Тайник

Глава III

Солнце исчезло.

Тьма была желто-коричневого цвета.

Тьма звенела. Скрежетала, как ржавое железо. Песок проникал сквозь стенки палатки, сквозь ткань и сквозь швы. Впивался в кожу, забивался под веки, и невозможно было от него ни укрыться, ни убежать. Буровая вышка исчезла. «Лендровер», на котором он приехал, исчез., Шершавый, обжигающий, докрасна раскаленный ирифи атаковал без передышки. Поднимал песок, заполнял им пространство и с громом и визгом гнал песчаную стену против армейской палатки буровой бригады. В несколько минут ирифи содрал всю краску с металлоконструкций и вонзился в полотняные стены. С подветренной стороны начали образовываться наносы. Войтех знал, что против песчаной бури нет защиты. Он уже встречался с ней в этих краях несколько раз. Если она продлится до вечера, работы затормозятся на несколько дней. Придется по радио вызывать бульдозеры, чтобы они разгребли песок вокруг вышки, расчистили подъездные пути, иначе тут- не пройдут даже вездеходы. Кто знает, сколько на это уйдет времени. После такой бури все вокруг станет другое, пустыня обретет новое лицо, но смены должны заступать на вахту регулярно, топливо для привода агрегатов должно подвозиться своевременно. Буря бурей, а работа должна продолжаться.

Стояла невыносимая отупляющая жара. Температура поднялась не менее чем на десять градусов, а внутри палатки еще больше. Все сидели неподвижно вокруг стола, закутавшись в тяжелые бурнусы. Без покрывал они уже начали бы задыхаться от песка и пыли. Материал действовал как фильтр.

Никто не разговаривал. Неподвижное скопление закутанных фигур. Только оглушающий звук движущегося песка, напоминающий треск чугунных отливок в огромном литейном цехе. Они и не пытались определить, сколько прошло времени. Каждое движение, каждая мысль в этой густой раскаленной атмосфере утомляли. Дизель-агрегат успели закрыть брезентом до того, как буря разыгралась во всю мощь. Когда она кончится, буровая вышка будет блестеть, точно полированный алюминий, когда кончится…

Только бы кончилась, только бы кончилась! Ни о чем другом думать не было сил. Веки ободраны до крови, бронхи полны песку. Лучше бы он оставался на базе. Там тоже несколько дней придется разгребать наносы, а работы будут стоять. Он заставил себя посмотреть на часы: сколько времени они будут еще так сидеть? Половина первого. Ему показалось, что душераздирающий рев снаружи стихает. Он пошевелился.

— Еще нет, еще нет, мсье, — сказал, как будто издалека, буровой мастер Фуад Гай. — Ирифи только отдыхает, набирает силу. Еще нет.

Он снова втянул голову в плечи, съежился под бурнусом. Сухой жар высасывал пот прежде, чем он выступит. Обезвоживал и мумифицировал. Восемь закутанных мужчин походили на мумии. Они пока еще жили, но если буря продлится два- три дня, здесь образуется огромный бархан, в котором они найдут себе могилу.

Боже мой, что же они хотят найти в этой пустыне, пришло ему неожиданно в голову. Какие тут у них могут быть интересы? Добыча, если до нее когда-нибудь и дойдет, будет чертовски дорогой и сложной. Зачем же они похитили Тиссо? Может, собираются потребовать выкуп прямо у ООН? Что-то новенькое в практике террористов. Мир охвачен горячкой насилия и произвола. Он не сумел справиться ни с технической революцией, ни с демографическим взрывом. Не смог найти равновесие между развитием техники и человеческим сознанием. Общественные системы безнадежно отстали от всемогущего прогресса. Архаичные, окаменевшие, они не могут управлять противоречивой человеческой психикой. Старые ценности списали на свалку, новых не приобрели. Их заменяют страх и бесправие, жестокость и произвол. Даже в пустыне от них нет спасения, но и сама она перед ними не устоит. Он снова был парализован ощущением собственной беспомощности. Человек ничего не может предпринять против убийц и насильников. Остается только ждать и надеяться.

Когда он снова посмотрел на часы, было половина третьего. Вероятно, он уснул или потерял сознание, провалился в забытье. В палатку заглядывало солнце. Оно было еще грязновато-коричневым, но это, несомненно, было солнце. Фуад Гай стоял у открытого входа и выглядывал наружу. В воздухе еще носилась пыль, но сквозь нее уже ясно была видна буровая вышка.

Он стряхнул с себя пыль и попробовал встать. У него тряслись ноги. Он схватился за стол, и это движение пробудило остальных.

— Господин доктор, господин доктор, — хрипло позвал буро-' вой мастер и закашлялся. Теперь придется до конца дня кашлять пылью пустыни. — Можно пойти посмотреть…

Он дотащился до выхода. Песок постепенно оседал, солнце приобрело уже красноватую окраску. Он не мог поверить своим глазам. Все вокруг изменилось. Это был совсем другой район пустыни, другая вышка. За палаткой возвышался продолговатый бархан. Вышка была окружена грядой невысоких холмов, насоса не было видно, а площадка из бетонных панелей исчезла. Вдалеке, по гребням песчаных волн, медленно двигался всадник.

— Видите, мсье, этот человек переждал бурю со своим верблюдом в пустыне, — сказал одобрительно Гай. — Мы бы этого уже не сумели.

— Откуда он тут взялся? — спросил изумленно Винтер.

— Не знаю. Кажется, он едет к оазису Тарфа, который ближе всего.

— Но откуда?

Тот пожал плечами.

— Возможно, он хотел посмотреть на нашу вышку, буря застигла его, а теперь он возвращается в оазис. Иногда здесь появляются люди, они ведь любопытны.

Винтер смотрел на удаляющийся силуэт. Все повторяется. Он знал этого наездника или предполагал, что знает. Он появлялся всегда там, где начинали работы, или следил за жизнью базы. Это был все тот же человек, на которого они с Тиссо смотрели в бинокль, прежде чем выехать в Габес. Однако он никогда не видел его с близкого расстояния, только издали.

— У вас нет бинокля? — спросил он у Гая. Тот отрицательно покачал головой и улыбнулся.

— Нет, для чего он мне? Здесь человеку бинокль не нужен. Так что будем со всем этим делать, доктор? — спросил он и направился к барханам.

Винтер глубоко вздохнул. Солнце было цвета верблюжьей шерсти.

— Прежде всего разгребем машину, чтобы я мог возвратиться на базу. Потом вычистите палатку и начните чистку мотора и бурового комплекта. Я пошлю сюда бульдозер, чтобы он разровнял площадку. Если понадобится, пригоним еще один. Работа не должна останавливаться. Теперь посмотрим вышку… Вы знаете, что Дутарте предсказывает газовый колпак?

Гай кивнул.

— Это возможно, но в большое скопление газа я не верю. В крайнем случае — газовый карман.

— В таких условиях газ опаснее всего. Исходите из того, что можете наткнуться на него в любой момент. Не повышайте давление на коронку и обороты, держитесь на нижней границе. К скважине не имеет права подходить никто посторонний, откуда бы он ни появился. Вы отвечаете мне за это. Насчет работы можете вести предварительные переговоры, но к вышке без меня не допускайте.

— Как прикажете, господин. Но здесь никого не бывает, кроме берберов-кочевников. Они могут пересечь Великий Эрг и переждать вместе с верблюдом любую песчаную бурю, но для работы не годятся.

— Я знаю, что вряд ли кто из них захочет тут работать… Что касается оборудования, то прежде всего надо почистить буровые штанги и буровой зонд, двигатель…

— Но, мсье, — запротестовал Гай, — это ведь само собой разумеется!

— То, что само собой разумеется, чаще всего и забывают Вы на глубине девятьсот метров, тут нельзя допустить заедание коронки или остановку двигателя. Увеличьте подачу охлаждающей жидкости и будьте очень осторожны, прошу вас, — сказал он серьезно. — В газовых горизонтах вязкость должна быть очень низкой, чтобы охлаждающая жидкость легко поглощала газ. У вас есть ареометр? Вы должны постоянно следить за удельным весом жидкости, чтобы он был выше, чем вероятное давление газа.

— Положитесь на меня, мсье, сделаем все, чтобы бурение было успешным…

Когда поздно вечером он вернулся на базу, то прежде всего вызвал по радио базу археологов в Туррис Тамаллени.

— Пан профессор, — спросил он шефа археологов Матысьяка, — как вы пережили сегодняшнюю бурю? Доктор Тарчинска уже возвратилась?

— Не так уж это было и страшно, только вот песку навалило пол-Сахары! — весело орал в микрофон Матысьяк. — Вам, должно быть, пришлось похуже. Что с коллегой Тарчинской — не знаю, об этом я у вас должен спросить.

— Еще вчера вечером она уехала в Меденин к доктору Шольцу, а сегодня утром должна была возвращаться через оазисы обратно. Мы договорились, что она оставит мне записку, когда будет проезжать Бир-Резене. Это меня беспокоит. Наверняка ее где-то застигла буря.

Из наушников доносились только треск и шуршание. Профессор Матысьяк молчал.

— Вы еще там, профессор?

— Да, конечно, обдумываю… Я полагаю, пока нам нечего опасаться, — коллега Тарчинска человек опытный и, конечно, прослушала утреннюю сводку погоды. Скорее всего, она остановилась в каком-нибудь оазисе, в бурю она определенно не поехала. Советую подождать до утра, я убежден, что…

— Я тоже надеюсь, — без особого энтузиазма поддакнул Винтер. В действительности этот разговор только усилил его опасения. Не вызвать ли вертолет, чтобы поискать ее с воздуха? Но поздно, через минуту упадет темнота. Спокойствие Матысьяка его удивило. Хотя профессор, конечно, знал Генрику много дольше, ему виднее, как она поведет себя в опасной ситуации.

Он же видел в ней только женщину. Очаровательную, энергичную, с оригинальным складом мышления. Из трудностей она никогда не делала проблемы. Но возможно, это было только внешнее впечатление, маскарад для непосвященных. Ее истинная сущность от него покуда скрыта. То, что ему кажется энергией и решительностью, — возможно, просто щит, за которым она прячется. Женщине не так-то просто долго работать в сложившемся мужском коллективе. Важно найти правильный тон, костюм, роль, которую она должна играть постоянно. Она выбрала амплуа решительной, беззаботной амазонки, способной на равных перебрасываться шутками и крепкими словечками и не хуже мужчин командовать рабочими. Что скрывается под этим маскарадным костюмом, который она каждый день надевала на себя вместе с бесформенным полотняным балахоном, он не знал. У него не было достаточного опыта. Загадки женской души никогда его особенно не занимали, он всегда был сосредоточен на главной жизненной цели. Сперва учеба, а потом работа отнимали у него все свободное время. Он не спешил с устройством личных дел. Однако в последнее время начал осознавать, что природа для всего отводит свой срок.

Еще вчера он был молодым, подающим надежды геологом, спал под открытым небом и бог весть сколько километров мог прошагать с рюкзаком. Сегодня он стал зрелым мужчиной, заместителем начальника проекта. Как только к тебе приходят звания и титулы, времени у тебя не остается. Ни для чего. В том числе и для девушек. Он улыбнулся. Если бы Тарчинска знала, как часто он о ней думает, о чем иногда мечтает. Чтобы она посмотрела ему в глаза и тихо, не говоря ни слова, обняла его.

У Квадри тут жена, а у Верде даже вся семья. Отель часто бывает полон прекрасных женщин и детей. В общем, у каждого кто-то где-то есть, есть куда вернуться. Всем, кроме него. Его матери не стало несколько лет назад, отец умер уже давно. Счастливая пора, когда был родной дом и жизнь шла заведенным порядком, безвозвратно миновала. Экспедиции в далекие экзотические края не обещали уже никаких захватывающих приключений, а пугали грядущим одиночеством и болезнями.

Да, он начал уже бояться, бояться того, что будет дальше. Что он будет делать в очередном своем отпуске после того, как обежит «Интергео», геологическое управление и другие учреждения, когда окажется один в пустоте?

В досаде он покинул радиостанцию. Не имело смысла думать об этом, сейчас ему меньше всего надо было ломать голову над тем, как провести отпуск. Он направился к палатке Вейбела, начальника группы эксплуатации. Нужно провернуть массу дел, перекроить весь план работ, послать на «двойку» бульдозер и дополнительную смену рабочих, чтобы бурильщики могли отдохнуть. На других буровых, впрочем, было не лучше.

Облик базы тоже изменился. Маки вокруг колодца скрыло, песком, из наносов торчали только верхушки пальм. Бульдозер расчищал площадку для вертолета, а второй отгребал песок от палаток. Но это было не главное, тут можно и лопатами обойтись. Прежде всего надо было заняться расчисткой рабочих мест…

Когда он забрался наконец под душ, было уже темно. Напрасно пытался он смыть весь песок и пыль, проникшие во все поры тела. О еде он даже не думал. День его по-настоящему вымотал. Вытянуться и спать. Время. Больше у него ни для чего нет времени.

— Доктор, — позвал его кто-то издалека. Это был удивительно знакомый и настойчивый голос. Однако он не мог открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это там. Наверное, ему показалось.

— Проснитесь, проснитесь же! — Кто-то стал немилосердно трясти его. — Вы только и умеете, что спать!

Он опомнился. Доктор Тарчинска, вся покрытая красноватой пылью, осыпала его постель целыми пригоршнями песка.

— Наконец-то! Как же я боялся за вас, — вздохнул он с облегчением.

— Оно и видно — трясу вас уже полчаса. Но как же я устала! Вы не могли бы послать со мной шофера? Он бы заодно привел машину обратно, а я просто не в силах сесть снова за руль.

— Да, конечно… Но где вы, собственно, пропадали?

— В Меденине, где же еще. Пришлось переждать, пока кончится самое страшное, а потом я возвращалась побережьем через Габес. А теперь страшно хочу пить — внутри все просто высохло!

Он вскочил, начал бестолково суетиться.

— Сейчас заварю вам чай…

Она одарила его уничтожающим взглядом:

— У вас что — не найдется бутылки приличного пива? А еще лучше — две…

Он побежал к холодильнику.

— Можете остаться у меня до утра.

— Я знаю, — усмехнулась она. — Но как-нибудь в другой раз, теперь я больше всего хочу оказаться дома. Только что передавали, что над Сицилией образовалась область низкого давления, с минуты на минуту начнет дуть в другую сторону, и тогда я вообще туда не попаду.

— Отвезу вас сам, — сказал он решительно и налил ей в бокал пльзеньского пива из запотевшей бутылки.

Она вздохнула и неторопливо начала пить. Бокал за бокалом. Да, крепко ей досталось, она совершенно разбита. Никак не могла найти дорогу от Эль-Хамма до Бир-Резене. Всюду песок. Буря перегнала барханы далеко на север.

— Как ваш зуб? — спросил он, когда они уже ехали сквозь ночь в Кебили. Стало холодно, в воздухе было еще полно песку. Луна была цвета отожженной меди. Холодная плоскость без намека на рельеф лежала в лунном свете. Генрика сидела рядом, закрыв глаза. Дремала. Временами он ощущал тяжесть ее тела, когда она опиралась на его плечо.

— В порядке, надеюсь, что в порядке. Придется съездить еще раз через неделю, — сказала она после паузы и отодвинулась.

— Шольц ничего мне не передавал?

— Нет, ему было некогда. Ночью куда-то уезжал. Рабочее время у него никогда не кончается, я бы не хотела быть на его месте. За семьдесят, за сто километров ехать к пациенту — ночью, в любую погоду… Я говорила с его женой — она почти не видит мужа. Хотя в Праге было бы то же самое.

— Почти то же, — поправил он тихо.

— Да уж, это «почти» она с собой на родину не повезет…

И снова они молчали. Фары не могли рассеять окружающую тьму. Взгляд устремлен на границу света и тьмы. Ночь поглотила их, окутала бесконечной тишиной. Два человека на паю пустыни. Две песчинки на берегу океана. На мгновение он отвел глаза от полосы света и попытался в полумраке рассмотреть ее лицо. Она снова мягко прислонилась к его плечу, уснула. Отдалилась. Туда, куда постороннему нет доступа. Но он и не пытался.

Шольц уехал ночью, у него не было времени. Эту информацию каждый оценит по-своему. Он знал, куда уехал доктор Шольц. И испытывал облегчение. Шольц не оставил его одного в беде, помог ему, он уже не один, а дальше будь что будет. Он сделал все, что было в его силах. Теперь ему остается только ждать.

Генрика Тарчинска.

Он снова посмотрел на нее. Он даже не имеет представления, что сейчас разыгрывается там, в ее снах. О чем она мечтает, чего еще ждет от жизни? Наивные представления молодости растаяли, остался только разум. Холодный, точный, привыкший доискиваться до истины, как бы неприятна она ни была. Он слышал ее ровное дыхание. Временами она шевелилась, чтобы устроиться поудобнее. Он почувствовал себя прозектором, который смотрит на женщину, а видит перед собой тела, которые резал целый день… Какого черта лезет он ей в душу? Какое ему дело до того, о чем она мечтает?

Циферблат на приборной доске показывал час ночи. А Тиссо… Для кого же песок пустыни, в котором они копаются, дороже, чем жизнь французского профессора? Он понапрасну ломал голову. Что они хотят получить взамен? Или это преступление бессмысленно, или тут замешана политика. Но имеет ли геолог Тиссо какой-то политический вес? Но какую роль должен сыграть он, Винтер? Или это провокация, в которой похищенный Тиссо является фигурой второстепенной, а он — главной, поскольку хотят скомпрометировать именно Чехословакию?

Он рассматривал вопрос и так и этак. Какая может быть провокация здесь, в пустыне? Но сколько он ни комбинировал разные доводы, решения не было.

— Сердитесь, что я вытащила вас из постели? — спросила Генрика тихо и отодвинулась. Он улыбнулся в темноте.

— Через минуту вы дома.

— Дома? А вы знаете, что такое дом?

Он подумал, что и ее, видимо, занимают те же мысли, что и его. У людей, живущих в одинаковых условиях, одни и те же чувства, желания и страхи. Их уносит одно и то же течение.

— Родной дом, о котором вы думаете, только здесь, — сказал он задумчиво и легко постучал себя по груди. — Это грустно, теперь он только тут. В реальном мире его больше не существует. А так, в общем, я дома всюду — в палатке, возле буровой вышки. Это вы и сами знаете.

— Да, всюду, где есть удобная постель, — зевнула она и потянулась. — Так далеко мы ушли, что ничего другого у нас не осталось. Иногда мне хочется бросить все это. Как раз сегодня я упорно об этом думаю.

— Это от усталости, только от усталости, Генричка, — сказал он и в темноте нашел ее руку. Слегка прижал ее к губам и поцеловал. На губах остался вкус пыли. Как-то само собой у них сложились особые отношения. Не те, официальные, когда они именовались «коллега Тарчинска» и «коллега Винтер», не те приятельские, когда они запросто подшучивали друг над другом, а иные, для которых не было названия. Тут он называл ее Генричкой, а она его Войтехом или даже старым дурачиной. И разрешала целовать руку, и сама целовала иногда в щеку.

— Выспимся, а утром отправимся прямо в сердце Великого Восточного Эрга, — добавил он весело. — Хотя вы, конечно, рветесь к своим мозаикам, а меня ждет проклятая шахта в Джебел Тебаго. А что вы скажете, если мы как-нибудь вместе возьмем недельный отпуск? — спросил он и замер в ожидании ответа.

— Отпуск? Не могу себе этого даже представить. Целая неделя на побережье… А тут даже воды в душе нет.

— Если на самом деле так плохо, я пришлю вам буровую установку. С этим надо кончать. Здесь полно воды на глубине не более двадцати метров. Вся эта цепь оазисов стоит на воде. Подземные воды из отложений третичного и мезозойского периода. Знаете, что это означает? Это означает, что вам не придется экономить воду.

— Поверю только тогда, когда из песка забьет фонтан.

— Забьет, будьте уверены.

— При здешней организации это было бы чудом.

— При какой организации? Это организую вам я.

В лунном свете показались неподвижные тени финиковых пальм. Ряд за рядом. Десятки тысяч. В центре Кебили они въехали на первоклассную асфальтированную магистраль.

— По такой дороге можно хоть на край света!

— Еще четыре километра, а там свернете направо.

В центре зарослей пальм дремала археологическая база Туррис Тамаллени. Он остановился с краю, чтобы звук мотора не разбудил спящих. Здесь днем и ночью царила академическая тишина, а не рев дизель-агрегатов. Вместо палаток — легкие сборные домики. Резиденция высокой науки. А геологов вполне устраивал их кочевой быт. Сегодня здесь, а завтра — там…

— Если я не приглашу вас к себе, вы не обидитесь? — сказала она, погладив его по щеке. — За то, что довезли меня до дому, — и побрела к невидимому в темноте бунгало. — Как-нибудь в следующий раз.

— Да, в следующий раз-

Минуту он еще стоял смотрел, как ее фигура исчезает среди стволов пальм. Потом включил скорость, зажег фары и поехал обратно в Бир-Резене.