторга: их собственная красота, которой они раньше не могли уделить достаточно внимания, открылась им, стала заметнее и ярче. Так в этом, значит, весь секрет? Поэтому так божественно легки, изысканно эффектны, прекрасно гармоничны великие актрисы, большие кокетки и благородные дамы? Пусть зайдут и взглянут на них! И подспудная безымянная горечь сдавливала горло, когда они в спешке набрасывали друг на друга парчу, кружева, шелка. Добрая Лиза с азартом предавалась прежнему ремеслу: одним движением поправляла прически, взбивала волосы драматичной копной, закручивала в кокетливые локоны или приглаживала, чтобы придать серьезный и кроткий вид. Ее рукам словно вернулись былая сноровка и творческий жар — она была счастлива.

Девушки закончили наряжаться и вместе встали у зеркала. На Чире снова было домашнее платье, светло-голубое; свободная, невесомая цветная ткань красиво выделяла все изгибы ее необычной фигуры. Платье, пошитое из тончайшего шелка, было богато украшено роскошным кружевом цвета слоновой кости, а в волосы была на греческий манер вплетена синяя лента, охватывающая лоб. Клара надела зеленый бархатный пеньюар Марии Стюарт со стоячим воротником из белого кружева, расшитый сверкающей золотой нитью, диадема из фальшивых изумрудов мерцала в темных волосах. Девушки взялись за руки и, позабыв обо всем, любовались собой...

Вдалеке лязгнул дверной замок: кто-то зашел в квартиру, неуверенно проследовал через темную детскую и зажег свет в столовой.

— Это барон! — прошептала Лиза, похолодев, и они все втроем уставились на дверь.

Та открылась, в комнату вошел высокий господин лет сорока с приятным лицом и посмотрел на них с улыбкой.

Что было делать?! Они шагнули к нему в этих странных костюмах, смущенные и веселые, и Клара протянула мужчине руку.

— А! Это вы, милая девушка, племянница моей жены, не так ли?

— Да... а это моя товарка Ирен. Не знаю, какое нам может быть оправдание, но...

— Пустое, — сообщил барон серьезно, здороваясь с Чире с преувеличенно пылким уважением, — пустое! Вы обе невероятно хороши.

— Нам очень стыдно, господин барон, — зазвенел голос белокурой девушки с синей лентой, — но так получилось. Лизи ни в чем не виновата. Это мы настаивали.

— Нет, господин барон нас не выдаст, — уверенно произнесла Клара и, выпрямившись с полным осознанием своей благородной красоты, оперлась на подлокотник кресла.

— Выдаст? Еще чего не хватало, Кларика. Какая была бы подлость! И потом, вы только оказали особую честь этим потрепанным платьям. Напротив, это я приношу извинения, что помешал.

Галантный незнакомец говорил любезным, непринужденным тоном, но взгляд его то и дело задерживался на выразительных изгибах двух так выгодно отличающихся друг от друга женских фигур, словно мужчина смаковал увиденное.

— А нам все-таки стоит поспешить обратно, чтобы не устраивать тетушке сюрприз.

— Напротив! — воскликнул барон весело и добродушно. — Вы дождетесь тетушку, а потом она отправит вас в своей карете в этот ваш... женский улей или как его.

— Но нам правда надо торопиться.

— И речи быть не может. Сейчас девять часов, вам все равно уже нельзя гулять одним... Прошу, присаживайтесь.

— Ну хорошо, только наденем нормальную одежду.

— Успеете еще, оставайтесь пока так! — непроизвольно оживился барон. — Я надолго не задержусь, но мы можем вместе выпить чаю. Мне в полдесятого придется уйти, и тогда я уж больше мешать не буду.

Все трое уселись за маленьким туалетным столиком, хозяин дома поправил красный абажур, а Лиза ушла смотреть за чайником.

Предоставленные сами себе, девушки откинулись на стульях и стали обдумывать одну и ту же мысль. Необычность ситуации взволновала их, хотя непринужденная вежливость, почти родственная любезность мужчины лишали ее остроты. Но все же, запертые в потайной комнате в странных сценических костюмах, две наивные, искушенные только в теории воспитанницы училища наедине со статным и аристократичным, практически чужим мужчиной. Чире подумалось, что по сравнению С этим самостоятельный поход в театр — сущая ерунда.

Хозяин завел беседу, пока подавали чай и холодное мясо. Начал он в снисходительно-учтивом, отстраненном и равнодушном тоне, каким мужчины его класса обычно отделяют женщин мещанского сословия от равных себе и от дам полусвета, с которыми можно вести себя фамильярно. Однако постепенно — кто знает отчего — разговор, поначалу напряженный и неестественный, пошел все более свободно.

— Так значит, вы будете докторами? — спросил барон. — И вы тоже, маленькая Читри?..

— Я стану учительницей!

— Ха, учительницей! В очках, с неправильными глаголами. Неслыханно!

— Если кто-нибудь возьмет меня в жены, я не буду цепляться за неправильные глаголы, — смело ответила Чире как раз в тот момент, когда Лиза зашла с подносом.

— Великолепно! — рассмеялся мужчина. — Не поверите, насколько этот ответ соответствует вашей внешности, даже этому платью!

— Будет вам!

— Вы безупречно соответствуете стилю. Вы словно прелестная и незатейливая сказка для детей, в которой есть намек, скрытый смысл и для взрослых тоже. Признайтесь: вы сознательно подобрали этот наряд.

— Да, штук двадцать перемерили, не меньше, — подтвердила Чире, покраснев.

— Я думаю, вам обеим больше всего подошли те, в которых вы сидите сейчас. Из Клары принцесса получилась убедительнее настоящей Марии Стюарт, невольно даже позавидуешь счастливому лорду... А как ярко сияет диадема из богемского стекла в темных волосах! Необыкновенно...

— Что — необыкновенно? — спросила Клара.

— Я подумал, что женщины, которые профессионально носят бриллианты и кружева, по большей части выглядят в них уставшими, блеклыми и совершенно одинаковыми. Почему?

— Потому что для них это привычное дело, которое не приносит радости, — наивно объяснила Чире.

В таком духе они продолжали незатейливую беседу, пока Лиза раскладывала на столе нарезанное запеченное мясо и пирожные. Тут барону пришла в голову мысль.

— Послушайте, — непринужденно обратился он к экономке, — неплохо бы чего-нибудь холодненького. В лёд-нике еще есть несколько бутылок «Айдсик Монополь»[18], принесите одну!

Лиза засомневалась, но все же подчинилась, и спустя некоторое время в комнатке раздался хлопок пробки. Все произошло так быстро и без лишних разговоров, что гостьи даже не успели запротестовать. Они тихо чокнулись бокалами и пригубили содержимое. Лиза опять куда-то исчезла.

В натопленной уютной комнате все ярче играли бликами лучи от интимно-красного абажура, а нарядно одетые люди, отяжелев после сытного ужина, все сильнее ощущали трепет смутных желаний, свойственных вечернему часу. Мужчина, полуприкрыв глаза и повернув приятное бледное лицо чуть в сторону, разглядывал светлые волосы и полные руки Чире.

— Расскажите об училище. Что вы делаете там в это время?

— А который час?

— Секунду... пол десятого!.. Что ж, я все равно уже опоздал. Так что делают в это время девицы в улье? Может, уже видят десятый сон?

— В девять часов звонят отбой, но мы никогда не ложимся раньше одиннадцати. Какая-нибудь дурочка, конечно, и ночью сидит над книжками, но большинство собирается поболтать в ванной, где мы возимся с прическами, а еще часто кто-нибудь начинает играть на пианино, и мы пускаемся в пляс вокруг умывального столика. Или смотрим из окна на проспект Стефании.

— И на что вы там смотрите на проспекте Стефании?

Чире замолчала, и Клара взглянула на нее с едва заметной ехидной усмешкой. И невозмутимо ответила за подругу:

— На ночных бабочек — как они, бедняжки, мерзнут на холоде и как мужчины грубо их толкают.

Хозяин дома заметно удивился.

— Ах вы маленькая медичка, — сказал он почти хищно, — это очень интересно. Я никогда не говорил об этом с женщинами, у которых есть профессия, но часто размышлял: каково может быть мнение о грехе у просвещенной и в то же время чистой девушки?

— Эти несчастные не болтались бы там, если бы в них никто не нуждался. Мы жалеем их с сестринской симпатией. А Чире так и вовсе еще кое о чем подумывает.

— Клара! — смутилась та.

— Например, в прошлый раз она выкинула на улицу булавку, — продолжала вторая дерзко.

— Клара!..

Барон со смехом взглянул на сконфуженную блондинку и нетерпеливо спросил:

— Скажите же, Кларика. Зачем?

— Она заявила: кому эта булавка упадет на голову — речь о мужчине, конечно, — тому она крикнет из окна, чтобы он поднимался к ней, забрал ее и любил...

— Все не так было, Клара, — рассмеялась Чире, немного оскорбленная, — во-первых, это было в шутку, во-вторых — ну да — иногда взаперти совсем скисаешь. Одни книги да девчонки — завистливые щуки; в конце концов, это даже неестественно. Девушкам уже и не стоит учиться в двадцать два года.

— Вы правы! — подтвердил мужчина. — Клянусь, никогда еще мне не попадались такие умные и приятные девушки. И такие красавицы!

Он вновь наполнил бокалы, девушки чокнулись с бароном.

На минуту они с некоторым изумлением мысленно констатировали, что распитие шампанского не вполне входит в обязанности гостеприимного хозяина. Но волнующая атмосфера вечера быстро примирила с этим одурманенное сознание. Девушки старались отпивать совсем понемногу, лишь смачивая в шампанском кончик языка, но разум уже окутала тонкая, чуть заметно колышущаяся розовая пелена, сотканная из беспричинной легкой радости и приятного волнения, подкрепленного верой в собственную безопасность.

И они поднимали бокалы снова и снова.

— Дружба наша длится еще совсем недолго, — говорил мужчина, и глаза его сверкали, — но для настоящей симпатии не нужны годы. Если вам когда-нибудь понадобится помощь искреннего хорошего друга, пообещайте, что подумаете обо мне и обратитесь ко мне. Обещаете? Дайте в знак обещания свои ручки!

Он обе протянули руки, и гладкие, мягкие губы мужчины прижались долгим поцелуем к каждой, обдавая их сильным горячим дыханием. Он сжал белую и смуглую кисти.

— Как интересно! — сказал он задумчиво. — Одна — твердая, округлая, крепкая рука маленькой венгерской молодицы — глянешь, и на ум приходят калачи, на птичьем молоке да вороньем масле печеные, — а другая смуглая, с длинными пальцами, расслабленными фалангами, изящная. Ногти розовые, только подстрижены некрасиво. А тут.., пятно от чернил! Ну и ну!..

Обе в испуге отдернули руки, хотя чернила были только на одной.

Мужчина опять рассмеялся, а затем неожиданно звякнул бокалом.

— Милые мои подружки, Клара и Чире, пью за нашу дружбу. Пусть жизнь случайно сведет нас когда-нибудь так же, как сегодня.

Две пары сияющих девичьих глаз обнадеживающе вспыхнули.

— Я пью за ваше здоровье, — прошептал мужчина с нарочитой, очаровательной дерзостью.

В этот бокал он подливал уже из второй бутылки.

— Как тебя зовут, барон? — спросила Чире, силясь начать азартную игру, но чувствуя, как то и дело проваливается в опьянение.

— Йожи.

— Здравствуй, Йожи, Йошка!

Они повторили тихо, совсем не развязно, слегка насмешливо, но покладисто: ты, Йожи.

И в эту критическую минуту, когда изящная и остроумная вступительная часть сцены, ее непреднамеренная игривая двусмысленность еще не перешла в заурядное бесчинство, совершенно вовремя и к месту, как deus ex machina — раздался звонок из прихожей.

— Жена! — изумленно воскликнул барон и резко встал.

Замешательство продлилось лишь минуту. За это время он осознал всю странность ситуации, ее малопонятный или совершенно непонятный характер, осмотрел стол, пустые бокалы, разбросанную одежду и сценические костюмы на девушках. И улыбнулся, глядя на их испуганные, умоляющие лица.

— Ничего страшного, — сказал он. — Я выйду ее встретить, а вы закройтесь на ключ и выключите свет; вон та дверь ведет в комнату Лизы, у нее и переоденетесь. Адье!

По пути он еще продолжал улыбаться, наполовину насмешливо, наполовину смущенно, словно благодаря или извиняясь за что-то...

Морозный зимний воздух щипал лица девушек, когда они в спешке бежали по улице к трамвайной остановке, огибая маленькие холмики снега, наметенные дворниками. Спустя долгое время Чире заговорила:

— Как странно! Он сказал, что мы подождем тетю. А потом нам пришлось убегать от нее. Почему?

— Опять ты хочешь услышать объяснение тому, что сама себе прекрасно можешь объяснить, — ответила вторая почти раздраженно. — Впрочем, думаю, ты можешь быть довольна тем, как прошел твой вечер. Ты прошлась по краю пропасти, за которым все непривычное и неприличное.

— Но коснулась ли нас опасность?.. — засомневалась Чире и в задумчивости уставилась на белые фары трамвая.