Танец падающих звезд

Вторая ночь

Она представляла себе диван, пыль и холод и не могла заснуть. Эмилиано вторую ночь проводил в мастерской. А она в удобной кровати, в огромном доме, в окружении бесполезных и прекрасных вещей думала о том, что есть что-то в корне неправильное в этом мире. Что-то, что проводит границу между тем, кто нежится в кровати с балдахином, и тем, кто спит на диване, найденном на свалке. Ей казалось, что по какой-то таинственной причине она наделена властью стереть эту границу.

Ей захотелось пить. Назойливая жажда не давала думать и не хотела ждать. Эмма встала с кровати и пересекла темный коридор за дверью своей комнаты. Добравшись до кухни, она обнаружила, что в доме Килдэр не одна она страдает бессонницей. Ее мать еще не ложилась. Странно, Эмме и раньше доводилось просыпаться от жажды среди ночи, но она никогда никого не заставала на кухне. Мать сидела спиной и не замечала ее присутствия. Казалось, она с большим увлечением изучает страницу какого-то сайта на своем белом ноутбуке. Эмма вытянулась вперед, чтобы получше рассмотреть сайт. И увидела формуляр на английском языке. Имя, фамилия, возраст, место жительства… В правом верхнем углу бланка — забавный логотип. Какой-то странный рисунок. Нет, не рисунок. Это китайские иероглифы. И ниже перевод: Пекинский университет. Мать вписала в первую пустую клетку имя Эммы.

— Что ты делаешь? — спросила обладательница имени, выходя из укрытия.

— Эмма! — подскочила на стуле Марта Килдэр. — Как ты меня напугала! Ты почему до сих пор не спишь?

— Я задала тебе вопрос, мама. Что это?

— Твое будущее, — ответила синьора Килдэр, не поведя бровью.

— Ты записываешь меня на эти дурацкие курсы китайского языка?!

— Я подумала, тебе будет интересно получить более подробную информацию. Вот и все.

— Разреши, пожалуйста, мне самой думать о моем будущем. И еще разреши заметить, что мне все это совершенно не интересно.

— Darling, почему ты такая категоричная?

Когда мать начинала использовать в речи трудные слова, у Эммы возникало непреодолимое желание отвечать ей грубо и вульгарно:

— Что, на хрен, значит «категоричная»?

Губы матери вытянулись в узкую линию.

— Кто научил тебя таким словам?

— Я самоучка.

Это было уж слишком.

— Все, хватит, — решительно сказала синьора Килдэр. — Сядь, мне надо с тобой поговорить.

— Мне тоже надо с тобой поговорить.

Марта согласилась, но на своих условиях:

— Хорошо. Я тебя слушаю. Сядь.

Эмма села.

— Один мой друг спит на диване в мастерской, в месте, где нельзя ночевать. А у нас такой огромный дом. Я подумала, может, мы пригласим его к нам ненадолго…

Узкая линия превратилась в участливую складку. Но Эмма не заметила разницы.

— Ты всегда была такой щедрой.

Вступление Эмме не понравилось. Эта сочувственная реакция сулила фонтан трудных слов. Трудных и пустых.

— И такой доверчивой. Это бесценный дар. Это наследство, которое ты получила от своей семьи. Великодушие благородных предков.

Так, начинается.

— Но следует проводить границу между теми, кто нуждается в нашей помощи, и теми, кто должен научиться достигать определенных целей собственными силами.

— Так ты считаешь, что крыша над головой — это цель? Ты считаешь, что молодой человек, не достигший совершеннолетия, должен прилагать усилия, чтобы заслужить себе место для ночлега? По-твоему, спать дома — это не его законное право? По-твоему, это каприз, вроде новой кухни или массажа?

— Мы сейчас говорим о молодом человеке, который разъезжает на мотоцикле за десять тысяч евро?

В яблочко. Эмма почувствовала, как все слова, которые она хотела сказать, сжались в один глухой гул. Полный гнева. И ядовитый, как рокот мотоцикла Эмилиано.

— А, так вот в чем проблема! Тебе не нравятся мои новые друзья, и ты ищешь способ упрятать меня подальше от них.

— Послушай меня, Эмма…

Она перестала называть дочь «darling» и взяла ее за руку:

— Я рада, что у тебя появились друзья в этом новом городе, но ты еще так молода, и жизнь готовит для тебя еще так много сюрпризов. Это всего лишь три месяца. Они пролетят незаметно. Ты вернешься из Китая с большим запасом новых впечатлений. И с лучшими перспективами.

Эмма не хотела уезжать из Рима даже на день. Три месяца — это вечность.

— И потом, вполне возможно, что там ты тоже встретишь новых друзей. В этот колледж съезжаются ребята со всего мира. Они, как и ты, много путешествовали.

Марта развернула к Эмме компьютер и показала фотографию ребят разного цвета кожи в одинаковых темно-красных футболках, одинаково улыбавшихся навстречу радужному будущему. За их плечами ликовали лилии и пагоды в обрамлении идеально подстриженных английских газонов.

— Я не такая, как они.

Мать натянула на лицо наивное и искренне удивленное выражение:

— Почему? А мне кажется, ты бы хорошо смотрелась на этой фотографии.

Эмму охватило страстное желание взять ноутбук и разбить его о полку, на которой были расставлены фарфоровые статуэтки.

— Не знаю, заметила ли ты, но мне совсем не хорошо. Мне нехорошо от мысли поехать Китай. Мне нехорошо от перспективы вернуться через три месяца и пойти в американскую школу. Мне хорошо только с моими друзьями. Но тебе на это наплевать.

Эмма дрожала от злости.

— Я тебя понимаю, мы слишком часто вынуждали тебя менять города и школы, вполне нормально, что у тебя бывают моменты слабости. И в такие моменты очень важно, чтобы с тобой рядом был нужный тебе человек. Тот, кто тебя любит и знает, как тебе помочь.

И снова эта ненавистная сочувственная складка у губ.

— Мне кажется, сейчас ты не способна думать о своем будущем. Но не беспокойся. Я все сделаю сама.

Именно это и беспокоило Эмму больше всего.

— Мама, я только хочу, чтобы ты поняла, что я наконец нашла настоящих друзей. И я не хочу никуда уезжать даже на три месяца.

— Я все прекрасно понимаю. Мне тоже случалось покидать города, которые я любила.

— И что ты делала? Покупала себе новую кухню? Шла в спа-салон?

Эмма не стала дожидаться ответа. Она повернулась к матери спиной и отправилась в свою комнату прятать разочарование в темноте и слезы в подушке.

Шоколадное пирожное с начинкой из горького шоколада. Пирог с шоколадом и грушей. Шоколадные конфеты с черничным сиропом внутри. И три разоренных круглых блюдца в центре стола. Ансельмо рассматривал растерзанные следы темного крема на розовом фарфоре и размазанные остатки шоколада на губах Греты. И был счастлив. Она тоже казалась приободрившейся. Он мысленно сделал для себя запись на будущее: не стоит недооценивать эффект, который на эту девушку производит шоколад.

— Теперь мне намного лучше, — подтвердила его мысли Грета. — Просто чудо, что это место оказалось открыто в такой час.

Она задумалась над тем, что сказала, и рассмеялась.

— Что такое? — весело спросил Ансельмо.

— Ты ангел, вот что такое.

— А, да. Я забыл.

Они рассмеялись еще громче.

— Мы закрываемся, — объявила официантка, принеся счет.

Они только теперь заметили, что в кондитерской кроме них никого нет.

— Да, мы уходим.

Они встали из-за стола и подошли к кассе. Грета вынула из конверта немного денег и передала их Ансельмо.

— Куда же мы пойдем? — спросила она.

Через несколько секунд они снова останутся на улице. И это будет вторая ночь под открытым небом.

— Двадцать евро, — сказал кассир.

Ансельмо не ответил. Он не сводил глаз с рекламного листка на стойке. Розовые буквы на голубом фоне. Красивый шрифт: Bed&Breakfast «Пульчинелла».[4] Любимец неаполитанцев спал на ложе из звезд в костюме и маске. Ансельмо отдал кассиру деньги и взял листок:

— Сюда.

— Вот видишь: ты — ангел!

Взявшись за руки, они пересекли пару слабо освещенных улиц и остановились перед дверью, над которой висела черная маска. Им открыла довольно бодрая, несмотря на поздний час, девушка и вручила ключ от маленького, чистого и недорогого номера.

Они смотрели на единственную кровать в смущении, какого никогда в своей жизни не испытывали.

— Пожалуй… мне надо принять душ, — выкрутился Ансельмо.

— Да, мне тоже.

— Тогда иди ты.

— Нет, если хочешь, иди ты.

— Не переживай, я не тороплюсь…

Они говорили, не поднимая друг на друга глаз. И краснели при каждом слове.

— Хорошо, я пошла, — решилась Грета.

Когда дверь в ванную закрылась, Ансельмо услышал глухой удар. Что-то упало на пол. Потом снова такой же звук. Ботинки. Тишина. Неожиданный грохот воды. Скрип двери. Снова шум воды, но уже тише. Ансельмо лег на спину и посмотрел в потолок. Навстречу его дыханию медленно поднимался аромат мыла.

Дверь открылась, и Грета вышла из ванной, окутанная белым паром. Длинная черная майка, зачесанные назад волосы, розовые от горячей воды щеки, глаза, блестящие, как роса на листьях.

— Я все. Теперь твоя очередь.

Ванная была еще мокрой. На полу валялись ботинки Греты. Ансельмо быстро умылся и вдруг вспомнил, что у него нет пижамы. Единственный выход — футболка и боксеры. К счастью, когда он вернулся в комнату, Грета уже погасила свет. Она плыла в тишине, укутавшись в простыню и прислушиваясь к тому, как он скользнул на кровать с ней рядом. Их дыхание зазвучало в унисон, и ночь дышала вместе с ними.

Ансельмо вдруг показалось, что из темноты к нему летит рой красных бабочек. Ярких, словно палящее солнце в сердце ночи. Он остановил их одним вдохом и четырьмя словами, одним из которых было ее имя:

— Я люблю тебя, Грета.

Ночь хотела спрятать их в своих объятиях от всего мира.