Тайны государственных переворотов и революций

ВЕНГРИЯ, 1956

Наиболее интенсивный этап революции продолжался 12 дней. 23 октября 1956 года более двухсот венгерских студентов провели демонстрацию в Будапеште с целью обнародовать свою резолюцию, состоящую из 16 пунктов, и выразить солидарность с Польшей (где в июне того же года, в Познани, была организована забастовка промышленных предприятий, которая переросла в национальное восстание). Венгерские студенты прошли от памятника Бему, установленному в честь генерала Йожефа Бема, героя войны за независимость (1848–1849), поляка по происхождению и кумиром венгерского поэта Шандора Петефи, к зданию Государственного радио. Студенты требовали, чтобы вместо Эрно Геро, премьер-министра в то время, был назначен Имре Надь, занимавший этот пост в период с 4 июля 1953 года до 18 апреля 1955 года. Геро выступил с речью, в которой назвал демонстрантов врагами народа. Завязался бой, длившийся всю ночь. Правительство Венгрии призвало на помощь советские войска. К началу восстания в Венгрии размещались две механизированные советские дивизии — вторая и семнадцатая. 24 октября на территорию страны вошли 32 и 34-я механизированные дивизии, которые ранее размещались в Румынии.

Таким образом, впервые советское военное вторжение в Венгрию произошло 24 октября 1956 года около 2 часов ночи. В 7 часов утра венгерское радио сообщило, что в результате заседания Центрального Комитета, длившегося всю ночь, кандидатура Имре Надя была предложена на пост премьер-министра вместо Андреша Хегедуш. Геро оставили на посту Первого секретаря Коммунистической партии. Все остальные руководящие посты в правительстве занимали сталинисты.

На следующий день, 25 октября, возле здания парламента, в котором шло заседание под руководством Председателя Совета Министров, произошло военное столкновение. Поддерживая полицию безопасности Венгрии, советские танки, охранявшие здание, внезапно открыли огонь по безоружным демонстрантам. Анастас Микоян и Михаил Суслов прибыли с визитом в Будапешт, сделали выговор Геро за излишнее разжигание антагонизма среди населения и приказали ему полностью отказаться от власти. Таким образом, через 2 часа после этой бойни было объявлено об отставке Геро. Янош Кадар (более молодой «доморощенный коммунист», имевший репутацию центриста) заменил его на посту Первого секретаря партии. Если бы его избрали раньше, то вероятно, можно было бы избежать кровопролития.

Первое вооруженное вторжение Советского Союза официально закончилось 28 октября объявлением о прекращении огня, которое вступило в силу 30 октября. С 26 по 29 октября волнение утихало. 30 октября некоторые подразделения Вооруженных Сил СССР начали покидать Будапешт. В тот же день Имре Надь объявил об отмене однопартийной системы. В правительство были введены видные деятели некоммунистической ориентации. Советские танки направились к границам Венгрии, но затем, сделав круг, вернулись по другим трассам, окружая военные аэродромы. 30 октября Советское правительство опубликовало заявление, в котором выражалась готовность обсудить с государствами-сателлитами вопрос о размещении советских войск на их территории. В нем (заявлении) была провозглашена основная концепция «национального коммунизма». В это время начался кризис в районе Суэцкого канала. 29 октября Израиль напал на Египет, и через три дня Великобритания и Франция начали бомбежку египетских портов и коммуникационных центров, готовясь к высадке десантных подразделений.

31 октября до Надя дошли сообщения о том, что новые советские части прибывали в Венгрию со стороны Мишкольца, городка, расположенного в 80 милях к северо-востоку от Будапешта. Надь пять раз встречался с послом СССР в Венгрии Андроповым, но не получал убедительных ответов.

По всей вероятности, Кремль принял решение о развертывании советских войск во вторник, 30 октября, или рано утром в среду, 31 октября.

Советский Союз ввел свои новые военные подразделения в Венгрию в ночь с 31 октября и утром 1 ноября. Более того, к 1 ноября три наиболее видных представителя советского руководства уже проводили «консультации» с Первым секретарем Польской рабочей партии Владиславом Гомулкой в Бресте. Это были: Никита Хрущев, Первый секретарь ЦК КПСС, Вячеслав Молотов, министр иностранных дел, и Георгий Маленков, Председатель Совета Министров (и глава «коллективного руководства» вплоть до февраля 1955 года, когда он получил отставку). В это же время, 1 ноября, Надь порвал отношения с Москвой. Он заявил о выходе Венгрии из Варшавского договора и обратился в Организацию Объединенных Наций с просьбой защитить суверенитет страны. В конце концов Советский Президиум (бывшее название Политбюро) поддержал назначение Надем не-коммунистов в кабинет многопартийной системы. 28 октября вместо Центрального Комитета партии он сформировал центристский Президиум, состоящий из 6 человек, а на следующий день распустил полицию государственной безопасности Венгрии. Советское руководство выражало недовольство действиями Имре Надя не только 30 и 31 октября.

4 ноября в 4 часа утра пятнадцать советских дивизий, в составе которых было 6000 танков, вступили на территорию Венгрии. Атака началась после трех дней лжи. Советский Союз вел переговоры с Венгрией о выводе своих войск, когда Яноша Кадара на самолете доставили в Советский Союз с целью создания нового просоветского правительства. А в это время (1 и 2 ноября) Хрущев, Молотов и Микоян сообщали лидерам стран Восточной Европы о своем решении.

В период с 5 по 11 ноября по всей территории Венгрии продолжались бои, и промышленный район Будапешта Чепель пал одним из последних. Имре Надь и его сподвижники Пал Малетер, Йожеф Жилади, Миклош Гимеш и Геза Лапонци попросили политическое убежище в посольстве Югославии, но 22 ноября были обманным путем похищены. Позже, 17 июня 1958 года, их казнили в Москве. По оценкам специалистов, общее количество погибших в Венгрии колеблется от 2700 до 2900 человек, количество раненых — около 1300. Около 200000 беженцев перешли границу с Австрией.

Сообщение ТАСС от 25 октября 1956 года

Вчера поздно вечером подпольные реакционные организации предприняли попытку вызвать в Будапеште контрреволюционный мятеж против народной власти… Отряды бунтовщиков, которым удалось захватить оружие, вызвали в ряде мест кровопролитие. Силы революционного порядка начали давать отпор мятежникам. По распоряжению вновь назначенного Председателя Совета Министров Имре Надя город был объявлен на осадном положении. Правительство ВНР обратилось к Правительству СССР с просьбой о помощи. В соответствии с этой просьбой советские воинские части, находящиеся в Венгрии согласно Варщавскому договору, оказали помощь войскам Венгерской Республики в восстановлении порядка в Будапеште… Сегодня к концу дня вражеская авантюра была ликвидирована. В Будапеште восстановлен порядок.

Известия. — 1956. — 25 октября.

Венгерские события 1956 года глазами очевидца

Военный историк В. Фомин вспоминает:

…В марте 1956 года из наших войск в Венгрии был создан Особый корпус, я занял должность спецпропагандиста в его политотделе…

…Корпус подчинялся непосредственно Министерству обороны в Москве, поэтому он и стал называться Особым. Входили в него две механизированные и две авиационные дивизии. Перед корпусом стояла задача в случае нападения войск НАТО оказать помощь венгерской армии. Никаких других задач перед войсками не ставилось…

В октябре 1956 года венгерская общественность, и особенно молодежь, была взбудоражена событиями в Польше, где после расстрела летом демонстрации в Гданьске не прекращались забастовки. 23 октября венгерские студенты собирались провести демонстрацию под лозунгом солидарности с польской молодежью. У демонстрантов был также список требований из 14 пунктов. Молодежь не ставила перед собой целей ниспровержения социалистического строя. Речь шла о его улучшении, обретении подлинной национальной независимости, чему, по их мнению, мешало одиннадцатилетнее пребывание на венгерской земле советских войск.

Другими словами, речь шла о продолжении реформ, начатых правительственной программой еще в 1953 году. Группа демонстрантов двинулась к зданию радио, которое защищали войска государственной безопасности. Начался штурм здания, в ходе которого прозвучали первые выстрелы. Здание в конце концов было захвачено… Жертвы были с обеих сторон. Другая, еще большая толпа направилась уничтожать памятник Сталину, который срезали автогеном и сбросили с пьедестала. От «вождя народов» остались сапоги.

Примерно в это же время начался захват оружия и боеприпасов в полицейских участках, в том числе и на патронном заводе. После восьми — часов вечера посол СССР в Венгрии Ю. В. Андропов передал военным просьбу венгерского правительства ввести в Будапешт часть войск Особого корпуса для «поддержания порядка». И Особый корпус двинулся на Будапешт…

После 28 октября, когда правительство Имре Надя объявило события «народным движением», нахождение наших войск в Будапеште стало ненужным. Одновременно венгерское правительство поставило вопрос о выводе советских войск из Бенгрии вообще. Наше правительство дало согласие на переговоры по этому поводу. Решение о «народном движении» стало настоящей трагедией для венгерских защитников существовавшей власти, которые честно выполняли свой долг. 30 октября экстремисты разгромили горком партии в Будапеште, расстреляв без суда и следствия его защитников. Как раз в тот момент наши войска из Будапешта выходили. Что же касается переговоров о выводе наших войск из Бенгрии, на которых я присутствовал в качестве переводчика, то им, как выяснилось позже, отводилась другая роль. 3 ноября 1956 года наша военная делегация во главе с заместителем начальника Генерального штаба ВС СССР генералом армии М. С. Малининым прибыла в Будапешт. Переговоры проводились в парламенте. В конце их договорились, что окончательное решение будет принято на встрече в расположении наших войск, вечером… Когда все вопросы были решены (венгерская делегация ждала машин, чтобы ехать в Будапешт, и мы даже предложили им по бокалу вина), в комнате появилась группа сотрудников КГБ во главе с председателем комитета генералом армии И. А. Серовым. Члены венгерской делегации были арестованы.

Арест потряс меня не только своей неожиданностью (никто из нас не был о нем предупрежден), но и грубостью. До сих пор не могу понять, зачем он вообще понадобился. Ведь с членами делегации, по моему глубокому убеждению, можно было договориться. Трое военных были дружественно настроены к Советскому Союзу, двое принимали участие в нашем партизанском движении во время войны. И им не надо было объяснять, что могло означать для Будапешта вооруженное сопротивление превосходящим силам советских войск. Во всяком случае, венгерский офицер — начальник передвижной радиостанции Малетера, дежуривший в машине около здания, где шли «переговоры», понял это сразу и согласился передать «от имени министра» приказ не стрелять по советским войскам, начавшим якобы простую передислокацию. Главной целью этой военной хитрости была нейтрализация зенитных батарей ПВО, составлявших, по нашим данным, основу внешнего пояса обороны Будапешта… Зенитная артиллерия молчала, когда наши танки входили в город. Кроме одного орудия на позиции за селом Шорокшар. Его огнем был подбит танк и бронетранспортер, в котором, по иронии судьбы, находились люди Серова…

2 ноября 1956 года главнокомандующий Объединенными силами Варшавского договора Маршал Советского Союза И. С. Конев… поставил боевую задачу; «ликвидировать контрреволюционный мятеж в Будапеште». Для этого корпус усилился танками, артиллерией и воздушно-десантными войсками. Боевая операция проводилась по указанию нашего высшего партийного и государственного руководства во главе с Н. С. Хрущевым. Свое решение они приняли… по просьбе венгерских коммунистов, руководства Китая, Югославии и стран — участниц Варшавского договора.

Комсомольская правда. — 1990. — 5 декабря.

ЧЕХОСЛОВАКИЯ, 1968

Кризис в Чехословакии в 1968 году можно грубо разделить на три периода: январь — начало апреля, апрель — начало июля, июль — конец августа. В первом периоде Антонин Новотный подвергся устным нападкам со стороны Центрального Комитета, что привело 4 января к его «отставке» как первого секретаря. Позже, 22 марта, он получил «отставку» как президент. Через 2 дня после отставки Новотного, 6 декабря, Центральный Комитет в полном составе избрал Александра Дубчека. В течение последующих трех месяцев был ослаблен цензурный контроль, и народ мог более свободно говорить о проблемах жилья, обсуждать подробности о судебных процессах в 50-е годы, несправедливости цензуры прессы и т. д. Эдвард Голдстуэ-кер был избран председателем Союза писателей, выступавшего за неконформистский курс еще за год до этих событий. «Литературны новины», газета Союза писателей, стала выходить под новым названием «Литературны листы». 5 апреля 1968 года Центральный Комитет одобрил «Программу действий». Дубчек выступил со своей известной речью в защиту «социализма с человеческим лицом». Возникали новые политические клубы.

В течение следующего периода, с апреля по начало июля, возрастали требования к проведению популярных мер, и чешское правительство сделало больше уступок, чем оно, видимо, хотело. А в это время лидеры восточноевропейских стран, в частности Ульбрихт и Гомулка, выступали в своих газетах с резкой критикой реформ. 5 мая в Москве собрался Президиум ЦК КПСС. На нем присутствовали Дубчек, Черник, Смрковски и Биляк. 18 мая Косыгин приехал в Карловы Вары (Западная Чехословакия). 29 мая маршал Гречко отправился в Прагу для составления плана военных учений, намечавшихся на июнь.

Маршал Якубовский командовал маневрами, продолжавшимися с 20 по 30 июня. — Советские войска остались на чешской территории. В газете «Литературны листы» (Literarny listy) 27 июня был опубликован манифест под названием «Две тысячи слов», требовавший полной демократизации. Президиум Компартии Чехословакии вначале заклеймил его как «контрреволюционный», но позднее пересмотрел это положение. Ранее, t июня, Дубчек и его коллеги решили провести съезд Чехословацкой Коммунистической партии 9 сентября, а съезд Коммунистической партии Словакии — 26 августа.

В период третьей фазы, июль — август, отношения между Чехословакией и другими странами Восточной Европы постоянно ухудшались. С 29 июля по t августа в Чиерне над Тиссой были проведены переговоры между Президиумами Коммунистических партий Чехословакии и Советского Союза. В — августе Дубчек лично встретился с Вальтером Ульбрихтом, Яношем Кадаром, Иосифом Броз Тито и Николае Чаушеску. 3 августа было достигнуто кажущееся примирение на заседании стран Варшавского договора в Братиславе.

Но тем не менее 20 августа около tt часов вечера армии пяти стран Варшавского договора (Польши, Восточной Германии, Венгрии, Болгарии и СССР), численностью приблизительно от 200000 до 500000 человек вторглись в Чехословакию, захватив врасплох ее народ. Чешский Центральный Комитет выпустил листовку с обращением оказывать мирное сопротивление. Дубчека и других руководителей привезли в Москву и заставили подписать документ, отменяющий целые разделы программы реформ и позволяющий советским войскам оставаться в Чехословакии. Ведущие политические деятели были арестованы. Русские вели переговоры со Свободой, пытаясь всячески убедить его возглавить новый, просоветский режим, но потерпели неудачу. Дубчеку позволили временно остаться первым секретарем. 17 апреля 1969 года он был отстранен, и его место занял Густав Гусак.

«…Только с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозящей опасности контрреволюции»

Обращение секретаря ЦК КПЧ А. Индры, членов Президиума ЦК КПЧ Д. Кольдера, А. Капека, главного редактора «Руде право» О. Швветки, Первого секретаря ЦК КП Слова — кии В. Биляка к руководству КПСС и СССР

Уважаемый Леонид Ильич, с сознанием полной ответственности за наше решение, обращаемся к Вам со следующим нашим заявлением.

Наш по существу здоровый послеянварский демократический процесс, исправление ошибок и недостатков прошлого и общее политическое руководство обществом, постепенно вырывается из рук Центрального Комитета партии.

Печать, радио и телевидение, которые практически находятся в руках правых сил, настолько повлияли на общественное мнение, что в политической жизни страны сейчас без сопротивления общественности начинают принимать участие элементы, враждебные партии. Они развивают волну национализма и шовинизма, вызывают антикоммунистический и антисоветский психоз.

…Само существо социализма в нашей стране стоит под угрозой… Правые силы создали благоприятные условия для контрреволюционного переворота.

В такой тяжелой обстановке обращаемся к вам, советские коммунисты, руководящие представители КПСС и СССР, с просьбой оказать нам действенную поддержку и помощь всеми средствами, которые у вас имеются. Только с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозящей опасности контрреволюции… В связи со сложностью и опасностью развития обстановки в нашей стране просим вас о максимальном засекречении этого нашего заявления, по этой причине пишем его прямо лично для Вас на русском языке.

Известия. — 1992. — 18 июля.

«Самозваный акт насилия в международном масштабе»

22 августа делегация Национального собрания ЧССР вручила послу СССР для передачи Президиуму Верховного Совета СССР письмо Президиума Национального собрания, в котором говорилось:

«Национальное собрание Чехословацкой Социалистической Республики, законно избранное чехословацким народом в качестве наивысшего органа государственной власти суверенного государства и законно созванное президентом республики, выражает категорический протест правительствам и парламентам пяти государств Варшавского договора (СССР, ГДР, ПНР, ВНР, НРБ) и перед лицом всей мировой общественности заявляет;

1. Что ни один конституционный орган ЧССР не был уполномочен вести переговоры, не давал на это согласия и не приглашал оккупационные войска пяти государств Варшавского договора.

2. Поэтому оно считает оккупацию ЧССР самозваным актом насилия в международном масштабе, противоречащим принципам союзнических соглашений, которые ЧССР имеет с этими государствами.

3. Поэтому Национальное собрание выражает решительный протест правительствам и парламентам этих стран, — которые принимают участие в оккупации, и требует немедленного прекращения актов насилия по отношению к Чехословакии, ее населению, немедленного вывода войск и нормализации международных отношений…

Национальное собрание решительно обращается с этими своими немедленными требованиями к представителям оккупационных войск в ЧССР:

1. Немедленно приостановить все боевые действия, любое использование боевой техники, которые угрожают безопасности и жизни наших граждан.

2. Немедленно вывести все оккупационные войска из ЧССР; перед выводом из страны немедленно вывести их из районов, городов и населенных пунктов.

3. Оккупационным органам не вмешиваться в деятельность чехословацких органов, учреждений, организаций, заводов и т. д.

4. Немедленно создать условия для нормальной деятельности всех государственных и политических органов и их работников.

5. Немедленно освободить тт. Дубчека, Смрковского, Криегла, Черника, Шпачека, Ци-саржа и других, сообщить, кто дал приказ о взятии их под стражу, кто это осуществлял, кто вел допросы и т. п., сообщить также, какие меры к ним приняты советскими или представителями других государств, входящих в состав оккупационных войск».

Заявление ТАСС от 21 августа 1968 года

В ночь с 20 на 21 августа 1968 года войска пяти стран Варшавского договора — СССР, НРБ, ГДР, ВНР и ПНР — перешли чехословацкую границу. По этому поводу ТАСС сделал заявление.

ТАСС уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Чехословацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами. Это обращение вызвано угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю и установленной Конституцией государственности со стороны контрреволюционных сил, вступивших в сговор с враждебными социализму внешними силами…

Дальнейшее обострение обстановки в Чехословакии затрагивает жизненные интересы безопасности государств социалистического содружества. Угроза социалистическому строю Чехословакии представляет собой вместе с тем угрозу устоям европейского мира.

Советское правительство и правительства союзных стран — Народной Республики Болгарии, Венгерской Народной Республики, Германской Демократической Республики, Польской Народной Республики, исходя из принципов нерасторжимой дружбы и сотрудничества и в соответствии с существующими договорными обязательствами, решили пойти навстречу упомянутой просьбе об оказании братскому чехословацкому народу необходимой помощи…

Советские воинские подразделения вместе с воинскими подразделениями названных союзных стран 21 августа вступили на территорию Чехословакии. Они будут незамедлительно выведены из ЧССР, как только создавшаяся угроза завоеваниям социализма в Чехословакии, угроза безопасности стран социалистического содружества будет — устранена и законные власти сочтут, что в дальнейшем пребывании там этих воинских подразделений нет необходимости.

Предпринимаемые действия не направлены против какого-либо государства и ни в какой мере не — ущемляют государственных интересов. Они служат цели мира и продиктованы заботой о его укреплении.

Братские страны твердо и решительно противопоставляют любой угрозе свою нерушимую солидарность. Никому и никогда не будет позволено вырвать ни одного звена из содружества социалистических государств.

Правда. — 1968. — 21 августа.

Кого боялась Старая площадь

Из письма Н. Горбаневской

В момент оккупации Чехословакии в августе 1968 года высшее проявление народной совестливости обнаруживает мужественная семерка — К. Бабицкий, Л. Богораз, П. Литвинов, В. Файн-берг, В. Делоне, В.Дремлюга, Н. Горбаневская, вышедшие 25 августа в 12 часов дня. на Красную площадь. Семеро сели у Лобного места, развернув транспаранты: «Руки прочь от Чехословакии!», «Позор оккупантам!».

В архиве ЦК КПСС найдено малоизвестное у нас письмо Натальи Горбаневской, единственной оставшейся тогда на воле, адресованное редакциям европейских газет. Посольство СССР в Чехословакии спешно переправило текст письма в Москву.

«…Почти сразу же раздался свист, со всех сторон площади к нам побежали работники госбезопасности в гражданской одежде: ожидался приезд чехословацкой делегации в Кремль, поэтому они там дежурили. Бежали к нам с криками: «Все это жиды! Бейте антисоветские элементы!». Мы. сидели спокойно и не сопротивлялись. Они вырывали из наших рук транспаранты. Виктору Файнбергу разбили до крови лицо и выбили зубы. Павла Литвинова били по лицу тяжелой палкой. У меня из рук вырвали чехословацкий флаг и сломали его. Они кричали на нас: «Разойдитесь, подонки!», но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подъехали автомобили. В них загнали всех, кроме меня. У меня был трехмесячный сын, поэтому меня сразу не взяли, я сидела перед Лобным местом еще около десяти минут.

В машине меня били… Мы счастливы, я и мои друзья, что смогли принять участие в этой демонстрации, хотя бы на минуту смогли прервать поток разнузданной лжи и трусливого молчания, что мы смогли показать, что не все граждане нашего государства согласны с насилием, которое проводится от имени советского народа. Мы надеемся, что чехословацкий народ узнал об этом и узнает. А вера в то, что чехи и словаки при мыслях о советских людях не будут думать только об оккупантах, но и о нас. Эта вера придает нам отвагу и силу.»

Уголовное дело № 4107—56–68.

«О нарушении общественного порядка и клевете на советский государственный общественный строй»

Из записок адвоката Д. И. Каминской

Формулировка обвинения, предъявленного привлеченным к ответственности: «Расследованием по делу установлено: Павел Литвинов, будучи не согласен с политикой КПСС и Советского правительства по оказанию братской помощи чехословацкому народу в защите его социалистических завоеваний, одобренной всеми трудящимися Советского Союза, вступил в преступный сговор с другими обвиняемыми по настоящему делу (К. Бабицким, Л. Богораз, В. Файнбергом, В. Делоне, В. Дремлюгой, Н. Горбаневской) с целью организации группового протеста против временного вступления на территорию ЧССР войск пяти социалистических стран.

Ранее изготовив плакаты с текстами, содержащими заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, а именно: «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!», «Долой оккупантов!», «Свободу Дубчеку!», «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» (на чешском языке), 25 августа сего года в 12 часов дня явился к Лобному месту на Красную площадь, где совместно с (перечень фамилий остальных обвиняемых) принял активное участие в групповых действиях, грубо нарушивших общественный порядок и нормальную работу транспорта: развернул вышеуказанные плакаты и выкрикивал лозунги аналогичного с плакатами содержания, то есть совершил преступления, предусмотренные статьями 190-1 и 190-3 Уголовного кодекса РСФСР».

Из показаний в суде:

Константин Бабицкий: «Полагая, что ввод советских войск в Чехословакию наносит прежде всего вред престижу Советского Союза, я считал нужным донести это свое убеждение до сведения правительства и граждан. Для этого в 12 часов 25 августа я явился на Красную площадь… Я шел. на Красную площадь с полным сознанием того, что я делаю, и с пониманием возможных последствий».

Павел Литвинов: «21 августа советские войска перешли границу Чехословакии. Я считаю эти действия Советского правительства грубым нарушением норм международного права… мне очевиден ожидающий меня обвинительный приговор. Этот приговор я знал заранее, еще когда шел на Красную площадь. Тем не менее я вышел на площадь. Для меня не было вопроса — выйти или не выйти».

Знамя. — 1990. — № 8.

«Мы солидарны с народом Чехословакии, который хотел доказать, что социализм с человеческим лицом возможен»

Письмо-протест на ввод войск в Чехословакию и неправосудный приговор

21 августа прошлого года произошло трагическое событие: войска стран Варшавского пакта вторглись в дружескую Чехословакию. Эта акция имела цель пресечь демократический путь развития, на который встала эта страна. Весь мир с надеждой следил за послеянварским развитием Чехословакии. Казалось, что идея социализма, опороченная в сталинскую эпоху, будет теперь реабилитирована. Танки стран Варшавского договора уничтожили эту надежду. В эту печальную годовщину мы заявляем, что мы по-прежнему не согласны с этим решением, которое ставит под угрозу будущее социализма. Мы солидарны с народом Чехословакии, который хотел доказать, что социализм с человеческим лицом возможен.

Эти строки продиктованы болью за нашу родину, которую мы желаем видеть истинно великой, свободной и счастливой. И мы твердо убеждены в том, что не может быть свободен и счастлив народ, угнетающий другие народы.

П. Янкир, Л. Петровский, Г. Подъяпольский, Н. Горбаневская, М. Джамилев, Л. Терновский, П. Григоренко, И. Габай, В. Красин, С. Ковалев, А. Левитин-Краснов, Т. Баева, Ю. Вишневская, Н. Емелькина, Л. Плющ, И. Якир, А. Якобсон.

Депутатам Верховного Совета Союза СССР Депутатам Верховного Совета РСФСР копии: редакциям газет «Известия» и «Советская Россия»

11 октября 1968 года Московский городской суд вынес обвинительный приговор Константину Бабицкому, Ларисе Богораз, Вадиму Делоне, Владимиру Дремлюге, Павлу Литвинову.

Эти пять человек — участники демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года против ввода войск в Чехословакию. Их участие в мирной демонстрации, попытка выразить свой протест этим конституционным путем квалифицированы как «грубое нарушение общественного порядка».

Их лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Долой оккупантов!». «Свободу Дубчеку!», — квалифицированы как «заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй».

Мы считаем, что участникам демонстрации вынесен заведомо неправосудный приговор: этот приговор явился расплатой за открытое и гласное выражение ими своих убеждений. Мы считаем, что не было никаких законных оснований для возбуждения уголовного дела.

Граждане депутаты Верховного Совета! Мы не говорим о вопиющих процессуальных нарушениях, допущенных судом и следствием. Речь идет о более важном. Нарушены гражданские свободы, гарантированные Советской Конституцией: свобода слова, свобода демонстраций. Ваш долг — защитить эти свободы. Поэтому мы обращаемся к вам и просим вас вмешаться и настоять на отмене приговора и прекращении уголовного дела ввиду отсутствия состава преступления.

Под письмом стояло 95 подписей. Здесь были подписи заслуженного артиста РСФСР И. Кваши, писателя и публициста А. Костерина, бывшего генерал-майора П. Григоренко, профессора консерватории М. Юдиной, известного барда Ю. Кима, математика Т. Великановой, кандидата физико-математических наук А. Есенина-Вольпина, педагога поэта И. Габая, рабочего Джамилева, редактора В. Милашевича, врача Примака, историка Б. Сушко и др.

Родина. — 1990. — № 4.

АФГАНИСТАН, 1979

Кризис в Афганистане возник из антагонизма между Мохаммадом Даудом и афганскими коммунистами. Правительство Дауда подписало ряд экономических соглашений с Москвой. В течение периода 1974–1978 годов советская помощь достигла 400 млн. долларов в год. В обмен на помощь Дауд позволил нескольким коммунистам занять места в его кабинете. Когда его союз с ними был изобличен, он отправил их в отставку. Это привело к свержению Дауда 27 апреля 1978 года, когда воздушные и наземные части, контролируемые Пархамом («Знамя») и Халком («Массы»), фракции НДПА (Народной Демократической партии Афганистана) двинулись на Кабул. Президентский дворец был взят штурмом, а Дауд и члены его семьи убиты.

Халк и более промосковские фракции Пархам сформировали коалиционное марксистское правительство, премьер-министром и главой государства был назначен Hoop Мохаммад Тараки, лидер Халк. Хафизулла Амин (Халк) и Бабрак Кармаль (Пархам) стали заместителями премьер-министра. В течение следующих восемнадцати месяцев эти три лидера замышляли убийства друг друга. Летом 1978 года Тараки и Амину удалось послать Кармаля в Чехословакию в качестве посла Афганистана. Затем они стали проводить политику, включая жесткую экономическую уравниловку, обложение племен налогами, введение атеизма вместо официального ислама.

Афганские повстанцы начали яростно сопротивляться. 15 февраля они похитили американского посла Адольфа Дибса, который позднее был убит, когда афганские правительственные силы штурмовали укрытие захватчиков. В марте повстанцы захватили Херат, убив сотни афганских марксистов и около двадцати советских советников. Советский Союз увеличил число своих советников в Афганистане до 2000 — к июню. В начале июля отборное боевое подразделение в составе 400 человек из советской дивизии в Фергане, 105 военно-воздушной дивизии было расположено на военно-воздушной базе Баграм, ключевом военном центре в районе Кабула. Выступления повстанцев продолжались, вызывая дальнейшее увеличение числа советских советников в. стране. В середине августа генерал Иван Павловский возглавил военную делегацию, состоящую из пятидесяти офицеров, которая находилась в Афганистане два месяца.

10 сентября, вернувшись после конференции неприсоединившихся стран в Гаване, Тараки встретился с Брежневым в Кремле, где, по общему мнению, они обсуждали возможность устранения Амина. Впоследствии заговор провалился, так как Амин узнал о нем и сбежал. Его последователи захватили Тараки и затем убили его 9 октября. Месяцем раньше, 16 сентября, Амин провозгласил себя президентом и усилил контроль над Кабулом и его пригородами. Действия повстанцев активизировались. Тысячи афганских солдат и офицеров дезертировали из афганской армии НДПА и присоединялись к сопротивлению. На советников из СССР беспорядочно нападали из засад.

Советские силы предприняли последнее усилие взаимодействовать с военными силами Амина в начале ноября, когда началась совместная афгано-советская операция в долине Пактиа, к югу от Кабула, против самого большого скопления мятежников. Согласно официальным источникам США, советское руководство 24 декабря последний раз пыталось убедить Амина принять советские вооруженные силы и начать проводить более мягкую внутреннюю политику, но на встрече с новым послом СССР Фикриатом Табаевым он отказался. Чувствуя опасность, Амин (со своей лучшей охраной и восемью танками) покинул дворец Ари и поселился во дворце Даруламан, в семи милях к юго-западу от центра Кабула.

С 11 по 15 декабря 1979 года советские транспортные самолеты собрались в Подмосковье, а также рядом с афганской границей. С 24 по 27 декабря происходила огромная переброска войск, оборудования и ресурсов в Кабул, в которой было использовано более 300 самолетов. Наконец 27 декабря с помощью воздушного моста из примерно 200 полетов АН-12, АН-22 и ИЛ-76 доставили 6000 советских воинов как в Кабульский международный аэропорт, так и на советскую военную базу в Баграме. Эти войска возглавили атаку на дворец Даруламан и радиостанцию.

27 декабря 1979 года правитель Афганистана Хафиззула Амин пригласил к себе гостей. На обед вместе с женами съехались члены Политбюро и министры. Формальным поводом послужило возвращение из Москвы секретаря ЦК НДПА Панджшери. Но имелась и еще одна существенная причина, по которой Амин пригласил к себе гостей. Недавно он переехал в специально отремонтированный. для главы партии и государства роскошный дворец, расположенный на холме в конце проспекта Дар-уль-амана. Раньше здесь размещался штаб кабульского гарнизона, теперь же этот величественный замок стал принадлежать генеральному секретарю ЦК НДПА, председателю Революционного совета, вождю всех афганских трудящихся. Амину не терпелось показать гостям роскошные покои.

Обед проходил в легкой, непринужденной обстановке, тон задавал радушный хозяин. Когда Панджшери, сославшись на предписание врачей, отказался от супа, Амин пошутил: «Наверное, в Москве тебя избаловали кремлевской кухней». Панджшери принял шутку и еще раз повторил для всех то, что уже рассказывал Амину: советское руководство удовлетворено изложенной им версией смерти Тараки и смены руководства страной. Его визит еще больше укрепил отношения с Москвой, там подтвердили, что СССР окажет Афганистану широкую военную помощь.

Амин торжествующе обвел глазами присутствующих: «Советские дивизии уже на пути сюда. Я вам всегда говорил, что великий сосед не оставит нас в беде. Все идет прекрасно. Я постоянно связываюсь по телефону с товарищем Громыко, и мы сообща обсуждаем вопрос: как лучше сформулировать для мира информацию об оказании нам советской военной помощи».

После вторых блюд гости перешли в соседний зал, где был накрыт чайный стол. И тут случилось необъяснимое. Почти одновременно все почувствовали себя худо: их одолевала чудовищная сонливость. Люди падали в кресла и буквально отключались. Напуганная прислуга бросилась вызывать докторов — из советского посольства и центрального военного госпиталя.

Странная болезнь в одночасье поразила всех, кроме Панджшери. Амин не был исключением. Когда приехавшие из советского посольства врачи промыли ему желудок и привели его в чувство, он, едва открыв глаза, удивленно спросил: «Почему это случилось в моем доме? Кто это сделал?».

Амин еще не знал, что главное ждет его впереди. Почти все гости, пришедщие в себя, разъехались. В 19 часов 30 минут — стало уже темно — несколько страшных взрывов потрясли здание. На дворец обрушился такой шквал огня, что нечего было и думать о каких-то отдельных террористах. Но что это? Бунт? Измена?

Амин оторвал от подушки тяжелую голову: «Дайте мне автомат». «В кого ты хочешь стрелять? — спросила его жена. — В советских?».

Осколки гранаты настигли Амина за стойкой бара, который он с гордостью показывал своим гостям. Через несколько минут к уже бездыханному телу подошел вооруженный человек в военной форме, но без знаков различия, перевернул Амина на спину, достал из своего кармана фотографию. Убедившись в том, что не ошибся, человек без знаков различия выстрелил в упор…

Амин был убит, так как он отказался сдаться. Советские советники и военные разоружили подразделения афганской армии. Бабрак Кармаль прилетел из Чехословакии через три дня после переворота. 28 декабря ТАСС цитировал по радио Кабула, что якобы афганское правительство обратилось к советскому руководству за помощью.

«Решение ввести войска в Афганистан созрело где-то в конце ноября 1979 года. У его истоков стояли Брежнев, Суслов, Андропов, Устинов, Громыко. Но формальное решение было принято 12 декабря. Свои подписи «за» поставили Брежнев, Андропов, Устинов, Черненко, Суслов, Гришин, Кириленко, Пельше, Громыко, Тихонов, Пономарев, Щербицкий. Даты некоторых подписей стоят разные: 25, 26 декабря, хотя Политбюро состоялось 12 числа…

Войска пересекли границу 27 декабря, вызвав шок во всем мире… А накануне «батальон» (спе-цотряд ГРУ ГШ, направленный «охранять Амина») штурмом взял дворец афганского лидера. Я через несколько дней после захвата дворца побывал в этом здании, возвышающемся на высоком холме на окраине Кабула. Выбитые окна, прошитые снарядами стены, множество гильз под ногами, задымленные своды.

Амин, вся его семья, все, кто был во дворце — охрана, приближенные, слуги, — были убиты. Сам Амин, славший шифровку за шифровкой в Москву и умолявший верить только ему, метался во время штурма по дворцу, пытаясь связаться с советским посольством. Однако был убит у бара, полуголый, в одних трусах. На дорогом паркете, словно. намазанное бурой краской, виднелось большое пятно засохшей и затоптанной ногами солдат крови неудачливого диктатора, не угодившего своим хозяевам в Москве.

Штурм был коротким и яростным. Все было сделано с точки зрения военно-технической в высшей степени профессионально. Появились новые герои, раздавались боевые ордена. Мы стали прямыми участниками чужой гражданской войны, в которой к 15 февраля 1989 года погибли 13826 человек и 49985 ранены».

Д. Волкогонов. Семь вождей. — М.: Новости, 1995.

Из открытого письма А. Д. Сахарова Президиуму Верховного Совета СССР, Председателю Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежневу

Копии этого письма я адресую генеральному секретарю ООН и главам государств — постоянных членов Совета безопасности.

1980 г.

Я обращаюсь к Вам по вопросу чрезвычайной важности — об Афганистане. Как гражданин СССР и в силу своего положения в мире я чувствую ответственность за происходящие тактические события. Я отдаю себе отчет в том, что Ваша точка зрения уже сложилась на основании имеющейся у Вас информации (которая должна быть несравненно более широкой, чем у меня) и в соответствии с Вашим положением. И тем не менее вопрос настолько серьезен, что я прошу Вас внимательно отнестись к этому письму и выраженному в нем мнению.

Военные действия в Афганистане продолжаются уже семь месяцев. Погибли и искалечены тысячи советских людей и десятки тысяч афганцев — не только партизан, но главным образом мирных жителей — стариков, женщин, детей, крестьян и горожан. Более миллиона афганцев стали беженцами. Особенно зловещи сообщения о бомбежках деревень, оказывающих помощь партизанам, о минировании горных дорог, что создает угрозу голода для целых районов…

Также не подлежит сомнению, что афганские события кардинально изменили политическое положение в мире. Они поставили под удар разрядку, прямую угрозу миру не только в этом районе, но и везде. Они затруднили (а может, сделали вообще невозможной) ратификацию договора ОСВ-2, жизненно важного для всего мира, в особенности как предпосылки дальнейших этапов процесса разоружения. Советские действия способствовали (и не могли не способствовать!) увеличению военных бюджетов и принятию новых военно-технических программ во всех крупнейших странах, что будет сказываться еще долгие годы, усиливая опасность гонки вооружений. На Генеральной ассамблее ООН советские действия в Афганистане осудили 104 государства, в том числе многие, ранее безоговорочно поддерживавшие любые действия СССР.

Внутри СССР. усиливается разорительная сверхмилитаризация страны (особенно губительная в условиях экономических трудностей), не осуществляются жизненно важные реформы в хозяйственно-экономических и социальных областях, усиливается опасная роль репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля.

Я не буду в этом письме анализировать причины ввода советских войск в Афганистан — вызван ли. он законными оборонительными интересами или это часть каких-то других планов, было ли это проявлением бескорыстной помощи земельной реформе и другим социальным преобразованиям или это вмешательство во внутренние дела суверенной страны. Быть может, доля истины есть в каждом из этих предположений… По моему убеждению, необходимо политическое урегулирование, включающее следующие действия;

1. СССР и партизаны прекращают военные действия — заключается перемирие.

2. СССР заявляет, что готов полностью вывести свои войска по мере замены их войсками из ООН. Это будет важнейшим действием ООН, соответствующим ее целям, провозглашенным при ее создании, и резолюции 104 ее членов.

3. Нейтралитет, мир и независимость Афганистана гарантируется Советом безопасности ООН в лице ее постоянных членов, а также, возможно, соседних с Афганистаном стран.

4. Страны — члены ООН, в том числе СССР, предоставляют политическое убежище всем гражданам Афганистана, желающим покинуть страну. Свобода выезда всем желающим — одно из условий урегулирования.

5. Афганистану предоставляется экономическая помощь на международной основе, исключающей его зависимость от какой-либо страны; СССР принимает на себя определенную долю этой помощи.

6. Правительство Бабрака Кармаля до проведения выборов передает свои полномочия Временному совету, сформированному на нейтральной основе с участием представителей правительства Кармаля.

7. Проводятся выборы под международным контролем; члены правительства Кармаля и партизаны принимают участие в них на общих основаниях…

Я также считаю необходимым обратиться к Вам по другому наболевшему для страны вопросу. В СССР за без малого 63 года никогда не было политической амнистии. Освободите узников совести, осужденных и арестованных за убеждения и ненасильственные действия… Такой гуманный акт властей СССР способствовал бы авторитету страны, оздоровил бы внутреннюю обстановку, способствовал бы международному доверию и вернул бы счастье во многие обездоленные семьи…

А. Д. Сахаров. Горький.

А. Д. Сахаров. Тревога и надежда. — М. — 1990.

Из архива национальной безопасности США Авторская копия № 19 Библиотека Картера

Послано 28.12(79), получено 29.01(79). Секретно (Подпись) 3. Бжезинский

Послание Брежневу об Афганистане

Уважаемый Президент Брежнев!

Хочу быть уверенным, что Вы полностью взвесили все последствия советских действий в Афганистане, которые рассматриваются нами как явная угроза миру. Вы должны понять, что эти действия по сути могут стать поворотным пунктом в наших долгосрочных отношениях. Предпринятые без предварительного обсуждения с нами, они, на наш взгляд, являются очевидным нарушением Основных принципов отношений, которые вы подписали в 1972 г.

Мое правительство никоим образом не может принять переданного послу Уотсону 27 декабря разъяснения советского правительства о том, что советские Вооруженные Силы были посланы в Афганистан по просьбе руководства этой страны. Реальные факты ясно показывают, что эти самые советские войска были использованы для того, чтобы свергнуть уже существовавшее правительство Афганистана и навязать новое, жестоко казнившее бывшего Президента и, судя по сообщениям, его семью.

Широкомасштабное продвижение (иностранных) военных частей в суверенную страну всегда являлось законным основанием для озабоченности со стороны международного сообщества. Когда же такие вооруженные силы посылаются сверхдержавой и при этом используются для устранения существующего правительства и навязывания нового, это не может не иметь неблагоприятных последствий как для региона, так и для мира в целом. Мы обращаем самое серьезное внимание на то, что со времени вторжения в Венгрию и Чехословакию это первый случай, когда Советский Союз предпринял прямую военную акцию против другой страны. В данном случае советская военная интервенция в Афганистане — до того непри-соединившейся стране, — безусловно, представляет собой новый, деструктивный и опасный, этап в использовании вами военной силы, что вызывает глубокую тревогу относительно общего направления советской политики.

Мы давали друг другу слово не обострять ситуации, чреватые конфликтами, и консультироваться в случае возникновения той или иной угрозы миру. Если эти взаимные обязательства имеют хоть какой-то смысл, то они, безусловно, должны включать в себя отказ сверхдержав ввязываться в боевые действия, кроме как в случае крайней необходимости и единственно в целях законной самообороны. Ввиду глобального характера нащих интересов, нам следует осознавать, что любые действия, где-либо предпринятые, подобно цепной реакции повлекут за собой последствия и в других, внешне не связанных с этим событием регионах мира.

Ни одна сверхдержава не может присвоить себе право смещать или свергать вооруженным путем законно установленное правительство в другой стране. Такой прецедент опасен, он попирает все принятые нормы международного поведения. Если Вы не откажетесь от Вашего нынешнего образа действий, это неизбежно поставит под угрозу американо-советские отношения во всем мире. Я настоятельно призываю Вас предпринять быстрые и конструктивные действия по выводу ваших войск и прекратить вмешательство во внутренние дела Афганистана. Многолетние условия по формированию более стабильных и продуктивных отношений между нашими двумя странами вполне могут оказаться подорванными, если ситуация не найдет быстрого разрешения. При соответствующих действиях Вашего правительства пока еще не поздно избежать долгосрочного ухудшения американо-советских отношений.

Ответное послание Брежнева Картеру

Авторская копия № 20А

Библиотека Картера

Совершенно секретно

Уважаемый господин Президент!

В ответ на Ваше послание от 29 декабря считаю необходимым сообщить следующее.

Никак нельзя согласиться с Вашей оценкой того, что сейчас происходит в Демократической Республике Афганистан. Через Вашего посла в Москве мы в доверительном порядке уже дали американской стороне и лично Вам основывающиеся на фактах разъяснения действительно происходящего там, а также причин, побудивших нас положительно откликнуться на просьбу правительства Афганистана о вводе ограничительных советских контингентов.

Странно выглядит предпринятая в Вашем послании попытка поставить под сомнение сам факт просьбы правительства Афганистана о посылке наших войск в эту страну. Вынужден заметить, что отнюдь не чье-то восприятие или невосприятие этого факта, согласие или несогласие с ним определяет действительное положение дел. А оно состоит в следующем.

Правительство Афганистана на протяжении почти двух лет неоднократно обращалось к нам с такой просьбой. Кстати сказать, одна из таких просьб была направлена нам 26 декабря с. г. Это знаем мы, об этом в равной степени знает афганская сторона, которая направляла нам такие просьбы. Хочу еще раз подчеркнуть, что направление ограниченных советских контингентов в Афганистан служит одной цели — оказанию помощи и содействия в отражении актов внешней агрессии, которые имеют место длительное время и сейчас приняли еще более широкие масштабы.

Совершенно неприемлемым и не неотвечающим действительности является и содержащееся в Вашем письме утверждение, будто Советский Союз что-то предпринял для свержения правительства Афганистана. Должен со всей определенностью подчеркнуть, что изменения в афганском руководстве произведены самими афганцами, и только ими. Спросите об этом у афганского правительства.

Не соответствует действительности и то, что говорится в Вашем послании насчет судьбы семей бывших афганских руководящих деятелей. Имеющиеся в нашем распоряжении данные опровергают сведения, которые Вы получили.

Должен далее ясно заявить Вам, что советские воинские контингенты не предпринимали никаких военных действий против афганской стороны, и мы, разумеется, не намерены предпринимать их.

Вы делаете нам упрек в своем послании, что мы не консультировались с правительством США по афганским делам, прежде чем вводить наши воинские контингенты в Афганистан. А позволительно спросить Вас — Вы с нами консультировались, прежде чем начать массовую концентрацию военно-морских сил в водах, прилегающих к Ирану, и в районе Персидского залива, да и во многих других случаях, о которых Вам следовало бы, как минимум, поставить нас в известность?

В связи с содержанием и духом Вашего послания — считаю необходимым еще раз объяснить, что просьба правительства Афганистана и удовлетворение этой просьбы Советским Союзом — это исключительно дело СССР и Афганистана, которые сами по своему согласию регулируют свои взаимоотношения и, разумеется, не могут допустить какого-либо вмешательства извне в эти взаимоотношения. Им, как и любому государству — члену ООН, принадлежит право не только на индивидуальную, но и коллективную самооборону, что и предусматривается статьей 51 Устава ООН, которую СССР и США сами формулировали. И это было одобрено всеми государствами ООН.

Разумеется, нет никаких оснований для Вашего утверждения о том, будто наши действия в Афганистане представляют угрозу миру.

В свете всего этого бросается в глаза неумеренность тона некоторых формулировок Вашего послания. К чему это? Не лучше ли было бы поспокойнее оценить обстановку, имея в виду высшие интересы мира и не в последнюю очередь взаимоотношения наших двух держав.

Что касается Вашего «совета», мы уже сообщали Вам, и тут я повторяю снова, что, как только отпадут причины, вызвавшие просьбу Афганистана к Советскому Союзу, мы намерены полностью вывести советские воинские контингенты с территории Афганистана.

А вот наш Вам совет: американская сторона могла бы внести свой вклад в прекращение вооруженных вторжений извне на территорию Афганистана.

Я не считаю, что работа по созданию более стабильных и продуктивных отношений между СССР и США может оказаться напрасной, если, конечно, этого не хочет сама американская сторона. Мы этого не хотим. Думаю, что это было бы не на пользу и самим Соединенным Штатам Америки. По нашему убеждению, то, как складываются отношения между СССР и США, — это дело взаимное. Мы считаем, что они не должны подвергаться колебаниям под воздействием каких-то привходящих факторов или событий.

Несмотря на расхождение в ряде вопросов мировой и европейской политики, в чем мы все отдаем себе ясный отчет, Советский Союз — сторонник того, чтобы вести дела в духе тех договоренностей и документов, которые были приняты нашими странами в интересах мира, равноправного сотрудничества и международной безопасности.

29 декабря 1979 г. Л. Брежнев

Документы представляют собой обмен посланиями по «горячей линии» между Дж. Картером и Председателем Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежневым: послание Картера Брежневу от 29 декабря 1979 г.; Брежнева — Картеру (по-русски) от 29 декабря 1979 г. На тексте английского перевода собственноручные комментарии Картера.

«Обмен спецпосланиями между Картером и Брежневым по «горячей линии» — специальному каналу связи, установленному для экстренного обмена мнениями после Карибского кризиса 1962 года — драматически иллюстрирует, какой значительный ущерб нанесла советская интервенция, и в особенности физическое устранение Амина, личным отношениям двух лидеров, окончательно похоронив теплившееся еще ощущение разрядки в советско-американских отношениях. Картеровское послание сурово осуждает советскую акцию как «явную угрозу миру», как «новый, деструктивный и опасный, этап в использовании Вами военной силы, что вызывает глубокую тревогу относительно общего направления советской политики». Впрочем, завершается оно на сдержанной ноте: вывод советских войск, отмечается в послании, позволит «пока еще не поздно, избежать долгосрочного ухудшения американо-советских отношений».

Однако лишенный даже намека на извинение ответ Брежнева вызвал у Картера лишь новый приступ гнева, о чем свидетельствует едкий, подчас желчный тон его собственноручных пометок. В брежневском утверждении, будто «ограниченные советские контингенты» были направлены единственно для того, чтобы оказать помощь и содействие «в отражении актов внешней агрессии», Картер подчеркнул последние четыре слова и написал: «От кого?». Президент нашел, мягко говоря, неубедительной предложенную Брежневым трактовку событий, в особенности отрицание последним американского утверждения, «будто Советский Союз что-то предпринял для свержения правительства Афганистана». Вступая в полемику, Картер на той же странице пишет, что Москва «привезла с вторгшейся армией нового марионеточного лидера». Напротив брежневского утверждения о том, что смена правительства в Афганистане «произведены самими афганцами… Спросите об этом у афганского правительства». Картер помечает: «Они мертвы или (являются) марионетками СССР». Столь же «впечатляющим» показался американскому президенту довод Брежнева, что США не имеют никаких оснований упрекать Москву за отсутствие консультаций с Вашингтоном перед отправкой частей в Афганистан, так как США не удосужились известить Москву о концентрации своих ВМС в Персидском заливе. «Мы не посылали интервенционистских сил», — замечает на это Картер. Отметив единственный намек на гибкость советской позиции (Брежнев заявлял, что Москва намерена вывести свои войска, «как только отпадут причины, вызвавшие просьбу Афганистана к Советскому Союзу»), американский лидер не мог оставить без комментария содержащийся в послании «совет». американской стороне «внести вклад в прекращение вооруженных вторжений извне на территорию Афганистана». «Единственное вторжение — со стороны СССР», — замечает в этой связи Картер. Спустя два дня, 31 декабря 1979 года, Картер в интервью американскому тележурналисту заявил, что его «представление о русских в последнюю неделю изменилось более кардинально, чем за предыдущие два с половиной года», и особенно отметил, что Брежнев «неточно излагает факты», утверждая, что афганское правительство “ходатайствовало” о военном вмешательстве.»

(Джим Хершберг, директор Международного исторического проекта «холодная война»).

«…Это решение заслуживает морального и политического осуждения»

О политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан в декабре 1979 года

Постановление Съезда народных депутатов СССР

24 декабря 1989 г.

1. Съезд народных депутатов СССР поддерживает политическую оценку, данную Комитетом Верховного Совета СССР по международным делам решению о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году, и считает, что это решение заслуживает морального и политического осуждения.

2. Съезд поручает Конституционной комиссии при подготовке проекта новой Конституции СССР учесть предложение о конкретизации основных принципов принятия решений об использовании контингентов Вооруженных Сил СССР, предусмотренных пунктами 13 и 14 статьи 11З и пунктом 13 статьи 119 действующей Конституции СССР, в связи с разработкой Положения о Совете обороны СССР.

3. Верховному Совету СССР рассмотреть вопрос о создании Комиссии по делам бывших военнослужащих контингента советских войск в Афганистане.

4. Поручить Совету Министров СССР разработать государственную программу, направленную на решение вопросов, связанных с устройством жизни и быта бывших военнослужащих и других лиц, входивших в состав контингента советских войск в Афганистане, а также семей погибших воинов.

Справочник партийного работника. М. 1993. — Вып. 30. — С. 409.

ВОЙНА В КОРЕЕ 1950–1953 ГОДОВ

С 1910 по 1945 год Корея была на положении японской колонии. Ее освобождение произошло в конце второй мировой войны в ходе согласованных боевых операций против японских войск, проведенных советским и американским командованием соответственно к северу и югу от временной разграничительной линии в районе 38-й параллели. «Холодная война», противостояние США и СССР сорвали договоренности союзников о восстановлении независимости и территориальной целостности Кореи. Разграничительная линия превратилась в 1948 году в границу между отдельными государствами — Корейской Республикой на юге и КНДР на севере Корейского полуострова.

Военный конфликт в Корее 1950–1953 годов назревал неотвратимо. Обе корейские стороны и их главные союзники — Советский Союз и Соединенные Штаты Америки — к нему готовились.

После вывода частей Советской Армии из КНДР (октябрь 1948 года) практически все вооружение и боевая техника были оставлены создаваемой Корейской Народной Армии, в которой находились сотни советских военных инструкторов. Советский Союз предоставил КНДР значительную военно-техническую помощь. 3 мая 1950 года Ким Ир Сен направил письмо на имя Сталина, в котором содержалась просьба срочно усилить техническое оснащение КНА. Советский посол в КНДР Т. Ф. Штыков поддержал эту просьбу Ким Ир Сена. Вооружение и боевая техника были необходимы северокорейскому лидеру, чтобы создать механизированную бригаду из двух танковых полков (по 33 машины в каждом), а также артполк из 24 орудий, авиадивизию (из 86 самолетов) и т. д.

Активную подготовку к возможному конфликту в Корее осуществляла администрация Ли Сын Мана и Соединенные Штаты. Вашингтон укреплял созданный им режим на юге полуострова. В 1948 году США и РК подписали соглашение о создании южнокорейской армии. В 1950 году было принято соглашение о взаимной помощи и обороне. К 1950 году в РК при содействии США создана 3(Ю-тысячная армия, в которой находилось около тысячи американских военных советников и инструкторов, а также 1500 солдат и офицеров армии США. Сеул получил от Вашингтона более 500 млн. долларов военно-технической помощи.

В Москве рассматривали присутствие американских войск в Южной Корее в.1945–1949 годах как «сдерживающий фактор». Как свидетельствует переписка между послом Т. Ф. Штыковым и министром иностранных дел А. Я. Вышинским, после вывода войск США из РК более ЗО тысяч южнокорейских войск было сосредоточено вдоль 38-й параллели. По разведданным, Сеул планировал развернуть активные боевые действия против северокорейских сил в июне 1949 года. По мнению советского посла, «вывод американских войск развязывает южнокорейцам руки для немедленного объединения Кореи военным путем».

Сведения о готовящемся южнокорейском нападении на Северную Корею подтверждались также и из независимых источников, сообщавших, что «весьма авторитетные деятели южнокорейского правительства настаивают на военном вторжении на Север».

Советское руководство на первых этапах (до 30 января 1950 года) не поддерживало идею вооруженного вторжения КНДР в Южную Корею, считая, что КНА не обладает подавляющим превосходством над южнокорейскими войсками, а в численном отношении даже уступает ей.

Не найдя понимания своим планам в Москве, Ким Ир Сен решил прозондировать отношение к ним в Китае. 14 мая 1949 года он информировал советского посла о состоявшемся в апреле визите в Пекин члена ЦК ТПК, начальника Политуправления КНА Ким Ира. В частности, он сообщил, что с китайскими руководителями достигнута договоренность о передаче КНДР двух дивизий, сформированных в Китае из проживающих там корейцев.

Мао Цзэдун и Ким Ир Сен детально обсудили также обстановку в Корее, причем китайский руководитель подчеркнул, что Ким Ир Сен должен быть в любой момент готовым к вспышке боевых действий, которые способны оказаться молниеносными Или затяжными. По мнению Мао, в случае затяжного характера боевых действий японцы могли бы ввязаться в них на стороне Юга, однако бояться этого не следует, ибо рядом с КНДР находятся Советский Союз и Китай, причем последний в случае необходимости мог бы послать в Корею свои войска.

В августе 1949 года посол Штыков представил Сталину свои соображения о невозможности наступления северокорейской армии на Юг. Причины этого виделись советскому послу следующими:

1. На Севере и Юге полуострова существуют два корейских государства. Республика Корея признана США и другими странами. В случае начала боевых действий со стороны северян американцы могут вмешаться, не только поставляя Югу оружие и боеприпасы, но и направив ему в поддержку японские войска.

2. Вторжение на Юг может быть использовано американцами для развертывания враждебной кампании против СССР.

3. В политическом отношении наступление на Юг могло быть поддержано большинством населения обоих корейских государств, однако в чисто военном плане КНА еще не обладала необходимым подавляющим превосходством над южнокорейскими вооруженными силами.

4. Южная Корея уже создала достаточно мощные армию и полицию.

Выступив против полномасштабного вторжения на Юг, Штыков одновременно высказался в пользу предложения Ким Ир Сена о создании «освобожденного района» в провинции Кенгидо. Он также отметил безусловную военную целесообразность захвата КНА полуострова Онджин, указав одновременно на то, что бои в данном районе могут принять затяжной характер.

3 сентября 1949 года Ким Ир Сен направил своего личного секретаря Мун Ира для беседы с временным поверенным в делах СССР в КНДР Тункиным. Мун Ир поинтересовался отношением советской стороны к возможности захвата полуострова Онджин. Он также отметил, что, по мнению Ким Ир Сена, в случае если позволит международная обстановка, развивая наступление на Онджин, можно было бы захватить Южную Корею за две недели, максимум — за два месяца.

Телеграмма Тункина о беседе с Мун Иром вызвала самое пристальное внимание советского руководства. 11 сентября в Пхеньян была отправлена шифротелеграмма, в которой Тункину предписывалось, «как можно скорее» встретиться с Ким Ир Сеном и дополнительно выяснить его позицию по ряду ключевых вопросов, к которым были отнесены следующие:

1. Оценка Ким Ир Сеном боеспособности южнокорейской армии.

2. Положение о партизанском движении на Юге, степень реального содействия, которое может быть оказано северокорейцам со стороны партизан.

3. Возможное отношение народных масс Юга к тому, что северяне первыми начнут боевые действия, пределы реальной поддержки вторжения со стороны населения РК.

4. Масштабы американского военного присутствия на Юге Кореи, возможная реакция американцев на вторжение Севера.

5. Оценка Ким Ир Сена возможностей собственных вооруженных сил.

6. Анализ реальной ситуации и осуществимость предложений корейцев со стороны советского представителя.

В соответствии с инструкциями из Москвы Тункин дважды — 12 и 13 сентября 1949 года — встречался с Ким Ир Сеном и министром иностранных дел КНДР Пак Хен Еном для получения ответов на поставленные вопросы. Информация, сообщенная северокорейскими руководителями, а также ее анализ советским представителем очень многое проясняют в позициях сторон в этот ответственный момент.

Говоря о боеспособности южнокорейской армии, Ким Ир Сен оценил ее как «слабую», что доказал, по его словам, и опыт стычек в районах, прилегающих к 38-й параллели.

Отвечая на вопрос о состоянии партизанского движения, Ким Ир Сен сообщил, что, по его данным, на Юге находится от 1500 до 2000 партизан и что в последнее время партизанское движение несколько расширилось.

Иного мнения придерживался в беседе с Тун-киным Пак Хен Ен, указавший на то, что помощь со стороны партизан очень много будет значить для армии КНДР и что партизаны окажут северокорейскому вторжению содействие диверсиями на коммуникациях противника.

Продолжая беседу с Тункиным, Ким Ир Сен остановился на вопросе о роли «американского фактора». в случае конфликта между Севером и Югом. По его оценкам, в то время в РК находилось около 900 американских советников и инструкторов и примерно 1500 солдат и офицеров, охранявших различные объекты.

По мнению Ким Ир Сена и Пак Хен Ена, в случае начала гражданской войны на полуострове возможными были бы следующие варианты американского участия в ней: присылка на помощь южанам гоминьдановцев и японцев, поддержка армии РК с моря и с воздуха собственными средствами США, непосредственное участие американских инструкторов в боевых действиях. Корейский руководитель допускал возможность перерастания этой операции в полномасштабную войну, однако выражал надежду на то, что этого не произойдет, поскольку южные корейцы не осмелятся атаковать на других участках 38-й параллели.

Собственные соображения Тункина, приложенные к записи беседы с Ким Ир Сеном, значительно расходятся с мнением корейского лидера и советского посла.

Прежде всего Тункин подчеркивал, что реализация предложенного Ким Ир Сеном плана действий вероятнее всего приведет к развязыванию гражданской войны между Севером и Югом, ибо «сторонников гражданской войны немало в руководящих кругах как Северной, так и Южной Кореи». Между тем, по мнению советского дипломата, в существующей ситуации Северу нецелесообразно начинать гражданскую войну. Причина этого прежде всего состояла в том, что КНА недостаточно сильна и даже с учетом возможной помощи со стороны партизан не сможет одержать быстрой победы. Затяжная же гражданская война невыгодна для КНДР как в военном, так и в политическом отношении.

Длительная гражданская война давала возможность США оказать действенную помощь Ли Сын Ману. Советский дипломат заключал, что после поражения Чан Кайши в Китае американцы пойдут на куда более решительное вмешательство в Корее и сделают все для того, чтобы спасти правительство РК. Кроме того, по мнению Тункина, в случае затягивания гражданской войны народ станет отрицательно относиться к тем, кто ее начал, обвиняя их во всех жертвах, страданиях и невзгодах, которые она принесет. Наконец, затяжной конфликт с успехом мог бы быть использован американцами для обвинения СССР в соучастии в развязывании войны на Корейском полуострове.

Тункин подчеркивал, что даже в случае успешного исхода операции по захвату полуострова Онджин идти на подобный шаг не стоит, так как захват Онджина мог бы повлечь за собой обвинения КНДР в стремлении разжечь братоубийственную войну, создал бы предлог для усиления американского вмешательства в корейские дела. — В связи с этим Тункин категорически возражал против операции по захвату полуострова Онджин.

24 сентября 1949 года были утверждены директивы ЦК. КПСС послу СССР в Пхеньяне. В этом документе категорически отвергалась возможность северокорейского вторжения на Юг. Подчеркивалось, что в случае нападения на Южную Корею неминуемо военное вмешательство американцев под флагом ООН на стороне Ли Сын Мана, перманентная оккупация ими Юга и увековечение раздела полуострова.

В директивах поддерживалась идея активизации партизанского движения на Юге с целью склонения Сеула к мирным переговорам или даже свержения правительства РК. Однако, в отличие от предложений Ким Ир Сена и Штыкова, там ничего не говорилось о создании «освобожденного района» в провинции Кенгидо. Сталин отверг также возможность проведения операции по захвату полуострова Онджин, поскольку южнокорейцы могли расценить ее как начало большой войны.

Наконец, в директивах указывалось, что возможности мирного объединения страны далеко не исчерпаны и что Северу необходимо начать активную работу по мобилизации общественного мнения, в том числе среди корейцев, проживающих в Америке, Канаде и Японии, подготовить и направить в ООН материалы со свидетельствами массовой поддержки общественностью предложений Пхеньяна о мирном воссоединении.

Несмотря на отказ Сталина поддержать вторжение северокорейских войск в Южную Корею, Ким Ир Сен продолжал тактику «уламывания» советского лидера. В беседе 19 января 1950 года с советскими военными советниками в Пхеньяне Ким Ир Сен подчеркивал, что после объединения Китая на очереди стоит освобождение южной части Кореи и что он не спит ночами, опасаясь потерять доверие народа Южной Кореи в результате затягивания с объединением страны. Ким Ир Сен выразил пожелание встретиться со Сталиным.

В ответ Сталин 30 января 1950 года направил советскому послу в КНДР Штыкову шифротелеграмму для передачи Ким Ир Сену, в которой говорилось о необходимости тщательной подготовки «столь большого дела в отношении Южной Кореи». Сталин согласился принять Ким Ир Сена и выразил готовность «помочь ему в этом деле».

Информация советского посла была воспринята северокорейским руководителем «восторженно». Он несколько раз просил передать «товарищу Сталину благодарность за помощь».

В апреле 1950 года Ким Ир Сен прибыл в Москву для встречи со Сталиным. Во время переговоров руководитель СССР сказал, что «в силу изменившейся международной обстановки» он согласен с предложением корейцев приступить к объединению. При этом было оговорено, что. окончательно этот вопрос должен быть решен совместно КНДР и КНР, в случае несогласия китайцев решение необходимо отложить.

13 мая 1950 года Ким Ир Сен и Пак Хен Ен прибыли в Пекин и сразу же встретились с Мао Цзэдуном, информировали его о согласии Сталина с идеей северокорейцев «приступить к освобождению Южной Кореи». Ким Ир Сен сообщил Мао, что в КНДР разработан трехэтапный план вторжения на Юг; на первом этапе — сосредоточить войска для внезапного нападения на Юг; на втором этапе — выдвижение предложения о мирном воссоединении страны; на третьем этапе — после того, как северокорейские предложения о мирном воссоединении будут отвергнуты, начать военные действия. План предусматривал захват Южной Кореи в течение 25–27 дней.

Мао Цзэдун одобрил замыслы Ким Ир Сена. Одновременно он выразил уверенность в том, что американцы не вмешаются в конфликт. Если же японцы направят свои войска, то Китай поможет КНДР, заявил китайский руководитель. По мнению Мао, Советскому Союзу не следует участвовать в корейском конфликте, так как он связан с США соглашением о демаркационной линии по 38-й параллели, а Китай не имеет перед Соединенными Штатами никаких обязательств.

В беседе со Штыковым 29 мая 1950 года Ким Ир Сен сказал, что он собирается начать боевые действия в конце июня. Позже, по его словам, делать это нецелесообразно, так как, во-первых, могут просочиться сведения о приготовлениях КНА, а во-вторых, в июле начинается сезон дождей.

Весьма «странно» выглядит переписка между советским послом в Пхеньяне и Москвой в последние дни перед вторжением северокорейской армии на Юг. 20 июня 1950 года Штыков сообщил в Москву, что в 20.00 по московскому времени в КНДР перехватили приказ начать в 23.00 атаку против Севера. 21 июня Ким Ир Сен через советского посла информировал Сталина о том, что южнокорейцам стали известны данные о предстоящем наступлении Корейской Народной Армии. В этой связи он считал целесообразным развернуть боевые действия по всему фронту 25 июня. Так началась корейская война, продолжавшаяся три года.

(Из «Воспоминаний»)

Хочу рассказать о том, чему я сам был свидетелем. Кажется, в 1950 году, когда я уже начал работать в Москве или чуть раньше, еще до моего переезда в Москву, приезжал Ким Ир Сен со своей делегацией. Он вел беседу со Сталиным и там поставил вопрос, что они хотели бы прощупать штыком Южную Корею. Он говорил, что при первом толчке из Северной Кореи там произойдет внутренний взрыв и восстановится народная власть, то есть такая же власть, какая была в Северной Корее.

Естественно, Сталин не мог противостоять этому. Это импонировало и сталинской точке зрения, его убежденности как коммуниста, тем более это внутренний корейский вопрос: Северная Корея хочет подать руку своим братьям, которые в Южной Корее находятся под пятой Ли Сын Мана.

Ким Ир Сен докладывал Сталину и был совершенно уверен в успехе этого дела. Я помню, Сталин тогда выражал сомнения: его беспокоило, ввяжется ли Америка или она пропустит это мимо ушей. Склонились к тому, что если это быстро будет сделано (Ким Ир Сен был уверен, что это будет сделано быстро), то вмешательство США уже будет исключено.

Сталин все-таки решил запросить мнение Мао Цзэдуна о предложении Ким Ир Сена. Я должен заявить, что это было не предложение Сталина, а предложение Ким Ир Сена. Он был инициатором. Сталин, конечно, его не сдерживал.

Я считаю, что и никакой коммунист не стал бы его сдерживать в таком порыве освобождения Южной Кореи от Ли Сын Мана, от американской реакции. Это противоречило бы коммунистическим мировоззрениям. Я не осуждаю Сталина за это, а наоборот, я полностью на его стороне. Я и сам бы, наверное, тоже принял бы это решение, если мне было бы нужно решать.

Мао Цзэдун ответил тоже положительно. Я сейчас дословно не помню, как формулировался запрос Сталина, но, по-моему, он спрашивал его: как он относится к существу этой акции и вмешаются США или не вмешаются. Мао Цзэдун ответил одобрением на предложение Ким Ир Сена и выразил мнение, что США, видимо, не вмешаются, так как это внутренний вопрос, который решается самим корейским народом.

Я помню, за обедом на даче много шутили. Ким Ир Сен рассказывал о быте корейцев, говорил о климате Кореи, о хороших условиях выращивания риса, о рыбной ловле. Одним словом, он много рассказывал хорошего о Южной Корее. Он говорил, что после воссоединения Юга и Севера Корея станет полноценной и она будет иметь возможность обеспечить сырьем свою промышленность за счет Севера и обеспечит потребность народа в пище за счет рыбной ловли, риса и других сельскохозяйственных культур, которые в изобилии имеются в Южной Корее. Мы желали успеха Ким Ир Сену и всему руководству Северной Кореи и ожидали, что успех будет реально завоеван.

Мы и до этого давали вооружение Северной Корее. Сейчас мы не обсуждали, какие средства вооружения были в связи с этим выделены Северной Корее. Мне это было известно, но я, само собой разумеется, считал, что нужное количество танков, винтовок, пулеметов и прочих инженерных и зенитных средств они получат. Наши воинские авиационные части прикрывали Пхеньян и оставались там.

Настал момент, и началась война. Нужно сказать, что война была начата успешно и севе-рокорейцы быстро продвигались вперед. Но того, что предполагал Ким Ир Сен, что при первых выстрелах будет внутренний подъем, восстание и будет свергнут Ли Сын Ман, этого, к сожалению, не произошло. Очищение от Ли Сын Мана и его клики проходило путем продвижения войск Северной Кореи. Сопротивление было слабое; Ким Ир Сен оказался прав: строй был непрочный и сам себе не мог обеспечить защиты. Это говорит о том, что внутри Южной Кореи режим не пользовался поддержкой, но внутренних сил для восстания не хватило. Видимо, все-таки организационная работа была поставлена слабо, а Ким Ир Сен считал, что Южная Корея вся покрыта партийными организациями, которые только ждут сигнала и тут же подымут народ на восстание. А восстания не получилось.

Заняли Сеул, и армия быстро и очень успешно продвигалась вперед. Мы все радовались и желали Ким Ир Сену успехов, потому что это была освободительная война и это была война классовая: рабочие, крестьяне, интеллигенция под руководством Трудовой партии Северной Кореи, которая стала и стоит на социалистических началах, боролись с капиталистами. Это прогрессивное было явление.

Но в конце концов, когда армия подошла к Пусану, не хватило духу. Его надо было взять, и война бы кончилась. Таким образом, была бы единая Корея, безусловно социалистическая, более мощная, с богатой промышленностью, сырьем и сельским хозяйством.

Увы, этого не произошло. Противник воспользовался тем, что Ли Сын Ман организовал сопротивление в Пусане и подготовил войска для высадки десанта. Десант был высажен, и создались очень тяжелые условия.

Собственно, вся армия, которая была на юге, была отрезана этим десантом, и все вооружение, которое там было, досталось Ли Сын Ману. Одним словом, настал катастрофический момент для Северной Кореи. Нависла угроза катастрофы над Северной Кореей.

Мне совершенно было непонятно, почему Сталин отозвал всех наших советников, которые были в дивизиях, а может быть, и в полках, когда Ким Ир Сен готовился к походу. Он отозвал всех советников, которые консультировали и помогали строить армию.

Я тогда сказал об этом Сталину, и он очень враждебно реагировал на мою реплику: «Не надо. Они могут быть захвачены в плен. Мы не хотим, чтобы были данные для обвинения нас в том, что мы участвуем в этом деле. Это дело Ким Ир Сена».

Таким образом, наших советников там не было. Это поставило армию в тяжелые условия. Когда уже завязались упорные бои, я очень переживал: мы получали донесения о трагичном состоянии Ким Ир Сена.

Я очень сочувствовал Ким Ир Сену и опять предложил Сталину: «Товарищ Сталин, почему бы нам не оказать более квалифицированную помощь в виде советов Ким Ир Сену? Ким Ир Сен сам человек не военный, партизан, но он революционер, который хочет воевать, хочет драться за свой народ, освободить всю Корею. Хочет, чтобы она была свободной и независимой. Он сам не военный человек, а тут наступает война уже с американскими частями.

Вот Малиновский. Он командует сейчас Дальневосточным военным округом. Почему бы где-то в Корее сейчас не посадить Малиновского с тем, чтобы он инкогнито разрабатывал военные операции, давал бы указания и тем самым — ока-зывгш помощь Ким Ир Сену?».

Сталин очень остро реагировал на мои замечания. Я был поражен: ведь Сталин благословил Ким Ир Сена, не сдерживал, а вдохновлял его на этот путь.

Я считаю, что если бы Ким Ир Сен получил еще один, максимум два танковых корпуса, то он ускорил бы продвижение на юг и с ходу занял бы Пусан. Война бы кончилась. Потом американская пресса говорила, что если бы Пусан был занят с ходу, то якобы было решено не вмешиваться вооруженными силами со стороны США. Но этого не произошло.

Была заминка, и тогда был нанесен удар десантными войсками США. Они отбили Сеул, продвинулись дальше, перешли 38-ю параллель, разграничительную линию, которая была установлена при капитуляции Японии. Наступило катастрофическое положение для Северной Кореи, для Ким Ир Сена.

Наш посол писал очень трагичные донесения о душевном состоянии Ким Ир Сена. Ким Ир Сен уже собирался уйти в горы, опять вести партизанскую войну.

Когда нависла угроза, Сталин смирился с тем, что Северная Корея будет разбита и что американцы выйдут на нашу границу.

Я отлично помню, как Сталин в связи с обменом мнениями по обстановке, которая сложилась в Северной Корее, сказал: «Ну что же? Пусть теперь будут нашими соседями на Дальнем Востоке Соединенные Штаты Америки. Они туда придут, но мы воевать сейчас с ними не готовы».

Никто больше никаких реплик ему не подавал, и вопрос считался за Сталиным. Я говорю «за Сталиным» условно, потому, что наших войск там не было.

Если наши войска там и были, то они только лишь прикрывали аэродромы. Я сейчас даже точно не помню, были ли эти аэродромы на территории Северной Кореи, или эти аэродромы располагались на территории Маньчжурии. Мы занимали тогда Порт-Артур.

На первых порах, когда завязалась война, наша авиация успешно справлялась с задачей, которая была поставлена, по прикрытию городов и электростанций. Она не допускала бомбежки и сбивала американцев. В основном тогда наша авиация была вооружена истребителями МИГ-15. Это был новый наш истребитель с реактивным двигателем. Очень маневренный и очень хороший истребитель. Американцы в ходе войны перевооружили свою авиацию, ввели новый истребитель, который был более быстроходен и более мощен. Против этих истребителей наш МИГ-15 был слаб, и мы стали терпеть поражения. Американцы. прорывались и бомбили безнаказанно. Мы уже не обеспечивали прикрытия и утеряли свое господство в воздухе.

Когда создалось такое трагическое положение для Северной Кореи, вдруг прибыл Чжоу Энь-лай. Я не присутствовал при его встрече со Сталиным. Сталин был тогда на юге, и Чжоу Эньлай прямо полетел туда. Об этих, переговорах я узнал позже, когда Чжоу Эньлай улетел.

Сталин, когда вернулся в Москву, рассказывал, что Чжоу Эньлай прилетел по поручению Мао Цзэдуна посоветоваться, как быть. Он спрашивал Сталина, выдвигать ли на территорию Северной Кореи китайские войска, чтобы (у корейцев уже не было войск) преградить путь на север южнокорейцам и американцам, или же не стоит.

Сперва, поговорив со Сталиным, они вроде пришли к выводу, что Китаю не стоит вмешиваться. Потом, когда Чжоу Эньлай готовился к отъезду, кто-то проявил инициативу — то ли Чжоу Эньлай по поручению Мао Цзэдуна или же Сталин, — и они опять вернулись к обсуждению этих вопросов. И тут же согласились с тем, что Китай выступит в поддержку Северной Кореи. Китайские войска уже были подготовлены и находились на самой границе. Считали, что эти войска вполне справятся, разобьют американские и южнокорейские войска и, таким образом, восстановят положение.

Чжоу Эньлай улетел. Я его не видел, не слышал и говорю только то, что узнал потом по рассказам самого Сталина. Там никого не было, по-моему, кроме Сталина.

Так был решен вопрос о том, что Китай вступает в войну добровольцами. Он не объявлял войну, а послал добровольцев, которыми командовал Пын Дехуэй. Мао Цзэдун дал очень высокую оценку Пын Дехуэю. Он говорил, что это лучшая, самая яркая звезда на китайском военном небосклоне.

Начались бои. Нужно сказать, что китайцы действительно остановили продвижение южнокорейцев и американцев. Шли упорные бои.

Сохранились все документы, в которых Пын Дехуэй докладывал обстановку Мао Цзэдуну. Он составлял обширные телеграммы, в которых излагал планы военных действий против американцев. Там намечались рубежи, намечались сроки и силы, которые нужны. Он категорично заявлял, что они будут разбиты, будут окружены после решающих фланговых ударов. Одним словом, несколько раз в этих планах, которые сообщались Мао Цзэдуну, а Мао переписывал их Сталину, громились войска США и война кончалась.

Но, к сожалению, война не кончалась. Китайцы терпели очень большие поражения. Мы получили сообщение, что при налете на командный пункт был убит китайский генерал — сын Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун потерял сына в Северной Корее.

Война продолжалась, и война была очень упорной и кровавой. Китай нес очень большие потери, потому что его техника, вооружение значительно уступали США. Тактика была построена главным образом на использовании живой силы — и оборона, и наступление.

Война принимала затяжной характер. Уже стабилизировались фронты и с той и с другой стороны.

В это время Сталин умер. Война продолжалась. Я эту войну сейчас представляю в своих записях, конечно, схематично, потому что я по памяти все говорю, а документов, в которых, например, решались вопросы по оказанию военнотехнической помощи северокорейцам, я вообще не видел. Их никто не видел, кроме Сталина. Но основу нашей политики я знал. Документы, которые мы получали от нашего посла, я читал. В это время я уже получил «права гражданства» и стал почту читать. Сталин сказал, чтобы мне рассылали документы, а то раньше я почты не получал.

Когда я работал на Украине, я никакой почты Политбюро не получал, кроме тех вопросов, которые непосредственно относились к Украине или ко мне лично. Теперь же получал донесения от Пын Дехуэя, которые Мао Цзэдун переслал Сталину. Сталин их рассылал, и я, таким образом, лучше знал положение дел, которое сложилось в Северной Корее.

Вот, собственно, корейский вопрос.

Иван Афанасьевич Кан — наш советский гражданин, родился в Приморье. На закате Отечественной войны судьба его вдруг сделала крутой поворот: он стал гражданином Северной Кореи, где звали его по-корейски Кан Сан Хо. Без малого пятнадцать лет пробыл Иван Афанасьевич в КНДР, дослужившись до звания генерал-лейтенанта и занимая пост заместителя министра внутренних дел этой страны — родины его предков.

«Незадолго до начала братоубийственной войны все средства массовой информации Севера развернули широкую пропаганду усилий руководства КНДР в деле мирного объединения страны, тех якобы мирных предложений, с которыми Ким Ир. Сен неоднократно обращался к администрации Южной Кореи. В то же время ни дня не проходило без возмущенных сообщений о вооруженных провокациях южнокорейцев. Газеты твердили, что Ли Сын Ман стремится объединить страну силой оружия. Все издания обошла фотография госсекретаря США Даллеса, который показывал в сторону Севера, находясь рядом с 38-й параллелью. Подпись к ней сообщала, что вот таким манером Даллес приказывает американской марионетке Ли Сын Ману напасть на КНДР. Таким образом, все население, и я в том числе, было уверено, что скорой войны не избежать и что начнется она, несомненно, по инициативе Юга, продавшегося американцам.

Я в то время работал заместителем председателя комитета ТПК провинции Канвон. В мае 50-го я уехал в командировку в уезд Енчон. Сюда, в непосредственное соседство с 38-ой параллелью, только что были введены из Китая две дивизии, состоявшие из военнослужащих исключительно корейской национальности. Я, естественно, решил, что это превентивная мера северокорейского руководства на случай военных действий.

В июне я приболел и попал в центральную больницу в Пхеньяне. В одно время со мной там лежали несколько высокопоставленных партийных и государственных деятелей. Мы часто обсуждали положение в стране в связи с явными признаками приближения войны. И вот вдруг накануне выписки в 2 часа ночи меня вызывают к телефону. Звонил первый секретарь ЦК ТПК, предложивший мне немедленно явиться к председателю Совета Министров, то есть к Ким Ир Сену. Когда я вошел в кабинет, там уже полностью собрался весь Совет министров и ряд приглашенных лиц. Ким ИР Сен сейчас же сообщил о том, что два часа тому назад, в час ночи, южнокорейская армия открыла огонь вдоль всей 38-й параллели. В связи с этим нападением он, как верховный главнокомандующий, отдал приказ о контрнаступлении. Все единогласно проголосовали за утверждение этого приказа.

28 июня я приехал в приграничный уезд Хвачен. Честно говоря, я был немало озадачен полным отсутствием следов военных действий на северном берегу реки Хвачен, по которой проходила разграничительная линия. На нашей стороне не было ни разрушений, ни воронок от разрывов снарядов или мин, ни одного. убитого или раненого?! На другом берегу начиналась Южная Корея. Туда-то, в город Чунчен, центр провинции Южный Канвон, только что освобожденный нашими доблестными войсками, я и направился. По мере продвижения на юг мне все чаще стали попадаться разгромленные военные объекты южан, судя по всему застигнутые врасплох, — тут и там стояли пушки с полным боекомплектом, лежали десятки неубранных трупов солдат южнокорейской армии.

Я ломал голову: как странно повели себя американцы, с одной стороны приказав Ли Сын Ману напасть на Север, а с другой — эвакуировав все свои войска из Южной Кореи за исключением одной-единственной дивизии, командир которой — Тин — ко всему еще оказался в плену?! Словом, надо быть слепым или идиотом, чтобы не понять, что войну, несомненно, начал Ким Ир Сен. Именно он должен нести полную ответственность перед корейским народом за развязанную им гражданскую войну, когда брат пошел на брата и сын на отца.»

НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА

С самого начала своего президентства Рональд Рейган занял непримиримую позицию в отношении сандинистской Никарагуа. Именно здесь президент США вознамерился «дать бой коммунизму», воспрепятствовать неблагоприятным для Вашингтона «сдвигам регионального баланса». Кроме того, президент желал доказать американцам, которых Вьетнам отвратил от зарубежных авантюр, что использование американской мощи для достижения политических целей все еще действенно и плодотворно.

США с успехом использовали свою власть для нажима на такие международные финансовые институты, как Всемирный банк и Межамериканский банк развития, с тем, чтобы лишить Никарагуа кредитов, а в 1985 году ввели эмбарго на торговлю с ней. Но главное место в тактике администрации заняла военная агрессия, осуществляемая руками контрреволюционных банд, состоящих в основном из изгнанных революцией приспешников свергнутого диктатора Самосы.

Сами по себе эти разрозненные группы не представляли серьезной угрозы. Первые полтора года своего существования контрас были способны лишь завязывать перестрелки и угонять скот. Ситуация качественно изменилась в 1982 году, когда ЦРУ стало предоставлять им оружие, способствовать их объединению в более крупные военные формирования.

В 1981 году были выделены первые 19 млн. долларов для — проведения тайных операций против Никарагуа, в США началась подготовка командиров контрас, а на территории Гондураса провели маневры американские войска, в ходе которых создавалась инфраструктура для функционирования антиникарагуанских банд. Именно эти действия можно считать началом «войны контрас».

Вскоре было предоставлено еще 30 млн. долларов скрытой помощи, а в декабре 1983 года конгресс выделил контрас 24 млн. правительственных средств. В рамках военной поддержки контрас поставлялось зенитное оружие, винтовки, пулеметы, минометы, ракеты, воздушный транспорт. При этом ЦРУ не включало в сумму помощи расходы на содержание своих агентов, судов, с которых производились диверсии против никарагуанских портов, разведывательные полеты, радиоперехват. Траты на эти цели составляли, по мнению «Вашингтон пост», не менее 400 млн. долларов в год. Не входят в счет официальной помощи контрас и затраты на проводившиеся почти беспрерывно маневры войск США в Гондурасе, вблизи границы Никарагуа.

В печать попали и сведения о содержании, которое платило ЦРУ контрреволюционерам (львиная доля всех средств доставалась при этом Никарагуанским демократическим силам (НДС) — основному вооруженному отряду контрас). Так, по данным газеты «Филадельфия инку айрер», члены руководства НДС получали по 1200 долларов в месяц, сотрудники Генерального штаба Э. Бермудеса (в прошлом — высокопоставленного представителя самосовской национальной гвардии) по 2000, старшие офицеры, командиры крупных отрядов и рядовые члены соответственно по 1000, 750 и 400 долларов в месяц. Всем известно, писала «Вашингтон пост» 4 марта 1986 года, что антисандинистское движение «мы купили и заплатили за него, и без нас оно исчезнет». В 1983 году, видя неэффективность акций контрас, Белый дом решил усилить нажим силами самих США. ЦРУ осуществило руками своих агентов нападение на никарагуанские порты и затем, в 1984 году, их минирование. В это же время выяснилось и авторство ЦРУ в составлении руководства по ведению войны в Никарагуа, где, в частности, советовалось уничтожать членов сандинистской партии и создавать «мучеников за правое дело», убивая. своих же сторонников и выдавая их за «жертв террора» сандинистов. Возмущение такими действиями внутри США и за рубежом, а также недовольство законодателей тем, что ЦРУ предпринимало эти шаги без их ведома, побудили конгресс запретить правительственную помощь контрас и военное сотрудничество с ними (поправка Боуленда).

В 1985 году конгресс вновь одобрил финансирование наемных банд в размере 27 млн. долларов, оговорив, что эти средства должны идти лишь на «гуманную помощь».

Однако и в годы, когда Вашингтон не давал контрас денег официальным путем, они не оставались без американской поддержки: их финансирование взяли на себя организации ультраправого толка, такие, как Всемирная антикоммунистическая лига, «Фонд гражданской помощи» и т. д. За этим «частным финансированием войны» с помощью крайне правых организаций зачастую стояла администрация. Например, в нарушение наложенного конгрессом запрета, оружие для контрас поставлялось с военной базы США Илопанго (Сальвадор).

Участие официальных лиц правительства Рейгана в снабжении никарагуанских контрреволюционеров приоткрылось после того, как 5 октября 1986 года над Никарагуа был сбит транспортный самолет с оружием на борту, полет которого, по словам члена экипажа гражданина США Ю. Хазенфуса, находился под прямым контролем ЦРУ. Связующим звеном между администрацией и контрас был подполковник морской пехоты сотрудник СНВ О. Норт, он же консультировал мятежников по военным вопросам и направлял к ним тех, кто оказывал «частную» помощь.

И, наконец, наиболее ярким свидетельством готовности рейгановской администрации во что бы то ни стало — даже в обход законов США — содержать антисандинистские банды явилась афера «Иран-контрас», главным действующим лицом которой был тот же подполковник Норт.

Специальный независимый прокурор Лоуренс Уолш опубликовал в США свой доклад о расследовании уголовных аспектов дела.

В течение семи лет Л. Уолш собирал и анализировал материалы слушаний в конгрессе США по этому делу, изучал сохранившиеся документы администрации, опросил многих свидетелей и участников скандала. Специальный прокурор стремился выяснить действительную роль в этой афере руководителей и основных исполнителей тайной операции по продаже оружия Ирану и переводу части вырученных средств никарагуанским контрас.

Подробный доклад Л. Уолша объемом в два тома позволяет сделать вывод о том, что президент Р. Рейган сам выдвинул идею оказания тайной помощи никарагуанским контрас. Во время обсуждения в Белом доме этой идеи Р. Рейган предложил членам кабинета высказать свое мнение в «приватном порядке». Некоторые члены правительства, в частности министр обороны К. Уайнбергер и государственный секретарь Дж. Шульц, возражали против этого плана.

Бывший в то время вице-президентом Дж. Буш утверждал, что он занимал «пассивную позицию» в деле «Иран-контрас», однако меморандум Белого дома, который был предан гласности в декабре 1987 года, свидетельствует о том, что Дж. Буш выступил в поддержку секретной продажи оружия Ирану. В связи с этим независимый прокурор Л. Уолш запросил бывшего вицепрезидента США «разъяснить свою роль» в принятии данного решения.

Из доклада Л. Уолша следует, что в ходе скандала «Иран-контрас» допущены серьезные нарушения законов США. Тайные поставки оружия осуществлялись во враждебную США страну Иран, с которой были разорваны отношения после исламской революции 1979 года Религиозно-политическое руководство Ирана разрешило «студентам» и членам «Корпуса стражей исламской революции» захватить в качестве заложников 52 сотрудников посольства США и задержать их на длительное время. Кроме того, по утверждению представителей США, Иран поддерживал «международных террористов», в частности партию «Хезболла» в Ливане, захвативших несколько заложников из числа американцев.

Часть средств от незаконной продажи оружия Ирану переводилась никарагуанским контрас в то время, когда действовало решение конгресса США о прекращении им военной помощи. По американским законам, подобное нарушение рассматривается как уголовное преступление, наказуемое тюремным заключением.

Американское оружие поставлялось в район вооруженного конфликта, что противоречит международным правилам и обычаям. Иран в 1980–1988 годах вел кровопролитную войну с Ираком. «Корпус стражей исламской революции» и некоторые армейские подразделения участвовали в подавлении иранских курдов.

Л. Уолш в своем докладе осудил бывшего президента Р. Рейгана за содействие незаконным операциям официальных лиц Белого дома. Несмотря на отрицание прямого участия в афере, Р. Рейган и Дж. Буш, по утверждению Л. Уолша, были в курсе секретных попыток администрации освободить американских заложников в Ливане в 1985–1986 годах путем несанкционированных поставок оружия Ирану. И тем не менее Л. Уолш пришел к выводу, что нет серьезных доказательств нарушения Р. Рейганом Уголовных законов США.

Большинство документов Белого дома об этой незаконной операции были уничтожены сотрудником Совета национальной. безопасности подполковником Оливером Нортом. Л. Уолш выдвинул уголовное обвинение против помощника президента по национальной безопасности Джона Пойндекстера и О. Норта. О. Норт обвиняется в даче ложных показаний конгрессу США, уничтожении секретных правительственных документов и мздоимстве. Однако оба они отделались «легким испугом». О. Норт в июле 1990 года был приговорен к трем годам тюремного заключения, да и то условно, штрафу в 150 тыс. долларов и 1200 часам работы «на службу в пользу общественности».

Федеральный апелляционный — суд США, ссылаясь на процедурные «ошибки», отменил обвинение О. Норта в умышленном уничтожении секретных правительственных документов, т. е. фактически решение суда было проигнорировано.

О. Норт заявил корреспондентам, что он честно служил президенту Р. Рейгану и сдержал свое слово оказать помощь никарагуанским контрас.

Поставки американского оружия в Иран использовались руководителями Республиканской и Демократической партий в ходе предвыборной борьбы. Как утверждал один из поставщиков оружия в Иран, бывший сотрудник разведки Израиля Ари Бен-Мешан, руководитель предвыборной кампании республиканцев Уильям Кейси в 1980 году трижды встречался с представителями иранского руководства. Встречи проводились в Мадриде и Париже. На встрече в Париже, кроме У. Кейси, участвовали Р. Гейтс, бывший в то время сотрудником Совета национальной безопасности в администрации Джимми Картера, бывший директор ЦРУ Дж. Буш. Представители Р. Рейгана и иранского руководства обсуждали вопрос о возможности отсрочки освобождения 52 заложников из персонала посольства США в Тегеране, захваченных 4 ноября 1980 года. В обмен за это представители Р. Рейгана обещали продать оружие Ирану.

Данные о попытках команды Р. Рейгана временно заблокировать освобождение американских заложников в Тегеране с целью подорвать позиции Дж. Картера на выборах содержались также в официальных заявлениях некоторых иранских деятелей, в том числе министра иностранных дел Готб-заде. В качестве условий освобождения заложников Иран в то время выдвигал размораживание иранских авуаров в США, возврат капиталов шаха и членов его семьи, снятие экономической блокады Ирана и отмену эмбарго на поставки запасных частей для закупленного ранее американского оружия. С другой стороны, поступали сведения, что в том же 1980 году проходили переговоры представителей администрации Дж. Картера и иранского руководства, в ходе которых также обсуждались вопросы о тайных поставках в Иран американского оружия и запчастей, возможность постепенной нормализации ирано-американских отношений, оказания поддержки президенту Дж. Картеру в ходе избирательной кампании путем освобождения американских заложников. В соответствии с достигнутыми договоренностями в 1980 году в Иран через Турцию было переброшено значительное количество запасных частей для самолетов F-4 и F-5, а также для танков М-60.

Демократы, как и республиканцы, исходили из того, что имам Хомейни, провозгласив политику «ни Запад, ни Восток» и всячески проклиная «американского дьявола», империализм и сионизм, был вынужден любыми путями добывать американское оружие, запасные части и боеприпасы. Военные эксперты отмечали, что после исламской революции в Иране правительство испытывало острый дефицит в оружии, запасных частях и боеприпасах для подавления восстания иранских курдов и ведения начавшейся в сентябре 1980 года восьмилетней войны с Ираком. Иранская армия в тот период была оснащена западным, в основном американским и английским, оружием, а ВВС полностью укомплектованы самолетами США. Потребность в срочных поставках оружия и военного имущества объяснялась также тем, что после революции в Иране были аннулированы крупные заказы на поставку Тегерану вооружений общей стоимостью около 10,6 млрд, долларов.

После победы Р. Рейгана на выборах в начале 1981 года в Лондоне было заключено соглашение, в соответствии с которым Иран освободил американских заложников, а США продолжил поставки оружия, запасных частей и боеприпасов для иранской армии. В 1981 года из Израиля самолетами направлялись в Иран запасные части для испанских истребителей Р-4 и другое военное снаряжение. При посредничестве Израиля Иран в 1983 году закупил установки ракет класса «земля-земля» «Лэнс» и артиллерийские орудия на сумму 135 млн. долларов. С 1985 года поставки оружия из США в Иран через Израиль приняли крупномасштабный характер. Оружие направлялось самолетами и морскими судами. Ирану были проданы зенитные ракеты «Хок» и противотанковые управляемые снаряды ТОУ, которые позволяли иранской армии противостоять значительно превосходящим танковым соединениям и ВВС Ирака.

Правительство Израиля в 1986 году в официальном коммюнике признало факт передачи «оборонительного оружия и запчастей» из США в Иран «по просьбе американской стороны». Вырученные деньги переводились в щвейцарский банк по инструкциям представительства США. Израиль, очевидно, рассматривал Ирак как более опасного противника, чем Иран. Имели также место сделки по продаже Израилем оружия американского производства и без санкции администрации США.

Оружие поставлялось Ирану по завышенным ценам. Так, партия ракет ТОУ стоимостью в 2 млн. долларов была передана Пентагоном ЦРУ за 4 млн. долларов, а израильский посредник продал ее Ирану уже за 19 млн. долларов. Разница оседала частично у посредников и переводилась на счет ЦПУ в Швейцарии, а оттуда передавалась контрас.

При этом использовались также возможности обанкротившегося Международного кредитнокоммерческого банка. Всего было передано контрас около 30 млн. долларов. Продажа оружия увязывалась также с освобождением американских заложников в Ливане.

АВГУСТ, 1991

19 августа в Москве было объявлено, что президентская власть в Советском Союзе переходит к вице-президенту, поскольку Михаил Горбачев «не может исполнять свои обязанности по состоянию здоровья». На самом деле Горбачев находился под арестом на своей даче в Крыму, став жертвой переворота, организованного консервативными коммунистами, решившими положить конец перестройке и гласности.

Известные сторонники реформ в Советском Союзе предупреждали о возможности такого поворота событий, и Горбачев попытался нейтрализовать оппозицию консерваторов путем предоставления многим из них высоких постов, что вызвало протесты со стороны реформаторов.

По сути, путч оказался незадачливым фарсом, провалившимся за три дня. Его руководители явно не были уверены в достаточной поддержке со стороны армии, не решаясь отдать приказ войскам перейти к наступательным действиям, поскольку боялись получить их отказ подчиниться такому приказу.

Более того, несмотря на то, что многие выдающиеся деятели не выражали ни поддержки, ни осуждения путча, ему было оказано серьезное сопротивление, особенно со стороны Президента Российской Республики Бориса Ельцина.

Итоги путча оказались противоположными намерениям его инициаторов. Они способствовали значительному усилению позиций Ельцина по отношению к его сопернику Горбачеву и подтолкнули советские республики к провозглашению своей независимости. Большинство республик так и поступило до конца августа. Путч продемонстрировал также потребность в проведении кардинального реформирования политической системы, что, в свою очередь, означало быстрое полное крушение Коммунистической партии. Вынужденный признать роспуск партии, Горбачев предпринимал отчаянные запоздалые попытки сохранить единство Советского Союза, однако к концу года на смену ему пришло Содружество Независимых государств. Вслед за этим Горбачев, оставшись не у дел, ушел в отставку.

Его предали друзья и спасли противники. Им восхищались, его ненавидели, над ним смеялись. В Бонне и Мадриде, в Париже и в Милане его встречали восторженные толпы. На митингах в Ленинграде, Риге и Москве его сравнивали с Гитлером и Хусейном. Он стал лауреатом Нобелевской премии Мира, а журнал «Тайм» объявил его человеком десятилетия. Его войска ушли из Афганистана, его войска убивали людей в Вильнюсе и Тбилиси. При нем сбылось пророчество Рейгана о коммунизме, остающемся на свалке истории. Гигантская советская империя, над которой никогда не заходило солнце, ушла в прошлое. Страны победившего социализма больше нет.

Имя Горбачева в истории навсегда останется связано с концом коммунизма на. земле.

«Си-эн-эн» сообщает:

Нельзя сказать, что успешное начало Михаила Горбачева и его попытка реформировать советское общество явились для страны чем-то неожиданным. В самом деле, семена реформ посеяны Никитой Хрущевым еще в 50-х годах, и их необходимость была стара, как сама коммунистическая система. Эта система грубо и жестоко обходилась с советскими людьми, она так и не дожила до выполнения данных ею обещаний. Попытка переворота в августе 1991 года явилась второй русской революцией.

Когда президент России Борис Ельцин и другие лидеры забаррикадировались в здании российского парламента, полные решимости отразить начавшийся 18 августа 1991 года путч, они сражались с советской историей. В течение более чем семи десятилетий ужасной диктатуры десятки миллионов людей погибли в результате расстрелов, пыток, голода либо иных бесчеловечных действий, а десятки миллионов других были посажены в лагеря и тюрьмы либо высланы за рубеж по приказу или по прихоти их вождей.

По утверждению историков, за время тридцатилетнего правления Владимира Ленина и Иосифа Сталина погибло не менее 47 миллионов граждан в результате мер, принятых их собственным правительством. Эта цифра даже не включает те 16–26 (по различным подсчетам) миллионов людей, которые погибли во время второй мировой войны.

Большевики захватили власть 7 ноября 1917 года, когда Временное правительство барахталось, пытаясь справиться с войной и нехваткой продовольствия после того, как за шесть месяцев до этого спонтанная революция хлынувших на улицу людей прогнала царя Николая II. Ленин умело руководил недовольством народа тем, что контроль осуществляет аристократия, что не хватает продовольствия и что за три года первой мировой войны убито два миллиона человек.

Зажигательными лозунгами большевиков были: «Мир! Землю! Хлеба!». Они не выполнили ни одного из этих обещаний. Обещание земли оказалось самым лицемерным. Через несколько лет Сталин национализирует всю землю и принудит крестьян работать в колхозах. Частные фермеры (крестьяне-единоличники) с их небольшими земельными наделами были искоренены; власти конфисковали землю, а самих крестьян отправили в ссылку либо в лагеря и тюрьмы.

Первой блага революции 1917 года ощутила интеллигенция. Короткое время свобода высказываний процветала, но через два месяца после захвата власти Ленин и его окружение стали создавать систему тотального контроля диктатуры, что превращало оппозицию в бессмыслицу.

Они конфисковали все печатные станки и бумагу. При власти большевиков печатные станки принадлежали Коммунистической партии. Большевики учредили временные революционные суды, исключив малейшую возможность сопротивления по юридическим каналам. Они создали секретную полицию — ЧК, переименованную впоследствии в КГБ, и обязали ее бороться с прессой, саботажниками, забастовщиками и политическими противниками коммунистов.

К тому времени, когда Горбачев занял свой пост, экономика страны хирела уже на протяжении четырех лет. Коррупция буйно разрослась. Для того чтобы чего-нибудь добиться, начиная от нормального медицинского обслуживания или установки телефона до куска говядины, советские граждане вынуждены были предлагать в обмен услуги или взятки. Алкоголизм стал! присущим нации явлением. Война в Афганистане обескровливала страну точно так же, как одним поколением ранее война во Вьетнаме терзала Соединенные Штаты.

Однако, не в пример их родителям в хрущевские времена, советские люди 1985 года были образованнее и лучше информированы. Коммунизм принес массам всеобщее начальное обучение, зародив тем самым одну. из причин собственного разрушения. Образованным людям свойственно стремление к демократии.

На протяжении трех четвертей века Коммунистическая партия постепенно распространяла свое влияние и контроль над каждой стороной жизни общества. То, что она не контролировала напрямую, она контролировала через другие организации, такие, как КГБ, МВД, органы пропаганды, систему образования и Вооруженные Силы. Генеральный секретарь партии обладал абсолютной властью, но его решения воплощались в жизнь партийными секретарями меньшего ранга. Эти местные партийные бюрократы стали знатью в обширной современной феодальной системе.

По сообщению газеты «Вашингтон пост», Эдуард Шеварднадзе, занимавший при Горбачеве с 1985 по 1990 год пост министра иностранных дел, рассказал, что за несколько лет до прихода к власти, во время уединенной прогулки они признались друг другу, что в стране и в Коммунистической партии «все прогнило», и, если не произойдут радикальные изменения, Советский Союз будет обречен.

В мае 1988 года от высокопоставленных советских лиц стали просачиваться столь ошеломляющие новости, что западные редакторы начали сомневаться в сообщениях своих корреспондентов. Приводились высказывания, что на партийной конференции в июне Горбачев предложит провести по-настоящему демократические реформы, предусматривающие свободные выборы, передачу власти от партии правительству и учреждение подлинной законодательной власти, которая будет обсуждать и принимать законы. К изумлению советских людей, впервые смотревших по телевизору выдержки с конференции партийного руководства, это как раз и случилось.

В октябре поступь перемен начала ускоряться. Первым появился закон, разрешающий альтернативные выборы кандидатов, но все еще не на многопартийной основе. Закон также призывал заменить символическую законодательную власть, печально известную своим роботоподобным одобрением постановлений Коммунистической партии, настоящим, действующим парламентом.

Но дбже по мере ослабления Горбачевым контроля партии стоящие перед ним проблемы вовлекали его во все усиливающийся жесткий переплет. Он возвысил Бориса Ельцина до видного положения секретаря Московского горкома партии, а затем снял его с этого поста, когда провинциал из Сибири стал выражать недовольство коррупцией в высших эшелонах партии. В армянском анклаве — Нагорном Карабахе — в Азербайджане вспыхнула этническая борьба. Слева правительства Прибалтийских республик продолжали выражать свои критические замечания в адрес правительства Горбачева, в то время как ведущие функционеры Коммунистической партии подрывали его позиции справа.

Весна 1989 года принесла советским людям первые свободные выборы со времени революции 1917 года. Коммунистическая партия оставалась все еще единственной политической партией. Она завоевала 39 из 42 мест в парламенте. Но впервые граждане могли голосовать против местного партийного руководства.

Борис Ельцин, по его собственному определению, «политический труп», получил ошеломляющие 89 процентов голосов, баллотируясь на пост народного депутата от Москвы.

В Ленинграде избиратели забаллотировали представителя святая святых Кремля — члена Политбюро ЦК КПСС Юрия Соловьева, несмотря на то что у него не было соперника. Они зачеркнули его фамилию в бюллетенях, и он не сумел набрать необходимы 50 процентов голосов.

Ожидания от работы Съезда народных депутатов были большие. Но постепенно люди разочаровывались, так как, хотя в его работе принимали участие радикалы вроде Ельцина, Сахарова и делегации Прибалтийских республик, он все еще на 80 процентов, состоял из коммунистов-ортодоксов.

В последующие два года съезд и его рабочий законодательный орган — Верховный Совет — примут законы, ставшие историческими вехами, гарантирующими свободу печати, передвижения и вероисповедания. Однако по десяткам других важнейщих вопросов он не принял никаких ре-щений. Было рассмотрено по меньшей мере пятнадцать самостоятельных планов экономической реформы, каждый из которых близко подходил к идее рыночной экономики, но ни один не осмелился употребить это избегаемое слово «капитализм».

Во время своей последней поездки в Литву Горбачев высказал суждение, воздействие которого было подобно взрыву бомбы. Отвечая на последний вопрос, заданный ему на встрече с активом Компартии Литвы, Горбачев беспечно заявил: «Я не вижу трагедии в многопартийной системе. Нам не следует ее опасаться подобно тому, как черт боится ладана». На сей раз даже присутствовавшие корреспонденты не могли этому поверить. Через три недели Горбачев протащил эту революционную идею на Пленуме ЦК в присутствии 249 членов и 700 приглашенных лиц, большинство из которых придерживались прогрессивных взглядов.

Следующий месяц, март 1990 года, был решающим. Горбачев запланировал провести чрезвычайную сессию Верховного Совета, на которой предполагалось формально отказаться от зафиксированной в конституции монополии Компартии на власть. На сессии предусматривалось также предоставить ему как президенту дополнительные полномочия и принять законопроекты, затрудняющие республикам выход из СССР.

Первые некоммунистические правительства в Советском Союзе появились в Прибалтийских республиках. Российский парламент состоял наполовину из традиционных коммунистов, наполовину — из реформаторов. Крайне незначительным большинством голосов его председателем был избран Борис Ельцин, после чего парламент России присоединился к параду республик, провозгласивших приоритет своих законодательных актов над постановлениями Советского правительства.

Надежда блеснула в сентябре, когда Горбачев и Ельцин достигли соглашения о принятии 500-дневной программы экономической реформы, предусматривавшей распродажу государственных предприятий, квартир и земли и действительный переход к рыночной экономике. Однако Горбачев неожиданно пошел на попятную, столкнувшись с решительным возмущением сторонников жестокой линии.

Список их обид был достаточно велик: потеря Восточной Европы; объединение исторического противника — Германии; борьба за независимость Прибалтийских республик; вывод войск из Афганистана, Чехословакии и Венгрии; демонтаж тысяч ракет с ядерными боеголовками на основе соглашения с Соединенными Штатами о контроле над вооружениями; утечка мозгов в результате эмиграции сотен тысяч граждан; утрата контроля над умами в результате ослабления цензуры и возможности миллионов советских людей побывать за рубежом; разрушающаяся экономика; утрата СССР престижа супердержавы; отказ от своего давнего союзника — Ирака и поддержка санкционированного ООН вооруженного вмешательства в войну в Персидском заливе.

Постепенно, на протяжении осени 1990 года, Горбачев начал менять собственные реформы. Самое потрясающее — он заблокировал свою первоначальную политику гласности, или открытости, возродив цензуру на Центральном телевидении. Он снял Вадима Бакатина с поста министра внутренних дел, ответственного за милицию и внутренние войска по борьбе с беспорядками, за мягкотелость. Он назначил на ключевые посты трех будущих участников заговора; Бориса Пуго, бывшего генерала КГБ, — министром внутренних дел; министра финансов Валентина Павлова — премьер-министром и Геннадия Янаева — вице-президентом.

По словам Александра Яковлева, соратника Горбачева по реформе, в марте Крючков убедил Горбачева, что демонстранты-демократы намерены штурмовать стены Кремля, «используя крюки и лестницы». Это способствовало тому, что в столицу были стянуты десятки тысяч солдат для того, чтобы предотвратить проведение демонстраций демократического характера. Десятки тысяч москвичей проигнорировали запрет и прошествовали мимо стоявших в оцеплении войск, но беспорядков удалось избежать.

В апреле и еще раз — в июле Горбачев со своими проблемами в поисках помощи отправился за рубеж. Он съездил в Японию, но для того, чтобы добиться помощи от Японии в обмен на Курильские острова, у него не хватило полномочий. В июле он побывал в Лондоне на ежегодной встрече по экономическим вопросам глав семи ведущих индустриальных держав. Ему удалось привлечь все-мирное внимание к экономическим проблемам страны, но он не многого добился в плане оказания ей материальной помощи. Ощущая всевозрастающую изоляцию и не добиваясь положительных результатов у себя в стране, он все еще представлял собой важную фигуру на мировой сцене.

С приходом лета 1990 года Коммунистическая партия оказалась на грани гибели. Борис Ельцин и многие другие уже открыто вышли из ее рядов. Горбачев передал в ведение государства многие функции, которые ранее выполняла партия. В связи с этим партийная номенклатура восприняла предложенный проект Союзного договора как окончательный приговор основе своей власти во всеобъемлющей бюрократии центра. Она попыталась воспрепятствовать этому путем конституционного переворота 20 июня, когда премьер-министр Павлов обратился к Верховному Совету с просьбой предоставить ему такие же чрезвычайные полномочия издавать указы, какие тот уже дал Горбачеву. Реформаторы тотчас смекнули, что не пользующийся популярностью премьер-министр не нуждается в столь широких полномочиях, если только его планы не идут вразрез с планами Горбачева.

Трое из будущих заговорщиков — Пуго, Крючков и Язов — в августе в своих секретных выступлениях на закрытом заседании Верховного Совета поддержали требование Павлова. Язов жаловался, что в армии не хватает 353 тысяч человек личного состава, так как республики, настроенные на получение независимости, не подчиняются приказу о призыве в армию. Крючков говорил о заговоре ЦРУ четырнадцатилетней давности по внедрению агентуры на высокие должности в Советском Союзе с целью разрушения экономики страны. Другой будущий участник заговора, вице-президент Геннадий Янаев, утверждал, что Горбачев не рассматривает выдвигаемое предложение как политический вызов, однако Павлов признал, что оно вносится без ведома Горбачева.

Союзникам Горбачева удалось затянуть на несколько дней принятие окончательного решения по этому предложению — срок, достаточный для того, чтобы вернувшийся из-за рубежа президент снял его с повестки дня. Горбачев не сместил эту группу за их бунт. Позднее он сказал Яковлеву, что Павлов просто не ведал того, о чем говорил. Месяц спустя Горбачев получил еще одно предупреждение. Газета «Советская Россия» 23 июля опубликовала опасный призыв к военным и другим гражданам остановить катастрофу и унижение, «Родина, страна наша, государство… гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие», — говорилось в обращении, которое явно возлагало вину за это на Горбачева. Оно подписано рядом лиц, в том числе тремя людьми, которым впоследствии будет предъявлено обвинение в организации августовского путча: генералом Варенниковым и членами ГКЧП — Василием Стародубцевым и Александром Тизяковым.

Примерно в это же время у Яковлева состоялся трехчасовой откровенный разговор с Горбачевым. «Я взываю к тебе. Страшные люди вокруг тебя. Сделай что-нибудь с этим грязным окружением», — умолял, по его словам, Яковлев президента.

«Ты преувеличиваешь», — усмехался Горбачев.

Горбачев, высокий международный статус. которого был подкреплен дебютом на встрече «семерки» в Лондоне и встречей на высшем уровне с президентом Джорджем Бушем в Москве, находился на отдыхе в Крыму, когда Яковлев предупредил, что «сталинское» ядро руководящих деятелей Коммунистической партии планирует свергнуть президента. Как заявил Яковлев агентству «Интерфакс», правда состоит в том, что руководство партии вопреки своим заявлениям избавляется от демократического крыла и готовится к социальному реваншу, перевороту в партии и государстве.

Но когда заговорщики сделали свой ход, то выяснилось, что они грубо просчитались в оценке действенности реформ Горбачева. К этому времени в антикоммунистических демонстрациях, состоявшихся во многих городах, в среднем участвовало до 100 тысяч человек. Возникли десятки независимых источников информации, от уже надежного «Интерфакса», использующего аппаратуру факс, до «Независимой газеты» и радиостанции «Эхо Москвы». Копировальные машины, одно время строго запрещенные, стали доступны и превращались в «оружие» демократии. Подручные Горбачева считали, что падение его популярности означает, что общественность поддерживает их движение, однако демократические настроения и современная технология привели к значительным изменениям в стране.

Аппаратура факсимильной связи и компьютеры в сочетании со свободной прессой значительно облегчили людям возможность объединиться и выразить свой протест. Самое важное — это то, что заговорщики должным образом не оценили тот факт, что двумя месяцами раньше 40 миллионов россиян избрали Бориса Ельцина своим президентом.

Для того чтобы победить, заговорщики должны были считать, что большинство из тех самых 40 миллионов их поддержит. В результате подобных просчетов в истории совершаются повороты.

В августе Вашингтон считается не самым приятным местом из-за невыносимой жары и гнетущей влажности. Президент Буш проводил отпуск в своем летнем доме в Кеннебанкпорте, штат Мэн; госсекретарь Джеймс Бейкер — на своем ранчо в Вайоминге; министр обороны Ричард Чейни рыбачил в Британской Колумбии. Конгресс был на каникулах, его члены разбросаны по всему миру.

Понедельник, 19 августа 1991 года

Президента Соединенных Штатов разбудили незадолго до полуночи в воскресенье и сообщили ему о перевороте в СССР.

Сделал это Брент Скоукрофт, руководитель Совета национальной безопасности, один из немногих высших помощников Буша, находившихся с ним в летней резиденции. Скоукрофт узнал эту новость из телевизионной передачи.

С самого утра в понедельник должностные лица, собравшиеся в «ситуационной комнате» Белого дома, стремились быть в курсе событий развивающегося кризиса. Однако позвонившему в 6 часов утра президенту они могли не многое сказать помимо того, что уже стало известно общественности. Первой официальной-реакцией было лишь подтверждение происходящего. Роман Попадук, заместитель пресс-секретаря, зачитал журналистам подготовленное в Кеннебанкпорте письменное заявление: «Мы знаем о сообщениях печати относительно президента Горбачева. В настоящее время мы не располагаем подробностями… Мы продолжаем стараться получить подробности».

Джордж Буш пытался восполнить информационный пробел. К 8 часам утра он переговорил по телефону с премьер-министром Великобритании Джоном Мейджером, президентом Франции Франсуа Миттераном, канцлером Германии Гельмутом Колем, госсекретарем США Джеймсом Бейкером и заместителем главы посольства США в Москве Джимом Коллинсом. Сообщение последнего, по словам президента, было «таким же приблизительным, как и информация остального мира».

Президент не имел точных сведений о том, кто руководит переворотом и с кем ему придется сидеть во время следующей советско-американской встречи на высшем уровне. «Мы не знали, кто жив, а кто мертв», — сказал один из помощников Буша, поэтому его первой реакцией на совершившийся переворот было решение занять выжидательную позицию и не делать ставок. На встрече с журналистским корпусом в 7 часов 50 минут утра Буш охарактеризовал переворот как «тревожащее событие» и, очевидно, «неконституционное», однако категорического осуждения тех, кто захватил власть, не было.

Так же мало было сказано и в поддержку президента России Бориса Ельцина.

Вопрос. «По всей видимости, г-н Ельцин призвал к всеобщей забастовке протеста. Вы это поддерживаете?»

Президент. «Ну, мы пока посмотрим, что из этого выйдет.»

Вопрос. «Г-н Ельцин заявил, что Российская Федерация не будет мириться с новыми указами. Поддерживаете ли Вы это, сэр?»

Президент. «Ну, я поддерживаю то, что я отметил здесь в качестве наших принципов, и, конечно, я могу понять, откуда появился такой избранный народом лидер, как г-н Ельцин… я полагаю, что то, что он делает, является просто выражением воли тех людей иметь эти реформы и демократию, закрепить уже предпринятые шаги к демократии. Я надеюсь, что народ обратит внимание на его призыв.»

Первоначальная нерешительность президента США объяснялась неопределенностью позиции Ельцина. Она отражала глубоко укоренившуюся в Белом доме подозрительность по отношению к Ельцину, особенно со стороны Брента Ско-укрофта. Сомнения помощника президента по национальной безопасности совпадали с президентской неприязнью к тому, что тот рассматривал в ранние дни гласности как нелояльность Ельцина к Горбачеву. Тем не менее к концу дня тон президента заметно изменился.

Отправив самолет ВВС за находившимся в отпуске госсекретарем и министром обороны, а также за Робертом Страусом, будущим послом США в Советском Союзе, президент решил вернуться в Вашингтон. Убежденный в том, что в Москве ему нужен свой собственный эмиссар, он хотел привести Страуса к присяге как можно скорее.

Вернувшись в Белый дом, президент Буш встретился со своими советниками по национальной безопасности, которые заявили ему, что с места событий получено не много новостей. Однако основная перемена в отношении США к перевороту находилась в стадии подготовки. Вечером в понедельник в письменной декларации президент твердо заявил о поддержке США позиции Ельцина. Осуждая смену власти в Союзе как «вводящую в заблуждение и незаконную попытку», он добавил; «Мы поддерживаем призыв президента Ельцина, чтобы были возрождены законно избранные органы власти и подтвержден пост президента СССР М. С. Горбачева».

Старшие должностные лица администрации прослеживают поворот в позиции США, связывая его с телефонным звонком, имевшим место вскоре после первой пресс-конференции Буша. Из российского Белого дома Ельцин позвонил в американское посольство поверенному в делах и передал; «Нам нужна ваша помощь». В частности, Ельцин сказал, что будет полезен звонок Буша. Эта просьба и снимки российского президента, бросающего вызов руководителям путча с башни советского танка, произвел впечатление на американскую администрацию. «Пока мы не увидели Ельцина «верхом» на танке, мы не знали, есть ли вообще кто-либо, кого надо поддерживать», — сказал один из ее членов. Другой добавил: «Все имевшиеся у нас сомнения в отношении Ельцина были развеяны его явным проявлением мужества. На президента это произвело впечатление».

Вторник, 20 августа 1991 года

Когда руководитель пресс-службы президента Марлин Фитцуотер в 7 часов 15 минут утра во вторник вошел в Овальный кабинет, он застал Буша за работой на компьютере. На экране светился лист со списком того, что надо сделать, — перечень обычных дел и наброски повестки дня предстоящего позднее совещания Совета национальной безопасности:

1. Дать оценку, как мы можем влиять? Контроль над вооружением (экономическая помощь)? (Президент уже заявил, что никаких, как обычно, дел с Советами не будет, однако возможности повлиять на развитие событий были ограничены. Один из представителей госдепартамента охарактеризовал американские программы, за исключением продажи зерна, как «мелочевку».)

2. Направить Марлина обратно в Кеннебанкпорт. (Когда начался переворот, Фитцуотер, с давних пор пресс-секретарь президента, в числе других сотрудников находился в отпуске.)

3. Связаться с главами стран Латинской Америки.

(Твердо убежденный в силе мнения мирового сообщества, президент хотел, чтобы как можно большее число глав государств осудило участников заговора.)

4. Убедиться, что послание США твердо и непреклонно. (Учитывая, что его первоначальная реакция была «мягкой», президент хотел быть уверенным, что это послание дойдет до нового руководства в Советском Союзе.)

5. Поддерживать связь с Ельциным.

6. Никакой политики. (Ожидая взрыва недовольства со стороны оппонентов-демократов, президент не хотел быть втянутым в политическую баталию. Фактически, за исключением некоторой первоначальной неудовлетворенности первыми высказываниями президента, не было критики того, как Буш занимался этим кризисом.)

7. Обнародовать известную нам информацию.

8. Изменить режим работы. Встречи с экспертами по советским делам в Кеннебанкпорте. (Предусмотрев себе четырехнедельный отпуск с минимумом работы, президент стремился вернуться в Кеннебанкпорт, но знал, что при такой неопределенности это не может быть «отпуском как обычно».)

Уходящий в отставку директор ЦРУ Уильям Уэбстер открыл совещание Совета национальной безопасности десятиминутным сообщением агентства о положении дел. Становилось все более очевидным, что путч организован непрофессионально. Аэропорт оставался открытым. Некоторые оппозиционные средства информации продолжали работать. Пожалуй, наиболее примечательным являлось то, что для задержания Ельцина не было предпринято никаких действий. Пресс-конференция ГКЧП расценивалась в США преимущественно как «час самодеятельности». Сотрудники Буша были обнадежены масштабами и решительным настроем сил оппозиции, вышедшей на улицы по всему Советскому Союзу. Тем не менее танки шли.

Роберт Гейтс, назначенный на место Уэбстера, зачитал длинный список различных экономических и других санкций, которые были представлены на выбор. Президент тут же исключил две сферы; контроль над вооружением и продажу зерна. Первую он считал слишком важной, чтобы использовать в качестве рычага; вторую, объяснил он помощникам, следует избежать, чтобы не оказаться в «ситуации Картера», когда «нам это навредило больше, чем им». На встрече с журналистами, после того как была принята присяга посла Страуса, президент сообщил о содержании беседы с Борисом Ельциным. Как говорят помощники, телефонный разговор рассеял оставшиеся опасения в отношении намерений Ельцина, по крайней мере на ближайшее время. Во время беседы Ельцин подчеркнул, что он является Президентом России, в то время как Горбачев — Президент СССР. За время всей пресс-конференции в Роуз-Гарден поддержка Бушем обоих — Ельцина и Горбачева — была недвусмысленной.

Страус направился в Москву, госсекретарь Бейкер — в Брюссель, на чрезвычайную сессию Совета министров иностранных дел стран НАТО, президент возвратился в Кеннебанкпорт. Как сказал один из представителей администрации, «в основном все, что мы могли делать, — это поддерживать связь и наблюдать, как развиваются события. Основы нашей политики в этом вопросе были заложены. Мы мало что могли еще сделать».

Среда, 21 августа 1991 года

В среду утром, вследствие урагана «Боб», в Кеннебанкпорте шел дождь, нарушивший планы президента сыграть в гольф. Брифинг, проведенный Скоукрофтом, ясно показал, что обстановка в Советском Союзе также меняется.

За ночь понимание смысла переворота значительно прояснилось. В утренних сообщениях радио говорилось о том, что делегация русских официальных лиц, симпатизирующих Михаилу Горбачеву, находится в пути на осажденную дачу президента. В других передачах сообщалось, что второй самолет с некоторыми из восьми членов ГКЧП также направился в Крым. В то же время цитировались слова Ельцина о том, что руководители путча пытаются бежать из Москвы.

Тысячи сторонников Ельцина провели ночь вокруг здания российского парламента, образовав изогнутую линию обороны. Были многочисленные сообщения о том, что крупные воинские части покидают лагерь заговорщиков. Многое из новостей подтверждено либо повторено Ельциным во время его продолжительной беседы с президентом Бушем в 8 часов 30 минут утра американского времени.

Короткое время спустя состоялся телефонный разговор президента с послом Робертом Страусом, находившимся уже на месте, в американском посольстве в Москве. Страус располагал преимущественно второстепенной информацией, однако ничто в ней не противоречило оценкам Ельцина. Британский премьер-министр Джон Мейджер, частый собеседник Буша в период кризиса, добавил отдельные детали к истории с направившимися в Крым самолетами.

К середине утра преобладало чувство, что кризис близится к завершению. Казалось, путч быстро распадается. Однако, когда в 10 часов 30 минут президент появился перед журналистами, он не спешил с решительной оценкой событий.

«В целом, в то время как ситуация остается крайне зыбкой и неопределенной, — заявил он журналистам, — я думаю, можно без опаски сказать, что она представляется несколько более положительной, нежели в первые часы этого переворота… Но. я думаю, я бы сказал американскому народу, что такое развитие событий является положительным.»

В ответ на заданный ему вопрос Буш напомнил журналистам о своем заявлении в понедельник, что «перевороты могут оканчиваться провалом». Это высказывание было основано ни на чем другом, кроме как на частичке истории и президентском принятии желаемого за действительное. Спустя 48 часов эти слова выглядели пророческими.

Через несколько недель после того, как путч завершился провалом и Горбачев был восстановлен на своем посту, одно из высших должностных лиц администрации Буша следующим образом отразило сдержанность президента в то утро в среду: «Это было нечто большее, чем обычная «осмотрительность». Президент по-настоящему испытывал тревогу за судьбу Горбачева, — сказал он. — Было ясно, что переворот разваливается на куски. Чего мы не знали, так это — что или кого мы найдем после того, как осядет пыль». Когда во время кризиса президента попросили проанализировать положение Горбачева после того, как путч закончится, он высказался неопределенно. «Ну кто же знает? — ответил он. — Я имею в виду, что мы даже не можем связаться с г-ном Горбачевым. Но Ельцин горячо поддерживает его, так же, как и мы.» Когда в среду утром президент покидал пресс-конференцию, он заявил журналистам, что будет продолжать делать попытки связаться с Горбачевым.

После краткого телефонного звонка Бейкера из Брюсселя Буш вернулся в свой дом в Кеннебанкпорте и запланировал выезд на рыбалку. Возвращаясь на территорию резиденции Буша с информацией, Фитцуотер подчеркивал те места в ней, которые вызывали сомнения и беспокоили теперь администрацию. Когда президента спросили о сообщениях, в частности о том, с какой целью некоторые заговорщики направились в летнюю резиденцию Горбачева, Фитцуотер ответил: «Мы на самом деле не знаем, куда они направляются. Мы не знаем, что они намерены сказать. Собираются ли они предложить сделку?

Или скажут «присоединяйся к нам»? Или будут извиняться? Намерены ли они его арестовать? Вывезти его оттуда? Застрелить его? Мы не имеем ни малейшего понятия».

Ответы появились 45 минут спустя. Буш и его друзья не успели даже закинуть удочки, когда военный помощник Уэйн Джастис, находясь на берегу, передал по коротковолновому радио сообщение о том, что звонит «глава государства». Так как подобные радиопередачи могут быть перехвачены, Джастис не дал звонившему более конкретного определения. Развернув лодку, президент и его компания вернулись в Уолкер-Поинт. Когда президент Буш поднял трубку, на линии был Михаил Горбачев.

Двадцатиминутный разговор с Горбачевым (для которого это был второй после разговора с Борисом Ельциным) почти не касался деталей. По словам помощника Буша, он носил «весьма эмоциональный и открытый» характер. Горбачев поблагодарил президента и американский народ. «Проявились их личные отношения», — сказал помощник.

Находясь вторично за последние три часа перед представителями средств информации, президент довольно неопределенно говорил о деталях заточения и ближайших планах Горбачева, но дал ясно понять, что атмосфера в Москве и Вашингтоне стала улучшаться.

«Сегодня замечательный день… в самой середине этой истории. И я полагаю, люди знают о моем уважении к Горбачеву, как я к нему на самом деле отношусь. И я в восторге оттого, что. он здоров.»

В среду вечером представление Джорджа Буша о новом мировом порядке, пошатнувшееся в результате политического землетрясения в Советском Союзе, начало восстанавливаться и приобретать видимость спокойствия, хотя последствия еще будут ощущаться. «Все вернулось на свои места, — сказал один из высокопоставленных сотрудников Буша, — и ничто не окажется таким же снова.»

Они судили себя сами

Нет ничего удивительного в том, что последовавшие друг за другом самоубийства Б. Пуго, Н. Кручины и С. Ахромеева вызвали много толков. Эти люди занимали очень высокие посты, и, сознавая их причастность ко многим государственным тайнам, общество не могло не задаваться вопросом — на самом ли деле эти трое по собственной воле ушли из жизни в столь драматические для страны дни, не «помог» ли им кто-то, для кого они опасны в качестве свидетелей? Дать на этот вопрос однозначный ответ было долгом следствия.

«Я не заговорщик, но я трус…»

Из показаний Зои Ивановны Кручины:

— …В пятницу, 23 августа, муж вернулся со службы примерно в 18.45. Я спросила его: «Почему так рано?». Он ответил: «Я уже отработал…»

Забот у Николая Ефимовича Кручины, управляющего делами ЦК КПСС, всегда хватало. Хозяйство, вверенное ему, было огромным и отличалось отменным качеством. Партии принадлежали лучшие в стране административные здания, общественно-политические центры, издательства, типографии, архивы, учебные заведения, гостиницы, санатории, больницы, специальные базы промышленных и продовольственных товаров, секции магазинов, различные производства, среди которых был даже аффинажный завод, на котором изготовлялись золотые кольца и прочие драгоценности… Приученные к хорошей жизни в отечестве, представители партийной элиты и за рубежом желали чувствовать себя не хуже, а потому, отправляясь за кордон на отдых или в командировку, казны не щадили. Короче, «остров коммунизма», завхозом которого был Николай Ефимович, требовал немалых расходов на содержание.

В безмятежные доперестроечные времена миллионы рядовых партийцев исправно платили взносы, 114 партийных издательств и 81 типография безотказно передавали ЦК всю огромную прибыль, и, что самое главное, не существовало четкой границы между партийными и государственными финансами, а потому предшественникам Н. Кручины не надо было ломать голову над тем, где бы раздобыть деньжат. Ему же досталась другая доля.

Перестройка сильно проредила партийные ряды, газеты и журналы взбунтовались, — число данников ЦК неуклонно сокращалось, зато все больше появлялось людей, которые во всеуслышание подвергали сомнению десятилетиями внедрявшуюся в общественное сознание мысль о том, что «народ и партия едины». Дело дошло до невиданного и неслыханного: от партии потребовали финансового отчета. Николай Ефимович Кручина стал первым в истории управделами ЦК, которому пришлось держать публичный ответ о доходах и расходах КПСС.

Конечно, он волен был как угодно дозировать количество правды в этом ответе, поскольку у общества еще отсутствовала возможность его проверить, но сам факт открытого вмешательства «посторонних» в самую интимную сферу деятельности ЦК говорил о том, что в прежнем комфортном режиме партии уже не жить.

В ведомстве Кручины не было людей, которые знали, как можно жить по-другому, и поэтому возникла идея о привлечении специалистов из «боевого отряда партии» — КГБ. Так у Николая Ефимовича появились новые подчиненные — офицеры разведки, отлично разбирающиеся в хитростях западной экономики. В их задачу входила координация экономической деятельности хозяйственных структур партии в изменившихся условиях. Проще же говоря, они должны были научить партию быстро делать большие деньги и надежно их прятать.

Уроки пошли впрок. Партия стремительно обезличивала свои миллиарды при посредстве специально создаваемых фондов, предприятий, банков, здшифровывала заграничные счета, формировала институт «доверенных лиц», этаких карманных миллионеров при ЦК. Все это гарантировало стабильный и анонимный доход в условиях самых экстремальных, вплоть до жизнедеятельности в эмиграции или подполье. Словом, у Николая Ефимовича Кручины имелись все основания быть довольным результатами работы.

Но с треском провалившийся путч нанес сокрушительный удар по КПСС. Кучка верных сынов партии — гэкачепистов — оказалась для нее опаснее, чем все демократы, вместе взятые. Ситуация изменилась с гибельной быстротой — все то, что вчера еще в секретных партийных отчетах скромно именовалось «коммерческой деятельностью», приобрело ярко выраженный криминальный. характер и могло расцениваться уже как контрабандное перемещение валютных ценностей через государственную границу (ст. 78 УК РСФСР), нарушение правил о валютных операциях (ст. 88). и умышленное использование служебного положения в конкретных целях, что вызвало тяжкие последствия для государственных и общественных интересов (ст. 170 часть 2).

В тот последний свой вечер Николай Ефимович никуда из дома не отлучался, и никто, кроме старшего сына, Сергея Николаевича, его не посещал. В полночь дежурный офицер охраны, как всегда, закрыл дверь в дом.

Из показаний 3. И. Кручины:

— …После 22 часов он велел мне идти спать, а сам собирался еще поработать. Около 22.30 прилег на диван в своем кабинете и уснул. Я пошла к себе. Однако заснуть мне не удалось, так как на душе было неспокойно. Я не спала практически всю ночь. В 4.30 я посмотрела на часы и мгновенно уснула.

Проснулась я от сильного стука в дверь. Когда я вышла из спальни, меня встретил сын Сергей и работники милиции.

Из показаний Евланова:

— …В 5.25, находясь внутри здания, я услышал сильный хлопок снаружи. Впечатление было такое, как будто бросили взрывпакет. Выйдя на улицу, я увидел лежащего на земле лицом вниз мужчину. Немного поодаль валялся сложенный лист бумаги…

Это была одна из двух оставленных Николаем Ефимовичем записок: «Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу. Н. Кручина».

Вторую записку нашли в квартире: «Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус. (Эта фраза подчеркнута. — Прим. авт.)

Прости меня Зойчик детки внученьки. (Без запятых. — Прим. авт.)

Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно вдове.

Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. (Имеются в виду члены ГКЧП. — Прим. авт.) Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно.

5.15 мин. 26 августа. Кручина».

Следственная бригада, работавшая на месте происшествия, установила, что перед смертью Н. Кручина не подвергался физическому насилию и не уничтожал каких-либо бумаг. В квартире в целости и сохранности находились документы, проливающие свет на многие секреты ЦК, в том числе и финансовые. Это досье положило начало большой следственной работе по выделенному в отдельное производство делу о деньгах партии. И, пожалуй, только когда оно завершится, станет окончательно ясно, что за страх — перед кем или перед чем? — заставил последнего управляющего делами ЦК КПСС Н. Е. Кручину выброситься с балкона своей квартиры ранним утром.

До 19 августа 1991 года судьба была более чем благосклонна к Сергею Федоровичу Ахромееву. Он остался жив, провоевав с 1941-го по 1945-й на самых смертоносных фронтах Великой Отечественной — Ленинградском, Сталинградском, Южном, 4-м Украинском. После войны уверенно одолел крутой подъем воинской карьеры до ее маршальского пика. И, выйдя в отставку, не затерялся в пенсионерской тени, — остался у дел и на виду, заняв по просьбе президента Горбачева пост его советника.

Судьбе было угодно, чтобы жизненный путь маршала Ахромеева пролегал только вперед и вверх и закончился с почетом, но 19 августа маршал воспротивился судьбе: узнав о создании ГКЧП, он прервал отпуск, который проводил с женой и внучкой в Сочи, и прилетел в Москву. Сменив цивильный костюм на маршальский мундир, он отправился на место своей службы, в Кремль. Встретившие его сотрудницы А. Гре-чанная, Т. Рыжова, Т. Шереметьева отметили, что Сергей Федорович в хорошем настроении, бодр, даже весел.

20 августа Рыжова по указанию Юхромоева печатала план мероприятий, связанных с введением чрезвычайного положения. В тот же день Ахромеев ездил в министерство обороны. Вечером на вопрос Рыжовой: «Как дела?» Сергей Федорович ответил: «Плохо», — и попросил принести ему раскладушку с бельем, поскольку хотел остаться ночевать в Кремле. На следующий день настроение его еще более ухудшилось. 22 августа Ахромеев направил личное письмо Горбачеву.

23 августа Сергей Федорович присутствовал на заседании Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и госбезопасности. Смирнова, стенографистка, рассказала следствию, что Ахромеев вел себя в этот день необычно: ранее он всегда выступал, был очень активен, а в этот раз все заседание просидел в одной позе, даже головы не повернул и не проронил ни единого слова. В рабочей тетради Ахромеева среди записей, сделанных на том заседании, есть и такая: «Кто организовал этот заговор — тот должен будет ответить».

Гречанная и Шереметьева, по долгу службы наиболее тесно общавшиеся с Афромеевым, показали, что 23 августа Сергей Федорович писал какие-то бумаги, снимал с них копии и старался делать это так, чтобы входившие в кабинет не видели, что он пишет. Раньше такого с ним не было. Обе свидетельницы заявили следствию, что, наблюдая необычное подавленное состояние Ахромеева, допускали мысль о его возможном самоубийстве.

А для родных смерть Ахромеева стала не только огромным, но и неожиданным горем. Жена и дочери знали его как волевого, жизнерадостного человека. Он никогда не выказывал перед ними ни страха, ни слабости. Таким и остался до конца.

Последнюю ночь он провел на даче с семьей дочери Натальи Сергеевны. Вот как она вспоминает об этом:

— …Четыре вечера подряд я не могла с ним поговорить, так как он возвращался усталый, очень поздно, пил чай и ложился. Кроме того, мой отец был таким человеком, которому невозможно было задавать вопросы без его согласия на то. В пятницу, 23 августа, накануне его смерти, я почувствовала, что он хочет поговорить.

Мы купили огромный арбуз и собрались за столом всей семьей. Я спросила у него: «Ты всегда утверждал, что государственный переворот невозможен. И вот он произошел, и твой министр обороны Язов причастен к нему. Как ты это объясняешь?». Он задумался и ответил: «Я до сих пор не понимаю, как он мог…».

На следующий день перед уходом он пообещал моей дочке, что после обеда поведет ее на качели…

Из материалов следствия:

«…24 августа 1991 года в 21 час 50 мин в служебном кабинете № 19 «а» в корпусе 1 Московского Кремля дежурным офицером охраны Коротеевым был обнаружен труп маршала Советского Союза Ахромеева Сергея Федоровича (1923 года рождения), работавшего советником Президента СССР.

Труп находился в сидячем положении под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенная вдвое петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа «скотч». Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешеньем, не обнаружено.

Обстановка в кабинете на время осмотра нарушена не была, следов какой-либо борьбы не найдено.

На рабочем стуле в кабинете обнаружены шесть записок, написанных от имени Ахромеева. Все записки рукописные.

В первой, от 24 августа, Ахромеев просит передать записки его семье, а также Маршалу Советского Союза С. Соколову. В письме на имя Соколова излагается просьба к нему и генералу армии Лобову помочь в похоронах и не оставить членов семьи в одиночестве в тяжкие для них дни. Письмо датировано 23 августа. В письме своей семье Ахромеев сообщает, что принял решение покончить жизнь самоубийством. Письмо написано 23 августа. В безадресной, датированной 24 августа, записке Ахромеев объясняет мотивы самоубийства: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца».

Записка, в которой Ахромеев просит уплатить долг в столовой и к которой подколота денежная купюра в 50 рублей, также от 24 августа.

И последняя записка: «Я плохой мастер готовить орудие самоубийства. Первая попытка (в 9.40) не удалась — порвался тросик. Собираюсь с силами все повторить вновь».

В пластмассовой урне под столом обнаружены куски синтетического шпагата, схожего с материалом петли.

Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы от 25.08.91 г., признаков, которые могли бы свидетельствовать об убийстве Ахро-меева путем удавления петлей, при исследовании трупа не обнаружено, как не обнаружено каких-либо телесных повреждений, помимо странгуляционной борозды. Установлено, что Ахромеев незадолго до смерти алкоголь не принимал.

Почерковедческая экспертиза от 13. 09. 91 г. подтвердила, что все шесть записок, обнаруженные на столе в кабинете, написаны Ахромее-вым…»

Что и говорить, способ самоубийства маршал выбрал не маршальский. И, казалось, сама судьба воспротивилась этому выбору — первая попытка закончилась неудачей. Но маршал переупрямил судьбу, сладив себе петлю покрепче.

Вот вокруг злосчастной этой петли и заклубились сомнения да подозрения: маршалы, мол, в случае чего не вешаются, а стреляются. Но у Ахромеева пистолета не было. Бывший его адъютант Кузьмичев, допрошенный в качестве свидетеля, показал, что после ухода в отставку маршал сдал личное оружие и все пистолеты, полученные в подарок за время долгой воинской службы. Это показание документально подтверждено.

18 октября 1991 года следствием была получена из Секретариата Президиума СССР ксерокопия письма Ахромеева М. С. Горбачеву. Оно написано от руки, и четкость каллиграфии в нем под стать солдатской прямоте стиля.

«Президенту СССР товарищу М. С. Горбачеву Докладываю о степени моего участия в преступных действиях так называемого «Государственного Комитета по чрезвычайному положению» (Янаев Г. И., Язов Д. Т. и другие).

6 августа с. г. по Вашему разрешению я убыл в очередной отпуск в военный санаторий г. Сочи, где находился до 19 августа. До отъезда в санаторий и в санатории до утра 19 августа мне ничего не было известно о подготовке заговора. Никто, даже намеком, мне не говорил о его организации и организаторах, то есть в его подготовке и осуществлении я никак не участвовал.

Утром 19 августа, услышав по телевидению документы указанного «Комитета», я самостоятельно принял решение лететь в Москву, куда и прибыл примерно в 4 часа дня на рейсовом самолете. В 6 часов прибыл в Кремль на свое рабочее место. В 8 часов вечера я встретился с Янаевым Г. И. Сказал ему, что согласен с программой, изложенной «Комитетом» в его обращении к народу, и предложил ему начать работу с ним в качестве советника и. о. Президента СССР. Янаев Г. И. согласился с этим, но, сославшись на занятость, определил время следующей встречи примерно в 12 часов 20 августа. Он сказал, что у «Комитета» не организована информация об обстановке и хорошо, если бы я занялся этим. Утром 20 августа я встретился с Баклановым О. Д., который получил такое же поручение. Решили работать по этому вопросу совместно.

В середине дня Бакланов О. Д. и я собрали рабочую группу из представителей ведомств и организовали сбор и анализ обстановки. Практически эта рабочая группа подготовила два доклада: к 9 вечера 20 августа и к утру 21 августа, которые были рассмотрены на заседании «Комитета».

Кроме того, 21 августа я работал над подготовкой доклада Янаеву Г. И. на Президиуме Верховного Совета СССР. Вечером 20 августа и утром 21 августа я участвовал в заседаниях «Комитета», точнее, той его части, которая велась в присутствии приглашенных.

Такова работа, в которой я участвовал 20 и 21 августа с. г.

Кроме того, 20 августа, примерно в 3 часа дня, я встречался в министерстве обороны с Язовым Д. Т. по его просьбе. Он сказал, что обстановка осложняется, и выразил сомнение в успехе задуманного. После беседы он попросил пройти с ним вместе к заместителю министра обороны генералу Ачалову В. А., где шла работа над планом захвата здания Верховного Совета РСФСР. Он заслушал Очалова В. А. в течение трех минут только о составе войск и сроках действий. Я никому никаких вопросов не задавал.

Почему я приехал в Москву по своей инициативе — никто меня из Сочи не вызывал — и начал работать в «Комитете»? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз в этом убедился.

Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы «Комитета» и последующее, связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было.

Мне понятно, что, как Маршал Советского Союза, я нарушил Военную Присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР.

Ничего другого, как нести ответственность за содеянное, мне теперь не осталось.

Маршал Советского Союза

Ахромеев 22 августа 1991 года.»

Из допроса Г. И. Янаева от 12 сентября 1991 года:…

Вопрос:

— Вам представляется проект выступления на ВС СССР на шести листах, изъятый при обыске в Вашем кабинете. Что можете пояснить?

Ответ:

— 19 августа, вернувшись из отпуска, ко мне зашел Ахромеев и спросил, «чем может служить». Я попросил его подготовить проект моего выступления на Президиуме ВС СССР. Тема ему была задана… Он предоставил текст в том виде, какой он имеет сейчас, т. е. машинописный текст и правка от руки. Правка эта самого же Ахромеева. Хочу заметить, что в таком виде я не стал бы использовать этот проект для своего выступления…

Чтобы понятно было, о чем речь, процитируем лишь самое начало представленного Ахромее-вым проекта.

«Тяжело говорить о случившемся. Горько и больно сознавать ту правду сегодняшнего дня, от которой никому из нас не удастся спрятаться. В Москве танки. Уже погибли люди. Погибли в результате действий тех, которых уже нельзя назвать иначе как экстремисты. В городе и в стране крайне опасная обстановка. В Москве и некоторых других районах введено чрезвычайное положение. Смертельная угроза нависла над теми хрупкими ростками демократии, которые с таким трудом выращивались в эти последние тяжелые, но и счастливые годы.

И трудно вдвойне отдавать приказы, прерывающие демократические реформы. Прерывать все, чему служил, во что верил, в чем видел смысл своей политической, гражданской, человеческой жизни. И порою кажется, что все, произошедшее за последние дни, это дурной сон.

Проснешься — и нет ни танков, ни баррикад. Нет ни проклятий, ни призывов к кровавой расправе. И нет указов, тобою подписанных, с проходящими через их текст словами «запретить», «ограничить», «временно прекратить». Словами, которые так мучительно режут слух, особенно после пятилетия разрешений, освобождений, допущений и начинаний.

Но это не сон. Это реальность. И нам всем предстоит в ней жить, определяясь, где ты, с кем ты и против кого.

…Страна ввергнута в катастрофу. Развал государства, развал экономики, раскол и нравственное падение общества — это факты. Должных мер, адекватных ситуации, не принималось. Думаю, для вас это тоже очевидно. Хотя все понимали, что нужно делать. Я подчеркиваю — все!

Рано или поздно кто-то должен был взять ответственность на себя. И это не логика путча, как это хотят преподать, это суровая необходимость…»

Из сделанных в тексте купюр особое внимание следствия привлекли относящиеся к М. С. Горбачеву. В результате внесенной правки в проекте не осталось ни одного упоминания о президенте или какой-либо ссылки на него. В частности, зачеркнуто следующее:

«Сейчас все страшно возбуждены — не случилось ли чего плохого с Михаилом Сергеевичем. Хочу успокоить — с ним все в порядке.»

«Еще раз подчеркиваю, это мой друг!» «Задачи, стоящие перед страной, надо решить любыми, даже жесткими мерами. Как только эти задачи будут решены, я уступлю штурвал корабля любому, кого сочтет достойным страна. В том числе и, еще раз повторю, своему другу Михаилу Сергеевичу.»

Маршгш, видимо, уже и сам понял, насколько неуместны в данной ситуации декларации о дружбе и преданности.

В ноябре 1991 года российская прокуратура прекратила уголовное дело в отношении С. Ф. Ахромеева по факту его участия в деятельности ГКЧП ввиду отсутствия состава преступления. Следствие пришло к выводу, что, хотя. С.Ф.Ахромеев принял участие в работе ГКЧП и выполнил по заданию заговорщиков ряд конкретных действий, нельзя судить о том, что его умысел был направлен на. участие в заговоре с целью захвата власти.

Однако маршал предпочел сам себе быть следователем и судьей. И суд его оказался беспощадным. Маршал, отказавшийся от своей Судьбы, обрек себя на страшную, особенно для военного человека, смерть — ведь издавна в армии петлей карали лишь изменников да шпионов…

«Совершил совершенно неожиданную для себя ошибку, равноценную преступлению.

Да, это ошибка, а не убеждения. Знаю теперь, что обманулся в людях, которым очень верил.

Страшно, если этот всплеск неразумности отразится на судьбах честных, но оказавшихся в очень трудном положении людей.

Единственное оправдание происшедшему могло бы быть в том, что наши люди сплотились бы, чтобы ушла конфронтация. Только так и должно быть.

Милые Вадик, Элинка, Инна, мама, Володя, Гета, Рая, простите меня. Все это — ошибка! Жил я честно — всю жизнь.»

Это предсмертная записка Бориса Карловича Пуго. Как правило, перед встречей с вечностью человек не кривит душой. Кроме того, есть и другие основания для того, чтобы верить в искренность оценки покойным своего участия в заговоре, который он назвал «всплеском неразумности».

Борис Карлович был крайне осмотрительным человеком, поскольку лучше многих других знал, к чему может привести неосторожность в мыслях, словах и поступках. Недаром он возглавлял в Латвии такую строгую организацию, как КГБ, а потом был председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Хозяйственные и партийные руководители на местах боялись КПК. «Проштрафившегося», бывало, увозили прямехонько в реанимацию — сердце-то и у номенклатуры не железное.

Из показаний Инны Пуго:

«…В воскресенье, 18 августа, мы прилетели в Москву и сразу поехали на госдачу в поселке Усово, куда прибыли около 16 часов. Пуго собирался оставшиеся у него свободные дни провести на даче вместе с приехавшими родственниками.

Однако примерно через десять минут после нашего приезда зазвонил один из телефонов закрытой связи. Я в шутку предложила подойти к телефону и сказать, что Борис Карлович еще не приехал, так как мы собирались пообедать и я не хотела, чтобы он уезжал от нас. Он улыбнулся и подошел к телефону.

Я ушла на кухню и не слышала разговор, но через некоторое время он сообщил мне, что обедать не будет, так как его срочно вызывают в связи с начавшейся в ИКАО гражданской войной. Впоследствии мне мой муж (сын Пуго. — Прим. авт.) сказал, что звонил будто бы Крючков.»

Итак, 18 августа, вместо того чтобы обедать в кругу родственников на даче, Пуго по приглашению Крючкова приехал к Язову в министерство обороны.

Из показаний Д. Т. Язова:

«…Я знаю о Пуго, что он очень осторожный человек, не бросается в авантюру, и, судя по тому, как его войска действовали в Нагорном Карабахе и всегда под ударом оказывалась армия… я вам честно говорю, за эту его осторожность, за эту его нерешительность, за эти его уходы от ответственности я его не уважал, была к нему антипатия. Мне даже показалось странным, что Пуго приехал и не возражает…».

Да, Борис Карлович не стал отнекиваться, когда ему предложили войти в состав ГКЧП, хотя не мог не сознавать, что это означает прямое участие в государственном перевороте и что одно дело — требовать чрезвычайных полномочий, как незадолго до того они трое, Язов, Пуго, Крючков, требовали их от Верховного Совета СССР, и совсем другое — взять эти чрезвычайные полномочия силой, вероломно отстранив от власти ее законного обладателя — Президента.

Утром 19 августа по приказу Пуго милицейские экипажи встречали войска, поднятые против законной президентской власти, и провожали их к местам дислокации, чтобы те не заблудились в незнакомой им Москве. В 9.00 19 августа у Пуго состоялось совещание, на котором были его заместители, кроме находившихся в отпусках, все начальники главков, а также другие работники министерства, возглавляющие подразделения.

Из показаний Владимира Александровича Гуляева, начальника Главного управления уголовно-исполнительных дел МВД СССР:

…Пуго на совещании 19 августа сказал, что в стране идет тихий государственный переворот, захватывается собственность, разрушается налоговая система, поголовно заменяются кадры и идет их избиение, что в советских органах происходит тихая революция, то есть Советы заменяются неконституционными органами власти — мэриями и префектурами…»

Пуго позвонил на Гостелерадио СССР и отругал его председателя Л. П. Кравченко за то, что не была отключена трансляция ленинградских программ. Вообще все то время, пока действовал ГКЧП, Пуго крайне строго контролировал работу Центрального телевидения. Л. П. Кравченко в своих показаниях утверждает, что Пуго даже грозил ему и другим руководителям «Останкино» привлечением к ответственности по закону о чрезвычайном положении в случае отказа выполнять его указания.

Из показаний Б. В. Громова:

20 августа на утреннем заседании ГКЧП Пуго предложил ввести в Москве комендантский час. Это подтверждается показаниями обвиняемых Стародубцева и Тизякова. В полдень Пуго направил Громова на совещание в министерство обороны, где вырабатывался план вооруженного захвата Дома Советов РСФСР. Вернувшись оттуда, Громов высказался за неучастие внутренних войск в этой операции, на что Пуго ответил: «Поставленную задачу надо выполнять. Это приказ».

Пожалуй, самым трагическим для путчистов заблуждением была их слепая вера в чудодейственную силу приказа. Затевая «чрезвычайку», они думали, что стоит только приказать — и страна послушно замарширует вспять. Но уже на второй день путча стало ясно: приказы ГКЧП массово игнорируются, местные телерадиостанции рвут информационную блокаду, а запрещенные Чрезвычайным комитетом газеты продолжают жить в ротапринтных изданиях. И что самое опасное: глухая к указам ГКЧП Россия ловит каждое слово своего правительства.

Пуго боролся как мог. Он обязал своего заместителя Шилова принять участие в работе оперативного штаба при ГКЧП и ежедневно предоставлять сводки о поддержке либо противодействии власти Комитета в стране. Дал указание подчиненным подготовить и направить Болдину проект постановления ГКЧП, отменяющего указы Ельцина. Текст этого проекта лег в основу изданного в тот же день, 20 августа, указа Янаева.

Вечером Пуго подписал и отправил две шифрограммы: всем подчиненным органам МВД СССР об ответственности за невыполнение постановлений ГКЧП и начальнику российских школ милиции о запрете выполнять приказ МВД России, согласно которому курсанты должны были прибыть в Москву для защиты правительства РСФСР. На вечернем заседании ГКЧП Пуго поддержал Крючкова, настаивавшего на штурме «Белого дома». Однако на расширенное заседание по этому вопросу, состоявшееся в КГБ в 3 часа утра 21 августа, он не поехал — послал Громова.

Штурм, как известно, не состоялся. Курсанты милицейских школ, несмотря на строжайшие, грознейшие запреты Пуго и жесткое противодействие военных, прибыли в Москву вовремя. Во второй половине дня 21 августа всем уже было ясно, что ГКЧП агонизирует. Но Пуго продолжал приказывать. В 15.30 он подписал шифротелеграмму в адрес министерства и управлений внутренних дел с требованием усилить охрану телерадиоорганизаций и немедленно докладывать обо всех нарушениях постановления ГКЧП о контроле за информацией. Иначе как акт отчаяния этот приказ расценить невозможно.

Из показаний И. Ф. Шилова:

«…22 августа около 9 часов утра мне по городскому телефону позвонил Пуго, спросил, какая обстановка. Я поинтересовался, придет ли он на работу, на что Пуго ответил: «Зачем?». Потом он сказал, что всю жизнь старался жить честно, и попрощался. Попросил еще только передать привет Громову…

…Сейчас нас упрекают: «Как же вы так промахнулись с Пуго? Неужели нельзя было сделать все почетче, поаккуратнее?». Но те, кто задает такие вопросы, просто не представляют тогдашней обстановки. У нас было слишком мало возможностей действовать «почетче и поаккуратнее». Утром 22 августа мы даже не знали, на кого можно положиться в системе КГБ и МВД. Мы опирались лишь на узкий круг лиц и даже не знали, где находится Пуго. На работе его не было, на даче — тоже, к телефону в квартире никто не подходил. Пока искали, время шло. И вдруг Виктор Федорович Ерин, первый заместитель министра ВД России, говорит: «Мы вот звоним Пуго домой по «кремлевскому» телефону, а он, возможно, отключен. Надо по городскому позвонить».

Виктор Валентинович Иваненко, он тогда был шефом Российского КГБ, узнал в справочном номер городского телефона Пуго и позвонил. Ответил ему сам Борис Карлович. Иваненко представился и очень вежливо попросил о встрече. Пуго согласился. Разговаривал он спокойным, абсолютно естественным тоном. Кто-то из нас даже удивился: «Надо же, как будто его на грибы приглашают…».

В квартиру Пуго Ерин вошел первым и с порога спальни сказал: «Ребята, здесь кровь».

В спальне на одной из кроватей навзничь лежал Пуго. Руки его были вытянуты вдоль тела, глаза закрыты, рот и правый висок окровавлены. На прикроватной тумбочке мы увидели пистолет «вальтер». Возле другой кровати на полу сидела жена Пуго, Валентина Ивановна. Она была вся залита кровью, лицо багровое, опухшее. Впечатление было такое, что она страшно избита. Экспертиза потом показала, что впечатление было ошибочным.

Валентина Ивановна ко времени нашего появления была еще жива и в сознании; Она реагировала на вопросы, но отвечать не могла и все время делала какие-то жутко медленные, непроизвольные движения головой, руками — словно силилась встать.

Очень быстро приехавшие по нашему вызову врачи констатировали смерть Пуго и, оказав срочную помощь Валентине Ивановне, увезли ее в больницу, где она скончалась после операции.»»

Из показаний Инны Пуго:

21 августа около 22 часов Пуго вместе с женой пришел к нам домой. У нас у всех было очень плохое настроение, но он своим поведением старался нас развлечь и приободрить. Он смеялся, шутил и очень много рассказывал о своей встрече с Питиримом (митрополит Волоколамский и Юрьевский, глава издательского отдела Патриархии. — Прим. авт.). Пуго был очень доволен этой встречей. Они разговаривали с Питиримом об иконах, их живописцах, об их создании.

В этот вечер Пуго сказал нам: «…умный у вас папочка, но оказался дураком». Кроме того, он сказал, что в Риге жить было лучше, и еще посоветовал нам, чтобы мы не совершали ошибок таких, как он, и не доверяли людям.»

Из показаний В. Пуго:

«…Вечером 21 августа отец и мать пришли к нам. Мы накрыли на стол, решили выпить вина, просто посидеть. Женщины были очень взволнованы, плакали, а отец их успокаивал, что все нормально, что он поедет встречать Горбачева.

Выпив одну рюмку, он отказался пить еще. Был в хорошем, оптимистическом настроении, и, глядя на него, складывалось впечатление, что все действительно не так уж страшно. Он так уверенно говорил и так хорошо выглядел.

Мы посидели еще, потом мать пощла домой, и тогда отец подошел ко мне, обнял и сказал, что все кончено — у него отключили правительственные телефоны, прокуратурой возбуждено дело. Я у него спросил, как он, настолько осторожный человек, мог так ошибиться. Он ответил, что сам не знает и не может понять, как случилось, что он вляпался в это дело.

Утром, перед уходом на работу, я зашел к отцу и увидел, что он что-то пишет, сидя за столом. Судя по всему, это была предсмертная записка. Я спросил у отца, увижу ли его сегодня, он ответил: «Да, вечером увидимся». В коридоре я встретил мать. Она в подавленном состоянии, заплаканная…

У меня нет сомнений, что они покончили жизнь самоубийством, и я также думаю, что они это делали порознь, т. е. сначала застрелился отец, а потом мать, увидев это. Они очень любили друг друга, и я знаю, что мать не смогла бы жить без отца…»

Следствие установило, что утром 22 августа из пистолета «вальтер», принадлежавшего Борису Карловичу Пуго, были произведены два выстрела. Оба раза стрелял Пуго: сначала в жену, потом в себя. Медицинские эксперты заключили, что после выстрела он еще жил в течение десяти — двадцати минут.

Валентина Ивановна тоже оставила записку: «Дорогие мои! Жить больше не могу. Не судите нас. Позаботьтесь о деде. Мама».

Дж. Кушинг Гранвил. Советские военные интервенции в Венгрии, Чехословакии, Афганистане. — Бостон. 1991, Москва, 1993.

Грант Н. Конфликты XX века. Иллюстрированная история. — М.; Физкультура и спорт, 1995.

Россия, которую мы не знали. — Челябинск, 1995.

Степанков В., Лисов Е. Кремлевский заговор (версия следствия). — Пермь: Урал-Пресс, 1993.

Бакланов Б. Как убивали Амина /А Аргументы и факты. — 1990. — № 4.

Вавилов Л. Новые подробности о скандале «Иран-контрас» /Н Новости разведки и контрразведки. — 1994. — № 23–24.

Гозман Л. О Горбачеве // Огонек. — 1991. — № 49.

Документы Архива внешней политики Российской Федерации /М Мжсдународная жизнь. — 1992. — Август — сентябрь.

Мельников Е. Корейская война 1950–1953 годов //Международная жизнь. — 1995. — № 8.

Митаева В. США — Никарагуа: хроника необъявленной войны // США. Экономика. Политика. Идеология. — 1989. — № 2.

Лури С. Семь дней, которые потрясли мир //Международная жизнь. — 1992. — Февраль.

Позиция руководства США в связи с вводом Советских войск в Афганистан в 1979 году // Новая и новейшая история. — 1997. — № 3.

Смирнов К. Иван Васильевич меняет профессию // Огонек. — 1991. — № 1.

Хрущев Н. Корейская война 77 Огонек. — 1991. — № 1.