Танец падающих звезд

Поцелуй меня

Все! Кажется, я закончила.

Эмма сняла грязные перчатки и с легким чувством бросила их в мусорную корзину. Следуя указаниям Гвидо, она наконец привела в порядок свой голландский велосипед. Мастер склонился над рамой и внимательно изучил ее работу.

— Да, ты закончила, — подтвердил он с улыбкой. — Потом повернулся к Эмме: — Ты довольна?

— Мне доводилось делать и более приятные вещи, — пошутила рыжая.

Гвидо не ответил, продолжая улыбаться.

— Можно мне на нем прокатиться?

— Не можно, а нужно.

Эмма села на велосипед и проехала пару метров по мастерской.

— Не здесь, на улице! — подбодрил Шагалыч.

Эмма повернула к выходу. Ее проводили радостные взгляды друзей. Она доехала до конца бульвара, забрала вправо, сделала еще пару метров и резко затормозила. Отлично. Тормоза сработали безотказно. Она бы никогда не призналась в этом, тем более при Гвидо, но мысль о том, что она отреставрировала этот велосипед собственными руками, наполняла ее незнакомым прежде чувством удовлетворения. Она была не просто довольна. Это новое чувство было намного более глубоким.

Она повернула руль, собираясь отправиться назад, но вдруг услышала за спиной грохот мотоцикла. Эмилиано! Он вернулся. Как и обещал. Эмма прислушалась к волне чистой радости, поднимавшейся откуда-то издалека внутри ее. Он поравнялся с ней, притормаживая, и обогнал, чтобы припарковаться чуть поодаль. Поставил мотоцикл и пошел ей навстречу.

— Справилась? — спросил Эмилиано, с восхищением оглядывая ее тонкий силуэт на велосипеде. На Эмме было красно-коралловое платье. Она была похожа на только что распустившийся розовый бутон. Эмма заметила его восхищенный взгляд и осмелела:

— Справилась. Теперь твоя очередь.

— Я тебя удивлю.

Он уже это сделал, вернувшись в мастерскую. Эмма убрала за ухо прядь красных волос, наградив юношу кокетливым взглядом.

— Посмотрим, — сказала она и подмигнула. Потом надавила на педали и покатила к мастерской, шурша коралловыми лепестками.

Эмилиано шел за ней следом, медленно отмеряя шаги.

— Добрый вечер, — поздоровался он, едва переступив порог.

На улице уже вечерело. Гвидо только теперь это заметил.

— Добрый вечер, — ответил он.

Шагалыч и Лючия подняли в приветственном жесте черные от масла руки.

— Можешь выбрать какой-нибудь из этих, — сразу перешел к делу Гвидо, опустив принятые в подобных случаях церемонии.

Эмилиано мысленно поблагодарил его за это и спокойно подошел к велосипедам, выстроившимся вдоль стены мастерской. Он отбраковал первые, даже не взглянув на них толком, потом остановился и потянул один, почему-то понравившийся ему в двухколесной толпе. Склонившись над велосипедом и внимательно изучив сцепление и тормоза, юноша сделал недовольное лицо и продолжил поиски. Не произнеся ни слова, он повторил то же самое еще пару раз, но так и не нашел того, что искал. Гвидо наблюдал за ним с любопытством. Он не ожидал, что задира-мотоциклист потратит столько времени на выбор велосипеда. У мастера было ощущение, что главаря местных хулиганов привел в его мастерскую интерес, весьма далекий от механики. Но Эмилиано, казалось, по-настоящему увлекся поиском транспортного средства. Он осматривал один велосипед за другим и почти добрался до конца мастерской, когда наконец остановился перед изрядно потрепанным маунтинбайком. На педалях застыла вековечная грязь, заднее колесо было заметно смещено с оси. Эмилиано вывел велосипед из ряда у стены и изучил коробку передач. Потом переключился на колеса и искривленную раму.

— Он побывал в аварии, — сказал мотоциклист, обращаясь к Гвидо.

Мастер скрестил руки на груди и кивнул:

— Много лет назад.

— Почему за столько лет никто не догадался его починить?

Гвидо не ответил. Он молча смотрел то на велосипед, то на юношу, словно онемев от такой странной, неожиданной комбинации.

— Ну, вот ты догадался, — наконец ответил мастер.

Эмилиано сжал руки на руле. Хороший захват. Большие ручки, почти как на его мотоцикле.

— Хочу этот, — решительно сказал он и понес велосипед к раме из труб и болтов, на которой он накануне видел велосипед, готовившийся к ремонту. Закрепив перекладину, юноша повернулся к Гвидо:

— Я разберу его, хорошо?

— Хорошо.

Эмилиано направился к стене, на которой висели инструменты, и, не задумываясь, взял английский ключ, выбрав его из множества других. Он казался очень уверенным.

— Ты знаешь, что надо делать? — спросил Гвидо.

— Да.

Мастер повернулся к нему спиной и стал возиться с запчастями, которые нужно было разложить по коробкам на полках.

— Если тебе понадобится помощь, обращайся. Я рядом.

Эмилиано помощь была не нужна. Во всяком случае, ему точно не нужна была помощь Гвидо. Провести вечер с суровым бородачом было бы непростительной ошибкой. У юноши были другие планы. Он посмотрел на Эмму и сделал ей знак рукой. Эмма подошла ближе.

— Не хочешь мне помочь?

— Хочу, — ответила рыжая, не думая ни секунды, — но сначала я должна надеть перчатки, — опомнившись, добавила она кокетливо, просто из желания поставить хоть какое-то свое условие.

— Посмотри на этих двух, — зашептала Лючия, когда Эмма удалилась на приличное расстояние.

Шагалыч кивнул.

— Как думаешь, мы не должны оставить их одних?

— Зачем?

— Ну не знаю, может, им надо поговорить наедине.

Художник не очень понимал, что имела в виду Лючия: в его разумении разговоры наедине и ремонт велосипеда в пыльной мастерской никак не сочетались друг с другом. Он уже давно об этом думал — о разговоре наедине с Лючией. Но ему все не представлялся подходящий момент. И тут он вдруг понял, что судьба дает ему шанс.

— Ты права! Как я сам не догадался?! Может, пойдем выпьем капучино? — предложил он самым непринужденным тоном, на какой был способен.

— В такое время?! Тогда уж лучше чай…

Лючия попалась в расставленные сети.

— Правильно! Чай намного лучше. Идем?

— Да! — чирикнула Лючия, беря его за руку, как друга в детском саду.

Она сказала «да». Они идут пить чай. Вместе. Одни. На закате. Шагалыч почувствовал, как все слова растаяли у него во рту и осталось одно непреодолимое желание поднять ее на руки и закружить, как бумажного змея.

— Мы идем пить чай, — объявила присутствующим Лючия, — но мы скоро вернемся!

Нет, не скоро! Мы вернемся не скоро, а может, мы вообще никогда не вернемся. Сожмем в руках бумажного змея и улетим подальше отсюда. Всем пока.

— Пока, — повторил Шагалыч вслух, утаив остальные свои мысли, и пошел вслед за Лючией.

Когда они оказались на улице, она обвила свою руку вокруг его локтя:

— Пойдем под ручку?

Пойдем под ручку. Сделаем все, что ты захочешь.

— Давай. Что я должен делать?

— Ничего. Просто иди со мной под ручку, и все.

И она еще сильнее сжала пальцы на его руке.

— Ай-ай-ай, — застонал художник.

— Что такое?

— Прости, у меня тут синяк после прыжка ягуара.

— Прости! Я не хотела!

— Ничего страшного.

— Где болит? Покажи мне.

Она остановилась посреди улицы и стала заворачивать рукав его футболки, пока не добралась до плеча. Шагалыч чувствовал ее пальцы на своих руках и думал о том, что жизнь прекрасна, тротуар великолепен, а футболки с длинными рукавами — лучшее изобретение человечества.

— Здесь? — спросила Лючия, показывая на синяк чуть выше запястья.

— Ой, да.

Откровенно говоря, больно не было, но ему нравился этот заботливый взгляд и прикосновение ее бархатных пальцев.

Лючия поцеловала его синяк и улыбнулась:

— Где еще?

Поцелуй был нежнее пальцев. Шагалычу захотелось еще:

— Здесь.

Лючия прикоснулась губами к месту, куда указывал его палец. Чуть повыше, у локтя.

— Все?

Нет, не все. Ему хотелось еще тысячи поцелуев. Он молча ткнул пальцем в предплечье и почувствовал ее волосы так близко у своего лица, что ему показалось, что он сейчас сгорит в ее черных кудрях.

— А теперь?

— А теперь поцелуй меня.

Он скользнул руками в ее волосы, провел пальцами по шее, притянул к себе ее лицо и поцеловал в губы. Лючия почувствовала, как ее руки сплетаются с его руками и аромат всех чайных листьев всего мира растворяется во рту.

— Хорошая работа, — похвалил Гвидо, любуясь велосипедом, все еще прикрепленным к станине из труб.

Эмилиано поблагодарил с плохо скрываемым удовлетворением.

— У тебя еще одна часть, потом мне пора закрывать.

— Часть?

— Ну да, последняя часть Девятой симфонии Бетховена, — пояснил Гвидо, кивая головой на свое радио. — Вот, она уже начинается, «Гимн радости».

По его веломастерской плотными сверкающими рядами зашагал хор эйфорических голосов: басы, теноры и сопрано, одетые в золоченые саваны гармоний, украшали собой воздух под удары напористых нот. Пение росло и ширилось, и казалось, что пыльные стены вокруг, поверженные музыкой, рушатся подобно стенам Иерихона, только на сей раз от радости.

— Да почувствует весь мир этот поцелуй! — прошептал Гвидо вслед последней строфе.

Эмма услышала его и улыбнулась. Красивые слова. Очень красивые. Гвидо не заметил ее улыбки, поглощенный финальным триумфом симфонии. Но ее заметил Эмилиано, который уже несколько минут следил за меняющимся выражением Эмминого лица. Когда симфония закончилась, он увидел маленькую грустную складку у бледных губ.

— Мне надо идти, — сказала Эмма, — я вызову такси.

— Я могу проводить тебя, если хочешь, — шепнул ей Эмилиано.

Она хотела. Но Гвидо не должен был ничего знать. Никто не должен был ничего знать. Эмма положила телефон в карман и объявила об изменениях в программе:

— Впрочем, пожалуй, я сначала немного прогуляюсь. На улице такой приятный ветер.

Пять минут спустя она услышала за спиной приближающийся мотоцикл Эмилиано. Она села сзади, и они поехали дальше вместе под грохот мотора. Но Эмма слышала только «Гимн радости» Бетховена, он все еще звучал в окружавшем их воздухе как никому не видимый пузырь счастья.

— Мы приехали? — спросил Эмилиано, остановив мотоцикл у подъезда ее дома.

— Приехали, — ответила Эмма, глядя на кариатиды,[3] поддерживающие барочный архитрав.

— Тут очень красиво.

Она кивнула, не очень уверенно, и нехотя спустилась с мотоцикла на землю. Эмилиано тоже слез с седла и снял шлем.

— Спасибо, что подбросил меня, — сказала Эмма, улыбаясь в ответ на его улыбку.

— Тебе спасибо. Мне было приятно.

Это был не просто обмен любезностями. Слово «приятно» точно передавало выражение его глаз в узкой щелке прищуренных век.

— Я пойду… — сказала она, направляясь к двери.

Он взял ее за руку и медленно притянул к себе, как партнершу в танце. Потом обнял, и она всей кожей почувствовала его дыхание. Эмма не оказывала ни малейшего сопротивления, следя за тем, как медленно приближается его лицо. Когда их губы почти коснулись друг друга, Эмилиано сказал:

— Попроси меня…

Эмма послушалась:

— Поцелуй меня.

Он поцеловал ее. Потом вновь стал пристально смотреть в ее лицо из темной тени своих глаз.

— Еще.

— Поцелуй…

Он окунул руки в ее рыжие волосы и исполнил просьбу.

Встреча с домработницей Килдэр была воистину судьбоносной. У матери Эммы был четкий критерий отбора прислуги. Тот же самый, которым она пользовалась при выборе домов в странствиях по миру: безупречность. Именно поэтому она была так удивлена, увидев, что ее помощница по дому стоит без дела и разглядывает улицу за окнами их большой гостиной. Обычно эта маленькая женщина была очень хлопотлива, Марта никогда не видела, чтобы она так долго стояла на одном месте сложа руки. Тем более накануне такого большого званого ужина, какой намечался у них вечером. Они ожидали важных гостей, а эта стояла неподвижно и не сводила глаз с улицы. Хозяйка дома неслышно подошла и, шпионя из-за спины домработницы, увидела черный мотоцикл без намека на элегантность и две фигуры, бесстыдно целующиеся перед дверью ее дома. Потом дверь открылась, и полоска света легла на волосы девушки. Волосы были рыжие. Девушка была ее дочерью. Марта в ужасе сделала шаг назад. Домработница услышала ее.

— Простите, — пролепетала она, смутившись, и удалилась от окна.

Марта молчала. Она увидела, как ее дочь побежала на свет, пролившийся от входной двери, и сосредоточилась на разработке стратегии молниеносной атаки. Двадцать секунд спустя Эмма вошла в дом, и мать встретила ее с безупречной пластиковой улыбкой на губах.

— Прости, мама. Я поздно сегодня. Только вымою руки. Я готова к ужину, — забормотала Эмма, пытаясь проскользнуть в свою комнату.

— Не волнуйся, darling, гости придут через час, — остановила ее Марта. — У нас есть еще немного времени. Пойдем сядем в гостиной и поговорим.

Опасность. В гостиной ее мать чувствовала себя как кайман в илистой реке: она заманивала добычу в самое темное место на своей территории и безжалостно атаковала. Эмма не раз наблюдала, как мать разделывала на куски вереницы более или менее непрошеных гостей, выдерживая ровный невозмутимый тон. Эмма знала, что ее ждет, и знала, что у нее нет выхода. Она тоже натянула на лицо пластиковую улыбку и села в мягкое парчовое кресло.

— Как прошел твой день в школе, darling? — спросила мама.

— Хорошо.

Эмма понимала, что такой ерундой ей не отделаться, и застрочила пулеметной очередью:

— В школе ничего нового, я вернулась домой, пообедала, потом зашла Лючия. Мы пошли по магазинам. Она такая нерешительная! Потратить почти три часа, чтобы выбрать банальную блузку! Она примерила их штук семь, но подошли только две. И представляешь, она никак не могла решиться. Тогда я сказала ей: да покупай обе. У нее не хватало денег, ну, я ей и подарила одну. Как думаешь, это ее не оскорбило?

Эмма закончила тираду, затронув тему, которая должна была отвлечь внимание матери. Вопросы хорошего тона волновали ее почти так же, как тонизирование ягодиц на занятиях пилатесом.

— Я думаю, нет. Впрочем, меня больше волнуешь ты. Ты, должно быть, очень устала.

Наживка осталась непроглоченной.

Дурной знак.

А вдруг она что-то знает? И хочет, чтобы Эмма созналась во всем. Чистосердечно, так сказать.

— Да мы все время были здесь недалеко.

— Вот и хорошо. Этот район Рима такой красивый. И тут есть все, что пожелаешь, правда?

Точно, она что-то знает. Эмма понятия не имела, каким образом, но ее мать явно догадалась, что она перешла границы дозволенного. Хотя и не подозревала насколько…

— И потом, тут столько хороших ребят…

Они говорят о ребятах? Она и ее мать говорят о ребятах?! Это уж слишком.

— Да, много. Прости, мама, мне надо позвонить Лючии. Мы всегда так делаем, когда возвращаемся домой вечером. Чтобы быть уверенными, что все в порядке.

— Конечно, darling, иди позвони. Это очень важно. Когда что-то не в порядке, надо говорить об этом с людьми, которые нас любят. Не откладывая.

Марта пригвоздила дочь к креслу ледяным взглядом. Эмма чудом вывернулась:

— Вот именно: не откладывая!

Она прорвалась в комнату и тут же позвонила Лючии.

— Моя мать меня видела. Я уверена, — без вступления начала Эмма.

— Привет, но… И что? Ты делала что-то плохое?

— Я целовалась с Эмилиано.

— Что?!

— Я знаю. Это трагедия.

— Нет! Это прекрасно! Я тоже целовалась с Шагалычем. То есть он меня поцеловал. Но ведь это одно и то же, да?

Нет. Это трагедия.

— Тебе понравилось?

Эмма услышала его шепот: «Попроси меня».

— Да, — сказала она, краснея.

— Мне тоже, — чирикала подруга. — Мы поцеловались в один и тот же день. По-моему, это должно принести удачу. Может, мы и замуж выйдем в один день? Все на велосипедах! Трудно будет ехать на велосипеде в свадебном платье?!

Ее невозможно было остановить. Лючия продолжала бы еще неделю, если бы мать не позвала Эмму к ужину.

— Лючия, мне надо идти, а то мама рассердится. До завтра!

Они попрощались.

Эмма стояла посреди комнаты с телефоном в руках. Она думала о Грете. Ей захотелось все рассказать подруге, хотя она и знала, что та ее отругает. Эмма набрала номер. Грета не ответила. Только бы с ней ничего не случилось. Если бы поцелуи могли и в самом деле приносить удачу — даже тем, кто в тот день остался без них!