Танья-богатырь. Мансийские сказы.

АГРЫЧ

Как узнали манси, что живут рядом хорошие и добрые соседи — навещать их стали. Сначала поодиночке ездили на оленях, а потом и целыми стойбищами.

Соберутся со всех дальних юрт, разукрасят нарты свои, разукрасят оленей ремнями разноцветными да звонкими разноголосыми колокольчиками. Сами оденутся в новые совики, унты. Женщины наденут разноцветные, обшитые широкой каймой платки. Заплетут в тяжелые косы всякие украшения: бусы, монеты, пуговицы. Детей посадят в берестяной тотап{17}, укроют тепло шкурами, привяжут к нарте крепкими ремнями и — готовы в гости ехать.

Выстроятся оленьи упряжки в ряд, что конца и краю не видать. Нагрузятся мясом, шкурами, птицей да рыбой, нярками, унтами и поедут в русское селение.

Русские встречали приветливо. Любовались оленями, покупали, меняли товары. Так было и в этот день. Только старый Григорий отстал от своего ряда, загулял где-то. Да какая беда? Разве страшно Григорию? В лесу он как дома. Ждать его некому.

Давно-давно живет Григорий один. Все есть у него — только душа пуста. Детей нет у Григория. Была жена. Умерла, наверное, тоже с тоски.

Как стали заниматься звезды на небе, поехал Григорий домой. Ночь светлая. Олени сыты. Дорога болотом идет. Днем на солнце верхушки кочек стали оттаивать, но проехать еще можно.

Смотрел, смотрел на небо Григорий, засыпать стал и, чтобы веселее было, затянул свою песню о том, что знает он все лужайки и полянки, знает, сколько сучьев на сосне.

Колокольчики раскатисто позванивают, да показалось Григорию, ровно чей-то плач слышится. Остановился он — тихо. Только тронулись олени, опять такой же плач. Встал Григорий с нарт, поправил ремни, осмотрел полозья… Тихо… Только сел, дернули олени — опять плач. Достал Григорий из табакерки маленького идола, помолился ему и пошел в ту сторону, откуда плач доносился. Идет, смотрит, никаких следов нет. Решил Григорий обратно идти, а рядом, совсем рядом, снова плач. Смотрит: прижавшись к стволу дерева, между двумя кочками ребенок лежит. Годика два ребенку будет. Смотрит на Григория, ручонки тянет, помощи просит.

— Ох, грех какой! Беда какая! — бормочет Григорий.

Взял он ребенка, а тот прижался к нему, прильнул и уснул, пока Григорий шел к упряжке. И тепло стало сразу Григорию.

„Куда ехать теперь? Что людям сказать? Где ребенка взял?“ — рассуждал про себя Григорий. Завернул он ребенка в теплый совик и вернулся обратно в русское село. Может, услышит, если у кого потерялся. А ребенок молчит, будто все понимает, и не плачет совсем.

Жил там Григорий три дня. Вечером домой собираться стал. Теплее укутал свою находку и поехал в юрту. Приехал домой, развернул совик, да ведь это Агрыч — белолицая черноглазая девочка.

Дни шли за днями, старый Григорий так привык к Агрыч, что и дня прожить без нее не мог. Время шло, и в глуши лесов Агрыч расцвела, как на солнце подснежник. Славная росла девушка, да на душе у Григория забота стала. Не понравился ему вчера след Кривой Ноги. Проходил кто-то недалеко от юрты, а не зашел. „Зачем так делал? Что надо?“ Задумался Григорий, и не напрасно. Проснулся как-то утром, а Агрыч нет. Сразу сердце заболело. Кричать стал Григорий, звать, плакать. Где только не искал, все кругом тысячу раз обошел. „Как жить без Агрыч? Ай-ай! Беда какая!“

А Агрыч ночью утащили слуги лесного царя. И сколько она ни кричала, сколько ни звала на помощь старого Григория — все напрасно. И не знала Агрыч, куда тащат ее. Куда ни посмотрит, все лес, лес и лес мелькает, да и кто несет ее, тоже не видела. И чем дальше несли ее, тем темнее становилось. Верхушки деревьев в небо уходят. Глухота, тихо…

Слышит Агрыч: кто-то подходит к ней сзади и берет ее на руки. Закрыла она глаза от страха, а когда открыла, то больно глазам стало от света. Лежит она на красивом ковре из цветов разных: лесных ландышей да фиалок, марьина корня да иван-чая. И такой аромат от них, что голова кружится. И куда ни посмотрит Агрыч, нет края цветному полю-ковру. Птицы с ветки на ветку перелетают, щебечут, воркуют что-то, а вокруг никого нет. Встала Агрыч, а цветы все перед ней к земле наклонились, как пройдет — цветут пуще прежнего.

Слышит Агрыч слова ласковые:

— Подойди, красавица, не страшись.

Видит Агрыч, дерево высокое к ней клонится. Испугалась она, еле на ногах стоит. А дерево и говорит:

— Не бойся, Агрыч, послушай меня. Суждено тебе жить здесь, у нас. Быть женой внука моего меньшего. Привыкнешь, неплохо тебе у нас будет. Много лет мы ждали тебя, караулили. Теперь не отпустим! — Закряхтело старое дерево, замахало ветвями, словно призывая кого-то. Видит Агрыч — зашагали деревья вокруг, все ближе и ближе к ней подходят, а одно корявое да изогнутое впереди всех вышагивает. Смотрит тут Агрыч, что раздвинулся ствол дерева, словно двери открылись:

— Заходи, Агрыч, это и будет дом твой.

Испугалась Агрыч, заплакала.

А рядом на дереве все белочка прыгает. Позвала ее Агрыч и попросила отгрызть кончик косы и отнести ее Григорию, чтобы знал он, что жива Агрыч и думает о нем. Белочка вмиг перегрызла толстую косу и потащила ее в юрту старого Григория. А Агрыч не хочет идти в двери корявого дерева. Агрыч простор любит! Агрыч ветер любит! Агрыч домой хочет!

Говорит старик лесной царь:

— Ты — лесная девка! Нет у тебя ни отца, ни матери! Ты в лесу жить должна!

И деревья опять зашумели, замахали ветвями.

Попросила тогда Агрыч пустить ее ненадолго к Григорию, чтобы успокоить его. Отпустили, только стражу крепкую приставили. Бежит Агрыч, ног под собой не чувствует.

Увидела Григория, как начала плакать, слова сказать не может, а сама от такого плача все меньше и меньше становится, и на глазах Григория в маленькую птичку-кукушку превратилась. Вспорхнула, села на плечо Григория и закуковала. Облетела вокруг юрты и снова закуковала.

Ждет-пождет лесной царь Агрыч, а ее все нет и нет. Прибежали слуги и сказали, что птичкой Агрыч стала, и еще сказали, что когда кукушка куковать перестанет, тогда и придет к ним Агрыч. Ждут, ждут деревья, а кукушка перестанет куковать да снова начнет. Так и конца не видать.

И летает с той поры по тайге птица кукушка. По прежней жизни тоскует и гнездышка своего не вьет. Кукует все.