Таможня дает добро

Глава 9

Дорогин и Тома сделали вид, что идут вслед за всеми. Но когда Белкина и ее гости свернули направо, они нырнули в узкий коридор с наклонным, уходящим вверх полом. Вскоре голоса и шаги людей затихли в отдалении, и в этом закоулке телевизионной студии воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным гудением ламп дневного света.

— Мы выберемся отсюда сами? Ведь если заблудимся, то даже спросить не у кого.

— Телестудия — это такое место, где даже самой глухой ночью отыщешь людей и все остальное, что тебе может понадобиться. Потребуется бутылка водки — через пять минут отыщешь, сигареты — тоже стрельнешь. Единственно, кого тут не отыщешь ночью, так это бездельника. Все хоть чем‑то да заняты.

Они неторопливо двинулись по коридору. Тамара иногда выглядывала в редкие окна и абсолютно не понимала, куда те выходят. Ни за одним из них она не увидела знакомого пейзажа, лишь какие‑то проезды, тарелки спутниковых антенн, алюминиевые переплеты рам, зеркальные стекла, вынесенные на стену кондиционеры.

— Я чувствую себя здесь чужой, — произнесла женщина.

— А я, кажется, начинаю входить во вкус. Вспоминается киностудия в то время, когда я работал в кино.

Вскоре они оказались в широком холле, куда выходили лифтовые шахты. Журчал небольшой фонтанчик, обсаженный то ли искусственной, то ли просто экзотической зеленью, высились огромные кактусы и фикусы высотой с двухэтажный дом.

— Не хватает только птиц, — почему‑то шепотом произнесла женщина. — Джунгли в центре города.

— На окраине большого города джунгли бывают только каменными.

Они сбежали по облицованной мрамором лестнице и очутились в нижнем холле, где размещался милицейский пост.

— Честно признаться, я немного опьянела.

— Через арку миноискателя все равно придется проходить по одному, вдвоем не проберешься.

— Мирное место — телестудия, и зачем здесь милиция с автоматами?

— Сейчас мирное, а вспомни девяносто третий год.

— Да уж, трудно поверить, что такое могло случиться здесь.

Женщина осмотрелась в надежде найти хоть какие‑нибудь следы разрушений, хотя бы выколотые пулями куски из мраморных плит. Но все сияло безукоризненной чистотой, полированный камень поблескивал в лучах ламп.

— Я начинаю завидовать людям, которые здесь работают, — сказала Тамара. — Если забыть о мрачном коридоре с наклонным полом, то телестудия похожа на большую гостиницу.

— В чем‑то ты права, — улыбнулся Дорогин. — Коридоры с одинаковыми дверями, номера в них, жизнь, не затихающая ни днем, ни ночью. Иногда трудно понять, работают здесь люди или работа превратилась для них в жизнь. Ни днем, ни ночью нет покоя.

— Тебе, наверное, тяжело далось расставание с кино, Сергей?

— Сам бы я не смог его оставить.

— Да и не хотел, наверное. — Тамара вызволила руку и шепнула: — Иди первым.

Он миновал арку металлоискателя, звонок так и не раздался. Милиционер, сидевший за барьером, проводил Дорогина скучающим взглядом, чуть подольше задержался на Тамаре. Но сразу было видно: этот молодой парень уже испорчен тем, что каждый день возле него проходят сотни изумительно красивых молодых и не очень молодых женщин. Красавица Тамара, женщина, на которую засматривались на улице мужчины, особо его воображение не поразила.

Телевидение — такое заведение, куда некрасивая женщина может пробиться лишь в том случае, если ей не придется работать в кадре. Если же ей нужно самой выходить в эфир, то основным критерием, определяющим ее существование на студии, станет красота, миловидность, обаяние.

Тамара очень четко это прочувствовала, сидя в студии во время передачи. Смех ведущей, восклицания Белкиной казались ей ненатуральными, эмоциональными, гротескными, как и косметика, наложенная на их лица. Но стоило перевести взгляд на монитор, как сразу становилось ясно: именно они смотрятся в кадре натурально. Срабатывал тот же феномен, что и в театре, когда реплика, услышанная со сцены, воспринимается нормально, но те же слова, сказанные нормальным тоном на улице, вызывают один лишь смех.

Они шли по широким каменным ступеням. Приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Лестница была нестандартной, тоже чисто киношной, телевизионной, которая хорошо смотрится в кадре, но в реальной жизни пользоваться ею крайне неудобно.

На самой последней ступеньке Дорогин задержался.

— Ты чего? — спросила Тамара. — Погоди.

В холле звучало множество голосов, группки людей стояли тут и там. Но в одном месте говорили уже явно на повышенных тонах. Назревал скандал. Дорогин и Тамара обернулись. Они увидели крепко сложенного мужчину в дешевом костюме. Он стоял к ним спиной и о чем‑то спорил с молодым милиционером.

Мужчина, если бы захотел, сгреб недоростка в милицейской форме в охапку и спустил бы его с лестницы. От волнения затылок его уже покрылся красными пятнами, коротко стриженные редкие седоватые волосы липли к голове от пота, серый в клетку пиджак на спине покрывали морщины.

— Мне туда нужно, сержант, ты понимаешь?

— На вас пропуск не заказан, — мягко втолковывал милиционер, хотя уже начинал злиться.

— Сержант, будь человеком! Я же тебе объяснял, мне не просто так туда надо, я же не за себя прошу. Ребенок, ты пойми!

— Не положено, — втолковывал милиционер.

— Не будь сволочью, сержант! — мужчина говорил с легким акцентом, не то белорусским, не то украинским, твердо выговаривая «р» и «ч» — Ты объясни мне, сержант, как туда попасть?

— Если каждого пускать, кто туда просится, новости выходить перестанут! Я затем и поставлен, чтобы посетителей фильтровать.

- Но ты можешь мне хотя бы объяснить, как туда прорваться?

— Если мне позвонят сверху, из отдела выпуска новостей, и скажут, такого‑то пропустить, а потом еще и пропуск принесут, я тебя пропущу. Мне все равно, кто туда идет, лишь бы документы оформлены были.

— Но я же там никого не знаю!

— Твои проблемы, мужик.

— Тебя что, чужая беда не трогает?

— Я не могу на чужие беды реагировать, потому как на мне форма, — резонно заметил сержант и устало прикрыл глаза.

Ему уже надоело уговаривать мужика, который явно плохо ориентировался в московских реалиях и вот уже четверть часа безуспешно пытался прорваться в студию.

— На стенке список телефонных номеров висит, пойди позвони, вдруг кто тебя поймет.

— Я уже звонил, ни один телефон не отвечает.

— Время позднее, вечер. Завтра приходи.

— Завтра у меня времени нет, уезжаю, да и тебя, сержант, завтра здесь не будет. А другому… — мужчина сглотнул слюну, ему явно хотелось сказать «менту», —…объяснять у меня уже сил не осталось.

— Знаешь, сколько здесь таких, как ты, за день проворачивается? — миролюбиво сказал сержант, поглядывая на часы, до конца его дежурства оставался целый час. — Сегодня одна пришла, девочку привела. Она тоже хотела, чтобы ее в выпуск новостей пустили, а когда поняла, что ничего не обломится, бросила ребенка тут двухлетнего и убежала, мол, ей дочку кормить нечем. А я что с этим ребенком делать буду?

— Я же тебя по–человечески прошу, я же внучку с собой не привел!

— Сергей, пошли, — Тамара потянула Дорогина за рукав. — Я, конечно, понимаю, у него важное дело но ты ему ничем не поможешь.

— Тамара, ты видишь, у человека, наверное, последняя надежда осталась на то, чтобы его беду по телевизору показали.

— Да, я понимаю, но ты‑то здесь при чем?

— Мы можем вернуться, отыскать в баре Белкину и свести их вместе.

— Сергей, не лезь не в свое дело. Белкиной и без этого проблем хватает.

— Мне кажется, я его знаю.

Тамара тяжело вздохнула, понимая, что Дорогина не, переделаешь. Если он мог чем‑то помочь, то помогал обязательно, а уж если человек оказывался его знакомым, он готов был в лепешку расшибиться.

— Я уеду без тебя.

— Я его знаю, — повторил Сергей.

— Из этого ровным счетом ничего не следует.

— Подожди меня, — Дорогин подвел Тамару к свободному креслу у стеклянной стены, чуть ли не силой усадил женщину и двинулся вверх по лестнице.

— Мужик, если ты сейчас отсюда не уберешься, я наряд вызову, и завезут тебя в отделение.

Дорогин положил мужчине руку на плечо и несильно сжал пальцы. Тот обернулся и всмотрелся в лицо Сергея. Он был настроен агрессивно, готов был дать отпор любому, кто попытается преградить ему путь на студию. Раскрасневшееся от спора лицо, короткие седые усы, небольшие, глубоко посаженные светло–серые глаза, рубашка, галстук, клетчатый пиджак и темные брюки. Все старое, но почти не ношенное, наверняка висевшее в шкафу не один год. Сразу чувствовалось, что мужчина не привык носить пиджак, а тем более галстук.

Дорогин улыбнулся, поняв, что не ошибся: мужчину этого он знал, тот и не сильно постарел за последние годы.

— Григорий? — с легким сомнением в голосе спросил Дорогин. — Вы… Скляров? — наконец‑то всплыла в памяти фамилия.

— Да, — растерялся мужчина, — Григорий Скляров. — А вы откуда меня знаете?

— Раньше мы были на «ты», —Дорогин улыбнулся еще шире, и именно по этой улыбке, открытой, добродушной, абсолютно искренней, Скляров узнал Сергея.

— Да ты что, Дорогин?! Не может быть!

— Почему это не может? Я тут вполне мог оказаться, а ты должен в лесу с ружьем ходить, как и раньше.

На время мужчина забыл о своих заботах, встреча с Дорогиным заставила и его улыбнуться.

— Сергей, ты тут работаешь?

— Не совсем, но что‑то в этом роде, — замялся Дорогин, понимая, что так, с ходу объяснить, что с ним произошло за последние семь лет, невозможно. Если и объяснишь, то вряд ли Скляров этому поверит.

Сержант покосился на Дорогина и понял, что сейчас самое время перейти на другую сторону барьера — туда, где навязчивый посетитель его уже не достанет. Дорогин кивнул милиционеру, мол, давай проваливай, а то он сейчас опомнится и вновь тебя доставать станет.

— Ты оттуда или туда? — Григорий Скляров махнул рукой.

— Я тебя увидел, думаю, ты или не ты? Даже фамилию не сразу вспомнил, хотя она у тебя, Григорий, звучная, гордая.

— Мне к ведущим новостей надо, — убежденно произнес Григорий.

— Тебя туда не пустят, — мягко попытался остановить его Дорогин.

— Нет, — Скляров огляделся и заметил пропажу тщедушного милиционера. — Где сержант?

Милиционер с автоматом, высунувший было нос из‑за стойки с датчиками сигнализации, тут же ретировался, лишь ствол автомата торчал наружу.

— Достал ты его, Григорий, вот и убежал человек. Лучше пошли отсюда. Поедем ко мне, поговорим.

- У меня времени мало. Я обязательно должен в «Новости» попасть.

Дорогину хотелось сказать что‑нибудь колкое, издевательское, но он почувствовал: у Склярова большие неприятности, и именно они заставили его искать правду на телевидении. А поскольку Сергей знал, его бывший знакомый — человек не склочный, то подумал, что лучше попытаться увести его отсюда по–хорошему.

— Не пустят они тебя.

— Почему?

— У них таких, как ты, десятки за день проворачиваются, они отшивать посетителей ловко научились.

— Ты же тут работаешь, проведи, — оживился Григорий Скляров.

— Меня знакомая пригласила, я сам тут впервые за шесть лет, такой же чужой человек, как и ты.

— Но свою знакомую найти сможешь?

— Пошли, Григорий, я не один, — Дорогин взглядом указал на сидевшую у стекла Тамару Соло дкину.

— Красивая. Я помню, как ты мне про свою жену рассказывал, но она мне другой представлялась.

Сергей прикусил губу и подумал: «Многое нас разделило, ой многое! И боюсь, вряд ли мы сумеем понять друг друга.»

— Пошли, женщина ждет, неудобно. По дороге мне все расскажешь. Тамара, — представил Сергей, — а это Григорий Скляров. Я тебе о нем никогда не рассказывал, лесником на границе Беларуси с Латвией работает.

— Я уже не лесник, я егерь, — с гордостью сказал Скляров.

— Мы фильм снимали про войну, так Григорий нам сильно помог. Такие места нашел, такие болота, вековой лес, озера, речки. Я диву давался, думал, таких мест на земле уже и не осталось.

— У вас, по–моему, проблемы? — Тамара почувствовала не то чтобы неприязнь, но какую‑то легкую враждебность по отношению к Склярову. Ее неприятно поразило то, как Дорогин с готовностью бросился к нему.

«Знал‑то он его, наверное, немного, от силы месяц, полтора. Они на границе с Латвией фильм снимали… А рассыпается перед ним, словно лучший друг. Я‑то понимаю, чего это Скляров за него уцепился, дело у него какое‑то есть, он и черта готов за хвост ухватить, лишь бы помог. Сергей слишком добрый, каждому готов пособить.»

— Я тебя с трудом узнал, — признался Дорогин. — Раньше ты вроде брюнетом был?

— И теперь меня блондином с трудом назвать можно, — рассмеялся Скляров, — так, перья какие‑то, а не волосы остались. Иногда боюсь после бани полотенцем голову вытирать, думаю, раз — и весь этот пух сотрется.

— Но мужик ты по–прежнему крепкий.

И тут Григорий Скляров заметно помрачнел.

— Беда у меня, Сергей.

— Что такое?

— Нет, не надо тебе знать. Зачем? Каждый должен свою беду сам осилить.

— Я слышал, ты сержанту милиции рассказывал…

Скляров немного зло посмотрел на Дорогина, пытаясь прикинуть, что именно тот мог услышать.

— Не надо, Дорогин, тебе этим голову забивать, зря я тебя, наверное, встретил.

И тут отношение Тамары Солодкиной к Склярову изменилось. Она почувствовала, насколько искренне тот не хочет загружать Дорогина и ее своими проблемами, именно поэтому и захотелось помочь ему.

— Погодите, Григорий, — она даже положила ладонь ему на руку и почувствовала, насколько загрубевшая у Склярова кожа, — не торопитесь, может, мы сможем чем‑нибудь помочь.

— Нет, — мотнул головой Григорий, — я лучше времени терять не стану. Мне бы только на ту сторону пробраться, — он с тоской в глазах смотрел на арку металлоискателя, — а там я уж сумею уговорить.

— Ничего не получится, тебя туда не пустят.

— Почему?

— Они сумасшедших не пускают, а ты выглядишь как сумасшедший.

— Что у вас случилось?

Григорий упрямо молчал, понурив голову, а затем отчаянно махнул рукой и, избегая глядеть Тамаре и Сергею в глаза, заговорил:

— Ты же знаешь меня, я бы никогда сюда не поперся, если бы не прижало.

— Конечно, знаю.

— Внучке моей плохо.

Когда Скляров сказал о внучке, Дорогин даже вздрогнул, впервые реально ощутив свой возраст: «У моих знакомых уже внуки!».

— Операция ей нужна, а у нас в Беларуси и у вас в России таких не делают. Я уже повсюду ее возил. Если операцию не сделать, то два года, максимум, девчушка протянет.

— Может, не все так плохо? Иногда диагноз неправильно поставят…

- Только в Германии такую операцию могут сделать. Я в министерстве был, нас на очередь записали. Говорят, если все нормально будет, через четыре года очередь подойдет, — Скляров тяжело вздохнул.

— Сколько операция стоит? — Дорогин заставил Григория посмотреть себе в глаза.

— Дорого, очень дорого, — вздохнул егерь.

— Сколько?

— Тридцать тысяч, и не немецких марок, а долларов. Я хотел на «Новости» прорваться, чтобы они передали… — Скляров принялся рыться в карманах и достал завернутые в чистую белую бумагу фотографии и какие‑то документы с подписями, печатями. — Вот она, внучка моя, — дрожащей рукой Скляров взял фотографию пятилетней девочки и протянул ее Тамаре. В глазах его при этом блеснули слезы.

— А почему ты в Москву приехал? Ты у себя в Минске на телевидение пробовал прорваться?

— Прорвался, —- глухо ответил Скляров и опустил голову. — Но у нас, сам знаешь, как дела сейчас идут. Четыре раза в вечерней передаче показывали, счет валютный открыли. Мне это месяца каждодневных поездок в столицу стоило, а толку? — он вздохнул. — Один только нормальный человек нашелся, дозвонился до телевидения, узнал мой адрес и сам ко мне приехал. Посмотрел, как живем, посмотрел на внучку и сказал: «Знаешь, мне чтобы тебе сто долларов на счет перевести, нужно государству девятьсот отдать. Так что на тебе две тысячи из рук в руки, больше дать не могу. И попробуй девочку спасти.» Даже имени своего не сказал, фамилии. Так ответил: «Зачем? Вдруг тебя прижмут, ты меня назовешь. Начнут копать, откуда деньги взял?». Так и уехал. А я до этого продал все, что у меня было: машину, корову, сушеными грибами, которые мы с женой и дочкой собирали, всю зиму на рынке торговал. Три тысячи только набралось. Так что двадцати пяти тысяч мне и не хватает. Может, у вас, в России, законы получше, может, люди побогаче?

Дорогин с Тамарой переглянулись. Она кивнула, мол, если хочешь, помоги человеку, потому что потом не простишь себе, что мог, а не сделал.

— Григорий, поедем к нам домой, помоешься, выспишься, завтра поговорим.

— Не могу, у меня сегодня поезд. Я же в Москву не только по этим делам ездил, у нас там, на латышской границе, с вашими русскими «дальнобойщиками» черт знает что творится. Машины исчезают вместе с людьми. Я и с этим ездил в министерство внутренних дел. Туда‑то я пробился, а толку? Сказали, это дела белорусской милиции, а не нашей.

— Погоди о «дальнобойщиках», — остановил его Дорогин, — тебе сейчас о внучке думать надо, потому что с ней за тебя никто не решит. Сюда и не думай пробиться, не получится, это я тебе точно говорю.

Дорогину хотелось прямо сказать, что есть у него эти несчастные двадцать пять тысяч долларов и он готов их отдать Склярову просто так, с ходу, вот только надо смотаться в Клин и назад. Но нутром чуял, так поступать нельзя. Скляров — человек, не видевший таких больших денег никогда в жизни, человек, не способный поверить, что подобные суммы могут водиться у честных людей. Если поймет, что Дорогин отдает свои, то не возьмет никогда. На коленях не упросишь.

И Сергей лихорадочно стал придумывать, что бы такое соврать, чтобы успокоить Склярова, заставить его поверить в то, что деньги чужие.

— Я, Григорий, тебе говорил, у меня знакомая есть, журналистка, она в газете объявление сможет напечатать. А газета солидная, банковская, ее читают те, у кого денег много. Я с ней переговорю, она мне многим обязана, непременно напечатает. И деньги найдутся, за неделю соберут, это я тебе обещаю.

Скляров смотрел на Дорогина и не верил.

— Ты меня просто успокоить хочешь?

— Нет, я тебе верно говорю. Ну вышло бы твое сообщение в выпуске новостей. Думаешь, в России люди богатые? Тоже от зарплаты до зарплаты перебиваются. Кому вообще зарплату по полгода не платят. Богатые, они наши каналы не смотрят, спутниковые только. Деньги есть лишь в больших городах — в Москве, в Питере, в Нижнем. А вот если по кабельному телевидению объявление запустить, которое только по городу идет, да не в программе новостей, а в какой‑нибудь эротической, ночной… Ее же смотрят те, кому рано на работу идти не надо, кто в свой офис только к обеду добирается, у них деньги есть. Я тебе обещаю, что за неделю деньги соберу. Это дело святое, тут даже бандиты отстегнуть могут.

— Не хотелось бы… бандитских денег, — вздохнул Скляров.

— Банкиры, бизнесмены, рекламщики сбросятся, предоставь это мне.

— Может, и дешевле операция обойдется, — вставила Тамара, поняв игру Дорогина. — - У нас друг хороший в Германии есть, врач. Он хирургов подыщет, клинику. Вы нам, Григорий, документы оставьте, мы ему перезвоним. За неделю он все решит.

По глазам Склярова было видно, что ему страшно расставаться с документами, но, с другой стороны, он понимал, это единственный шанс собрать деньги на операцию. Сам‑то он уже испробовал все способы, разве что на грабеж не пошел.

— Не бойся, отдай, — сказал Дорогин. Скляров покачал головой.

— Не знаю, хочу поверить, но не могу.

— Ты что, мне не веришь? — использовал запрещенный в споре прием Сергей Дорогин. — Я тебя когда‑нибудь обманывал или ты хоть одного человека назвать можешь, которому я слово дал и не сдержал?

— Нет? — после минутного раздумья сказал

Григорий Скляров.

— Я тебе обещаю, клянусь, что через неделю, самое позднее, через две привезу тебе деньги — двадцать пять тысяч или больше, все тридцать.

— Нет, больше не надо, — испуганно сказал Григорий, — пять у меня уже есть.

— Я договорюсь с Клаусом Фишером, он клинику найдет.

Наконец‑то Скляров разжал пальцы, и фотография вместе с документами оказалась в сумочке Тамары.

— Забудь, Григорий, обо всем плохом, занимайся неделю своими делами, сделай так, чтобы ты мог работу оставить на пару месяцев и вместе с внучкой в Германию поехать. Все будет хорошо.

— Верю, и в то же время…

— Никаких «в то же время», — резко оборвал Склярова Дорогин, — если я пообещал, значит, сделаю.

— Сергей, ты же мне ничем не обязан, я потом с тобой всю жизнь расплатиться не смогу.

— Не со мной, люди помогут. Всех моих трат будет — на машине к тебе смотаться и назад вернуться.

— Бензин я тебе найду.

И тут же Скляров понял, что сморозил глупость: говорит о бензине, который стоит копейки, когда ему обещают привезти двадцать пять тысяч долларов.

- Я не деньги тебе предлагаю, Григорий, я предлагаю тебе помощь, а она ни копейки не стоит. Ты бы мне наверняка помог?

— Все, что угодно, Сергей. Только ты запиши, кто дал.

— Зачем?

— Я по долгам рассчитаюсь. Раньше, позже, но деньги соберу и все до последнего цента отдам.

Сергей видел, что Скляров смертельно устал, и эта усталость стала видна в тот самый момент, когда Григорий поверил в реальность помощи, которую ему обещал Сергей Дорогин.

— Все будет хорошо, — приговаривала Тамара, глядя на готового заплакать сильного мужчину.

— Конечно, будет… — слова Григорию давались с трудом.

— Подожди меня секунду, я сейчас вернусь.

Дорогин подошел к милицейскому посту и немного нагло поманил к себе пальцем тщедушного сержанта. Тот нехотя повиновался.

— Послушай, парень, — вкрадчивым шепотом проговорил Дорогин, — ты сперва разберись, что за человек перед тобой, а уж потом говори ему обидные вещи.

— Я что, — растерялся сержант, — я таких, как он, по сто на дню вижу, они мне уже вот где сидят!

— Я тебе еще раз говорю, сперва разберись, а уж потом отвечай.

— Ну пустил бы я его, и что дальше?

— Ты, сержант, как‑нибудь в зеркало посмотрись. Стань и взгляни себе в глаза.

— Ты чего это на меня наезжаешь? — милиционер почувствовал, что перед ним стоит не провинциал, не уверенный в себе, чувствующий, что в столице он чужой, а человек, которому палец в рот лучше не класть, который ориентируется в Москве получше, чем рыба в воде.

— Я тебя, парень, предупредил, так что ты подумай, — и Дорогин, резко повернувшись, даже ни разу не глянув себе под ноги, спустился по коварной мраморной лестнице.

— Зря ты к нему пошел, — вздохнул Григорий, — потому как он на месте стоит. Я сам понимаю, что всех подряд сюда пускать нельзя.

— Тебе когда уезжать?

Скляров глянул на часы, старые, на потертом кожаном ремешке.

—- Через два часа поезд отходит.

— Давай завтра поедешь, а? Я на машине, у нас с Тамарой переночуешь, посидишь, поговорим.

— Не могу, меня встречать приедут.

— Позвони, скажи, на день задерживаешься.

— Мне тебе, Сергей, отказать трудно, но у людей, которые меня встречать приедут, телефона нет. Ты привык в городе жить, а я все больше в лесу.

— Согласен, что ехать тебе сегодня придется. Пошли отсюда. Если еще пару минут тут пробуду, то непременно тому сержанту морду набью, наглая она у него.

Дорогин подал руку, помогая Тамаре подняться, и шагнул к стеклянной двери. Придержал створку, пропуская женщину вперед.

— Зря я тебя встретил, — говорил по дороге Скляров. — Жил ты себе, хлопот не ведал, а тут я тебе на голову свалился. Теперь бегать тебе придется, знакомых беспокоить. Обязан им будешь, вроде бы как для себя просил, а потом они у тебя чего‑нибудь попросят. Деньги просто так никто не даст. Просьбами замучат.

— Не забивай себе голову, Григорий. Жизнь так устроена, что все чего‑нибудь другим должны. Прооперируют твою внучку, вернешься, мы с Тамарой к тебе приедем. Поохотимся, порыбачим.

— Это всегда пожалуйста, это не вопрос. Дети у вас небось уже большие, мальчик и девочка, как я помню?

Тамара только приоткрыла губы, чтобы сказать, но Дорогин тут же бросил на нее немой"взгляд, мол, не разочаровывай человека, пусть думает, что ты моя жена, та самая, о которой я рассказывал ему семь лет тому назад, пусть думает, что она и мои дети живы. Так будет легче всем — и мне, и ему.

— Да, большие уже, — рассеянно проговорил Дорогин. — Они уже и без нас недельку пожить смогут.

— Это сколько им уже?

Дорогин втянул голову в плечи. Он не мог представить своих погибших детей взрослыми, они так и остались для него маленькими.

— Дети быстро растут, — негромко проговорил он, отведя взгляд.

К счастью Дорогина, Скляров был настолько занят своими мыслями, что дальше в опасных расспросах не усердствовал.

— Не ждите меня, — попросил Григорий, когда машина остановилась у Белорусского вокзала, — тут небось за стоянку платить надо?

— Ерунда, копейки.

— Знаю я ваши московские копейки, — хмыкнул Скляров. — Тех денег, которые я у вас с утра на метро, на троллейбус, да на «хот дог» потратил, мне хватило бы у себя в лесу вместе с семьей месяц жить.

— Все познается в сравнении. Давай хоть попрощаемся нормально.

— Это как?

— Из машины выйдем, — усмехнулся Дорогин. Они выбрались из автомобиля. Мужчины обнялись, затем Скляров неловко пожал руку Тамаре.

— Боюсь я женщин, — честно признался он, увидев усмешку на губах Солодкиной.

— Неужели я такая страшная? Скляров смутился еще больше.

— Тамара, это меня ты уже ничем пронять не можешь, а Гриша человек свежий, к твоим выходкам не привык. Пожелай ему хорошей дороги, а то он потом ночь спать не будет, сомневаться начнет, не обидел ли тебя чем‑нибудь?

— Счастливо оставаться, — торопливо бросил егерь Скляров.

— Ты не сомневайся, я обязательно приеду, самое позднее, через две недели.

— Хутор мой найдешь?

— Я его и сейчас с закрытыми глазами вижу.

— Места немного изменились. Где лес вырубили, где новый посадили. Но ты меня обязательно найдешь, меня по всему Браславскому району знают. Спроси, где хутор Гриши Склярова, тебе каждый покажет.

— Счастливый ты. Про меня кого ни спрашивай, никто тебе не покажет.

Скляров втянул голову в плечи, пошел к перрону.

— Я сейчас, — бросил Дорогин и догнал его. — Наверное, у тебя совсем денег не осталось? На, держи, — он попытался всучить Григорию несколько крупных купюр. Но тот укоризненно покачал головой.

— Сергей, не надо, ты и так для меня очень много сделал.

— Пока еще ничего не сделал.

— Но ведь сможешь?

В голосе Склярова звучала такая надежда, что Дорогину сделалось прямо‑таки не по себе. Если раньше внучка Григория представлялась чем‑то пусть и реальным, но далеким, то теперь ему показалось, что девочка стоит рядом со своим моложавым дедом и держит его за руку, с надеждой глядя в глаза его неожиданно появившемуся московскому другу.

— Конечно, сделаю, Григорий, не сомневайся.

— Григорий… — усмехнулся Скляров. — Неужели я так старо выгляжу, что ты меня Гришей назвать не можешь?

— Ну хорошо, Гриша, счастливо тебе добраться. И не делай вид, пожалуйста, что я для тебя подвиг совершаю. Это мне проще простого. Себе денег добыть, может, и не сумел бы, а для друга, да еще на святое дело…

— Только бы получилось!

«Да, постарел Гриша, — подумал Дорогин, провожая Склярова взглядом. — Ссутулился., поседел. По–разному на людей беда действует, одни мобилизуются, другие теряют голову. А вот Скляров остался на удивление спокойным. Конечно, только внешне, а внутри у него словно бы что‑то тлеет.»

Дорогин потерял Григория из виду. Тот влился в толпу на перроне, еще пару раз Сергею показалось, что он видит легкие как пух, седые волосы среди встречающих и провожающих, на всякий случай еще раз махнул рукой в надежде на то, что Скляров его увидит. Стоял он на отшибе и, резко повернувшись, ощутив, как от волнения перехватывает горло, вышел на площадь. И тут же прочувствовал то, что, наверное, ощущал Скляров, оказавшись в Москве: огромный город, снующие толпы людей. Тут, на первый взгляд, кажется, что никому ни до кого нет дела, а если и возникает какой‑нибудь интерес к людям, то только на почве денег.

«Но ведь это не так, — подумал Дорогин, — и человеку из тихого городка не понять столичной жизни. По Москве невозможно идти, раскланиваясь с каждым встречным, нельзя пытаться вникнуть в проблемы чужих людей. Не выживешь, голова пойдет кругом, сойдешь с ума. Мы ходим по городу так, как Гриша Скляров ходит по лесу. Люди для нас _ это деревья, с которыми станет разговаривать разве что сумасшедший.»

И тут взгляд Дорогина остановился на пьяном, лежавшем прямо на тротуаре. Одни его старательно обходили, другие, спеша, даже переступали через него,

«Да–да, люди для нас — это деревья. Одно упало, лежит поперек дороги, переступишь через него и пойдешь дальше. А если кто посочувственнее и посовестливее, тот оттащит дерево с тропинки, чтобы не мешало ходить.»

И точно, в этот самый момент двое молодых парней с откупоренными бутылками пива в руках остановились перед пьяным.

— Мужик, а? — громко сказал один из них, присаживаясь на корточки.

Пьяный никак не отреагировал.

— Дышит хоть?

— Вроде дышит.

— Точно, пьяный?

— Да от него на три метра разит. Но голову не разбил.

Парни немного брезгливо взяли пьяного мужика за руки и оттащили к стене, под водосточную трубу.

— Тепло, не замерзнет, —- сказал парень и отхлебнул пива.

Назвать лица этих парней добрыми можно было лишь с натяжкой. Скорее всего, пожалели они пьяного лишь по одной причине. Со всяким такое может случиться: сегодня ты оттащил его к стене, завтра могут оттащить тебя.

— Ты проводил его? — услышал Сергей голос Тамары. Женщина тронула его за руку.

— Да, — рассеянно ответил он.

— Тогда поехали, а то гаишник уже дважды возле твоей машины проходил, посматривал, куда это хозяин подевался. Ты не жалеешь о том, что решил помочь Григорию?

— Он тебе понравился?

— Тяжело сказать, — задумалась Тамара, — он немного странный. Бывают такие люди. Некоторые их называют правдоискателями, другие — сумасшедшими.

— В чем его странность, Тома?

— Он верит в людей.

— Почему бы и нет?

— Я, наверное, неправильно сказала: не то, чтобы верит безоглядно, этого нет. Себе и другим он цену знает, но он людей любит больше, чем самого себя. А такие люди никогда не бывают до конца счастливы.

— Почему?

— Если ему хуже, чем другим, он воспринимает это как должное.

— А если лучше?

— Если лучше, — задумалась женщина, — он переживает за то, что другие живут хуже его.

— Мы с тобой, по большому счету, такие же, — засмеялся Дорогин, открывая дверцу и помогая Тамаре сесть. Боковым зрением Сергей заметил гаишника, спешащего к их автомобилю.

— Не успеешь, — усмехнулся Дорогин, быстро садясь за руль и запуская двигатель.

Гаишник не добежал до машины буквально пятнадцать метров. Как‑никак машина простояла на том месте, где разрешена лишь остановка, минут восемь, можно было и штраф выписать.

Дорогин сделал вид, что не заметил спешащего к нему гаишника, и плавно тронулся с места.

— Рискуешь, — сказала Тамара.

— Кто ему мешает в свисток дунуть? А раз ленивый, значит, своих денег не получит. Деньги, деньги… — пробормотал Дорогин, — с одной стороны, хорошо их иметь много, а с другой, понимаешь, сколько их не имей, всем помочь не сможешь.

— Ты не думай про это, — сказала Солодкина, — судьба сама свела тебя с Григорием. Наверное, она опекает тебя, когда нужно, подсовывает деньги, когда знает, что ты поможешь, предъявляет тебе из небытия старых друзей.

— Не знаю, может, ты и права.

До этого дни казались Дорогину и Тамаре короткими, наверное, из‑за своего однообразия. Этот же день показался им бесконечным, словно прожили они в нем целую неделю. Сборы в Москву, дорога, студия, трансляция передачи, встреча со Скляровым, вокзал. И вновь дорога. Событий, пожалуй, хватило бы на целых семь дней.

Когда мужчина и женщина оказались дома и сели ужинать, как у них было заведено, не в кухне, а в просторной столовой, Тамара внезапно засмеялась.

— Ты чего?

— Нет, нет, — женщина замахала руками, — так, свое. Но это в самом деле смешно.

Дорогин отложил вилку с ножом и сказал:

— Тамара, объясни, в чем дело?

— Нет, нет, ты неправильно меня поймешь.

— Заинтриговала, так рассказывай.

— Я не хочу, ты обидишься.

- Я когда‑нибудь обижался на тебя? Тамара всерьез принялась вспоминать и наконец ей ничего не осталось, как честно признаться:

— Нет, Сергей, ты на меня не обиделся ни разу. Хотя, честно говоря, поводы для этого я тебе давала.

— Так что же тебя так насмешило?

— Только сейчас я поняла, что не знаю, где ты прячешь деньги.

— Я не говорил тебе об этом?

— Конечно!

— Не может быть!

— Значит, не хотел, чтобы я знала.

— Это какое‑то умопомешательство, — вздохнул Дорогин. — Абсолютно нормально, когда женщина не знает, где в доме лежат молоток и гвозди, но, если она не знает, где лежат деньги, это уже непорядок.

— Ты просто не хотел, чтобы я лишний раз волновалась?

— Пойдем, я тебе покажу.

— Не надо.

— Почему?

— Я же знаю, о чем ты сейчас подумал.

— О чем?

— Ты думаешь: вдруг с тобой что‑нибудь случится, а я так и не узнаю, где лежат деньги.

— Честно, подумал именно об этом.

— Ты прост, Дорогин, как молоток, которым забивают гвозди, и так же надежен.

— И все‑таки я тебе покажу. Мало ли что может случиться?

— Сергей, если я не буду знать, где лежат деньги, это только к лучшему.

— Почему?

— Это лишний стимул тебе оставаться в живых. Попадешь в передрягу и вспомнишь, что отвечаешь не только за самого себя, но и за меня. А значит, сумеешь выкарабкаться.

— Какие передряги? — усмехнулся Дорогин. — Все в прошлом. Теперь, можно сказать, я вышел на пенсию. Не воюю ни с кем.

— Не зарекайся. Лучше ответь мне на один деликатный вопрос.

— Хоть на тысячу.

— Вопросы бывают не только приятные, но и немного странные. Ты зачем придумал для Склярова какую‑то ерунду про газету, про кабельное телевидение? Неужели ты не мог просто сказать, что у тебя есть деньги, много денег, и ты их ему дашь.

— Он бы не взял.

— Нет, взял, — убежденно произнесла Тамара, — потому что сделан из такого же теста, как и ты. Для себя не взял бы, но для внучки — не смог бы ни сам отказаться, ни отказать тебе.

— Я не люблю ставить людей в неловкое положение, особенно если эти люди — мои друзья.

— Мы успели бы смотаться в Клин и обратно, дать ему деньги, и все проблемы решились бы с ходу. Ты же начинаешь выстраивать черт знает какие комбинации, начинаешь врать. Потом все равно правда вылезет наружу, и вот тогда уже станет неудобно и Григорию, и тебе.

— Я не люблю загадывать на будущее.

— А зря. Хотя нет, зря я на тебя наезжаю, — усмехнулась Тамара, — все дело куда проще и прозрачнее, чем казалось с самого начала.

— Расскажи, мне самому интересно.

— Ты хочешь на время уехать из Клина, хочешь побыть один и вместо того, чтобы сказать мне об этом открыто, обрадовавшись случаю, начинаешь обманывать людей, меня, себя. Ты готов заплатить за отъезд и одиночество бешеные деньги, хотя всех‑то дел было сказать: «Тома, я хочу отдохнуть, порыбачить, съездить к другу.» Вот и все, разговор на одну минуту.

— Что сказала бы ты?

— Сказала бы — «поезжай.»

— Это ты сейчас так говоришь, а предложи я, заупрямилась бы, обиделась.

— Это я умею.

— Тамара, ты умная женщина и легко можешь придумать объяснение любому моему поступку. То, что ты сказала сейчас, — правда. Мне хочется уехать, хочется побыть одному.

— Одному — это в смысле без меня? — вставила Тамара.

Дорогин хотел сказать, что она ошибается, что ему и в самом деле необходимо одиночество, но осекся. Ехал‑то он для того, чтобы побыть рядом со Скляровым, значит, об одиночестве речи быть не могло.

— Я прекрасно тебя понимаю, готова простить все, что угодно, лишь бы тебе было хорошо. Но только потом не обижайся, если в моей жизни к твоему приезду что‑нибудь изменится.

— Когда оставляешь женщину одну, никогда не можешь знать, какой найдешь ее даже через один день. Меньше всего мне хотелось бы терять тебя.

— Не знаю, как получится.

Тамара говорила это смеясь, вроде бы не всерьез. Но Дорогин чувствовал, что в ее словах есть правда. Он прекрасно помнил, как у него все начиналось с Солодкиной — так случилось, что они много времени проводили вместе. Он был болен и не мог покинуть дом покойного Рычагова, она вынуждена была за ним присматривать.

«Может, это и не любовь? — подумал мужчина. — Может, мы просто привыкли друг к другу? Общаясь с другими людьми, мы стараемся казаться лучше, чем есть, не делаем многое из того, что хотелось бы. Но, когда с утра до вечера мы находились рядом, поневоле теряли бдительность, расслаблялись, позволяли говорить себе то, о чем в другое время смолчали бы. Кто знает, что такое любовь? — подумал Дорогин. — Все произносят это слово, но каждый подразумевает под ним свое. Это как в книге, прочтешь фразу:"Он увидел свою любимую", и каждый увидит тот образ, который хотелось бы видеть ему. У каждого своя любимая, хоть и называют ее все одним словом.»

— Тебя спасло лишь одно, — продолжая смеяться, сказала Тамара, — ты обещал приехать через неделю, значит, не так уж рвешься расстаться со мной.

— Я даже не подумал об этом. Я так привык быть рядом, и мне кажется, это будет вечно.

— Не обольщайся. Все хорошее, как, впрочем, и плохое, когда‑нибудь кончается. И кончается внезапно.

— Мы же не расстанемся с тобой надолго?

— Не знаю, Я уже разучилась быть одна, и кто его знает, что мне взбредет в голову, когда пойму, что существует не только слово «мы», но и «ты», «я.»

— Не создавай трагедию на ровном месте, — попросил Дорогин.

— Нет, я только предупреждаю тебя.

— Зачем?

- Чтобы потом не удивлялся,

— Ты умеешь держать в напряжении, — улыбнулся Дорогин и ощутил, что уже наелся, хотя и не съел половины того, что съедал обычно. — Пошли, поможешь достать мне деньги.

— Нет, я специально не хочу знать, где они лежат.

— Ты упряма.

— Какая есть.

Дорогин сообразил, настаивать не следует, лучше потом, в другой раз, как бы случайно показать ей одно из тех мест, где спрятаны деньги.

Он вышел из дому. На этот раз небо заволокло тучами, через которые нельзя было увидеть ни одной звезды. Даже луна и та лишь угадывалась по желтоватым отблескам на краях облаков.

Дорогин пробрался в гараж, включил свет и вытащил из‑под металлического верстака глубокий ящик, заваленный грязными болтами, гайками, мотками проволоки, погнутыми гвоздями — теми вещами, которые, конечно же, следовало выбросить. Но их собирают в каждом доме, в каждом гараже. Смотришь, когда‑нибудь и пригодятся!

Веником Дорогин смел пыль, штукатурную крошку с шероховатых некрашеных досок пола и поднял сколоченный щит. Под ним в большом стеклянном цилиндре, накрытом металлической крышкой, под газетой угадывались пачки денег. Дорогин даже не доставал всю емкость. Он снял крышку, отвернул газету и вытянул три–пачки стодолларовых купюр по десять тысяч долларов в каждой. Бросил их в карман куртки и посмотрел в стеклянный цилиндр.

«Меньше их практически не стало, — Дорогин. — Это как банка с вареньем: съел ложку, вроде и меньше, но не заметишь на сколько.Вот и все.»

Он вернул на место деревянный щит, ящик с разношерстными гайками и болтами-

«Наверное, впервые этим деньгам найдется нормальное применение, — решил Дорогин, до этого они приносили мне лишь неприятности и беды.»