Тарквиний Гордый

ГЛАВА XXVI Прямолинейный человек

Увидев начавшийся пожар при разгроме усадьбы, Виргиний побежал туда вне себя от опасений за жизнь Амальтеи и ребенка, не слушая больше никаких доводов дряхлой Стериллы, но ничего не узнал о судьбе своей конкубины и сына.

Поселянам было не до них. Один уверял его, будто Амальтея на этих днях отчего-то утопилась или случайно утонула; другой клялся, что Турн подарил ее своему приятелю Бруту, в жены его конюху.

Тит, перебив все эти толки деревенских сплетников, заклялся, что мужики все это врут, внук его покровителя фламина не должен беспокоиться: Турн и Грецин осуждены регентом на казнь за их доказанную измену и покушение на жизнь его и фламина, но их сыновья и Амальтея куда-то скрылись три дня тому, а Тит на своем перевозе сегодня достоверно разведал, что им всем еще до катастрофы удалось уехать с Эмилией и ее дочерью в Этрурию к умирающему Скавру.

Виргиний удовольствовался этими сообщениями Ловкача, и в более спокойном настроении пошел смотреть гибель Турна.

– Если даже ты невинен, господин, в чем тебя обвиняют, – продолжал Тит в момент прихода фламинова внука, – если ты не знал, или забыл твое приказание и намерение, перестал желать сделать смуту... ведь, это уже два года назад, ты устроил склад... то твое сегодняшнее двойное покушение, на жизнь могучего регента утром, а еще...

– Какое двойное? Что еще? – спросил Турн, удивляясь изобретательности своих врагов.

– Вечером ты покусился убить великого фламина... неужели ты будешь отрицать и это, господин?

– Вечером... фламина... какого из фламинов? Их в Риме несколько десятков и, к сожалению, лишь два или три достойно носят этот высокий сан, а прочие... Ах, лучше не говорить о них!.. Каковы боги, таковы и жрецы!..

– Это было при мне, господин, на закате солнца, – продолжал Тит, – ты, не доехав до твоей усадьбы, притаился в горах; я шел, сопровождая великого фламина Руфа, вернувшегося из Ариция; мы намеревались созвать поселян для защиты регента от возможности твоего вторичного нападения. Мы тебя оба видели на уступе горы; ты бросил огромный камень, чтобы убить Руфа, но к счастью, ранил его только в плечо.

– Я ранил Руфа!.. Есть ли правда на свете после этого! – вскричал Турн. – Мне остается просить об одном: дайте мне меч, чтобы честно заколоться, принять смерть от своей руки, не под секирой палачей злодея!..

– Ты примешь смерть не под секирой, Турн, – молвил Тарквиний мрачно, – секиры мало для возмездия за такие преступления. Вот, идет Руф... слушай, что скажет он.

Еще более бледный от потери крови и владевшей им злости, еще более величавый от сознания своей удачи, верховный жрец приблизился к центру луговины перед закутой и провещал нараспев, точно стоя перед жертвенником, клятву своим саном, что ранен камнем, брошенным с горы человеком, совершенно подобным Турну Гердонию.

Призывая Юпитера в свидетели своей жреческой клятвы, Руф поднял золотой посох, символ его сана, высоко кверху, и... совершилось чудо, – простое явление для нас, потому что заходила туча, – но необъяснимое у древних, не знавших электричества, – на верхушке золотого посоха появился синий огонь... Руф бросил посох к закуте... и в ту же минуту грянул страшный громовой удар, притянутый острым железом мечей и копий в то место, где был вырытый погреб с оружием.

Не доискиваясь причин всего этого, Руф указал присутствующим на развалившуюся часть стены и крыши здания с одним словом:

– Видите?!

Все упали перед ним на колена, восклицая, что он «свят» перед богами, так как Юпитер ответил ему, разразил доказательство козней его врага, склад припасенного оружия. Только Тарквиний не счел нужным преклониться перед Руфом, зная, что тот «отъявленный хитрец»; не преклонился и Турн, сознавая свою невинность.

– Юпитер отвечает не Руфу, а мне, – заявил этот прямолинейный человек; неустрашимый ничем на свете, он стоял по-прежнему горделиво, указывая на скачущего всадника, – Юпитер разразил доказательство клеветы на меня, этот склад, сделанный настоящим изменником, замыслившим погубить царя и всех его сподвижников. Вот, гонец царя Сервия!..

– Царский гонец! – подтвердил Бибакул, всмотревшись в прибывшего.

Все узнали Брута.

– Привет префекту-регенту! – произнес молодой патриций, отдавая честь прикладыванием руки ко лбу и груди, спешился и подошел, – великий царь, получив донос в государственной измене на сенатора Турна Гердония, немедленно повелевает отослать его к нему в Этрурию для суда. Вот приказ царя.

Тарквиний хладнокровно распечатал и мельком пробежал глазами врученную ему хартию, причем на губах его появилась едва уловимая ироническая усмешка.

– Я понял, что с этим доносом к царю успел слетать в Этрурию именно ты, мой милый «Говорящий Пес», – сказал он Бруту, – но ты (увы) опоздал... улики виновности подсудимого явны до такой степени, что я считаю своим долгом избавить моего престарелого тестя, царя Сервия, от лишних хлопот судебной процедуры, но... впрочем... если осужденный Турн станет просить меня о помиловании в такой форме, как просил бы царя... склонившись к ногам моим...

– Склоняться в унижении перед тобой, убийца моего зятя?.. Никогда!.. – произнес Турн глухим, подавленным голосом. – Молить о жизни тебя, отравитель моего тестя?.. Ни за что!.. Я потомок рутульских царей; я равен тебе, сын Приска; унижаться перед тобой я не стану, а если бы и стал, то пользы мне не будет ни малейшей... Я понял слишком хорошо тебя, Люций Тарквиний!.. Натешившись моим унижением, ты все-таки меня погубишь, выискав другой предлог. Я понял, что спасения мне нет. Брут, мой милый Юний!.. Расскажи царю и Скавру, как я умер... Они стары... Не им, а тебе, как опекуну, я поручаю моих детей... особенно младших... замени им отца. Моя Ютурна красавица... опасный дар судьбы!.. Эмилия совсем крошка... жена... что будет с нею без меня?! Ах!.. Брут, скажи царю, что моими последними словами было: я не изменник. Я честно прослужил в течение целой жизни Риму и царю Сервию, и верным их слугою умираю, а Тарквиний – злодей, недостойный данного ему доверия царя, самоуправец.

– Он отказался от помилования!.. – воскликнул плачущий Грецин.

– Он отказался!.. – эхом повторили поселяне возглас и печально и удивленно.

Они не понимали, что чувствует настоящий, родовитый аристократ в минуты своего унижения, но их симпатии, тем не менее, начали возвращаться к доблестному человеку, с которым интриган-жрец рассорил их.

– Рок!.. – произнес сухопарый Камилл мрачно. – От судьбы не уйдешь.

– Боги карают его за недостаточное усердие к чествованию деревенских святилищ, – прибавил Анней.

И все стали толковать на свой лад о причинах отказа Турна просить пощады, только никто не верил в его виновность, по убеждению, что Тит донес на него со злобы или, вернее, в угоду фламину, заманил в погреб к оружию, краденному сыном прежнего свинопаса.

– Над этою несчастною усадьбой носится неумолимый Морс (дух Смерти), – шепнул Брут Виргинию, – знаешь, Децим, чего я боюсь?.. Что предвижу?.. Скоро будет навеки заперт семейный склеп Гердониев и Скавров, потому что некого станет хоронить в нем и некому оплакивать, поминать умерших; изведет тиран весь род своих противников.

– А Эмилий Скавр? – спросил Виргиний.

– Я уверен, что и ему не дадут пережить зятя.

– Но его здоровье поправляется.

– Второй раз отравят. Не дадут и жене пережить мужа, и детям отца.

Слеза показалась на ресницах молодого патриция; прослезился и раб его, конюх Виндиций, прибывший с ним из Этрурии; Виргиний старался скрывать свою скорбь.

Они шептались, пользуясь тем, что Тарквиний не смотрел в их сторону, заинтересованный рассмешившею его жестокое сердце сценой народной расправы самосуда со старым невольником, причем один из деревенских старшин в распоряжениях грабежа усадьбы копировал самого регента, чего к его благополучию, тот не понял.