Танья-богатырь. Мансийские сказы.

СТРАШНЫЕ КЕДРОВНИКИ

Справляли раньше люди праздник медведя. Гости съезжались со всех сторон к юрте Петра Анямова. Нарты колокольчиками, бубенчиками украшены, позвякивают. Едут гости — люди веселые! Встречать надо. Выходит хозяин, кланяется гостям да в юрту приглашает. Сам-то богато одет: шапка соболья, совик нарядный, на ногах унты хитрыми узорами расшиты. Богат Анямов, знатен, тысячу оленей имеет. А жаден, скуп да зол — не сыскать в тайге такого. Знают все его характер, его скупость, а едут. Так уж ведется. Анямов убил медведя. Ему в охоте удача была. То ли у него ружье хорошее, то ли места знал, только чаше других убивал он медведей. А иные говорили, что удачу ему приносит жена молодая, Домна. И верно, она удачливая была. Анямов брал ее с собой на охоту, добычу хорошую привозил.

В юрте, в переднем углу, убитый медведь на задние лапы посажен, хозяин садится с ружьем. Гости заходят, кланяются зверю и хозяину да горсть снега бросают в медвежью морду.

— Прости меня, медведь, — говорит Анямов, — не я тебя убил — ружье, а ружье не манси выдумали.

После этого идет в юрте пир горой. Раздаются звуки санголы и бубна, начинают танцы молодые охотники. Кто охоту изображает, кто рыбную ловлю. Тут же в юрту вбегают ряженые. Шум, смех, веселье! Кто присвистывает, кто приплясывает. А старики сидят у стен, табак пожевывают да улыбаются, глядя на расходившуюся молодежь.

Не удержался и Петр Анямов. Поставил ружье около медведя, расправил расшитую рубаху и тоже пустился в пляс. Веселились только мужчины, а женщинам на этом празднике быть не полагалось, они с детьми сидели в другой юрте и готовили кушанья. Была с ними и жена Анямова. Не любила Домна мужа своего за жадность. Анямов обирал охотников, не пускал их на охоту в свои владения. А как только встретит кого в лесу, тогда беда: собак натравит на несчастного, изобьет. Говорила, бывало, Домна ему:,Ну чего ты жадничать? Тайга большая. Много зверя в тайге!“ Только слушать Анямов не хотел ее. Зло посматривал, а тронуть боялся. Она была особенная, не похожая на других. Ей отец за великую любовь к зверю поведал тайну великую — знание языков звериных и наказ дал защищать тайгу и зверей от беды. Втихомолку манси называли ее „царицей тайги“. Да и Петр понял, что только с появлением в его юрте Домны он стал богатеть.

Пир шел уже несколько дней. Опьянел Анямов и стал хвастать перед охотниками своими богатствами, начал им строго-настрого наказывать, чтобы они не ходили в его охотничьи угодья, чтобы на сто верст вокруг от своей юрты он не видел ни одного человека. Не понравилось это охотникам. Сидят они, нахмурились, а перечить хозяину не смеют. „Не миновать большой ссоры!“ — думают все. А на празднике был молодой охотник Игнат. Он не вытерпел, да и говорит Анямову:

— Не хвастайся! Нас много, а ты один в тайге хозяин, ты один продаешь-меняешь дорогих зверей. Неправильно это. Будем убивать зверя где захотим.

Как расходился тут Анямов! Побагровел от ярости. Глаза кровью налились. Обругал Игната и гостей, вышел из юрты, запряг своих оленей и умчался… „Что-то будет неладное! Недоброе дело затеял Анямов“, — подумали все.

Засобирались охотники и, не окончив праздника, разъехались по юртам с тяжелыми думами. Только Игнат остался.

Вдруг послышался страшный шум: звери и птицы бежали и летели к юрте Домны, словно просили защиты. Гарью потянуло, сучья затрещали, дым повалил. Это Анямов тайгу поджег со злости. Вскоре из леса выехал и сам Петр. Бледный, испуганный, понял, что неладное натворил. А звери хода ему не дают: зубы скалят, рога наставляют, когти нацеливают — вот-вот разорвут. Он — в юрту. Знает, что любят Домну звери, здесь и ему спасение будет.

Посмотрела на него Домна злыми глазами, да как крикнет своим властным голосом:

— Звери и птицы! Летите, бегите сюда!

И Анямов бессильным вдруг стал, ползает, встать не может. Кричит только в страхе:

— Спасите тайгу! Уберегите ее от огня!

А кругом такое пожарище, что сказать страшно, не только видеть. Подумать только: ведь первая пороша прошла, а тайга горит таким пламенем! Домна и говорит Анямову:

— Ищи теперь да проси у зверей пощады. Простят — жить тебе, нет — заслужил, значит, сам себе кару!

Знает Петр: несдобровать ему. Потянулся он к луку, хотел заставить Домну под страхом смерти просить за него пощады у зверей. В это время в юрту вбежал Игнат. Как увидел он, что Петр в Домну целится, так и бросился на него, да было уж поздно. Пронзила стрела Домну насквозь.

Схватил Игнат Петра и выбросил из юрты на растерзание зверям, а сам к Домне. Подхватил ее да скорее с ней из юрты выбежал. Раскинулись руки у Домны в разные стороны, и поднялись слева и справа от них кедры могучие, встали сплошной стеной, зашумели, замахали ветвями огромными: не пускают дальше в тайгу пламя-пожарище. Злится злое пламя, трещат сучья, летят искры во все стороны. Но стоят на страже кедры могучие, и зверь спасается в тайге, защищенной высокими кедрами…

С тех пор прошло много лет, а кедры по-прежнему стоят на том месте, такие большие, стройные да густые, что вершины их переплелись ветвями. Темно под ними, даже солнечные лучи не просвечивают; дождь пройдет, а в кедровнике сухо; буря поднимется, а там человек как в убежище. А уж зверю — раздолье, и говорить не приходится. Но оттого, что там кедры сильно шумят да солнышко редко появляется, не очень любят туда ходить охотники, но уж если пойдут, то без удачи не возвращаются. Места эти, однако, и по сей день страшными кедровниками называют.