Тайна монеты Каракаллы

«Мышеловка»

Кошмарик страдал. Таким страдающим Володя своего друга никогда не видел. Ленька лежал в гамаке точь-в-точь как утром, но теперь не в позе барина, отдыхающего после обеда из пятнадцати блюд, а как-то скрючившись, на боку, покрыв всю голову банданом, из-под которого иногда доносилось тягучее:

— Ох я крети-и-ин! Ох я деби-и-л!

Эти слова самобичевания перемежались с еще более крепкими выражениями, так что Володя косился на дверь веранды — не слышит ли мама эти признания Кошмарика о собственных умственных способностях. Конечно, больше всего корил себя Ленька за то, что потерял так много денег — и Танечке дал, и этому «телеклопу». К тому же Леньку постигло разочарование — разрушилась мечта, и на его «Харлей-Дэвидсоне» мчался сейчас другой пацан, поумнее и поизворотливее его. Иногда, правда, Кошмарик резко приподнимался в гамаке, сбрасывал с головы бандан и с тоскливой надеждой в глазах спрашивал у Володи:

— Вовчик, а может, он на самом деле душитель? Видел, как он набросился на меня с жужжащей дрелью?

Но друг лишь отрицательно мотал головой, и Кошмарик, тяжко и длинно вздыхая, набрасывал на лицо бандан и снова ложился на бок. Теперь он уже не делал резвых движений, как это было утром, чтобы гамак все время качался. Нет, Ленька умирал от презрения к себе.

Володя вынес с веранды табурет и присел па нем рядом с гамаком, похлопал Кошмарика но плечу и сказал:

— Кончай ныть! Я тоже кретин и идиот, раз с тобой пошел к этому телевизионщику. Надо же! Предположил, что на Вороньей горе только один человек и мог пользоваться «Чемпионом», раз купили его в здешнем магазине. Глупо было думать, что слова Танечки «жестокий, мерзкий» относятся именно к душителю.

А она этого мужика так называла потому, что любила его, одеколоны дорогие дарила, а он взял да и бросил ее. Ты и сам представь: мог бы богатый нумизмат, который в кармане дорогие монеты таскает, корпеть над телевизорами и просто ликовать от счастья, когда ему сто рублей дают?

Кошмарик повернулся к Володе, стащил с головы бандан и спросил:

— Вовчик, а может так быть, что принес душитель свой телевизор из ремонта, а ручки настройки и кнопки «Чемпионом» пахнут — там же у мастера провоняло «Чемпионом» все! — ну вот, стал он эти ручки-кнопки трогать, на руках запах остался, а потом он тебя увидел и задушить попытался? А, прав я или нет?

— Не думаю. Ну много ли запаха на ручках останется? А я помню, что от душителя сильно пахло одеколоном этим, и не от рук, а от волос скорее. Знаешь, давай-ка мы с тобой эту версию пока отложим — ненадежная она. Меня больше монета интересует…

— Меня тоже, — кивнул Кошмарик, — много монет.

Володя недовольно поморщился, но продолжил:

— Сидел я сейчас и думал: как бы нам выявить душителя? То, что он живет где-то рядом, мне понятно. Скажи, ты «Гамлета» когда-нибудь смотрел?

Кошмарик, в компании Володи старавшийся скрывать свою необразованность, постарался ответить неопределенно:

— Да, что-то слышал. Кажется, король такой был? Не попал?

— Не попал. Он был принцем Датским, и у Шекспира есть пьеса «Гамлет».

— Ну-ну, и на что нам этот датчанин сгодится?

Володя улыбнулся. Он почему-то страшился насмешек Кошмарика, который стал бы снова называть его домашним лохом, но в помощи Леньки он сейчас очень нуждался, да и план ему казался дельным, хоть на самом деле был немного смешным.

— Знаешь, в этой пьесе Гамлет, узнав о том, что его отца убил брат, ставший королем, решает разыграть перед ним пьесу. В ней подробно описано убийство отца. По лицу и поведению убийцы во время спектакля Гамлет хочет узнать: не ошибается ли он, на самом ли деле его дядя убил отца?

Кошмарик хоть и слушал Володю с интересом, но был насторожен.

— Чего-то я не могу врубиться… — сказал он растерянно.

— Врубишься! У Гамлета его пьеса называлась «Мышеловка», вот такую мышеловку и я хочу устроить нашему маньяку.

— Что же, пьесу будем играть? — едва скрыл зевоту Кошмарик.

— Да, пьесу! И я даже придумал ей название!

— Понятно какое — «Мышеловка».

— Нет, не «Мышеловка», а «Пир Каракаллы»!

Тут уж Кошмарик и не пытался скрыть своего пренебрежения к затее Володи:

— Ну, ты, Вовчик, уж как придумаешь что-нибудь, так хоть лопайся от смеха или со скуки помирай. «Пир Каракаллы»! Да на какого лешего он нам сдался?

— Вот на какого, — чуть стушевался Володя, боявшийся насмешек другана. — Слушай внимательно. То, что душитель носил в кармане монету Каракаллы, прекрасно зная о том, что это такое, я уверен. Если мы повесим на здании вокзала яркую афишу о представлении с таким названием, дадим повисеть ей денька три, я уверен, что маньяк обязательно увидит ее. Слово «Каракалла» поразит его, во всяком случае, привлечет внимание. Он придет на нашу пьесу, и тут-то мы будем смотреть в оба!

— В оба, говоришь? — с фальшивым азартом переспросил Кошмарик.

— Ну в четыре глаза! Ты и я будем смотреть, искать среди зрителей убийцу! Да, я теперь уверен — он мерзкий, страшный убийца! Я в лепешку расшибусь, а найду его!

— Кого это ты собираешься найти? — раздался неожиданно голос мамы, вышедшей на порог веранды. Она была в фартуке и держала в руках кастрюлю, с которой стекала мыльная вода.

— Да вы не беспокойтесь, Виктория Сергеевна! — выше приподнялся в гамаке Кошмарик. — Володька мечтает в городе книжку одну найти, «Гамлета», датчанина одного.

— Но у нас ведь есть дома «Гамлет»? — Мама старалась удержать руками текущую воду.

— Да это другой какой-то «Гамлет». Он мне тут все уши про него прожужжал.

А Володя, разозлившись, прошипел Леньке:

— Слушай, поднимайся, а? Пойдем по горе прошвырнемся. Хватит валяться! Зад от гамака в клеточку будет!

Когда они вышли на улицу, Володя мрачно сказал:

— Ты ведь ничего не знаешь о Каракалле?

— Ну, только то, что он монеты портил.

— О, это такой подонок был — настоящий душитель. Представляешь, он убил родного брата только для того, чтобы прийти к власти, потом сенаторов стал убивать, которые с ним не соглашались. Мстительный, жестокий, подозрительный, и малодушный вдобавок. Его тоже убили через шесть лет после того, как он стал императором. Вот о нем я и решил поставить маленькую пьесу. Собственно, даже не важно, какое у нее будет содержание. Главное — чтобы прозвучало его имя, и был показан эпизод: он убивает брата, Гету. Я не знаю точно, как он его убил, но у меня Каракалла будет душить брата. Собственно, мне нужны только три актера: тот, кто будет читать пролог и эпилог, и те, что изобразят Каракаллу и Гету.

— Да где ж ты актеров найдешь? — удивился Кошмарик. — Я сразу тебе скажу — меня в эту бодягу не втягивай! И вот еще — где спектакль играть будешь? У себя на дворе? Или нет — давай в зале ожидания, на вокзале — там акустика классная и грязно, как в Древнем Риме.

— Не знаю, с чего это ты решил, будто в Риме было грязно, но я хочу другое место сейчас осмотреть. Именно то, самое нужное…

— Неужели… там? — догадался Кошмарик, и по лицу его скользнула тень испуга.

— Да, там! — твердо сказал Володя. — Но мы уже пришли!

Свернув с одной улочки на другую, подростки подошли к тому страшному участку. Издалека было видно, что бетонные блоки не громоздятся, как прежде, вповалку, а лежат врытые в землю, создавая абрис фундамента. Ничто здесь теперь уже на напоминало прежнюю картину, но Володя по этому поводу печалиться не стал.

— Отлично! — сказал он, проходя на участок, на котором, к счастью, сейчас никто не работал. — Это то, что нужно! Вот и доски лежат! Эти доски в пять минут кладутся на фундамент, превращаясь в сцену!

— Прогибаться будут, — сказал Кошмарик, не веривший в то, что идея Володи будет доведена до конца.

— Не прогнутся, если положить их так и так — здесь их этот блок в середине поддержит. И вот вечером, часов в девять, а то не увидим физиономию душителя, мы устроим представление, устроим нашу «Мышеловку»! Все это под музыку! У меня есть кассета одной английской группы — там такой страшный, мистический рок! Мой магнитофон довольно мощный, будет громко! Жаль только, что световых эффектов нельзя организовать!

— Почему? Палок здесь полно, а смолу я разыщу. Сделаем факелы, штук десять, подожжем перед началом — так заполыхают, что атас!

— Да, факелы — это здорово! Очень к месту! Только много не надо, хватит и четырех! Но только где найти актеров?

Кошмарик, относящийся к идее Володи крайне скептически, все же увлекся проектом — так, от нечего делать. Поэтому он сказал, немного поразмыслив:

— Найду я тебе актеров. За мои бабки можно на вечер и из Питера, из самого большого театра заслуженных артистов вызвать. Ты пьесу-то написал? Или так, треплешься? Пока не прочту пьесу, артистов искать не буду.

Пьеса была написана Володей за один вечер. Еще пару часов потребовалось ему, чтобы переписать ее в четырех экземплярах — один для себя, а три — для актеров. На афишу, правда, времени уже не хватило, и пришлось ею заняться утром, и для этого подошел остаток обоев, которыми хозяйка оклеивала комнаты.

Когда Володя сел за рисование фломастерами афиши, Кошмарик снова улегся в любимый им гамак, где с видом знатока и мецената принялся за ознакомление с текстом «Пира Каракаллы». Вчитывался он в текст долго. Володя, сидевший за столом, видел, что другая прочел его раза три. Наконец Кошмарик изрек:

— Ну что ж, писатель, пьеса хорошая, можно сказать, крутая, правда, без наворотов. Но одного я не понял — где тут пир? Ты пьесу назвал «Пир Каракаллы», а у тебя никто ни куска не проглотил, ни одной рюмки не опрокинул. Не пойдет!

Володя стал было доказывать другу, что под словом «пир» подразумевается не застолье, а торжество, победа, что Каракалла празднует свою победу над убитым братом, не задумываясь о том, что и его ждет та же участь — зло порождает зло. Однако Кошмарика такие вити еватые объяснения не устроили.

— Нет, господин писатель, не пойдет! Кто придет на твою пьесу? Какой артист станет иг рать в ней? Ты нашего народа, то есть пипла, не знаешь — ему все ясно нужно писать. В общем, я артистов звать не буду, пока ты название не переменишь!

— Ленька, да нам главное — имя Каракаллы в афише указать! А пипл, это ты напрасно, у нас совсем не такой дурак. Да и из текста пьесы понятно, что Каракалла празднует кровавый пир.

Однако Кошмарик проявил настойчивость, и Володе пришлось заменить «Пир» на «Победу», что он сделал скрепя сердце. Но вот все было готово. Афиша оказалась совсем даже ничего, броская и привлекательная. Володя даже умудрился изобразить на обоях Каракаллу, протягивающего к горлу брата руки с растопыренными, как прутья на худой метле, пальцами. Кошмарик взглянул, улыбнулся и похвалил работу. Взяв три экземпляра текста и афишу, друзья вышли за ворота дома. Нужно было повесить афишу и, как обещал Ленька, по дороге найти подходящих людей на роли.

Рядом с магазином, в котором торговали продуктами и спиртным, на скамейке сидели мужики. Подперев подбородки кулаками, они молчали, и по всему было видно, что они мучаются от похмелья.

— Ну вот они, актеры! — усмехнулся Кошмарик, направляясь к сидящим, но Володя дернул его за рукав:

— Ты с ума сошел? Алкашей в мою пьесу пригласить собираешься? Опозорить хочешь?

— А ты что думал, я тебе из большого питерского театра заслуженных артистов доставлю? Нет, братец! Придется взять то, что само в руки идет. Ничего, наш пипл очень талантливый, да и нужны они нам только, чтобы имя Каракаллы твоего прозвучало! Или ты передумал?

Подрулив к мужикам, Кошмарик приветствовал их следующим образом:

— Ну что, бухарики-сухарики, поди, подлечиться-то охота?

Один бухарик, сдвинув повыше кепку, козырек которой до этого защищал его глаза от солнца, лениво спросил:

— А что, добрый человек, помочь нам можешь? Или так, зазря языком треплешь?

— Не зазря, господин бухарик, не зазря. Хочу подлечить ваши души, мужики, потому как есть у меня к вам дело, а с больными, напряжными людьми мне говорить влом.

У мужиков забегали глаза: от такой нежданной щедрости они давно отвыкли, а Кошмарик, вынув из бумажника полста рублей, протянул их бухарику, который был менее синим, чем другие, и наставительно сказал:

— Здесь на батл водки и на легкую закуску хватит. А потом поговорим…

Через пять минут на скамейке уже царило веселье. Звенели добытые бог весть где стаканы, резались двести граммов дешевой колбасы, хрустел хлеб. Чтобы перестать быть людьми «напряжными», мужикам хватило и по полстакана, а потом один из них, наверное обладающий авторитетом, а также багровым кровоподтеком под глазом, спросил у Кошмарика:

— Слушай, шеф, а ты чего такой добрый, а? Поди, хочешь, чтобы мы тебе услужили? Может, замочить кого надо?

Володя смотрел на пьянчужек с едва скрываемым отвращением, а уж когда «синяк» спросил такое, готов был бежать без оглядки. Кошмарик же ответил «синяку» серьезным тоном:

— Точно, угадал. Замочить мне нужно одного человечка, только одному из вас придется мочить своего другана.

— Ты чего пургу метешь, старик? — испугался другой «синяк». — Мы своих не трогаем. Если хочешь, отмашем кого другого. Только укажи, да и еще на бутылку подкинь. Что, обидел тебя кто-то здесь, на Вороньей? Мы всех знаем!

— Так, кореша, — стал еще более серьезным Кошмарик, — трепаться мне с вами некогда. Слушай меня внимательно. Замочить нам друг друга придется, то есть задушить, только сделаете вы это в спектакле. Не согласны, я других артистов найду.

Лица бухариков тут же стали значительными и важными — их приглашали стать артистами, значит, они в этом скверном мире что-то еще стоили.

— Шеф, ты дельные вещи предлагаешь, — сказал «синяк». — Ты что, режиссер? Расскажи поподробней о спектакле.

— Нет, режиссер вот этот парень, а я только продюсер. Сечешь? Ну, Вольдемар Вольдемарыч, — обратился Кошмарик к другу, — расскажи господам бухарикам о представлении.

Деваться было некуда, и Володя, преодолевая отвращение, объяснил мужикам, что за спектакль, где и когда он будет поставлен. К великому его изумлению, даже пьянчужки слушали с величайшим вниманием. Некоторые даже задавали уточняющие вопросы. Для пущей важности, — хотя это было излишне, — Володя развернул и показал мужикам афишу, предложив:

— Хотите, я укажу в ней фамилии тех, кто будет играть в спектакле. Мне, собственно, нужны три человека.

Сразу же поднялся шум. Хмель уже успел дойти до самого нутра бухариков, и они принялись выяснять, кто какую роль будет играть. Всего их было пятеро, так что предстояло решить, кто же попадет в спектакль. Для начала они выяснили, сколько получат актеры, и Кошмарик пообещал им по тридцать рублей, хотя раньше собирался дать по полета каждому. Узнав о столь крупном вознаграждении, мужики зашумели еще громче, из магазина вышла продавщица и велела им перестать орать или немедленно убраться. И тут Володя приступил к своим режиссерским обязанностям. Он решительно заявил, что сам отберет актеров, и все замолчали.

Выбирал он артистов исходя из следующих соображений: Каракаллой должен быть мужик с самым отвратительным лицом, для Геты, его брата, подойдет алкаш с благообразной физиономией, а уж чтецом в прологе и эпилоге должен стать обладатель самого солидного лица. Об актерских способностях бухариков Володя не задумывался.

Подыскать Каракаллу было проще всего — нм стал мужик с багровым синяком, и счастье залило его сизоватое лицо, когда он понял, что ему придется хоть на двадцать минут перевоплотиться в императора. На роль Геты Володя выбрал самого юного члена пьющей компании. Парень тоже был рад, хотя перспектива быть задушенным его не слишком прельщала, и он сразу заявил «синяку» — Каракалле, чтобы тот душил его полегче, что ему и было обещано. Трудней всего оказалось выбрать чтеца. Умных лиц в компашке не наблюдалось, поэтому Володя просто-напросто попросил оставшихся произнести по строчке из текста. Те очень старались, но из трех человек в труппу Пыл зачислен лишь один, с самым низким, густым басом.

— Итак, господа актеры! — вошел в свою роль Володя. — Ждите нас здесь — репетировать начнем сегодня, а мы с господином продюсером к вокзалу сбегаем, афишу повесим и к вам вернемся.

Мужики согласились репетировать, только настояли, чтобы их фамилии были немедленно внесены в афишу, и Володя беспрекословно подчинился.

— Ну ты удружил мне! — недовольно бросил он Кошмарику, когда они шли к станционному зданию. — Каких-то алкашей набрали!

Ленька неожиданно рассвирепел:

— Что?! Базары?! Он еще бузит! Да не будь меня, где бы ты артистов нашел? Ты бы играть стал? Я? Папашу бы твоего вызвали? Сидел бы и помалкивал, раз слов благодарности не нашел! А я еще бабки свои на это пустое дело трачу!

Володя понял, что зря обидел друга, и замолчал. Кошмарик же подумал про себя: «Так его, правильно я отделал! Хоть и не пустое это для меня дело. Я тоже посмотреть хочу, не клюнет ли кто на эту наживку! Не попадет ли кто в нашу мышеловку!»

Они прилепили скотчем афишу к стене, рядом с объявлением о пропаже Валентина Разуменко, и пошли назад, к магазину. Мужики были какими-то хмурыми, будто обиженными. Каракалла без обиняков заявил:

— В общем, режиссеры и продюсеры, нужно нам перед репетицией еще помаленьку глотнуть да закусить. А то работа не пойдет.

Гета и чтец его дружно поддержали. Вякнули в поддержку предложения и остальные двое, но Кошмарик их тут же осадил:

— Вы, бухарики-сухарики, не в труппе, вот и нечего пристраиваться. Артистам мало достанется из-за вас, что же мне, снова в магазин бежать? Договор есть договор — по тридцатке после спектакля, и — клизма, то есть баста!

Решительная речь Кошмарика отрезвила зарвавшихся. Бутылку и закуску все-таки купили и пошли искать «репетиционный зал». Мужики знали все укромные и тихие уголки на горе, поэтому решили разместиться почти на вершине, где на деревьях гнездились вороны, тучей летавшие и оравшие здесь. Володе вначале показалось, что вороний грай будет мешать, но потом он понял — так и надо для усиления трагичности происходящего. Он даже позабыл, зачем затеял все это. Его переполняла тревога творца, приступающего к созданию чего-то великого.

Артисты же перед созданием «нетленки» развалились на траве, зазвенели стаканы, задымили сигареты. Всем нравилось отдыхать и одновременно ощущать себя причастными к искусству. Кошмарик, заметив, что артистов начинает забирать хмель, скомандовал:

— Так, господа-артисты — «синяки»-бухарики! Потом докушаете, никуда от вас не убежит. Занимайте места. Режиссер уже на взводе.

Артисты лениво поднялись, и репетиция началась…

То ли водка, то ли дремавшие до поры до времени неиспользованные таланты заставили мужиков показать себя во всей красе. Пока они держали в руках по листку с текстом, но страсти уже выливались из них бурным потоком. Говорили они грубыми, хриплыми голосами, совсем не там расставляя акценты, но история об убийстве Геты братом их захватила. Страсти закипели, когда дошли до сцены, где Каракалла набрасывается на брата и душит. Здесь уж ярости «синяка», игравшего императора, не было предела. Он заскрежетал зубами, зачем-то выпучил глаза, дико ими вращая, накинулся на Гету и, не рассчитав силу броска, опрокинул на траву, после чего оседлал его и сжал на его горле руки так сильно, что братец захрипел.

— Стойте! Стойте! Не годится! — остановил злодеяние Володя. — Душить надо не так!

— А как? — недовольно спросил вставший на ноги, тяжело и яростно дышащий «синяк». — Я что, плохо душу?

— Нет, не плохо — даже очень натурально душите. Только подойдите к своему брату со спины. Каракалла такой коварный, гнусный тип, что никогда не посмел бы взглянуть в глаза жертве. Ну, прошу вас!

«Синяку» не очень-то понравилось выражение «гнусный тип». Он-то считал себя императором, а поэтому и действовал решительно, по-императорски. У Володи же были свои задачи. Он хотел произвести на преступника сильное впечатление, воспроизведя действительные события.

Каракалла подчинился. Сцену убийства Геты прорепетировали раза три, потом чтец прочел эпилог, и Володя сказал, что на сегодня актеры свободны. Мужики с облегчением рухнули на траву рядом со съестными и питейными припасами и принялись их уничтожать. Кошмарик сел рядом, закурил, потом сказал:

— Господин режиссер, а как быть с костюмами?

Володю вопрос ошарашил — на самом деле, о костюмах он как-то и ни подумал.

— Да, режиссер, — сказал Каракалла, — ты уж нам удружи, дай какие-нибудь костюмы, а то какой же я император в этом рванье?

И тут Володя вспомнил, что мама повесила на одно из окон на даче розовую занавеску, привезенную из города. Она вполне могла бы сгодиться на тогу.

— Вам, Каракалла, я тогу принесу! — пообещал он.

— Кого, кого? — не понял «синяк».

— Да одежда такая, императорская — увидите! А вот что делать с другими, прямо не знаю. Не могли бы вы у кого-нибудь одолжить короткие халаты?

«Бабьи халаты» Гета и чтец надевать наотрез отказались — вот еще, всю Воронью гору смешить! И бухарик, играющий чтеца, предложил:

— Слушай, режиссер! А хочешь, мы в трусах на сцену выйдем?! Там ведь в твоем Древнем Риме жарко было, все, поди, полуголые ходили, вот и мы так выйдем. А что — пусть все мои наколки увидят! Это же — иконостас!

Но Володя решительно запротестовал и пообещал принести что-нибудь из дома — две другие занавески на окнах решали проблему.

Когда все вдоволь навалялись на траве и поднялись, чтобы идти, Кошмарик обратился к мужику, игравшему Каракаллу:

— Слушай, ты не знаешь, кому на горе одну монету старинную задвинуть можно? Только… любитель этот крутым мужиком должен быть. Дорогая монета. Может, есть у вас здесь такие собиратели?

«Синяк» вначале будто и не понял, о чем спрашивает его продюсер, а потом как-то странно повел глазами, будто следил за полетом вороны, и сказал:

— Всякие у нас тут людишки есть. Есть и сильно крутые, только связываться тебе с ними я не советую, честно. Нехорошие это люди…

— Люди или… один человек?

«Синяк» скривил свое сизое лицо в нехорошей улыбке:

— Слышь, паря, не вяжись, а?

— Все, понял… — кивнул Кошмарик, так ничего и не поняв, кроме того, что «синяк» не хочет связываться с какими-то солидными местными то ли дачниками, то ли жителями. Но его любопытство и желание найти нумизмата-душителя достигли предела.

— Ну как, Вовчик, доволен? — спросил он у друга, когда они спускались по дорожке в сторону дома.

— Доволен! — ответил искренне взволнованный Володя. — Если даже и не придет никто на наш спектакль, я все равно счастлив буду. Знаешь, мне режиссером стать захотелось!

Кошмарик хохотнул, покрутил головой, но промолчал. Он был уверен, что режиссеры — нищий и несчастный народ.

…Настал день представления «Победы Каракаллы». Володя был сам не свой в ожидании этого события. Он то ходил на станцию, смотрел афишу — не сорвали ли ее? Подходил к магазину, где по-прежнему сидели бухарики, спрашивал, учат ли они роли, не подведут ли? Мужики заверяли его, что все будет «нормалек», только вот тридцатки за выступление маловато, и надо добавить хотя бы по чирику на нос. Володя попросил Леньку о прибавке к жалованью «господ артистов», Кошмарик пошумел, но согласился. Заготовили и четыре факела — на палки густо намазали гудрон, который нашли на одной из строек.

И вот уже в семь часов вечера, взяв магнитофон, сняв с окон занавески, — мама в тот вечер уехала ненадолго в город, — захватив факелы, Володя и Кошмарик направились в сторону знакомого участка.

— …А вот сейчас ништяк будет, — вдруг радостно сказал Кошмарик. — Придем — а там рабочие пашут! Землю роют!

Володя испугался. Он и не подумал о том, что участок могут занять.

— Может быть, попросим их дать нам сыграть? — неуверенно спросил Володя.

— Фига с два они тебе разрешат! Частная собственность! Работа — волк, в лес убежит! Или хочешь, чтобы я снова бабки свои в ход пустил? Нет, не дам больше! Да и рабочим мои деньги — тьфу!

Но, как видно, Аполлон — покровитель искусств, был благосклонен к Володе. Участок был пуст, если не считать одного актера, который сидел на бетоне фундамента и, шевеля губами, повторял текст. Увидев режиссера с продюсером, он заулыбался, а потом сказал, что остальные артисты скоро подойдут. Друзья срочно занялись сооружением сцены. Положили доски, велели забраться на них артистам и попрыгать, попрыгали сами и убедились, что сцена крепкая и может выдержать даже балет Мариинского театра.

Через полчаса пришли остальные актеры. Оба были в легком подпитии и в дурном расположении духа.

— Короче, хозяин, — заявил Каракалла, — гони вперед полтинник, или играть на будем. Сам не знаешь, что ли, — актеры на сцену должны выходить в легком возбуждении.

— Не дадим! — проявил решительность Володя.

— Тогда все, сваливаем! — закричал Каракалла. — Не надо нам вашего спектакля! В лабаз вон картошку привезли, разгружать зовут! Больше заколотим! Пошли, кореша!

Бухарики и впрямь сделали вид, что уходят, и это напугало Володю.

— Кошмарик, дай ты им…

— Не дам! — заявил Кошмарик. — Возьмут и не вернутся! Лучше уж я сам сгоняю в лабаз! Ждите!

Скоро требуемый «допинг» появился, и настроение господ артистов заметно улучшилось. Володя предложил им надеть костюмы, и мужики, гогоча, стали стаскивать с себя свои драные шмотки. Через двадцать минут они уже стояли кружком и курили, поглядывая друг на друга и посмеиваясь — все трое были задрапированы в розовые портьеры и выглядели в северном ландшафте довольно причудливо, если учесть, что из-под тог у них торчали волосатые ноги в грязных стоптанных кроссовках и ботинках.

— Так! — волновался до дрожи Володя. — Уже половина девятого! Я договорился с ними, что начнут, когда заиграет музыка! Только кому поручить магнитофон? Очень не хочется мелькать среди выступающих. Представляешь, придет этот… маньяк и увидит меня. Он же сразу догадается!

— А как мы догадаемся, что это — душитель? — нервно посасывая сигарету, спросил Кошмарик. — Он что, обязательно «Чемпионом» должен вонять? Со мной теперь этот номер не пройдет — не поверю!

— Есть еще одна примета, — шептал Володя. — Ведь я его довольно глубоко в ногу ножом саданул. Прошло не больше двух недель, он, наверное, прихрамывать должен. Как думаешь?

— Не знаю, меня в ногу никто ножом не пырял. Пырнут — тогда расскажу.

Время бежало, до девяти осталось пятнадцать минут, но публики не было. «Неужели никто не придет? — с трепетом думал Володя, кусая ногти. — Кошмарик тогда заест меня насмешками. Сам, скажет, и попался в свою мышеловку, а и аря свои деньги потратил!»

Когда до девяти часов оставалось пять минут, где-то за перекрестком послышался неясный гул, были слышны отдельные выкрики. Володя и Кошмарик развернулись в сторону шума, и вдруг из-за поворота показалась толпа. За версту было видно, что приближающиеся ся люди по своему общественному положению находятся на одном уровне с господами артистами — разнузданные, грязные, в подпитии, они громко ругались, смеялись и кривлялись на ходу. Володя ясно видел, что направляются они точно к импровизированному театру.

— Толя-а-ан! — заорал издали один бухарик. — Ну я тебе искренне завидую! Ты пошел на повышение!

Толян, то есть Каракалла, уже стоявший на помосте, отвечал с некоторым смущением:

— Да вот, решил на время римским императором заделаться. С детства мечтал артистом стать.

— Значит, осуществилась мечта идиота? — весело кричал подходивший оборванец.

— Выходит, так, — тер сизый нос Каракалла.

Толпа полубомжей подошла к месту представления. В воздухе сильно запахло перегаром. Володя понял, что, если через минуту спектакль не начнется, он или убежит отсюда, или упадет в обморок от удушливого запаха. Режиссер понял, что зрителями будут те, кого пригласили на спектакль артисты, а если случайно появятся те, кого заинтересовала афиша, то они сейчас же уйдут, увидев толпу разнузданных бродяг. Впрочем, Володя понимал, что душителю присутствие бродяг будет безразлично. Однако пока никого, кроме них, не было, и начинать представление, длящееся не больше получаса, не имело смысла. Зато бродяги, уверенные в том, что они и представляют собой всю публику, дождавшись девяти часов, стали кричать:

— Эй, кто тут главный? Кто киномеханик? Почему кино не запускают!

— Толян! Хорош воображать, будто ты какой-то там император! Мы же знаем, — что ты просто Толик-алкоголик! Давай, начинай, хватит трепаться!

— Начинай! А то уйдем!

Кошмарик, волновавшийся не меньше Володи, злой на то, что его удалось втянуть в эту дурь, сердито шепнул другу:

— Давай команду! А то и артисты со сцены сбегут!

— Ладно, иди зажигай факелы, а я музыку включу! Черт с ним, все равно никто не пришел — кого бояться! Зажигай!

Один за другим загорелись, зачадили смоляные факелы, Володя нажал на кнопку магнитофона, из динамика тут же потек таинственный, тягучий звук гитары, разговоры и смех толпы сразу замолкли. Сцена была пуста — все артисты заранее спустились с нее, и вот с каким-то громким уханьем на нее влез чтец. Он постоял немного на краю сцены, жуя губы, и Володя испугался, что он забыл слова, постоит так да, плюнув, уйдет. Но он ошибся…

Одетый в тогу из портьеры чтец страшно сморщил лицо, будто его вот-вот стошнит, потом воздел густо украшенные наколками руки вверх и скрипучим, но громким голосом завопил:

— Отец Юпитер, воззри с небес на страшную картину злобы человечьей, по вине которой вся земля набухла кровью…

Володя, трепеща от страха и лопаясь от гордости, посмотрел на бродяг: одни слушали чтеца — любителя спиртного с насмешкой на лицах, другие отчего-то притихли, третьи позевывали. Володю вдруг поразила внезапная мысль: «А нет ли среди них душителя? Вся эта шантрапа, рваная и пьяная, шляющаяся по горе весь день, злая и полуголодная, готова напасть на кого угодно, лишь бы поживиться чем-то!» И он стал приглядываться к каждому из пьяных мужиков, но потом рассмеялся про себя: «Да что это я?! А монета? А одеколон? Нет, не их это рук дело!»

Актеры старались. Если чтец хоть и заставил зрителей притихнуть, навевая на них скуку, то появление Каракаллы и Геты, влезших на помост не без труда и не без помощи чтеца, всех оживило. Публике стало понятно, что кто-то кого-то будет мочить, а поэтому все ждали финала. История приближалась к развязке, как вдруг раздался шум двигателя, и Володя увидел шикарную машину, шестисотый «мерседес» вывернувший из-за поворота и медленно подъехавшую к толпе зрителей. Мальчик похолодел от предчувствия: именно в таком автомобиле он ожидал увидеть владельца монеты Каракаллы. Двери распахнулись, и из салона лениво выбрались трое мужчин. Володя так и сжался, когда они встали с ним рядом. Ни от кого из них не пахло «Чемпионом», но пассажиры и водитель «Мерседеса», судя по ленивым, сытым движениям, были переполнены огромным уважением к себе и полным презрением к миру. Это были явно люди с деньгами.

Володя ел их взглядом — кто-то из них вполне мог быть душителем, а то чего они делали здесь? Неужели этих матерых мужиков могла привлечь какая-то намалеванная от руки афишка? И он определил главного — невысокий, но кряжистый, с пузцом, в рубашке с галстуком, стриженный под «бобрик», он мрачно смотрел на происходящее на сцене. Двое других, более высокие и плечистые, стояли за его спиной, катая во рту жвачку, и Володя понял, что это шофер пузатого и охранник.

А на сцене Каракалла уже подбирался сзади к своему брату-добряку, который в этот момент потягивался и немного почесывался (этому Володя актера не учил). Каракалла же, походив у него за спиной и покривлявшись вдоволь, наконец вцепился ему в горло с криком: «Умри, проклятый брат!» По пьесе несчастный братец должен был с жалобным стоном опуститься на колени, а потом растянуться на помосте, но, к ужасу Володи, которому пришлось смотреть одновременно и на пузатого, и на сцену, этого не случилось. То ли Гета испугался прикосновения к шее крепких пальцев Каракаллы, то ли, не желая срамиться перед дружками, не упал на доски сцены, а неожиданно для всех, особенно для Каракаллы, вдруг с силой ударил его локтем руки прямо в живот, угодив, по всей видимости, в солнечное сплетение. Одновременно пяткой он ударил мерзкого братца в лодыжку. Раздался стон императора, пытавшегося схватиться одновременно за живот и за ногу, а потом бросившегося на нарушившего план пьесы Гету. Два удара заставили того принять оборонительную стойку, а яростные, одобрительные вопли зрителей, понявших наконец, что пригласили-то их сюда именно ради этого момента, поощрили актеров, внезапно ставших смертельными врагами, к решительной схватке.

Когда Каракалла душил брата, Володя, внимательно следивший за пузатым, видел, как перекосилось его лицо. Возможно, мальчику очень хотелось увидеть на физиономии толстяка волнение. Но вот началась драка, и владелец «мерседеса» заулыбался, затем нахмурился, потом опять засмеялся. Когда же под свист и ликование толпы, подначивавшей дерущихся, оба актера свалились на доски и принялись лежа охаживать друг друга кулаками, пузатый снова помрачнел и что-то сказал своим подручным.

Два плечистых парня подошли вразвалку к сцене, на которой возились Каракалла и его брат. Они вскочили на помост легко, как боксеры, взбирающиеся на ринг. С двух сторон они подошли к дерущимся, и удары их ног пришлись прямо по почкам «господ артистов», которые, не понимая, что происходит, прекратили драку и вскочили на ноги. Увидев мордоворотов, они попытались было дать им отпор, но несколько мастерских жестоких ударов сбросили их с помоста. Парни спрыгнули на землю и принялись избивать актеров, имевших в своих тогах очень жалкий вид. Теперь они лишь прикрывались руками и просили парней остановиться.

Толпа взирала на избиение вначале настороженно, потом послышались недовольные фразы:

— А не слишком ли круто? Ребята? — взывал к крутым кто-то из толпы.

— Чего они вам сделали? Хватит мордовать-то!

Вдруг послышался прямой призыв к защите чести и достоинства друзей:

— Мужики, да нас же много! Мы им сейчас бошки открутим! Пошли, помахаемся!

Ободренная толпа перелезла с дороги на участок. Кто схватил палку, кто — камень. Володя и Кошмарик, и до этого смотревшие на избиение со страхом, теперь с ужасом ожидали трагической развязки. Босяки одолели бы крутых в два счета. Но их остановил визгливый окрик — кричал пузатый, у которого в руках появилось помповое ружье, направленное в сторону толпы:

— А ну назад! Это — мое владение! Застрелю! Все по закону будет! Назад!

Володя и не видел, как пузатый достал ружье, — наверное, оно находилось в салоне «мерседеса». Босяки остановились, затоптались в нерешительности, пока кто-то из них не прокричал:

— Мужики, не бойся! Не стрельнет! Пугает только! Размажем по грязи этих крутых! Давай!

Толпа снова двинулась к стоявшим в бойцовских стойках охранникам пузатого, но тут прозвучал выстрел, и картечь просвистела над головами босяков так убедительно, что они бросились к дороге и пустились наутек. Бежали и все три древних римлянина, унося на себе портьеры Володиной мамы. Их голые ноги так и сверкали.

Пузатый, держа ружье наперевес, подошел к напуганным друзьям — постановщикам. Его серые льдистые глаза излучали холодный блеск классовой ненависти ко всем, кто хочет покуситься на его собственность.

— Ну чего вам здесь надо? — кривя рот, прохрипел он.

— Да так, ничего… — прошелестел Володя.

— А ничего, так валите отсюда быстро-шустро! Вышибу мозги и все будет по закону! Это, — он кивнул в сторону участка, — моя собственность! Слышите, ребята, моя!

Володе показалось даже, что заскрипела пружина спускового крючка от давления на него пальца взбешенного домовладельца.

— Да мы уходим, шеф! — разрядил обстановку Кошмарик, пытаясь говорить беззаботно, но Володя слышал, как дрожал его голос.

Он подошел к магнитофону со все еще звучащей музыкой мистической английской рок-группы, остановил пленку и побрел с ним в руках в сторону дома. Кошмарик шел с ним рядом. Они свернули за угол и уже не видели, как все еще продолжал стоять с ружьем наготове владелец участка, а два его охранника, морщась от брезгливости, выбрасывали за пределы землевладения тряпье актеров.