Танец падающих звезд

Не знаю как

— Доброе утро.

Голос Греты. Тихий шепот рядом с его щеками, согретыми первыми лучами солнца. Ласковый шорох волн в ушах, тепло поцелуя на лбу. Сколько бы небесных посланий он ни сохранил, сколько бы разорванных судеб ни связал заново, сколько бы заблудших душ ни соединил навеки друг с другом, он не знал других совершенных моментов, кроме этого. Здесь. Рядом с ней. В полусне он представил себе лучшую историю, в которой небо не было бы границей и он мог бы любить ее, не теряя своего дара.

— Привет, — ответил Ансельмо, как эхо волн.

Вчера ночью они заснули, крепко обнявшись, и сейчас у них ломило все кости. Но они и не думали жаловаться.

— Который час?

— Уже поздно.

Они засмеялись.

Экран телефона Греты показывал полдень, двадцать непринятых вызовов и одно сообщение. Звонки были от матери, сообщение — от Эммы.

— Невероятно! Как ей это удалось?! — воскликнул Ансельмо.

— Я не сомневалась в ней ни минуты.

— Что, идем искать этого Марчелло?

Ансельмо вскочил, направляясь к велосипеду, прислоненному к скале.

— Подожди, мне надо сделать одну вещь.

Эмма прочла сообщение и расплакалась.

— Что с тобой? — спросил Эмилиано.

Она сама толком не знала, что с ней. У нее был трудный день. Сначала пришлось договариваться с отвратительным перекупщиком, делая вид, что у нее все под контролем, потом выстоять перед гневом Эмилиано, делая вид, что ей не больно, потом снова столкнуться с этими двумя типами, делая вид, что ей не страшно. И вот теперь наконец кто-то сказал ей за все это спасибо. И отпустил петлю, все плотнее сжимавшуюся вокруг горла.

— А тебе кажется, что сегодня ничего такого не произошло?

Эмилиано смотрел на нее и молчал.

— Скажи мне хоть что-нибудь!

— Что я должен тебе сказать?

— Да что угодно. Почему ты не можешь вернуться домой? Где ты ночуешь? Почему не рад меня видеть? О чем сейчас думаешь?

Эмма превратилась в реку, вышедшую из берегов. Эмилиано поднял руки, как плотину на ее пути.

— Я ночую в мастерской. Точнее, ночевал. Всего одну ночь. Домой не могу вернуться, потому что не хочу. Единственное, чего я хочу, — остаться с тобой.

Его слова не произвели эффекта, которого он ждал. Эмма не успокоилась. Она крепко обняла его, но не успокоилась. Наоборот, стала плакать еще сильнее, поливая своими слезами его кожу. Эмилиано никогда не слышал ничьих слез так близко. Он положил ей руку на голову и нежно провел по волосам.

Вот, уже лучше. Она успокаивалась. Стала дышать ровнее. Потом отодвинулась от него, чтобы посмотреть ему в глаза. И вдруг рассмеялась.

— Почему ты смеешься?

Эмилиано провел рукой по мокрому от ее слез лицу, уже совсем ничего не понимая.

— Такое ощущение, будто ты тоже плакал, — объяснила Эмма, не переставая смеяться.

Она вытерла ему лицо рукавом футболки и успокоила:

— Мне уже лучше.

— Надеюсь, — ответил Эмилиано с подобием улыбки на лице, — потому что это как-то не совсем нормально — плакать и смеяться вот так. Одновременно.

— Сразу видно, что ты нас, девочек, плохо знаешь.

Это правда. Во всяком случае, таких, как она, он не знал вообще.

— Может, познакомишь меня с кем-нибудь?

— Дурачок, — уже совсем спокойно сказала Эмма и добавила, кивая головой на дверь мастерской, которая неожиданно оказалась от них в двух шагах: — Может, поработаем немного?

— Ага.

«Дельфина». Так называлась рыбная лавка Марчелло. Странное название, подумал Ансельмо. Может, Марчелло как-то повстречал дельфина в море? И потом в его жизни случилось что-то очень важное. Но почему название было женского рода? Не иначе как во всем этом была замешана женщина. Интересно, много ли на свете женщин по имени Дельфина? Ансельмо отметил про себя, что его ненужные вопросы становятся все более романтичными. Ему стало неловко. Поэтому он решил сосредоточиться на более важных вещах. Например, на том, как добраться до порта Неаполя.

Грета сунула конверт с деньгами, переданными Эммой, в карман рюкзака и повесила рюкзак не на спину, а на живот, чтобы не выпускать карман из виду. Потом села на раму велосипеда и ухватилась за руль.

— Готова? — спросил Ансельмо.

Готова к чему? Увидеть своего отца? Не совсем. На самом деле ей было очень страшно, но она делала вид, что все хорошо.

— Готова!

Они быстро заскользили по улицам города. Двигаться в шумном и беспорядочном потоке машин было еще труднее, чем в Риме, но Ансельмо, казалось, только забавлялся. Будто принимал участие в многолюдном танце. Каждый из танцоров перемещался в собственном ритме под собственную музыку. Оркестр выводил свою мелодию с быстрыми сменами тональности и темпа. И Ансельмо находил в этом хаосе гармонию, исполняя свою танцевальную партию на колесах велосипеда.

Они остановились на красном сигнале светофора, вызвав гнев всех окрестных автомобилистов.

— Разве я не должен был остановиться? — удивился Ансельмо.

— Наверное, ты должен был увеличить скорость, — смеясь, ответила Грета, — здесь свои правила дорожного движения.

— Не понимаю, как они все еще живы.

— Я тоже не понимаю.

— Я не слишком быстро еду?

— Нет! Так здорово! Вперед в том же духе.

— Уверена? — спросил Ансельмо и кивнул на дорогу, под крутым наклоном уходящую в море.

Грета не любила спуски. Она чувствовала подвох и угрозу, когда дорога слишком быстро уходила из-под колес велосипеда. В Риме она всегда пыталась избегать их, а когда деваться было некуда, спускалась на натянутых тормозах и нервах. Но сегодня страха не было. Она посмотрела, как дорога убегает к кромке моря, и повторила:

— Вперед.

Они промчались между автомобилей, ни разу не остановившись. Клаксоны коротко шумели, как удары крыльев, и тут же стихали за спиной. Ветер уносил с собой их звуки. А остальное проглатывало море. И Грете не было страшно.

Они купили два билета для себя и один для велосипеда и сели на паром. Точнее, все сделал Ансельмо, потому что Грета пребывала в состоянии эйфорического опьянения. Ее первый спуск без тормозов был незабываем, и она не хотела, чтобы ее покидало это ощущение. Чары разрушил телефонный звонок.

— Это Серена.

Среди всех людей, с которыми она сейчас не хотела разговаривать, мать занимала почетное первое место.

— Давай я отвечу. Просто скажу, что у нас все хорошо, и положу трубку.

Грета понимала, что так и надо сделать. И была благодарна, что ей этого делать не придется.

— Хорошо, ответь, только разговаривать с ней я не стану.

Ансельмо послушался:

— Добрый день… Да, все хорошо… На пароме, мы едем на Капри… На пляже… Нет… Хорошо… Не беспокойтесь, я о ней позабочусь.

Ансельмо говорил что-то еще, но Грета его не слушала. В ушах все еще стояли эти слова: я о ней позабочусь. У нее кружилась голова. Как при первом спуске с ним вместе.

В веломастерской никого не интересует, откуда ты пришел, кто твои родители, какой марки твоя обувь, на скольких языках ты говоришь, хочешь ли ты вообще говорить. Единственное, что у тебя спросят: «Ты умеешь кататься?»

И если даже ответ будет «нет», найдется кто-нибудь, кто тебя научит. Эмма умела кататься, но еще несколько недель назад ей бы и в голову не пришло ремонтировать велосипед.

Она посмотрела на своего наконец готового «голландца» и поняла, что сделала что-то хорошее своими руками, воспользовавшись только парой добрых советов. И не потратив ни цента. Эта мысль наполнила ее новым неведомым ощущением. Ощущением свершившегося счастья.

— Красиво, — одобрил ее работу Эмилиано.

Они улыбнулись друг другу.

— Теперь тебе надо бы его обкатать, — посоветовал Гвидо.

Эмма хотела сделать больше. Она решила, что вернется домой на велосипеде и в первый раз одна проедет по улицам Рима. Она попрощалась со всеми и медленно покатила под небом, окрашенным закатом.

Гвидо улыбнулся. Хулиган с окраины и богатая иностранка. Две судьбы, которые не должны были пересечься, и пересеклись здесь, в его мастерской. Среди пыли и масла. Вдали от тех мест, где все решают деньги и сила.

— Продолжим? — спросил Эмилиано, отвлекая мастера от его мыслей.

Они работали несколько часов без перерыва. Под аккомпанемент классической музыки, без спешки и суеты. Когда они закончили, было далеко за полночь. Гвидо сделал шаг назад, чтобы оценить проделанную работу. Эмилиано тоже.

— Я бы мог поспорить, что когда его купили, он именно так и выглядел, — сказал он.

И выиграл бы спор: когда Гвидо купил этот велосипед, он был так же красив, как сейчас.

— Я его опробую, — заявил новый владелец.

Через несколько минут он был на улице Джентилини под высокими звездами. С каждым оборотом педалей на лице юноши появлялось новое выражение: Гвидо видел, как разглаживается складка на лбу, плечи расслабляются и опускаются вниз, а уголки губ поднимаются вверх. Эмилиано все сильнее жал на педали, меняя скорости и неожиданно тормозя.

И лицо Гвидо вдруг тоже изменилось.

— Это лучший велосипед в мире! — сказал Эмилиано, глядя в сияющие глаза Гвидо.

— Я знаю.

— Тот, кто оставил его здесь, полный идиот.

Правильно.

— Почему ты его выбрал? — спросил идиот.

Юноша на мгновение задумался:

— Потому что ты мне сказал, что он побывал в аварии.

— И что?

— Я тоже недавно попал в аварию. На мотоцикле. Мне перерезала дорогу ласточка, и я потерял равновесие. Я думал, что авария — это всегда плохо. Но для меня все было по-другому. С того дня моя жизнь изменилась.

Гвидо не нужны были другие объяснения. Наоборот, он почувствовал желание рассказать Эмилиано историю, о которой старался не вспоминать.

— Это был мой велосипед.

Этого Эмилиано никак не ожидал. Он молчал и слушал.

— Я был с Ансельмо, когда мы попали под машину. Ему было два года. А я был молод и непобедим, — начал Гвидо.

Забытые картины далекого осеннего вечера медленно выходили из теней, омрачая его взгляд. В темноте возникли две фары. Он затормозил и упал на землю. Прямо перед ним проехали колеса «Ауди», и он отчетливо увидел собственное отражение в металлических дисках. Колеса были совсем близко, когда его схватила чья-то рука. Пять крошечных пальцев его сына. Гвидо обернулся и увидел, что сын висит в воздухе. Как на старинном холсте. Ангел, парящий над жалким подлунным миром. Спустя мгновение они оба были на земле. Целые и невредимые. Гвидо никогда не рассказывал об этом Ансельмо. Он всегда считал, что мальчик сам должен узнать о своем даре. И полагал, что если Ансельмо узнает о нем слишком рано, то может испугаться. Гвидо всегда говорил ему, что их спас один его друг. Дзено, владелец веломастерской в Милане.

— Мы чудом остались в живых, — закончил он свой рассказ.

Эмилиано опустил глаза:

— Я не верю в чудеса.

— Научишься.

— На сегодня я и так многому научился.

— Спасибо, — сказал Гвидо, положив руку на руль велосипеда.

— За что?

— За то, что починил мой велосипед.

И снова Эмилиано был застигнут врасплох. Этот человек отдал ему свой велосипед, предоставил ночлег и раскрыл свою тайну. Никто никогда не давал ему так много. Это он, Эмилиано, должен был благодарить Гвидо. Но он не знал как. И решил отшутиться:

— Теперь это мой велосипед. Если ты его украдешь, я натравлю на тебя пару моих дружков.

Они рассмеялись.

— Не волнуйся. После аварии я больше ни разу не сел на велосипед…

Эмилиано внимательно посмотрел на мастера и нашел свой способ его отблагодарить:

— Время проходит, и люди меняются…

Вилла стояла на берегу моря. На входной двери была синяя фарфоровая табличка. Рамка из аккуратно прорисованных желтых лимонов. В рамке — номер дома. Грета неподвижно стояла перед оградой и смотрела в комнату, освещенную синим прожектором телевизора. Часы на столе показывали час ночи. Отыскать дом по адресу оказалось не так просто, но они его нашли.

— Если в окнах горит свет, значит, они еще не легли, — заметил Ансельмо.

В ответ — молчание.

— Хочешь, вернемся завтра?

Она не знала, чего она хочет. Она не знала, что ей делать. Она стояла и смотрела в окно. Стулья, диваны, стол и люстра казались театральной декорацией. А на сцене шел спектакль, смысл которого она не понимала. На диване сидят мужчина, женщина и ребенок. И баюкают друг друга. Ребенок спит на руках у матери. Мать дремлет на руках отца. Отец обнимает их обоих, глядя в телевизор. Со спокойным лицом человека, у которого есть все, чего он хочет. Вдруг что-то нарушает идиллию. Мать встает и начинает качать расплакавшегося малыша. Отец подходит и целует их. Дает сыну игрушечного кролика. Малыш не хочет кролика и отбрасывает его в сторону. Родители смеются и что-то говорят. Потом снова смеются. Целуются. Он гасит свет, и сцена погружается в темноту. Потом свет зажигается в комнате на нижнем этаже, и спектакль продолжается. Снова поцелуи и объятия. И колыбельные. И снова поцелуи. Те, что не достались ей.

— Грета?

Молчание.

— Хочешь, вернемся завтра?

— Я больше никогда не хочу возвращаться.

— Что случилось?

— Увези меня отсюда.

— Сейчас? Я не знаю как…

— Я сказала — увези меня отсюда! — закричала она голосом, которого Ансельмо никогда у нее не слышал.

— Хорошо. Поехали.

Он посадил ее на велосипед и надавил на педали. Он чувствовал, как дрожит ее тело. От плача, который она держала в себе.

— Куда тебя отвезти?

К моим подругам. Я хочу к Эмме, которая меня злит, и к Лючии, которая порет всякую чушь. Я хочу к моему Мерлину, к нелепой «Грациелле» и к кремовому «голландцу». Я хочу в веломастерскую, к Шагалычу и Гвидо. Хочу, чтобы руки были в масле, а волосы в пыли. Хочу стричь волосы, слушать веселую болтовню, ходить по магазинам и есть много-много…

— Шоколада. Я хочу шоколада. Отвези меня туда, где много шоколада.