Танец жизни. Новая наука о том, как клетка становится человеком

Трисомия

Распространенный пример хромосомной аномалии касается одной из самых маленьких хромосом — 21-й хромосомы, которую дети наследуют в количестве трех копий вместо обычных двух, и поэтому аномалия зовется трисомией-21. Данная хромосома включает примерно 200 генов, а результатом нарушения тонкого равновесия генных продуктов в клетках является синдром Дауна.

В большинстве случаев дополнительная хромосома появляется в процессе аномального клеточного деления при образовании сперматозоидов или яйцеклеток. Иногда аномальное деление происходит после оплодотворения, и пострадавший эмбрион представляет собой мозаику, смесь из нормальных клеток и клеток с дополнительной копией хромосомы. Также бывает ситуация, когда до или во время зачатия кусок одной хромосомы цепляется к другой — процесс, называемый транслокацией.

Но результаты моего теста показали, что плацентарные клетки содержат дополнительную копию второй хромосомы — второй по величине и гораздо более крупной, чем двадцать первая. Эта конкретная хромосома несла в себе 1300 генов, синтезирующих белки.

Лишняя копия такой большой хромосомы означала огромное множество дополнительных генов. Когда такая хромосомная аномалия затрагивала развивающегося ребенка, в зависимости от местоположения и количества аномальных клеток, мог появиться целый спектр нарушений роста и развития. Мы с Дэвидом распечатали все статьи, которые смогли найти, чтобы узнать, может ли вообще ребенок, часть клеток которого имеет подобную трисомию, появиться на свет. Выяснилось, что может, но с серьезными дефектами. Странно, но после этого моя любовь к еще не родившемуся малышу только возросла.

Возможно, выявленная моим тестом аномалия развилась исключительно в плаценте, а значит, мой ребенок имел высокие шансы родиться совершенно здоровым. Раз так, то, видимо, аномалия возникла на очень ранних этапах формирования плаценты, поскольку изрядное количество плацентарных клеток несли одинаковую трисомию. На этот исход я и надеялась, хотя не была уверена.

Согласно альтернативной версии, аномалия возникла в раннем эмбрионе до того, как его клетки решили, во что им превратиться — в плаценту или в собственно эмбрион. Это сулило серьезные проблемы, если только аномальные клетки не были каким-то образом уничтожены. Но могло ли это случиться? Существовала ли такая вещь, как самовосстановление? Тогда наука еще не знала ответа.

Информация о судьбе аномальных клеток в эмбрионах, нормальных по всем остальным параметрам, имела ключевое значение для понимания судьбы эмбрионов, являющихся смесью клеток с нормальным и аномальным количеством хромосом. Считается, что у людей анеуплоидия и описанный мозаицизм ответственны за высокую частоту неудачных беременностей как после обычного зачатия, так и после ЭКО. Однако судьба аномальных клеток развивающегося эмбриона была покрыта мраком тайны.

Неожиданный результат CVS буквально за одну ночь повернул мои исследования в новом, адресованном этой проблеме направлении. Я знала, что данные появятся слишком поздно, чтобы как-то мне помочь, — наука требует времени. Но я цеплялась за надежду, что мое исследование поможет другим парам, оказавшимся в похожей ситуации. В этом случае моя личная драма могла привести хоть к чему-то хорошему.

Как это часто бывает в науке, я начала с гипотезы. К моменту получения моего диагноза моя команда отследила судьбы достаточного количества эмбрионов, чтобы подкинуть мне идею о том, что между клетками эмбриона существует соревнование, где победителями становятся самые плюрипотентные клетки, которые и продолжают развиваться в плод, в то время как менее плюрипотентным достается та часть эмбриона, что превращается в плаценту. Возможно, нечто подобное происходит между нормальными и аномальными клетками, когда аномальные клетки преимущественно занимаются созданием плаценты, а не самого эмбриона, поскольку аномальные клетки могут быть менее плюрипотентными, чем нормальные. Разумеется, это была лишь гипотеза. Я была готова ко всему.

Зачастую обнаруженная наукой реальность гораздо интереснее любого воображения. Исследование покажет, что я ошибалась. Я мыслила в правильном направлении, но действительные подробности оказались иными — неожиданными и потрясающими.

Мозаики и химеры

Поскольку мы, разумеется, не могли проверить мою гипотезу на человеческих эмбрионах, мы использовали мышиные. Чтобы разобраться в воздействии аномальных клеток на мозаичный эмбрион, нам пришлось создать сотни мышиных эмбрионов и исследовать тысячи составляющих их клеток. Это огромное усилие требовало преданных своему делу ученых и соответствующего финансирования.

Пока я собиралась с мыслями, чтобы обдумать, как именно буду проверять эту гипотезу, я провела вслед за CVS еще один тест — амниоцентез, при котором мне опять под ультразвуковым контролем вводили иглу, на этот раз в амниотический мешок, окружавший моего развивающегося ребенка, чтобы взять на анализ небольшое количество прозрачной амниотической жидкости. Амниотическая жидкость, защищающая малыша, содержит фетальные клетки, по которым можно диагностировать хромосомные нарушения. Они не были обнаружены. Мы вздохнули с облегчением. И все же, пока я не взяла на руки своего новорожденного ребенка, я не могла полностью успокоиться.

Еще одна хорошая новость заключалась в том, что у меня теперь было достаточно средств для проведения исследований, помогающих объяснить результаты моих анализов. По итогам собеседования, проведенного в тот день, когда я узнала о своей беременности, фонд Wellcome Trust выдал стипендию для моих старших научных сотрудников. Денег, изначально предназначенных для другого проекта, было достаточно, чтобы немедленно направить их часть на моделирование мозаичных эмбрионов.

Я приступила к поискам нового члена команды, которого можно было вдохновить на эту работу.

По стечению обстоятельств у Хелен Болтон была степень по медицине и заявка на написание докторской диссертации под моим руководством, поданная тем летом. Мы несколько раз встретились, чтобы обсудить проект, и замысел ей понравился. Для поддержки ее обучения мы решили подать в Wellcome Trust заявку на дополнительное финансирование и были польщены ее одобрением, можно было расширять наши исследования.

Работы предстояло очень много. Для начала надо было найти надежный способ (в идеале — не один) создания аномальных клеток. Далее нам требовалось каким-то образом их пометить, чтобы отследить их судьбу, пока они будут развиваться среди нормальных клеток. Создать аномальные клетки оказалось намного труднее, чем изначально казалось. Хелен пробовала нарушить процесс сегрегации хромосом множеством разных способов, и в итоге мы остановились на препарате под названием реверсии, который уже использовали в нашей лаборатории для другого исследования.

Реверсии — это небольшая молекула-ингибитор. Мы хотели подавить с ее помощью ключевой процесс сегрегации хромосом, молекулярную контрольную точку, которая в норме приостанавливает деление клетки пополам (митоз) до тех пор, пока правильное количество ДНК-содержащих хромосом не распределится между двумя дочерними клетками. Реверсии блокирует активность фермента под названием «киназа монополярного веретена 1» (monopolar spindle 1 kinase), обеспечивающего равное распределение хромосом во время деления клетки надвое [1].

Для демонстрации того факта, что реверсии и в самом деле вызывает хромосомные аномалии, мы проанализировали необработанные и обработанные реверсином эмбрионы, пометив три случайно выбранные хромосомы методом флуоресцентной гибридизации, или FISH (fluorescence in situ hybridization). Суть этого метода состоит в добавлении зонда (короткой последовательности ДНК) с флуоресцентной меткой. Когда зонд присоединяется к похожему участку ДНК, тот начинает светиться под люминесцентным микроскопом. Такое «зондирование» показало, что предложенный Хелен реверсии увеличивает в эмбрионах количество хромосомных аномалий.

Эффект обработки реверсином был преходящий, и как только Хелен вымывала препарат, контрольная точка сегрегации восстанавливалась. И это важно, поскольку мы могли ограничить присутствие хромосомных аномалий конкретным «окном» развития эмбриона.

Удостоверившись, что можем создавать аномальные клетки, мы решили узнать, могут ли обработанные реверсином эмбрионы вообще развиваться. Хелен обработала реверсином четырехклеточные эмбрионы и обнаружила, что через четыре дня они создали меньше клеток, чем необработанные эмбрионы. Но, несмотря на это, они по-прежнему сформировали три базовых типа клеточных линий.

Чтобы выяснить, могут ли обработанные реверсином эмбрионы превратиться в мышей, нам надо было подсадить их приемным матерям. Это происходило до того, как мы научились культивировать эмбрионы in vitro. И пока среди нормальных эмбрионов на каждые десять приходилось семь имплантированных, у обработанных реверсином эмбрионов данное соотношение было вдвое меньше. Важно отметить, что ни один обработанный реверсином эмбрион не смог превратиться в жизнеспособную мышь. Эти эксперименты показали, что, когда значительное количество клеток эмбриона имеет хромосомные аномалии, эмбрионы погибают, даже если им удается имплантироваться и какое-то время развиваться.

Теперь мы могли сосредоточиться на главном вопросе: как развивается эмбрион, если только часть его клеток имеет хромосомные аномалии? Чтобы ответить, нам надо было создать мозаичные эмбрионы, у которых аномальные клетки существовали вместе с нормальными, и мы решили провернуть это путем создания химер вроде тех, что делала Каролина (см. главу 5).

Мы не могли создать мозаичный эмбрион, поскольку не могли обработать реверсином лишь несколько клеток в пределах одного эмбриона, чтобы сделать их аномальными, и выбрали альтернативный подход, основанный на создании химер из клеток разных эмбрионов (мозаичный эмбрион развивается из одной оплодотворенной яйцеклетки). Химеры были предпочтительнее мозаичных эмбрионов, потому что позволяли планомерно выяснить, какое количество аномальных клеток нарушает процесс развития. К счастью, подход сработал.

Хелен обработала каждый эмбрион реверсином в момент перехода из двухклеточной стадии в четырехклеточную, а по достижении восьмиклеточной стадии разделила эмбрион на отдельные. Затем она смешала четыре клетки нормального эмбриона с четырьмя клетками обработанного реверсином и получила восьмиклеточный химерный эмбрион.

Чтобы отследить судьбу каждой клетки, нужно было найти маркер. Мы воспользовались линией мышей, созданных моими друзьями из Нью-Йорка, Кэт Хаджантонакис и Джинни Папайоану, с генетическими изменениями, способствующими экспрессии GFP в клеточном ядре [2]. Мы использовали эмбрионы этих мышей для того, чтобы обработанные и необработанные реверсином клетки были разного цвета — только так их можно было отличить. Клетки, экспрессирующие GFP, визуально демонстрировали точное время и место рождения новой клетки, ее последующие деления, а также время и место смерти, если клетка не выживала. Так мы могли нарисовать для каждой клетки целое «фамильное древо».

Мы снимали фильмы о судьбе индивидуальных клеток, как уже делали однажды, когда пытались понять, в какой момент клетки эмбриона склоняются на определенный путь развития (глава 4). Хелен наблюдала прямо на экране, как количество аномальных клеток уменьшалось преимущественно в той части эмбриона, которая генерировала ткани нового организма, то есть в эпибласте. Аномальные клетки умирали в процессе апоптоза — запрограммированной клеточной гибели. Частота апоптоза в той части эмбриона, которой суждено было стать собственно эмбрионом, была более чем в два раза выше среди обработанных реверсином клеток, чем среди контрольных, необработанных.

Эксперимент показал, что аномальные клетки в основном уничтожались в той части эмбриона, которая должна была превратиться в плод. Это подтверждало мою гипотезу о том, что аномальные клетки в этой части эмбриона проигрывают нормальным, хотя я не угадала сам механизм.

Мне даже не верилось. Это был первый намек на то, что мы и впрямь на что-то наткнулись и что эмбрион способен к самовосстановлению точно так же, как и к самоорганизации.

(Когда я еще носила под сердцем Саймона, могло ли случиться так, что клетки с хромосомной аномалией, чьих потомков показал тест CVS, самоликвидировались в той части эмбриона, которая превратилась в Саймона? Но в тот день я поехала забирать Саймона из школы и все ему объяснила, хотя сомневалась, что он поймет. Но тем вечером, пока мы с ним рисовали и танцевали, я уверена, он осознал, что произошло нечто судьбоносное.)

Хотя сердце стучало «да-да», рациональный ум говорил «может быть». Прежде чем делать однозначный вывод, предстояло столько всего исследовать. Например, судя по моему тесту (как и по любому аномальному результату теста CVS), аномальным клеткам удается попасть в трофэктодерму, которая превращается в плаценту. Но почему они не ликвидируются путем апоптоза? Является ли эта часть эмбриона более терпимой к клеткам с хромосомными аномалиями? Как выглядит сигнал, запускающий механизм уничтожения аномальных клеток? Они убивают себя сами или при помощи окружающих нормальных клеток, «выигравших» конкурс на выживание?

По ряду причин, от бытовых до научных, на изучение этих вопросов ушли годы, да и ответить удалось только на некоторые. Например, мы выяснили, что в трофэктодерме аномальные клетки выживают, хотя делятся медленнее. Исследование 1346 индивидуальных клеток показало, что в трофэктодерме апоптоз происходит не так часто (2% клеток), но опять же, частота апоптоза среди аномальных клеток выше (3,3%), чем среди контрольных (0,6%). Аномальные клетки постепенно продолжают делиться, рождая потомство для будущей плаценты, поэтому их можно обнаружить в результате анализа, например, того самого теста CVS, который я проходила. Мы предполагаем, что у человеческих эмбрионов происходит то же самое.

Эти эксперименты показали, что та часть эмбриона, которая развивается в собственно эмбрион, а затем — в мышонка, может самостоятельно избавляться от клеток с аномальным набором хромосом. Эмбрион оказался способен как к самоорганизации, так и к самовосстановлению. Это был существенный результат. Однако важно подчеркнуть, что не все аномальные клетки были уничтожены. Происходит ли это позже? Продолжается ли подобная самокоррекция после имплантации? Мы не могли тогда выяснить, поскольку еще не умели культивировать эмбрионы после стадии имплантации. Этот оставшийся вопрос только сильнее мотивировал меня на то, чтобы придумать способ выращивания эмбриона после имплантации в культуре.

Работа была не закончена. Оставался центральный вопрос о том, могут ли уцелевшие в мозаичном эмбрионе нормальные клетки компенсировать уничтоженные аномальные. И самое главное: если могут, то какое количество нормальных клеток должно присутствовать в мозаичном эмбрионе, чтобы обеспечить его восстановление?

В поисках ответа мы решили создать мозаичные химерные эмбрионы, у которых соотношение контрольных (нормальных) клеток к обработанным реверсином (аномальным) клеткам составляло 1:1 или 1:3, а затем подсадить их приемным самкам. Вскоре после имплантации Хелен их извлекла. Поразительно, но все мозаичные эмбрионы 1:1 выглядели такими же нормальными, как контрольные, указывая на то, что, если в эмбрионе остается лишь половина нормальных клеток, их по-прежнему достаточно для развития и восстановления. Как и следовало ожидать, среди мозаичных эмбрионов 1:3 было гораздо меньше жизнеспособных, хотя кое-кто все-таки спасся, несмотря на то, что на 75% состоял из аномальных клеток.

Полученные данные позволяли предположить, что смертельного эффекта аномального количества хромосом можно избежать, если в эмбрионе достаточно нормальных клеток.

Но мы ничего не могли допустить просто так. Для абсолютной уверенности Хелен еще раз создала мозаичные эмбрионы, но в этот раз позволила им развиваться в приемных самках на всех стадиях беременности. Из тринадцати мышей у семи не осталось ни одной клетки, обработанной реверсином. Все мышата выжили и не имели признаков нарушенного здоровья.

Насколько известно, это был первый случай, когда кто-то продемонстрировал прогрессивное уменьшение количества анеуплоидных клеток в эмбрионе млекопитающего и доказал, что это происходит с помощью разных механизмов, в зависимости от клеточной линии.

Можно было заключить, что мозаичные эмбрионы, вероятно, выживают при условии наличия достаточной доли клеток с нормальным набором хромосом. Удивительно, но после уничтожения аномальных клеток их заменяют нормальные, тем самым восстанавливая эмбрион. Однако в той части эмбриона, которая превращается в плаценту, присутствие аномальных клеток допустимо — они просто медленнее делятся. Я всегда надеялась, что существует нечто подобное, и так захватывающе было обнаружить веские доказательства своей догадки. Но опять-таки должна подчеркнуть, что результаты были получены на мышах, а когда дело касается клиники, то здесь необходимо провести больше исследований, чтобы посмотреть, применимо ли то же самое к человеческим эмбрионам. Тем не менее в главе 10 мы обсудим недавно полученные доказательства того, что некоторые мозаичные эмбрионы действительно могут развиваться в здоровых новорожденных.

Вечная проблема публикации

Хелен успешно защитила диссертацию по результатам исследований мозаичных эмбрионов и покинула лабораторию для продолжения своей медицинской карьеры раньше, чем у нас получилось превратить ее исследования в статью в научном журнале. Эта конкретная статья была важна для меня не только в плане научных достижений, но и как помощь в понимании результатов теста CVS, которая могла пригодиться другим парам, столкнувшимся с похожей дилеммой.

Однако первую представленную нами рукопись отклонили. Рецензенты попросили нас провести как можно больше дополнительных исследований. К тому времени в моей команде появился еще один аспирант, Сара Грэхем, которая только что закончила свою диссертацию и заняла должность постдока, финансируемую моей стипендией от Wellcome Trust. Сара оказалась внимательным и талантливым эмбриологом и проделала огромную работу для завершения нашего проекта.

Мне также посчастливилось воспользоваться усилиями других великолепных ученых с подходящим набором навыков. Чтобы узнать подробнее, каким образом реверсии вызывает аберрации ДНК, мы обратились к Тьерри Воэту и его команде, изучавшим генетические модификации в Центре Сенгера и разрабатывавшим способы изучения генетических изменений отдельных человеческих клеток. С помощью Тьерри мы смогли применить метод секвенирования ДНК одиночной клетки и, проанализировав изменения ДНКв клетках из обработанных и необработанных эмбрионов, продемонстрировать, что реверсии действительно вызывает хромосомные аномалии. Метод подтвердил, что обработка реверсином провоцирует высокий уровень анеуплоидии.

Наука зиждется на скептицизме. Один из рецензентов попросил нас придумать альтернативный способ нарушения хромосомного набора и повторить эксперименты с использованием этого нового метода. Это было чересчур и означало, что пройдет еще один год, прежде чем мы сможем опубликовать наши результаты и познакомить с ними других людей. Но когда рецензент говорит вам что-то сделать, вы либо подчиняетесь, либо ваша статья не будет опубликована.

Этот второй метод, использованный Сарой для создания хромосомных аномалий в клетках, основывался на так называемой малой интерферирующей РНК, которую я и моя первая коллега постдок Флоренс Вини применяли в конце 1990-х для включения и выключения генов в определенное время и в определенном месте в мышиных яйцеклетках и эмбрионах [3]. С помощью РНК-интерференции (сокращенно RNAi) можно было целенаправленно снизить уровень экспрессии гена, ответственного за синтез еще одного белка, митотического дефицитного блокатора-2, который задействован в контрольной точке сборки веретена и английское название которого mitotic arrest deficient-2 имеет броскую аббревиатуру MAD2[18]. Сара провела все эти эксперименты — и вновь после того, как генетический «ключ» был задействован в клеточном «двигателе», на выходе получился тот же результат, хотя воздействие было более тонким, чем при обработке реверсином.

После второй изматывающей серии экспериментов Сара написала статью, которая наконец-то была опубликована в марте 2016 года в журнале Nature Communications [4]. К тому времени Саймону было девять лет. В общей сложности прошло десять лет с того момента, когда я получила аномальные результаты теста, до момента, когда мы смогли поделиться исследованиями мышиных эмбрионов, которые помогли мне разобраться в причинах своих плохих анализов.

Как делается наука

Если коротко, драма научного открытия разыгрывается в трех действиях. Действие первое зависит от новой идеи, придумывания способа ее проверки и, что не менее важно, наличия источника финансирования и подходящих сотрудников. Действие второе включает проведение эксперимента, подтверждающего или опровергающего идею, — чаще всего и то и другое. Действие третье — это подготовка статьи с описанием эксперимента и передача ее в журнал для того, чтобы опубликовать открытие и внести вклад в общую копилку знаний, а также, в зависимости от мнения коллег, повысить их уровень.

Обычно каждое из трех действий требует одинаковых усилий и времени. Зачастую приходится повторять эксперименты снова и снова, чтобы убедиться в полученном результате и глубже понять увиденное.

Успех в науке требует жертв. Для моей команды это означало долгие часы за проведением экспериментов и напряженных дискуссий со мной и друг с другом, чтобы понять смысл полученных результатов. Лично для меня это означало пожертвовать общением с семьей и друзьями и не заниматься другими любимыми делами вроде похода в кино или на художественную выставку. И хотя завершение долгого пути само по себе является наградой, мы обязательно отмечали важное открытие шампанским. В случае исследования мозаичных эмбрионов мы праздновали свои успехи не единожды. Первую вечеринку мы закатили в лаборатории — Сара оказалась не только превосходным ученым, но и кулинаром, и испекла свой особенный торт с фундуком. Вторая вечеринка с Дэвидом и друзьями состоялась у меня дома. Мы танцевали под живую музыку в исполнении группы, которая каким-то образом уместилась в нашем маленьком саду.

Между тем наше исследование породило новые вопросы. В каких случаях аномальные клетки отбраковываются, а в каких — нет? Запускается ли самоубийство какой-то определенной клеточной аномалией? Участвуют ли в этом нормальные клетки? Возможно, в начале жизни эмбриона есть критические периоды, во время которых можно исправить ошибки? Можно ли обнаружить эти контрольные точки и лежащие в их основе механизмы? Используют ли эмбрионы апоптоз после имплантации в матке, чтобы очистить себя от оставшихся аномальных клеток? Когда мы проводили эти эксперименты, для отслеживания судьбы клеток мы могли выращивать эмбрионы только до стадии имплантации. На момент написания этой главы мы пытаемся ответить на некоторые из перечисленных вопросов с помощью более продолжительного культивирования эмбрионов при участии моей нынешней аспирантки Шрути Синглы.

Саймон

Научное исследование вынашивается гораздо дольше, чем любое человеческое дитя. Задолго до того, как эксперименты в моей лаборатории выявили замечательные механизмы самовосстановления эмбриона, устраняющие клетки с хромосомными аномалиями, а также задолго до публикации результатов наших экспериментов с мышами я родила Саймона в больнице Рози в Кембридже. Вновь, как и в случае с Наташей, центр моего эмоционального притяжения был смещен. Ребенок на какое-то время переворачивает жизнь с ног на голову.

К тому времени мы с Дэвидом решили переехать из Грейт-Гренсдена в Кембридж, чтобы не тратить время на дорогу в Наташину школу и обратно в час пик. Последние недели беременности я по полной программе готовилась к переезду, бесконечно упаковывая вещи, совершая звонки и строя планы.

За месяц до родов сделка по продаже нашего прежнего дома провалилась. Однако владелец нового дома сжалился над нами и, несмотря на отсутствие в тот момент денег на оплату, мы заселились в январе, прямо перед моими родами.

Во избежание возможных рисков я решила сделать кесарево сечение. К счастью, я не ошиблась. Принимавший у меня роды врач, Гордон Смит (который позже по чистой случайности станет наблюдающим врачом Хелен Болтон), продемонстрировал нам во время кесарева сечения не один, а целых два узла на пуповине, соединявшей меня с сыном. Если бы я выбрала естественные роды, неизвестно, чем бы это закончилось.

Перед завершением операции ребенка передали мне на руки. Мне не верилось, что этот маленький человечек был моим навсегда. Он был идеальный. Я получила то, за что сражалась долгие месяцы. Несмотря на полученные ранее успокаивающие результаты амниоцентеза, я испытала огромное облегчение, увидев, что мой малыш абсолютно нормальный. Меня охватила такая эйфория, что я согласилась поговорить с дозвонившимся ко мне в больницу журналистом, который интересовался... нет, не Саймоном (о нем знали только друзья и близкие), а нашей статьей о судьбе клеток четырехклеточного эмбриона, которая была опубликована в тот самый день в Nature [5]. Самой не верится, что я тогда ответила на звонок.

В больнице я провела всего одну ночь, в окружении цветов и с новорожденным в люльке рядом с моей кроватью. На следующее утро мне не терпелось забрать его в наш новый дом, к Дэвиду, Наташе и моей маме, которая прилетела по такому случаю из Варшавы. Дома мама сфотографировала меня, держащую кормящегося малыша в одной руке и журнал с нашей статьей — в другой. Теперь я могла наслаждаться одним из счастливейших моментов в моей жизни.

Столько всего предстояло сделать! Надо было купить куклу Наташе, настаивавшей на собственном ребенке. И выбрать имя для нового члена семьи. У нас был целый список, но в итоге мы решили назвать его Саймоном в честь нашего друга, историка Саймона Шамы, мужа Джинни Папайоану, одной из моих ближайших подруг.

Я познакомилась с Саймоном в 2003 году во время поездки в Нью-Йорк, когда мы с Джинни отправились на выставку After Matisse / Picasso («После Матисса / Пикассо») в Музей современного искусства, и Саймон был с ней за компанию. До того дня я не знала, какой он замечательный человек и к тому же знаменитый, являющийся, помимо прочего, автором сценария и ведущим таких документальных сериалов, как A History of Britain («История Британии») и моего любимого Power of Art («Сила искусства»), в котором он описал драматическую историю создания восьми шедевров. Я не верю в магию, но, как выяснилось, имя я выбрала идеальное — мой Саймон тоже очень творческий.

Пока я пишу эти строки, мы все еще живем в Ньюнхэме, и сегодня мой Саймон празднует двенадцатый день рождения. Он чудесный ребенок, и я очень счастлива, что он есть в моей жизни. Он добавил в нее юмор и веселье, свое искусство и, самое главное, всепоглощающий энтузиазм. Он обогатил мою личность во многих отношениях.

Разумеется, я по-прежнему не могу воссоздать все, что происходило внутри меня в течение долгих месяцев до его рождения, но я думаю, что насторожившие меня результаты теста CVS могли быть обусловлены двумя причинами.

Вероятнее всего, тест обнаружил те клетки с хромосомными аномалиями, которые имелись исключительно в плаценте и не затронули Саймона. Вторую причину подсказывает один из моих экспериментов с мышиными химерами: Саймон мог начинать как мозаичный эмбрион, в основном нормальный, но содержащий несколько аномальных клеток. Проведенное вместе с Хелен исследование показало, что, если эмбрион хотя бы наполовину состоит из нормальных клеток, этого достаточно, чтобы исправить проблему и обеспечить нормальное развитие.

В тот счастливый год, когда родился Саймон, наша научная деятельность повернула в новом направлении. Мы опирались на те навыки, которые моя команда оттачивала годами, маркируя, отслеживая и собирая вместе индивидуальные клетки для создания нового вида живого существа: вместо яйцеклеток и сперматозоидов мы использовали разные типы стволовых клеток, чтобы сделать в лабораторных условиях эмбрионоподобную структуру.