Тайны волхвов. В поисках предания веков

Вскоре после кончины Гурджиева в октябре 1949 года, проведя много времени с ним в последние месяцы его жизни, Беннетт решил отправиться в путешествие на Восток на поиск таинственного Сарманского братства. Хорошо владея турецким языком, понятным не только в Турции, но и во всех землях, когда-то входивших в Оттоманскую империю, он избрал этот регион для своих поисков. Взяв за отправную точку свой излюбленный Стамбул, где он в свое время подвизался в роли британского шпиона, Беннетт собрался посетить Конью, Дамаск, Иерусалим, Багдад и Старый Вавилон и затем вернуться в Европу.

Беннетт проявлял огромный интерес к суфизму — мистическому сердцу ислама. В своей автобиографии «Свидетель» он вспоминает, как в 1920 году посетил в Константинополе Теке мевлеви, или вертящихся дервишей, самого, пожалуй, известного суфийского ордена[10]. Он, наверное, был одним из последних людей с Запада, присутствовавших на ритуале мевлеви в Константинополе, поскольку вскоре их орден, как и все остальные, был запрещен реформатором Ататюрком. В то время танец дервишей в войлочных колпаках не произвел на него особого впечатления. Вернувшись же в 1953 году в Турцию, он первым делом вновь посетил давно заброшенный Теке. Полагая, что его размеры могут скрывать некое тайное знание, он принялся измерять танцевальный зал — Сема-Хане. Вот что он пишет по этому поводу:

«Стоя на покрытом пылью полу и оглядывая разрушающиеся деревянные части помещения, я понял, что означало отношение дервишей к жизни для турок на протяжении более чем семи столетий. Они были «закваской» практической мистики, которая спасла религиозную жизнь Турции от перерождения в формализм».

Его мистические догадки по поводу энергетики и предназначения турецкой монастырской архитектуры нашли подтверждение во время посещения им в священном городе Конья оригинального мевлевийского Теке, в котором похоронен основатель ордена Джалалэтдин Руми[11].

«Находясь в Конье, я каждый день приходил в великую йевлевийскую Теке — дом поэта Джалалэтдина Руми, основателя ордена мевлевийских дервишей. Сема-Хане был построен в XII веке под руководством его сына султана Велада сельджуками Коньи. Это прототип трехсот шестидесяти пяти аналогичных зданий, разбросанных по всей Юго-Западной Азии. Изучая зал, я пришел к убеждению, что размеры и пропорции здания были производными некоего утраченного умения добиваться концентрации психической энергии, которая могла влиять на внутреннее состояние тех, кто собирался там для поклонения богу».

Вдохновленный посещением мавзолея Руми, но не определивший еще свой маршрут, Беннетт отправился в Адану, затем переехал из Турции в Сирию и посетил Алеппо и Дамаск. К тому времени он решил «путешествовать и жить как тюрк, то есть тратить поменьше денег», и поэтому избегал общения с другими жителями Запада. В Сирии он посещал другие теке и святые гробницы, и на этот раз познакомился с живыми представителями Мевлевийского ордена, на которых не распространялся запрет Ататюрка, поскольку они жили вне Турции. Находясь под сильным впечатлением от скромности и религиозных взглядов дервишей, Беннетт все же жаждал продолжить путешествие. Он стремился ознакомиться и с прошлым, и с настоящим и смотреть крупные археологические раскопки, которыми так богата эта часть света. На пути из Сирии в Ирак он провел некоторое время среди руин древнего Вавилона — на месте действия многих из «Рассказов Вельзевула». Самым же значительным его открытием в Ираке была затерянная долина шейха Ади — основное убежище малоизвестного народа езидов, иногда называемых «есевами».

Долина шейха Ади получила свое название от «святого», чья усыпальница находится там. Езиды считают, что он жил тысячи лет назад — примерно во времена Авраама. Беннетт провел целый день на гробнице, расспрашивая ее стража с помощью переводчика-курда. Подытоживая свои впечатления, он записывает в своем дневнике:

«Убежден, что они (езиды) происходят из древних халдеев. Их собственное предание гласит, что они мигрировали с юга, и они вполне могут быть затерявшимися потомками вавилонских волхвов, исчезнувших во времена Александра Македонского».

Покинув долину шейха Ади, Беннетт проделал обратный путь до Константинополя, а оттуда до Лондона. Хотя всю оставшуюся жизнь он поддерживал тесные контакты с разными группами суфиев и испытывал глубокое влечение к исламу, он все же так и не переступил разделительную черту между крестом и полумесяцем и окончил свои дни римским католиком. Тем не менее его не оставляло увлечение другой религией, которая предшествовала христианству и исламу и оставила неизгладимый отпечаток в них обоих, — зороастризмом. Эта религия вавилонских волхвов, как он полагал, если и не была величайшим из всех на свете откровений, то по крайней мере больше других преуспела в практическом использовании. Беннетт верил, что ее уроки стали важной частью философии самопревращения Гурджиева, как это вытекает из его записи о Сириусе и зарытой собаке-звезде, а не кости. Беннетт был также убежден в том, что основатель этой религий Заратустра был реальной личностью, которую Гурджиев называл «Ашиата Шимаш» в своей книге «Рассказы Вельзевула» и которая сумела убедить народ отказаться от принесения в жертву животных. Такое жертвоприношение одно время достигло в Азии — по утверждению Гурджиева — пропорций эпидемии.

Были ли «вавилонские волхвы» предками езидов или нет, но Беннетт придавал им значение в своих поисках Наставников Гурджиева. Но могли ли они быть связаны с таинственным Сарманским братством? Тот вопрос очень занимал меня, но Беннетт не дал на него ясного ответа. Однако совершенно очевидно: если и есть хоть крупица правды в легенде о волхвах, приведенной в Евангелии от Матфея, тогда должна существовать некая связь между ними и зороастризмом — религией народа, который греки называли «магои»[12]. Соответственно я решил исследовать возможный характер этих связей.

УДОБНАЯ РЕЛИГИЯ

Заратустра, предположительно, родился в пограничной области между Ираном и Азербайджаном на берегах реки Араке. Вообще считается, что он родился около 630 года до н. э.[13], а основанная им религия — неприкрыто дуалистическая.

Подобно Египту и Месопотамии, Персия очень древняя страна. У нее весьма глубокие религиозные корни, уходящие к заре цивилизации. В тот античный период — еще до строительства пирамид и задолго до эпического путешествия Авраама из Халдейского Ура в Хеврон — уже существовал народ индо-европейского происхождения, живший и в Иране, и в Индии. Эти люди — предки современных персов и европейцев — были организованы в племена, которыми правили царские династии. Их религия была, предположительно, культовой и содержала многие элементы, узнаваемые сегодня в современных культурах региона. Их культ покоился на преклонении перед стихиями, в частности, перед огнем и водой, и на желании сохранить их «чистыми». Их ритуалы включали возлияния и приношение в жертву животных — обычно быков.

Заратустра был жрецом этой древней религии, но имел почти библейское призвание стать пророком. Согласно легендам, собранным в «Гатас»[14], в возрасте тридцати лет у него было видение, во время которого он встретился с Ахурамаздой — верховным богом иранского пантеона. Не оцененный собственным народом, Заратустра отправился ко двору царя соседнего народа Виштаспы и обратил его в новую веру. По убеждению Беннетта, жрецы более древней, дозороастрийской, религии, уже называли себя волхвами, и признание ими нового пророка стало решающим фактором:

«Волхвы были членами касты, или класса, существовавшего в Центральной Азии до эпохи Зороастра. Они приняли Зороастра, когда он явился ко двору царя Виштаспы, бактрийского короля Хорезма. Два волхва получили задание проверить Зороастра и обнаружили, что его приобщение к знаниям превосходило все, что знали они сами. По их совету царь согласился на обращение».

Религия, которую проповедовал Зороастр и которую теперь собирались принять персидские цари, была, однако, реальным отступлением от более древних культов, ибо он учил, что мир, хоть и смоделированный богом, был создан в качестве поля битвы добра со злом. Согласно Зороастру, Добрый Бог Ахурамазда (или Охрмазд, как его называют в более поздних текстах) существовал в виде вечного света и времени. Однако существовал и его враг Ангра-Майню (позже названный Ахриманом) — дух тьмы и зла, хоть только и потенциально. Сознавая ту опасность, которую представляло зло для чистоты его вечного бытия, Охрмазд задумал план, как заманить в ловушку и уничтожить Ахримана. Такой ловушкой стал наш материальный миp: будучи зависимым от пространства и времени, он вынудит врага проявиться. Охрмазд знал, что злой Ахриман попытается уничтожить этот мир, но в отличие от своего противника, он мог предвидеть и знал заранее, что старания дьявола приведут его в сети пространства и времени. Таким образом, хотя зло и могло одержать первоначальные победы и причинить тем самым страдания миру, в конце концов оно потерпит поражение, и верх возьмет добро.

В зороастрийской религии прототипа человека (равнозначного библейскому Адаму) звали Гайомарт. Вместе со священным быком и первым растением он был создан на шестой день. Ахриман ответил на вызов Охрмазда, дохнув смертью на эти первые создания жизни. Хотя сами они и умерли, все же их семя дало жизнь тысячам: от быка ведут свое происхождение все другие животные, от первого растения — все остальные растения, а от человека — человечество. Так, хоть Ахриман и принес смерть в мир, ему не удалось уничтожить саму жизнь. Битва между богом и дьяволом, добром и злом, жизнью и смертью идет непрерывно.

Согласно Зороастру, человечество призвано сыграть особую роль в этой долгой войне со злом, а его душа является исходным полем битвы между этими двумя силами. Охр-мазд знал с самого начала времени, что Ахриман будет искушать человека грехопадением и тем самым приведет его к смерти. Но несмотря на то, что человеку не избежать падения, со временем он вспомнит о своем божественном происхождении и будет действовать как представитель бога в материальном мире. Для благочестивого зороастрийца жизнь, труд и учение пророка превосходят все, что было раньше, и вооружают его ориентирами этического поведения в жизни. Он предвкушает то время, когда в конце эры родился Саошианс[15]. Тогда дьявол будет уничтожен раз и навсегда, зло будет запрещено, а в мире наступит порядок. Пока же умный человек следует предписаниям Зороастра, борется на стороне добра и прежде всего старается сохранить в чистоте себя и свой мир.

Около двухсот пятидесяти лет волхвы совершали богослужения для своего народа. Вторжение Александра Великого в 334 году до н. э. вызвало огромные перемены во всей Персидской империи. К тому времени, когда евангелические волхвы, предположительно, явились в Вифлеем, дабы засвидетельствовать рождение Иисуса, зороастризм как религия находился в состоянии почти полного упадка. Хотя позже он будет возрожден и даже переживет свой золотой век при правлении династии Сасанидов, все это произойдет в далеком будущем.

В I веке до н. э. большая часть Месопотамии входила в состав Парфянской империи[16], которая не была так централизована как, Ахейская до вторжения Александра и Сасанидская (224–651 гг. н. э.), возникшая позже. До установления римского господства в регионе ряд небольших государств на территории теперешней Восточной Турции и в Месопотамии пользовался значительной религиозной и политической свободой. В таких вольных условиях смогли расцвести многие местные культы, самым важным из которых был культ Митры — бога, почитавшегося арийцами[17] задолго до рождения Зороастра. Существование этих культов на окраинах Парфянской империи навело меня на мысль о том, что евангелические волхвы пришли не из Персии как таковой, а скорее из Месопотамии. Это и подвигло меня на поиск митраистского следа.

ГЕРОЙ МИТРА

Когда в 1953 году Беннетт посетил усыпальницу шейха Ади, его интересовало нечто большее, нежели древняя могила. Он подозревал, что езиды обладали древним знанием и вполне могли быть одним из самых важных источников Гурджиева. У Беннетта были все основания так думать, ибо сам Гурджиев ссылается на езидов во «Встречах с замечательными людьми». В частности, Гурджиев рассказывает о том, чему сам был свидетелем: если нарисовать на земле окружность вокруг езида, он не сможет покинуть этот круг по собственной воле. Круг превращается в клетку, из которой он, как бы ни старался, не может бежать.

«Некая странная сила, гораздо более мощная, чем его (езида) обычная сила, держит его внутри…

Если езида насильно вытаскивают из круга, он немедленно впадает в состояние каталепсии, из которого выходит, как только его внесут обратно в круг. Если же его не внесут в круг, он возвращается в нормальное состояние, как мы имели возможность убедиться, только через тринадцать или двадцать один час.

Невозможно привести его в нормальное состояние никаким иным способом. По крайней мере, ни моим друзьям, ни мне не удавалось сделать это несмотря на то, что мы уже владели всеми известными современной науке о гипнозе способами выведения людей из каталептического состояния. Только их жрецы могли сделать это с помощью определенных кратких заклинаний».

Если Беннетт и питал надежды увидеть подобные явления, его ждало разочарование. Либо люди, принимавшие его в долине шейха Ади, избегали при нем оказываться в круге, либо — скорее всего — хранили для себя такого рода представления, понятные лишь немногим. Каю бы Беннетт ни воспринимал значение езидов и их необычного культа, к несчастью, он не воспользовался их предложением пожить с ними и узнать побольше об их внутренних тайнах. Поэтому он мог мало что сказать сверх того, что считал их живой связью с древними культами, служившими прообразом раннего христианства.

«Их культ — мешанина из савеизма, христианства и ислама. Вероятно, время от времени они одалживали разные легенды, дабы связать свои верования с господствовавшими на данный момент в окружающем мире. Езиды могли быть связаны и с древним культом Митры. Если сравнить символы святилища шейха Ади и храма в Хатре[18], можно узнать в них змею и даже, пожалуй, скорпиона».

Митраизм обычно рассматривается как еретическая ветвь Зороастризма, но это является чрезмерным упрощением. Отношения между двумя религиями на самом деле гораздо сложнее и во многом напоминают отношения между христианством и исламом. Как ислам в некоторых отношениях является реформированной версией христианства и одновременно новым выдвижением свойственной Ветхому Завету идеи приближения к Богу путем подчинения его воле в повседневной жизни, так и митраизм явился во многих отношениях возвратом к дозороастрийскому прошлому.

В персидской, арийской традиции, предшествовавшей зороастрийской реформации, уже имелся Митра, который — вместе с Варуной и Индрой — был одним из великих богов. Его тесно связывали с понятием справедливости и призывали в свидетели в случаях испытания огнем, когда обвиняемого заставляли бежать по узкому проходу между двумя пылающими поленницами. Связь между Митрой и огнем со временем становилась крепче, и — подобно христианскому архангелу Михаилу, с которым его можно сравнить — он стал солнечным божеством. Он олицетворял опаляющий жар. солнца и его же свет. Так, на эзотерическом или обыденном уровне учения Митра был огненным богом-солнцем, господином заветов и олицетворением абстрактного качества справедливости. Однако не этим привлек его культ приверженцев из числа римлян. Для них он был олицетворением героя. Его культ, распространившийся с быстротой огня по всей Римской империи в I и II веках н. э., был субъективнее классического зороастризма. Греки и римляне воспринимали Митру как героическое божество в образе человека, равноценное Геркулесу и богам солнца Аполлону и Гелиосу[19].

К несчастью, до нас дошло мало письменных памятников касательно римского митраизма, хотя сохранился ряд рельефов и статуй, которые дают нам широкое представление о характере этого культа. Его центральное предание явно связано с мифами о зороастрийском и библейском сотворении мира. Митрас, как и Гайомарт, — дитя божье. Родился он из скалы возле святого потока у корней дерева[20]. Но он же и «Адам», отведавший плода дерева и скроивший одежды из его листьев. Как заметил знаменитый мифолог Джозеф Кэмпбелл, нет греха в том, что он отведал плода.

«В персидском Митре соединены два Адама[21], ибо не было греха, не было Падения, связанного с совершением им героических деяний в мирской жизни. Ребенок срезал ножом плод с дерева и скроил одежду из его листьев: опять же подобно Адаму — но без грехопадения. Есть и другая сцена, когда он стреляет стрелами в скалу, из которой струится вода; дабы освежить преклоненного молящегося. Мы не располагаем мифом, но этот эпизод уже сравнивали с тем, в котором Моисей добыл воду в пустыне из скалы своим жезлом (Исход, 17, 6). Однако Моисей согрешил, ибо ударил дважды, и поэтому ему было отказано в доступе в Землю Обетованную — как согрешил Адам и лишился рая. Спаситель же Митра и отведал плода с дерева-матери, и добыл влагу жизни из скалы-матери, не согрешив при этом».

Легенда Митры известна лучше в ее связи с участью священною быка. В отличие от зороастрийской истории сотворения мира, в которой первый бык просто погибает в результате происков Ахримана, в митраизме его приносят в жертву. По неясным причинам Митра должен был поймать живого быка и притащить на своих плечах в свою пещеру. Там и происходит знаменитая сцена жертвоприношения, изображенная в бесчисленных скульптурах и стелах (вроде той, что хранится в Британском музее). Этот эпизод изобилует символикой:

«Первоначальный бык пасся на склоне горы, когда молодой, атлетически сложенный бог ухватил его за рога и уселся на него верхом. Животное пустилось диким галопом и сбросило его с себя, но бог повис на его рогах и не отпускал его, пока огромное животное не свалилось. Тогда бог схватил его за задние копыта, закинул к себе на плечи, и начался так называемый переход, или тяжелая транспортировка, живого быка со свесившейся головой, с преодолением множества препятствий, в пещеру. Это тяжкое испытание и для героя, и для быка стало символом как человеческого страдания вообще, так и особых злоключений новообращенного на его пути к просвещению — что соответствует Крестному ходу в возникшей позже христианской вере. Когда герой добрался до своей пещеры, посланный солнцем ворон сообщил ему, что наступил момент жертвоприношения, и, схватив свою жертву за ноздри, он вонзил нож в его бок… Из хребта быка проросла пшеница, а из его крови лоза — отсюда хлеб и вино для причастия. Его семя, собранное и очищенное луной, как в ортодоксальном зороастрийском мифе, произвело полезных животных, которыми пользуется человек… Явились животные богини-матери смерти и возрождения, дабы исполнить свое предназначение: скорпион, собака и змея».

В соответствии с этим описанием того, как бог притащил быка в свою пещеру и принес его в жертву, и происходили, несомненно, ритуалы этого культа. Можно вообразить «родео», в которых отважные юноши вступали в схватку с быками и даже, быть может, затаскивали их в пещеру, чтобы принести их в жертву. Подобное приношение быков было, конечно, обычным делом во всем древнем мире, и напоминание об этом можно усмотреть в наши дни в испанской корриде.

В Библии Моисей призывает гнев Божий на головы израильтян, застав их поклоняющимися золотой фигуре быка и танцующими вокруг нее. Это не было их собственной выдумкой — они следовали примеру египтян, которые в то время тоже поклонялись священному быку по имени Апис. Центром египетского культа быка был Мемфис, а Аписа — одновременно поклонялись только одному белому быку — содержали в роскошных условиях, пока он был жив. После смерти его тушу мумифицировали и хоронили в гигантском мавзолее, называвшемся «Серапеум». Он находится вблизи от царского кладбища Саккара и представляет собой лабиринт катакомб, где находятся огромные саркофаги, в которых когда-то хоронили мумифицированные туши быков. Он был заново обнаружен в 1850 году выдающимся французским археологом Огюстом Мариетом, открывшим современному миру полную меру одержимости египтян своим Аписом. Каждый саркофаг имел три метра в высоту, два в ширину и четыре в длину и выдалбливался из целого куска гранита. Затрачивавшиеся на изготовление и перемещение каждого саркофага усилия — а их насчитываются дюжины — свидетельствуют о власти, которую когда-то имел этот культ над египтянами.

В Персии дело приняло несколько иной оборот. Не установлена точная форма индо-иранской веры до рождения Зороастра, но известно, что в ней тоже существовал культ быка, включавший и принесение этих животных в жертву. Изначально это было очень святое дело, к которому относились весьма серьезно, но ко времени рождения Зороастра — около 630 года до н. э. — наступает определенный упадок, когда в жертву стало приноситься без нужды огромное число быков. Зороастрийская реформа более древней и примитивной религии Ирана, которая вроде бы сосредоточилась на поклонении (или, по крайней мере, на принесении искупительных жертв) стихийным или природным духам, имела далеко идущие последствия. В частности, она поставила под вопрос практику принесения в жертву животных, которой, как считал сам Зороастр, не было места в религии. Профессор Р. Цаэхнер отмечал:

«Таким образом зороастрийская реформа предала анафеме такой класс божества, как дива, и устранила другой класс божества, которого иранцы называли ахура, а индийцы — асура, за единственным исключением Ахурамаз-ды (позже названного Охрмаздом). Он был возведен в ранг одного-единственного, истинного бога, от которого произошли все остальные божества. Против этого бога выступал Анграмайню (Ахриман) — вредный дух, а жизнь на земле представляет собой битву между Ахурамаздой и служащими ему Силами, с одной стороны, и Анграмайню и его демоническими ордами — с другой. По убеждению Зороастра, то была настоящая битва, поскольку поклонники див продолжали оставаться верными традиционной религии, и он прямо отождествлял их со всем тем, что считалось злом. Среди их ритуалов фигурировало и принесение в жертву животного, которым обычно был бык, а Зороастр энергично выступает против такого жертвоприношения».

Если иметь в виду, что сам Зороастр так резко выступал против жертвоприношения, то представляется весьма странным, что оно играло столь важную роль в митраизме. Все дело, видимо, в том, что последний не был еретическим производным от зороастризма, как обычно предполагалось и бесконечно пережевывалось в каждом тексте на эту тему. Скорее, обе религии произошли — путь при определенном взаимодействии — от одной и той же изначальной проторелигии, но развивались разными, параллельными путями. Существовала, как мы знаем, очень древняя арийская религия, которую исповедовали по всему Среднему Востоку и Северной Индии задолго до Зороастры[22]. Однако самые старые упоминания ведических, или арийских, богов мы находим не в Персии или Индии, а в нынешней Турции.

Во время одного из величайших миграционных процессов в истории около 2200 года до н. э. народ, называвший себя хурритами, спустился с гор вокруг озера Урмия на плодородные равнины Северной Месопотамии. Как и персы, эти люди были арийцами, и они принесли с собой новейшее изобретение — военную колесницу. Эта легкая и очень маневренная повозка впервые появилась в степях на территории теперешнего юга России и была еще не известна народам старых цивилизаций Египта и Вавилонии. Вооруженные новой военной машиной — древним эквивалентом танка, хурриты оказались в состоянии смести всякое сопротивление и устроили царство, получившее название Митанни, в том месте, которое сегодня не совсем точно называется Курдистаном. Они продолжали свои завоевания и к 1800 году до н. э. добрались до Персидского залива. Оттуда они повернули на запад, в Сирию и Палестину, где смешались с уже обосновавшимися там семитами. В договоре, подписанном около 1400 года до н. э. между Митанни и, возможно, родственными им хеттами, были упомянуты пять арийских богов: Индра, Митра, Варуна и два близнеца Ашвина. Таким образом, бог Митра был известен в Восточной Турции задолго до пришествия Зороастра, родившегося, как общепризнанно, около 630-года до н. э.

Предположение Беннетта о том, что религия нынешних езидов берет двое начало, по крайней мере частично, от культа Митры, показалось мне чрезвычайно важным для моих собственных поисков предания о волхвах. Митраизм вызывал у меня с каждым годом все больший интерес, и я начал понимать, что он не только был одним из источников познаний Гурджиева, но и оказал глубокое влияние на развитие раннего христианства. В самом деле, даже характерный головной убор христианского епископа — «митра» — взял, похоже, свое название от Митры. И это, в общем-то, неудивительно, ибо зарождавшаяся христианская религия взяла гораздо больше, нежели забавные шапки, от митраизма. К стыду для христиан, можно найти много параллелей между культом Митры и римско-католической церковью, в том числе и выбор 25 декабря — дня рождения Митры в качестве Рождества Христова. Больше того, в римских катакомбах под Ватиканом даже упрятана посвященная Митре часовня. Если и неизвестна истинная природа ритуалов, проводившихся в подобных митраистских гротах, до наших дней дошла достаточная информация, свидетельствующая, что митраизм имел много общего со своим более поздним соперником — христианством.

ХРИСТОС И МИТРА

Чем глубже вникал я в эту тему, тем яснее становилось, что само христианство немалым обязано митраизму. Поначалу я не мог понять, чем это объясняется помимо того факта, что и раннее христианство, и митраизм были азиатскими культами, имевшими, предположительно, в своей основе некоторые общие идеи. Дальнейшее изучение митраизма пролило свет на определенные «христианские» обряды.

Подобно другим культам, возникшим на Среднем Востоке, митраизм был тесно связан с астрологией. Хотя сохранилось мало письменных памятников митраизма, многое можно узнать об этом культе, изучая дошедшие до наших дней скульптурные рельефы из митраистских храмов. Как и современное франкомасонство, он был основан, похоже, на идее постепенного посвящения. Согласно одному современному автору, цитирующему трактат М. Лайара «Культ Митры», тут было двенадцать ступеней:

«Они подразделяются на четыре стадии по три ступени в каждой: Земная, Воздушная, Огненная и Божественная. Земная включает ступени Солдата, Льва и Быка. В Воздушной различаются Гриф, Страус и Ворон. В Огненной — Грифон, Конь и Солнце. В Божественной — Орел, Ястреб-перепелятник и Отец Отцов».

Откуда взялось большинство этих названий — остается тайной, но из ссылки на четыре стихии, состоящие из трех степеней, становится ясно, что мы имеем дело с зодиаком. Однако, согласно Джозефу Кэмпбеллу, зодиак представлял собой неизменный фон движения планет:

«…Зодиак стал представлять собой ограничивающую, постоянно вращающуюся сферу времени-пространства-случайности, внутри которой действует безграничный Дух — неподвижный и все же переменчивый во всем. Орбиты семи видимых сфер — Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Юпитера и Сатурна — воспринимались как соответствующее число оболочек вокруг Земли, через которые спустилась душа, дабы родиться».

Нужно было пройти семь ступеней, или посвящений, на пути становления Мастера, и они соответствовали семи планетарным сферам. Первая ступень называлась Коракс (ворон) и. символизировала сферу Луны. Второе посвящение называлось Крифиас (тайный мастер) и было связано со сферой Меркурия. Третье — Милес (солдат), сфера Венеры; четвертое — Лео (лев), сфера Солнца; пятое — Персес (Перс), сфера Марса; шестое — Гелиодромус (курьер Солнца), сфера Юпитера; седьмое — Патер (Отец), сфера Сатурна. Мы можем лишь строить предположения относительно таинственного значения этих названий и характера проводившихся церемоний посвящения, но нам известно, что перед посвящением кандидаты наряжались в соответствующие костюмы. Нам же важно иметь в виду их астрологическую связь и веру в возможность вскарабкаться по лесенке на небеса, как бы поднимаясь сквозь планетарные сферы. Такую общую концепцию можно найти во многих тайных преданиях, в том числе в каббале — мистическом течении в иудаизме[23]. Согласно каббале, семь огней в еврейском семисвечнике меноре представляют сеть планет, или «бродяг» (включая Солнце и Луну).

Движения планет тщательно отслеживались жрецами и астрологами во всем античном мире, ибо считалось, что они контролируют человеческую судьбу. Предполагалось, что они подпитывают мужчин и женщин космической энергией в соответствии с их собственной природой. Однако такие «дары», проявлявшиеся как врожденные способности, были обоюдоострыми: они могли стать добродетелями или пороками в зависимости от того, какими пользовались[24]. Саморазвитие на космическом или планетарном уровне означало умение человека различать свой собственный планетарный тип, то есть преобладание определенных «богов» или огней в собственном характере, а затем и развитие самодисциплины, необходимой для управления способами использования этих сил с тем, чтобы они проявлялись скорее в позитивном, нежели негативном плане. Однако истинная цель таких эзотерических культов, как митраизм, — как и школы Беннетта в Шерборне — состояла в том, чтобы научить человека, как подняться в целом выше этого уровня. Семиступенчатая лесенка посвящения призвана была освободить душу от сил, которые часто символизировал семиглавый дракон. Тогда после смерти душа человека была бы способна покинуть солнечную систему и отправиться в зазвездный рай. Кэмпбелл пишет по этому поводу:

«Человек наследует от каждой (планетарной) сферы особое временно-пространственное качество, которое, с одной стороны, дополняет его характер, а с другой — ограничивает его. Поэтому семь стадий посвящения были призваны облегчить переход духа через семь ограничений, завершением чего станет реализация неквалифицированного состояния».

В христианстве существует схожая концепция планетарного или космического мира как источника, из которого мы черпаем как наши таланты, так и наши недостатки. Это более отчетливо показано в Откровении Иоанна Богослова — заключительной книге Библии. В нем семь планет представлены как семь звезд в правой руке «подобного Сыну Человеческому». Они связаны с семью светильниками и семью исконными церквями:

Каждая из семи церквей Малой Азии, к которым обращена первая часть Откровения, имела особую силу, за которую превозносится, и слабость, могущую привести к греху. Подобно митраизму — великому своему сопернику в первом и втором столетиям н. э., христианство предлагает семь посвящений, именуемых таинствами, дабы помочь душе в ее усилиях достичь спасения. Семь таинств можно рассматривать как своеобразную лесенку, опять же соответствующую планетарным сферам. Итак, мы имеем Крещение (Луна), Епитимья (Меркурий), Венчание (Венера), Причастие (Солнце), Конфирмация (Марс), Посвящение в духовный сан (Юпитер) и Соборование (Сатурн).

Наличие всех этих параллелей между христианством и митраизмом наводит на мысль о том, что последний и был знаменитой религией волхвов. Есть и аргументы против такого допущения, например: День Рождества не праздновался 25 декабря до 353 года н. э., когда его объявил таковым папа Либерии. До того времени самым важным христианским праздником сезона было Крещение Христа, отмечавшееся 6 января. Выбор этой даты для столь важного праздника уходит, похоже, корнями не в Персию и не в Месопотамию, а в Египет.

ЗОН И ХРИСТОС

Во времена Рима в портовом городе Александрии существовал очень большой храм, называвшийся «Корейон», в котором каждое 6 января праздновалось рождение Эона[25]. Если судить по запискам Святого Епифания (около 315–402 гг.), и в его время еще продолжали отмечать языческий праздник Зона:

«…В Александрии, в так называемом Корейоне — огромном храме Приснодевы — на рассвете, после всенощного бдения с музыкой и песнями, участники спускаются со свечами в подземный склеп и выносят наверх в паланкине деревянного идола в виде обнаженной фигуры с выполненным золотом отпечатком креста на лбу, с похожими отпечатками на каждой руке и на каждой коленке, одинаково выполненными золотом. И они делают со своим идолом семь кругов внутри храма под аккомпанемент труб) тамбуринов и Псалмов, а затем, веселясь, уносят его обратно в подземелье. Когда их спрашивали о значении этого таинства, они отвечали: «В этот час сегодня Девица (Коре), то есть Приснодева, родила Зона».

Это поразительное свидетельство о связи между родами Девы и праздником старого Рождества, который на Западе мы теперь отмечаем как Крещение, указывает на Древний Египет как на альтернативный источник легенды о волхвах. Это не столь уж невероятно, как может показаться на первый взгляд. Во времена Иисуса Александрия была, быть может, самым цивилизованным городом на свете и местожительством большой еврейской общины. Евреем был и ее величайший философ, выдающийся гражданин по имени Филон (около 30 г. до н. э. — 46 г. н. э.), чей брат Александр был банкиром цезарей. В пространных трудах Филона, одной из лучших дошедших до нас записей, сделанных современниками, много говорится о верованиях и делах «мудрых людей» его времени. Среди них называются и волхвы из Персии, «которые путем тщательного исследования творений природы с целью познания истины в спокойной тишине и посредством (мистических), обладающих пронзительной ясностью образов становятся посвященными в тайны божественных добродетелей и, в свою очередь, посвящают (тех, кто идет за ними)». Однако Филон не был простым наблюдателем экзотических религий, а поддерживал, похоже, тесные контакты с общиной мистиков, называвших себя «Терапевтами», если даже не был ее членом. Ее центр находился к югу от Александрии. Многое из того, что Филон рассказывает о них и их убеждениях, как ни странно, предвосхищает христианство.

У философа Филона много общего и с Беннеттом, и с Мидом, который в работе «Трижды великий Гермес» глубоко анализирует труды Филона. Для последнего самоочевидно, что работа философа немыслима вне религиозных рамок. Эти рамки были тесно связаны с идеей посвящения, хранимого в тайне от масс, ибо оно не могло быть понято ими. Так, он пишет:

«Эти вещи, что вы принимаете в души свои, вы, чьи уши очищены, как истинно священные тайны, следите за тем, чтобы не рассказывать о них никому, кто может быть не посвящен, а храните их в сердцах своих, хорошо охраняйте свою сокровищницу, но не как хранилище золота и серебра, что является преходящим, а как самое ценное богатство — знание Причины (всего) и Добродетели, а также третьего — дитяти первых двух».

Эта рекомендация не раскрывать святые тайны непосвященным повторяется в Евангелии от Матфея: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». Одной из таких великих тайн была — по мнению Филона — доктрина Логоса как Сына Божьего. Он писал:

«Больше того, Бог, как Пастырь и Царь, руководит (и правит) с помощью закона и справедливости природой неба, периодами солнца и луны, изменениями и движениями других звезд, назначая своим представителем (для выполнения этой задачи) Свой собственный Разум (Логос), Своего старшего Сына, взять на себя заботу о пастве, как если бы он был наместником Великого Царя».

Комментируя этот отрывок, Мид предполагает, что «Божественный Человек» был для Филона Небесным Мессией Бога. И он цитирует еще один отрывок, который — в тот момент, когда я читал его впервые — показался мне весьма загадочным и который, как я обнаружил позже, служит ключом к очень многому.

«Более того, я слышал, как один из спутников Моисея произнес такое слово (логос): «Се Человек, имя которому Восток» — очень странное имя, если вообразить человека, состоящего из тела и души; но, если принимать его за Бестелесного Человека, ни в чем не отличающегося от Образа Божьего, придется признать, что, назвав Его «Восток», человек попал в точку.

Ибо Отец вещей, которые есть, воспитал его как Своего старшего Сына, которого Он называл везде Своим Первенцем и который, будучи от отца рожденным, подражая своему Родителю и обдумывая Его первоначальные замыслы, вылепил виды (вещей)».

Эти слова удивительно похожи на начало Евангелия от Иоанна, которое обычно зачитывается в конце каждой католической мессы:

Итак, в философии Филона, как и в Евангелии от Иоанна, Сын Бога, то есть Первоначальный Логос, ответственен за сотворение видимой вселенной в соответствии с образом и первоначальными схемами, составленными его Отцом. «Жизнь», которая «была свет человеков», и свет, который «во тьме светит» — это, конечно же, солнце. Как Иисус Христос, Логос, или слово, обретает плоть — это связано с солнцем, это одна из великих тайн христианского эзотеризма. Однако Филон постулирует «звезду звезд», расположенную в центре мироздания и дающую свет всем остальным телам, в том числе и видимым звездам, нашему солнцу, луне и планетам.

«(Этот Свет) есть (Одна) звезда за (всеми) небесами, Источник Звезд, которые видимы органами чувств и которые были бы невидимы рядом со знаком, называемым Всеяркость, от которого получают свой свет и солнце, и луна, и остальные звезды, как блуждающие, так и неподвижные, каждая в соответствии со своей силой».

Как видно из всего вышеизложенного, Филон любил аллегорию настолько, что подчас становился почти непонятным. Ясно же из его трудов то, что в Александрии существовал элемент еврейского мышления, тесно связанный с другой египетской школой, которая расцвела примерно в то же время — школа Гермеса Тризмегиста. Она продолжала оказывать, как мне предстояло открыть, глубокое влияние на западное мышление вплоть до эпохи Возрождения и после нее. Была ли идея Филона о «старшей звезде», дающей свет всем остальным, связана с древнеегипетским почитанием Сириуса — самой яркой звезды на небосклоне? Если это так, возникает любопытная связь между Египтом и историей волхвов, ибо — как мне предстояло еще выяснить — труды Гермеса сохранились не в Египте, а в Месопотамии — в том самом месте, где Гурджиев искал свое Сарманское братство.