Тайфун над пограничной заставой

Отец и сын

Старшина Григорий Федорович Дащенков вошел в канцелярию заставы, держа в руках листок бумаги.

— Вот телефонограмму от Ванюшки получил, товарищ капитан, — сказал он, не пытаясь скрыть радостной улыбки.

— Приезжает? — спросил начальник заставы.

— Так точно, Василий Петрович. Завтра шестнадцатичасовым. Хочу попросить вашего разрешения отлучиться на часок, чтоб встретить.

— Поезжайте, конечно. Только сено надо убрать, как бы опять не намокло.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан. С утра все сделаем.

Старшина гордился сыном. Дома на стене рядом с портретом покойной жены висели цветные фотографии Ванюшки: на фоне Вестминстерского аббатства в Лондоне, собора Парижской Богоматери, памятника Гете в Веймаре. После окончания института младший Дащенков работал во внешторге и часто бывал за границей.

Всякий раз, придя со службы в свою опустевшую квартиру, старшина смотрел на эти фотографии сына. Он любовался ими и со своей старомодной двуспальной кровати перед сном и часто с радостным недоумением думал: неужели этот шикарный молодой человек— в модном костюме, в шляпе, с черным дипломатическим портфелем в руках — его Ванюшка, тот самый малыш, который родился и вырос на отцовской заставе, каждое утро ездил отсюда в школу, потом приезжал на летние студенческие каникулы, ловил рыбу в мутном Араксе и стрелял уток в непроходимых камышовых плавнях...

Правда, с тех пор, как сын стал работать во внешторге, визиты домой стали реже и короче. Он даже не приехал на похороны матери два года назад, в феврале, — был не то в Бразилии, не то в Аргентине, и ответил отцу телеграммой, что прилететь не может. С тех пор он пи разу не приезжал домой, старшина тоже не встречался с сыном в Москве, где тот жил — не совпадало время отпусков. Последние три месяца и того хуже; Иван не написал отцу ни одного письма. И вот эта неожиданная телефонограмма: «Буду во вторник московским. Встречай. Ваня».

Два года разлуки — срок немалый, и старшина думал, как теперь выглядит его сын, — раздобрел или, наоборот, похудел, мыкаясь по заграницам? В той ли должности или, может, повышен? Года три назад в одной из столичный газет его похвалили: «Знаток своего дела, И. Г. Дащенков достойно представляет за рубежом советскую страну». Прочитав эти строчки, старшина обрадовался больше, чем если бы написали о нем самом, берег газету и время от времени показывал ее кому-либо из солдат.

Вечером он прошелся по всей заставе, приказал подмести и без того чистый двор, в спальных комнатах придирчиво поводил пальцем по спинкам коек — нет ли пыли, зашел на кухню и проверил, чисто ли вымыты после обеда котлы. Ему хотелось, чтобы к приезду сына застава выглядела, как в праздник.

Домой старшине удалось прийти рано, сразу после боевого расчета, и он тут же, мурлыча себе под нос что-то веселое, стал наводить порядок — вымыл полы, перетер в буфете чайный сервиз, которым не пользовался после смерти жены, и вычистил кухонную посуду; с сыном они по возможности будут питаться дома, как при матери.

Спать старшина лег что-то около полуночи, заснул по привычке быстро, едва донес голову до подушки, а в половине пятого заговорил телефон, стоявший рядом на тумбочке. Дащенков мгновенно проснулся и взял трубку.

— Товарищ старшина, — донесся до него голос дежурного по заставе, — объявлен режим усиленной охраны.

— Сейчас иду, — ответил старшина и подумал: «Вот тебе и встретил Ванюшку».

Когда застава переходила на режим усиленной охраны, нечего было и думать об отпуске в город, разве что понадобится срочно отвезти секретный пакет в отряд, но на это было мало надежды: едва ли такое случится именно к тому времени, когда придет поезд, да и пошлют, конечно, не старшину, а сержанта Семенова, который помогает начальнику заставы читать шифровки.

Уже светало. Долина, в которой расположилась застава, еще была окутана мягкой тенью, но горел розово-белым огнем двуглавый снежный Арарат на фоне чистейшей синевы южного неба. Чуть тянуло сыростью с невидимого отсюда, но близкого Аракса, по которому проходила граница. Стояла настороженная предрассветная тишина, и, если прислушаться, то можно было услышать гортанные крики турецких часовых на той стороне реки.

В канцелярии сидели дежуривший ночью начальник заставы капитан Кобрин и его заместитель по политчасти лейтенант Симонян, тоже, как и старшина, поднятый с постели.

На столе у капитана лежал только что расшифрованный приказ, с которым он ознакомил старшину и зама. В ближайшие дни ожидались «гости» — особо важные преступники, числом до трех, которые, возможно, попытаются перейти границу на участке их заставы. Аналогичные приказы получили и другие, соседние заставы — справа и слева.

Общий план усиленной охраны границы был известен и утвержден давно, но всякий раз он требовал уточнения в связи с конкретно создавшейся обстановкой: сюда или отсюда ожидался нарушитель, опытный или новичок; намечался групповой или одиночный переход и многое другое, что требовалось учесть и составить оперативный план задержания нарушителей.

— Да, задал задачу товарищ полковник, — сказал начальник заставы, невесело хмыкнув.

— Не впервой нам, товарищ капитан, как-нибудь справимся.

— Что значит «как-нибудь», старшина! — воскликнул экспансивный лейтенант Симонян. — Отлично надо справиться, а не как-нибудь.

— Старшина именно это и имел в виду, Ким Аванесович, — сказал начальник заставы. — Конечно, все надо сделать на отлично.

— Может быть, моему Ивану это время переждать в городе? — осторожно спросил Дащенков.

— Думаю, что сын старшины не станет помехой в нашей работе.

До прихода московского поезда еще было далеко, и старшина занялся своими обычными делами. В восемь часов вместе с начальником заставы обошли двор, конюшню, помещения для собак, побывали в казарме, на кухне, сходили на луг, где на вешалах сушилось сено для ездовых и верховых лошадей. На охраняемом участке были места, по которым не могла проехать машина, и тогда выручали лошади.

— Без Кучеренко и Белых управитесь с сеном? — спросил капитан.

— Управимся, Василий Петрович. Я помогу.

Старшина вернулся на заставу, а капитан пошел к вышке, куда ночью послал наряд из самых опытных пограничников.

Обширное пространство вдоль границы поросло таким густым камышом, что только сверху удавалось охватить взглядом это зеленое море и учуять, увидеть натренированным глазом малейшее нарушение в буйном зеленом царстве — едва заметный след, который неизбежно оставлял за собой каждый, кто пробирался через камыши. Тут ходили и чувствовали себя как дома и дикий кабан, и шакал, и камышовый кот, и даже, правда очень редко, леопард, но опытный пограничник не только днем, но и при свете прожектора умел отличать их следы от следов, оставленных человеком.

К десяти часам поднялись сержанты и, пока начальник заставы проводил с ними занятия по строевой подготовке, все сено уже сложили в большую копну и укрыли полиэтиленовой пленкой. Дожди в это время года шли здесь часто. Около полудня на ясном небе показывались одиночные облака, они быстро разрастались, темнели и окутывали небо черным покрывалом. Из-за гор доносились первые удары грома и начинался ливень.

Убрав сено, старшина поторопился на склад, выдал повару мясо, отпустил продовольственный паек офицерским женам — еще молодящейся, но уже поблекшей Наталье Филипповне Кобриной и совсем юной Мариэтте Симонян, а заодно забрал и свой паек, чтобы приготовить что-либо вкусное к приезду сына.

— Слыхала, Ванюша сегодня приезжает, — сказала Кобрина. — Рада за вас.

— Да вроде бы должен к вечеру объявиться, — ответил старшина, пряча улыбку в пышные с проседью усы.

Седеть старшина начал после смерти жены, а до этого, до сорока восьми своих лет не знал, что такое седина, и тихо сочувствовал начальнику заставы, у которого шевелюра стала пегой, хотя он был лет на десять моложе старшины. Тревожная пограничная жизнь давала о себе знать.

Граница в этих местах считалась трудной. Короткая зима, близость южных городов и селений, куда все чаще стали приезжать отдыхающие и туристы, покрытые снегом горы, привлекавшие альпинистов и просто любителей покататься летом на лыжах, — все это затрудняло охрану границы и облегчало тайный ее переход. Как правило, нарушителей задерживали, но месяца два назад трое неизвестных сумели проникнуть до самого Аракса и попытались переплыть реку. Двоих в последние секунды остановили пули наших пограничников, а третий сумел добраться до той, чужой части Аракса, разделенного границей вдоль, по середине реки. Случай был из ряда вон выходящий, и капитану Кобрину пришлось пережить немало.

За обычными делами, которых на заставе всегда хватало, в напряженном ожидании, что заставу вот-вот могут поднять в ружье, время для старшины шло очень быстро. Он с трудом выкроил полчаса и дома замесил тесто на коржики, которыми всегда угощали сына дома, и отнес на кухню, чтобы повар довел дело до конца, достал из погреба бутылку тоже любимой сыном настойки из разных местных травок и кореньев, что-то вроде самодельного бальзама, и стал ждать, поглядывать на дорогу — не покажется ли на ближнем перевале какая-либо машина, из которой вылезет его Иван и пойдет дальше пешком с тяжелым заграничным чемоданом, оттягивающим руку. Там, на перевале, стоял пограничный пост, был шлагбаум, за который пускали только по пропускам.

Настенные часы в канцелярии уже давно пробили четыре раза, и сына можно было ждать с минуты на минуту.

Иван приехал в сумерках. После дневного ливня небо к вечеру снова очистилось, и еще сиял в лучах опустившегося за горы солнца сделавшийся золотистым Арарат. Перевал тоже еще был освещен, и старшина наконец увидел, как из светлой, наверно, «левой» «Волги» вышел какой-то человек. За дальностью расстояния разглядеть его было трудно, но старшина сразу особым отцовским чутьем определил, что эго его Иван.

— Чего ж вы сидите, Григорий Федорович, идите встречать сына, — сказал капитан, когда, выглянув в окно на дорогу, сам узнал Ивана.

Капитан помнил младшего Дащенкова еще мальчишкой. Когда пятнадцать лет назад Кобрин приехал сюда лейтенантом, заместителем начальника заставы, Иван еще бегал в третий класс школы в соседнем городке. Это был шустрый сорванец, которого любили и баловали все на заставе. Он прекрасно знал каждую звериную тропу в камышах, любил забираться в горы, состоял в обществе юных друзей пограничников и мечтал задержать настоящего нарушителя границы. Он быстро сошелся с лейтенантом, дядей Васей, и тот иногда брал мальчика с собой, уходя проверять наряды. Ивану разрешали забираться на дозорную вышку и давали посмотреть в бинокулярную трубу на тот, чужой берег...

Старшина сначала шел степенно, потом незаметно для себя ускорил шаг и, наконец, не выдержал и побежал легкой трусцой, как бегают хотя и тренированые, но уже немолодые люди. Иван, завидя отца, тоже пошел быстрее. Оба широко улыбались и, чуть не столкнувшись друг с другом, весело ударили по рукам.

— А поворотись-ка, сын!. Так, кажется, у Гоголя в «Тарасе Бульбе», — сказал старшина, с пристрастием оглядывая Ивана. — Да ты, вроде, осунулся малость.

— Это я с дороги, папаня, — ответил Иван.

— А может, от несчастной любви? — спросил отец. — Еще не завел подругу?

— Пока нет...

Перекидываясь фразами, они дошли до заставы, прошли мимо козырнувшего им часового и увидели капитана, который вышел на крыльцо казармы.

— Ну, здравствуй, Ванюша! — сказал начальник заставы. — С приездом тебя!

— Спасибо... Здравствуйте, Василий Петрович, — назвать капитана дядей Васей, как раньше, Иван не решился.

Он поинтересовался, как здоровье Натальи Филипповны, сообщил, что привез ей кое-что из «паршивой заграницы», и, кивнув, свернул на знакомую дорожку, которая вела к офицерскому дому.

— До двадцати одного, — начальник заставы посмотрел на Часы, — Можете быть свободны, Григорий Федорович. Если понадобитесь раньше, я позвоню.

Обычно к этому часу старшина освобождался, на границу он ходил нечасто, лишь когда на заставе оставался один офицер, и вечера почти всегда проводил дома.

— Ты сегодня вечером занят? — поинтересовался Иван.

— Со вчерашнего дня на режиме усиленной охраны, Ванюша.

— Вот оно что...

Иван с наслаждением сбросил б себя заграничный костюм, модную, в широкую полоску рубаху с этикеткой изнутри «Чистая хлопчатка» и умылся над тазом, фыркая от удовольствия и свежести родниковой воды, которую отец, не жалея, лил ему в сложенные ковшом ладони.

Лицом и статью Иван очень походил на мать — те же карие глаза, те же длинные ресницы, тот же овал лица. Старшина радовался этому, потому что сам, как любил повторять, «физией не вышел» — с неправильными чертами и какой-то нескладной верхней губой, которую, хочешь не хочешь, пришлось прикрывать усами. Единственное, что взял сын от отца — его низкий красивый голос, словно у диктора радио. Голоса их настолько были похожи, что даже Марья Ивановна, мать, последнее время не всегда разбирала кто говорит за стенкой — муж или сын.

— Ты что это так долго не писал мне? — спросил старшина, наливая в рюмку самодельный бальзам. — Был в таком месте, откуда и телеграмму послать нельзя?

Иван помолчал.

— Во Владивостоке сидел... Видишь ли, — он замялся. — Я готовился ехать в Японию, все было на мази, но в последнюю минуту задержали визу.

— Чего ж так, Иван? — отец озабоченно посмотрел на него.

Иван пожал плечами.

— Ты же не хуже меня понимаешь, что мне спрашивать о таких вещах было неудобно. Намекнули, что ничего особенного, дадут в августе. Вот я и приехал, так сказать, набраться сил, — он невесело улыбнулся и взял наполненную отцом рюмку. — За тебя, папаня!

Старшина плеснул из бутылки й свой стакан минеральной воды и чокнулся.

— За тебя, Иван!

— Ты чего ж это одну минералку?.. Ах да, забыл.

— Вот рыбку бери, твоя любимая. Сам коптил.

Иван стукнул себя пальцами по лбу.

— Вот голова садовая! У меня ж всякой этой закуси...

Он опрокинул рюмку в рот, и, не закусывая, бросился к своему шикарному чемодану со множеством наклеенных на нем этикеток отелей разных стран, и стал доставать пестрые, разных фасонов и размеров коробочки, пакеты, свертки.

— Вот икорка наша, но из-за границы... Камчатские крабы, тоже оттуда. А вот это ихнее, доморощенное — голландский сыр. Говорят, что может годами лежать и не терять свежести. Врут, наверно... Греческие маслины, ты их любишь... А это лично тебе, — продолжал Иван, извлекая две коробки, одну длинную, едва уместившуюся в чемодане, и другую совсем маленькую, не больше футляра для очков. Первой он открыл длинную коробку, и старшина увидел то, о чем мечтал много лет — великолепное английское ружье знаменитой фирмы. Оно было сложено пополам и покоилось в обитом материей углублении.

— Ну зачем ты? — сказал старшина. — Небось немалые деньги отдал.

— Подумаешь, деньги! — Иван хмыкнул. — Для тебя не жалко.

Он видел, как обрадовался его папаня ружью и как тщательно старался скрыть свои чувства, словно смущаясь их, и его вдруг охватила острая жалость к отцу, который ничего не видел на свете, кроме этой казармы, квартиры и камышей вдоль границы.

— Обожди, отец, это еще не все!

В маленькой коробочке лежал какой-то матово-черный предмет с панелью, испещренный цифрами и крохотными разноцветными кнопочками. Его нарядный вид портила небольшая царапина в правом углу.

— Хочешь узнать, сколько будет двести девяносто семь, помноженное на тридцать девять? — спросил Иван, задорно поглядывая на отца.

Старшина улыбнулся.

— А зачем мне это, Ванюша?

— Понятно! Забыл, как умножать большие числа и не сумеешь проверить. Ладно, давай возьмем задачку полегче: сколько будет семью девять, — он легонько дотронулся карандашом до двух кнопочек и в тот же миг на табло сбоку выскочило «63».

— Гм, занятно, однако. Вроде арифмометра...

— Сравнил! — Иван весело хмыкнул. — Тут, папаня, электроника высшего класса. А ты — арифмометр!.. Хочешь узнать, в какой день недели я родился?

— Я и так знаю. Во вторник, в пять часов утра.

— Отлично. Давай спросим прибор. Наберем год рождения... Месяц... Число... — Иван проделал все эти манипуляции и показал на загоревшуюся на табло цифру «2». — Второй день недели, то есть вторник.

— Ловко, ловко! — похвалил отец.

— Есть еще тут часы с годичным заводом, секундомер, будильник. И не обычный, а такой, что с одной команды может звенеть три раза, если тебе это необходимо. Прикажешь ему, например, позвонить сначала через семнадцать минут, потом через час, потом еще через три с четвертью, и все будет выполнено. Здорово, а?.. Да, чуть не забыл — еще играть может.

Иван нажал на кнопку и из черной коробочки послышались незнакомые мелодичные звуки.

— Да, мудреная игрушка, — промолвил старшина, втайне не зная, зачем она ему может пригодиться. — Спасибо, сынок...

— Я вижу, тебе сия штучка не очень понравилась?

— Ну, что ты, что ты... — пробормотал отец смущаясь.

— Тогда я этой игрушкой сам пока поиграюсь. Понимаешь, бессонница на меня последнее время напала. Так я включу эту музыку и под нее засыпаю. Она пятнадцать минут звучит.

— Плохо, что у тебя бессонница, — озабоченно сказал старшина. — Думаю, однако, что дома сон наладится.

— Конечно, отец.

— Наталье Филипповне что привез?

— Перстенек с хорошим камешком. В Индии покупал.

— Ах, Иван, Иван! — старшина покачал головой. — Не нравится мне это, сказать по правде.

— Но ведь я же не от нас везу, а к нам! — воскликнул Иван и натужно рассмеялся, чтобы скрыть смущение.

Кто знает, как бы дальше продолжался этот не очень приятный обоим разговор, если бы не раздался долгий телефонный звонок.

— Ясно, Беляев, — ответил старшина, быстро допил «Арзни» и надел фуражку.

— Я побежал, Иван... Боевая тревога.

— Ну вот, и поесть ничего не успел, — сказал сын. У двери он догнал отца, обнял его и грустно, просяще улыбнулся. — Не сердись! Я больше не буду, слышишь?

Оставшись один, он долго, не спеша осматривал комнату, — зал, как говорила мать, — фотографии родителей, себя, снятого в детстве, и эти заграничные цветные снимки. Порылся в книгах на этажерке и нашел свои школьные учебники. Увидел на тумбочке у отцовской кровати «Тараса Бульбу» и улыбнулся: сколько можно читать одно и то же!

Старшина вернулся домой поздно ночью. Он так и не смог позвонить на квартиру. Система сработала сразу на двух участках, и в одну из тревожных групп начальник заставы послал его. Старшина был гораздо опытнее молоденького лейтенанта, который на заставу попал совсем недавно.

Группа, возглавляемая капитаном, обнаружила на контрольно-следовой полосе следы шакала и быстро вернулась на заставу, а другая, во главе со старшиной, не нашла ничего подозрительного. Заборонованная после дневного дождя полоса оставалась чистой, никто за нее вроде бы не проник, но все же электрическая цепь системы замкнулась, и это внушало смутные подозрения и неудовлетворенность собой — причина замыкания осталась невыясненной.

Когда старшина, вымотанный лазаньем по камышам и плавням, вернулся домой, он застал сына спящим. Краешек чудодейственного приборчика выглядывал из-под подушки, очевидно, Ивану и дома не удалось заснуть без этого музыкального снотворного. На столе лежали приготовленные бутерброды с икрой, крабами, севрюгой и стоял новый термос, наверно, с горячим чаем. Старшина благодарно улыбнулся, но есть не стал, хотелось только спать.

Несмотря на трудную ночь, он проснулся в половине седьмого — сработала выработанная десятилетиями привычка. Иван уже не спал и, стараясь не шуметь, убирал койку.

— А по тебе, оказывается, можно проверять часы, как по Канту, — сказал он весело и показал отцу свой хитрый приборчик, на котором выскочили цифры «6—31». — Минута в минуту. Словно я никуда и не уезжал из дому...

— А ты как думал! — в тон ему ответил старшина. Он легко соскочил с кровати и принялся делать зарядку. — Давай, давай! Разленился, что ли? — шутливо прикрикнул он на сына.

Они занимались гимнастикой до усталости, до пота.

— Помнишь, папаня, как мы с тобой на речку бегали после зарядки?

— Намек понят. Только надо доложить капитану.

Начальник заставы, с которым старшина соединился по телефону, выкупаться в Араксе разрешил.

Река текла примерно в километре от заставы, и все это расстояние они пробежали легкой трусцой и остановились только у «забора» — проволочного заграждения на высоких столбах. Старшина вынул из кармана телефонную трубку, включился в сеть и доложил на заставу, что открывает ворота.

Вскоре камышовые заросли кончились и взору открылся широкий и быстрый Араке.

— Нырнем? — предложил Иван. В юности он часто соревновался с отцом, кто дольше продержится и дальше проплывет под водой.

— Нырнем! Только не забывай, что мне скоро полсотни.

— Ладно, не прибедняйся.

Они стали на то самое место, откуда всегда раньше бросались в воду, и по команде «Раз-два-три!» прыгнули. Первым вынырнул старшина и, не увидев сына, стал беспокоиться: не утонул ли? Наконец, метрах в десяти от него показалась над водой голова Ивана.

— Ты что, все эти два года тренировался? — спросил старшина.

Иван не ответил. Он с удовольствием, шумно отфыркивался и тряс головой.

— А здорово я тебя обскакал, папаня!

Потом они плавали наперегонки вдоль берега, и опять сын заметно обогнал отца.

— Я ж говорил, что мне скоро полвека, — промолвил старшина, словно оправдываясь. — Тяжело стал плавать.

— А я, вроде, в форме, — Иван пошевелил руками, спиной, играя мускулами. — Ты бы, папаня, Араке смог переплыть?

— Ты что это за чепуху спрашиваешь?

Иван весело рассмеялся.

— Ну я же не в виде предложения, чудак человек. Просто такой ширины реку...

— Да ну тебя!

Обратную дорогу старшина молчал, погруженный в думы, а сын, напротив, без устали болтал — про заграницу, про красоты, которые ему довелось повидать.

Из-за того, что на участке заставы был объявлен режим усиленной охраны, свободного времени у старшины оставалось совсем мало, и он не мог уделить сыну столько времени, сколько хотел. Иван целый лень пробездельничал — скучал, порылся в заставской библиотеке, уместившейся в одном шкафу, и выбрал растрепанную книжку про шпионов, но читать не стал, а лег во дворе в тени тамариска и, не меняя позы, долго лежал, глядя в глубокое голубое небо.

Потом зашел на квартиру к капитану и подарил его жене перстень. Наталья Филипповна отказывалась принять такой дорогой подарок, но Иван настоял на своем. сказал, что в противном случае обидится насмерть.

Отец пришел домой только к вечеру и застал сына за довольно неожиданным занятием: чтением писем, которые он присылал домой, когда учился в институте. Мать их все сберегла, и они лежали в шкатулке.

— Ох, и до чего же было хорошее время. — сказал Иван грустно. — Никаких тебе треволнений. Все ясно-понятно, и вся жизнь впереди.

Стапшина улыбнулся.

— Можно подумать, Ванюша, что ты старик и твоя жизнь уже заканчивается.

— Ну, не заканчивается, отец, но все же...

— Что все же, Иван?

— Да так... — он вяло махнул рукой.

— Что-то не нравится мне твое настроение, Ванюша, — сказал старшина, с тревогой поглядывая на сына. — Сходил бы к Кате, что ли.

— Она дома? — Иван оживился. — Замуж не вышла?

— Дома. И замуж еще не вышла. На прошлой неделе, когда я в отряде был, ее встретил. Про тебя расспрашивала.

— К Катьке обязательно надо съездить.

— Ну вот и съезди... Отпуск у тебя когда кончается?

— Через три недели. Времени еще вагон и маленькая тележка.

Старшина вздохнул.

— Это смотря для кого, Ванюша.

Дни стояли душные, тропические. Ртутный столбик термометра, висящего на крылечке заставы, в тени к полудню поднимался почти до сорока градусов и там застывал, как бы обессилев от духоты и зноя.

Душно было даже по утрам, когда старшина с сыном бегали купаться. Наскоро окунались, смывали пот и возвращавшиеся на заставу наряды. Капитан давно собирался устроить возле казармы бассейн и наполнить его водой горного ручья, но так пока и не собрался — не хватало ни времени, ни свободных от службы солдат.

— Может, я могу чем-нибудь быть полезным, Василий Петрович? — спросил Иван уже на третий день по приезде. — А то болтаюсь без дела. Чего доброго, растолстею.

— Спасибо, Иван, — ответил начальник заставы. — Но ты уж лучше отдыхай. — Он улыбнулся. — Ну, а ежели у тебя так руки чешутся, выкопай нам водохранилище.

— Шутите, дядя Вася!

— Конечно, шучу, Иван.

— А я вот возьму да и выкопаю!

В свои прошлые приезды домой Иван всегда принимал самое деятельное участие в жизни заставы. Конечно, он не нес пограничную службу, хотя не раз сопровождал начальника заставы, когда тот ночью уходил на Гранину, но с большим удовольствием косил траву, ловил рыбу, которая шла на кухню в добавление к солдатскому пайку, помогал отцу наводить порядок в казарме — белил, красил, столярничал. Руки у Ивана были золотые, с детства привыкшие к труду.

Минула неделя, а Иван так и не съездил в город к Кате, своей соученице. Копать котлован под бассейн тоже не начал, так ничем и не занялся.

— В горы схожу, что ли. Может, какого козла подстрелю, — сказал он утром.

— В такую-то жару?

— А. я по ручью пойду. Там прохладно.

— Ну что ж, иди, если тебе со мной надоело.

— Но ты же все время занят, папаня!

Горы были рядом, в тыловой стороне от заставы, старые, потресканные, поросшие лесом, со множеством родников с целебной водой.

Со двора хорошо виднелась тропинка, по которой шел Иван, и старшина через распахнутую дверь склада следил за ним. Иван то скрывался, то появлялся снова, и его фигура с каждым поворотом тропинки делалась все мельче и мельче, пока не растворилась совсем на фоне коричневатых скал.

И старшине показалось вдруг, что сын уходит от него навсегда. «Фу-ты, напасть какая!» Старшина попробовал отогнать от себя глупую мысль, но не смог.

Вообще в этот свой приезд Иван вел себя не так, как всегда — был задумчив, часто невпопад отвечал на вопросы, и старшине казалось, что его сын что-то скрывает от него, чем-то обеспокоен, встревожен, но сказать об этом отцу почему-то не решается.

Под вечер старшина забежал к себе на квартиру — может быть, уже вернулся Иван и теперь отдыхает на кушетке. Но сына не было.

Из висящего на дворе репродуктора прозвучал сигнал точного времени. «Сколько ж это — семь или уже восемь?» — подумал старшина, хотел было взглянуть на «хитрый приборчик», но его на месте не оказалось и старшина, испытывая смутную, все нарастающую тревогу, стал вглядываться в тускнеющие на глазах горы, тропинку, по которой утром ушел Иван.

Дома сидеть не хотелось и старшина опять отправился в казарму.

Иван вернулся домой уже в полной темноте, даже Арарат и тот погас к тому времени. В этом южном краю ночь наступала быстро, словно торопилась дать отдых раскаленной за день земле.

— Наконец-то! — старшина обрадовался. — Я уже, сказать по правде, беспокоиться начал: где мой сынок? Не случилось ли чего?.. Ты где пропадал?

— Да что со мной случится до самой смерти! — отмахнулся от вопроса Иван.

Выглядел он утомленным и расстроенным. Дичи не принес. «Хитрый приборчик» снова лежал на месте.

— А ты чем занимался, папаня? Все стерег границу? — Иван улыбнулся.

— Все стерег границу, — ответил старшина без улыбки.

— Никого не задержали?

— Пока никого не задержала.

— Зря, между прочим, всполошили заставу. И, навечно, не одну. Ну кто теперь, скажи на милость, переходит границу таким примитивным, дедовским способом? Те, кому это надо, спокойно едут в международных вагонах или на собственных машинах. А еще лучше — путешествуют самолетами и пересекают границу на высоте в девять тысяч метров.

— Того они и стараются перейти на другие методы, что мы хорошо работаем.

Иван примирительно улыбнулся.

— Это верно, отец... Ну, я, пожалуй, на боковую. А ты?

— Я сегодня дежурю, Ванюша.

Рано утром на заставу приехал из отряда майор Павленко. В канцелярии он застал старшину и велел срочно вызвать офицеров.

— И позвоните в поселок, старшина. Пригласите Таманяна.

Ованес Иванович Таманян работал председателем поселкового совета и одновременно возглавлял ДНД — добровольную народную дружину, помогавшую пограничникам задерживать нарушителей в тылу.

Когда все собрались, майор вынул из полевой сумки карту охраняемого участка.

— Такое дело, товарищи. По поступившим данным преступники, а их ожидается двое, сейчас подтягиваются к границе. Возможно, они приедут под видом туристов или горнолыжников. Примерно вот в этом районе, — майор обвел место на карте, — они будут отсиживаться и ждать третьего... Он наверняка здешний... Его функция — перевести этих двоих через Гранину и удрать самому.

— Кажется, примерно в тех местах твой сын вчера охотился. Он ничего не заметил? — спросил начальник заставы.

— Думаю, если бы что-либо заметил, то рассказал бы отцу. Или вам доложил, товарищ капитан.

— Это верно. Но ты все же спроси у него.

— Может, Ивана сюда пригласить?

— Не стоит, — сказал майор. — А к вам, Ованес Иванович, убедительная просьба — немедленно привести в готовность всю вашу дружину.

— Не беспокойтесь, товарищ майор, все сделаем, как положено, — ответил Таманян. — Не привыкать.

Павленко уже собрался уезжать, когда раздался телефонный звонок. Звонили из отряда майору. Переговорив, он некоторое время молчал, задумавшись и ожидая, когда выйдет Таманян.

— Сегодня в пятнадцать десять прилетает генерал Семериков. По этому же делу.

...Старшина увидел сына только в обед. Часовой сказал, что Иван еще часов в восемь пошел по дороге в поселок. «Наверно, к Катюше», — подумал старшина и обрадовался. Девушка ему нравилась и он хотел, чтобы она стала его невесткой.

— К Катюше наведывался? — спросил старшина сына, когда они сели за стол.

— Угу... Только не застал. Уехала она куда-то.

— Жаль, — старшина помолчал. — Послушай. Иван. Ты вчера, когда ходил на охоту, ничего подозрительного не заметил?

— Не заметил, отец... А что?

— Да просто так. Василий Петрович чего-то интересовался.

— Между прочим, дядя Вася и сам мог бы у меня спросить.

...Ночью опять заставу поднимали в ружье, и опять безрезультатно. Выкупаться тоже не удалось. Вместо купанья старшине пришлось поехать на базу за продуктами. Свободных солдат не было, и он вместе с шофером, перетаскав в машину много тяжелых ящиков, приехал на заставу только к восьми часам.

— Как сегодня водица, товарищ старшина? — спросил его дежурный по заставе.

— Какая еще водица? — Дащенков устало отмахнулся от вопроса. — Не купался я сегодня.

— Значит, не удалось. Зря, выходит, пробежечкой занимались.

— Ты что-то путаешь, Соколов.

— А зачем тогда по телефону докладывали, что за ворота выходите? Я думал, вы купаться с сыном пошли.

— Что? Что ты сказал? По телефону?

Лицо старшины стало серым. Он на минуту замолчал, потом через силу, вымученно улыбнулся и посмотрел на дежурного.

— Совсем память отшибло, Соколов. Не дошли ж мы тогда с Ванюшкой до реки. Показалось, что кто-то шарит в камышах, стали проверять. Наверно, кабан забрел сдуру... Так и не выкупались.

Первой мыслью старшины было броситься на квартиру и немедленно узнать у сына, что все это значит. Как он посмел? Он уже было направился к дому, как другая мысль, куда более страшная, чем эта, мелькнула в разгоряченном мозгу. Откуда Иван взял телефонную трубку? Трубки хранятся у дежурного, в канцелярии получить ее Иван не мог, значит, у него была своя. А для чего? Чтобы сказать голосом, неотличимым от голоса своего отца, что он выходит за ворота? Идет купаться? А если не только для этого? И не для этого вообще? Ведь за проволочным забором — граница!

Другие мысли, одна хуже, тревожнее другой, накатывались на старшину, как волны в шторм накатываются на берег моря, с каждым разом все больше и больше захлестывая его. Иван чем-то угнетен, взволнован, расстроен. Это было заметно с первого часа. Позавчера он ходил в тыл и как раз в то место, где, по утверждению майора Павленко, возможна встреча преступников. И эта странная игрушка, с которой сын не расстается, хотя и подарил ее отцу. Уж больно хитра, и не способна ли она не только на то, что показывал Иван, но и на что-то другое? И, наконец, этот сегодняшний случай с телефоном...

До своей квартиры старшина не дошел: он побоялся сейчас встретиться с сыном, разговора с ним, вопросов и ответов. Его вдруг охватила страшная слабость, и он малодушно отложил до вечера этот разговор, все еще не веря, не желая верить в свои предположения, еще надеясь на чудо, что все не так ужасно, не так страшно и не так безнадежно, как ему кажется.

За обычными хлопотами он немного успокоился, взял себя в руки, собрался с мыслями и сегодня вообще решил повременить с разговором, немного выждать и поискать доказательств более веских, чем его предположения. Если все, к несчастью, так, как он думает, то у Ивана должна быть где-то спрятана трубка, обычная телефонная трубка, которую можно купить в магазине и потом слегка переделать. А это ничего не стоит Ивану, который вырос на заставе.

Выбрав свободную минуту, он подошел к стоящему у ворота часовому.

— Мой Иван не проходил? — спросил Дащенков.

— Проходил, товарищ старшина. Ещё в семь часов. Я аккурат заступил на службу.

— Волосы у него были сухие или мокрые?.. Хочу узнать, успел ли выкупаться, — пояснил старшина.

— Точно не могу ответить, но по-моему, мокрые. На ветру не развевались.

Ответ немного успокоил старшину. Возможно, сын просто не дождался его и сходил сам покупаться. Только покупаться, и ничего больше! А трубка? Где он взял трубку? Эти вопросы снова отбросили старшину к его страшным догадкам. Пока никого нет дома, он должен все обшарить в квартире, порыться в вещах Ивана, все перевернуть вверх дном, лишь бы докопаться до истины.

Осмотр комнат ничего не дал. Старшина торопился, с минуты на минуту его могли вызвать в канцелярию. Он слазил в подвал, порылся в ящике с детскими игрушками маленького Ивана, которые мать берегла и не разрешала выбросить, заглянул в душник, под матрац коики, на которой спал Иван, — ничего похожего на трубку не было. Не было и «хитрого приборчика», но этому старшина не придал значения.

Осталось проверить чехмодан. Он тоже был «с сюрпризом»: как только опускалась крышка, чемодан сам собой запирался с легким приятным звоном. Открывал его Иван ключиком, постоянно торчавшим в замочной скважине. Сейчас ключ тоже был на месте.

Стыдясь того, что он делает, старшина повернул ключ, но замок не открылся. «И тут фокус», — нервно подумал он и стал вертеть ключ то вправо, то влево, вынимать, снова вставлять и снова вертеть, пока не измучился от нервного напряжения и не стукнул со злости кулаком по крышке. В этот момент что-то внутри чемодана щелкнуло, и крышка открылась сама собою.

Сверху среди белья и сорочек лежала телефонная трубка. Она отличалась от тех, которыми пользовались на заставе, — плоская, наверно, для того, чтобы ее можно было незаметно носить в кармане.

Старшина ни до чего не дотронулся и опустил крышку чемодана, которая захлопнулась с легким мелодичным звоном.

В канцелярию Дащенков пришел неестественно спокойный. О его переживаниях говорило только посеревшее лицо и рука, которая дрожала, когда он взялся за телефонную трубку.

Старшина Дащенков слушает.

— Майор Павленко. Капитан дома?

— Никак нет. На границе Василий Петрович.

— Срочно разыщите. Я буду у вас через полчаса.

Вид у майора, когда он зашел в канцелярию, был встревоженный и озабоченный.

— Двоих только что взяли. В горах.

— Наконец-то! — капитан облегченно вздохнул. Дружинники Таманяна постарались?

Майор кивнул.

— Однако, перестарались малость. Вместо того, чтобы не упускать из виду и вести до встречи с третьим, схватили и доставили в комендатуру. Теперь того третьего где искать?

— Этих издалека вели? — спросил начальник заставы.

— Генерал намекнул, будто от Урала.

— Обыск что дал?

— Ничего особенного, если не считать какого-то приборчика величиной с губную гармошку. Наверно, рация. Разноцветные кнопки, цифры. Что-то тикает внутри. На экспертизу отправили.

Старшина зажмурился, будто на него замахнулись. Он зримо представил себе Иванов подарок, который вдруг исчез, все эти разноцветные кнопки и выскакивающие цифры...

— Видать знатных птичек захватили, — сказал капитан.

— За мелочью начальство из Москвы не приезжает.

— Что им дадут? — старшина Не совладал с собой и задал этот вопрос.

— Полагаю, что расстреляют, — майор удивленно посмотрел на Дащенкова. — А почему, собственно, вас это интересует, старшина?

— Да просто так...

Из канцелярии он вышел шатаясь. Что делать? Мелькнула мысль немедленно предупредить сына. Больше того, самому помочь ему бежать за границу. Эта мысль назойливо лезла в голову и мучила своей реальностью, возможностью осуществления. Он с ожесточением отбрасывал ее прочь, прекрасно понимая, что никогда не решится на такое, потому что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет предателем.

Все, что старшина делал дальше, он делал, словно во сне, вполне осмысленно, но как бы не своими, а чужими руками. Он оживился, лишь узнав, что капитан не сможет провести занятия по огневой подготовке: из отряда ему приказали оставаться на связи.

— Разрешите вместо вас, товарищ капитан? — старшина показал на стоящих в строю солдат.

Стрельбище находилось недалеко. Старшина подавал команды, вяло хвалил тех, кто стрелял метко, и так же вяло ругал отстающих, а потом неожиданно для всех отошел метров на пятьдесят от мишени и вынул из кобуры пистолет. Прозвучали подряд пять выстрелов, сопровождаемых общим восхищенным гулом. Все пять пуль старшина всадил в яблочко. К похвалам солдат он остался равнодушным, и на его лице вместо удовлетворения, удовольствия, отразилась такая боль, что стоявший рядом младшии сержант Козаченко испугался.

— Вам нехорошо, товарищ старшина?

— Нет, нет... Ничего, Козаченко... Сейчас пройдет.

когда старшина вернулся с полигона, то застал начальника заставы на том же месте — в комнате связи.

— Третьего еще не поймали? — хриплым голосом спросил старшина.

— Третий нам достанется, — ответил капитан, и старшине показалось, что начальник заставы знает все и лишь тщательно до поры до времени скрывает от него, не доверяя.

Мысль о недоверии старшина сразу же отогнал от себя, слишком долго и преданно служил он Родине всю свою сознательную жизнь, и его великая вина лишь в том, что он не уследил за своим сыном.

Тут же мелькнула и обожгла другая мысль: немедленно обо всем доложить начальнику заставы. Ивана сразу возьмут, и все будет кончено. Быстро, просто и надежно «А дальше что?» — спросил он сам себя. Он представил, что станет с его сыном, что будет потом, когда его заберут. Следствие. Дознание. Допросы. Суд. Обвинительная речь военного прокурора. Приговор. Ожидание конца и сам конец, когда Ивана поведут в его последний путь... Все это было настолько страшно, что старшина почувствовал, как у него шевелятся и поднимаются волосы.

— Нет, нет, только не это! — пробормотал он.

Оставалось одно — осуществить то, что он надумал во время разговора с майором. Приняв это решение, старшина понял, что медлить нельзя. Если Иван успел встретиться с теми, кого взяли, или ему уже известно об их провале, то он сейчас готовится к роковому прыжку через границу. Трубка ему теперь не нужна, и он дождется утра. Старшина точно знал, где и когда попытается совершить побег Иван: завтра около семи утра в том самом месте, где они купались. Они придут туда вдвоем. Иван, не дожидаясь отца, нырнет и пойдет под водой, но уже не вдоль берега, а поперек, к той воображаемой черте, которая разделяет два государства. Он вынырнет где-то вблизи этой черты, хватит ртом новую порцию воздуха и снова скроется под водой, чтобы через минуту очутиться уже по ту сторону границы. К этому участку берега наряд не будет особенно присматриваться, так как там в это время будут свои — старшина и его сын...

— Тут вашему Ивану телефонограмма была, товарищ старшина, — дежурный по заставе дважды повторил эту фразу, прежде чем ее услышал Дащенков.

— Телефонограмма, говоришь? — он встрепенулся. — Отнесли?

— Так точно. Коновалов лично вручил.

Сына он застал за укладкой чемодана.

— Получил телефонограмму, отец, — сказал Иван. Он тяжело вздохнул и протянул листок бумаги, на котором рукой дежурного было написано: «Визой Японию улажено. Немедленно выезжайте в Москву».

— «Хитрый прибор», как ты его называешь, оставляю, буду спать без него.

Старшина бросил взгляд на тумбочку и увидел этот «хитрый прибор».

На мгновение его охватила радость: значит, тот прибор, о котором говорил майор, не улика! Но вглядевшись, старшина понял, что перед ним другой прибор, точно такой же, как подаренный Иваном, но другой: на этом не было царапины.

«Ну, вот и все...» — подумал старшина.

Иван снимал с плечиков свои заграничные рубашки, но не складывал их, как учила мать, а беспорядочно бросал в чемодан. Туда же полетели галстуки, носки...

— Ты когда едешь? — спросил старшина. Он не сомневался в ответе, но все же задал вопрос.

— Завтра утром. Выкупаемся и поеду. Ты машину достанешь?

— Нет, не смогу. Да и зачем она тебе?

— И в самом деле, зачем? — Иван невесело усмехнулся. — Можно обойтись и без машины.

Они надолго замолчали. Отец сидел, ссутулясь и не сводя глаз с сына. Иван был бледен, на его красивое, такое похожее на материнское лицо иногда набегала болезненная гримаса, он на секунду закрывал глаза, а открыв их, взглядывал на отца и тотчас снова отводил взгляд.

— Очень плохо себя чувствую, отец... — Иван вздохнул.

— Вижу, что плохо... Может, отложишь отъезд?

Старшина подошел к сыну и положил ему на плечи руки.

— Скажи мне, Иван, совесть твоя чиста? Передо мной, перед Родиной, перед памятью твоей матери? — старшина не говорил, а выдавливал из себя слова. Он все еще надеялся на чудо.

Иван долго не отвечал. Он сидел, низко опустив голову на грудь и чувствуя на плечах теплые и сильные руки отца.

— Ну что ты такое выдумал, папаня, — наконец сказал он сдавленным голосом, так и не ответив на вопрос отца.

— Ну что ж, Иван...

— Папаня, можно я возьму с собой медальон? — он показал на фотографию молодых отца и матери, сделанную на маленьком фарфоровом диске.

— Возьми... — старшина не мог отказать сыну в просьбе, хотя и понимал, что навсегда теряет семейную реликвию.

— Спасибо, отец, — Иван снял со стены медальон, расстегнул цепочку и надел себе на шею. — Давай на боковую. А то тебя опять, чего доброго, поднимут по тревоге.

Старшина разделся и лег, но не заснул сразу, как это бывало всегда. Поворочавшись с боку на бок, он на ощупь взял с тумбочки книгу и лежа полистал ее, пока не нашел нужное место.

«Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!»

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед Тарасом.

«Стой и не шевелись!»

— Ты все своего «Бульбу» читаешь? — спросил сын.

Старшина не ответил, но положил на место книжку и выключил настольную лампу. Теперь комната освещалась только горевшим во дворе фонарем.

Сон пo-прежнему бежал от него. Старшина Незаметно приоткрыл глаза, чтобы посмотреть на сына. Иван сидел на своей койке, упершись локтями в колени и положив голову на сцепленные пальцы рук. Потом встал, тихонько подошел к кровати отца и долго-долго смотрел на него...

Ночь прошла спокойно, хотя ни отец, ни сын не сомкнули глаз и лишь притворялись спящими. Старшина поднялся, как всегда, в половине шестого. Вскочил и сын.

— Зарядимся? — спросил Иван нарочито бодро.

— Само собой...

Все было, как обычно, с той лишь разницей, что старшина, закончив упражнения, не остался в тренинге, а надел форму, подпоясался и пристегнул к ремню кобуру.

— Капитан приказал наряд один утром проверить, — пояснил он. — Ну что, бегом марш!

— А ты не устанешь в своей амуниции? — спросил Иван.

— За нарушителем тоже не в одних трусиках бегают.

Подойдя к забору, старшина достал из кармана телефонную трубку и доложился дежурному.

— Тебе далеко идти к тому наряду? — спросил Иван.

— Далеко. На правый стык.

— Выходит, что ты меня и проводить не успеешь.

— Это точно, что не успею. Поезд ведь в восемь десять.

— В восемь десять, отец.

Они подошли к реке.

— Я по-быстрому окунусь сейчас и пойду. А ты не торопись. Вернешься с нарядом.

— Хорошо, папаня... Тогда простимся сейчас, что ли?

Иван болезненно улыбнулся и посмотрел на отца такими грустными глазами, что у старшины зашлось сердце и остановилось дыхание.

— Да, давай простимся сейчас, сынок.

Обычно, расставаясь надолго, они по-мужски хлопали друг друга по спинам, шутили, балагурили, без объятий и поцелуев, оставляя все эти нежности матери.

Это прощание получилось не таким.

Сначала они молча долго стояли, смотря один дру- тому в глаза, а потом, словно в отчаянии, обнялись. Сын прижался головой к плечу отца, сжав на его спине свои руки, и отец почувствовал, как судорожно вздрагивали они.

— Ну, ну, хватит, — пробормотал старшина, тоже едва удерживаясь, чтобы не показать свою слабость.

Он медленно оттолкнул от себя сына.

— Иди купайся, Ванюша...

Старшина неторопливо отстегнул ремень вместе с кобурой, положил на землю и стал стягивать гимнастерку.

— Я пошел, папаня... Пока! — крикнул Иван.

Он разогнался чуть быстрее обычного и нырнул в воду.

Старшина вынул из кобуры пистолет, взвел курок и стал смотреть на середину реки. Как он и предполагал, Иван вынырнул далеко, совсем близко от линии границы.

— Прости меня, папаня... — вдруг услышал старшина голос сына и вздрогнул от неожиданности, от безмерной любви к нему.

В этот момент надо было стрелять. Об этом старшина думал всю прошлую бессонную ночь, готовился, ждал и до смерти боялся этого мига, во время которого промелькнула перед ним вся жизнь Ивана — от той минуты, когда его вынесла из роддома покойная жена и до последнего страшного расставания только что.

Но выстрелить в сына у старшины не хватило сил и он вместо того, чтобы пустить пулю в подплывающего к границе Ивана, приставил дуло пистолета к своему виску и спустил курок.