Тарсо, Христа ради юродивая

Часть шестая. Блаженная Тарсо — апостол евангельского юродства

Действительно, своим чудесным житием святые судят мир, прежде чем Бог совершит Свой окончательный суд. Возможно, на этом суде Божием юродивые Христа ради, взявшие на себя пожизненный подвиг евангельского юродства, будут иметь одно из первых мест на судейском подиуме. Они явят собой пример совершенной евангельской жизни и спасения во Христе Иисусе, как «добре страдавшие и венчавшиеся»[150] безумцы ради Христа.

Апостольское перо указывает на евангельское юродство как на истинно спасающую премудрость Божию. Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих[151]. Человеческое познание и мудрость не смогли постичь искупительную высоту и глубину Божественной премудрости. Поэтому Бог пожелал явить истинно спасающую премудрость в юродстве евангельской проповеди.

Поэтому не мирских мудрецов и ученых избрал Бог для евангельской проповеди. Но безумное мира избрал Бог, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное, и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее^[152].

Эта неудержимая апостольская проповедь безумия, безусловно, несет нам благую весть о спасении через юродство во Христе Иисусе. Безумные, безродные, уничиженные, ничего не значащие люди являют собой благовещение спасения в юродстве. И это благовещение опрокидывает и делает недействительной не только логику мира сего, но и логику мирского христианина[153].

* * *

Итак, Бог избрал ничего не значащее, чтобы упразднить значащее. История апостола Павла, его совершенное уничижение после встречи с Господом — это архетип, богоданный пример, с чего начинать духовную жизнь и как в ней продвигаться далее. И этой историей подтверждается великая истина жизни во Христе: чтобы сделаться чем-то во Христе Иисусе, необходимо прежде сделаться — и оставаться — ничем, ничего не значащим.

В любом случае, призыв к спасению «придите, и взойдем на гору Господню»[154] подразумевает, что духовное восхождение на эту святую гору начинается от самой земли, с низинных мест у подножия этой горы.

Савл встал с земли и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил[155].

* * *

Словно любимый припев, Тарсо часто повторяла: «Я — ничто. У меня ничего нет. Здесь ничего нет».

* * *

Современный христианин должен вернуться к евангелию юродивых и безумных, чтобы в нынешнем, окончательно сошедшем с ума, мире понять важную мысль «безумного» (как сам он сказал, «мы безумны Христа ради»[156]) апостола: никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом[157].

* * *

Действительно, для спасения во Христе Иисусе не нужна мудрость мира сего, если эта мудрость земная, душевная, бесовская[158]. Спасающая премудрость Божия может восприниматься как безумие, потому что, если смотреть со стороны, она приносит человеку унижение, плачь, скорби и огорчения. Но по сути она обеспечивает нам подлинную евангельскую жизнь.

Апостол Павел был «безумен» ради Христа, но одновременно у него был ум Христов[159]. Он знал, как из по видимости унизительного и непривлекательного материала «безумия» во Христе построить устойчивый и непоколебимый дом своей души, неуязвимый для любой враждебной силы. Он радуется свободе, с которой рассказывает о грязи, брошенной ему в лицо людским безумием. Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне. Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих[160]. Он не стыдился унижения, с которым сталкивался в своих трудах проповеди спасения во Христе. Напротив, он понимал, что без груза унижения невозможно построить храм Божий в своей душе.

* * *

Однажды мы спросили Тарсо, что нам делать. Она посмотрела на свою каливу и сказала:

— Постройте и вы себе дом. Я построила себе этот. Доски мне привез мой двоюродный брат, капитан. Мои доски — по моему росту.

Она посмотрела вдаль, на море.

— Капитан привез доски. Кораблям хорошо идти по морю, когда у них есть груз. Они выгружают груз, и люди строят дома. Груз необходим. А доски на корабле не нужны. Только внизу и наверху они необходимы. Когда у госпожи К. нет груза, корабль накреняется. У корабля нет груза — и тогда он высоко торчит из воды и переворачивается. Груз необходим. Но не цемент. Щебень. Ведь цемент превращается в камень.

* * *

Главное слово в этой речи Тарсо — «груз». Этим словом точно выражена суть ее мысли. Без груза ни дом не построишь, ни корабль не проведешь через морские бури.

Храм Божий в нас может быть построен только тогда, когда у нас есть основной строительный материал — смирение. Этим материалом становится презрение со стороны мирских людей, поношение нашей веры как безумной, поношение нашего воздержания — как бессмысленного, а поста — как глупого. Этим строительным материалом становится тот малопривлекательный христианский «идиотизм», который предписывает нам идти по жизни с крестом в руках. И все это — в мире, который обоготворил потребление и чревоугодие.

Когда прямо в лицо верующему человеку выказывают презрение, когда его поносят, когда его обвиняют в безумии, нелогичности и глупости — из всего этого слагается груз смирения. Этот груз выражает собой христианское таинство смирения того верующего человека, который со всей тщательностью совершает добрый подвиг делания евангельских добродетелей.

Да, истинно евангельское слово: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать[161]. Без богоданной благодати смирения нет спасения.

* * *

Без груза корабль «высоко торчит из воды и переворачивается». Высокомерный и гордый человек, превозносящийся и высящийся яко кедры ливанския[162], у которого нет груза — опыта смирения и самоуничижения — плывет по морю среди грозных вспененных волн мирского безумия. В какой-то момент этот корабль наверняка будет опрокинут бурей и утонет.

Кораблю необходимы не только доски. Необходим груз. Но не цемент. «Цемент превращается в камень».

Балласт самомнения и гордости, эгоизма и высокомерия в человеческой душе превращается, подобно цементу, в камень. Поэтому высокомерный человек оказывается жестоковыйным. Никто не в силах изменить его мнение, поколебать его шизофреническое упрямство и возведенные в абсолют взгляды. Но такой балласт тащит корабль прямо на дно безумного и шизофренического мирского моря.

* * *

Однажды я задал ей вопрос, имея в виду себя:

— Как быть, если цемент внутри нас уже превратился в камень и его невозможно расколоть?

Могло показаться, что она не стала отвечать на мой вопрос, но тем не менее ответ я получил:

— Какие только беды со мной не приключались! С менингитом я лежала в Драгацевской больнице, с ногами — в Общей клинической, болею, болею и не могу вылечиться! И нет никого, кто отвез бы меня в Афины, чтобы я пошла в Арсакий и там вылечилась, потому что меня зовут Арсака!

* * *

Итак, вот та кувалда, которой разбивают окаменевший цемент. Пока человек не прошел через житейские испытания, скорби и безвыходные ситуации, он задирает нос. Его крепкое, как он уверен, здоровье, его деньги и общественное положение дают ему почувствовать себя хозяином жизни и подогревают его самодовольство. Они дают ему ощущение полной безопасности и так крепко цементируют его высокое представление о себе, что он считает себя самостоятельным и самодостаточным покорителем жизненных вершин.

Существует ли более трагическое безумие в жизни человека; чем эта его фантазия? Ведь наверняка наступит момент, когда цемент начнет крошиться — от внезапных болезней, от неожиданных финансовых катастроф, от терзающих душу семейных кризисов и сводящих с ума безвыходных ситуаций.

Тогда окаменевший цемент самодовольства личной безопасностью может превратиться в пыль. Это, однако, позволит человеку в смирении преклонить колени и отвергнуть высокомерие Его Величества трагического Я. И в таком случае море успокоится и корабль выровняется. Тогда воистину блажен тот, кто ведет этот корабль к пристани Божией. Он мирно причалит к пристанищу хотения своего[163].

* * *

Тарсо, несомненно, сделалась в наши дни апостолом евангельского безумия. Но большинство людей, видевших ее и судящих о ней с точки зрения расхожих представлений о человеческом достоинстве, не заметило того, что это безумие — евангельское. Поэтому безумие Тарсо этих людей только смущало.

* * *

Тот добропорядочный христианин, который прекрасно себя чувствует не только в церкви, но и в мирском обществе, может чутко реагировать на нарушение общепринятых нравственных правил. При этом он может думать, что эта чуткость отражает всю глубину и широту подлинной духовной жизни.

Эта чуткость непосредственно связана у нас с идеализированным, искусственно созданным образом самого себя как «хорошего человека». Мы возмущаемся покушениями на общественную мораль и считаем, что соблюдение ее норм — это главный критерий качества человеческой жизни вообще.

В глубине души мы хотим шагать в ногу с общественной модой во всем. В том числе и в декларируемом нами стремлении ко спасению во Христе. Не скрывается ли здесь просто-напросто желание, чтобы люди нас одобряли?

* * *

Апостол Павел не стыдился объявить о себе: мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне[164].

К пониманию безумия во Христе и тем более к опыту такого безумия никто не может прийти в костюме общественной добропорядочности. Ведь этот костюм обычно прикрывает нашу порабощенность явным или скрытым себялюбием.

Потому-то и неудивительны наши затруднения, когда мы пытаемся постичь, что такое духовная жизнь во Христе. Эти затруднения проистекают из сильной, хотя и незаметной для нас, склонности к обмирщению нашей духовной жизни. Мы однозначно на стороне моды. И это стало особенно заметно в наши дни, когда приходится уже обсуждать обмирщение нашей церкви.

Тарсо говорит нам: человеческой душе необходимо смирение. Она говорит нам это всей своей жизнью и всей логикой своего подвижнического безумия. И это воистину делает блаженную Тарсо апостолом евангельского безумия. Такое безумие — это вызов, обращенный к самосознанию христиан. Этот вызов должен быть сегодня воспринят как призыв пробудиться от абсурда, как просвет во тьме и мраке современности.

В одном монастыре в Египте монахиня по имени Исидора притворялась безумной и бесноватой. Остальные монахини испытывали к ней такое сильное отвращение, что не хотели даже есть с ней вместе. А Исидора все свое время проводила на монастырской кухне, исполняя там любую работу. Она была для монастыря словно губка, очищающая собою всю грязь.

Однажды ангел Божий явился опытному и знаменитому подвижнику по имени Питирим и сказал: «Что ты превозносишься своими подвигами? Хочешь ли увидеть женщину, более тебя благочестивую? Ступай в женский Тавеннский монастырь и найдешь там одну сестру, которая носит на голове повязку. Она всем служит и, хотя все презирают ее, сердцем никогда не отступает от Бога».

Питирим встал и пошел в Тавеннский монастырь. Придя туда, он изъявил желание увидеть всех насельниц. Собрались все, не пришла только одна Исидора. Святой Питирим сказал: «Приведите мне всех». И когда ему ответили: «Мы все здесь», он сказал: «Здесь нет одной сестры, которую показал мне ангел». Тогда они сказали: «Есть у нас одна безумная, она в поварне». «Приведите и ее, — сказал великий муж, — дайте мне посмотреть на нее». И они пошли позвать ее. Но Исидора, поняв в чем дело, не послушалась. Тогда ее повели насильно, сказав ей: «Святой Питирим желает видеть тебя». А имя его было славно. Когда же привели ее и великий муж увидел лицо ее, а на голове у нее ветхую повязку тогда он пал ей в ноги и сказал: «Благослови меня, мать». И она, также упав ему в ноги, сказала: «Ты благослови меня, господин мой!» Увидев это, все изумились и стали говорить: «Авва! Не срами себя, она ведь безумная!» «Это вы безумные, — ответил святой старец, — а она лучше и вас, и меня. Она мать наша, и я молюсь, чтобы оказаться равным ей в день Суда».

Услышав это, все с плачем пали ему в ноги, исповедуя, как много огорчали они эту святую. Одна говорила: «Я всегда смеялась над ней». Другая: «Я издевалась над ее смиренным видом». Иная говорила: «Я оскорбляла ее, тогда как она молчала». А другая: «Я часто выливала на нее помои». Одна говорила: «Я била ее». А еще одна: «Я била ее кулаком». Словом, все признавались в каких-нибудь нанесенных ей обидах и скорбях. Приняв их раскаяние, святой Питирим вместе с Исидорой помолился о них и, много утешив честную рабу Христову, удалился из обители.

Спустя несколько дней эта блаженная, не терпя славы, чести, услуг, которые стали оказывать ей все сестры, и тяготясь извинениями, тайно удалилась из монастыря. Куда ушла она, где скрылась и где преставилась, никто не знает доныне. Так подвизалась доблестная, смиренномудрая и блаженная девственница Исидора.

Палладий Еленопольский, Лавсаик[165]