Тарсо, Христа ради юродивая

Глава первая. Биография

Тарсо (или Тарасия) Загорэу родилась \ июля 1910 года в селении Рого неподалеку от гавани Корфи на острове Андрос. В семье было шестеро детей, она была младшей.

Ее родители Перикл и Мария были благочестивыми и богобоязненными христианами. Особенно отличалась благочестием мать. Положительно влиял на духовную жизнь семьи и их родственник, монах по имени Галактион, который с 1898 года жил в уединенном месте семейной усадьбы.

Юная Тарсо закончила среднюю школу, получив прекрасное для своего времени образование. Она была отличницей, зачастую первой в классе. Когда ей было восемь лет, умерла ее двадцатилетняя сестра Пенелопа. И это погрузило Тарсо, как и всю семью, в глубокую скорбь.

Тарсо, как младшенькую, баловали в семье больше остальных детей и поэтому не заставляли заниматься никакой домашней работой. С малого возраста она училась игре на мандолине, и часто они вместе с сестрой играли и пели в кругу друзей. Вся ее семья была очень трудолюбивой, и поэтому в доме ни в чем не было недостатка. Их усадьба располагалась на окраине села, посреди сада из фруктовых деревьев и маслин. Был у них и огород для собственных нужд, а коровы с овцами обеспечивали молоком, сыром и шерстью. Жизнь семьи протекала тихо и мирно.

* * *

Когда Тарсо шел четырнадцатый год, проявились ее стремление к Богу и тяга к духовной жизни. Сама Тарсо так рассказывала о начале своего духовного пути: «Я убежала из дому, когда мне было четырнадцать лет. Возле пекарни играло много детей, но пришел офицер[30] и выбрал меня. Он взял меня на руки и отнес неведомо куда. Во мне все изменилось».

Действительно, с этого чудесного мгновения начали проявляться характерные особенности ее удивительной и своеобразной духовной жизни, которая в итоге облачилась в одежды юродства ради Христа.

Здесь стоит отметить, что призвание Богом блаженной Тарсо было подобно призванию святых Симеона и Андрея Христа ради юродивых. Примечательно, что святой Андрей получил из рук Самого Владыки Христа горький и одновременно сладчайший напиток, что предвозвестило будущий крестовоскресный подвиг святого.

Тарсо после того случая все время норовила убежать подальше от своих домашних и вообще от людей, искала уединения и свободы. Несмотря на юный возраст, она размышляла и рассуждала о жизни иной, молилась об умерших родственниках и даже беседовала с ними. В различных повседневных обстоятельствах у нее стал проявляться дар прозорливости. Однажды вечером, когда все готовились ко сну и ее мать заканчивала вечерние молитвы, Тарсо сказала ей, чтобы они не совершали Божественную литургию, намеченную на завтра в соседнем селе[31], потому что священнику нельзя будет служить. Мать, очень удивившись, отругала дочку, и литургия совершилась. Однако впоследствии выяснилось, что священник не должен был служить, поскольку накануне вечером напился. Маленькая Тарсо, благодаря своему дару, прозрела это.

Тем временем ее сестра Катина вышла в Афинах замуж и после 1931 года остальная семья вслед за ней переехала туда. Тарсо, любимая всеми, и здесь осталась прежней: спокойной, обращенной внутрь себя. Но некоторые ее выходки вызывали недоумение родных. Больше всего их беспокоило, что она часто, надев белый балахон и белый платок, никого и ничего не боясь, уходила куда глаза глядят. Она всегда носила старую обувь, а получив новую, обрабатывала ее ударами камня до тех пор, пока такой «уход» не приводил обувь в состояние, которое Тарсо наконец устраивало.

Незадолго до войны, в 1939 году, к ней посватались и пригласили на обед в дом жениха, куда она отправилась вместе со своим братом. Однако Бог попустил случиться какому-то небольшому недоразумению, так что ее брат разгневался и увел сестру домой. Тарсо ушла без малейшего недовольства или возражения, столь же равнодушно, как и пришла. Она спокойно принимала происходящие события, втайне говоря все, что хотела сказать, только своему Жениху Христу. Она была преисполнена веры в Него и всецело доверяла Тому, Кто с юности избрал ее Своей невестой.

Летом 1940 года ее семья отправилась отдыхать на Андрос, где они застряли из-за начавшейся войны до 1942 года. Там Тарсо понесла утрату: умерла ее лучшая подруга, с которой Тарсо часто проводила время, и это было для нее большим горем.

* * *

Как рассказывают родственники Тарсо, когда в 1942 году семья вернулась в Афины, их уже очень беспокоило ее юродство. Опасаясь ухудшения ее состояния, они силой отвели Тарсо к психиатру. И тот нашел у нее «шизофрению».

Для такого диагноза имелись, казалось бы, все основания — ведь у Тарсо находили вполне определенные симптомы. Она утверждала, что слышала голоса усопших, у нее была характерная особенность — без видимых причин упорно избегать общения с людьми, стремиться к уединению. Но врачи, понятное дело, не могли заметить духовные причины того, что принималось за душевную болезнь.

Поэтому было проведено хирургическое вмешательство, которое в то время применялось достаточно широко[32]. Трепанация черепа была сделана в височной области с обеих сторон. Однако хирургическое лечение не дало никаких результатов, как, впрочем, не принесло оно и вреда умственным и психическим функциям.

Как бы то ни было, после операции Тарсо официально признали сумасшедшей. Бог попустил ей оказаться в ситуации, которую многие сочли бы весьма унизительной. Пребывание в таких обстоятельствах — вольно или невольно — в любом случае является аскетическим подвигом. И Бог привел Тарсо к такой аскезе, к самому крайнему, с мирской точки зрения, унижению, чтобы с этого высокого духовного пьедестала она прославляла Его юродством Христа ради.

К истории Тарсо напрямую относятся слова аввы Аммона: «Вы знаете, что искушение не нападает на человека, если он не получил Духа. Однако когда он получает Духа, то передается диаволу, чтобы пройти через искушения и испытания. Кто же передает человека диаволу? Дух Божий. Ведь невозможно диаволу искушать верного, если его тому не передаст Сам Бог»[33].

Тарсо удостоилась принять Дух Божий прежде искушения в психиатрической лечебнице. То есть принудительная хирургическая операция была определена ей от Бога как психосоматическая основа ее духовного юродства. Она была дважды «сумасшедшей»: во-первых — по мирскому рассуждению (о чем гласил психиатрический диагноз), а во-вторых — как юродивая во Христе. Так Тарсо уединилась в крайнем смирении. В этом состоянии она «была ничем, не имела ничего»[34].

Может быть, по этой причине блаженная часто говорила: «У меня забрали все. У меня забрали миллионы и теперь у меня ничего нет». У нее не было ничего, и поэтому она могла приобрести все — доброе изменение на благодатном пути юродства во Христе.

Многочисленные истории из жизни святых подтверждают, что Бог, желая сделать кого-нибудь великим в Своем Царстве, часто сначала делает его нулем, ничем. Воистину, человек, вставший на путь святости, начинает его со станции «Ничто».

* * *

В 1944 году, во время гражданской войны[35], когда все люди предпочитали сидеть за закрытыми дверями, Тарсо продолжала уходить из дому, одевшись в белое. Однажды вечером кто-то позвонил в дверь ее сестры, которая жила в Экзархии[36], у подножия холма Стрефи. В то время партизаны-коммунисты устроили там укрепления, чтобы удержать этот район за собой. Тарсо тогда жила со своими родителями за Первым кладбищем[37]. Испуганная сестра, жившая одна с тремя маленькими детьми, открыла дверь и увидела вооруженных бородатых людей. Они спросили, есть ли у нее сестра по имени Тарсо Загорэу. Подумав, что с Тарсо что-то случилось, сестра вздрогнула. Один из партизан, видимо командир, отодвинув других, освободил проход, чтобы Тарсо могла войти в дом. А затем спросил у ее сестры: «Кто она такая? Эта женщина, ничего не боясь, ходит под обстрелом и ни одна пуля не задевает ее».

* * *

Такие особенности блаженной Тарсо — на первый взгляд удивительные, но по-настоящему чудесные, если присмотреться к ним повнимательней, — приводили в полное недоумение ее родственников, которые не знали, что им думать и как с этим быть. Ведь образ жизни их любимой Тарсо в корне отличался от привычного для них. Тарсо же была весьма дружелюбна и послушна, безропотно принимая все, что они делали «ради ее же блага».

Мы видели, что она не сопротивлялась сватовству, претерпела подлинное мученичество неоправданной лоботомии, предав себя полностью своему Господу и Жениху. Поскольку Он Сам вывел ее на путь великого и особого подвига юродства ради Него, она должна была последовать за Ним, взяв Его Крест, который для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие[38].

И все же, мог ли Христос оставить ее навсегда в руках таких доброжелателей, видя, как они из-за своей чрезмерной заботы о ней становятся опасными для Его подлинной рабы? Поэтому Он направил ее стопы в такое место, где Тарсо, оказавшись там, опять же, по послушанию, могла наконец спокойно подвизаться вместе с другими душами, которые также посвятили себя Ему.

* * *

Мать блаженной Тарсо жила по старому стилю, и у нее были связи с монастырем Пресвятой Богородицы Певковуноятриссы в Кератее. В то время ходила молва о чудесах, совершаемых основателем и епископом этого монастыря Матфеем. Особенно он славился исцелениями больных. А Тарсо, как мы помним, считали больной, причем больной со справкой от психиатра. Поэтому ее мать, надеясь на чудесное исцеление дочери, решила вместе с ней отправиться в этот монастырь и пожить там некоторое время. Так, в один прекрасный день 1949 года, не ожидая уже никакой помощи от людей в миру, она привела свою дочь, сама того не зная, на главное поприще ее подвига.

Там они прожили около трех месяцев, но надежды матери не оправдались. Поэтому она решила забрать дочь и вернуться домой. Однако Тарсо ни за что не хотела уходить из монастыря. Тогда мать попросила, чтобы ее дочь еще немного пожила в монастыре. Но в итоге это «немного» продлилось до конца жизни Тарсо.

Она не была принята в число сестер монастыря и по обычаю этой обители осталась жить вместе с другими послушницами в гостинице. Живя там, она выполняла различные послушания. Продолжались, по нарастающей, и ее выходки, из-за которых монахини и мирские относились к ней с презрением. Во время ежедневных богослужений в гостиничном храме Тарсо читала шестопсалмие, Псалтирь, часы. Многие до сих пор помнят ее умилительное чтение.

* * *

Пока Тарсо жила там, ее послушанием было переписывание рукописей из монастырского библиотечного хранилища, поскольку она была хорошим каллиграфом. Монахини помнят, что Тарсо была очень красива. У нее были густые белокурые локоны, зеленые глаза, а лицо светилось радостью. В руках она всегда держала молитвослов, по которому непрестанно молилась. Она избегала разговоров с другими послушницами, предпочитая сидеть в своей келье и молиться.

Монахиня, приходившая по своему послушанию будить ее ночью на келейное правило, всегда находила ее уже вставшей и молящейся. Довольно быстро сестры обнаружили, что Тарсо спит сидя и не ложится на кровать ни для сна, ни для отдыха.

К ночным трудам она прибавляла и дневные. Кроме послушания переписчицы, она стала носить воду из Живоносного Источника в сотне метров от монастырской гостиницы для нужд живших там сестер.

Со временем Тарсо стала вести себя странно и говорить странные вещи, что приводило всех в недоумение. Она начала дразнить и обличать людей, в особенности паломников. Монахини, видя это, велели ей уйти из гостиницы, в которой она прожила около двух лет. И подвижница Христова, опять же не добиваясь того, оказалась без кельи, не имея где главу преклонить[39]. Она обосновалась неподалеку от южных ворот монастыря, рядом с монастырской овчарней и развалинами каких-то строений. Большую часть жизни она прожила под открытым небом или в шалашах из травы, которые сама сооружала и сама же разрушала. В эти годы у Тарсо не было постоянного пристанища и она бродила по горам и долинам. Позднее, когда она начала стареть и стала нуждаться хоть в какой-то крыше над головой, ей удалось без всякой посторонней помощи соорудить себе жилище, натаскав шлакоблоки из упомянутых развалин и сделав кровлю из полиэтиленовой пленки и оцинкованных листов. Там она провела последние десять лет своей жизни.

* * *

Никто толком не знал, где она спала и где находила кров в непогоду. Много раз видели, как она стоит под дождем и держит над головой лист железа.

* * *

Иногда она выходила за пределы монастырской земли и шла по Кератее и Маркопуло, заглядывая к кому-нибудь в гости. Это очень беспокоило игуменью Евфросинию, которая считала, что женщине очень опасно бродить одной по ночам. Поэтому однажды она позвала Тарсо к себе и велела держаться поблизости от монастыря, иначе придется ее выгнать. Тарсо послушалась игуменью и с тех пор не уходила далеко.

Хотя Тарсо официально не являлась сестрой обители, она принимала живое участие в монастырской жизни. Одно из послушаний, которое она взяла на себя сама, состояло в том, что в течение многих лет она каждый день приносила на монастырскую кухню для трех сотен сестер молоко из овчарни, находившейся в полукилометре от обители. Сосуды из-под молока она наполняла водой из Живоносного Источника и возвращала в овчарню. Этой водой монастырь поил и животных. Там же, на кухне, она брала для себя еду.

Еще Тарсо удобряла навозом монастырский виноградник. Грузовик обители сгружал навоз неподалеку, а на следующий день монахини должны были разнести его по винограднику. Однако они даже не успевали приняться за это, потому что наутро вся работа оказывалась выполненной. Это дело долго оставалось для сестер загадкой. Наконец они решили ночью подсмотреть, что происходит, и увидели, как Тарсо в одиночку разносит навоз по винограднику.

Трудилась она и на общих послушаниях, где собирались все сестры, — на сборе бобов и винограда, на огородах и на другой подобной работе — наравне со всеми, только немного поодаль. Когда наступал перерыв на трапезу, Тарсо шла со своей кастрюлькой к поварихе, раздававшей еду сестрам, и снова отходила в сторону.

Итак, конкретными событиями Бог определил и образ ее жизни, и место, где ей предстояло прожить до самого исхода. Пустынная подвижническая жизнь. Непрестанная молитва и словесная служба Богу[40]. Только Он знал внутреннее состояние Тарсо, движения ее ума и сердца. Мы же, на основании лишь некоторых внешних событий жизни блаженной, знаем очень немногое.

Сестра Марина рассказывала, как однажды застала Тарсо, когда та не знала, что за ней наблюдают: «У нас в монастыре было всенощное бдение. Стояло лето, и служба совершалась под открытым небом. Светила луна. Когда началось повечерие, я пошла посмотреть, как дела у Тарсо. Тогда она жила в лачуге из досок. Снаружи Тарсо видно не было. Я потихоньку подошла к лачуге, так что она не могла меня заметить, и посмотрела в щель между досками. Тарсо стояла и молилась, осеняя себя крестом и непрестанно повторяя шепотом: “Пресвятая Богородица, помоги мне, грешной! Помоги мне, Матерь Божия, Владычица моя, прошу Тебя!” Я слушала ее, сколько могла, а когда возвратилась на бдение, уже пели стиховны после литии».

* * *

Внешний вид Тарсо стал выражением аскетического и исихасткого духа ее подвижнической жизни. Это касалось и ее кельи.

Вначале Тарсо носила черную рясу, причем старалась, чтобы та выглядела похуже. Она сшила ее сама. Там были огромные широкие карманы, в которых она носила богослужебные книги, Священное Писание, Псалтирь и много чего еще. С годами ее одежда всё больше и больше соответствовала духу юродства, делалась грязной и нелепо-смешной.

Частая гостья Тарсо так описывает ее одежду: «Она носила рваный грязный балахон, когда-то белый, а сверху — некогда черный подрясник покороче. К балахону был пришит огромный внутренний карман, в который можно было поместить все, что угодно, хотя у нее не было ничего. Зимой, стараясь хоть как-то согреться, она надевала сверху три-четыре непромокаемых нейлоновых плаща, один поверх другого, а на плечи, словно пелерину, — коричневое полотенце с хитро пришитой ленточкой».

* * *

Особенно старалась Тарсо скрыть красоту своего лица, которую подвижническая жизнь только подчеркнула, а более всего — скрыть свои прекрасные глаза, в которых можно было увидеть кусочек изумрудного неба. Она носила очки с толстыми стеклами, дужки которых связывала сзади проволокой. Когда ей нужно было что-то прочитать, она подносила текст к самым глазам. Однажды, беседуя с одной своей гостьей, Тарсо сказала: «Я все отдала, сестричка моя, что мне еще отдать? Отдала даже мои глаза». Благочестивая сестра не поняла смысла этих слов. Однако позднее узнала, что, когда Тарсо была моложе, какой-то мужчина, посетивший монастырь, восхищался красотой ее глаз. Тарсо услышала это, пошла в монастырь, взяла очки с толстыми стеклами, надела их и в результате испортила зрение.

Кроме того, в первые годы жизни при монастыре, после того как кто-то ей сказал, что у нее красивый нос, Тарсо стала закрывать его черной лентой поперек лица, которую смастерила сама. Эту ленту она сняла с лица, только когда начала стареть.

Она также старалась постоянно держать голову низко опущенной и глядеть в землю. Она говорила: «Коричневый цвет земли — это мой цвет».

Вдобавок ко всему она носила резиновые дырявые башмаки, всегда старые, завязанные ржавой проволокой и обязательно непарные.

* * *

Размеры ее кельи не позволяли поставить там кровать, как у всех нормальных людей. В этой келье можно было поместиться только согнувшись или сидя. Лежа она не спала сорок пять лет. Лишь попав в больницу, она стала спать на кровати, да и то ее мучила совесть «за такую роскошь».

Внутри ее кельи был полный беспорядок. Разворошенные узлы со старой скомканной одеждой и одеялами, жестянки из-под консервов для кошек, всевозможный мусор и брошенные мелкие вещи — все это образовывало кучу всякого хлама и все вместе напоминало мусорную свалку.

В углу кельи была большая скамейка, устроенная из пары шлакоблоков и мешка цемента, окаменевшего и скукоженного после дождя. В молодые годы Тарсо, подобно собаке, забивалась под какой-нибудь куст, в старости же ее можно было найти приткнувшейся на этой скамейке, с опущенной головой. Даже когда в последний год жизни Тарсо поселили в монастырской келье для престарелых, по ночам блаженную часто находили сидевшей под открытым небом где-нибудь на бордюре и мокнувшей под дождем.

* * *

Пища Тарсо всегда была очень скудной. Это обнаружилось в последние дни ее жизни, в больнице. Она оказывала послушание, соглашаясь есть суп, но когда ее уговаривали съесть больше, Тарсо отказывалась: «Я уже наелась, съела четыре ложки». Это был ее предел.

Сестра Марина приносила ей из монастыря обед, который Тарсо делила на две части, чтобы еще и поужинать этим. Когда же добрая Марина работала вдали от монастыря, о Тарсо не заботился больше никто. По всей видимости, иногда она целую неделю ничего не ела, пока Марина не возвращалась со своего послушания.

Иногда ей приносили домашнюю еду, сильно отличавшуюся от того, что готовили в котле для трехсот человек. Сестра Марина, жалевшая ее, говорила: «Возьми немного, поешь!» Но Тарсо ей отвечала: «Разве мирская еда лучше монастырской?»

Однажды Марина принесла ей очень хорошую рыбу. Тарсо ее почистила и отдала кошкам. Увидев это, сестра сказала: «Что же ты делаешь! Что ты теперь будешь есть? Съешь ее сама, благословенная, а кошкам отдай кости». Но Тарсо ей ответила: «А ты сама ешь объедки в монастыре? Как же кошки будут есть кости?» Она и мышей в своей келье заботливо кормила маленькими кусочками хлеба, говоря: «И они хотят есть».

Тарсо была очень добра к животным. Однажды на морском берегу она нашла совсем исхудавшего старого ослика, которого, видимо, оставили там подыхать. Она забрала его, привела в свою келью и кормила хлебом, пока тот был жив.

Нет никаких сомнений, что Тарсо не могла бы разделять свою скудную трапезу с бессловесными друзьями и с друзьями разумными, если бы уже в значительной мере не освободилась от гнета материальных потребностей. И действительно, подлинной ее пищей, из-за которой она забывала о вещественном, была пища духовная. Ум и сердце Тарсо принадлежали исключительно святому, горнему миру, где она пребывала непрестанно. Именно в этом смысле следует понимать ответ блаженной на предложение одной из гостей принести любое кушанье, которое бы Тарсо только захотела:

— Что тебе принести поесть, Тарсо?

— Ты мне принесешь поесть? Мне приносят еду офицер[41] и Мария.

* * *

Эти немногие эпизоды биографии Тарсо дают, в первом приближении, лишь общую картину жизни блаженной. Хотелось бы дополнить их подробным, насколько это возможно, описанием и других сторон подвижнической жизни Тарсо, в которых проявились ее благодатные дарования. Это описание основано на свидетельствах людей, которые лично знали Тарсо, уважали, понимали и любили ее.

Глава вторая. Церковная и таинственная жизнь Тарсо

Тарсо жила в своей пустыне и не оставляла место своего подвига, кроме редчайших случаев, причины которых всегда были серьезными — например, когда ее положили в больницу. Поэтому у некоторых людей, пришедших к ней впервые, могло возникнуть недоумение: в чем состояла духовная пища Тарсо и какова была ее связь с таинственной жизнью Церкви? Ведь она, очевидно, не ходила на монастырские службы.

Церковная жизнь юродивого ради Христа, естественно, отличается от церковной жизни обычного христианина, живущего в миру, регулярно посещающего богослужения и в определенные дни и часы участвующего в таинствах Церкви. Юродивый (и следовательно, «беспорядочный») образ жизни не позволяет участвовать в жизни Церкви общепринятым порядком. Ведь, в числе прочего, юродивый уклоняется от всего привычно-благочестивого, от того, что должно делаться благопристойно и чинно[42] — то есть от всего того, что содержит в себе опасность превращения церковной жизни в рутину.

Но все же, как может Христа ради юродивый принимать благодатные дары без участия в церковной жизни?

Если какой-нибудь христианин действительно имеет благодатные дары, то уже из одного этого следует, что этот человек живет в Церкви и тем самым идет по пути к Царствию Божию, как и все остальные христиане. Такому благодатному человеку на каждом шагу сопутствует благодать Божия. Она духовно восполняет то, чего он лишен из-за особенностей своей христианской жизни, проводя ее, например, по пещерам и ущельям земли[43].

Так бывает с каждым благодатным человеком, живущим жизнью юродивого ради Христа. Дар такого человека обретается его жизнью в Церкви, действует через его церковную жизнь.

* * *

Однажды Тарсо сказала: «Архангелы дали мне три облачения, и еще три дала Пресвятая Богородица. Одно — до земли, одно — досюда, и одно — до колен. У меня их взяли и служат в них в церкви».

Что хотела сказать Тарсо этими символами? Каков их смысл, который не смог понять ее собеседник? Возможно, Тарсо трижды получила благословение от архангелов и от Пресвятой Богородицы. Можно также предположить, что все богатство этих благословений Тарсо сама передала телу Церкви. В любом случае признание большого вклада Тарсо, ее дара юродства и всей ее святой жизни, в спасительное служение Церкви будет вполне согласно с ее словами.

Вот случай — одновременно и сон, и реальность — подтверждающий, вместе со всем остальным, истинность нашего вывода о церковном самосознании Тарсо.

Одна дама, часто бывавшая у Тарсо, рассказывает: «Однажды ночью я вижу во сне, что навожу порядок в доме, а за мной идет Тарсо с веником, усердно подметая пол. Я радовалась и недоумевала в душе, что это она делает? Тарсо же, словно прочитав мои мысли, говорит: “Поскольку ты послала моему брату соль для его стола, я принт л я тебе помочь”. Я проснулась очень радостной. Стараясь понять ее слова, я с трудом вспомнила, что недавно послала на Святую Гору посылку с мелом для икон и кое-какие книги по иконописи. Когда я навестила Тарсо в следующий раз, она мне сказала: “Мой брат кормит и меня каждый день. Он меня поминает, я ему очень благодарна, дай ему Бог здоровья! Позднее я узнала, что монах, которому я отправила посылку, был священником. Он слышал о Тарсо и поминал ее каждый раз, когда служил Божественную литургию».

* * *

У Тарсо был дар общения во Святом Духе с теми, кто ее поминал. Она находилась духом в храме, где ее поминали во время Божественной литургии, а также в том месте, где о ней молились люди, которые знали, почитали и любили ее. Вся полнота Церкви, все пространство церковной жизни были той духовной атмосферой, которой всегда дышала блаженная.

* * *

Тарсо всегда жила церковной жизнью с ее непрерывным суточным кругом богослужения по церковному уставу: вечерня, повечерие, полунощница и утреня.

Она прекрасно знала Псалтирь и могла прочитать ее от начала до конца наизусть[44]. Все это было каркасом непрестанной молитвы Тарсо.

Часто, когда кто-нибудь из ее гостей собирался уходить и просил ее молитв, Тарсо, зная, по какому календарю этот человек живет, пела тропарь святого, память которого праздновалась в тот день по этому календарю. А нередко бывало, что она, прежде чем отпустить своего посетителя, полностью читала всю вечерню. «Хотя монастырь в Кератее жил по старому стилю, — вспоминает одна монахиня, — Тарсо, когда мы приходили к ней, ни о чем нас не спрашивая, пела нам тропарь святого или праздника, который мы в тот день праздновали по новому стилю». Если ее спрашивали: «Старица, какой стиль лучше — новый или старый?», она отвечала: «А что, разве плохо, когда Бог прославляется дважды?» Не только этот ответ, но и все общение с «новостильниками» на протяжении всей ее жизни дают понять, что эта тема Тарсо не волновала.

* * *

Та же монахиня вспоминает: «Каждое мое посещение Тарсо было для меня откровением. Однажды я купила четки в монастырской лавке и пошла к Тарсо с помыслом: “Как она молится? Знает ли она Псалтирь и другие церковные молитвы?” Я знала, что она очень редко бывает на монастырских службах, а богослужебных книг у нее не было. Часто я слышала, как она вслух читала Иисусову молитву. Если ее что-то удивляло, она восклицала: “Господи Иисусе Христе!” Придя к ней, я застала ее одну. Присев, я достала из кармана четки и сказала: “Помолись немного, сестричка!” Мне хотелось взять потом эти четки из ее рук, как благословение. Она сразу их взяла и, обратившись на восток, начала молиться, тихо и с умилением читая всю полунощницу полностью: молитвы Василия Великого, псалмы и все остальное, что мы читаем на полунощнице — “Господи Вседержителю, Боже Сил и всякия плоти”, “Тя благословим, Вышний Боже и Господи милости”, “Возведох очи мои в горы”, “Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!” Затем она повернулась ко мне и почтительно, движением, исполненным красоты и достоинства, отдала мне четки левой рукой, в которой держала их во время молитвы. Я взяла их и растроганно поцеловала ее руку, а Тарсо тоже наклонилась, чтобы поцеловать мою, но я ее успела отдернуть».

* * *

У Тарсо бывал в гостях один университетский профессор. Вот как он рассказывает про свое очередное посещение Тарсо: «Когда мы сидели на цементных блоках рядом с ее кельей, я сказал: “Меня очень огорчает мой гневливый характер. Сестра, что мне делать, чтобы от этого избавиться?” Она начала говорить обычные свои юродивые вещи, а потом зашла в келью и вынесла мне Феотокарий[45] святого Никодима. Открыв его, она, очень ясно и четко произнося слова, прочитала подходящий к нашей теме тропарь и замолчала. То есть она мне показала, что делать в затрудняющих меня обстоятельствах. Я ей заметил: “То, что ты прочитала, — это ведь на древнегреческом”. Тогда она перевела тропарь на новогреческий столь грамотно, что я просто онемел от удивления. Очевидно, она прекрасно знала не только современный, но и древний греческий язык. Теперь, когда я с растроганным сердцем пишу эти строки, Тарсо находится в обителях праведных, где сияет свет лица Божия».

* * *

Один человек во время своего посещения Тарсо постоянно читал в уме молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». В какой-то момент он услышал, как Тарсо сказала ему: «Молись и Святой Троице!»

Это показывает, что средоточием церковной жизни Тарсо было сознательное почитание Святой Троицы. Тарсо знала, как выстраивать свою духовную жизнь согласно учению Церкви о спасении.

* * *

Другой гость как-то спросил у Тарсо о чинопоследовании некоей молитвы, о которой он прочитал в одной книге. Он хотел соблюсти установленный порядок слов этой молитвы. Тарсо ему сказала: «Меняй-ка иногда и порядок слов. Не читай молитву формально!»

Понятно, что этот совет Тарсо должен был помочь человеку избежать опасности свести свою молитву к бесплодной рутине. Здесь проявилась логика юродства, направленная против такой духовной жизни, которая осуществляется механически, без приложения собственных умственных усилий молящегося человека. Неприятие такой духовной жизни она выразила и в словах, сказанных другому своему собеседнику: «Очень много “Господи, помилуй!” надоедает даже Богу».

* * *

При попытках разглядеть, что скрывается за странным поведением Тарсо, можно было увидеть мудрость, присущую такому поведению, и которая свойственна имеющим ум Христов[46]. А также почувствовать мир, превосходящий всякий ум[47], которого не бывает без примирения между собой всех сил души и без обладания всеми добродетелями. Этот внутренний душевный порядок не мог существовать без правильного расположения Тарсо в Теле Церкви. Тарсо была юродивой ради Христа, поэтому внешне беспорядочной выглядела и ее повседневная жизнь, и она сама. Но у нее было прочное и живое церковное самосознание. Доказывает это и почитание ею старцев Паисия, Порфирия и Иакова[48]. «Это великие старцы, — говорила Тарсо отцу К.П., профессору, — они дают миру богатую пищу».

Действительно, у посещавших ее людей оставалось впечатление, что домом для Тарсо является вся Церковь. Поэтому-то она придавала столь малое значение своему видимому жилищу. Решив, наконец, поселиться под крышей, она устроила свое жилище так, что оно словно говорило: это не настоящий дом Тарсо, ее истинный дом — это воинствующая и торжествующая Церковь, Богочеловеческое Тело Христа, веселящихся всех жилище[49]. Она, без сомнения, была членом этого Тела, не просто живым, но и прославленным. Однако Тарсо лучше любого другого знала, что видимое — обманчиво, и по этой причине успешно сокрыла завесой всё, касающееся своей личной, богослужебной, мистической, монашеской жизни и своего внутреннего делания.

* * *

Всех интересовало, была ли она пострижена в монахини. На вопрос одной сестры, монахиня ли она, Тарсо показала рукой на свою голову и сказала: «Я монахиня, сестричка, вот мой постриг». И затем немного сдвинула свой монашеский платок, так что показались ее волосы, и пальцем указала на висок, добавив: «Видишь, сестричка, печать спасения я получила». Конечно, тогда ее собеседница ничего не поняла. Она поняла это гораздо позднее, когда кто-то из родственников блаженной рассказал ей о перенесенной Тарсо лоботомии.

Как бы там ни было, почти наверняка можно сказать, что Тарсо не была монахиней. Во всяком случае, не была пострижена в великую схиму[50]. Она дала это понять по крайней мере двум людям.

Последние месяцы жизни Тарсо провела в монастырском лазарете. Там ее келью однажды посетил их архиепископ Андрей и предложил постричь ее в схиму. Однако Тарсо ответила ему: «Ты, брат, постриги в схиму своих дочерей здесь, — она имела в виду сестер монастыря. — Мне мою схиму дала Пресвятая Богородица».

Она имела великий страх Божий и считала себя недостойной такого великого дара. Однажды сестра Марина спросила, почему Тарсо не принимает великую схиму, и получила такой ответ: «Давай, Марина, поговорим серьезно. Мне стыдно. Я недостойна. Не знаю, справлюсь ли я. Это очень большая ответственность. Я думаю, что лучше пойти мирянкой в рай, чем монахиней в ад».

* * *

Однако, если Тарсо не была монахиней, кого тогда вообще можно назвать монахом? Блаженная старица знала, что «внешнего человека легко сделать монахом, если захочешь, но не мал труд — сделать монахом человека внутреннего»[51]. Конечно, она не читала об этом у преподобного пресвитера Исихия, но была научена Святым Духом, Утешителем, Который изобильно облагодатствовал ее. У нас нет никакого сомнения, что Он не только соделал Тарсо монахиней, но и обогатил многими дарованиями.

* * *

Есть свидетельства, что Тарсо по вечерам часто посещала дом одного священника в Кератее, вероятно, для исповеди или с какой-нибудь иной духовной целью. У всех Христа ради юродивых был какой-нибудь духовный наставник, с которым подвижник советовался. В случае Тарсо мы не знаем, кем был этот человек. Заботившаяся о ней монахиня утверждала, что Тарсо, вне всякого сомнения, исповедовалась. В последний год своей жизни, когда Тарсо лежала в монастырском лазарете, она по послушанию участвовала и в таинстве Божественной Евхаристии. Примечательно, что когда она подходила ко Святому Причащению, то держала под мышками голубое одеяло, сложенное в несколько раз, желая выглядеть ненормальной в глазах старших сестер, которых всегда пропускала вперед. Со стороны это выглядело и комично, и торжественно одновременно. Тарсо была похожа на воина, идущего в парадном строю. Так она умело скрывала то, что хотела скрыть.

* * *

Но как же Тарсо причащалась Пречистым Тайнам раньше? Ведь, скорее всего, там, где она жила, ей было невозможно причащаться на Божественной литургии. Странная замарашка, порой выглядевшая просто комично, — такая «монахиня» не могла оказаться среди прилично одетых причащающихся христиан. Но и особый высокий подвиг Христа ради юродства, которому она себя посвятила, не позволял ей часто причащаться Чаше Спасения вместе с другими монахинями обычным порядком. Как же ей удавалось и здесь устроить дымовую завесу, чтобы не лишиться «очистительного пития бесчестия»[52], в котором она видела условие своего единения со Христом? Как бы то ни было, Тарсо, вне всякого сомнения, причащалась. Она имела общение со Христом, ибо горела любовью к Нему. Но как именно она причащалась?

* * *

Святой Николай Кавасила в своей книге «Изъяснение Божественной литургии», указав условия, необходимые для достойного причащения Пречистых Христовых Таинств, и перечислив духовные качества, которые христианин должен для этого иметь, задает вопрос: «Если кто из живых, имея в душе блага, о которых говорилось, не приступит к Тайнам, не получит ли он тем не менее освящение от совершающейся Литургии?» И отвечает на него: «Это может получить не всякий, но только тот, кто, подобно душам умерших, не может приступить к Тайнам телесно, каковыми были скитавшиеся в пустынях, горах, вертепах и расселинах земных, которым невозможно было видеть жертвенник и священника. Этих людей Сам Христос, очевидно, освящал своим освящением. Из чего это видно? Из того, что они имели жизнь в себе, а они не имели бы, если бы не приобщались сего Таинства, ибо Сам Христос сказал: “если не будете есть Плоти Сына Человеческого и питъ Крови Его, то не будете иметь в себе жизни”, и в ознаменование этого ко многим из сих святых посылал ангелов с дарами»[53].

* * *

Тарсо имела в себе жизнь, и из этого следует, что она причащалась Пречистых Христовых Таинств. Все предпосылки для того, чтобы принимать Честные Дары от ангелов, у нее были: «чистота души, любовь к Богу, вера, желание Таинства, пламенное стремление и жажда»[54].

* * *

Тарсо любила детей и радовалась, когда какая-нибудь мать, идя к ней, брала с собой и ребенка. Но одну девочку она особенно любила. И вот однажды Тарсо предложила ей пожить у нее два-три дня. Девочка согласилась, и мама оставила ее у Тарсо.

Один случай из всего увиденного там этим ребенком, наверное, может подтвердить сложившееся у некоторых людей мнение, что Тарсо причащал небесный ангел. Девочка рассказала, как однажды ночью Тарсо после своей молитвы наклонилась вперед и открыла рот, словно для того, чтобы съесть нечто, кем-то поданное. Возможно, так ее причащал ангел, «офицер», о котором она часто говорила[55].

* * *

Святой Николай Кавасила отмечает: «Не все те, которым иерей дает Таинство, действительно причащаются, но несомненно только те, которым подает Сам Христос... Только один Тот, Кто совершает Таинство для душ и освящает живых и умерших, — Спаситель»[56]. Итак, поскольку Всесильный освящает посредством таинства Божественной Евхаристии тех, кто достоин Причастия, Он мог освятить посредством этого таинства — так, как Он один только знает, — и ради Него умершую для мира Свою рабу.

* * *

Истории о Божественном Причащении от ангела нередко встречаются в житиях святых последнего времени. Нечто подобное происходило с известным старцем нашего времени отцом Афанасием Хамакиотисом. Его биограф сообщает: «Кончина старца сопровождалась поразительным событием, непостижимым для нашего разума. Пока он был в больнице, каждый день приходил священник из монастыря Петраки, чтобы его причастить. В последние дни у него держалась очень высокая температура. Градусник показывал сорок два градуса. В ночь с 15-го на 16-е августа он сказал сидевшей радом с ним монахине:

— Дитя мое, в эту ночь ты должна быть готова.

— Почему, старче?

— Этой ночью у меня будут великие гости и мы должны быть готовы, чтобы причаститься. Не упусти и ты эту замечательную возможность. Этой ночью мы будем причащаться. Придут ангелы! Читай теперь последование ко Святому Причащению...

Я быстро стала на колени, старец накинул на меня простыню и наполовину прикрыл меня ею. Затем он, насколько ему хватило сил, немного приподнялся, воздел руки и произнес с великим благоговением молитву перед Божественным Причащением, как это говорят священники. Я боялась, как бы он не упал, и попыталась, отодвинув немного простыню, посмотреть, что он делает. Он совершал те самые движения, которые делал, когда причащался у Святого Престола, говоря: “Се приступаю ко Христу, Бессмертному Царю и Богу нашему. Преподается мне, Афанасию, недостойному иеромонаху, Честное и Пресвятое Тело...” Он открыл рот и принял Божественное Причастие от светоносного ангела»[57].

* * *

За две недели до своей кончины старец Серафим Вырицкий сказал отцу Алексию Кибардину, священнику церкви в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы в Вырице, что Божия Матерь велела причащать его ежедневно. Отец Алексий рассказывал:

«Я каждую ночь причащал старца по его слову. И вот однажды я проспал, не услышав звонка будильника. Проснувшись в четыре часа ночи (а причащал я его обычно в два часа), я надел дароносицу и в буквальном смысле слова побежал к старцу. Когда я вошел в дом, а затем в келью, старец лежал необыкновенно сияющий. Я извинился, что проспал, на что отец Серафим ответил: “Батюшка, не беспокойтесь, меня уже ангелы причастили”. Глядя на его лицо, было совершенно очевидно, что это истинно так»[58].

* * *

Эти случаи, происходившие в XX веке, убедительно показывают, что как в прежние времена, так и в наши дни для друга Божия существует возможность причастия с помощью ангела, специально для этого посланного. Стало быть, Тарсо причащалась либо подобным образом, либо так, как о том говорит святой Николай Кавасила. Ведь совершенно ясно, что она имела в себе и распространяла вокруг себя ту жизнь, источником которой является только Христос.

Глава третья. Последние события земной жизни Тарсо и ее преставление

В 1987 году с Тарсо произошел несчастный случай.

Разжигая спиртовую горелку, она пролила спирт на старый половик у единственной двери, и он загорелся. Очевидно, во всем этом не обошлось без бесов. Когда же Тарсо через огонь выскакивала из домика, она сильно обожгла ноги. В итоге ее отвезли в Гиппократовскую больницу.

Тарсо в больнице — это было «странное слышание, странное видение»[59]. Ее поведение вызывало всеобщее недоумение. Она позволяла прикасаться к себе только ниже колен. Рядом с ней всегда находился кто-нибудь из ее друзей. Три человека сменяли друг друга на протяжении суток: утром, вечером и ночью. Многие просили записать их в список дежурных. Тарсо говорила: «Я пришла сюда с особой целью. Когда я эту цель исполню, тогда отсюда уйду».

* * *

В больнице ярко проявилось то благоговение, которое испытывали к ней верующие. К ней приезжали многие монахини из разных монастырей, подолгу беседовали с ней и старались уговорить ее перебраться к ним. Тарсо им ничего не отвечала, и поэтому у них сохранялась надежда, что их желание исполнится. Однако она совершенно не собиралась оставлять место своего подвига, так как любила пребывать в безвестности и безмолвии. К тому же теперь стало особенно заметно, как ее почитает народ, и она непременно хотела этого избежать и скрыться от людских глаз.

Ее родственники, в свою очередь, надеялись забрать ее к себе. В день выписки из больницы, когда Тарсо села в машину своего племянника, племянницы спросили ее: «Тарсо, куда ты хочешь, чтобы мы тебя отвезли?» И она ответила: «Туда, откуда вы меня забрали». И Тарсо привезли обратно в ее старую аскетическую каливку возле монастыря Пресвятой Богородицы в Кератее.

* * *

Теперь Тарсо стала чаще заходить в монастырь. Начала она спрашивать и о келье внутри обители. В начале 1988 года ей наконец дали келью, более подходившую для ее уставшего и состарившегося тела, чем прежняя хижина. Но вскоре состояние здоровья Тарсо ухудшилось и ее перевели в монастырский лазарет, где обеспечивался уход за больными и престарелыми сестрами.

* * *

В октябре 1989 года у Тарсо в результате падения случился перелом костей таза и ее положили в травматологический центр. Общее состояние было тяжелым, врачи провели консилиум и приняли решение об операции. Однако для этого требовалось ее согласие. Когда племянница сообщила о решении врачей, Тарсо ответила: «Врачи мне ничего не будут делать. Я пойду к Мариам». Как она сказала, так и произошло. Ее преклонный возраст и болезни ослабленного подвигами организма ускорили наступление последнего часа. Но Тарсо умела видеть вещи в их естественном течении и их подлинное значение.

* * *

Вся ее жизнь была непрестанным памятованием о смерти и вечности. Если ей говорили о ком-то, что он умер, она поправляла его, строго взглянув на собеседника: «Преставился к жизни!» Ее племянница, с благоговением хранящая память о ней, рассказывает: «Когда я говорила, что кто-то умер, она норовила поколотить меня, как будто бы я была ребенком, и громко ругала, словно для того, чтобы я поняла свою ошибку и запомнила то, что она мне говорила. Однажды, наконец, я ей сказала: “Тарсо, не ругай меня! Просто объясни, почему ты меня ругаешь, когда я говорю, что кто-то умер”. И она мне очень серьезно ответила: “Не умер, а преставился к жизни”. Так она меня подготовила к своему собственному преставлению, которое совершилось два года спустя. Ведь я была настолько привязана к ней, что очень сильно горевала бы из-за ее смерти, как это случилось с остальными нашими родственниками, которых она не смогла подготовить, поскольку они жили далеко. К счастью, эту науку Тарсо я успела передать моей матери и ее сестре, а также тем, кто был рядом со мной. Поэтому мы ощутили из-за расставания с Тарсо радостопечалие, а не горе».

* * *

Один афонский иеромонах, в то время посетивший Тарсо, рассказывает: «Я приехал в Афины, сопровождая одного афонского игумена, который вез на остров Крит частицу Древа Креста Господня для поклонения. Эта частица, хранящаяся в его монастыре, является одной из крупнейших в мире. Когда мы прибыли в Афины, я, по благословению игумена, повез эту частицу к Тарсо, чтобы та поклонилась Честному Древу. Времени было мало, и я очень спешил. По дороге к Тарсо я переживал, на месте ли она. Когда мы были еще далеко от ее кельи, с удивлением увидели, как она идет нам навстречу, как бы прогуливаясь. Когда же мы встретились, она запела тропарь Кресту: “Спаси Господи люди Твоя”, а затем кондак Воздвижения Креста Господня. Она благоговейно поклонилась святыне, положила двадцать драхм на мощевик и принялась резко укорять нас за то, что ей, недостойной, оказали такую великую честь, но в это же время и благодарить нас, перемежая это обычными своими юродствами. Я ей сказал: “Вот, мы потрудились для тебя, чтобы принести тебе такое благословение, скажи нам и ты что-нибудь”. Тогда она ответила: “Ты говоришь, что вы принесли мне благословение. Вы священники, и это мне в благословение или во осуждение? Что мне сказать? Несите эту святыню в мир и сюда, в монастырь”. Сказав еще несколько слов о необходимости для человека нести Крест, она на прощание произнесла: “Я скоро уйду. Ты же, дитя мое, не забывай о нашем истинном отечестве!”»

* * *

Время шло, и Тарсо все усердней готовилась к своему последнему путешествию. Она все ближе чувствовала Мариам, Которая ее «вывела на брань», по собственным словам Тарсо. Особенно в последние дни она очень ясно ощущала внутреннее извещение о скором исходе.

Вот одно из свидетельств: «В сентябре 1989 года за неделю до преставления сестры Тарсо я приехала в монастырь Пресвятой Богородицы в Кератее. Сестра Е. повела меня в лазарет, где лежала сестра Тарсо. Я познакомилась с ней в этом монастыре во время своих предыдущих приездов в Грецию. В тот день, когда мы ее посетили, сестра Тарсо постоянно говорила: “Хочу уже уйти, пойти в дом Мариам. Пойду домой к Мариам. Пойду домой к Мариам. Пойду домой к Мариам...” Тогда сестра Е. спросила ее: “Какой Мариам?” И Тарсо ответила: “Есть только одна Мариам”. И когда ей желали скорейшего выздоровления, она, видимо уже получив от Мариам приглашение, говорила, подразумевая скорый исход: “Я существую для Мариам”».

* * *

Действительно, исход уже неотвратимо приближался. Монахиня из другого монастыря, посетившая Тарсо за два дня до ее преставления, рассказывает: «Как только я узнала о травме Тарсо, на следующий день навестила ее в больнице. Увидев меня, она сказала: “Ты одна пришла? А где остальные?” Она спрашивала о других сестрах, наверное, потому, что хотела с нами попрощаться. Потом она около четверти часа плакала. На следующий день, 6 октября 1989 года, к ней пришла наша игуменья с тремя сестрами. Тарсо ей сказала: “Ухожу. Меня возьмет к себе домой Мариам, которая вывела меня на брань”. Она подразумевала духовную брань юродства. На следующий день я снова пошла к ней, но нашла кровать уже пустой. Мне сказали, что ночью она умерла. Было 7 октября, и по старому стилю в ее монастыре отмечали праздник в честь иконы Пресвятой Богородицы Миртидиотиссы[60]. Так ее забрала к Себе Мариам Богородица. Лицо Тар со, которое я видела в первый раз без больших очков с толстыми стеклами и без тряпки, которой она обматывала голову, было образом преподобной».

Но дадим слово очевидцам ее исхода, чтобы они описали нам, как преставился к жизни человек, который был с нами рядом и который все отдал Христу — воипостасной и вечной Жизни.

«В последний день, вечером, ей стало хуже. Закрыв глаза, она больше их уже не открывала, а мы долгие часы оставались рядом с ней, наблюдая, как ее дыхание становилось все реже и реже, пока ее драгоценная и благоуханная душа не оставила ее измученное тело и вознеслась на Небеса к Свету Невечернему».

«Никогда не забуду тот вечер, когда она от нас ушла. На кровати, в то время, когда она отходила, была другая Тарсо, которую мы никогда раньше не видели. Ее лицо светилось неким Божественным светом, придававшим ей ангельский вид. Морщины, избороздившие это лицо, разгладились. Щеки и губы были розовыми, и легкая улыбка вырисовывалась на них. Мы были потрясены. Мы видели простертую на кровати девушку, которая сияла и светилась».

Блаженная жизнь Тарсо завершилась блаженным успением. Она ушла ночью. Уходя, она была далеко от своей кельи, освященной молитвами, слезами, воздыханиями сердца, очищенного трудами юродства. Но отправилась она, как и говорила накануне, в чертоги Мариам. Она вошла в радость Господа своего, для Которого жила и подвизалась умертвить свою самость, чтобы жил в ней Царь ее сердца, ее Спаситель и Бог.

Глава четвертая. После преставления и до погребения

Одна из подруг Тарсо рассказывает: «Когда мы прибыли к одру на котором лежала блаженная Тарсо, одетая в чистые монашеские одежды, монахини Кератейского монастыря оказали нам любезность и приоткрыли черный покров так, чтобы мы могли видеть ее лицо все то время, которое находились рядом с ней. Ее рот был немного приоткрыт справа, однако это ничуть не нарушало красоты ее лица. Из-под платка выбилась прядь седых волос. Несколько раз я приложилась лбом к ее ногам. Они были мягкими. Пришли ее родственники, и я поэтому оторвала свой взгляд от нее и посмотрела вокруг, на живых. Никогда еще живые не казались мне столь некрасивыми по сравнению с красотой и свободой, которыми сияло лицо почившей Тарсо. В ней теперь было изобилие жизни, потому что она прошла через тысячу смертей.

Время от времени сестры Кератейского монастыря заходили попрощаться с единственно живой, находившейся там. Большинство из них были спокойны. Некоторые, словно любопытные соседки, поглядывали, кто ее оплакивает. Лишь одна старенькая достопочтенная монахиня — полная, невысокая, хорошо одетая, с низко надвинутым на глаза платком — не выглядела для Тарсо чужой. Она благоговейно, с рыданиями обняла ее, а затем села рядом, как единственный настоящий родственник. До этой минуты мы обманывались, считая себя самыми близкими для Тарсо людьми. Рядом с этой матушкой нам стало стыдно. Ее склоненного и закрытого платком лица мы не видели. Слышали только тихий плач: “Ах, Тарсула моя, ах, Тарсула моя...”

Ни одна из нас не решилась с ней заговорить. Друг другу мы тоже ничего не сказали. Мы знали, какое сокровище потеряли, душа наша болела, и эта боль стала молитвой к Тарсо, которая преселилась к себе домой, в дом своей Матушки Мариам. Мы знали, что отныне Тарсо пребывает, как она говорила, в Башне со своим Владыкой.

Шесть монахинь подняли ее одр, чтобы перенести в храм на монастырском кладбище. Тогда мы поняли то, что она нам часто говорила: “Мою машину перенесут шесть деток”. На отпевании позволили находиться только монастырским, поэтому мы были вынуждены удалиться».

Глава пятая. Разрушение кельи блаженной Тарсо

После исхода блаженной Тарсо разрушение постигло и ее келью. Сразу после ее преставления неизвестно откуда взявшийся бульдозер с необъяснимым рвением и поспешностью безжалостно сровнял с землей этот «самочинный» домик — келью Тарсо, ее подвижническую школу духовной борьбы, этот духовный чертог благодати Божией, который приютил дивную подвижницу, видел ее суровые битвы с демонами и был свидетелем ее благодатного общения с ангелами и святыми.

Кто поспешил разрушить «самочинное» святилище благодати Божией, небесный амвон, с которого звучали во тьме нынешнего века проникновенные напоминания о святоотеческом подвиге и просвещающем трезвении?

Почему его не оградили и не защитили, чтобы он уже одним своим видом хранил память о подвиге блаженной Тарсо, память о всей аскетической суровости этого подвига, о его благодатном воздействии на людей, об этом ясном для них примере святой жизни Тарсо?

Кто знает, какие человеческие силы, порожденные духовной и «благочестивой» нерассудительностью, с удивительной поспешностью и жесткостью «зачистили» место, где была ее убогая келья...

* * *

Одна монахиня, знакомая Тарсо, так описывает свое впечатление от этого события: «Через несколько дней после ее преставления, скучая о нашей дорогой Тарсо, мы решили, по крайней мере, посетить ее ка- ливку, чтобы поклониться месту ее подвига и еще раз мысленно пережить то, что мы там переживали раньше. Когда мы туда приехали, то увидели на месте ее кельи большую груду шлакоблоков. С сердечной болью мы помолились на руинах этой каливы, такой дорогой для нас, а потом пошли в монастырь повидаться с сестрой Мариной. Она приняла нас с любовью и рассказала, что видела Тарсо во сне и услышала от нее: “Ступай в мою келью, ибо ее скоро разрушат, и возьми там висящий на стене платок, в котором завязаны иконки и крестики, и отдай все это Ф. и ее друзьям”».

Как мы узнали позже, этот сон Марина видела за день до разрушения кельи Тарсо.

* * *

Но такие дела, хотя и уничтожают видимые следы сверхчеловеческой духовной борьбы Тарсо, не могут стереть духовный образ блаженной из памяти тех, кто ее знал и любил. Ведь это дивное в их очах[61] подвижническое житие освятило в их сердцах и этот домик, вместо которого благодать Божия даровала блаженной Тарсо жилище нерукотворное на Небесах[62].

* * *

Многие люди, которых коснулось благословение духовного сияния блаженной Тарсо, вскоре узнали о неподобающем поступке разрушивших ее келью и поспешили на это священное место, чтобы своими руками разгрести развалины и разыскать какие-нибудь ее личные вещи: книгу, иконку, черную шаль Тарсо, ее непарные башмаки, разные мелочи — священные реликвии телесного присутствия блаженной в этом месте, которое она почтила и освятила своим благодатным житием.

Глава шестая. Благоухание мощей блаженной Тарсо

Как писал святитель Григорий Палама, у духовных людей «духовная благодать, перейдя через посредство души на тело, дает ему тоже благословенно сострадать божественно страдающей душе... Достигнув этой блаженной полноты, она обоживает и тело, уводя его от наклонности к злу и вдыхая в него святость и неотъемлемое обожение, чему явное свидетельство — чудотворные мощи святых»[63].

Явным доказательством того, что возможна реальная святость всего человека, стали святые мощи блаженной Тарсо. Появляются все новые и новые свидетельства, что всюду, где хранятся частицы ее святых мощей, особенно в монастырях, они источают благоухание, несут Божественную благодать и веселят сердца тех, кто почитает ее память, и, конечно же, тех, кто ее знал, понимал, сопереживал ей и любил беспредельной искренней любовью Христовой.

* * *

Сестра Марина рассказала нам одну чудесную историю, которая случилась с ней самой: «Тарсо сама вырывала себе старые больные зубы. Я взяла один из них и спрятала в спичечный коробок, положив его потом в какой-то ящик в своей келье. Со временем я о нем совсем забыла. После того как Тарсо преставилась, я часто открывала тот ящик и ощущала неизъяснимое благоухание. И вот однажды Тарсо является мне во сне и говорит: “Мой зуб, который у тебя хранится в том ящике (и она мне на него показала), отдай Александру, а он пусть даст своей дочери, которая меня почитает. Пусть она его поместит в деревянный крестик и носит на груди”». У дочери Александра, о которой шла речь, была тогда одна очень серьезная семейная проблема.

* * *

«7 октября 1998 года, в день памяти святого Иоанна Пустынника и девяноста восьми отцов, иже с ним подвизавшихся на Крите, я гостил в монастыре Палианйс возле критской столицы Ираклиона. В этой обители хранится часть мощей этих святых и в их честь каждый год совершается праздничная Божественная литургия. Так как этот день совпадал с датой преставления Тарсо, я подумал о том, чтобы положить частицу ее мощей на аналой в церкви. Однако у меня был помысл, что это может не соответствовать церковному чину. В итоге перед началом вечерни я спрятал эту частицу мощей в алтаре. Наутро, еще до восхода, закончилась Божественная литургия и монахини находились в своих стасидиях[64], слушая благодарственные молитвы по Святом Причащении. В этот момент я вошел через южные дьяконские двери в алтарь забрать свой коробок. А когда выходил из алтаря, игуменья заметила, что я что-то держу в руке и спросила об этом. Я не хотел давать объяснений и постарался уклониться от ответа. Но та сильно настаивала, к ней присоединились и другие сестры, которые тем временем к нам подошли. Я не успел ничего понять, как они уже забрали у меня коробок и открыли его. Я не открывал его с прошлого года и всегда целовал его закрытым. Все сестры начали креститься и благоговейно прикладываться к мощам. Я смотрел на них в недоумении. “Чьи это мощи, кто этот святой, что все вокруг наполнилось благоуханием, как только мы открыли коробок?” — услышал я вопрос одной из сестер. Это было подлинным посещением преподобной старицы в ее “день рождения”».

* * *

Монахиня одного монастыря на Ионических островах была хорошо знакома с блаженной Тарсо и ее подвижнической жизнью еще с тех пор, как жила в миру. Она получила маленькую частицу ее святых мощей. К великому изумлению этой монахини, мощи наполнили благоуханием всю келью, а присутствие блаженной в ее мощах принесло особое благословение всему монастырю.

* * *

Μ. З. рассказывает, что подарила игуменье одного монастыря на Пелопоннесе маленькую частицу святых мощей блаженной Тарсо. В тот же день вечером игуменья позвонила М. З. и с удивлением поведала ей о неизреченном благоухании мощей. При следующем разговоре игуменья сообщила, что эти мощи в ее келье благоухают постоянно. Однажды случилось так, что матушка не ощутила благоухания мощей. Тогда она с огорчением сказала: «Что ж ты, Тарсо, сегодня не благоухаешь?» И сразу после этого святые мощи принесли ей неизреченное благословение духовной радости.

* * *

Здесь следует заметить, что священное благоухание мощей блаженной Тарсо было решающей причиной, побудившей написать эту книгу. Это благоухание, будучи знамением того, что Тарсо угодила Богу своими подвигами, стало благословением нам взяться за эту работу для духовной пользы читателей. И действительно, энтузиазм, с которым читатели приняли первое издание этой книги, и многочисленные свидетельства о полученной ими духовной пользе, подтвердили, что на этот труд было благословение свыше.

Глава седьмая. Со святыми упокой

Когда какой-нибудь великий подвижник достигает конца своей земной жизни и преставляется к жизни истинной, оставшиеся здесь обычно задаются вопросом, упокоил ли его Бог со святыми. Если же говорить о Христа ради юродивой подвижнице Тарсо, то имеется изобилие признаков, что подвигоположник Христос одобрил ее подвиг и удостоил награды. Ведь Он наделил ее особыми дарами, которые подаются только святым: прозорливостью, предвидением, чудотворением и благоуханием ее мощей. Но разве ее кажущееся безумие вместе с крайним терпением в совершении сурового подвига имеют меньшее значение, чем упомянутые дарования? Однако в случае Тарсо обычные для святых дарования имеют особый смысл. Своеобразие подвига Тарсо и ее церковной жизни вызывали вполне естественные вопросы, и Бог этими дарами избавил нас от всякого сомнения, вновь подтверждая, что закон положен не для праведника[65].

И сейчас те, кто почитает Тарсо, продолжают ощущать ее живое присутствие в своей жизни. Она им помогает и даже показывает им свои небесные покои, которые ей даровал Бог и где она теперь веселится со всеми святыми.

Это хорошо видно из следующего случая.

«Прошло три года после преставления Тарсо. Я болела и была прикована к постели. Я много думала о Тарсо и досадовала на нее, что она так долго не дает знать о себе: видит ли она нас, с нами ли она сейчас? Размышляла я и о том, куда ее поселил Бог. У меня были и другие вопросы: почему она ничего нам никогда не говорила о новом и старом стиле? Почему она мне не посоветовала, какой молитвой мне главным образом молиться? И вот, когда я обо всем этом думала и молилась, некий очень тонкий сон смежил мои глаза, и я увидела рядом с собой Тарсо. Она лежала на кровати, очень живая и радостная, и, улыбаясь, позвала меня по имени, сказав: “Побудь со мной сейчас, ведь я одна и болею”. Я очень обрадовалась, но при этом и недоумевала: “Почему она говорит, что болеет, когда выглядит совершенно здоровой? Значит, она сейчас говорит о моей болезни”. Затем она очень легко поднялась и сказала: “Пойдем, я тебе покажу, где живу”. Она шла впереди, а я за ней. Вскоре я увидела перед нами очень длинный и очень узкий мост. Она взошла на мост, ступая легко и свободно. Я последовала за ней. Подняв глаза, чтобы посмотреть, куда мы идем, я увидела ту сторону так далеко, что еле-еле могла ее разглядеть. А под мостом — бездонная пропасть. Меня объял сильный страх, и я тогда внимательно присмотрелась, не опасен ли этот мост. С ужасом я увидела, что он устроен из двух толстых канатов и на нем помещается только одна нога. Я дрожала от страха, думая, что сейчас упаду в обморок, и глядела на Тарсо. Она шагала так уверенно и легко, что у меня прибавилось смелости, и я подумала: “Раз уж меня ведет она, со мной ничего не случится”. А спустя какое-то время я увидела, что мы идем уже на той стороне.

Она повернула направо, и в какой-то момент перед нами открылось некое прекрасное место. Вид был неописуемым: все совершенно белое и светлое. Вокруг — небольшие белоснежные холмы с живописно расположенными пещерами. Мы подошли к одному из них, и Тарсо сказала: “Я живу здесь”. Я поняла, что это ее жилище, и мы вошли внутрь. Это была просторная, с высоким сводом, пещера, белоснежная и наполненная светом.

Я, очень растроганная и обрадованная, сказала ей: “Тарсо, прошу тебя, подари мне эту пещеру!” Я снова и снова повторяла эти слова, а она молча подошла ко мне и повела к стене пещеры. Там, на белой стене, я увидела, к большому своему изумлению, Страстную икону Пресвятой Богородицы, которая всегда была в нашем доме, с самого моего детства, и перед которой всегда горела неугасимая лампада. Маленькой я видела, как моя бабушка каждый вечер кладет перед ней три земных поклона, прежде чем идти спать. Я недоумевала, как оказалась здесь эта икона, и поцеловала ее, расчувствовавшись из-за своих воспоминаний. И тогда я услышала, как Тарсо говорит мне: “Давай присядем здесь”. Мы сели, и она продолжила: “Что до календаря, то ты свободна следовать любому стилю, старому или новому, какому захочешь. Главное, чтобы ты была в Церкви[66]. Что же касается молитвы, то говори непрестанно Господи Иисусе Христе, помилуй мя!”

Благодарю избранную рабу Божию Тарсо, которая сделала мне такой большой подарок, и я смогла хоть немного испытать то, о чем говорит апостол, что в Церкви, как в Теле Христовом, не существует какой- либо стены, отделяющей торжествующую Церковь от воинствующей, но все и во всех Христос[67]».

Церковь молится о каждом христианине, чтобы Господь упокоил его со святыми. С тем большим дерзновением мы молимся о Его подлинной рабе Тарасии. Те из нас, кто удостоился великого благословения близко знать ее, верят, что она уже пребывает и будет вечно пребывать вместе со святыми. Пребывает там, где всех веселящихся жилище[68] и где она наслаждается вожделенным общением со Христом так, как только Он один знает. Живая и благоговейная память о Тарсо воодушевляет нас, побуждает к делу спасения и вселяет надежду, что она молится о нас нашему общему Владыке.

Апостолы Христовы, предприняв великие труды, весь мир обошли, непрестанно терпя поношение. Мученики Христовы изливали кровь, как воду, когда им усекали члены их, и, испытывая лютые страдания, не малодушествовали, но претерпевали их доблестно. И при том, что они были мудрыми, их считали безумными. А иные христиане скитались в пустынях и в горах и жили в вертепах и в пропастях земных. И хотя они были разумными, их признавали безумными, потому что они намеренно прикрывали свое благочестие какими-нибудь несуразностями и странным поведением. Да удостоит и нас Бог достигнуть сего святого безумия!

Преподобный Исаак Сирин[69]