Тайны государственных переворотов и революций

УБИЙСТВО ТРОЦКОГО

«Во время пребывания в Барселоне я впервые встретился с Рамоном Меркадером дель Рио, молоденьким лейтенантом, только что возвратившимся после выполнения партизанского задания в тылу франкистов. Обаятельный молодой человек — в ту пору ему исполнилось всего двадцать лет. Его старший брат, как мне рассказали, геройски погиб в бою: обвязав себя гранатами, он бросился под немецкий танк, прорвавшийся к позициям республиканцев. Их мать Каридад также пользовалась большим уважением в партизанском подполье республиканцев, показывая чудеса храбрости в боевых операциях. Тогда я и не подозревал, какое будущее уготовано Меркадеру: ведь ему было суждено ликвидировать Троцкого, причем операцией этой должен был руководить именно я.

В течение 1936–1939 годов в Испании шла, в сущности, не одна, а две войны, обе не на жизнь, а на смерть. В одной войне схлестнулись националистические силы, руководимые Франко, которому помогал Гитлер, и силы испанских республиканцев, помощь которым оказывал Советский Союз. Вторая, совершенно отдельная война шла внутри республиканского лагеря. С одной стороны, Сталин в Советском Союзе, а с другой — Троцкий, находившийся в изгнании; оба хотели предстать перед миром в качестве спасителей и гарантов дела республиканцев, чтобы тем самым стать в авангарде мирового коммунистического движения.

В Испанию мы направляли как своих молодых, неопытных оперативников, так и опытных инструкторов-профессионалов. Эта страна сделалась своего рода полигоном, где опробовались и отрабатывались наши будущие военные и разведывательные операции. Многие из последующих ходов советской разведки опирались на установленные в Испании контакты и на те выводы, которые мы сумели сделать из своего испанского опыта. Да, республиканцы в Испании потерпели поражение, но люди, работавшие на Советский Союз, стали нашими постоянными союзниками в борьбе с фашизмом. Когда гражданская война в этой стране завершилась, стало ясно: в мире не останется больше места для Троцкого». (П. Судоплатов. Разведка и Кремль. — М., 1996).

22 августа 1940 года по каналам ТАТС было передано сообщение со ссылкой на Лондонское радио — в Мексике в больнице умер Троцкий от пролома черепа.

В перечне действительных и мнимых прегрешений Льва Давидовича — злодейский заговор с целью физического уничтожения Ленина, Сталина и Свердлова. Троцкий изобличается как международный шпион, ревностно служивший разведкам и генеральным штабам Англии, Франции, Японии.

Незавидная участь второго по значимости при жизни Ленина человека в стране.

Он обладал широчайшей эрудицией, публицистическим талантом, превосходным ораторским даром. Революция стала его судьбой, смыслом жизни. По мере развития болезни Ленина Запад прочил его в преемники на посту лидера партии и государства. И вдруг — освобождение от всех постов, исключение из партии, высылка в Алма-Ату, изгнание в далекой Мексике.

Вынужденный покинуть Советский Союз в 1929 году Троцкий сменил несколько стран (Турцию, Норвегию и Францию), прежде чем обосновался в 1937 году в Мексике. Еще до своей высылки он, по существу, проиграл Сталину в борьбе за власть и, находясь в изгнании, прилагал немалые усилия для того, чтобы расколоть, а затем возглавить мировое коммунистическое движение, вызывая брожение в рядах коммунистов, ослабляя позицию Советского Союза в Западной Европе и в особенности в Германии в начале 30-х годов.

Троцкий ни на один день не прекращал работу. Он написал огромное количество книг, статей, памфлетов. Конечно же, главный персонаж его произведений — победивший соперник.

Характеристики — уничтожающие: тактик, но не стратег; проницателен на небольших расстояниях, а исторически близорук. Короче, посредственность.

Кремлевский победитель тщательно прочитывал все, что выходило в мировой печати за подписью униженного, но не ставшего на колени злейшего врага. Специально подобранные люди готовили для Сталина переводы новейших публикаций Троцкого в одном экземпляре. Дорого обходилась изгнаннику его полемика — за книги и статьи, направленные против Сталина, он расплачивался жизнями своих родных и близких, оставшихся в России.

Первая жена Троцкого, жившая в Ленинграде с внуками, Александра Львовна Соколовская, с которой он девятнадцатилетним юношей обвенчался в Бутырской тюрьме, была сослана в Сибирь. Она кончила свои дни в лагере. От первого брака у Троцкого осталось две дочери — Зинаида и Нина. Нина умерла от туберкулеза еще во время алма-атинской ссылки отца. Зинаида была выслана из СССР и покончила жизнь самоубийством в Германии в 1933 году. Погибли в лагерях и их мужья, участники Гражданской войны, Волков и Невельсон. Первый из них был преподавателем, второй — инженером, в прошлом комиссаром Красной Армии. Не избежала заточения в лагерь и сестра Троцкого Ольга, бывшая замужем за Л. Б. Каменевым, и даже сестра его первой жены Александры — Мария Соколовская.

От второго брака, с Н. И. Седовой, у Троцкого было два сына — Лев и Сергей. Седова — дочь купца, замужняя женщина, изучала в Женеве естественные науки и познакомилась там с искровцами, среди которых тогда, в начале 1900-х годов, находился Л. Троцкий. Младший сын, Сергей, профессор технологического института, ушел из дома, когда Троцкие жили еще в Кремле, заявив, что ему претит политика, увлекался гимнастикой, цирком, хотел даже стать цирковым артистом, потом занялся техническими дисциплинами, много работал, выпустил книгу о двигателях. Отказавшись ехать с отцом в изгнание, он был обречен. В январе 1932 года в «Правде» появилась заметка «Сын Троцкого Сергей Седов пытался отравить рабочих». Сосланный к тому времени в Красноярский край, он был объявлен врагом народа и погиб в лагерях. Такая же участь постигла и его жену, с которой он развелся за полтора года до ареста.

Месть генсека не имела границ! Она распространялась не только на территорию страны, где. в лагерях и тюрьмах страдали десятки тысяч людей только за то, что они были знакомы с теми, кого объявили сторонниками Троцкого. Месть находила своих жертв и в чужих краях. При загадочных обстоятельствах в Париже. скончался старший сын Троцкого Лев. По утверждению зарубежной печати, Лев Седов (он взял фамилию матери) стал в изгнании одним из помощников Троцкого и тем самым навлек на себя гнев Сталина.

Лев Седов принял неосторожное решение лечь на операцию аппендицита в клинику на парижской улице Мирабо, которую содержали русские белоэмигранты. Там он и погиб 16 февраля 1938 года. Льва Седова оперировал известный хирург, и операция прошла успешно. Тем не менее медики на следующий день застали его в коридоре клиники полураздетым, с высокой температурой и обширным кровоподтеком в области разреза. Немедленно была проведена операция. Но она не помогла, пациент скончался.

Троцкий сразу же делает заявление по поводу смерти сына — ее подлинные причины ему ясны, хотя он и предупреждает: у него пока нет прямых улик, которые позволили бы утверждать, что смерть Л. Седова есть дело рук ГПУ. Он приводит косвенные доказательства, и они заставляют задуматься.

«Бедная, бедная моя Наташа!» — в отчаянии восклицает убитый горем отец в дневниковых записях. В кровавом водовороте погибли все его дети. Из многочисленных родных и близких у него остались только жена да восьмилетний внук Сева.

Эстебан Волков родился в 1926 году в России, все звали его Севой. Его мать, дочь Троцкого Зина, в состоянии тяжелой депрессии покончила с собой. Севу усыновил сын Троцкого — Лев Седов. В детском возрасте его вывезли за границу. Он долго странствовал по Европе и Америке, пока наконец не оказался в 1939 году в тринадцатилетнем возрасте в доме деда в Койоакане. Так он стал Эстебаном. По образованию инженер-химик, он работал в фармацевтической промышленности, занимался научными исследованиями, сейчас — на пенсии. Руководит работой дома-музея Л. Троцкого, созданного в Койоакане.

Жена переживет Троцкого на двадцать два года и умрет во Франции в 1962 году. Ее похоронят в Мексике рядом с прахом мужа.

Предчувствовал ли Лев Давидович, что смерть сына — это последний звонок ему, что следующий на очереди он сам? Безусловно.

Охота за ним велась давно. Еще в Осло группа неизвестных лиц напала на дом, пыталась похитить архивы, а может, и его самого. В Париже вскрыли сейф и уничтожили семьдесят килограммов бумаг.

Приехав в Мексику, он поселился сначала в доме художника Диего Риверы, а затем перебрался на виллу в Койоакане, пригороде Мехико.

Здесь непременно следует сказать несколько слов о Диего Ривере, строптивом, но и душевном человеке, очень нервном политическом деятеле, и мятежном художнике. Ривера был в 1922 году одним из организаторов в Мексике компартии и членом ее ЦК, весьма рьяным и активным. Однако в ноябре 1927 года по приглашению ЦК ВКП(б) он находился в Советском Союзе и там стал свидетелем разгрома оппозиции, что его чрезвычайно удивило и озаботило. Ривера возвратился из Москвы настолько озадаченным, что вскоре вышел из рядов Мексиканской компартии. На этой почве Ривера порвал дружеские отношения и с Давидом Альфаро Сикейросом, однозначно принявшим сторону Сталина.

Виллу, расположенную на улице Вена, окружала высоченная стена. Последнее убежище Троцкого охранялось днем и ночью. Войти в него можно было только через единственную дверь, в массивных воротах, предварительно нажав: кнопку электрического звонка. Всех входящих и выходящих проверяла наружная и внутренняя охрана. Незаметно проникнуть на виллу было практически невозможно.

И тем не менее 20 мая 1940 года военные и полицейские — группа около двадцати человек под командой пехотного майора — приблизились к воротам, и майор нажал на кнопку звонка. Почти тут же за воротами послышался голос: «Кто там?». Один из пришедших ответил, и дверь отворилась. Расположение дома им было известно до мельчайших подробностей, хотя никто из них прежде там не бывал, и каждый знал, что ему следовало делать.

Спальня… Там, на широкой кровати, укрывшись с головой легкими одеялами, лежали два разбуженных выстрелами человека. Появившиеся у открытого окна снаружи и в дверях, ведущих в спальню и детскую, чужие люди принялись стрелять по укрывшимся под одеялами из автоматического оружия. Было выпущено множество пуль. Этот поток свинцового дождя не вызвал у пришельцев ни малейшего сомнения — те, кто до их прихода спал сном праведников, теперь уже спят вечным сном.

Можно и надо было уходить, и майор — плотный, умевший носить форму и командовать твердым голосом, в котором ликование било через край, — отдал короткий приказ.

Стрельба прекратилась. Убийцы поспешили оставить двор. Ворота распахнулись, и две автомашины — старый «форд» и новый «додж», — стоявшие внутри двора и теперь битком набитые нападавшими, вместе с охранником, впустившим их в дом, помчались прочь, обдавая тротуары брызгами и жидкой грязью.

На этот раз Троцкому повезло. Он и его жена спаслись чудом. Огонь из автоматов велся перекрестный, сразу из трех точек — со стороны комнаты внука Севы, кабинета и открытого окна спальни. Супруги ни за что бы не уцелели, останься они в постели. Оба вовремя забились в угол и упали на пол без движения. Пострадал только внук — пулей задело кожу ноги.

Сбежались охранники, помощники. Осмотрели двери. Ни одна не была взломана. Как злоумышленники оказались в доме? У дверей спальни обнаружили — замаскированную бомбу. Ее немедленно обезвредили. Зачем бомба? Прибывшие полицейские полагали — для того, чтобы замести следы. Иначе думал потерпевший. Хозяин Кремля знал, что Троцкий работает над его биографией и располагает компрометирующими документами. Уничтожению подлежали и они, и автор.

Охранника звали Роберт Шелдон Харт. Его труп нашли примерно через месяц захороненным в саду дома одного из нападавших.

Покушение сорвалось из-за того, что группа захвата не была профессионально подготовлена для конкретной акции. В. группе Сикейроса не оказалось никого, кто бы имел опыт обысков и проверок помещений или домов. Членами его группы были крестьяне и шахтеры с элементарной подготовкой ведения партизанской войны и диверсий. (Давид Альфаро Сикейрос — мексиканский художник, руководитель группы ликвидации Троцкого, ветеран гражданской войны в Испании, один из организаторов мексиканской Компартии).

Первая попытка устранения Троцкого не удалась. Но его убийство должно было состояться.

20. августа 1940 года убийца проник в кабинет Троцкого, и когда тот склонился над принесенной статьей, оказался за спинкой его стула. Отступив на шаг, он вынул из-под перекинутого через руку плаща альпинистский ледоруб и нанес его острым концом страшный удар по голове.

Троцкий вскочил, издал душераздирающий вопль и бросился на убийцу, пытаясь схватить его за руку, чтобы помешать нанести второй удар. Оттолкнув нападавшего от себя, Троцкий выскочил из кабинета, но обессиленно прислонился к косяку дверей между столовой и террасой. В кабинет ворвались охранники. Оттуда снова донеслись крики — на этот раз избиваемого убийцы. Превозмогая боль, Троцкий приказал, чтобы террориста оставили в живых; пусть скажет, кто его подослал.

Вызвали врача. Осмотрев пострадавшего, он встревожился и распорядился немедленно отвезти его в клинику «скорой помощи». Собрался консилиум. Лучшие врачи Мексики делали операцию на черепе, но мозг оказался сильно поврежденным, и Лев Давидович Троцкий скончался 21 августа в девятнадцать часов двадцать минут.

Детали операции по устранению Троцкого одним из первых приоткрыл Юрий Папоров, работавший в 50-е годы атташе по вопросам культуры в советском посольстве в Мексике. Он встречался и дружил с непосредственными участниками — тех событий. Например, художник Диего Ривера по этому поводу сказал следующее (в пересказе Ю. Папорова):

«В нашей прессе много говорили, что главным в неудавшемся покушении на Троцкого был некий Филипп, французский еврей. Теперь мы знаем, что за именем Филипп скрывается доктор Григорий Рабинович, представитель советского Красного Креста в Нью-Йорке. У него в подчинении находился испанский эмигрант по имени Карлос Контрерас, человек русско-итальянского происхождения. С ним я познакомился в Мехико в двадцать восьмом году, когда он приезжал от Коминтерна помогать в работе партии. Настоящая его фамилия Витторио Видали, но его у нас в Испании знали как Энеаса Сарменти. У Контрераса, в свою очередь, находились в подчинении прибывшие специально из Москвы под вымышленными именами с заданием привести приговор Сталина в исполнение трое бывших испанских военных, в то время слушатели московской военной академии, — Мартинес, Альварес и Хименес. Вот этим четверым и подчинялся Давид Альфаро Сикейрос со своей группой. Рабинович же получал необходимые указания от двух имевших специальные полномочия москвичей. Главным из них был известный в Испании «товарищ Пабло». Его там называли еще «товарищ Котов» и «генерал Леонов». Настоящее его имя Леонид Эйтингон, и он возглавил в Москве специальный отдел, созданный для ликвидации Троцкого. (Леонид Исаакович Эйтингон, один из видных руководителей советской разведки в 20—50-е годы, родился 6 декабря 1899 года в Белоруссии, в городе Шклове. На Лубянке и среди друзей его звали Леонид Александрович, так как в 20-х годах евреи-чекисты брали себе русские имена, чтобы не привлекать излишнего внимания к своей национальности как среди осведомителей и информаторов из кругов дворянства и бывшего офицерства, так и коллег, с которыми они работали.) Рамон Меркадер был в том деле простой пешкой. Ему следовало проникнуть в дом Троцкого и подтвердить имевшийся у Сикейроса план расположения комнат. Что он и сделал. Это потом Мерка деру пришлось, когда Сикейрос не справился, стать главной фигурой».

Кто такой Меркадер? Его настоящее имя было установлено только в 1950 году криминологом Куароном. Оно звучало так: Хайме Рамон Меркадер Дель Рио. В Мексику он приехал за полгода до теракта против Троцкого с паспортом на имя Тони Бабича, уроженца Югославии. Местным властям назвался Фрэнком Джексоном. Сражался в Испании в рядах республиканской армии, дослужился до звания майора.

20 августа 1940 года, когда Рамон ушел на «дело», в ста метрах от дома Троцкого в двух разных машинах его ждали мать и «товарищ Пабло» — Леонид Эйтингон. Однако расчет на бесшумную ликвидацию не оправдался, и это смешало карты. По показаниям телохранителей Троцкого, которые избивали террориста в кабинете рукоятками револьверов, пытаясь воспользоваться ситуацией и узнать, кто его подослал, убийца выкрикнул: «Один человек! Я его плохо знаю! Они… Я повязан по рукам и ногам! Они держат в заложниках мою мать!».

«От Меркадера так и не узнали, кем он был послан (это одна из причин, по которой Сталин отличил его, а вот Рихарда Зорге он бросил на произвол судьбы: тот, как считал «вождь народов», «запятнал себя тем, что признал свою связь с советской разведкой»). На следствии было доказано, что Меркадер вовсе не Фрэнк Джексон из Канады, были опровергнуты приведенные им мотивы убийства — разочарование в Троцком, который хотел превратить его в пешку, ревность» (П. Судоплатов).

Всех участников удачного покушения отметили высокими государственными наградами СССР. Орден Лёнина получили мать террориста, Каридад, и генерал Эйтингон, что впоследствии, впрочем, не уберегло его от тюрьмы. Эйтингон был арестован после отстранения Берии от власти в 1953 году. В 1964 году его выпустили на свободу. Эйтингон скончался в 1981 году, не будучи реабилитированным — официально он считался просто выпущенным на свободу преступником. Лишь в апреле 1992 года семья получила свидетельство о его посмертной реабилитации.

Меркадер — главный исполнитель теракта — получил высшую меру наказания по законам Мексики — 20 лет тюрьмы. Подробности проникновения его в дом-крепость Троцкого таковы: умело сыгранная роль влюбленного в близкую сотрудницу Льва Давидовича, симпатии к IV Интернационалу, статьи на эту тему, которые по просьбе секретарши иногда просматривал Троцкий. Охрана пропускала его как своего, проверенного человека.

После освобождения из тюрьмы Меркадер жил в Москве. Вскоре после приезда он был удостоен звания Героя Советского Союза. Жена Меркаде-ра Рокелья Мендоса работала диктором в испанской редакции Московского радио. В 1963 году они усыновили двоих детей: мальчика Артура двенадцати лет и девочку Лауру шести месяцев. Их родители были друзьями Меркадера. Отец, участник гражданской войны в Испании, бежал после поражения республиканцев в Москву, а позднее, вернувшись на родину в качестве агента-нелегала, схвачен франкистами и расстрелян. Мать умерла в Москве во время родов. Меркадер, как профессиональный революционер, гордился своей ролью в борьбе за коммунистические идеалы.

В середине 70-х Меркадер уехал из Москвы на Кубу, где был советником у Кастро. Скончался он в 1978 году. Тело его тайно доставили в Москву. На траурной церемонии присутствовал Эйтингон. Похоронили Меркадера на Кунцевском кладбище. Там он и покоится под именем Рамона Ивановича Лопеса, Героя Советского Союза.

И еще об одной, неизвестной до 1944 года, ключевой фигуре этой акции. По иронии судьбы он тоже отсидел свой срок, только в советской тюрьме, в отличие от Меркадера. Павел Судоплатов провел в камере-одиночке 15 лет.

21 августа 1953 года генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов был арестован в своем служебном кабинете на седьмом этаже известного здания на Лубянке. Ему предъявили обвинение в бериевском заговоре, имевшем целью уничтожение членов советского правительства и реставрацию капитализма. В тюрьме Судоплатов перенес — три инфаркта, ослеп на один глаз, получил инвалидность второй группы. После отсидки он не мог сделать больше двух-трех шагов — именно столько позволяла «жилплощадь» его камеры.

Полностью его реабилитировали липш в 1992 году. А в апреле 1994 года в Нью-Йорке вышла его нашумевшая книга «Особые задания: воспоминания нежелательного свидетеля — магистра советского шпионажа».

Именно Судоплатов разрабатывал в Москве операцию по уничтожению Троцкого. Вступив в 12-летнем возрасте в Красную Армию, Павел Анатольевич от рядового сотрудника Иностранного отдела ВЧК вырос до одного из руководителей того управления МГВ СССР, которое занималось тайными операциями за рубежом.

В 1940 году он возглавил специально созданный на Лубянке отдел, которому Сталин поручил разработку акции по уничтожению Троцкого.

Серго Лаврентьевич Берия — сын Л. П. Берии — работал в разведке, сопровождал Сталина в Тегеран. Главный конструктор и научный руководитель Киевского НИИ «Комета». Ракетой С. Берии над Свердловском в 1960 году был сбит американский самолет-шпион «У-2», пилотируемый Ф. Пауэрсом).

«Троцкий был выслан за пределы СССР в ноябре 1929 года… Никакой необходимости в политическом убийстве, совершенном впоследствии, не было. Какого-то влияния Троцкий уже не имел, хотя и был последователен в своей борьбе с бывшими соратниками. Его авторитет заметно возрос как раз из-за этого убийства. Умри он своей смертью, его скорей давно бы забыли.

Шпионом он не был, конечно, но на содержании иностранных разведок, хотел он того или нет, был. Есть документы, которые это подтверждают. Компромиссы такие в политике, наверное, вещь обычная. Не считаем же мы Ленина немецким шпионом, хотя он и принял предложение немецких спецслужб о его переброске в Россию.

Отец с Троцким был знаком в начале 20-х; еще до смерти Ленина тот приезжал в Закавказье. Бывал и позднее. По словам отца, это был жестокий человек и с непримиримыми амбициями. Сейчас такими принято считать фундаменталистов. Троцкий был абсолютно убежден в правоте своих воззрений. Мировая революция — на меньшее он был не согласен. Такие масштабы…

Отец характеризовал его и как очень заносчивого человека, который никогда не спускается со своего Олимпа и не утруждает себя общением с «чернью». Митинги — это одно, но судьбы людей Троцкого, как и большевистских вождей вообще, интерюсовали мало. Троцкому нужен был целый мир. Наверное, в этом и была его ошибка. Будь он ближе к массам, еще не известно, как бы все повернулось в двадцатые… но, мне кажется, окажись на месте Сталина Троцкий, мир содрогнулся бы еще больще. И наверняка рань-ще… О том, что концлагеря создавались по указанию Троцкого и Ленина, впервые я тоже узнал от отца. Десятки тысяч расстрелянных заложников — ни в чем не повинных людей — тоже на совести Троцкого. Институт комиссаров — тоже изобретение Льва Давидовича. Это был его собственный карательный аппарат в Красной Армии. Невероятно, но в тот период с этим боролся не кто иной как Сталин. Сегодня об этом предпочитают не вспоминать… Впоследствии Сталин пойдет тем же путем, но тогда предложения Троцкого он встречал в штыки.

Борьба между ними продолжалась годами. Выиграл соперничество Сталин, потому что опирался в этой борьбе на «чернь», к которой издевательски относился Троцкий. Сталин просто оказался умнее и дальновиднее. Позднее, когда увидел, что Троцкий и за границей не может угомониться, спецслужбы получили известный приказ.

Из последней статьи Льва Троцкого, опубликованной в 1940 году в «Либерти лайбрэри кор-порейшн»: «Месть истории страшнее мести самого могущественного Генерального секретаря».

Слова оказались пророческими…

Попыток покушения на Троцкого было много, 10–12. Отец, как нарком НКВД, допускаю, каким-то образом был причастен к этому делу. Потому что была задействована советская разведка. Одну из таких операций проводила группа, которую возглавлял знаменитый мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос. В мае сорокового года вместе со своими людьми он обстрелял и атаковал виллу Троцкого, но нападение было отбито.

20 августа 1940 года испанский коммунист Рамон Меркадер проник на тщательно охраняемую виллу, представился бельгийским последователем Троцкого и тогда же в его кабинете смертельно ранил ледорубом опального вождя. На следующий день Троцкий скончался в больнице.

Организатором этой операции был кадровый разведчик генерал Наум Эйтингон. С Меркаде-ром и его матерью Каридад он познакомился еще в период гражданской войны в Испании.

Судьбы участников покушений на Троцкого сложились по-разному. Генерал Эйтингон незадолго до смерти Сталина был арестован и освобожден в 1953 году, как и многие другие. А после убийства моего отца Эйтингона снова арестовали, и ему пришлось 12 лет провести во Владимирской тюрьме.

Участник одного из покушений на Троцкого — это он вместе с Сикейросом штурмовал виллу в Койоакане — Иосиф Григулевич закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Красной Звезды. В 70-е годы бывшего разведчика-нелегала избрали член-корреспондентом Академии наук СССР. Он известен как видный ученый-латиноамериканист, автор нескольких книг из серии ЖЗЛ о Че Геваре, Сальвадоре Альенде, Боливаре. Слышал, что он воевал в Испании в одной интербригаде с Сикейросом и там был завербован советской разведкой. По некоторым источникам, он несколько лет проработал в Ватикане, откуда и возвратился. в СССР.

Я не могу согласиться с утверждениями, что все эти люди — а в Мексику была направлена большая группа разведчиков, владевших испанским, — «преступники, организовавшие самое громкое в нынешнем столетии политическое убийство», как написала одна популярная газета. Все они шли на самопожертвование добровольно и, конечно же, не ради денег. Сикейрос, например, считал, что поступал совершенно правильно. Исходя из своих убеждений действовали и Меркадер, и Эйтингон, и другие.»

Луис Меркадер родился в 1923 году, шестнадцатилетним оказался в СССР, где прожил значительную часть жизни. Потом вернулся в Испанию.

«Я хорошо, насколько мог, поработал в СССР тридцать лет: как коммунист, как инженер, и выполнял важные исследовательские работы для Советской Армии, с первых же дней Великой Отечественной войны ушел добровольцем на фронт, воевал два года, храню свои боевые награды, — пишет Меркадер. — Думаю, я заслужил внимание, которое оказывалось мне в СССР, хотя и отдаю себе отчет, что во многом оно объяснялось тем, что я был братом Рамона и сыном Каридад Меркадер: они-то сделали для Советского Союза гораздо больше меня. Никогда не следует забывать, что Рамон был Героем Советского Союза, что до самой смерти он с гордостью носил великую Золотую Звезду — так же, как мать носила на груди орден Ленина. Оба они рисковали жизнью во имя лишь одного идеала, ради Советского Союза, который в ту пору считался родиной всех коммунистов мира.»

«Насчет «операции Троцкий» могу сказать то, что я узнал от самого Рамона, а это существенно отличается от всего, что было понаписано по данному поводу.

Операцией руководил Эйтингон, и главной задачей было вести слежку за Троцким, то есть сообщать советскому правительству обо всем, что происходило в его окружении. Рамона направили туда вовсе не для убийства. Он должен был лишь пробраться в Койоакан в качестве секретаря, чтобы собирать и отправлять информацию. Как-то в одной из бесед со мною в Москве Рамон сказал: «Не забывай, что все происходило в 1940 году. Уже шла мировая война, и было ясно, что со дня на день Гитлер нападет на СССР. Он уже покорил Данию, Голландию и Бельгию, Франция была оккупирована с помощью Лаваля, а Норвегия — Квислинга. Мы узнали, что Троцкий вел переговоры с германским консулом в Мехико, явно намереваясь тоже стать Квислингом, когда фашистские войска войдут в СССР.

А откуда были все эти деньги у Троцкого? Ты рассуждай: он жил в настоящей крепости, а она стоила очень недешево. У него было 27 телохранителей с пулеметами, винтовками. Все средства он получал от германского консула. И каждый четверг, когда дома оставалась лишь малая группа самых близких к Троцкому людей, приезжал консул, с которым велись многочисленные переговоры. И только когда мы поставили советское правительство в известность об этом, был получен приказ об уничтожении…

Все это чушь, будто Сталин так уж ненавидел Троцкого и боялся его. К концу 30-х Троцкий был уже полностью дискредитирован и не представлял никакой опасности для коммунизма и СССР. О нем уже никто не вспоминал. За ним следили просто для того, чтобы он не натворил каких-нибудь глупостей…»

Тут на мгновение стоит прервать повествование, ибо в нем прерывается логика. Итак, только слежка, но не физическое устранение. Однако без всякой паузы Луис Меркадер продолжает: «Приказ убить Троцкого получил Сикейрос (справка: Давид Альфаро Сикейрос, 1896–1974, известный мексиканский художник-монументалист, член компартии, почетный член Академии художеств СССР, лауреат Международной Ленинской премии. — Прим, ред.), но он повел себя как болван. Рамон так буквально и говорил; «Этот козел ворвался в Койоакан с полчищем убийц и стал, как истый мексиканец в детективном фильме, палить во все стороны, а потом удрал, даже не проверив, убил ли кого-нибудь. Сотни выстрелов, шум страшный, а ни одного раненого. Котов был в отчаянии. У него был приказ Сталина убить Троцкого, и его следовало выполнить. Уклониться было невозможно. Котов даже стал вести переговоры с одним американским летчиком, чтобы тот сбросил бомбы на жилище Троцкого, но это оказалось весьма сложным, дорогим и рискованным предприятием». Они были близкими друзьями, и Рамон понимал, что без выполнения приказа Котову в СССР грозит смерть. Свой рассказ Рамон закончил так: «Котов был в таком отчаянии, что я сказал: не беспокойся, это сделаю я. Пошел и убил Троцкого».

Все это, повторяю, мне рассказал сам брат. Мы вели очень откровенный разговор, и я высказал предположение (это было уже при Хрущеве), что Рамон совершил ошибку, что вся эта «операция» могла рассматриваться как личная месть Сталина Троцкому, а Рамону отводилась лишь роль пешки, принесенной в жертву Сталину. Брат тогда сильно обиделся и сказал мне, что думать так просто глупо, что все предыдущие и последующие события доказывали обратное… И я бы очень хотел, чтобы КГБ когда-нибудь опубликовал документы по этому делу. Уже пришло время сказать, что же произошло тогда. Я уверен, что Рамон рассказывал мне все так, как оно и было. Но доказать этого ничем не могу. Кстати, в книге американца Роберта Конквеста о красном терроре в России есть краткий абзац, где сказано, что Троцкий был связан с немецкими секретными службами. Прочитав это, я поверил, что все рассказанное мне братом — правда.

Может, самым лучшим доказательством этого был тот факт, что Рамон очень неловко совершил покушение. Вот если бы его тренировали для убийства… Я спросил однажды: «А как получилось, что ты легко проник туда, а уйти не смог?». И он дословно ответил: «Я ведь никогда никого не убивал и не знал вообще, как это делается. Когда я ударил его киркой по голове, он завизжал, как резаная свинья. А на меня все навалились, и я уж ничего поделать не мог». Кстати, моя мать сидела в машине вместе с Эйтингоном метрах в ста от дома Троцкого, ожидая Рамона, чтобы умчаться вместе. Никто не мог предположить, что удар физически сильного Рамона будет столь слаб, что Троцкий не потеряет сознания. Впрочем, именно он приказал не убивать Рамона, когда охранники стали колотить его рукоятками пистолетов по голове.

Моя мать и Эйтингон быстро покинули Мексику. Из США она вскоре уехала в СССР, а где находился он, не знаю. В общем, не сомневаюсь, что Рамон, Каридад и Эйтингон организовали покушение под влиянием своих коммунистических убеждений. Они верили, что совершают нечто крайне необходимое для защиты СССР, и были готовы ради него пожертвовать жизнью… Но я убежден, что все они — и троцкисты, и сталинисты — грешили нетерпимостью, фанатизмом, да и на совести у них — многочисленные убийства».

БЕЖЕНКА ИЗ ГДР

Тело мертвой женщины нашли в реке Рио-Гранде, неподалеку от Вадо-дель-Йесо, рассказывали друг другу индейцы из деревни Валье-Гранде 7 сентября 1967 года. У нее почти нет волос, нет глаз, ее едва ли можно опознать. Но все понимают, кто она. На ней брюки и сапоги военного образца.

Таня. Каждый знает Таню. И никто ее не знает.

Солдаты знают Таню. Своим громким голосом во время боя она уговаривала их сдаться. Крестьяне знают Таню. Ее облик сбивал их с толку, когда в составе вооруженного отряда среди бородатых мужчин мимо них проходила и женщина. Женщины знают Таню. Они много о ней слышали: она красива, она сурова, она умеет стрелять.

Никто не знает, кто такая Таня, как ее зовут на самом деле, откуда она.

Теперь она лежит на носилках посреди военного лагеря Валье-Гранде. Речная вода измочила ее зелено-голубую полосатую майку. С десяток женщин стоят вокруг нее. Они добилась от солдат доступа к покойной. Не потому, что они Таню любят, не потому, что они ее ненавидят, а просто потому, что каждому мертвому телу нужна почетная охрана, чтобы душа не осталась навсегда бродить в этой местности.

Они сшили ей саван и поставили свечи, которые то и дело задувает ветер. Солдаты требуют, чтобы женщины ушли. Но безуспешно. Только когда появляется командир и обещает, что партизанка будет похоронена по христианскому обычаю, женщины возвращаются в деревню.

Когда весть о смерти Тани приходит в боливийскую столицу, многие чиновники в окружении президента узнают в погибшей его многолетнюю сотрудницу Лауру Гутьеррес. Когда в кубинской столице Гаване газеты публикуют фотографии Тани, многие студенты, изучающие журналистику, видят, что их сокурсницы Тамары Бунке больше нет в живых. Когда посланец с Кубы в Берлине на Карл-Маркс-аллее звонит в дверь Нади и Эриха Бунке, они слышат, что их давно пропавшая дочь погибла.

Через 22 года, к моменту конца ГДР, имя Тамары Бунке носили 242 школы, молодежные бригады и детских сада. СЕПГ и Союз свободной немецкой молодежи сделали из покойной благородную героиню из книжки, революционерку, заслуживающую поклонения, но не подражания. Будьте, как Таня, но не предавайтесь мечтам, не исчезайте из дому и не бегайте по джунглям.

В последний раз родители видели Тамару за шесть лет до ее смерти. Тогда 23-летняя девушка распрощалась с ними, чтобы быть там, где революция и Че Гевара. В 1960 году она познакомилась с этим неукротимым команданте, самым знаменитым соратником Фиделя Кастро в борьбе и в руководстве Кубой. С тем легендарным Че, который после своей гибели 8 октября 1967 года в боливийских джунглях станет кумиром левацкой молодежи всего мира. Она была приставлена к нему в качестве переводчицы, когда как президент Национального банка он вел с руководством ГДР переговоры о заключении экономического соглашения. Тамара в совершенстве знает испанский. Да и вообще она больше латиноамериканка, чем немка. В 1937 году она появилась на свет в Аргентине, там же, где и Гевара, в семье немецкого эмигранта, и жила там до 1954 года. Она давно стремится на Кубу или в Аргентину. В комитете, занимавшемся Всемирными фестивалями молодежи и студентов, она познакомилась с одним аргентинцем, влюбилась в него и захотела последовать за ним в Буэнос-Айрес. Центральный комитет СЕПГ разрешает ей выезд, вопрос об ее отплытии в Аргентину на польском пароходе урегулирован. Но тут она встречает Че Гевару, и все отменяется. Она безуспешно просит, чтобы он разрешил ей вместе с ним ехать на Кубу. Только через пять месяцев ей удается попасть в Гавану: во время европейских гастролей кубинского национального балета она работает переводчицей и получает в подарок обратный авиабилет одной танцовщицы, которая покинула труппу в Праге. «Нет ничего прекраснее, чем быть там, где пылает пламя», — пишет она с Кубы родителям. Это становится целью ее жизни в течение всех шести лет, которые у нее еще были впереди. Она живет так торопливо, как будто предчувствует, что у нее остается не так уж много времени, так бурно, что часто перегоняет сама себя и мчится параллельно по двум, трем или четырем дорожкам.

В министерстве образования на Кубе она работает переводчицей, в университете изучает журналистику, в федерации женщин выступает как агитатор, в милиции стоит на посту, по ночам переводит Маркса и Энгельса, по воскресеньям помогает в уборке сахарного тростника.

С Че она встречается на воскресниках, в гостях у ее аргентинской подруги или когда он вызывает ее как переводчицу. С сотнями тысяч человек она стоит и слушает на митинге Фиделя. Сна завидует однокурсницам, у которых есть чехословацкие автоматы. На соревнованиях по стрельбе она занимает второе место. Эта девушка глубоко вдыхает тропический социализм, который пахнет восстанием и победой, а не дефицитом и скукой.

Два писателя из ГДР, которых она сопровождает в поездке на Кубу, удивляются, кого только из гаванской элиты она не узнала за столь короткое время. В торговом представительстве ГДР считают, что она сбежала из своей республики.

Один офицер госбезопасности ГДР в своем заключении напишет, что она выехала на Кубу нелегально. Она заявляла о своей готовности в качестве агента «штази» работать сначала в Аргентине, а затем в США. Но вылетела на Кубу и с тех пор не давала о себе знать.

Родителям в Берлин она пишет романтические письма о своей новой революционной родине, о взрывах бомб, о полуночных визитах в министерства, об «организованной дезорганизации», о море и пальмах. Через два года работы у Фиделя и Че ее письма становятся сумрачными и конспиративными.

Еще через год она упоминает о «задаче военного рода» и «специальных курсах» и обещает, что скоро посетит родителей. К этому времени она уже ведет трудную двойную жизнь. Кубинские работники секретной службы «Красная борода», «Ариэль» и «Папи» готовят ее к карьере агента. Ее обучают правилам партизанской войны, она проходит физическую подготовку и учится жить в двух и трех обличьях. Ее, дочь преподавателя физкультуры, учат по-буржуазному выглядеть, по-буржуазному одеваться и по-буржуазному себя держать.

Своим ближайшим друзьям она рассказывает, что в качестве переводчицы отправляется в Африку. Родителям пишет, что собирается замуж. В действительности под именем Тамары Лорен-ко она выполняет первое задание секретной службы: устанавливает радиопередатчик в кубинском городе Сьенфуэгос, налаживает контакты с «подрывными элементами», планирует диверсию в промышленном районе города.

Речь идет о фиктивной операции, которая должна показать Че Геваре и «Красной бороде», есть ли у этой умной, знающей языки немки за душой нечто большее, чем революционное воодушевление, дар конспирации и твердая рука при стрельбе. Оценивая свое первое дело, Тамара пишет о себе, что ей надо научиться работать и реагировать с большей скоростью. Но Че доволен ее работой и в конце марта 1964 года официально объявляет ее «геррильера» («геррилье-ра» — партизанка). Ее направляют в Боливию, где она должна сделать карьеру, оказаться в высших военных и буржуазных кругах, собирать информацию о положении крестьян и горняков и ждать, может быть, годы, пока не появится связной и не разбудит ее, словно сказочную спящую красавицу.

Тамара, получившая теперь боевое имя «Таня», начинает менять свою биографию. 9 апреля 1964 года она отправляется в Западную Европу, чтобы стать другой женщиной. В ее паспорте стоит имя Хайде Бидель Гонсалес. В течение пяти недель она врастает в биографию этой женщины, чтобы потом вместе с Че и «Красной бородой» придумать другую личность: Лауру Гутьеррес Бауэр, родившуюся в Буэнос-Айресе, некоторое время прожившую в ФРГ, а в будущем студентку, изучающую этнографию в Боливии.

Предыдущую жизнь этой новой женщины ее создатели изложили на 15 густо исписанных страницах. Изобрели ее предков и подруг, поездки и увлечения, болезни и любовников, покойную мать и наследство.

У Тамары есть два месяца на то, чтобы принять новый облик. Она усваивает мышление Лауры, одевается, как она, говорит так, как стала бы говорить она, проезжает по местам, где она жила, видит Рим, Цюрих, Мюнхен, а в Восточном Берлине встречается со своим далеким прошлым. Она ходит вокруг домов, в которых жила Тамара Бунке. Никто из знакомых не узнает крашеную блондинку в элегантном плаще.

В беседах с мужчинами, которые за ней ухаживают, она испытывает свою новую биографию, сплетает из нее плотную сеть и учится ругать коммунизм. Мужчины быстро начинают внушать ей отвращение, особенно студенты и молодые люди без определенных занятий, которые окружают ее в экскурсиях по европейским городам, как она сообщает на Кубу. «Для женщины, которая в одиночку совершает туристскую поездку по Европе, — поясняет свежеиспеченный агент кубинской секретной службы, — знакомства становятся трудноразрешимой проблемой.»

5 ноября 1964 года она навсегда покидает Европу, летит из Парижа в Лиму. Должна была бы лететь дальше, в Ла-Пас, но на всякий случай въезжает в страну своей подпольной работы по обычной дороге.

Отель «Ла-Пас» становится первой базой партизанки, а художник Мойсес Чиле Баррьен-тос — первым человеком, который помогает ей проникнуть в круги боливийской буржуазии. Он заговаривает с ней в археологическом музее, возит на своем «фольксвагене», показывает город и горы, вводит ее в число тех, кто бывает на важнейших приемах, устраиваемых для наиболее изысканных и могущественных.

По вечерам в гостиничном номере она тщательно все записывает. Он думает, что она ведет дневник. В действительности она составляет ежедневные доклады «Ариэлю» и «Красной бороде». Подпись «Болтвар» она ставит под секретными депешами, в которых сообщает, что этот художник за ней «ухаживает и так далее», что он нашел ей работу в министерстве образования в качестве сотрудницы комитета по изучению фольклора.

Она проводит время в гостиничных барах, предлагает на продажу его картины и так устанавливает — связи с богатыми иностранцами и влиятельными боливийцами. Их детям она дает уроки немецкого языка и таким образом попадает в дома верхних десяти тысяч. С помощью одного адвоката и взятки в 10 тысяч песо она получает свидетельство о благонадежности и боливийское удостоверение личности. Через три месяца после приезда Тани в светском — обществе Ла-Паса у нее утверждается репутация самой обаятельной женщины.

Таня живет в трех квартирах, из которых самая полезная — апартаменты бывшего дипломата Альфредо Синхинеса. Еще одно помещение она сняла у известного адвоката и использует его репутацию, чтобы устанавливать новые связи.

Ее важнейшим знакомым становится Гонсало Лопес Луньос, заведующий информационным бюро во дворце президента. Его детей она тоже учит, как правильно писать по-немецки: «Мама говорит тихо. Касперль говорит громко». Этот чиновник использует Таню как журналистку и распространителя в своем еженедельном издании «ИПЕ», информационном бюллетене боливийской элиты.

Позже Таня воспользуется его служебными бланками и печатью, чтобы выдавать Че Геваре и другим геррильерос удостоверения «специалиста по антропологическим исследованиям». Художнику Баррьентосу с ней нелегко. С одной стороны, она относится к нему сердечно и заботится о том, чтобы у него было хорощее настроение. Но с другой стороны, она его часто покидает, целыми днями ее невозможно найти, она принимает приглашения других мужчин. По его понятиям, она стала чересчур самостоятельной, вспоминает сегодня Баррьентос. «Ее словно подгоняло. паническое стремление всегда в нужное время оказываться в нужном месте.»

Секретарь аргентинского посольства приводит ее на торжество с участием президента. «Мы беседовали с президентом Баррьентосом и другими членами правительства, — сообщает она секретной службе в Гаване, — а также с некоторыми сотрудниками протокольного отдела министерства иностранных дел, с которыми я поддерживаю связи и которые оказались мне полезны.» Скоро она уже дает уроки немецкого языка детям президента Рене Баррьентоса на его вилле.

После того как она погибла, в ее квартирах было найдено множество фотографий. Глава боливийской секретной службы сначала отдал приказ арестовать всех, с кем вместе она позировала перед фотоаппаратом. Бывший министр внутренних дел Антонио Аргедас и сегодня еще с удовольствием рассказывает, что тогда пришлось бы посадить в камеру половину представителей высших кругов страны, начиная с президента.

Для одних она — аполитичный завсегдатай приемов, для других — педантичный этнолог или коварная обольстительница мужчин. Или фанатичная собирательница фольклора. Или таинственная женщина с крашеными волосами. Во всяком случае, она много ездит по стране, что нужно делать, если изучаешь жизнь индейцев. И когда ищешь информацию для лагеря геррильерос.

Более года Таня изучает это изысканное общество и ждет человека из Гаваны, который должен дать ей сигнал к началу вооруженной борьбы против ее новых друзей. Когда 1 января 1966 года связник «Мерси» приезжает в Ла-Пас, он в течение целой недели наблюдает, желая убедиться, что за ней нет слежки.

Он звонит ей по телефону и спрашивает: «Девушка, это вы даете уроки немецкого языка с экономическим уклоном?». С этого момента Таня знает, что посланец с Кубы здесь. На следующий день в 19.30 она должна быть у киоска перед рынком Ланса. Там ей следует что-нибудь выпить и направиться в сторону библиотеки.

«Мерси» идет за ней, перегоняет, затем пропускает мимо себя и спрашивает: «Девушка, не можете ли вы сказать, где находится кино “Боливар”?» — «Это на улице Симона.» — «Поблизости от Сукре?». Она улыбается и протягивает руку посланцу от Че.

В садовом домике ее подруги «Мерси» достает из обуви и передает ей новые инструкции с Кубы. Иногда она думала, что о ней забыли, говорит она связному.

«Ее настроения объясняются изоляцией, в которой она живет», — сообщает «Мерси» в Гавану.

За пределами города, на плоскогорье, окружающем Ла-Пас, на высоте 4 тысячи метров, Таня показывает сотруднику секретной службы, где хранит коды для расшифровки посланий из Гаваны: в кости, зарытой поблизости от поворота дороги.

В течение шести недель «Мерси» показывает ей новые приемы конспирации, учит создавать «почтовые ящики», объясняет, как ей следует одеваться, чтобы не выделяться среди буржуа. Она должна пользоваться такси и останавливаться в хороших отелях. В гостиничном номере на бразильском пляже Сан-Вксенти он помогает ей осваивать все, что нужно современному революционеру. С 8 до 10 часов: слежка, умение уйти от слежки, карате; с 10 до 12 часов: тайнопись, картография, обращение со специальными инструментами; обед; с 15 до 17 часов: сбор информации, тренировка с микрофоном, шифровальное дело; с 17 до 20 часов: меры безопасности, повторение; ужин; с 22 до 24 часов: слушать гаванское радио.

31 марта 1966 года Таня летит из Сан-Паулу в Мехико. Она получает новый фальшивый аргентинский паспорт, в котором теперь находятся ее собственные отпечатки пальцев. Кубинскому агенту она дает письмо для своих родителей, последнее: «Как видите, у меня все хорошо, работаю и, кроме того, учусь. Как любит говорить мама, учусь всему, чему можно научиться. Знаю, что вам еще придется проявить терпение, но теперь это будет легче, потому что вам известно, что я выполняю свой долг».

Ее существование в Ла-Пасе, городе, который так близок к небу, что в нем трудно дышать, становится сложнее еще на одну жизнь: теперь она живет как «городская геррильера». У нее контакты с «Паки», отвечающим в кубинской секретной службе за работу в Боливии, с «Иваном», «Родольфо», «Лойлой».

Лойлу Гусман она обычно ожидает перед университетом. Если мимо нее проходит молодая студентка философского факультета с газетой в левой руке, это означает: иди за мной. На скамейке в зоопарке они обмениваются информацией и заданиями. Таня знает лишь, что эта 22-летняя девушка с 12 лет состоит в рядах коммунистической молодежи. Лойле же известно только, что Таня родилась в Аргентине и более года живет в Ла-Пасе.

Она не знает, где Таня работает. Не знает и того, что та замужем. Но у нее задание уговорить студента по имени Марио Мартинес, Таниного мужа (о чем она не знает), поехать учиться в Болгарию. Он должен исчезнуть из страны, чтобы его жена могла без помех быть партизанкой. Таня вышла замуж за этого молодого человека, чтобы быстрее получить боливийское гражданство, но на людях появляется с ним только тогда, когда ее фольклорной группе требуется еще один танцор. Своему начальству в Гаване она предложила побыстрее увлечь его идеей учиться за границей. Лойла справляется с этой задачей. 7 октября 1966 года Таня с ним разводится.

У нее большие актерские способности, сообщает Таня на Кубу о себе самой, она великолепно играет свои роли. Иногда собственную жизнь видит как «фильм». То она жена, то служащая у президента, то преподавательница немецкого языка, то беженец-нелегал. «Порой я думаю, что скоро сама поверю в свои истории, и если кто-нибудь скажет мне истину, я сочту его сумасшедшим».

Ее начальница в министерстве образования после разоблачения Тани будет удивляться, что женщина, которая слишком разболтана для того, чтобы организовать собственную жизнь, которой случалось забывать в поезде кошелек или терять папку с документами, что именно она могла жить несколькими жизнями одновременно.

Жизнь Тани изменилась, когда в начале ноября в Боливию приехал Че Гевара. Она должна прекратить все опасные операции и ограничиться сбором политической и военной информации среди государственного руководства.

В радиостудии города Камири, находящегося в 60 километрах от главного лагеря подпольщиков, она теперь иногда ведет передачи с советами для женщин; слушательницы порой удивляются ненаучным словесным оборотам и фразам в этой весьма популярной передаче. На самом деле это шифрованные указания повстанцам в горах.

Только два раза Таня посещает основную базу с 49 геррильерос, находящуюся у реки Ньякана-су. Первый раз — в декабре 1966-го. Че приветствует ее как своего друга. Всем партизанам она принесла новогодние подарки — шейные платки, фонарики, коробки конфет. Праздник она оживляет кубинскими песнями с магнитофонной ленты. И с огромным удовольствием фотографирует празднующих товарищей.

В ближайшие недели Таня должна отправиться в Аргентину, чтобы там установить для Гевары связь с партизанами, которые под его руководством готовы начать борьбу.

Во второй раз — в начале марта — Таня попадает в главный лагерь не по своей воле. Она должна привести Геваре французского философа Режи Дебре, потому что в Ла-Пасе он не нашел связного и Таня единственная, кто знает путь длиной в 400. километров.

Когда с Дебре и одним аргентинским художником она добирается до штаб-квартиры, Гевары в лагере нет. Только через 15 дней он возвращается из разведывательного похода и сердится, найдя своего лучшего агента среди повстанцев. Таня так долго умоляла его заместителя, что тот согласился отрядить ее в караул и дать ей оружие. Она, собственно, хотела пробыть здесь только один день, объясняет она Че. Но поскольку его не было, пришлось остаться на две недели.

Не только Таня портит команданте настроение. «Весь лагерь производит впечатление ужасающего хаоса», — записывает он вечером в свой дневник. Два человека дезертировали. Философ Дебре непременно хочет принять участие в боях, хотя Че предпочел бы избавиться от него, послав с ним письма Жан-Полю Сартру и Бертрану Расселу.

Мало того, аргентинский художник Сиро Бустос, который приехал с ними, чтобы подтолкнуть революцию в соседней стране, «не имеет нужных данных и характера, чтобы быть партизанским руководителем», сообщает Че в Гавану. Но он заранее просит 60 тысяч долларов. «Я ему, пожалуй, дам 30 тысяч, а с остальными подожду до их восстания.» Приехал и вождь повстанцев из Перу, требующий 50 тысяч долларов на десять месяцев партизанской борьбы.

Возмущение Че по поводу Тани еще более возрастает, когда по гаванскому радио он получает шифровку, что она, по-видимому, раскрыта. Дезертиры из отряда Че Гевары рассказали военным, что на партизан работает женщина по имени Таня. В «джипе», который она оставила в Камири, работники секретной службы нащли женскую одежду и записные книжки, полные телефонных номеров чиновников всевозможных министерств. «Пропали два года тщательной, кропотливой работы», — с горечью записывает Че в дневник.

«Путь назад для Тани отрезан, — сообщает он Фиделю, — потому что она пренебрегла указаниями.» Армия напала на главную базу, герри-льерос приходится уходить, они не видят ника-конто способа вывести Таню из зоны боев.

Несмотря на это, французский философ и аргентинский художник пытаются бежать, потому что, как Че сообщает в радиограмме Фиделю, Дебре не хочет сражаться и мечтает как можно скорее оказаться на Кубе. Обоих беглецов военные хватают, пытают и допрашивают. Они рассказывают агенту ЦРУ, что Таня известна им под именем Лауры Гутьеррес. Художник сверх того рисует своим палачам портреты большинства геррильерос.

Секретная полиция перерыла одну из Таниных квартир, но нашла только пару безобидных фотографий и письмо ее бывшего мужа: «Кем ты теперь командуешь, мой сержант?». Специалисты ЦРУ обнаружили много странных магнитофонных лент и в течение полутора дней были вынуждены слушать народные песни с боливийского нагорья.

Че поручает Тане пришивать пуговицы, выдавать продукты и слушать передачи последних новостей. От долгих переходов ее ноги стерты: чужие сапоги слишком велики, и в содранную кожу лезут тропические паразиты.

«Мы удачно прошли до Рио-Икира, — записывает Че в свой дневник, — но Таня и Алехандро отстали. Когда померили температуру, у Тани оказалось 39 градусов.» В день они проходят от 40 до 60 километров, взбираются на горы, по канатам спускаются в ущелья, ползут через кустарники, пробиваются сквозь чащу. Их рюкзаки весят от 15 до 25 килограммов. Кольцо окружения сжимается все больше, его поддерживают напалмовыми бомбами.

С группой в 14 человек Че уходит. Хоакина, опытного офицера из повстанческой армии Кастро, он оставляет за главного и приказывает ему водить людей по кругу, не искать никаких стычек с армейскими частями и ждать, пока он не вернется с главным отрядом — примерно дня через три. Они больше не увиделись, целыми месяцами проходив по лесам и не встретив друг друга.

Армия изгоняет группу Хоакина из зоны боев. Вертолеты преследуют геррильерос в горах, сбрасывают на них напалм. Позади остаются четверо погибших. А между беглецами разгорается спор о том, куда направляться. Таня, после двух боев признанная отличным стрелком, критикует Хоакина за нерешительность. Она кричит — не то в гневе, не то из страха. 42-летний командир группы приставляет к ней надзирателя и в свою очередь орет на мужчин, которые предлагают нести ее рюкзак. Он запрещает ей фотографировать.

В записной книжке Таня помечает все промахи командира. Его следовало бы расстрелять, говорит она Эусебио, восемнадцатилетнему партизану, с которым порой беседует. Она мечтает о том часе, когда из джунглей выйдет Че и она сможет предъявить ему весь счет.

Эусебио же не ждет строгого команданте, который обвинил его в том, что он якобы украл две банки молока. У него отобрали винтовку и при первой же возможности выгонят. Таня вначале тоже, как и другие, не разговаривала с ним. Но чем дольше длится этот отчаянный поход, тем больше рассказывает она ему об Аргентине и Европе. Но никогда не говорит о Кубе и ГДР или о своих родителях. У нее нет гражданства, думает крестьянский сын, она человек без родины.

В его глазах она человек, который выступает против страданий и несправедливости вплоть до самопожертвования, как и он сам. «Всю свою жизнь я посвятила освобождению человечества», — написала она на первой странице своего нового дневника, остальные страницы которого из-за сплошных боев остались пустыми.

Чтобы с помощью оружия положить конец голоду и нужде, Эусебио присоединился к партизанам. Но чем дольше они бродят по Андам, тем бессмысленнее представляется ему происходящее. После одного из боев он вместе со своим ровесником Чинголо попадает в плен. Целыми днями его пытают, охранники стреляют в него, одна пуля пробила ему плечо.

Четыре года он просидел в тюрьме. А потом снова начал борьбу против голода и нужды, на этот раз как крестьянский вождь. Удержать его может только смерть, говорит ныне этот человек, отец семерых детей.

Он все еще клянется, что не крал никаких банок с молоком, не был дезертиром и не предавал Таню и других геррильерос. Это Чинголо привел солдат к пещерам, в которых хранилось оружие, медикаменты и продовольствие.

Отрезанные от базы снабжения, в течение четырех месяцев не имеющие связи с Че, герриль-ерос бродят по горам, как голодные, потерявшие хозяина собаки. Таня тянется за группой, отставая часа на три. Если Пако, молодой коммунист, обращается к ней, уходит от разговора. Она не хочет говорить о себе: «У нас и так хватает проблем».

Другие геррильерос много говорят о ее прошлом, но не касаются будущего. Таня носит с собой стихотворение, которое написала в мае: «Сотрется ли однажды память об имени моем? И ничего я не оставлю земле своей любимой? Быть может, зря мы появились на этот свет?».

Когда они добираются до Рио-Гранде, Хоакин запрещает бойцам мыться в реке. Он опасается, что их может выдать мыльная пена.

Крестьянин, у которого они покупают свинью, предлагает себя в проводники. Он должен в узком месте перевести их через Рио-Гранде. «У меня плохое предчувствие», — говорит Таня, обращаясь к Пако, когда они стоят на берегу быстрого потока.

Один за другим бойцы входят в воду, держа винтовки над головой. Крестьянин на прощание машет им рукой. Это сигнал для солдат, которые залегли в кустах вокруг брода. Только Пако уходит от засады, в мгновение ока бросившись в стремнину.

Шесть дней спустя в низовье реки находят рюкзак. Солдат Хосе Саласар Вильяроэль хочет вытащить его из воды и замечает, что он надет на труп. На груди у женщины болтается фотокамера.

3 ноября 1967 года в газете «Нойес Дойчланд» в ГДР появляется извещение о смерти, в котором говорится, что 31 августа на Рио-Гранде пала «храбрая дочь, сестра, тетка, племянница и свояченица товарищ Тамара Бунке». «Штази» приходит в движение, обращается к родителям, чтобы просмотреть имеющиеся у них документы. Только когда выясняется, что извещение о смерти одобрено Эрихом Хонеккером, аппарат успокаивается.

Полгода спустя «штази» снова на ногах. По всему миру разносится сообщение, что Тамара Бунке по заданию «штази» и КГБ шпионила за революционером-подпольщиком Че Геварой. Перебежчик из «штази» Гюнтер Меннель утверждает: «Я сам направил Тамару Бунке следить за Геварой».

«Мы не заинтересованы в опровержении», — письменно приказал один из руководителей министерства госбезопасности, Маркус Вольф, своим людям. Он распорядился прислать ему тонкую папку с делом Бунке, вспоминает Вольф сегодня, и нашел в ней лишь указания на ее непорочные связи со «штази».

В подчиненном Вольфу главном разведывательном управлении Меннель отвечал за латиноамериканское направление и еще в 1961 году перещел на запад после того, как дважды получил дисциплинарные взыскания за пьянство и сексуальное принуждение. Он действительно знал Тамару Бунке, говорил с ней о том, что из Аргентины она должна прислать сообщения для «штази».

Меннель сбежал за несколько недель до того, как она на свой страх и риск улетела на Кубу и прервала контакты со «штази». Впоследствии он получил документы на другое имя и занимался шпионажем для федеральной разведывательной службы в ЦРУ и Южной Америке.

ЦРУ распространило легенду не только о том, что Тамара являлась двойным агентом, но и о том, что женщина, которая должна была следить за Че, от него забеременела: в ее теле был якобы найден трехмесячный зародыш.

Солдат и санитар Саласар Вильяроэль, который вытащил покойную из Рио-Гранде и сразу обследовал, наткнулся, однако, на использован-, ную гигиеническую прокладку. Он велел сжечь ее нижнее белье, чтобы никто из солдат не мог хвастаться трофеем в виде дамских трусиков.

Футляр с компасом партизанки Силасар Вильяроэль взял себе. Три отснятые фотопленки получил его полковник. Бутылочки для тайнописи солдаты разобрали на сувениры. Ее камера, паспорта, книжка с шифрами и все, что еще нашлось в рюкзаке, было торжественно передано боливийскому президенту. Тот нацепил кольт 348-го калибра, который ему подарил Джон Кеннеди, и на вертолете отправился к мертвому телу.

Между остатками Таниных вещей в водонепроницаемой упаковке лежало неоконченное письмо к матери: «Я не знаю, что из меня получится. Вероятно, ничего. Я пытаюсь вспомнить, как это бывает, когда у тебя есть смелость. Я ничто. Я больше даже не женщина, не девушка, а только ребенок».

Многие девочки, которые появились на свет в Валье-Гранде после ее смерти, получили имя «Таня».

ЗАГОВОР ПРОТИВ ЧИЛИ и УБИЙСТВО ЛЕТЕЛЬЕРА

Впервые о вмешательстве ЦРУ в президентские выборы в Чили 1970 года открыто заговорили в 1972 году 21 и 22 марта в газете «Вашингтон пост» были опубликованы две разоблачительные статьи американского журналиста Дж. Андерсона. В них говорилось, что, согласно секретным документам Интернэшнл телефон энд телеграф (ИТТ), эта корпорация в 1970 году неоднократно оказывала помощь ЦРУ в том, чтобы не допустить прихода к власти левых сил. ИТТ поддерживала постоянные контакты с должностными лицами ЦРУ, чтобы объединенными усилиями вызвать экономический хаос в Чили и тем самым способствовать перевороту. Руководство ИТТ изъявило готовность финансировать сам переворот и предложило администрации Никсона миллионные суммы. Обвинения, выдвинутые Андерсоном против ИТТ в связи с ее вмешательством в дела другого государства и давлением на правительство США, были подкреплены вескими доказательствами. Секретные документы ИТТ — телеграммы, памятные записки общим объемом 80 страниц, которые американский журналист вскоре предал огласке, — раскрывали тайное из тайн корпорации: факт вступления руководящих деятелей ИТТ в сговор с ЦРУ с целью повлиять на исход выборов в иностранном государстве. Документы выглядели тем более убедительно, что в них шла речь об активной роли в этом сговоре Дж. Маккоуна, бывшего директора ЦРУ, ныне одного из директоров ИТТ.

В конце августа 1973 года, т. е. в канун переворота в Чили, пресса затеяла шум вокруг новой сенсации: появилась рукопись книги «ЦРУ и культ разведки», написанная бывшими американскими разведчиками В. Маркетти и Дж. Марксом, в которой содержались доказательства участия ЦРУ в подготовке заговора против правительства Народного единства. Год спустя некоторые данные об участии ЦРУ в перевороте в Чили разгласил член палаты представителей М. Харрингтон, демократ от штата Массачусетс. В начале сентября 1974 года редакции газет «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс» получили из неназванных источников текст его конфиденциального письма, в котором с возмущением сообщалось о подрывной деятельности ЦРУ в Чили, на которую было истрачено 11 млн. долларов, а также указывалось на многочисленные действия США, представлявшие собой вмешательство в дела другой страны и предпринятые без предварительной консультации даже с комиссией конгресса, призванной контролировать подобные действия. Далее в изложении Харрингтона следовал схематичный перечень тайных операций, направленных против правительства С. Альенде, о которых стало известно из показаний директора ЦРУ У. Колби на совершенно секретных слушаниях в комиссии палаты представителей по делам вооруженных сил США.

Разглашенные Харрингтоном факты участия США в акциях, направленных на экономический и политический подрыв законного правительства Чили, вызвали острые дебаты. Между тем администрация Никсона, несмотря на повторные запросы сенаторов, все начисто отрицала. «Вся администрация, сверху донизу, твердила, что мы непричастны к этим событиям, — писал Харрингтон. — Но вот 40 страниц черным по белому… со всеми подробностями, показывающие, что мы были вовлечены в эти события по самые уши.»

Сенат вынужден был заняться изучением показаний, данных в период чилийских событий под присягой должностными лицами.

Итогом 15-месячного расследования явился доклад специальной сенатской комиссии конгресса США, которая, анализируя лишь прошлую деятельность ЦРУ, официально подтвердила то, что уже было известно: этот орган с ведома и одобрения администрации и лично президентов США на протяжении многих лет широко прибегал к проведению тайных операций по вмешательству во внутренние дела других стран, поддерживая на выборах тех или иных кандидатов или партии, провоцируя военные перевороты. Более того, военные перевороты, как зафиксировала сенатская комиссия, превратились в 60-е годы «в доминирующий вид тайной деятельности ЦРУ и по масштабам связанных с ними расходов превзошли психологические и политические акции». В рамках этой политики вмешательства, «не принимавшей в расчет никакие соображения морального порядка», осуществлялся, в частности, и план свержения законно избранного народного правительства Сальвадора Альенде, означавший посягательство на политическую независимость и суверенитет Чили.

Итак, 11 сентября 1973 года чилийская военщина, поощряемая из-за рубежа империалистическими кругами, совершила злодейское преступление — убила законного президента страны, свергла правительство Народного единства и, захватив власть, установила режим фашистского типа. Во главе государства и правительства стала так называемая хунта, состоящая из представителей трех видов вооруженных сил и корпуса карабинеров. Председатель хунты генерал А. Пиночет Угарте ее указом был объявлен президентом республики. В его руках — исполнительная власть, а в руках хунты — законодательная. В правительстве ключевые посты заняли военные. Национальный конгресс и палата депутатов были распущены. Таким образом, военный переворот, при совершении которого интересы чилийской буржуазии совпали с интересами крупных североамериканских монополий, не только уничтожил конституционное правительство страны, но и покончил с самой конституцией, на которой основывалась буржуазная демократия в Чили.

Сразу же после переворота хунта создала по образцу и подобию гитлеровского гестапо свою тайную полицию — Национальное разведывательное управление (ДИНА). Этот репрессивный орган был наделен безраздельной властью — правом арестовывать людей, бросать их в тюрьмы, пытать, а если нужно, и уничтожать. Он действовал только по личным приказам Пиночета и был подотчетен лишь одному ему. ДИНА пользовалась неограниченными правительственными ассигнованиями и поэтому располагала совершенными средствами.

Главные представительства ДИНА в Европе находились в Мадриде и Женеве. Хунта, несмотря на слабые связи Чили с Испанией по военной линии, постоянно держала в своем посольстве в Мадриде более десяти военных атташе и их помощников. Столько никогда не имело даже посольство США. Под личиной военных атташе в действительности скрывались исполнители выработанного Пиночетом и его приспешниками чудовищного плана международного масштаба, направленного на физическое уничтожение их политических противников.

Европейское отделение пиночетовской охранки возглавлял генерал Педро Эвинг Одер, обосновавшийся в Мадриде. В результате публикации в западной прессе разоблачительных материалов о преступлениях ДИНА за границей он стал слишком одиозной фигурой, и его пришлось отозвать; штаб-квартиру перенесли в Брюссель. Служащие ДИНА, прикрываясь дипломатическими паспортами, вели надзор и слежку за чилийскими демократами, нашедшими убежище в странах Западной Европы и Латинской Америки, похищали и даже убивали их.

Убийство Летельера дорого обошлось чилийскому режиму. Юджин Проппер — один из ведущих сотрудников юридических служб США, взявшийся за ведение дела, размотал такой клубок заговора, что потряс даже видавших виды американских обывателей. Нити заговора вели непосредственно в резиденцию президента. И генералу-диктатору пришлось клятвенно заверять своих возмущенных североамериканских покровителей в полной непричастности к убийству. Не столь высокие участники заговора не смогли отделаться подобными заверениями: некоторые из них все же были привлечены к ответственности, а Майка Таули — технического руководителя чилийских секретных служб, выходца из США, сына главы филиала компании «Форд» в Сантьяго, прокурор Проппер вытребовал в Вашингтон, где Майк, заключенный под стражу, дал ценнейшие показания, проливающие свет на многие темные дела «тайной полиции» Чили.

Возник международный скандал, Пиночет предпринял решительный шаг — ДИНА была расформирована (правда, тотчас же возник ее близнец — Национальный информационный центр), но компрометация режима не прошла даром для чилийского диктатора. Впрочем, он тоже приложил руку, чтобы Проппер поплатился за свое служебное рвение. Здесь список приемов был обычный — распространение ложных компрометирующих слухов, шантаж, намеки на политическую неблагонадежность… Ю. Проппер оставил службу, но на досуге совместно с Т. Бранчем написал книгу «Лабиринт», ставшую серьезным обвинением политики хунты… Главы из книги мы предлагаем внимгшию читателей.

…Агент Чарлз Кукмович, сидевший за рулем патрульного автомобиля Службы охраны должностных лиц (СОДЛ), поворачивал в момент взрыва с Р-стрит на Шеридан-серкл.

— Похоже на бомбу, — изумленно произнес напарник Кукмовича.

Затем оба увидели клубы дыма, поднимающиеся над голубой машиной в дальнем конце Шеридан-серкл. Под визг тормозов Кукмович остановил патрульный автомобиль позади искореженной дымящейся машины — остановил поперек дороги, намеренно блокируя две полосы движения.

Переднюю левую дверь голубой машины Кукмович открыть не смог: ее заклинило взрывом. Он на ощупь — весь салон был заполнен дымом — дотянулся до раненого водителя и попробовал приподнять его с пола автомобиля, но тот оказался намертво зажат между сиденьем и рулевой колонкой.

— Совсем плох! — крикнул он своему напарнику. — Его не вытащишь!

В этот момент до Кукмовича откуда-то снизу донесся булькающий звук. По бензобаку плясали огненные язычки. Он бросился к патрульному автомобилю и рванул огнетущитель. На мгновение заколебался, оценивая вероятность взрыва бензиновых паров, но все же помчался обратно и ударил пенной струей по горящему баку. К этому времени — кто пещком, кто на патрульных машинах — на место происшествия прибыли еще с десяток агентов СОДЛ, но пока Кукмо-вичу не удалось сбить пламя, все держались на почтительном расстоянии.

И только коренастый рыжеволосый мужчина в штатском, казалось, не замечал опасности. Он появился из-за изуродованного автомобиля и бросился к окошку водителя. Его лицо было в копоти, сорочка свисала рваными лохмотьями, опаленные волосы завились в курчавые колечки. Он тоже попытался вытащить водителя из автомобиля, напрягая мышцы изо всех сил — насколько мог в состоянии очевидного шока. Убедившись в тщетности своих усилий, парень вскинул голову к небесам.

— Убийцы! — гневно вскричал он. — Фашисты!

Женщина-пассажирка лежала на газоне перед посольством Румынии, куда ей удалось доползти, выбравшись из взорвавшегося автомобиля.

Дана Питерсон, анестезиолог, случайно оказавшаяся у места взрыва, откинула голову раненой, открыла ей рот и извлекла сгустки крови. Каждый хриплый булькающий вдох давался ей с неимоверным — трудом. Дана все еще пыталась очистить дыхательные пути раненой, когда чьи-то сильные руки клещами вцепились в ее плечи и начали трясти из стороны в сторону. Питерсон оглянулась вне себя от ярости.

— Спасите ее! — кричал парень с опаленными волосами.

— Я врач, — ответила Питерсон. Один только взгляд на лицо мужчины подсказал ей, что перед ней еще одна жертва взрыва, находящаяся в состоянии тяжелого эмоционального шока.

Вмешался один из подоспевших агентов и оттащил рыжеволосого парня.

Петерсон тут же повернулась к раненой женщине, чье дыхание слабело с каждой секундой. Дана наспех осмотрела ее, пытаясь обнаружить причину кровотечения. Она увидела множество синяков и ссадин на лице, в том числе длинную рану, рассекавшую нижнюю губу. Ноги женщины также были покрыты царапинами и ссадинами, но никаких ран, могущих вызвать столь обильное кровотечение, Питерсон найти не удалось. И тут она увидела крохотные дырочки по обе стороны горла раненой…

Подоспел Кукмович с кислородным аппаратом. Питерсон начала наружный массаж сердечной мышцы, ритмично надавливая на грудную клетку раненой.

Уолтер Джонсон обогнал всех других следователей.

В окне изуродованного взрывом голубого автомобиля, чуть выше линии двери, он увидел руки, а заглянув вниз — остановившиеся глаза мужчины средних лет, который, словно рыба, беззвучно открывал и закрывал рот, глотал воздух. Вскинутые высоко вверх руки водителя беспрерывно двигались — будто он пытался ощупью ухватить что-то все время ускользавшее от него. Половина тела мужчины, казалось, была затиснута под машину — его голова, вывернутая под противоестественным углом, лицом к левому заднему колесу, едва возвышалась над сиденьем.

— Потерпите, — попросил его следователь.

Дверь заклинило намертво. Джонсон прикидывал, как бы вытащить водителя, но мешала рулевая колонка. Пол у машины исчез.

Джонсон заглянул под автомобиль. И его худшие опасения подтвердились. Ноги водителя не были согнуты или сломаны: их по колено оторвало взрывом.

Скип Бингхэм прибыл на Шеридан-серкл сразу за спецмашиной № 1 и поставил свою «скорую» перед посольством Турции.

Следователь Джонсон в это время старался утихомирить мужчину с опаленными волосами.

— Скажите же, что произошло? — спрашивал он.

— Они подложили бомбу в машину!

— Кто «они»? Кто подложил бомбу?

— Чилийские фашисты! Подонки!

— Какие еще чилийские фашисты? Откуда вы знаете? — Джонсон достал блокнот и авторучку. — Рассказывайте.

Но тут мужчина увидел носилки. Он оттолкнул Джонсона и бросился к ним.

Носилки с пациенткой вдвинули в машину. Питерсон села рядом.

К тому времени, когда «скорая» умчалась прочь, пожарным удалось с помощью лома открыть дверь голубой машины и сорвать рулевое колесо. Агент СОДЛ прижимал принесенную врачом «скорой» Каталано кислородную маску к лицу водителя, а сам Каталано лежал под машиной, ощупывая страшные раны на ногах мужчины и пытаясь зажимами приостановить обильное кровотечение. Водитель больше не дышал. Пульс остановился. Перекачивать сердцу было нечего: менее чем за десять минут он истек кровью.

Кукмович решил, что мужчина с опаленными волосами окончательно потерял голову. Не дай бог, если у него сотрясение мозга или внутреннее кровотечение. Чарлз поспешил усадить его в свой патрульный автомобиль и повез в больницу: по пути туда у мужчины приступы рыданий и бессвязной брани сменялись жутким спокойствием.

Следователь Джонсон едва пробился сквозь толпу полицейских и больничного персонала, запрудившую все проходы в приемном покое больницы Университета Джорджа Вашингтона. Нужного ему человека Джонсон нашел в небольшой перевязочной: облаченный в зеленое больничное одеяние, тот лежал на операционном столе. Над ним хлопотали врачи и сестры: они уже извлекли из грудной клетки небольшой осколок и сейчас обрабатывали множественные порезы и ссадины на лице. Дожидаясь, пока медики закончат работу, следователь заглянул в регистрационные карты. На одной из них значилось: Майкл Моффит. Год рождения 1951-й, 29 июля. На другой, заведенной на раненую женщину: Ронни Карпен Моффит. Год рождения 1951-й, 10 января. Обоим было только по 25 лет.

Наконец Джонсон смог возобновить опрос свидетеля. Место работы? Что именно Моффит помнит о взрыве? Назовите имена чилийских фашистов. Следователю приходилось чуть ли не кричать Моффиту в ухо, чтобы удержать его внимание: тот то начинал говорить, то надолго умолкал. Моффит бессвязно бормотал о каких-то военных переворотах и политических убийствах, о битвах между «ястребами» и «голубями». Джонсон едва успевал строчить в блокноте, записывая все подряд. Раненый терял силы на глазах. То он требовал позвать своих друзей. То проклинал убийц. Но главным образом спрашивал, что с его женой. Джонсон старался не позволить Моффиту отвлекаться, сначала с вежливой настойчивостью, потом просто грубо. Он был полон решимости выжать из свидетеля все сведения сейчас, пока случившееся еще свежо в памяти, особенно о тех самых важных минутах перед взрывом и сразу после него.

И единственное, что ему оставалось, — продолжать истязать вопросами и без того мучающегося раненого.

Бингхэм вышел на улицу. После 45 минут непрерывного массажа грудной клетки раненой нестерпимо ломило руки. Он пробрался сквозь толпу к знакомому репортеру.

— Слушай, что происходит? Кого это мы привезли?

— Какой-то Летельер, — ответил тот. — Посол из Чили то ли еще откуда-то.

Через несколько минут после Бингхэма из операционной вышел один из врачей. Нарочито медленно пересек вестибюль больницы, собираясь с духом…

— Ваша жена умерла, — сказал он Майклу Моффиту вдруг осипшим голосом, и следователь Джонсон понял, что допросу пришел конец.

— Летите сегодня! — приказывает Эспиноса (заместитель начальника пиночетовской тайной полиции — ДИНА, ныне Национальный информационный центр). — Завтра в аэропорту Кеннеди встретитесь с лейтенантом Фернандесом, который возвращается в Чили. Он передаст вам оперативные разведданные.

— Слушаюсь, полковник, — по-военному отвечает Таунли.

Они с Эспиносой сидят в автомобиле, притаившемся на окраине Сантьяго. Хотя Эспиноса и Таунли дружат’семьями, постоянно видятся в штаб-квартире ДИНА, полковник, когда речь идет о серьезных делах, предпочитает такие вот конспиративные встречи.

— Вам придется разъяснить кубинцам… задание до мельчайших деталей. Они должны справиться сами: не нужно, чтобы вы оставались в Штатах, когда это произойдет. Кстати, хорошо бы все обставить как уличное происшествие: нападение грабителей, несчастный случай. Что-нибудь не очень шумное, не вызывающее подозрений.

— А вдруг не удастся? Взрывчатку вы запрещаете?

— Нет, не запрещаю. — На губах Эспиносы мелькает тень улыбки. — Взрыв так взрыв. Мне нужен результат.

— Слушаюсь, полковник, — повторяет Таунли.

Через несколько минут он пересаживается в свой автомобиль. Примчавшись домой, на бегу распоряжается, чтобы жена собрала чемодан: он летит в Нью-Йорк.

Курьер привозит из центра документации ДИНА новый паспорт и удостоверение личности на имя Ханса Петерсена. И докладывает, что изготовить кредитные карточки и водительское удостоверение не успели. Вне себя от бешенства, Таунли набрасывается на ни в чем не повинного посыльного: а как прикажете арендовать автомобиль? И хотя Таунли отчаянно боится «наследить», выбора у него нет — приходится ехать в местный автоклуб самому, там у него полно приятелей. На получение международного водительского удостоверения у «Ханса Петерсена» уходит чуть больше часа.

В бюро путешествий за билетом на самолет он отправляется опять же самолично. Клерки, которые знают его как Андреса Уилсона и Кеннета Иньярта, с трудом прячут ухмылки: теперь уже Петерсен?

Из будки платного телефона в деловом центре Сантьяго Таунли звонит в представительство чилийской авиакомпании ЛАН в Нью-Йорке. Он извещает своего приятеля Фернандо Кручагу, что прибывает завтра утром. Таунли также поручает Кручаге сообщить о его прибытии Вир-хилио Пасу…

Вернувшись домой, он укладывает в чемодан вырезанные из газет фотографии Орландо Летель-ера. Наспех перекусывает и прощается с женой и детьми. Через двенадцать часов в Нью-Йорке Таунли, прилагая немало усилий, чтобы казаться спокойным, протягивает свой служебный чилийский паспорт инспектору службы иммиграции.

Добравшись до помещения представительства ЛАН, Таунли наконец чувствует себя в относительной безопасности. После обеда листает каталог радиотоваров в кабинете Кручаги; сняв трубку зазвонившего телефона, он расплывается в улыбке: внизу спрашивают Андреса Уилсона. Таунли спускается и видит лейтенанта Фернандеса в компании двух женщин. Лейтенант изо всех сил выдает себя за досужего туриста, из его сумки торчат теннисные ракетки. Одна из женщин оказывается его сестрой; вторая — агент ДИНА по имени Лилиана Уокер. Фернандес представляет Таунли дамам как Андреса Уилсона, и через несколько минут под каким-то предлогом мужчины покидают их и уединяются в пустующем кабинете представительства ЛАН.

Фернандес передает Таунли самодельную карту Вашингтона и несколько исписанных от руки листков:

— Его адрес. Номер его машины. Живут они с женой к северу от города, в Мэриленде. Вот, на карте помечено. Этим путем, всегда по одному и тому же маршруту ездит на работу. Машину оставляет вот здесь, в переулочке.

— В переулочке? — заинтересованно переспрашивает Таунли. — Отличное местечко, лучше не придумаешь. Ни одного, считай, фонаря, а он иногда уходит с работы затемно. Можно, конечно, попробовать как-нибудь вечером, когда он возвращается домой, но это будет много труднее. Дом его в тупике.

— А что, Лилиане не удалось втереться к Ле-тельерам? — осторожно любопытствует Таунли (среди агентов не принято интересоваться заданиями друг друга — в ДИНА следят за этим строго).

— То есть даже на милю! — взрывается Фернандес. — Дурища этакая, хлебнешь с ней горя…

Фернандо Кручага ручается за кредитоспособность Ханса Петерсена в конторе «Авис», и вскоре Таунли гонит взятую напрокат машину в направлении Нью-Джерси. В Манхэттене он около получаса кружит по торговым рядам, прибегая к небезопасным маневрам, специально разработанным для обнаружения слежки. Убедившись, что «хвоста» за ним нет, Таунли тем не менее повторяет на всякий случай весь набор приемов и в Нью-Джерси.

Вирхилио Пас сердечно обнимает его у себя дома и переходит к делу.

— Что у тебя?

— Есть задание. Свяжи меня с Гильермо, и поскорее.

— Работать в Европе? — спрашивает Пас.

— Нет, — Таунли переводит дыхание. — В Вашингтоне.

Пас не отрываясь пристально смотрит в свой стакан, лишь чуть дрогнула бровь — единственное движение, которым он позволил себе выдать, что дерзость идеи произвела впечатление.

— Кто?

— Один из министров кабинета Альенде, — говорит Таунли. — Некто Летельер.

— А, слышал, — кивает Пас. — Ладно, с Гильермо я договорюсь.

Больше в этот вечер Пас о деле не упоминает… Они едут обедать в «Дно бочонка». За их. столик то и дело подсаживаются многочисленные приятели Паса. Многие подходят специально поприветствовать Андреса Уилсона.

Пока за шумными разговорами тянется вечер, Таунли раздумывает над планом прикрытия операции. Он предполагает задержаться в Нью-Йорке на два-три дня, уломать кубинцев взяться; за выполнение задания и сразу же махнуть в Сантьяго через Майами. Нет, не сразу, тут же решает он, надо будет по-быстрому навестить сестру — вот вам и предлог для приезда в Соединенные Штаты. Около одиннадцати часов вечера он идет к телефону в вестибюле бара, заказывает разговор с сестрой за ее счет.

Вирхилио Пас трогает Таунли за локоть. Тот извиняется перед сестрой и предупреждает, что перезвонит попозже. Когда он вешает трубку, Пас хлопает его по спине и представляет рослому кряжистому парню по имени Алвин Росс.

— А мы вроде уже как-то говорили по телефону, — вспоминает Таунли.

— Точно! — растроганно басит Росс. — Рад встрече!

Через полчаса Таунли снова звонит сестре и, как может, объясняет свое стремление непременно ее увидеть.

На следующий день Таунли и Пас сидят в ресторане, где к ним присоединяются кубинцы Гильермо Ново и Дионисио Суарес. Таунли живо вспоминает, как девятнадцать месяцев назад здесь же впервые встретился с лидером «Кубинского националистического движения». Как и тогда, Ново выслушивает предложение Таунли весьма скептически. А в конце сообщает, что не вправе принимать важные решения самостоятельно. Таунли придется изложить свое дело исполнительному комитету КНД в полном составе.

После того как они покидают ресторан, Таунли звонит жене в Сантьяго. Он просит ее передать «конторе»: вышел на связь с кубинцами и надеется, что сумеет с ними поладить.

В три часа дня Орландо Летельер и его жена Исабель прилетают в Нью-Йорк и снимают номер в отеле «Алгонкуин». Вскоре у них собираются друзья, они обсуждают предстоящий митинг, который будет проведен в связи с третьей годовщиной военного мятежа в Чили.

На митинге Летельер говорит: «Сегодня Пиночет подписал указ, где сказано, что я лишен гражданства. Это очень важный день в моей жизни: фашистские генералы заставили меня более чем когда бы то ни было почувствовать себя Чилийцем… Я рожден чилийцем, я чилиец и чилийцем умру. Они рождены предателями, живут предателями, и их навсегда запомнят как фашистских предателей.

«У нас дел невпроворот»

Сидя на кровати в своем номере мотеля «Шато Ренессанс», Таунли набирает полную грудь воздуха и приступает к сути дела: — Я прошу вас ликвидировать этого субъекта, представляющего угрозу для Чили. Мне приказано заручиться вашей помощью и выехать из страны сразу, как только вы дадите согласие взяться за это задание. Наша служба уже провела оперативную разведку. Нам известны его привычки. Мы знаем, где он живёт и каким маршрутом ездит на работу. Машину он ставит в темном переулке. Как раз там легче всего подстеречь его и бросить. Стал жертвой уличных грабителей — и взятки гладки. У вас, конечно, могут быть и другие соображения. Пожалуйста! Главное — убрать его как можно скорее.

— А чем он сейчас занимается? — спрашивает откуда-то из угла Алвин Росс.

— Насколько известно, — отвечает Таунли, — пытается сколотить правительство в эмиграции…

По команде Ново совещание заканчивается.

— Мы сообщим наше решение, — резюмирует он, пожимает Таунли руку и направляется к двери.

Спать Таунли не может. Рано утром ему звонит Пас:

— Сейчас заеду. У нас дел невпроворот.

Таунли поспешно натягивает одежду. Слова Паса он воспринимает как знак того, что кубинцы дали согласие. Но допытываться по дороге к автосалону, где работает Ново, и не пробует: сообщать такие новости — привилегия шефа. Но сегодня Пас на редкость словоохотлив и пробалтывается сам.

Ново переходит улицу и садится на заднее сиденье их автомобиля. Прикидываясь озабоченным бизнесменом, подозрительно озирается по сторонам.

— Ладно, мы беремся, — говорит он Таунли. — Но при одном условии.

— Что еще за условие? — недоумевает Таунли.

— Примешь участие, — заявляет Ново. — Тебе придется самому слетать в Вашингтон. Нам нужны доказательства равноправного сотрудничества. Работать с тобой будет Вирхилио. Приступить сможете через несколько дней, сейчас мы тут кое-чем заняты. Возникнут проблемы — дайте знать, — Ново прощается небрежным кивком головы, выскакивает из машины и спешит прочь.

На улице жарко, а у Таунли внутри, все леденеет. Когда машина трогается, он говорит Пасу;

— Если так, придется делать бомбу.

— Что вдруг? — вяло интересуется Пас.

— Я помогу вам его выследить, соберу устройство, но сам, когда вы его взорвете, на том месте, как и приказано, не появлюсь.

В ответ Пас безразлично пожимает плечами.

Несколько следующих дней Таунли в квартире Паса возится с радиодеталями. Время у них есть: КПД занимается другой операцией — диверсией на русском судне «Иван Шепетков», прибывшем в Порт-Элизабет. Таунли звонит в Сантьяго и сообщает о поставленном Ново условии майору Кристофу Вильеке, отвечающему в ДИНА за зарубежные операции. Затем звонит вторично, и Вильеке передает ему, что ДИНА не возражает против изменений в планах.

— Будь что будет! — бодро завершает разговор майор.

Так Таунли узнает, что задача ликвидации Летельера ставится выше всяких соображений безопасности — как его, агента, так и всей «конторы» в целом.

Теперь, прикидывает Таунли, придется лететь в Вашингтон, но долго там оставаться нельзя — надо исчезнуть при первой возможности. Прибыть в американскую столицу чилийцем, тем более чилийцем в официальном качестве, в его случае очень рискованно. Не хочет совершать он эту поездку и как Ханс Петерсон. Поэтому Таунли звонит жене и просит переслать ему с пилотом авиакомпании ЛАН документы на имя Кеннета Иньярта.

Во вторник 14 сентября Таунли получает у Кручаги бумаги Иньярта и оставляет ему на хранение комплект документов Петерсена. Сдает взятый напрокат автомобиль, арендует другой — на имя Иньярта — и переезжает из «Шато Ренессанс» в мотель «Либерти мотор инн».

В полночь 15 сентября (бомба на русском судне «Иван Шепетков» уже взорвалась, повредив корпус) Таунли и Пас отправляются на машине кубинца в долгое путешествие в Вашингтон. Компоненты своей бомбы они уложили в багажник. Пас усиленно выпячивает грудь, чтобы Таунли заметил спрятанный у негр под рубашкой пистолет. В начале поездки Пас держит радиоприемник включенным и, когда диктор объявляет о повреждениях, причиненных «Ивану Шепеткову», разражается торжествующими воплями. Таунли тоже выкрикивает что-то восторженно-нечленораздельное.

В Вашингтон они прибывают незадолго до рассвета. Таунли заявляет, что выпил много кофе, чтобы не уснуть, и предлагает Пасу поискать дом Летельера. Несмотря на то что у них есть нарисованная Фернандесом карта, на это уходит почти два часа. Летельер живет в тихом тупичке: свет уличных фонарей едва достигает того места, где он оставил свой автомобиль. Таунли рассматривает номерной знак и с удовлетворением убеждается, что Фернандес сказал правду: Летельер, значит, действительно редко загоняет машину в гараж. Они с Пасом решают, что начинать наблюдение прямо у дома Летельера опасно: вокруг не более дюжины особняков, и стоящий на одном месте незнакомый автомобиль сразу обратит на себя внимание. Под руководством Таунли, сверяющегося с картой Фернандеса, Пас повторяет маршрут, которым Летельер ездит на работу. Выехав на Ривер-роуд, они сворачивают на стоянку у закусочной.

— Прихватим его здесь, — решает Таунли. Он посылает Паса за кофе и сэндвичами, а сам следит за мелькающими мимо машинами. Половина девятого утра. Возвращается Пас. Оба молчат. Им не до пустой болтовни. Они работают.

Начало десятого.

— Вот он! — произносит Таунли.

Они смотрят на приближающийся голубой автомобиль. В нем только водитель.

— Номер его. Поехали, — бросает Таунли. Пас пристраивается в хвост голубой машины. Въезжает в город.

Дорога от дома Летельера до дипломатического анклава, где расположен Институт политических исследований, должна занимать что-то около двадцати минут. По пути мелькает разросшийся парк.

— Удобное местечко, — радуется Таунли. — Обгоняй!

Пасу, однако, это никак не удается. Летельер отрывается от них, повернув налево сразу после въезда на Шеридан-серкл. Пас поворот проскакивает. В следующую улицу свернуть нельзя — одностороннее движение им навстречу. Осыпая бранью Летельера, Пас выбирается наконец к Институту политических исследований. Голубая машина, как и рассказывал Фернандес, стоит в переулке.

18 сентября Летельер возвращается в Вашингтон из однодневной поездки в Нью-Йорк. Это День независимости Чили. После переворота чилийские эмигранты уже третий год отмечают 11 сентября как день траура и политических действий; через неделю по традиции устраиваются празднества.

В эту же субботу утром в Вашингтон прибыл Дионисио Суарес, доставивший последний необходимый для бомбы компонент — армейский детонатор.

Таунли с Суаресом еще раз проезжают маршрутом Летельера. Возвращаясь в мотель, останавливаются у магазина: Таунли нужны паяльник и дрель. После ужина Суарес ненадолго заходит к себе в мотель, но вскоре уже стучит в номер Паса и Таунли. Пас приоткрывает дверь, втаскивает Суареса в узкую щель и щелкает замком. Таунли уже разложил на гостиничном комоде инструменты и отдельные части бомбы, для изготовления которой он купил три жестяные коробки разных размеров.

Часа два Таунли, бормоча себе под нос, собирает «адскую машину». Пас внимательно наблюдает за всеми его действиями, то и дело задает вопросы, а Суарес валяется на кровати.

Одиннадцать часов вечера. Таунли собирает мусор, спускает его в унитаз, споласкивает руки. Садится за телефон и обзванивает автостанции и вокзалы. Он хочет сейчас же уехать в Нью-Йорк, чтобы быть как можно дальше от Вашингтона, когда Суарес с Пасом будут завершать начатое им дело. Однако обнаруживается, что служба наземного транспорта уже закрылась на ночь. Таунли названивает в авиакомпании. С тем же результатом. Он застрял в Вашингтоне до утра.

— Все равно ведь рядом с этой штукой не уснем. Поехали поставим ее на место, а? — внезапно предлагает Суарес. — Андрес, ты с нами?

— Я с вами, — Таунли старается, чтобы его голос звучал твердо. — Делать мне сейчас нечего.

Они прячут передатчик, декодер и антенну в машину Суареса, а бомбу Таунли укладывает в багажник «вольво» Паса.

— Я за рулем, — с жизнерадостным смешком объясняет Пас. — Кто желает на заднем сиденье?

— Я. Она не взорвется, — вызывается добровольцем Таунли. По дороге к дому Летельера они ни о чем, кроме бомбы, разговаривать не могут. Таунли принимается было объяснять Пасу и Суаресу, как надо устанавливать устройство, но Пас перебивает его:

— Да брось ты, Андрес.

Таунли умолкает, он чувствует что-то неладное.

— Бомбу поставишь ты, дружище, — ровным голосом говорит Пас, — пусть на этот раз Чили и наше движение будут по-настоящему вместе. Ты поставишь бомбу, а мы ее взорвем. Вот это будет по-честному.

Наступает долгая пауза. Таунли понимает — его перехитрили.

Вскоре они оказываются на Огден-корт, где живет Летельер.

— А вон и его машина, — указывает Суарес.

Ни одно окно в доме не светится.

Таунли прячет бомбу под свитер, она зябко холодит живот.

— Ждите меня на холме, — говорит он…

По дороге он никого не встречает и спешит юркнуть в узкий проезд, где стоит голубой автомобиль Летельера.

Таунли бросается на землю рядом с дверцей водителя, оглядывается и с облегчением отмечает, что автомобиль, толстый ствол дерева и ночная темнота почти полностью скрывают его от посторонних глаз. Он кладет бомбу возле себя, несколько секунд отдыхает, пытается унять дыхание, хриплыми толчками рвущее ему горло. И все же воздуха ему не хватает. Таунли переворачивается на спину и распластывается вдоль колеса. Достает крошечный карманный фонарик. Пытается протиснуть левое плечо под днище кузова…

Стон разочарования сдержать Таунли не может: свободного пространства остается меньше трех дюймов. Он с трудом справляется с очередным приступом паники. Протискивает голову под днище машины и пропускает между обхватившими фонарик пальцами лучики света. Это позволяет ему разглядеть место, куда надо приспособить бомбу.

И тут он сльппит шум приближающегося автомобиля. Таунли прижимается к земле и пытается застыть, но грудь так и ходит ходуном. Хочет бежать — из своего укрытия он видит, что это полицейская машина, — но страх пригвоздил его к асфальту. Таунли вслушивается, как автомобиль медленно спускается к подножию холма, проезжает мимо него по Огден-корт… Обыкновенный патруль, мысленно повторяет и повторяет он, но еще долго не может прийти в себя. Потом лихорадочно начинает прикручивать бомбу черной изоляционной лентой к раме машины прямо под сиденьем водителя. Его беспокоит, что стекающий по ладоням пот может ослабить прочность крепления. Теперь остается только одно: предохранитель. Он набирает полную грудь воздуха и щелкает рычажком.

Через несколько секунд Таунли, еле переставляя ноги, бредет по улице. Забирается в «вольво» и внезапно ощущает небывалый прилив энергии. Он свое дело сделал!

В мотеле Пас моментально засыпает, а к Таунли сон не идет. На рассвете он из будки платного телефона на Нью-Йорк-авеню звонит жене в Сантьяго.

— Передай Гутьерресу, — просит он, — что изделие на месте. В полной готовности.

Пас отвозит его в аэропорт, и первым утренним рейсом Таунли вылетает в Ньюарк, а вечером в Майами, где жили его родители.

Вечером 20 сентября Майкл Моффит и Орландо Летельер — оба искушенные экономисты — решили после обеда поработать над материалом, который они готовили к публикации. Только недавно один из журналов напечатал их. статью, свидетельствующую, что экономическая политика Пиночета разорила подавляющее большинство населения Чили и что подобный курс может осуществляться лишь посредством жесточайших репрессий и вооруженной силы.

В гостиной Ронни Моффит, проявлявшая живой интерес к жизни чилийцев, увлеченно слушала рассказы Исабель Летельер.

В тот день у Моффитов отказал автомобиль, и Летельер предлагает им свою машину.

Моффиты заезжают за ним во вторник около десяти утра. Летельер сбегает по лестнице, подтягивая узел галстука. Целует Исабель и обещает созвониться с ней попозже. Обычное утро…

— Вот, пожалуй, и все, — говорит Таунли.

— Нет, не все, — вмешивается Проппер. — А кто нажал кнопку?

— Там было две кнопки. Их надо было нажать в заданной последовательности: 0—4.

— Хорошо, кто нажал кнопки? — упорствовал помощник прокурора.

— Я и сам точно не знаю. Думаю, Суарес. В то утро, когда это случилось, я от родителей позвонил Пасу в Нью-Джерси. Так, на всякий случай, меня беспокоило, что ничего не происходит. А ответил, как ни странно, сам Вирхилио. Злой. Вроде я его разбудил. Так что, если Пас был в Нью-Джерси, — значит Суарес. Больше некому. Тот самый, которого вы выпустили дней за пять до того, как привезли меня, — мстительно уточнил Таунли…

Чилийская хунта, как известно, отрицала и продолжает отрицать причастность ДИНА к этой преступной акции. Но в июле 1978 года газета «Нью-Йорк таймс» предала гласности новые факты, неопровержимо свидетельствующие о том, что бывший шеф чилийской тайной полиции Хуан Мануэль Контрерас Сепульведа лично планировал и руководил операцией по убийству О. Летельера. Контрерас в этом, как и в других случаях преследования видных чилийских общественных деятелей, активно сотрудничал с «коллегами» из военной разведки парагвайского диктаторского режима. По признанию полковника Бенито Буанеса, возглавляющего военную разведку Парагвая, в 1976 году Контрерас позвонил ему, а затем направил закодированную депешу за своей подписью, в которой просил выдать парагвайские паспорта двум чилийским секретным агентам для въезда в США. Паспорта были выданы на имя X. Росе и А. Хара, под которыми скрывались американец М. Таунли, постоянно проживающий в Чили и являющийся платным агентом ДИНА, а также сотрудник оперативного отдела ДИНА капитан А. Фернандес. С этими фальшивыми документами Таунли и Фернандес неоднократно приезжали в США, где встречались с контрреволюционными кубинскими эмигрантами и обсуждали с ними детали заговора. Оба они действовали под непосредственным контролем Контрераса.

Позже, во время расследования, Таунли вынужден был признать, что в соответствии с планом, разработанным в дебрях ДИНА, он подложил бомбу в машину О. Летельера.

Таким образом, в руках правящей военной хунты ДИНА все эти годы была основным орудием, с помощью которого фашисты расправлялись с лучшими сынами и дочерьми чилийского народа.

Зенькевич Н. Вожди на мушке. — Мн.: Полымя, 1996.

Сергеев Ф. Чили: заговор империалистов. — М.: Знание, 1978.

Судоплатов П. Разведка и Кремль. — М.: Гея, 1996.

Т. Бранч, Ю. Поппер. Еще раз об убийстве на Шеридан-Серкл //Новое время. — 1986. — № 6.

Меркадер Л. Мой брат убил Троцкого //Эхо планеты. — 1992. — № 18.

О них говорят (20 политических портретов). — М.: Политиздат, 1989.

Попоров Ю. Убийство Троцкого //Огонек. — 1990. — М 37.