Тайны государственных переворотов и революций

СКОЛЬКО СТОИЛА ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Письмо В. Чернова В. Ленину (1919)

В. М. Чернов (1873–1952) — лидер и теоретик партии социалистов-революционеров, яркий публицист и автор бесценных мемуаров об эпохе революции, скончался в эмиграции.

«Милостивый государь, Владимир Ильич, для Вас давно не тайна, что громадное большинство Ваших сотрудников и помощников пользуется незавидной репутацией среди населения, их нравственный облик не внушает доверия; их поведение некрасиво, их нравы, их жизненная практика стоят в режущем противоречии с теми красивыми словами, которые они должны говорить, с теми высокими принципами, которые они должны провозглашать, и Вы сами не раз с гадливостью говорили о таких помощниках как о «перекрасившихся» и «примазавшихся», внутренне чуждых тому делу, которому они вызвались служить.

Вы правы. Великого дела нельзя делать грязными руками. Их прикосновение не проходит даром. Оно все искажает, все уродует, все обращает в свою наглядную противоположность. В грязных руках твердая власть становится произволом и деспотизмом, закон — удавной петлей, строгая справедливость — бесчеловечной жестокостью, обязанность труда на общую пользу — каторжной работой, правда — ложью.

Но самое Ваше нескрываемое отвращение к недостойным элементам, самые Ваши угрозы разделываться с ними, хотя бы путем расстрелов, ставили Вас высоко над ними. Те или иные Ваши крылатые изречения вроде того, что «когда Вас повесят как фанатика, их будут вешать, как простых воров», облетели всю Россию, и к Вашей личности сложилось известное уважение. Кругом неподкупного, добродетельного Робеспьера могли кишеть взяточники, плуты, себялюбцы; тем выше по закону контраста подымался он над ними в представлении толпы.

Вы приобрели такую славу «безупречного Робеспьера». Вы не стяжатель и не чревоугодник. Вы не упиваетесь благами жизни и не набиваете себе тугих кошельков «на черный день», не предаетесь сластолюбию и не подкупаете себе под шумок за границей домов и вилл, как иные из Ваших доверенных; Вы ведете сравнительно скромный, плебейский образ жизни.

Я, будучи Вашим идейным противником, не раз отдавал должное Вашим личным качествам. Не раз, в тяжкие для Вас времена, когда Вы своим путешествием через Гогенцоллерновскую Германию навлекли на себя худшее из подозрений, я считал своим долгом чести защитить Вас перед Петроградскими рабочими от обвинения в политической продажности, в отдаче своих сил на службу немецкому правительству. По отношению к Вам, оклеветанному и несправедливо заподозренному, хотя бы и отчасти по Вашей собственной вине, я считал себя обязанным быть сдержанным. Теперь — другое время. Теперь Вы на вершинах власти почти самодержавной, теперь Вы в апогее Вашей славы, когда Ваши восторженные приверженцы провозгласили Вас вождем всемирной революции, а Ваши враги входят с Вами в переговоры, как равные с равными, когда с представителями международного капитала и буржуазными правительствами Европы Вы заключаете всевозможные политические и коммерческие сделки.

И теперь я морально свободен от этой сдержанности.»

Ну что ж, можно лишь горько сожалеть о том, что Виктор Чернов и его коллеги не были «морально свободны от этой сдержанности» тогда, когда контрразведка Временного правительства (полковник Никитин и его аппарат) вполне убедительно доказала, что есть все правовые основания привлечь Ленина к суду за подрывную деятельность против ведущего войну своего государства. Причем режим и государство были демократическими; а подрывная деятельность против них велась на деньги военного противника молодой демократии — кайзеровской Германии. Чернов не верит выводам контрразведки и теперь, когда пишет свое письмо. К нашему общему несчастью, одиознейшие «преступления века» обычно и бывают рассчитаны на неспособность нравственно нормальных людей представить себе меру аморализма противостоящей им силы. В получение Лениным немецких денег многие не верят и сегодня, когда Германия рассекретила и опубликовала архивные документы об этой сделке.

Наивной была и попытка Чернова открыть Ленину глаза на этику его сотрудников, в том числе — чекистов. Но что могло действительно позабавить Ленина, — это простодушная уверенность Чернова в 1919 году, что Ленин не мог взять денег у немецкого правительства на свое дело. Именно на свое, а отнюдь не на немецкое. «Политическая продажность»? «Служба немецкому правительству»? Слова, слова, слова… Это Ленин через посредничество немецких социалистов купил близорукое немецкое правительство и поставил его на службу своей задаче. Правда, ЦК РСДРП(б) в июле 1917 года разразился громовым воззванием по поводу клеветы на вождя пролетарской партии:

Воззвание Ц. К. Р. С.-Д. Р. П. по поводу клеветы на Ленина.

К населению Петрограда! к рабочим! к солдатам! ко всем честным гражданам!

Клевета должна быть разоблачена!

Клеветников под суд!

Против т. Ленина выдвинуто неслыханное обвинение: будто он получал и получает деньги из германских источников на свою агитацию. Газеты уже дали этой чудовищной клевете огласку. Уже печатаются подпольные листки со ссылкой на бывшего депутата Алексинского. Уже раздаются призывы к убийству большевиков. Уже по рукам обманутых солдат ходят списки лиц, которые подлежат истреблению.

Цель ясна: контрреволюция хочет простейшим способом обезглавить революцию, посеяв смуту в массах и натравив их на наиболее популярных вождей, заслуженных борцов революции.

Мы заявляем: все, что сообщается о денежных или иных связях т. Ленина с правящей Германией, — ложь и клевета.

Инициатор дела — Алексинский, известный клеветник, обвиняемый целым рядом лиц в подкупе немцами и уже осужденный за бесчестные поступки союзом русских, английских, итальянских и нейтральных журналистов во Франции и исключенный за злонамеренную клевету из всех демократических организаций Парижа и не допущенный в состав Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.

Мы требуем от Временного правительства и Центрального Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов немедленного и гласного расследования всех обстоятельств подлого заговора погромщиков и наемных клеветников против чести и жизни вождей рабочего класса.

Необходимо пролить полный свет на все это дело. И весь народ убедится из этого расследования, что на революционной чести т. Ленина нет ни единого пятна.

Под суд клеветников и распространителей клеветы! К позорному столбу погромщиков и лжецов!

Говорят документы:

«К весне в России должна быть подготовлена массовая политическая забастовка под лозунгом «Свободы и мира». Центром движения будет Петербург, а здесь, в свою очередь, Обуховский, Путиловский и Балтийский заводы. Стачка должна охватить железнодорожные связи Петербург — Варшава, Москва — Варшава и Юго-Западную железную дорогу».

Фотокопия этого документа, датированного мартом 1915 года, приведена в вышедшей в Германии книге Элизабет Хереш «Царская империя. Блеск и падение». Это сборник засекреченных до недавних пор архивных материалов, в том числе из архивов германского министерства иностранных дел.

Процитированный же отрывок — часть объемистого, в 22 страницы, меморандума под деловитым названием: «Подготовка массовой политической забастовки в России».

Меморандум разработан неким Александром Парвусом (А. Л. Гельфандом) — немецким социалистом, в свое время участвовавшим в российском социал-демократическом движении. Бывший соратник Плеханова и Ленина изложил в нем довольно-таки подробный план дестабилизации царского режима с помощью… «русской социал-демократии».

Заканчивает Парвус свою бумагу сугубой конкретикой: нужна «финансовая поддержка социал-демократической русской большевистской фракции, которая продолжает борьбу против царского правительства всеми средствами. Вождей нужно разыскать в Швейцарии».

Речь для немцев шла, понятно, не о борьбе за права угнетенного рабочего класса России. Документы того же Департамента иностранных дел Германии показывают: к марту 1915 года, когда был написан меморандум Парвуса, трезвые головы поняли, что быстрая война не удалась, потому Департамент уже в конце 1914 года предлагал кайзеру «вбить клин между нашими врагами и как можно скорее добиться сепаратного мира с тем или иным противником».

Документы обладают тем достоинством, что с их помощью тайное когда-нибудь становится явным. Особенно если они «всплывают» в архивах известных своей аккуратностью немцев.

«Берлин, 1.4.1917. Немедленно! Секретно! Господину государственному секретарю императорского казначейства.

Имею честь просить выделить в распоряжение иностранной службы для целей политической пропаганды в России сумму в размере пяти миллионов марок из средств главы 6 раздела II чрезвычайного бюджета… Госсекретарь (подпись неразборчива).».

Есть и свидетельство действенности этих «инвестиций»: генерал Людендорф телеграфирует госсекретарю по иностранным делам: «Заявляю о своей благодарности иностранной службе за то, что она внесла свой вклад в укрепление военных успехов на восточном фронте через усилие разрушительных элементов, прежде всего в Финляндии, путем не только советнического содействия во фронтовой пропаганде, но также и вследствие поддержки, оказанной минирующей работой секции политики — а именно большими денежными средствами».

Телеграмма: «Генеральный штаб, 21 апреля

1917 г…В министерство иностранных дел. Штаб главнокомандования передает следующее сообщение из отдела политики генерального штаба Берлина:… Штайнвахс телеграфирует из Стокгольма 17 апреля 1917 г.: Въезд Ленина в Россию удался. Он работает полностью по нашему желанию… Немецкое правительство работой Ленина довольно».

«Берлин, 1/4, 1917. Срочно! Секретно!

…Министерству иностранных дел для пропаганды в России надлежит выделить 5 млн. марок согласно положению, глава 5, абзац 6. Был бы благодарен за возможно более быстрое исполнение. Гос. секретарь.»

«Берлин, 9 ноября 1917 г. Сегодня!

…Министерству иностранных дел в соответствии с договоренностью с премьер-министром Шредером для политической пропаганды в России надлежит выделить 10 млн. марок… Гос. секретарь.»

Телеграмма немецкого посла в Москве графа Мирбаха от 18 мая 1918 года тот самый несчастный граф Мирбах, посол Германии в России, убитый во время левоэсеровского мятежа людьми, которые были не только прощены победившими все же большевиками, но и получили потом немалые посты в служебной иерархии ЧК! Любопытная краска к картине летних событий 1918 года, позволяющая, по крайней мере, задаться вопросом: не стал ли к тому времени германский посол одним из самых неудобных свидетелей финансовых тайн нового режима?): «…режим Ленина должно поддерживать: изнутри — кровавым тоталитарным господством, из-за рубежа — умеренными социал-революционными силами». И далее опять указания, что деньги срочно необходимы для поддержания Ленина у власти.

Ответ не заставил себя долго ждать.

12 июня 1918 года Берлин. Гос. секретарь пишет, что 40 млн. марок по запросу, касающемуся России, утверждены. После убийства графа Мирбаха его миссия будет продолжена другим послом.

Сегодня известны уже приблизительно 400 документов, и это еще не все, что может быть найдено, о финансировании Германией революции. Общая сумма денег, засвидетельствованная в уже имеющихся документах, составляет около 1 млрд, марок. Они потребовались кайзеровскому правительству для того, чтобы хитроумным путем начать уничтожение потенциально богатейшей страны, которой являлась Россия времен Столыпина.

УБИЙСТВО ГРАФА МИРБАХА

Показания Я. Блюмкина в 1919 году в ЧК.

Германский посланник в Советской России граф Вильгельм Мирбах был убит в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания, около 3-х часов дня 6 июля 1918 года.

«Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых социалистов-революционеров Яковом Блюмкиным, и фотографом подведомственного мне в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем, также членом названной партии Николаем Андреевым.»

Политическое происхождение этого террористического акта в — кратких чертах таково.

Третий всероссийский съезд социалистов-революционеров, заседавший в Москве в первых числах июля 1918 года (почти одновременно с V съездом Советов), постановил по вопросу о внешней политике Советской власти «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор». Исполнение этого постановления съезд поручил партии.

Быполнить волю съезда и стоящих за ним трудящихся масс Центральный Комитет решился путем совершения акта индивидуального террора над одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России — графом Мирбахом.

Бея организация акта над Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего 2 дня — промежуток времени между вечером 4 и полуднем 6 июля.

«Еще 4 июля утром я передал т. Лацису, заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией БЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня немецкого шпиона графа Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое 6 июля послужило мне предлогом для свидания с графом Вильгельмом Мирбахом. Таким образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я постоянно советовался с президиумом Комиссии, с комиссаром по иностранным делам т. Караханом, председателем Пленбежа т. Уншлихтом. [Центральная коллегия по делам пленных и беженцев при Наркомате по военным делам РСФСР (Центропленбеж, Плен-беж), образованная в апреле 1918 года; ведала делами о военнопленных, гражданских пленных, заложниках, беженцах. В марте 1920 года реорганизована в Центральное управление по эвакуации населения НКВД РСФСР (Центрэвак). — Прим. cocm.].

4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, я был приглашен из Большого театра одним членом ЦК для политической беседы. Мне было тогда заявлено, что ЦК решил убить графа Мирбаха, чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы, поставив правительство перед совершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объе-диненности и непримиримости в борьбе за международную революцию. Мне приказывалось как члену партии подчиниться всем указаниям ЦК и сообщить имеющиеся у меня сведения о графе Мирбахе.

Я был полностью солидарен с мнением партии и ЦК и поэтому предложил себя исполнителем этого действия.

Ночью того же числа я был приглашен в заседание ЦК, в котором было окончательно постановлено, что исполнение акта над Мирбахом поручается мне, Якову Блюмкину, и моему сослуживцу, другу по революции Николаю Андрееву, также полностью разделявшему настроение партии. В эту ночь было решено, что убийство произойдет завтра, 5-го числа. Его окончательная организация, по предложенному мною плану, должна быть следующей.

Я получу обратно от тов. Лациса дело графа Роберта Мирбаха, приготовлю мандат на мое и Николая Андреева имя, удостоверяющий, что я уполномачиваюсь ВЧК, а Николай Андреев — революционным трибуналом войти в личные переговоры с дипломатическим представителем Германии. С этим мандатом мы отправимся в посольство, добьемся с графом Мирбахом свидания, во время которого и совершим акт. Но 5 июля акт не мог состояться из-за того, что в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений и не была готова бомба. Акт отложили на 6 июля. 6 июля я попросил у тов. Лациса, якобы для просмотра, дело Роберта Мирбаха. В этот день я обычно работал в комиссии. До чего неожидан и поспешен для нас был июльский акт, говорит следующее: в ночь на 6-е мы почти не спали и приготовлялись психологически и организационно. Утром 6-го я пошел в комиссию; Кажется, была суббота. У дежурной барышни в общей канцелярии я попросил бланк комиссии и в канцелярии отдела контрреволюции напечатал на нем следующее: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией уполномочивает ее члена, Якова Блюмкина, и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти непосредственно в переговоры с господином Мирбахом по делу, имеющему непосредственно отношение к самому господину германскому послу.

Председатель комиссии.

Секретарь.»

Подпись секретаря (т. Ксенофонтова) подделал я, подпись председателя (Дзержинского) — один из членов ЦК.

Когда пришел, ничего не знавши, товарищ (заместитель) председателя ВЧК Вячеслав Александрович, я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кроме того я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убьют графа Мир-баха.

Из комиссии я поехал домой, в гостиницу Элит (ныне гостиница «Будапещт») на Пеглин-ном проезде (ныне улица Неглинная), переоделся и поехал в первый дом Советов (гостиница «Националь»). Здесь, на квартире одного члена ЦК, уже был Николай Андреев. Мы получили снаряд, последние указания и револьверы. Я спрятал револьвер в портфель, бомба находилась у Андреева также в портфеле, заваленная бумагами. Из «Националя» мы вышли около-2-x часов дня. Шофер не подозревал, куда он нас везет. Я, дав ему револьвер, обратился к нему как член комиссии тоном приказания: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо, у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, если услышите выстрел, шум, будьте спокойны».

Был с нами еще один шофер, матрос из отряда Попова, его привез один из членов ЦК. Этот, кажется, знал, что затевается. Он был вооружен бомбой. В посольстве мы очутились в 2 часа 15 минут. На звонок отворил немец-швейцар. Я плохо и долго объяснялся с ним на ломаном немецком языке и наконец понял, что теперь обедают и надо подождать 15 минут. Мы присели на диванчике.

Через 10 минут из внутренних комнат вышел к намнеизвестный господин. Я предъявил ему мандат и объяснил, что являюсь представителем правительства и прошу довести до сведения графа о моем визите. Он поклонился и ушел. Вскоре, почти сейчас же, вслед за ним вышли 2 молодых господина. Один из них обратился к нам с вопросом: «Вы от тов. Дзержинского?» — «Да». — «Пожалуйста».

Нас провели через приемную, где отдыхали дипломаты, через зал в гостиную. Предложили сесть. Из обмена вопросами я узнал, что разговариваю только с уполномоченным меня принять тайным советником посольства доктором Рицлером, позже — заместителем Мирбаха и переводчиком. Ссылаясь на текст мандата, я стал настаивать на необходимости непосредственного, личного свидания с графом Мирбахом. После нескольких взаимных разъяснений мне удалось вынудить доктора Рицлера возвратиться к послу и, сообщив ему мои доводы, предложить принять меня.

Доктор Рицлер почти сейчас же вернулся вместе с графом Мирбахом. Сели вокруг стола; Андреев сел у двери, закрыв собой выход из комнаты. После 25 минут, а может, и более продолжительной беседы в удобное мгновение я достал из портфеля револьвер и, вскочив, выстрелил в упор последовательно в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Они упали. Я прошел в зал.

В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился в зал, за мной. Подойдя к нему вплотную, Андреев на пороге, соединяющем комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась. Тогда Андреев толкнул Мирбаха в угол (тот упал) и стал извлекать револьвер. В комнаты никто не входил, несмотря на то что, когда нас проводили, в соседней комнате находились люди. Я поднял лежавшую бомбу и с сильным разбегом швырнул ее. Теперь она взорвалась необычайно сильно. Меня отшвырнуло к окнам, которые были вырваны взрывом. Я увидел, что Андреев бросился в окно. Механически, инстинктивно подчиняясь. ему, его действию, я бросился за ним. Когда прыгнул, сломал ногу; Андреев уже был на той стороне ограды, на улице, садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но все-таки я перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. На улицу никто не выходил. Часовой, стоявший у ворот, вбежал во двор. Мы отъехали, развили полную скорость. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрем. Нашим маршрутом — руководил шофер из отряда Попова. Мы были взволнованы и утомлены. У меня мелькнула усталая мысль: «Надо в комиссию… заявить». Наконец, неожиданно для самих себя, очутились в Трехсвятительском переулке в штабе отряда Попова.

Сделаю короткое, но нужное отступление.

Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я — нет… нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам Революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян — мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального терроризма, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его. Но напрашивается лукавый вопрос: а почему мы приказали шоферу не останавливать мотор? На тот случай, если бы нас не приняли и захотели проверить действительность наших полномочий, мы должны были скорей поехать в ЧК, занять телефон и замести следы попытки. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват непредвиденный, иронический случай.

Я оказался раненым в левую ногу, ниже бедра. К этому прибавились полученные при прыжке из окна надлом лодыжки и разрыв связок. Я не мог двигаться. Из автомобиля в штаб отряда (отряд при ВЧК, возглавляемый левым эсером Поповым) Попова меня перенесли на руках матросы. В штабе я был острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и отнесен в лазарет отряда, помещавшийся на противоположной стороне улицы.

С этого момента я был предоставлен самому себе, и все, что происходило 7 июля, мне стало известно только в больнице из газет и гораздо позже, в сентябре, — из разговоров с некоторыми членами ЦК.

Я переехал в лазарет и сознательно помню только один момент — приезд в отряд тов. Дзержинского с требованием выдачи меня. Узнав об этом, я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предложить ему меня арестовать… Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста. Но ЦК отказался выполнить мою просьбу. И даже в сентябре, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Советской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.

Особо следственной комиссии по делу Я. Г. Блюмкина

Доклад

Допросив Якова Григорьевича Блюмкина, явившегося в распоряжение Советской власти после состоявшегося приговора Верховного трибунала о заключении его, Блюмкина, за убийство германского посла Мирбаха в тюрьму на три года, следственная комиссия усматривает:

1) Блюмкин, по его утверждению, полагал, что убийство Мирбаха не вызовет войны с Германией и послужит только к убеждению масс в бессилии германского империализма.

2) Перед совершением убийства Мирбаха Блюмкин потребовал от партии левых эсеров гарантий, что этот акт окончится только убийством и никаких шагов против Советской власти в связи с этим убийством не произойдет, в чем ему членами ЦК партии было дано категорическое обещание.

3) Поднятый партией левых эсеров после убийства Мирбаха мятеж против Советской власти он, Блюмкин, осуждает и категорически отмежевывается от тех преступных действий, которые были совершены партией вопреки данному ему обещанию.

4) Причиной, побудившей его, Блюмкина, явиться в распоряжение Советской власти, прежде всего послужило желание рассеять оскорбительное для него, как исполнителя террористического акта против Мирбаха, мнение, в результате коего он был назван в «Известиях ЦИК» «негодяем», и разъяснить Советской власти, как он понимал это убийство.

На предложение следственной комиссии представить доказательства этим утверждениям (каковыми доказательствами могли служить письма Блюмкина, написанные им Прошьяну с требованием объяснений поведения партии после убийства Мирбаха, ответные письма Прошьяна, а также письма, которые получал Блюмкин от членов партии, будучи арестован, в киевской тюрьме) Блюмкин заявляет, что самый факт его явки должен служить уже достаточной гарантией правдивости его слов.

Таким образом, если верить утверждениям Блюмкина, что никакой связи с действиями обманувшей его. партии левых эсеров, воспользовавшейся фактом убийства Мирбаха с целью восстания против Советской власти, у него, Блюмкина, не было, то он должен нести ответственность, только за совершение террористического акта по отношению к Мирбаху, каковая ответственность, во всяком случае, не может вызвать необходимости содержания Блюмкина в тюрьме.

Но ввиду того что Блюмкин категорически отказывается представить доказательства своим утверждениям о полной непричастности и отрицательном своем отношении к поднятому вслед за убийством Мирбаха партией левых эсеров мятежу, следственная комиссия не находит возможным, имея в виду политику левых эсеров в настоящее время, придавать его словам, не подтвержденным никакими доказательствами, безусловное доверие, а потому полагала бы:

1) Блюмкина из-под стражи освободить.

2) Заменить ему трехлетнее тюремное заключение отдачей его на этот срок под контроль и наблюдение лиц по указанию президиума ВЦИК и 3) в случае уклонения Блюмкина от контроля над своими политическими действиями или в случае совершения каких-либо новых действий во вред Советской власти немедленно привести в исполнение состоявшийся по делу об убийстве Мирбаха приговор революционного трибунала при ВЦИК.

Дальнейшая судьба Блюмкина:

Вскоре после освобождения из-под стражи Блюмкин вышел из партии левых эсеров и вступил в РКП(б). В 1919–1920 годах он выполнял отдельные задания военного командования на Украине, принимал участие в организации борьбы в тылу Деникина, был начальником штаба и врид командира 79-й бригады 27-й Омской дивизии Южного фронта. В 1920–1921 годах учился в Военной академии РККА, после ее окончания служил в секретариате народного комиссара по военным делам Л. Д. Троцкого. В 1925 году поступил на службу в Объединенное государственное политическое управление, работал в полномочном представительстве ОГПУ в Закавказье, затем — в органах госбезопасности в Монголии. В 1929 году ОГПУ командировало его в Турцию. 16 апреля в Константинополе он имел встречу с Троцким, а затем поддерживал с ним связь через его сына Л. Седова. Блюмкин заявил Троцкому, что передает себя «в его распоряжение», составил рекомендации об организации его личной охраны. Кроме того, он дал обещание собрать данные о деятельности Троцкого в годы Гражданской войны, согласился нелегально перевезти в СССР для активных участников оппозиции два его письма и литературу.

По возвращении Блюмкина в СССР он был арестован. После окончания следствия судебная коллегия ОГПУ 3 ноября 1929 года постановила расстрелять его «за повторную измену делу пролетарской революции и Советской власти и за измену революционной чекистской армии».

Красная книга ВЧК. — М.: Изд-во политической литературы, 1990. — Т. 1.

Преступники и преступления с древности до наших дней. — Мн.: СТАЛКЕР, 1997.

Судоплатов П. Разведка и Кремль. — М.: ТОО «Гея», 1996.

Штурман Д. О вождях российского коммунизма… — Париж: /МСА-ПК. еЗЗ; М.: Русский путь, 1993.

Милосердое В. Сколько стоила Октябрьская революция /У Аргументы и факты. — 1992. — № 29–30.

Справка о золоте // Известия. — 1992. — № 41.

Цыганов А. Рейхмарки для диктатуры пролетариата //Аргументы и факты… — 1992. — № 3.