Тайны волхвов. В поисках предания веков

Работа над «Орионом» одновременно и возбуждала и волновала, но еще важнее то, что она навела меня на глубокие размышления о Египте и пирамидах. Расположение пирамид, напоминавшее гигантскую карту неба, было чем-то необычайным и поначалу трудным для понимания. Но было в нем что-то от истины, и я не сомневался в том, что Роберт Бьювэл был прав — по крайней мере в широком смысле слова — в своих выводах. Именно тогда я припомнил прочитанное мною за много лет до того момента во «Встречах с замечательными людьми» о том, как Гурджиев нашел карту «допесочного Египта» во время своих путешествий. Я не мог не задаться вопросом: а не столкнулся ли и он с соотношением Ориона? Нашел ли он старый и секретный документ, раскрывающий секрет соотношения Ориона? Если да, тогда-откуда взялась эта карта и где он нашел ее? Заинтригованный, я решил поглубже вникнуть в этот вопрос и с особым вниманием перечитал раздел, рассказывающий о его путешествиях в интересующий меня период.

Почти сразу же стало ясно: хотя Гурджиев определенно оставил ориентиры, руководствуясь которыми и другие могли пройти его путем, все не так просто, как представлялось поначалу. Мне показалось подозрительным утверждение Беннетта о том, что таинственная долина Изрумин[38]может быть отождествлена с долиной шейха Ади. Ведь Гурджиев, рассказывая о своих путешествиях во «Встречах», даже не упоминает о посещении Изрумина, а его поиски тайного монастыря, который, как он верил, находился когда-то в этой долине, закончились из-за несчастного случая с Погосяном (когда его укусил ядовитый паук) и необходимости вернуться для его излечения. Если бы Гурджиев имел в виду езидов в качестве источника своих познаний о Сармунге, как, видимо, полагал Беннетт, он сказал бы, мне думается, об этом прямо и четко. И в самом деле, многое из того, что он говорит о них, едва ли лестно для них, а это свидетельствует, что они занимались чем-то вроде примитивного вуду, остававшегося для них неподконтрольным[39]. Хотя Гурджиев и мог изучить религию езидов, я сомневался в том, что она была истинным источником его познаний, как и в том, что нынешние езиды являются живыми хранителями традиции, которая больше всего интересовала его.

Поиск Беннеттом наследников Сармунга среди суфийских орденов в Центральной Азии, по моим ощущениям, также шел в неправильном направлении. Не вызывает сомнений и то, что Гурджиев посетил Теке суфиев, где он изучил не только технику дыхания, но и некоторые священные танцы. И привез их на Запад, утверждая, что они ведут свое происхождение из центральноазиатских обителей дервишей. В его трудах также просматривается влечение к таким местам, как Бухара, Балх и Самарканд, и он явно усвоил многое из тайных преданий этих городов. Несмотря на то, что суфизм определенно хранил древние предания и имел длинную родословную, я чувствовал, что он был результатом иной линии сообщения. Я не мог поверить, что члены этих орденов были потомками или наследниками Сарманского братства, тесно связанного скорее с Египтом и пирамидами, нежели с Бактрией и сводами из голубых изразцов монгольского возрождения. Я был уверен в том, что Гурджиева его наиболее важные озарения посещали гораздо ближе к дому — в том месте, которое в его время называлось Оттоманской империей.

Достав достаточно крупномасштабную карту Среднего Востока и сравнив ее с описаниями, данными им во «Встречах», я принялся вычерчивать его вероятный маршрут. Я подозревал, что Беннетт ошибся и его ошибка привела его в долину шейха Ади именно потому, что он старался следовать по маршруту, которым намеревался пройти Гурджиев, а не по тому, по которому он действительно прошел. Логичнее было пойти по его следам, а не в соответствии с его планом путешествия, и посмотреть, куда они приведут.

Гурджиев рассказывает, что через два месяца после переправы через реку Араке он добрался до города «Z». Беннетт опознал — как я считаю, правильно — в нем город Захо в иракском Курдистане. Это пограничный город, близко расположенный и к Турции, и к Сирии и стоящий на одном из притоков реки Тигр. Затем они прошли через какой-то перевал «в направлении к Сирии». На этом перевале они должны были добраться до водопада, названного «К», перед тем, как повернуть в Курдистан. При взгляде на карту представляется странным, что он говорит о повороте к Курдистану в то время, как уже находился в Курдистане. К тому же не имело смысла направляться в сторону Сирии, если их целью — как полагал Беннетт — была долина поблизости от Мосула. Город расположен гораздо ниже по реке Тигр и к тому же в противоположном от Сирии направлении. Мне казалось, что они направились на северо-восток от Захо, вверх, а не вниз по долине Тигэа, к городу Сизре. Примерно там, судя по моей современной карте Восточной Турции, Тигр был перегорожен плотиной, в результате чего в расположенных выше долинax образовалось большое «многопальцевое» озеро. Я не смог найти каких-либо упоминаний о водопадах в этом районе, но поскольку там Тигр стремительно течет по глубоким и узким ущельям, представляется вероятным, что один водопад находился выше Сизре до строительства плотины. На моей карте гораздо дальше на юго-восток от Захо был отмечен на турецком языке город Чукурджа. На британской карте того района этот же город называется Киркук. Если бы Сизре мог иметь иное написание — Кизре, тогда он явно и был гурджиевским городом «К», от которого они должны были повернуть в другую сторону.

Вот там-то его друга и укусил ядовитый паук. Не сказано, где это случилось, но сообщается, что путешественники оставили свои поиски долины Изрумин и направились в город «Н», где они остановились в доме армянского священника. Именно здесь они обнаружили старую карту «допесочного Египта». Моя карта этого района вполне четко указывает, что этим городом должен был быть Нусайбин — очень древний город на притоке реки Чабур. К тому же Нусайбин расположен строго на восток от Сизре (или Кизре). Если бы друзья направились из Захо на север вдоль Тигра, то добрались бы до водопадов выше Сизре и повернули бы на восток к Нусайбину. Это совпадало со схемой описанного путешествия и однозначно указывало на то, что они и не намеревались идти в Мосул или в долину шейха Ад и, как вообразил себе Беннетт.

Теперь я начал подозревать, что отождествление «Нивси» с Ниневией и, следовательно, с Мосулом, было сделано Гурджиевым для отвода глаз, дабы сбить со следа случайных «охотников». Я не нашел никакого подтверждения того, что Мосул или Ниневия когда-либо назывался Нивеи, хоть и не собирался отправиться туда и проверить свою догадку на месте, так как город находится в иракском Курдистане. Обнаружил же я другое — что Нусайбин когда-то назывался Нисиб и что в нем находилась знаменитая академия. Это заведение было обязано своей славой, если и не происхождением, одному событию, имевшему место в 449 году в городе Эдеса[40], примерно в 190 километрах дальше на восток. В то время в восточной церкви разгорелись яростные дебаты по поводу природы божественности Иисуса Христа — открыто схлестнулись две школы мысли, неточно называемые диофизитской и монофизитской. Поборники первой школы утверждали, что Иисус родился человеком и потом был соединен с Богом. Ее самым ярым защитником был Нестор (скончался около 451 г.), сирийский священнослужитель, ставший патриархом Константинополя (в 428–431 гг.). Монофизиты учили, что Иисус был рожден Богом. Таково в целом и ныне ортодоксальное учение церкви, а диофизитизм был запрещен как ересь. Однако он продолжал существовать как подпольное движение, несмотря на то, что Нестор был объявлен еретиком и скрылся в Верхнем Египте.

В середине пятого столетия Эдеса могла похвастать одной из самых крупных епархий в мире и тремя теологическими школами — армянской, сирийской и персидской. Последняя считалась одним из важнейших центров знания не только в Эдесе, но и во всем свете. Однако она была не по нраву местному епископу Киру вследствие его симпатий по отношению к Нестору. В 489 году император Зенон по его наущению закрыл персидскую школу, а ее учителя были изгнаны. Многие из них пересекли границу тогдашней Персии и осели в Нисибе, то ли основав там школу, то ли укрепив уже существовавшую. Поскольку во II веке Нисиб имел самую крупную общину и школу евреев в регионе, более чем вероятно, что он и был Нивеи Гурджиева и что его потерянная долина находилась где-то в округе.

Все это стало понятным, и начала вырисовываться некая схема. В Северной Месопотамии, всего лишь в сорока километрах к югу от Эдесы, находился древний город Харран, который служил когда-то домом патриарху Аврааму и в котором, согласно Библии, был похоронен его отец Терах. В этом же городе были сохранены «Герметики» на протяжении эпохи обскурантизма в Европе и почти до его разрушения Чингисханом в XIII веке. Если Гурджиев действительно нашел карту «допесочного Египта» в доме священника в Нисибе, тогда вполне вероятно, что это каким-то образом связано со школой персов, переехавшей в этот город в 489 году. Школа эта обязана своим рождением Эдесе и почти наверняка поддерживала контакты с какой бы то ни было школой в Харране. Напрашивается очевидный вывод: если уж я собрался искать следы Сарманского братства, описанного Гурджиевым, тогда начинать мне следовало с этого региона к северу от Сирии.

Было кое-что еще, что привлекало мое внимание и побуждало к исследованию. Это было пропавшее царство Джоммаген, находившееся севернее Эдесы. Там, как мне было известно, еще до эпохи Иисуса был воздвигнут удивительный памятник, который — было у меня такое странное предчувствие — как-то связан с историей волхвов. Я не знал, в чем заключалась эта связь, но мне казалось, что этот памятник — что-то вроде турецкой пирамиды — хранил глубокую тайну, саму по себе заслуживающую исследования. Я также подозревал, что он мог быть связан с гурджиевским Сарманским братством, хотя опять же пока оставалось загадкой, что это была за связь. Так как Нусайбин, Харран и Джоммаген находятся в Турции, они были вполне доступны и, следовательно, в отличйе от Ирака, открыты для исследования. Поэтому самым разумным представлялось поехать и посмотреть самому.

ПРОПАВШЕЕ ЦАРСТВО КОММАГЕН

У меня не было ни малейшего сомнения в том, что волхвы из Евангелия от Матфея имели контакты с Египтом. И все же оставался неизменный вопрос: откуда именно они взялись? Предположение о том, что они были персами, мало чем помогает, ибо во времена Иисуса вся Месопотамия и большая часть Анатолии входили — по крайней мере номинально — в Парфянскую империю и, следовательно, были «персидскими». Волхвы необязательно пришли из самой Парфии, чтобы их приняли за персов. Напротив, было бы удивительно, если бы это было так. Скорее всего, они прибыли из Месопотамии и были — по терминологии Беннетта — «вавилонскими волхвами». Связь с Авраамом и Гермесом указывала на Харран в качестве их вероятной отправной точки., и я решил посетить его, но и другие места заслуживали внимания.

Маловероятно и то, что волхвы были правоверными персидскими священниками, поскольку в I веке до н. э. зороастрийская религия переживала состояние упадка. Но они могли быть членами тайной школы, а она могла иметь связи с другими культами или движениями вроде культа Митры, преобладавшего в Восточной Анатолии и Месопотамии. Сообразив, как мало я знаю об этом регионе, я взялся за изучение его истории. Вскоре я понял, как много всякого происходило в долинах двух рек во времена Христа, особенно в бассейне Евфрата, и что это заслуживает дополнительного исследования. К своему немалому удивлению я обнаружил, что в то время Месопотамия еще не входила в состав Римской империи и давала убежище ряду интересных звездных культов, включая и волхвов. Одним из самых важных из них — хотя бы потому, что он оставил множество следов — был культ царей Коммагена — небольшого государства в верховьях Евфрата. Мог ли Коммаген быть тем местом, откуда явились евангельские волхвы? Я решил заняться этим вопросом.

Несмотря на частые нашествия иностранных держав, Коммаген оставался очень древней страной с собственной предысторией и цивилизацией, восходившей ко временам, предшествовавшим подъему Ассирии. Кутмухи (или Кум-муху), как его называли ассирийцы, впервые, похоже, был завоеван Ададом-Нирари I (ок. 1300 г. до н. э.) и оставался вассальным государством вплоть до падения Ассирии в 612 году до н. э. Ассирийцы были, как свидетельствует Библия, страшно жестокими империалистами. Они постоянно вели войны со своими соседями, от которых требовали огромной дани в обмен на мир. Приблизительно в 1100 году до н. э., в начале царствования Тиглатпаласара I, Кутмухи оказалось замешанным в мятеже, поднятом Мушки (Мешехом по Библии). Он был жестоко подавлен ассирийским царем, который похваляется своей победой на глиняной призме, которая хранится сегодня в Британском музее:

«В начале моего царствования двадцать тысяч человек из земли Мушки, и их пять царей… уверенные в собственной силе, пришли и захватили землю Кутмухи. С помощью Ашшура[41], Господа моего, я собрал колесницы свои и войска свои. С их двадцатью тысячами воинов и пятью царями я дрался в земле Кутмухи и разбил их. В битве на уничтожение я положил их воинов как Сторм /бог/. Я пролил их кровь в долинах и на вершинах гор. Я отрезал их головы и навалил их как кучи зерна у стен их городов. И я вывез бесчисленные трофеи — их добро и собственность. Я увел шесть тысяч /человек/ — остаток их войск, которые бежали впереди моего оружия и целовали мои ноги и которых я стал считать обитателями моей земли».

Народ Коммагена был, очевидно, не только жертвой, но и активным участником мятежа, ибо, расправившись с негодяями Мушки, царь не преминул наказать и этот народ:

«В то же самое время я пошел на землю Кутмухи, которая оказалась неверной и не платила дани и сборов Ашшуру, Господу моему. Я завоевал землю Кутмухи из края в край. И унес добычу — их добро и вещи. Я сжег их города, я опустошил, уничтожил их. Остатки народа Кутмухи, бежавшие от моего оружия, скрылись в земле Шереше (город в районе современного Диярбакира), что на дальних берегах Тигра, и сделали из этого города свою крепость. Я взял свои колесницы и своих воинов и бронзовыми кирками прорубил через отвесные горы и изнурительные тропинки дорогу моим колесницам и моим войскам. Я переправился через Тигр и захватил город Щереше, их цитадель. Я развеял их воинов по горам и также наполнил их кровью Тигр и окропил ею горные вершины».

Сегодня Тиглатпаласара и большинство остальных ассирийских царей назвали бы военными преступниками. Читаного похвальбу касательно кампаний в Коммагене и других местах, я не мог не думать о показанных недавно по телевидению картинах того, как правитель современной Ассирии Саддам Хусейн изгоняет крестьян-курдов из их домов и загоняет их в горы. «История преступления», как можно видеть, постоянно повторяется. Цель военных действий Тиглатпаласара, должно быть, состояла в устрашении Коммагена, ибо в архивах других ассирийских царей эта страна упоминается среди плательщиков дани. Одно интересное сведение об уплате дани Салманасару III (ок. 857 г. до н. э.) мы находим в так называемой «монолитной записи», вырубленной на стеле из Курха — города в двадцати милях к югу от Диярбакира. Ныне она также хранится в Британском музее:

«Катазилу из Куммуху: 20 мин серебра, 300 стволов кедра ежегодно я получал /от него/»[42].

С падением ассирийской столицы Ниневии в 612 году до н. э. Коммаген, похоже, перешел сначала под владычество Вавилонии, а позже, после победы Кира, стал частью Персидской империи. Дальнейшая судьба Коммагена, с которой я к тому времени был уже хорошо знаком, служит одним из наиболее любопытных примечаний к истории Средней Азии. В 334 году до н. э. Александр Великий, в то время царь только Македонии, переправляется через Геллеспонт и вторгается в Малую Азию. Прибыв в Гордион — древнюю столицу Фригии, он посетил Храм Зевса, в котором хранилась странная телега. Согласно легенде, однажды Зевс через одного оракула повелел фригийцам сделать своим царем первого человека, который подъедет к его храму на телеге. Счастливчиком оказался крестьянин по имени Гордион, и его действительно сделали царем, а его повозку поместили в храм. Та повозка была особенной, ибо была скреплена кизиловым лубом, завязанным необычным узлом. Причудливый поворот истории заключался в пророчестве, согласно которому тот, кто сумеет развязать этот узел, станет хозяином всей Азии. История не сохранила имена тех (а их наверняка было немало), кто безуспешно пытался развязать сложный узел. Александр же, по легенде, не стал терять время на его распутывание, а разрубил его пополам своим мечом. Поэтому-то во исполнение пророчества он и стал хозяином Азии, завоевав Египет и Персию и проникнув даже в Индию. Хотя в 323 году до н. э. он умер в раннем возрасте — тридцати трех лет и, следовательно, не успел укрепить свою империю, его завоевания были призваны оказать глубокое влияние на будущее развитие региона.

После кончины Александра созданная им империя была поделена между его полководцами: Птолемею достался Египет, Антигону — большая часть Малой Азии и Селевку — Вавилония, Персия и северо-восточная Индия. В результате последовавших затем неизбежных войн Селевк завладел и Сирией, получившей выход к Средиземному морю. Династия Селевкидов удерживала свое владычество над Сирией, Вавилонией и западными районами Персии на протяжении нескольких веков, пока не рухнула под давлением Рима с Запада и Парфии с Востока. Сам Селевк I основал на побережье, вблизи от Исса, где Александр Великий одержал свою знаменитую победу в битве с Дарием, новый город Антиохию по имени своего отца. Со временем этот город стал столицей Сирии и центром эллинистической культуры в регионе, пережившим исчезновение Вавилонии и Персии.

Образовавшееся северное царство Антигона вскоре распалось отчасти из-за междоусобиц и отчасти в результате нашествий. Образовались небольшие государства, хранившие лишь номинальную верность царям Македонии, Персии или Сирии. Самыми крупными из них были Понт*в районе Каппадокии, на восток от реки Галис и к югу от Черного моря; Галатия, занявшая большую часть Фригии, и прибрежное государство город Пергам. На протяжении нескольких веков этот регион был политически весьма нестабильным, пока Помпей не навязал мир внутри Римской империи.

Сложившаяся там ситуация имела и свои преимущества. Ослабление власти Селевкидов дало, в частности, Коммагену возможность завоевать независимость впервые со времен ассирийских нашествий за несколько столетий до того. В начале III века до н. э. в Коммагене укрепился царь Самос, построивший свою столицу — Самосата. Его сын Арзамес перенес столицу в более защищенное место выше по Нимфе, притоку Евфрата, и назвал ее Арзамея-на-Нимфе. Как и его отец, Арзамес оставался вассалом Селевкидов, а его внук Птолемей поднял в 162 году до н. э. восстание и провозгласил Коммаген независимым государством. Его сын Самос II заключил мир с Селевкидами, договорившись, что его сын и наследник Митридат женится на Лаодис, дочери сирийского царя Антиохе VIII. Их брак оказался удачным во всех отношениях. Сын счастливых супругов стал знаменитым царем Коммагена — Антиохом I Епифанием, унаследовавшим трон где-то до 69 года до н. э.

Царь Антиох весьма серьезно относился к своей религии — эллинизированной форме зороастризма. К счастью, после себя он оставил множество надписей на греческом языке, так что мы многое знаем о поддерживавшемся им царском культе. Цари Коммагена утверждали — возможно, для того, чтобы узаконить свою власть над смешанным населением, — что являются потомками греческой и персидской царских династий. Соответственно и боги, которым они поклонялись, представляли собой любопытное сочетание наиболее широко признанных греческих и персидских божеств. Царский культ был явно звездным по своей природе, ибо их боги олицетворяли также солнце, луну и планеты. Антиох воздвиг ряд памятников, самым важным из которых и привлекающим наибольший интерес у туристов является так называемый «иеротезион». Первыми его изучили немецкие ученые в 1883 году после его случайного открытия во время съемки местности. Мне непременно следовало побывать там.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ЗЕМЛЕ КУММУХУ

В апреле 1994 года мы с женой Ди наконец нашли время для посещений Северной Месопотамии, которая, как я начал подозревать, могла когда-то быть штаб-квартирой таинственных волхвов из евангельских легенд. Долететь до Западной Турции было и легко, и дешево, но добраться до юго-восточной части страны оказалось проблематичнее. Это трудно и в лучшие времена, но еще труднее в условиях напряженной политической обстановки. Всего за несколько недель до нашей поездки турецкие ВВС бомбили курдские деревни вокруг Сизре, восточнее того района, который мы намеревались посетить. Нас неоднократно отговаривали от поездки туда турки, поступавшие так из лучших побуждений. Для них поездка куда-либо восточнее Анкары была равнозначна путешествию в Монголию. Не отрицая мудрость их предостережений и сознавая, что, по-видимому, рискованно отправляться куда-либо помимо обычных туристических маршрутов, мы все же решили, что нас не так легко удержать. Однако дело было не только в этом. Поскольку мы не собирались путешествовать с какой-либо туристической группой, нам нужно было найти способ добраться туда. Время было ограничено, и каким бы дешевым и эффективным ни был турецкий автотранспорт, мы не могли позволить себе терять время и просто должны были лететь самолетом. Мы узнали, что есть два рейса в неделю из Анкары в Урфу, ближайший к Харрану город, и заказали билеты. Мы совершенно не подозревали, какое приключение нас ждет впереди.

Курды, составляющие основную массу населения юго-восточной части Турции, — сильные и красивые люди. К несчастью для себя, они стали жертвами договоров, подписанных между союзниками и турками после окончания первой мировой войны, и в результате расчленения Оттоманской империи территории, на которых они проживали, оказались поделенными между Турцией, Ираном, Ираком и Сирией. Сегодня курдская область на севере Ирака имеет полуавтономный статус, который сохранился, пока американские, британские и французские самолеты патрулируют ее небо. Турецкие ВВС подвергли их деревни бомбежке якобы для наказания курдских террористов, хотя в глазах всего мира это выглядело как раскалывание грецкого ореха кувалдой. Во взрывоопасной атмосфере, царившей в Северной Месопотамии после войны в Персидском заливе, никто не желал рисковать существующим положением.

Принимая во внимание эту напряженную обстановку, мы немного колебались, стоит ли отправляться в район — как его называло телевидение — военных действий. Когда мы вышли из самолета, несколько человек, которых мы приняли за агентов секретных служб, расстегнули свои пиджаки, демонстрируя кобуру под мышками. С беззаботностью туристов, предъявляющих бутылки с виски, купленные в беспошлинном магазине, они передали свои явно побывавшие не в одном деле автоматические пистолеты таможенникам. Так как никто и глазом не моргнул, мы решили, что здесь такое — обычное дело, и одновременно забеспокоились еще больше в связи с тем, что попали в район, где оружие правит бал. Но мы могли не волноваться, ибо наши страхи оказались необоснованными. Все, с кем бы мы ни встречались, — и турки, и курды, несмотря на свои разногласия, вели себя очень дружелюбно по отношению к нам, иностранцам. Когда же мы прибыли в Урфу — бывший древний город Эдеса, нас шокировала отсталость, в которой пребывает эта область Турции. Большинство женщин здесь продолжало носить традиционную одежду и паранджу. Многие мужчины носили мешковатые штаны и тюрбаны, типичные для этого региона, в несообразном сочетании со скучными пиджаками в западном стиле, а не со старыми яркими, многоцветными жилетками.

На аэропортовском автобусе мы добрались до центра города. Урфа — вернее, Санлиурфа[43] — оказалась на поверку любопытным гибридом между средневековым центром и расползающимися во все стороны пригородами, застроенными многоэтажными жилыми домами в стиле 60-х годов текущего столетия. Поражала атмосфера запущенности на улицах с обваливающимися домами. Через окна автобуса мы видели тротуары и чайные, заполненные людьми, занятыми какими-то делами или откровенно бездельничающими. Мы проехали мимо рынка — самого крупного, судя по нашему путеводителю, вне стен Стамбула, который был наполнен не туристическими сувенирами, а товарами первой необходимости: продуктами, специями, горшками, кастрюлями и одеждой. Санитарное состояние этого района города было удручающим. Когда мы вышли из автобуса, нас едва не убила вонь, исходившая из сточных канав. И все же, несмотря ни на что, Урфа показалась нам веселым городом. Люди вокруг нас разговаривали на турецком, арабском, курдском и, возможно, на дюжине других восточных языков и диалектов, которые мы не могли различить. Все смотрели на нас в изумлении, как если бы мы прибыли с другой планеты, ибо, по правде говоря, европейцев редко видят в этих местах, и мы были такой же диковинкой для них, как и они для нас. Однако у нас не было времени набираться впечатлений, поскольку мы торопились поскорее попасть в Адьяман и оттуда в Кахту — ворота в пропавшее царства Коммаген.

Мы погрузились в долмус — вездесущий микроавтобус-такси Среднего Востока и вскоре уже неслись по сельской местности Месопотамии. Окружающая Санлиурфу пустыня скоро уступила место более зеленым пастбищам, когда мы подъехали к подножию хребтов Антитавр. На многих вершинах виднелись развалины древних замков, возможно, бывших крепостей крестоносцев, построенных во времена, когда во всем этом регионе проходила линия фронта между христианством и исламом. Сейчас все казалось мирным: в полях крестьяне, в том числе много ярко одетых женщин, обрабатывали посевы табака, хлопка, пшеницы и овощей. Мужчины в основном сидели за рычагами тракторов, а дети приглядывали за небольшими стадами овец и коз. Картина открывалась поистине библейская, и вскоре мы уже пересекали великую реку Евфрат, многие века служившую границей между Римской империей и землями под властью персов.

И все же внешний вид может быть обманчивым, и эта земля не осталась неизменной. Яркие новые рекламные щиты то и дело попадались по дороге, ведущей к новейшему турецкому чуду — Ататюрк Баражи (плотине им. Ататюрка). Это грандиозное инженерное сооружение, удерживающее и распределяющее воды полноводного Евфрата, вызвало бы зависть Тиглатпаласара. К несчастью, возникшее в результате ее строительства водохранилище, пусть и дающее многие и очевидные выгоды, погрузило в воду вместе с другими интересными местами и первоначальную столицу Коммагена — Самосату. Мы могли лишь вздыхать и надеяться на то, что выгоды от плотины стоили того для местного населения и живой природы и что запруживание такой крупной реки не обернется многими бедами для живущих ниже по течению.

Адьяман, когда мы наконец добрались до него, оказался убогим городишком в разгаре золотой лихорадки. Недавнее открытие нефтяных месторождений по соседству обусловило местный, быть может, недолгий бум его экономики; Это не помогало скрыть тот факт, что зарабатывавшая прежде для города доллары отрасль — туризм — практически заглохла из-за неблагоприятной «рекламы» курдских проблем. Для нас же это даже оказалось выгодным, ибо мы относительно легко нашли для себя номер в единственной приличной гостинице города. Во время завтрака на следующее утро нам дружески предложили подбросить нас до Кахты — начального пункта экскурсий по Национальному парку Коммагена. И вскоре мы тряслись по узкой мощеной булыжником дороге, ведущей к горе Нимруд, высочайшему пику в Коммагене и пункту нашего назначения.

Наши предположения относительно туристов подтвердил наш гид — курд, говоривший на ломаном английском и владевший местной гостиницей. Он высказал сожаление по поводу того, что горячие головы из Курдской рабочей партии захватили в начале года в заложники несколько иностранцев якобы для оказания нажима на режим Анкары, поставив под угрозу приносящий немалые доходы туризм. Угроза оказалась весьма эффективной, и в результате гостиница нашего гида пустовала, и он находился на грани банкротства. Излишне говорить, что он просто жаждал устроить нам частную экскурсию по всем местным памятникам древности, наняв для этого микроавтобус. Оставив позади Кахту, мы в течение нескольких часов упорно поднимались в гору, минуя деревни, заполненные курами и детьми, пока наконец не добрались до вершины. И вот, мы стоим перед внушительным пиком из белого известняка, под которым покоятся останки самого известного царя Коммагена Антиоха Епифания I.

Этот могильный курган, во многих отношениях напоминающий пирамиду, является одним из самых известных памятников Турции: его даже называют восьмым чудом античного мира. Он был воздвигнут на вершине Нимруда, самой высокой горы в округе, из камней размером в кулак, наваленных огромной кучей. ‘Подъем по тропинке к кургану занял около пятнадцати минут. Задыхаясь, мы взирали на приводящую в трепет картину: повсюду вокруг нас, насколько хватало глаз, высились горные пики. Но мы прибыли сюда не для наслаждения окружающими видами, а для осмотра любопытнейшего собрания колоссальных статуй, которые более двух тысячелетий охраняли гору, наблюдая повседневные восходы и заходы солнца.

Как только мы завернули за угол на восточную террасу, перед нами неожиданно предстала первая живописная группа обезглавленных колоссов. Их головы, сброшенные землетрясениями, лежали у их ног, незряче пялясь на восход. В центре пяти сидящих фигур богов находится Зевс, отец греческого пантеона, которого Антиох приравнивал к Охрмазду. Он стоял, возвышаясь этакой громадиной: во мне больше шести футов росту, но и я не мог дотянуться до его колен. Рядом с ним слева сидела единственная богиня в этой группе. Когда-то считалось, что она олицетворяет судьбу, и греки называли ее Тихе, а персы — Аши. Ныне же ее считают богиней плодородия Коммагена. С другого бока от нее сидит Аполлон-Гелиос, голова которого накрыта фригийским колпаком; как бога света его отождествляли с Митрой в персидском пантеоне. Справа от Зевса/Охрмазды находится фигура юного Антиоха. Хоть он и изображен чуть меньше своих прославленных компаньонов, он явно верил, что после смерти, если не при жизни, будет сидеть по правую руку от Отца. Справа от него фигура Геракла, который, судя по частоте, с которой он появляется на рельефах Коммагена, был одним из любимых богов в этой стране. Его отождествляли с персидским богом победы по имени Вересрагна (Артагнес). По бокам от пятерки богов располагаются спаренные статуи орла и льва — геральдических символов царской династии Коммагена.

Перед статуями идет довольно большой выступ, с восточной стороны которого находится низкое ступенчатое возвышение в форме квадрата со стороной в 13,5 метра. Похожее на взлетно-посадочную площадку для вертолетов и иногда действительно используемое в качестве такового, в путеводителе оно названо зороастрийским алтарем огня. На северном и южном краях выступа по линиям, практически перпендикулярным к ряду колоссов, остались гнезда, в которых когда-то находились рельефы. Некоторые из них так и лежат поблизости — плоские плиты со скульптурными изображениями знатных греков и персов, предков Антиоха. Другие рельефы представляли собой так называемые «рукопожатия» — излюбленный образ коммагенян, подтверждающий, в каких добрых отношениях они находились со своими богами.

В целом эта восточная терраса производит ошеломляющее впечатление, которое лишь усиливают огромная пирамида из камней за спинами сидящих статуй богов и открывающиеся с остальных сторон панорамы. Но это первое представление о божественном величии было лишь началом. Обойдя по тропинке северную сторону могильного холма, мы вышли на западную террасу. Здесь находилась такая же группа богов, сидящих на своих тронах, также обрамленная с двух сторон рельефами с изображениями предков и повторяющимся образом Антиоха, пожимающего руки богам. Однако имеются и определенные различия: здесь не было алтаря для костра, а колоссы, чуть меньше своих восточных собратьев, располагаются в несколько ином порядке. Было в этой террасе и нечто более интересное и уникальное: астрологический фриз, представляющий созвездие Льва. Увидев его впервые, я испытал то самое волнение, о котором прежде лишь читал. Фриз был тщательно изучен известным археоастрономом Отто Нейгебауэром, который обнаружил, что он не только символизирует Льва, но и является гороскопом.

На этой стороне кургана было очень холодно, в нишах еще лежал снег, хотя уже было начало мая. Здесь не было никого, кроме нас, и царившую на террасе полную тишину нарушало лишь посвистывание ветра в трещинах колоссальных статуй. Каким-то образом эти статуи доносили до нас свою мощь и живучесть, но ощущения, которые они вызывали, не были теми, которых можно было бы ожидать. Антиох не представлялся холодным и безжалостным себялюбцем, хотя расположение собственной статуи по правую руку от Зевса и выдавало его несомненное тщеславие. Поистине огромных трудов стоило его народу сооружение столь удивительного памятника, и можно было лишь посочувствовать усилиям его создателей, добывших в карьерах и затащивших наверх огромные каменные блоки, из которых были изваяны колоссы. Работа же по сооружению могильного кургана — при высоте в 50 метров он немногим меньше пирамиды Микерина[44] — была, возможно, добровольной. Я легко мог представить, себе бригады рабочих, врубающихся в известняковые утесы ниже по склону горы и разбивающих огромные глыбы на мелкие, удобные в обращении фрагменты. И бесконечную процессию людей, несущих корзины с этими обломками на своих головах, медленно карабкающихся по тропе на вершине и сбрасывающих свой груз на растущую груду. Если сооруженный таким образом курган призван был стать местом последнего пристанища Антиоха, как полагает большинство археологов, тогда его строительство из битого камня было блестящей задумкой. До сих пор никто не обнаружил его погребальный склеп, и представляется маловероятным, что его когда-либо найдут, не убрав всю эту грандиозную груду камней. В отличие от египетских фараонов, вверявших свои бренные останки более тщательно построенным пирамидам, Антиох может покоиться в мире под своим курганом из мелких камней.

Если судить по надписям, вырезанным на спинах колоссов, Антиох соорудил это захоронение с определенной целью. Оно строилось не как простая усыпальница, а как место, где он мог бы собирать свой народ для религиозных празднеств, посвященных его дню рождения либо коронации. Сознавая власть символов, как любой священник, Антиох построил храм богам на вершине местного эквивалента горы Олимп. Здесь люди явно поклонялись планетарным богам и отправляли таинства, связанные с восходом и заходом. Будучи высочайшей точкой его царства, эта вершина была символически ближайшей точкой к небу и местом, где люди могли общаться с богами. Я заподозрил, однако, что это было чем-то большим, нежели тщательно продуманной усыпальницей с олимпийскими претензиями. Здешняя необычная атмосфера напоминает чем-то египетские пирамиды. Может ли этот комплекс, подобно Гизе, быть тем, что Гурджиев называл «легоминизмом»? Короче говоря, не содержит ли он секретное послание, обращенное в будущее? Многое подсказывает, что так оно и может быть, в том числе и любопытный «Гороскоп Льва». Я решил, что займусь этим вопросом по возвращении домой.

Спускаясь с горы Нимруд той же ухабистой дорогой, мы заглянули в другое известное святилище Коммагена в Эски-Кале (Старая крепость). Здесь мы посетили то, что когда-то было главной духовной святыней древнего Коммагена, поскольку она была гораздо доступнее жителям столицы — Арсамеи-на-Нимфее, и, в отличие от пика горы Нимруд, они могли посещать ее круглый год. Поднимаясь по крутой тропинке по обрывистому склону утеса, мы наслаждались великолепными видами, открывавшимися на этот раз на долину реки Нимфеи. Поблизости оказался разбитый рельеф с изображением Антиоха, пожимающего руку богу, которого опознали как Аполлона-Митру. Выше по склону находится пещера, которая, как полагают археологи, могла быть усыпальницей отца Антиоха Митридата I. Сама по себе пещера была бы неинтересна, если бы не заканчивающийся тупиком ход неизвестного назначения в ее задней части. Перед самой пещерой, на краю откоса находились фрагменты рельефа, на котором могли быть изображены отец с сыном, также, видимо, обменивающиеся рукопожатием.

После посещения пещеры мы поднялись выше по склону к тому, что очевидно является самым важным и лучше других сохранившимся святилищем на этом холме. Здесь находится еще один огромный рельеф с изображением царя Коммагена — то ли Митридата, то ли Антиоха, — обменивающегося рукопожатием с Гераклом. Как и на рельефах на Нимруде, последний изображен как мощный обнаженный мужчина с бородой и огромной дубиной в левой руке. Рядом с рельефом в скале выбита длиннейшая в Малой Азии надпись на греческом языке. Она объясняет, как Антиох соорудил этот памятник своему отцу Митридату и повелел проводить здесь ежемесячно определенные церемонии в его честь. Под надписью в склоне холма прорублен еще один тупиковый ход. Этот тоннель, расчищенный немецкими археологами в 1953–1956 годах, простирается на 158 метров и имеет наклон в 35 градусов. Немцев, надеявшихся в результате своих усилий найти усыпальницу Митридата в египетском стиле, ждало разочарование. Цель прокладки тоннеля остается загадкой, никто не знает его назначения, а предположение, что он не был закончен и должен был служить путем спасения из замка, расположенного наверху, в настоящее время отвергается в пользу неизвестного ритуального использования. Осматривая этот шахтный ствол в поисках ключей, я вынужден был признать, что сбит с толку. Но, вспомнив «Тайну Ориона» и тот факт, что так называемые «вентиляционные шахты» внутри Великой пирамиды имели ритуальное назначение в том смысле, что они указывали на определенные звезды, я невольно подумал, что то же самое могло иметь место и в Арсамее.

Покинув мемориал, мы спустились с холма и вновь сели в микроавтобус. Окружавший нас ландшафт обладал некой магической красотой, и мы представили себе Митридата, Лаодис и Антиоха, наслаждающимися жизнью в такой среде. Мы обратили внимание на отсутствие крупных деревьев. Если бы коммагеняне и сегодня должны были передавать ассирийцам в качестве дани 300 бревен в год, им пришлось бы трудно. Утрата лесного покрова привела — как и во многих других районах мира — к тяжелым последствиям. Склоны холмов сильно эродировали, и ныне на удалении от речных берегов мало что растет, кроме кустарника. Но и последний регулярно обгладывают козы из-за частого отсутствия кормов, так что невелик шанс возрождения лесов, когда-то украшавших ныне голые холмы. Все это выглядело довольно трагично и резко противоречило описанию Беннеттом долины шейха Ади, где еще в 50-х годах нынешнего столетия живые деревья считались священными (местными жителями-езидами) и где их запрещалось срубать. И они росли во множестве, жаря тень, спасая почву от эрозии и добавляя красоты долине.

Оставив позади страну холмов, мы достигли моста через ручей Сендере, приток Нимфеи. Это удивительное сооружение 7 метров шириной и 120 метров длиной было построено по приказу римского императора Септимия Севера (193–211 гг. н. э.). На обоих его концах были воздвигнуты парные колонны — в честь, на одном конце, его самого и его супруги Юлии, и на другом — его сыновей Каракаллы и Геты. После смерти Севера возникла ожесточенная борьба за трон, и Гета был убит по приказу Каракаллы. Как следствие этого, была снесена и посвященная Гете колонна, так что теперь остались только три. Глядя на этот мост, невольно задумываешься о том, как часто тщеславие, архитектура и политика идут рука об руку. Тем не менее мост многое говорит о римском инженерном искусстве, поскольку остается целым и невредимым до сих пор после примерно 1800 лет постоянного использования.

Перед тем как покинуть Коммаген и вернуться в Урфу, мы посетили еще один необычный курган, считающийся некоторыми исследователями местом захоронения женской половины царствовавшей династии. Другие полагают, что его использовали для ритуалов в зимние месяцы, когда оказывались недоступными другие святилища, расположенные выше в горах. Как бы то ни было, этот курган всё еще производит сильное впечатление, хотя при высоте всего метров в 35 он ниже своего аналога на вершине горы Нимруд. Здесь нет сидящих статуй богов, вместо них были поставлены прямостоящие колонны. Изначально они стояли на равном удалении (группами по три колонны) к югу, северо-востоку и северо-западу от кургана. Их ритуальное значение неизвестно, и до сих пор стоят только четыре из них. На верхушке одной помещен орел (давший памятнику турецкое название «Каракус», или «Черный дрозд»), на другой — безголовый лев, а на третьей — сцена «рукопожатия», возможно, одной из цариц с одним из богов.

Оставив позади все эти любопытные памятники пропавшей цивилизации, мы снова оказались в Кахте. Близилась ночь, и мы стремились скорее вернуться в Урфу. День стоял неплохой, хоть и облачный, но погода быстро переменилась. Небо заволокли темные тучи, и в путешествии на микроавтобусе из Адьямана мы испытали все «прелести» месопотамской бури. Гигантские молнии рассекали небо, и ливень лил как из ведра. Вскоре дорога оказалась полностью затопленной, как если бы прорвало плотину Ататюрка. Когда мы прибыли в Урфу, главная городская магистраль, естественно, названная бульваром Ататюрка, накануне сухая и пыльная, превратилась в реку. Таково было неудачное начало следующего этапа нашего путешествия, когда замерзшие и заляпанные грязью мы поселились в единственном приличном пристанище города — отеле «Харран».

В ту ночь я разболелся не на шутку. Я отказался от жаркого из перцев, предложенного нашим добрым гидом-курдом, и на протяжении всей недели, что мы находились в Турции, старательно избегал есть кебабы. Нам никогда не узнать, была ли вызвана моя болезнь свежеиспеченным хлебом из питты, который мы ели в деревенской пекарне близ Кахты; ледяной ключевой водой, выпитой на полпути вверх по склону Нимруда, или чем-то несвежим, съеденным в гостинице Адьямана. Ясно было одно: я серьезно болен, а мы по глупости оставили нашу аптечку вместе с половиной нашей одежды в гостинице близ Фесии, в которой мы поселились после нашего возвращения с востока. Наступил вечер пятницы, и вскоре должно было закрыться все, в том числе и соседняя аптека. В отчаянии мы поспешили в нее, и я попытался объяснить, что мне нужно, а обслуживающий персонал не менее отчаянно пытался понять меня. Но между нами был языковой барьер, и, как мы ни старались, нам не удалось понять друг друга. В конце концов мне продали какие-то таблетки от несварения и бутылочку с аспирином. Совсем не то, что нужно. Страдая инсулинозависимым диабетом, я оказался не просто в незавидном, но и прямо-таки опасном положении. Так как аптеки закрылись на выходные и невозможно было достать нужное лекарство, я вынужден был поддерживать содержание глюкозы в крови, ничем не загружая свой желудок. Худшее же заключалось в том, что наш рейс в Анкару и, следовательно, наше возвращение в Фесию откладывались до вторника. Как бы ни повернулись события, мы должны были улететь этим рейсом. Тем временем суббота плавно перетекла в воскресенье, а воскресенье в понедельник, и мне не становилось лучше. Мы поняли, что не сможем не только посетить Харрон, но и даже осмотреть Урфу.

В тот вечер, когда я был прикован к постели уже третий день, я впал в бредовое состояние, сопровождавшееся сильными галлюцинациями, во время которых перед моим мысленным взглядом проносились живые сцены, разворачивавшиеся в роскошных дворцах, храмах и замках. В этом полусонном состоянии я повстречался с мужчиной, которого принял за монаха. Он повел меня вверх по винтовой лестнице, дабы показать мне то, что он называл чудесами Эдесы (древнее название Урфы, о котором я практически забыл). Ступеньки, балюстрады и многое другое из окружавшего меня были сделаны из изящной филиграни, из тщательно вырезанной древесины, инкрустированной перламутром. Все это походило на Багдадскую беседку у самых красивых палат стамбульского дворца «Топ-капи», только еще больше и даже изысканнее украшенную. Так — объяснил монах — выглядела когда-то Эдеса, город, великолепию которого завидовали во всем мире.

Я начал понимать, что здесь пыльные улицы и разбитая каменная кладка скрывали тайну, которую мне предстояло отгадать. Тайну, которая теперь могла проясниться. Однако, что бы там ни было, скрыто, я не смог бы найти это в данных обстоятельствах. Наше путешествие, казалось мне, ограничится только Коммагеном. «Монах» сообщил мне, что сейчас ворота Эдесы закрыты для меня. Если же я вернусь на следующий год лучше подготовленным, чем ныне, то найду то, что ищу. На этой заключительной ноте я проснулся или, вернее, пришел в себя, весь омытый потом, но уже выплывший из лихорадочного состояния. Чувствуя себя как сэр Персиваль, который, когда ему показали чашу Грааля, забыл задать главный вопрос и вследствие этого упустил возможность разглядеть как следует волшебную чашу, я вновь оказался в грязновато-коричневом интерьере нашей гостиничной комнаты, слыша назойливый шум уличного движения. Аналогия с Граалем, как мне предстояло выяснить позже, полностью соответствовала тому, что случилось.

На следующий день, уже чувствуя себя лучше, я смог отведать что-то за завтраком — первую пищу за три дня, прежде чем мы отправились в аэропорт. У нас не осталось времени на посещение рыбных садков Авраама, осмотр замка, рынка, развалин церкви Святого Иоанна и иных чудес древней Эдесы. Все было так, как и говорил монах в моих фантазиях: на этот раз ворота оказались закрытыми для нас. Мы побывали, не подозревая о том, в одном из самых необычных городов на земле, а я даже не догадывался об этом, пока не было слишком поздно. Однако я знал, что, как бы ни обернулись наши дела, мы еще вернемся в Урфу. В следующий раз я буду лучше подготовлен и задам нужные вопросы сторожу ворот: что это за город и кто его страж? Однако приходилось подождать с этими вопросами. Сначала мне предстояло распутать тайну Коммагена и отправлявшегося Антиохом странного культа богов. Я не имел ни малейшего представления о том, к чему это приведет, но догадывался, что это будет нечто волнующее.