Тайные тропы Бездны. Книга вторая

Глава двенадцатая

У тётки Зины Полищук накипело до срыва клапанов. Это означало, что срочно надо найти уши, в которые непременно надо пожаловаться на такую жизнь, да рассказать последние новости, произошедшие в посёлке. На горизонте свежих слушателей для словообильной тётки Зины не наблюдалось, поэтому она решительно двинулась искать жертву. Тётка Зина имела чёрный пояс по выносу мозга у того, кого она поймает. Вскоре нашлась не одна жертва, а целых три. Все три жертвы смирно сидели на бревне возле дома старика Онуфрия: сам Онуфрий и его закадычные кореша, дед Витёк и дед Пахом. Деды мирно размышляли о падении нравов в среде современной молодёжи. Сбежать от Зинки у дедов не получилось.

— Ну-ка подвинься старый, — Зинка своей приличной кормой отпихнула Пахома от Витька и уселась между ними. Ну, кто сильнее — тот и прав, это понятно. — Как жизнь деды?

— Зинаида, я тебя что-то не понимаю, что это за вопрос? Мы что, уже не в одном государстве живём? — ответил Онуфрий.

— Ну что, старикашки? Новости знаете? — продолжила Зина общение с яркими представителями прогрессивной общественности посёлка.

— Конечно, знаем, — кивнул за всех Онуфрий, с вялым любопытством жертвенного животного поглядывая на Зинку. — А какие?

— Про бывшего нашего участкового Чекмарёва, — кинула затравочку Зинка. — Что народ про него говорит.

— Конечно, знаем, — тут уже все деды закивали. — А что говорят?

— А то, деды, — заговорщицки понизила голос Зинка. — Что наш Чекмарёв объявил вендетту! О, как!

— Ох, тыж! — сокрушённо мотнул головой Онуфрий. — Что? В завязку болезный ушёл? Или бабами перестал интересоваться?

— Ты что, дед! — повысила голос Зинка. — Какими бабами? Ещё хуже! Упадёшь — узнаешь!

— Ну, это ты, Зинаида брось, — нахмурился Онуфрий. — Куда ж хуже. Наш Чекмарёв мужик справный, на других мужиков не западает, не был он в этом замечен. Зря наговариваешь на мужика.

Деды закивали головами: да, действительно, Чекмарёв в содомии не замечен. Настоящий натурал.

— Вы что, деды, совсем того, — удивилась Зинка. — Я им про вендетту талдычу, а они мне про содомию намекают. Скучные вы граждане, сами от себя засыпаете. Вы, что про сицилийскую мафию ничего не знаете?

— Да нам своей родной мафии хватает, — вставил веское слово Витёк. — И без твоей социалистической мафии. Плавали, знаем.

— Ну, вы, деды, и темнота дремучая, — восхитилась Зинка незамутнённому сознанию дедов. Маразм всё лечит. — В вендеттах вы понимаете не больше, чем моя коза Машка в богословии. Вендетта, деды, это когда дают зарок истребить все преступления на корню вместе с преступниками. Вот это Чекмарёв и объявил, все об этом говорят, только вы не в курсе. Ещё он включил, вы не поверите, омерту и раздул своё эго. Все в шоке.

— А я всегда говорил, — задумчиво пожевал губы Онуфрий. — Сечь их надо, нещадно сечь. Как наши деды нас секли. И что? Выросли мы хорошими и умными людьми. Так что правильно сделал Чекмарёв, что омерту включил. Началось, значит. Давно пора. Чего тянуть кота за причиндалы.

Деды согласно закивали: да, сечь надо нещадно.

— Мужики, вы это о чём? — осведомилась Зинка. Она от их слов перестала улавливать смысл беседы.

— О самом главном, Зинаида, о самом главном, — веско произнёс Онуфрий. — Что главное в воспитании молодых отроков? Правильно — боль от розог на их жопе, чтоб оный орган пребывал в печали, а разум в смятении. Тогда отрок становится понятливым и во всякое дерьмо не лезет. Мы своих секли, и будем сечь. Помню папку своего: он, кроме ремнём по жопе, ещё и толстенным учебником мне по голове дубасил. Науку вбивал.

— Так может, вы и моего внука непутёвого Сеньку посечёте немного, — спохватилась Зинка. — Горе у меня с ним. Учебный год закончил с трояком по физике, прикиньте деды величину моей печали. Не понимает, стервец, законов Бойля-Мариотта. Может, посечёте моего тупезня как следует, а деды?

— Веди его к нам, Зинаида, — кивнул Онуфрий. — Высечем, как сидорову козу. Пропишем ему омерту на орехи. Неделю сидеть не сможет, гарантирую. У нас рука не дрогнет. Правильно, деды?

Витёк и Пахом согласно закивали: высечем, конечно. Это нам, как два пальца облизать.

Договорились, что Зинаида приведёт своего Сеньку во двор к Онуфрию, где и произойдёт воспитательная экзекуция: бить будем больно, но по справедливости. Но у Зинки имелась ещё одна проблема, о которой следовало высказаться.

— Горе у меня пенсионеры, — запричитала она с нотками волнения в голосе. — С курочками моими горе, проблема так и гложет меня.

Пенсионеры прислушались, ведь чужое горе надо воспринимать с душевным вниманием.

— Сдохли куры-то? — сделал предположение Онуфрий.

— Ещё хуже, мужики, — вздохнув, совсем скорбно произнесла Зинка.

— Куда ж хуже? — удивился Онуфрий. — Воскресли, что ли, после того, как сдохли? Тогда это чудо.

— Да нет, — отмахнулась Зинка. — Исчезают у меня курочки одна за другой. Исчезают с концами, даже перьев не остаётся. Бегало у меня их сорок штук, и все откормленные, как индюки. А теперь осталось только пятнадцать хвостов. Остальные пропали без вести.

— Может они дырку в изгороди прогрызли, да убегают из курятника, — задумчиво предположил дед Витёк свою версию.

— Ой, дед! Нешто курица, это крыса, которая своими зубами может прогрызть дыру в стене или заборе? Курица, это благородная птица с понятием, что убегать ей нельзя. Сдаётся мне деды, что воруют у меня курочек-то. Обворовывают бедную вдову бесстыжие соседи. Да и ларёк мой постоянно обносят. Сколько можно его бомбить? Все гири попятили!!!

— Дык, поговаривают, у тебя все гири из чистого золота. Вот ворьё и повадилось, — вставил своё слово Пахом, сидящий с левого борта Зинки.

— Да не было у меня золотых гирь никогда, теперь и железных нет, все спёрли, — Зинка уже чуть не плакала.

— Так заведи в ларёк себе весы на батарейках, — предложил идею Онуфрий. — А на куриного вора капканы поставь.

— Медвежьи…, - поддакнул Пахом.

— А чего это медвежьи, — с подозрением спросила Зинка. — Нешто медведи охотятся на кур?

— Предполагаем, — со значением кивнул Витёк. — Медведь — он насекомое ушлое. Могу договориться с Венькой Соболевым. У него медвежьи капканы, говорят, есть. Медведей ловить. Как медведя поймаешь, то шкуру с него нам отдашь, за умный совет. Будем на бревне сидеть на мягкой и тёплой шкуре. Или этот вопрос могу перетереть с соседом Прокопкой Серасховым. Прокоп как-то говорил, что умеет ловить медведей. Только я забыл, о каких медведях Прокопка трендел — о белых или бурых. Но, если то правда, что он мог белого поймать, то, думаю, нашего бурого завсегда поймает. Бурый — он помельче белого будет.

Зинка согласилась, что, конечно, здорово, поставить капканы на ушлого медведя, который, вот сволочь, повадился ходить за её курочками. На этой ноте она засобиралась идти искать внука Сеньку, который трояком по физике испохабил себе годовую ведомость и опорочил честь семьи. Зинка обещала дедам, что как только найдёт внучка, то сразу же приведёт того к суровым дедам на экзекуцию. Вы уж о посильнее-то секите внучка, чтобы на следующий год он хорошо учился. На прощание Зинка и деды обсудили окончание учебного года в школе. Прогрессивная поселковая общественность единогласно решила, что учителя в нашей школе, те ещё сволочи: мучают деток почём зря на занятиях, да ещё задают кучу домашнего задания. А сами учителя какие-то ненормальные, особенно в конце учебного года: некоторые из них, так даже заговариваются. Бегают по домам родителей своих учеников и заставляют родителей куда-то записаться, в какую-то секту. А не запишешься — грозят карами во все места. Во торкнуло учителей-то. Им, что, зарплату не дают? Да им огромную зарплату государство положило. Ещё, поговаривают, спонсоры премию им выдали. А им всё мало. Зато, все говорят, что школа осталась ШНОРом.

— Ух, ты! — прокомментировал это дело дед Онуфрий. — Уважают, значит, в верхах нашу школу-то. Так, что ты, Зинаида, поспеши со своим внуком, пока мы здесь сидим, а не идём в «Пончиковую», откушать по пончику, да под чаёк.

— Знаю я ваш чаёк, — упрекнула дедов Зинка. — Ждите. Я щас молнией его приведу, можете уже розги готовить.

— Это да, деды, не та сейчас молодёжь пошла, — глубокомысленно изрёк дед Пахом и пустил скупую слезу ностальгии. — Вот мы в их время…

— Это точно, — согласился Онуфрий. — Совсем не та молодёжь. И времена не те, и нравы. Может, слышали деды, что наши отроки творить начали? Лучше крепче сядьте на бревно, а то упадёте, узнав, что наши внуки отчебучили. На уши такое не напялишь.

Витёк и Пахом навострили уши. Им стало интересно, что ещё такое наворотили местные детки, которые и так не страдали отсутствием фантазии.

— Прикиньте, — начал Онуфрий. — Отроки из седьмого «Б» класса понашили себе из бумаги чёрных балахонов и объявили себя некромантами. Собрались, значит, в стаю и потопали в сторону погоста вызывать дьявола. Народ наш, кто смеялся с них, кто у виска крутил, а кто и перепугался. А как узнали, что они надумали на могилках пляски устроить и хоровое пение, то тут уже все перепугались. Еле-еле родители выловили этих некромантов около погоста, да по домам растащили. Представляете, какую хрень придумали: плясать на могилках и призывать дьявола. А вдруг он призовётся?

Деды сокрушённо кивали: да, одурела наша молодёжь совсем от своих смартфонов и учёбы. Полностью с катушек слетела. Не то, что мы раньше. Мы коммунизм строили, нам в те времена укромные некогда было всякой ерундой заниматься. Тогда всё выглядело очень кучеряво, а сейчас от людей беспокойство одно, шум и гам, стенание и зубовный скрежет. Молодёжь нынче в кампутерах вся, руками делать ничего не умеют. Не мужики, а доходяги с плечом перекошенным.

— Но это ещё не всё, деды, — проинформировал друзей Онуфрий. — Если седьмой «Б» с дури пёрся на кладбище, то, седьмой «А», наоборот вышел с погоста. Там, на кладбище, они напялили на себя всякие лохмотья, измазали себе морды зелёнкой и кетчупом, вывалялись в грязюке, вытянули руки вперёд и попёрли в посёлок всей гопкомпанией. Идут они по посёлку, все такие красивые, тянут руки к прохожим и орут «М-о-з-г-и-и-и-и». Им весело. Народ в ахуе. У кого нервы покрепче, тот только матерился. Старушки крестятся. А вот у бабки Тоньки Матвиенко нервишки оказались слабые, как и кишечник. И приключилась с бабкой прямо на улице медвежья болезнь, как она увидела этих зомбей. Вот я и говорю, товарищи пенсионеры, что сечь их надо, нещадно сечь.

Вот и объект для приложения дедовых воспитательных талантов появился: к дедам опять шла Зинка Полищучка, ведя за руку своего непутёвого внучка Сеньку. Тот обречённо семенил рядом. Весь его вид вызывал сострадание, а не желание его посечь: низкорослый, худенький, взъерошенный, как воробушек, Сенька являл собой олицетворением вселенской несправедливости, да ещё запуганный внезапным известием, что его отдают в руки местным дедам-садистам, которые постоянно секут всю свою семью и соседей тоже.

— Вот вручаю вам своего Сеньку, — заботливо толкнула к Онуфрию внучка в спину Зинка, при этом она ловко сунула в руки Витька бутылку самогонки, ведь труд должен всегда оплачиваться. Даже труд экзекутора. — Вы уж деды сурово повоспитывайте моего Сеньку, а то он ничего не умеет, кроме как мышку гладить.

— Ну, заводи его, голубчика, во двор, — сурово свёл брови Онуфрий. — Сама иди подальше, да уши не забудь заткнуть, а то он сейчас сильно орать начнёт.

Оставив Витька сидеть на бревне, Онуфрий пригласил деда Пахома себе в подручные: ему и одного подручного достаточно. Оба деда вошли вслед за Сенькой во двор, где Онуфрий, грозным голосом стал воспитывать Сеньку.

— Вот едрить колотить, это как же тебя отрок понять, а? — чётко проговаривая слова, начал он. — Охамел в корягу! Физику, охламон, учить не хочешь! Так дополнительно занимайся. Грызи хоть по ночам гранитную науку. Ты, отрок, почему товарища Бойля не уважаешь, а? Человек большого ума был, старался, науку двигал, а ты его лесом эротически послал. А на товарища Мариотта вообще положил с прибором, наплевав на физику с кремлёвской башни. Так Пахом, изобрази-ка нам пучок розг. Там в сараюшке возьми секатор, да нарежь розг в саду потолще, да подлиннее. А я пока отрока этого непутёвого посторожу, чтоб не сбежал.

Когда Пахом отправился резать розги, вид которых, он, честно говоря, не представлял, Онуфрий, смерив жалостным взглядом бедного отрока и почесав в затылке, стал покрикивать:

— Давай дед Пахом быстрее розги готовь, а не то этот ушлый отрок убежит, а я его не догоню.

Онуфрий даже отошёл от мальчишки, чтобы тот быстрее соображал, но того, как парализовало: глаза на мокром месте, сопли бахромой. Последние события, явно подкосили Сенькино здравомыслие.

— Шевелись, давай, Пахом, а то этот очень шустрый мальчишка сейчас сбежит от меня, воспользовавшись моей интеллигентностью… в открытую калитку сбежит. Ты слышишь… в открытую калитку сбежит.

Но парень стоял, как соляной столб.

Пришлось Онуфрию, глубоко вздохнуть, подивиться интеллекту отрока, досчитать до пяти и опять начать кричать:

— Ну, что там, Пахом! А то этот мальчишка уже к калитке направился, видать сбежать хочет. Вот же шустрый какой, не удержу я его.

Наконец до отрока, объятого душевным трепетом, дошло, после того, как Онуфрий, подтолкнул того к калитке, что надо бежать от этих злых пенсионеров. С ловкостью бешеной улитки он начал пятиться к выходу, и наконец, дал стрекача, с визгом проскочив мимо деда Витька. Тот только ушами хлопал.

Из сада вышел Пахом с пустыми руками.

— Где наш мальчишка? — спросил он.

— Пока ты там телился, он убёг, — ответил Онуфрий. — Шустряком он оказался. Поди догони такого.

— Дык, нет у тебя в саду, из чего нарезать розг, — развёл руками Пахом. — А Витёк, что? Чего ж мальчишку не ловил-то?

— Упустил наш Витёк чертёнка. Прощёлкал своим старым клювом. Пойдём с него спросим за такой косяк, — перевёл Онуфрий стрелки на Витька.

И точно. Оба деда направились к сидящему на бревне Витьку и о чём-то сладко мечтающему.

— Ну, что, посекли-то мальца? — справился он у друзей. — А то бежал он, как оглашенный.

— Из-за тебя не в полной мере, — отрезал Онуфрий, а Пахом поддакнул. — Так, пару тройку горячих выписали, а потом он утёк, а ты его не поймал. Чё, глаза забыл надеть? Твой косяк. Раз накосячил, то тебе исправлять свой косяк: ведёшь сегодня нас с Пахомом в «Пончиковую» чай пить.

Деды потопали в «Пончиковую» по привычной траектории: у них сегодня имелся жидкий стимул пить чай с тем содержимым, что налито в Зинкину бутылку. Отчего ж не выпить чайку, если все дела сегодня деды переделали? Топая к «Пончиковой» деды продолжали обсуждать между собой всякую ерунду, что придёт в их головы:

— Что-то не нравится мне деды, состояние нервной системы нашей Зинки, — задумчиво промолвил дед Пахом. — Я имею в виду видимые когнитивные искажения в её психике.

— Должен с вами согласиться, — кивнул дед Онуфрий. — Вы тоже заметили, что в её поведении чётко выражен феномен Баадера-Майнхофа?

— Вы имеете в виду иллюзию частотности? — переспросил товарищей дед Витёк. — Знаете товарищи, я бы ещё добавил к вашим предположениям эффект каскада доступной информации.

— Может вы и правы с таким дополнением, — согласился Онуфрий. — Если сюда ещё подключить фундаментальную ошибку атрибуции, то будет вернее. Но, согласитесь деды, с такими когнитивными искажениями живут почти все люди. Вся проблема, как вы знаете, в том, что поведение человека детерминируется обстоятельствами. А не «сущностью».

— Грамотно говоришь Онуфрий, — промолвил дед Пахом. — Но надо к описанию проблемы добавить ещё эффект отрицания негативности и эффект Семмелвайса, к бабке не ходи.

Витёк согласно закивал, соглашаясь с Пахомом.

Чем ближе подходили деды к «Пончиковой», тем благостнее становились их лица. Особенно они радовались, что «Пончиковая» располагалась не очень далеко, а у них в кармане имелась жидкая добавка к чаю. Ещё радовало то, что в «Пончиковой» можно разжиться дополнительной информацией об интересных событиях в посёлке. Например, узнать, как здоровье батюшки Панфирия, а то, что-то он в последнее время совсем сдал. Вроде и молодой совсем батюшка, а здоровьем не вышел.

Батюшка Панфирий давно страдал душевно и телесно. Ещё батюшка страдал верой в изначально справедливое мироустройство. Многие люди верят в справедливость, и многих из них эта вера доводит до нервных болезней, ибо жизнь обычно не подкрепляет эту веру. Эта ментальная ошибка о справедливом мироустройстве, скорее всего, воспитана культурой, нежели обоснована эволюцией. Люди издревле жили плохо. Они не жили — они выживали во враждебной среде обитания. А потому и возникли все те верования, которые уверяют, что если выпало тебе страдать, проливать пот и кровь, то где-то потом, скорее всего, в загробной жизни, обретёшь счастье.

Панфирия расстраивали живущие в посёлке Жупеево люди. Местный люд, от мала до велика, озлоблен на жизнь и друг на друга. Кроме того люди давно перестали жить в богобоязне. Их помыслы оставляли желать лучшего. Даже отроки и отроковицы запросто матерятся, курят и пакостят. Как таких деток воспитаешь без веры в Высшие силы! Сейчас здесь господствует правовой казус: малолеткам можно вести себя мерзко — для этого у них ума хватает: они считают себя взрослыми. А как дело доходит до закона и полиции, то все считают их детишечками и трогать их нельзя. Бедные учителя. Как они с такими детками справляются? Ведь подмечено, что без ограничений и насилия они неуправляемы. Местная полиция тоже хороша. Вот служил себе в полиции местный участковый, да вдруг свихнулся на непонятной почве. Его из полиции даже турнули, так он, об этом событии все прихожане, как один, докладывают батюшке, объявил вендетту преступному миру. Как на Сицилии. Даже, поговаривают, что это он виновник последних убийств, дескать, кучу криминального народа перетопил он на болотах. Наркоманы и цыгане тоже его рук дело. Даже в городе он кого-то убил со звериной жестокостью. Совсем озверел народ. Как только бывший участковый объявил свою вендетту, естественно, с местной спецификой, так ещё двух бывших зеков нашли мёртвыми. Их кто-то просто придушил, как куриц, без суда и следствия. Конечно, эти покойники при жизни были, мягко говоря, теми ещё уродами, но, вот так их убить без покаяния… это слишком жестоко. Народ теперь смотрит на Чекмарёва, как на героя. Народ передаёт его слова, якобы сказанные им недавно: «Если жизнь дерьмо, то надо браться за лопату». Уже и фанаты у него появились. Скоро последователи появятся. И станет Чекмарёв у нас очередным народным кумиром.

— А ещё Тучка, — продолжал батюшка общаться с кошкой. — Поговаривают, что дед Онуфрий с двумя своими друзьями подрядился за бутылку самогонки сечь непутёвых отроков. Вот такой у нас педагогический авангардизм вырисовывается. Говорят, на экзекуцию уже на месяц вперёд записываются. Чудной у нас народ, ты не находишь? Один народ гробит почём зря, другие отроков секут нещадно.

Батюшка вздохнул и погладил мурчащую кошку Тучку, ластившуюся к нему.

— Вот такие дела, Тучка! — поглаживая кошку, говорил с ней священник. — Я понял, что наша жизнь состоит из череды чудовищных разочарований, разрушающих душу, и ужасающих открытий. Каждый новый день пытается смять слабого духом человека, как пустую алюминиевую банку из-под пива и выбросить на помойку.

— Что мурчишь? Говоришь ты не такая, ты хорошая и по помойкам не бегаешь. Даже не сомневаюсь, Тучка, и ни в чём тебя не подозреваю. Грациозны движенья твои и полны красоты. Хризолитовой влагой глаза налиты, зелены, точно листья весной! А в глазах твоих отражаются гибель и крах — без эмоций, как будто пейзаж в неподвижной воде, как в пустых зеркалах. Как о тебе сказано!

— Все суеверия Тучка исходят от дьявола, в том числе о кошке, которая якобы перешла кому-то там дорогу. Кошка Божья тварь, так же как и мы все. Это дело серьёзное, Тучка. Святая книга гласит устами апостола Павла, что в момент Второго Пришествия Христа, «последний враг истребится, имя которому смерть». То есть смерть отпустит всех, кого она поглотила за время своего царствования в нашем бренном мире, я так понимаю. Никто из сотворённых Господом не канет в небытие. Божьи творения будут восстановлены во всей своей полноте. Заметь Тучка, что ключевое слово «всех». То есть, всё, что когда-то жило на Земле, опять оживёт. Совершенно непонятно, как это произойдёт, ибо масса ожившей плоти случится огромна, если её собрать в одном месте. Но, надо думать, Создатель что-нибудь по этому поводу решит, а мы не станем впадать в еретические мысли.

— Помнишь Тучка нашего незабвенного Александра Сергеевича? Чего моргаешь? Ну, раз говоришь муррр, то я тебе прочту несколько строчек:

Так что, Тучка, приходит мой последний час. Увы, но это факт. Ты не грусти, ибо на всё воля Бога. Пойдём, мохнатая, я тебя накормлю кусочком, любимой твоим ненасытным желудком, рыбки. Пусть этот кусочек будет крохотной тенью моей огромной благодарности к тебе за твой характер и красоту.

Батюшка Панфирий жил с чистотой в сердце и с чистотой помыслов, поэтому воздыхал обо всех Божьих тварях. В том числе и о кошках. В православной религии к тварям отношение хорошее, а кошке даже разрешается бродить по церкви. В православии особо не приветствуется разделение животных на нечистых и чистых. Даже сам Патриарх содержит у себя собачек, которые относятся к нечистым животным. Панфирий отметал разговоры о том, что-де нехорошо любить животных в ущерб любви к людям, по причине того, что любви и так мало, а тут ещё всякие твари жрать просят. Людям есть нечего, ещё и тварей корми. Но если наша любовь от Бога, то источник ее неиссякаем. Соответственно, человек, сам являющийся богоподобной тварью легко объемлет любовью всякую тварь. Батюшка Панфирий воспитан в православной русской культуре, а она предполагает жертвенность и страдания: без них смысл жизни в этой не самой совершенной Вселенной постичь невозможно.

В посёлке происходят какие-то странности — вот такая мысль посетила бывшего полицейского Чекмарёва через несколько дней, после того, как его поганой метлой вычистили из полиции. Сначала Чекмарёву было стыдно от того, что поселковый люд посчитает его оборотнем в погонах, и он даже несколько дней не выходил из дома. А когда вышел, то немного удивился. Всё оказалось очень странным. Так странно, что он начал сомневаться в собственном психическом здоровье: может, он всё-таки тихо сбрендил. Конечно, в последнее время случилось много треволнений и нагрузок на психику. Я, как и все люди нахожусь на волосок от безумия, это понятно: разница между вменяемостью и сумасшествием — лишь вопрос времени. Однако, становиться психом как-то не хотелось, но все признаки налицо. Почему-то народ слишком внимательно стал смотреть на Чекмарёва, а у того от этих взглядов разыгрывалась паранойя. Куда бы он ни направлялся, все встречные, завидя его, останавливались и внимательно его разглядывали. У меня, что ширинка расстегнута, или спина белая — удивлялся бывший мент. Чего они во мне дырки своими взглядами прожигают? Немного успокаивало то, что народ смотрел на него не осуждающе, а с каким-то восхищением. И все старались с ним вежливо раскланяться. Совсем жутко стало Чекмарёву в местном магазине, когда он туда зашёл затариться пищей насущной. В магазине наступила странная и восторженная тишина, как будто вошёл не простой мент, да ещё бывший, а сам ВВП, собственной персоной. Самое страшное состояло в том, что продавщица, всплеснув руками, наотрез отказалась брать с него денег, и сама быстро накладывала в пакеты разнообразную провизию, стараясь засунуть в раздувшиеся пакеты всё что дороже и вкуснее. Причём все люди, находящиеся рядом, оказались с ней совершенно солидарны: это видно по их глазам. Чекмарёв, как ушибленный мокрой тряпкой, тащил домой эти пакеты и думал, что случилось. Как бы прояснить такое к нему отношение? Если бы он состоял при власти, то ещё можно как-то объяснить, но, увы, он никто и звать его никак. Придя домой, Чекмарёв дикими глазами смотрел на гору продуктов, что дали ему совершенно бесплатно. Дальше стало гуще. Пришла домой любимая супруга Маринка, которая тоже притащила несколько неподъёмных пакетов, но уже с овощами и фруктами. От супруги тоже исходила какая-то странность. Она на полном серьёзе сообщила, что все эти овощи и фрукты ей дали на местном рынке, куда она зашла кое-что купить к ужину.

— Что значит дали? — тупо спросил Чекмарёв.

— Бесплатно дали, — пожала плечами Маринка. — Да ещё и заставили какого-то мальчишку мне помочь донести всё это до дома. Говорят: из большого уважения. Приходите, говорят, только к нам, мы вам дадим столько товара, сколько надо и бесплатно. А можем, и сами принести, только скажите. Наверное, торговцы на рынке все сбрендили разом. То от них мелкой скидки не допросишься, а то вдруг такая щедрость. Дорогой, так это ещё не всё. Пока мы с мальчишкой шли до дома, нас перехватил какой-то дядька и передал мне небольшой свёрток. Говорит от всей души на благое дело. Ничего не понимаю. Что за дело-то?

— Что за свёрток? — насторожился Чекмарёв. — Может мина?

Маринка положила на стол небольшой свёрток, похожий внешне на пачку денег, завёрнутых в непрозрачный пластик. Развернув свёрток, Денис Тихонович и Маринка обомлели. Это оказались таки действительно деньги. Сто билетов государственного банка достоинством по пять тысяч рублей. Всего пятьсот тысяч.

Провокация — похолодел Чекмарёв — бывшие коллеги постарались. Это или меченые деньги с невидимой надписью «Взятка», или фальшивые купюры. Сейчас в дом ворвётся ОМОН и повяжет нас с Маринкой. И любой эксперт докажет по отпечаткам пальцев, что мы дотрагивались до них. И пойдём по этапам на Север тайгу тяпать, а дочку отдадут в приют. Так что поздно метаться и пытаться избавится от этих денег, да и бежать поздно: за домом, наверное, уже плотное наблюдение. Эх, Маринка, Маринка — подвела ты, по своей наивности, семью под монастырь. При обыске в доме найдут пару пулемётов, ведро динамита, и пуд наркоты, и привет свободе.

У Чекмарёва стала кружиться голова, а ноги сделались ватными. Хорошо хоть дочки нет в доме, она, наверное, сейчас с внучкой Безпалько где-то бегает. Хоть не увидит дочка такого позора её родителей.

Но, что-то ОМОН задерживается. Может, у них какая накладка случилась, и придут ночью?

— Надо срочно сжечь эти деньги, и упаковку тоже, — глухо произнёс глава дома.

Но Маринка не въезжала в тему своими женскими мозгами:

— Жить на какие средства станем? Просвети, — справедливо возмутилась она. — Ты ещё работу не нашёл. Я не работаю. Елизаветка тоже не работает. Даже наша кошка денег домой не приносит. А есть все просят. Может, это твои коллеги сбросились? Вошли, так сказать, в положение.

У Чекмарёва имелось несколько другое мнение о своих коллегах, особенно о начальниках. Но, Маринка упёрлась и не хотела из своих рук выпускать такие деньги.

— А ещё меня сегодня бесплатно подстригли, — вдруг ляпнула она. — А ты и не заметил.

Тут только Чекмарёв соизволил заметить креативный шарм на голове супруги. Однако, у него от головокружения, уже не имелось сил выдавать родной жене комплименты. Та заметила, что с мужем непорядок, засуетилась. Всё-таки Маринка по образованию значилась медицинской сестрой, но уже долгое время не работала в местной больнице — сидела дома с ребёнком. Вот теперь её медицинское образование срочно потребовалось.

Через некоторое время Чекмарёв лежал на диване с таблеткой под языком от давления и думал горькую думу. С думанием получалось плохо: супер-пупер невесть что получалось. Мысли путались из-за непонятных событий в посёлке и неурядиц в личной жизни. Чекмарёв совершенно не улавливал логику событий: всё скатилось в чрезвычайную странность и походило на чей-то коварный расчёт, а логика не бывает странной: она либо есть, либо её нет. Какой-то сюр, от которого связь с космосом теряется.

Чекмарёв и предположить не мог, что его якобы «действия» приведут к политическому кризису в Комаровске. Виной всему ложное представление о людях как о героях. Следует пояснить, что в Комаровске, как и в любом, уважающем себя городе, присутствовала своя законодательная власть в лице городской Думы. В Думе, естественно, водились депутаты. Всё, как у людей: местное самоуправление, так сказать. Несмотря на различную политическую и сексуальную ориентацию, депутаты в Комаровске разделялись на три группы: две большие и одна маленькая, состоящая из трёх колоритных представителей электората, и которые ничего не решали. Две решающие группы имели в своём составе равное количество депутатов, но имелся маленький нюансик. Одну группу плотно контролировал Лысый, или Лысенко Николай Олегович, а вторую группу опекал Франт, то есть Фёдоров Кирилл Петрович. Таким образом, в городе достигалась стабильность, и имелся хоть какой-то консенсус. Но, случился кризис, поставивший под сомнение сложившуюся систему. По устоявшейся традиции фракции городской власти делились на «Лысых» и «Франтов». Всё шло хорошо, но тут случился казус с неким полицейским Чекмарёвым, который слетел с катушек, и начал чморить всех подряд со страшной силой. Оный «оборотень в погонах» достал даже самого Франта, который, после жуткой резни его людей, сам куда-то слинял. А раз Франта нет, то пошатнулась и политическая система. Вопрос стоял сугубо принципиальный: «Кто, собственно, будет платить депутатам из фракции его имени?» Депутат, что, не человек? Он тоже есть хочет. У него тоже аппетит имеется. И у него свои экономические интересы. Теперь-то, когда Франта, скорее всего, замочил Чекмарёв, как быть?

Получилась весьма пикантная ситуация. «Лысые» стали всё смелее наезжать на «Франтов», обзывая тех лошарами. Да и сам Николай Олегович начал сечь фишку, что наступил такой момент, когда он может полностью подмять под себя городишко. Со своей стороны он стал предпринимать тоже кое-какие специфические меры, а своим депутатам он дал команду «Фас». Что за специфические меры? Во-первых, Николай Олегович, просмотрев флешки с допросами людей Франта, многое для себя понял и узнал ряд фигурантов во враждебном лагере, которые вредили его бизнесу. Николай Олегович имел очень высокий интеллектуальный уровень, поэтому он сразу для себя отмёл идею, касательно полицейского Чекмарёва. Никакой это не Чекмарёв тут резвится, а некая неизвестная сила, а Чекмарёв то так, то только ширма. Поэтому он велел своим людям устранить физически несколько человек из окружения исчезнувшего Франта, на которых у него появился компромат. И всё спишем на удалого Чекмарёва. Даже больше: начнём изображать, что мы его очень-очень боимся, прямо трясёмся, как осиновые листья. Даже ещё больше — мы Чекмарёву начнём периодически заносить денег, типа как пострадавшему от произвола властей и, вообще, хорошему человеку. А с некой силой надо неприменно дружить. Понятно, что эта сила завелась в Жупеево. Так и ладно. Не воевать же с ними за какой-то вшивый посёлок. Мы люди мирные, нам чужого не надо, и без посёлка проживём, в котором нет ни одного приличного объекта, за который стоит воевать. Лично мы против наркоты, жупеевцы тоже против наркотиков, вот и консенсус образовался.

На поиски Франта Лысый отрядил некоторые ресурсы, но Франт, как сквозь землю провалился вместе со своим шофёром и машиной. Теперь можно и городишко к руками прибирать, а начать надо с депутатов. Особенно с депутата от Жупеево.

И разгорелся торг, как на базаре. «Франты», естественно, всегда готовы переметнуться к другой кормушке и набивали себе цену, а «Лысые» всячески занижали стоимость голоса депутатов из опарафиневшейся фракции.

Над грызнёй этих двух уважаемых фракций наблюдали три внефракционных депутата. Им весело наблюдать над этой сварой и ехидно комментировать происходящее. У самой этой троицы не имелось никаких точек соприкосновения, такие они все разные, но судьба сделала их на время ситуативными союзниками. В дрязги с коллегами они никогда не вступали, но веселились от происходящего от всей души. При голосовании они всегда воздерживались, поэтому две противоборствующие группировки их не брали в расчёт.

Первым в оппозиционной троице состоял семидесятилетний дед Найдёнов Вилен Кимович — ультраортодоксальный коммунист Ленинского толка. Вторым значился человек, на два года моложе Найдёнова. Это доктор Бутенко Роман Яковлевич. Он избирался в Думу как раз от посёлка Жупеево, а трудился он в Жупеевской больнице, которая ещё почему-то окончательно не закрылась, несмотря на реформы по оптимизации здравоохранения. Третий их коллега — Мохов Иван Трофимович числился директором местного кладбища. Но знающие люди не заблуждались относительно этой личности, так как Мохов являлся представителем самой настоящей кладбищенской мафии, с которой считались все остальные преступные группировки, и даже не думали конфликтовать с кладбищенскими. Те не лезли в чужой бизнес, но и в свой не позволяли никому лезть со своими грязными руками и намерениями. Связываться с «ритуальщиками», тем более быковать перед ними, совершенно чревато. Вот такие три разных человека периодически приходили на заседания Думы, но, практически ничего не делали, только ехидничали. Но, со временем они как-то сдружились, несмотря на отсутствие хоть каких-то общих интересов. Их только связывало любопытство: чего ещё отчебучат их коллеги. Сейчас, на очередном заседании, они, как всегда, сидели все вместе и ехидно обсуждали перебранку «Лысых» и «Франтов».

Доктор Бутенко: Красиво «Лысые» «Франтов» глупыми назначили из-за событий связанных с Чекмарёвым. Казус, однако.

Коммунист Найдёнов: Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов.

Мохов: Красиво говоришь Вилен Кимович.

Коммунист Найдёнов: Это великий Ленин сказал. Он видел сквозь века.

Доктор Бутенко: Я Чекмарёва давно знаю по Жупеево. Вполне адекватный человек. Сомневаюсь, что это он решил войну устроить. Впрочем, вменяемость не является предметом нашего выбора, и не всё решает воля.

Коммунист Найдёнов: Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя!

Мохов: Если вашего Ленина, дорогой Вилен Кимович, официально признают мёртвым и похоронят на кладбище, желательно на моём, то вы, коммунисты, сможете претендовать на его жилплощадь возле Кремля.

Коммунист Найдёнов: Я вам, олигархам, так скажу. Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главных разряда паразитов, вскормленных капитализмом, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов общества, беспощадно.

Доктор Бутенко: Но, если это всё сотворил Чекмарёв, то мой ему респект и уважуха.

Коммунист Найдёнов: Какая глыба, а? Какой матёрый человечище!

Мохов: Лучше находиться в политическом цирке, чем на политическом кладбище. Отвечаю.

Доктор Бутенко: Смотрите, как бодро и оптимистично ругаются «Лысые» на «Франтов». Ставлю на «Лысых».

Коммунист Найдёнов: Отчаяние свойственно тем, кто не понимает причин зла, не видит выхода, не способен бороться. Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни.

Мохов: Ага. Настоящий оптимист даже на кладбище вместо крестов видит плюсы.

Вот так они общались, спаянные только ироничным отношением к коллегам. Они даже начали друг друга уважать. Мохов уважал Бутенко за то, что тот, как хирург, был крупным поставщиком клиентов для его предприятия. У доктора за его практику образовалось своё миникладбище. Оба они уважали старого коммуниста за его фанатизм и непоколебимую веру в Ленинское учение. Мохов, как никто другой, хорошо знал, что большевики, как и хирурги, были большими любителями увеличивать кладбища, за что им большой респект. Доктора и коммунист уважал, так как уже возраст и болячки. Короче говоря, эти трое друг друга уважали. Не уважали они только своих коллег-депутатов за их продажность. Со временем они стали больше доверять друг другу, и разговоры их становились всё раскованней и откровенней. Мохов постоянно рассказывал про своё кладбище, да у него вообще все темы крутились вокруг кладбища. Доктор сыпал медицинскими терминами и рассказывал курьёзы, связанные с его профессией, а коммунист говорил исключительно словами великого Ленина. Оказывается, Ленин был знатоком любой темы. Но все вместе они являлись горячими патриотами своего края.

— Слушайте мужики, что недавно на моём кладбище произошло, — излагал Мохов очередную рассказку. — Собрались как-то вечером на моём Комаровском кладбище вампир, вурдалак и упырь. Заспорили кровососы, кто из них изящнее может кровь, понимаешь, сосать из православного христианина. Спорили, спорили да и сгинули: всю их кровь наши Комаровские комары выпили.

— Вот, что я подумал, мужики, — вдруг заявил доктор. — А не собраться ли нам в моём Жупеево? Есть у нас там красивая забегаловка, «Пончиковая» называется: посидим, потрендим за жизнь.

Два его ситуативных друга с благодарностью приняли предложение: а чего не посидеть в «пончиковой». Поближе к электорату, и всё такое. Мы же демократы.

— Буржуазия вынуждена лицемерить и называть «общенародной властью» или демократией вообще, или чистой демократией демократическую республику, на деле представляющую из себя диктатуру буржуазии, диктатуру эксплуататоров над трудящимися массами, — не соглашался с таким тезисом о демократии Вилен Кимович.

— Однако, и коммунизм мы не смогли к 1980 году построить, — констатировал доктор.

— Коммунизм в нашей стране построить, оно конечно, можно, — хмыкнул Мохов, но только тогда, когда тридцать раков на Эвересте споют хором Интернационал.

Консенсуса, депутаты, ни по каким вопросам не смогли добиться, но это не помешало им общаться:

— В жизни всегда так, — констатировал Мохов. — Читая надгробные надписи, убеждаешься, что полного единодушия нет даже на моём кладбище.

Несмотря на политические и мировоззренческие противоречия три почтенных депутата, через пару дней встретились в Жупеевской «Пончиковой». А что, ничего так заведеньице. Скромно так всё и весьма прилично. Детишки забегают, на стенах интересные картины, и запахи умопомрачительные.

— Что ж вы доктор скрывали от нас такую красоту, — немного попенял Роману Яковлевичу Мохов, угнездившись на стул и с аппетитом поедая очередной пончик. — Мы бы с удовольствием и раньше приехали сюда. А то всё работа и работа, заботы и заботы. Прикиньте товарищи. Моя жена сегодня утром говорит мне: «Ваня, вставай! Тебе давно пора на кладбище!» Вот и пойми этих женщин.

— Нет свободы и равенства для женщин там, где трудящийся человек бесправен, угнетён и работает на власть богатого тунеядца, — высказал мудрую мысль Найдёнов. — Мы можем сказать с полной гордостью, без всякого преувеличения, что, кроме Советской России, нет ни одной страны в мире, где было бы полное равноправие женщины, и где бы женщина не была бы поставлена в унизительное положение, которое особенно чувствительно в повседневной, семейной жизни.

Мохов отмахнулся от такого тезиса: «У моей Машки всё есть. Как сыр в масле катается. На диету пара сажать».

Чтобы отвлечь товарищей от дискуссии о правах женщин, Роман Яковлевич стал рассказывать анекдоты из жизни хирургов:

— Врач говорит вздорному пациенту, очнувшемуся от наркоза:

— Операцию вы перенесли хорошо, а вот перед ней вы вели себя просто невозможно: вырывались, кричали! А ваш знакомый с соседней койки вел себя еще хуже!

— Еще бы! Ведь нас послали в вашу больницу окна мыть!

— Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи — «ослы». Лечиться, кроме мелочных случаев, надо только у первоклассных знаменитостей, — продекламировал очередную Ленинскую цитату Найдёнов.

Коллеги переглянулись. Найдёнов сам понял, что приведённая цитата немного бросает тень на большевицкие идеи, но правильный революционер должен быть честным. Если вождь сказал, что врачи-большевики «ослы», значит, они «ослы». И вообще, все врачи — это убийцы в белых халатах. Товарищ Сталин это дело вычислил. А дантисты ещё и садисты все поголовно.

— Только тогда мы научимся побеждать, когда мы не будем бояться признавать свои поражения и недостатки, когда мы будем истине, хотя бы и самой печальной, смотреть прямо в лицо, — вывернулся очередной цитатой Вилен Кимович.

— Все неприятности когда-либо заканчиваются, уж поверьте мне, — отозвался Мохов, услышав слова о недостатках и поражениях. — Мы, мужики, говорят умные люди, всё в жизни совершаем из-за своих недостатков: заводим себе женщину из-за недостатка опыта, расстаёмся с женщиной из-за недостатка терпения, снова заводим себе женщину из-за недостатка памяти. От наших жизненных неприятностей можно только в гробу уехать. Желательно на моё кладбище.

— К слову о кладбищах. А знаете, коллеги, что учудили детки с нашей средней школы, — стал рассказывать доктор о курьёзном случае, произошедшем недавно. — Они на местном погосте вырядились в зомби, а потом двинулись в посёлок и стали третировать прохожих. В результате несколько нервных срывов среди электората.

— Мы, взрослые, поголодаем, но последнюю щепотку муки, последний кусок сахара, последний кусочек масла мы отдадим детям. Пусть лучше тяжелые события лягут на плечи взрослых, но всячески пощадим детское население, — встал на защиту деток ленинской цитатой Найдёнов.

— Да не с голодухи они у нас бесятся, — возразил доктор Бутенко. — С жиру наши дети бесятся: насмотрятся своих тик-токов, вот их и колбасит.

— Н-да, протянул Мохов. — Человечество семимильными шагами идет к собственной гибели, но к процветанию моего бизнеса. И причина тому — безудержное стремление к потреблению. Скромнее надо быть товарищи.

Несмотря на декларирование скромности, Мохов потянулся за очередным пончиком и уже с набитым ртом произнёс:

— К этому миру надо относиться с юмором. Вот мы любим прикалываться. Взяли и на въезде на погост поставили знак «Одностороннее движение». Шоферюги бледнеют.

Внезапно Мохов запнулся, наклонился к друзьям и сказал:

— А знаете, кто к нам сейчас чешет? Прикиньте, сам Лысенко Николай Олегович. Интересно, чего Николаше от нас надо?

И действительно. Сейчас к трём спокойно беседующим за столиком депутатам уверенно двигался сам теневой глава города Лысенко, по прозвищу Лысый. Мужчина выглядел мощно и представительно, имел умные глаза на абсолютно лысой голове. Одет Николай Олегович в неброский, но, тем не менее, дорогой костюм с галстуком.

Подойдя к столику, оккупированному депутатами, он первый вежливо поздоровался с ними:

— Очень рад вас видеть, — с лёгкой улыбкой проговорил он. — Не помешаю?

С этими словами он, не дожидаясь ответа, ловко пристроился на четвёртый стульчик, стоящий около стола.

— Вообще-то, я хотел переговорить с Романом Яковлевичем, но, оказалось, что судьба мне сегодня благоволит, и я могу поговорить со всеми вами вместе. Если не возражаете?

Возражать никто из присутствующих не стал, наоборот, им стало крайне любопытно, что побудило самого Лысого искать с ними встречи. Наверное, его последние события допекли. Но Николай Олегович начал издалека:

— Здесь приятная обстановка, — удивился он. — И аппетит что-то начал разыгрываться.

Доктор, на правах хозяина, заказал ещё кучу пирожков, пончиков и горячий чай для нового собеседника и для коллег.

— Знаете, — признался Лысенко. — Комаровские болота. Хоть я и родился не здесь, но приехав сюда, был сражён ими. Да более того — они потрясли меня своей мощью и страшной красотой. С тех пор стоит мне увидеть наши болота ближе, и я чувствую, как на меня накатывают чувства единения с естественной средой обитания, что смывает с меня все заботы и печали. Воистину, человек лишь букашка по сравнению с величием природы. Человек мелок, вы не находите. Он проходит мало дорог, но много делает ошибок.

— Мужик он и есть мужик. Чё творит, сам не ведает. Какой с него спрос, — буркнул Мохов.

— Ты так считаешь? — Лысый начал говорить с Моховым «на ты». — Ты мне можешь сказать, куда мужики подевались, которых хоть за что-нибудь можно уважать?

— А то ты не знаешь? — возразил Мохов. — Все настоящие мужики погибли в империалистическую войну, потом в гражданскую войну, а потом в Отечественную. Генофонд пострадал катастрофически. Все они лежат по кладбищам — это кому досталась могилка. А сейчас что? Не народ, а выбраковка. Смотри сам кругом, если тебя это прикалывает — народ со своими гаджетами тусуюется, мир любит, травку курит! В посёлке половина мужиков — деды лет под восемьдесят, а вторая нещадно бухает.

Пока Мохов говорил, Лысенко успел смолотить два пирожка, потом он, вздохнул и сказал:

— Тогда как объяснить феномен вашего Чекмарёва, этого потрясателя нашего политического болота?

Наконец, разговор перекинулся на политику. Найдёнову такая тема была привычней, политику он уважал:

— Политические события всегда очень запутаны и сложны, — веско произнёс он. — Их можно сравнить с цепью. Чтобы удержать всю цепь, надо уцепиться за основное звено. Анализируя ошибки вчерашнего дня, мы тем самым учимся избегать ошибок сегодня и завтра.

Впрочем, Бутенко и Мохов только на это усмехнулись: они прекрасно осознавали, что Чекмарёв совершенно ничего собой не представляет.

Их ухмылки прекрасно заметил Лысенко. Получается, он всё правильно рассчитал: и эти люди не верят, что Чекмарёв представляет собой реальную силу. Сила есть, но она скрыта и с этой силой Лысенко совершенно не хотел вступать в конфронтацию. А вот своими союзниками этих трёх человек Лысенко видеть хотел, поэтому он раскрыл карты.

— Вижу ваши сомнения относительно талантов гражданина «Ч». А у меня даже сомнений нет, — проинформировал он депутатов. — Однако, мы должны думать о стабильности. Устойчивость политического строя — залог устойчивости нашего бизнеса. Сейчас нет партии, которая бы стала авторитетом для электората.

— Есть такая партия! — заверил Найдёнов, но его реплику все присутствующие пропустили мимо ушей.

— Народ стал равнодушным, — кивнул доктор Бутенко.

— Равнодушие есть молчаливая поддержка того, кто силён, того, кто господствует, — опять встрял Найдёнов.

— Вот тут, я думаю, нам и пригодится товарищ «Ч», — сказал Лысенко.

— Каким образом? — за всех спросил Бутенко, а Мохов, кажется, стал понимать, куда клонит теневой король города.

— Нам надо создать для товарища «Ч» климат наибольшего благоприятствования, — произнёс Лысенко. — Электорат верит в него. Если товарищ «Ч» начнёт оправдывать доверие электората, то появится стабильность и постепенный прогресс, который возможен только при стабильности, а не при революциях.

— Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции, — сообщил Найдёнов.

— Вот потрясений нам решительно не надо, — сказал Лысенко. — Поэтому я предлагаю следующее.

По словам Лысенко выходило, что застойные дела в посёлке происходили из-за ошибок в управлении. Слишком громоздкие и нерациональные алгоритмы управления городским хозяйством, что приводит просто к разбазариванию средств. С одной стороны это хорошо для тех кто «пилит» государственный бюджет. Конечно, можно к этому делу присосаться, как той пиявке, и жить припеваючи. Но это всё до поры, до времени. Уже небольшой город Комаровск имеет долгов на 300 миллионов рублей. Ведь кто-то эти долги сделал? И так по всей стране. Муниципалитеты в долгах, как в шелках. Но удержу у руководителей городов нет: они как продолжали разбазаривать средства, так и продолжают. Беда современных руководителей в том, что они плохо понимают алгоритмы принятия решений от разработки концепции, до возведения необходимого объекта. В результате большинство объектов совершенно излишни, но на них тратятся большие средства, начиная с проектирования и кончая строительством, и наоборот, нужные инфраструктурные объекты не создаются. Контроля над разбазариванием средств нет. Не электорат же назначить контролёром? Контролёром может работать только человек уровня «эксперт». А если набрать в Думу артистов, спортсменов и демагогов, то они вместо нормального законотворчества станут придумывать дурацкие законы. Вы же сами знаете, что творится в нашей городской Думе. О Государственной Думе вообще лучше помолчу: это какое-то посмешище. Многие их законы написаны, скорее всего, под диктовку агентов ЦРУ специально для отечественных жуликов. Бывает охереваешь от маразма властей: вот, например, в столице зафигачили статую, изображающую большую кучу говна. Народ без мата эту фигню не комментирует. Министры тоже отжигают. Например, Минстрой придумал новую систему сметного нормирования. Чрезвычайно громоздкую систему. Теперь и в государственном и муниципальном строительстве намечается окончательный кирдык.

— Что вы предлагаете? — стал уточнять доктор Бутенко: ему красивые слова совершенно не нужны, ему нужна понятная конкретика.

— Предлагаю начать с малого, с вашего посёлка, — высказал мысль Лысенко. — Делать нужные вещи, а не статуи, посвящённые говну.

Мохов только хмыкнул: «Всё упирается в бабки».

— Не только в бабки, — перебил его Лысенко. — А и в наличие вменяемого харизматичного лидера, и в понимание того, что нужно для этого населённого пункта. Вот скажите доктор, с какими вопросами к вам, как к депутату, обращаются простые граждане?

— Ну, — начал перечислять доктор. — Народ хочет больше транспорта до города, чтобы не давиться в маршрутках. Хочет тротуары на улицах. Остановки маршруток желательно сделать современными. Освещение опять же кое-где нет, а хотелось бы. Про нашу поселковую поликлинику лучше и не говорить — этот вопрос вообще мрак. Так что, решительно непонятно, как вы собираетесь здесь что-то улучшать.

— По принципу: чем проще, тем лучше, — ответил Лысенко. — Почему у главы Администрации ничего не получается? Да потому, что он скован законами и отсутствием денег. Ему легче взять средства в долг, а потом их разбазарить, чем делать что-то умное. А мы пойдём другим путём, как сказал великий Ленин. Есть ещё такое понятие, как внебюджетные средства, то есть станем спонсорами хороших начинаний.

При словах о великом Ленине старик Найдёнов оживился. Его глаза заблестели, он даже, жевать пирожок стал несколько медленнее.

— Раз уж мы тут собрались, без лишних ушей, — продолжил развивать свои мысли Лысенко. — То хорошо бы обсудить несколько моментов. Я предлагаю следующее.

Тут Николай Олегович крайне удивил собеседников, даже Мохов недоверчиво на него посмотрел. А предлагал Лысенко не много не мало, а для начала несколько миллионов своих денег, для развития инфраструктуры посёлка, плюс на пиар гражданина «Ч». По его мнению, деньгами должен распоряжаться не сам «Ч», а почтенный доктор Бутенко, как местный депутат, но и у «Ч» должны водиться деньги. Наличные деньги, правильно вложенные, всегда творят чудеса. Все преобразования начнут проходить быстро, без проволочек. При этом все полезные для посёлка дела должны отождествляться с именем «Ч». Электорат должен знать, что всё хорошее, что происходит в посёлке, это благодаря «Ч». Он заботится о простых людях, думает о них, принимает правильные решения, добивается от властей решения застарелых проблем. При этом сам «Ч» живёт откровенно бедно. Ему надо памятник поставить. Доктор Бутенко назначается главным контролёром расходования средств, но он должен находиться в тени. Кроме того, Лысенко просил двух других депутатов стать общественными «смотрящими» за этим процессом.

— Я пас, — поднял руки Мохов. — Я в мирские дела не играю. Моё дело ритуальное и потустороннее. Моя могилка с краю, ничего не знаю.

— Я вас прекрасно понимаю, — улыбнулся Лысенко. — Но я прошу только некоторого негласного пригляда с вашей стороны, самую чуточку. Надеюсь на вашу мудрость. Да и местное кладбище надо бы привести в Божеский вид. Не так ли? Кроме того я обращаюсь к нашему уважаемому Вилену Кимовичу с предложением возглавить нашу городскую Думу. Думаю, он окажется самым лучшим кандидатом на эту должность Главы города, а вы ему станете ближайшими советниками. Глава же нашей Администрации дядька вроде бы умный, берёт строго по чину, не зарывается, схемы без разрешения не крутит: пусть себе и дальше руководит исполнительной властью.

— Вы думаете, наши коллеги проголосуют за кандидатуру Вилена Кимовича? — усомнился доктор.

— Я вас умоляю. Ещё как проголосуют, — заверил его Лысенко. — А кто не проголосует, того я быстро отправлю на ту самую Перуанскую гору, причём без выходного пособия.

Мохов поддержал такие начинания, а Найдёнов, естественно, совершенно не противился становиться главой города, тем более, что Лысенко обещал дать ему двух великолепных специалистов класса «эксперт» в качестве советников по управлению городским хозяйством и одного ушлого адвоката.

— Вопрос об адвокате, — со значением произнёс Найдёнов. — Адвоката надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает.

На что Лысенко только пожал плечами. Время покажет.

Немного осторожничал доктор Бутенко, но когда подручный Лысенко принёс сумку с пятью миллионами рублей и вручил доктору, то у того стали крутится мысли о своей больнице и поликлинике, к тому же Лысенко разрешил из этих денег брать средства на покупку лекарств и других медицинских приблуд, но без фанатизма. Он сказал, что скоро к «Ч» начнут тянуться ходоки, в том числе и с проблемами здоровья. По идее «Ч» должен помогать всем представителям электората, особенно в плане здоровья и трудоустройства.

Вскоре четверо заговорщиков, сидящие в «Пончиково» ударили по рукам, это означало, что план очередной политической махинации свёрстан, осталось его претворить в жизнь. А деньги? Вот о чём не жалел Лысенко, так о деньгах. Он прекрасно понимал, что та неведомая сила, не имеющая сдерживающих тормозов, может и его легко отправить в ведомство Мохова. И зачем ему тогда сдались оставшиеся в заначках деньги? На том свете деньги не нужны. А так он как бы откупается от этой силы. Таким образом, по его расчётам, эта сила окажется к нему равнодушной. Союзниками им не стать, а вот сохранять нейтралитет — это возможно. В конце концов, мы же не преступную схему здесь замутили, а придумали, как сделать благо родному электорату. Мы же не говорим красивые и правильные слова, при этом открывая всевозможные пидарастические «Ельцин-центры», не финансируем убогие «Гайдаровские форумы». Мы сейчас работаем для блага народа, а всё хорошее требует времени и денег.

Удачно всё сложилось в этой «Пончиковой» — подумал Лысенко — замутил красивую тему с нужными людьми и без лишних ушей. Не считать же любопытными ушами вьющихся рядом деток и сидящих у соседнего стола трёх местных пенсионеров, которые, думая, что их действия никто не замечает, украдкой пили самогон. Вкусив самогонки, деды стали разговаривать громче. Одним ухом Лысенко даже услышал, как те хвастались друг другу, сколько школьников они высекли в воспитательных целях. Со слов пьяных дедов выходило, что они только и делают, что секут школоту, несмотря даже на то, что сейчас каникулы.

Доктор Бутенко, видя, что Николай Олегович стал коситься на этих дедов, проинформировал его о том, что этих пенсионеров в посёлке считают лютыми садюгами, воспитывающих деток розгами. Такие дела.

— Есть условия, при которых насилие и необходимо и полезно, — нахмурился Найдёнов. — И есть условия, при которых насилие не может дать никаких результатов.

— Здесь у вас что, проблемы с молодежью? — поинтересовался Лысенко у местного депутата.

— Проблемы у нас с дебилами. Это почти, то же самое.

После принятия решения, беседа четырёх уважаемых людей протекала на отвлечённые темы.

Доктор Бутенко соглашался с тезисом Лысенко, о том, что местные болота действительно чудо природы, вот только посёлок Жупеево серая и незначительная точка на карте страны.

— Ничего интересного у нас нет, от слова совсем, — сокрушался он. — Кроме болот и комаров. Сплошная серость. В Комаровске хоть какие-то древние руины есть, а у нас сплошное болото в прямом и переносном смысле.

— Не скажите, — вдруг высказался Лысенко. — А вот эта «Пончиковая». От этих пончиков у меня во рту случился вкусовой апокалипсис. Честно говоря, я ещё никогда не ел таких вкусных изделий из теста, да и сама обстановка в этом заведении какая-то фантастическая что ли. Такой фантастики я даже в Китае не наблюдал, а там поразительных чудес много. Однажды, в одном местечке в Китае меня хотели угостить блюдом под названием «Будда проходит через стену». Честно говоря, есть я это их варево не рискнул. Китайцы в один котёл накидали морской огурец, плавники акул, рыбьи губы, свиное подбрюшье, копыта, сухожилия, грибы, яйца, абалон, сушёных сверчков и ещё что-то подозрительное. Убеждали меня, что именно это блюдо питает Ци, чистит кишечник, защищает от всех вирусов и заботится о геморрое. Нет, пусть сами копыта жуют, а мы лучше по пирожку вдарим. Я нашу народную пищу предпочитаю. Кстати, нашёл я отличного повара, который умеет готовить поистине замечательно народные традиционные блюда из старых времен, а не какие-то там фуагра, тартары и овсяные кашки. Приглашаю всех к себе в гости отведать произведения моего нового повара.

— Может здесь аппетит появляется от настенной живописи, — вставил своё замечание Мохов. — Как-то здесь всё мощно бьёт по психике, как на кладбище.

Лысенко вдруг задумался. Ему пришла некая мысль, что действительно — посёлок весь из себя серый и депрессивный с убогими людишками, и вдруг такое яркое пятно, как эта «Пончиковая». Кроме этого заведения из ряда обыкновенного убожества выбивается местная школа. Как это он раньше не заметил этого феномена. Ведь такой чистенькой и красивой школы нет, наверное, даже в областном центре. Но так не бывает. Он нахмурился. Мысли крутились вокруг да около какого-то интересного вывода. Стоп! Деньги. Ведь сделать такую школу можно только за большие деньги, а откуда у бедной, как церковная мышь, местной администрации деньги на такое великолепие? Это говорит о том, что в школу кто-то вложил значительную сумму. Вот бы подружиться с таким спонсором. Хотя в некоторые вопросы в этой местности лучше свой нос не совать. Но за тоненькую ниточку потянуть надо.

— Школа у вас хорошая, — бросил он фразу, надеясь на то, что Бутенко прояснит ситуацию с этой школой, но вместо доктора встрял Найдёнов:

— Одним из буржуазных лицемерий является убеждение в том, что школа может быть вне политики. Вы прекрасно знаете, насколько лживо это убеждение.

Действительно — подумал Лысенко — мысль весьма здравая, не в плане большой политики, а в плане местных реалий. Ох, стоит внимательно присмотреться к этой школе. Но чрезвычайно осторожненько, на цыпочках. Для начала надо стать спонсором этой школы. Стипендии хорошим деткам, что ли учредить, или купить им автобус. Надо как-то здесь засветиться с положительной стороны. Может ещё в посёлке церковь зафигачить.

Эти слова, оказалось, Николай Олегович произнёс вслух. Найдёнова такой религиозный подход возмутил, и он разразился очередной фразой:

— Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса. Религия есть опиум для народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь.

Ага — решил Лысенко — с церковью он явно поспешил: всё-таки опиум для народа и всё такое.

— Это точно, — согласился с коммунистом Мохов. — Наши люди закрывают глаза на смерть. Они желают жить вечно в той суете, в которой они пребывают. Для них смерти как бы нет. Нет и страданий. Наши люди не любят больных и немощных, не любят стариков и инвалидов. Они живут опьянённые мелочными страстями, и не думают о вечном. Зачем нам церкви!? Лучше жить, не задумываясь: во сне изнуряющей и отупляющей гонки за удовольствиями. Но смею вас уверить, товарищи, что я не встречал ещё не одного бессмертного человека. Всех рано или поздно привозят на мою территорию. Вот на кладбище и достаточно построить маленькую часовенку: по вере и сооружение.

Вот интересные дела творятся под Луною: бандиты и политиканы вдруг озаботились благом для своих людей, Земля налетит на небесную ось — точно вам говорю. Есть предположение, что щедрость прямо пропорциональна чувству вины.

Лысенко слушал Мохова, опустив голову. Его жизнь не всегда сладкая, сваливались лишения и невзгоды. Надо терпеть, надо превозмогать! Он всё вытерпел, всего добился сам, преодолел все трудности, пережил всех врагов, стал самым влиятельным гангстером в городе. И сейчас он надеялся, что выдержит. Он выбился из грязи в князи, а для этого надо обладать недюжинным интеллектом, чего не скажешь о его отпрысках. Не детки, а зажравшиеся мажоры. Вся их жизнь превратилась на папины деньги в гонку за наслаждениями и в поиск сомнительных удовольствий, вместо того чтобы уже брюхатить жену и взяться за ум. Мозги отпрыски развивать не собирались, учиться не хотели, наоборот, гробили свой невеликий умишко своим образом жизни. Вот, например, что за наслаждение гонять по ночному городу на папиной машине, врубив на всю катушку музыку. Упустил я своих отпрысков. Раньше мне надо было думать про аргументы, как их воспитывать. Вот и выходит, что когда он попадёт в ведомство Мохова, то и детки его пойдут по миру. Чтобы начать ценить какие-то вещи, нужно сначала их лишиться. Нет, решено, лучше свои неправедно нажитые капиталы пущу на эту школу и этот посёлок. Может, когда-нибудь, даже местную церквушку помогу отремонтировать.

Распрощавшись с собеседниками, Лысенко вышел из «Пончиковой» и в сопровождении своей охраны из двух человек отправился пешком прогуляться по посёлку. Посмотреть, так сказать, на него своими глазами. Он и до церкви дошёл, и даже заглянул в неё: совершенно неказистое старое сооружение. Церковь стояла пустая: кроме одной старушки никого в ней не находилось. Говорливая старушка проинформировала посетителя, что местный батюшка Панфирий серьёзно занемог, так что она молится Создателю, чтобы тот излечил хорошего и доброго батюшку. Лысенко эту информацию особо не воспринимал и не сочувствовал: он местного батюшку лично не знал.

Отец Панфирий действительно сильно болел, и, увы, смертельно. Вначале любая болезнь выглядит невинно, но только дай ей повод развиться… Может быть, он и смог бы воевать с болезнью ещё долгое время, но судьба бросила иерея в пучину отчаянья и в глубочайшую депрессию. Его организм перестал сопротивляться смерти после исчезновения его кошки Тучки. Всегда это лохматое животное бегало по дому, по-хозяйски шествовала по храму, подняв хвост, постоянно к чему-то там принюхивалась и с любопытством осматривала все уголки храма. Здесь для неё находилось много интересного: огоньки свечей и лампад, взирающие на неё лики с икон, странные запахи. А потом она исчезла. Перед этим событием Тучка допустила большую оплошность, выйдя за территорию церкви и дома священника. Тут объявились бродячие собаки, коих случилась целая стая. Псы набросились на кошку, которая не умела драться, и задали ей серьёзную трёпку. Домой Тучка вернулась вся окровавленная, подволакивая ноги. Она весь вечер шипела от боли, тщательно вылизывала свои раны, но рану на спине она так и не смогла вылизать. От еды она отказалась, только лакала немного молока. Она даже не пошла на руки к хозяину, так ей было плохо. Плохо стало и иерею от вида искалеченной кошки. Как будто её боль усилила боль в его сердце.

Иерей распространял свою любовь на всех тварей, но свою кошку Тучку обожал. Он считал, что кошка обладает доброй магией: она хороший лекарь. Сколько раз, когда ему становилось плохо, именно кошка прибегала к нему на колени, смотрела на иерея своими мудрыми глазами и мурчала. Её тепло и умиротворяющее мурчание прогоняли боль и улучшали самочувствие. А теперь её нет. Исчезла она ещё ночью, скорее всего под утро, когда священник на немного прилёг в свою кровать. Наверное, Тучка поняла, что надо уходить, прятаться в укромном месте, там свернуться в клубочек и, шипя от боли, зажмурить глаза и ждать того момента, когда всё кончится и она освободиться от этой лютой боли. Прости хозяин.

Скорее всего, собаки нанесли чудовищную травму её позвоночнику, рёбрам и внутренним органам. Жить с такими травмами, без обезболивания и операций, организму невозможно.

Когда умирают кошки — становится пусто. Они оставляют на память о себе царапины на стенах, оставляют свою миску, свой персональный лоточек, свою любимую игрушку. Их смерть вызывает чудовищную грусть и слёзы: и на душе они скребутся невыносимо. Сколько в маленьком тельце пронзительной жалости и гибельной страсти.

Отец Панфирий чувствовал, что и его путь вот-вот закончится: надо успеть причаститься и собороваться. И скончаться не в восторге скорого единения с Создателем, а в печали. Когда к нему пришла баба Серафима, изредка приносящая священнику пищу и помогающая по хозяйству, он, набравшись храбрости, попросил её пригласить к нему Никодима Викторовича. Вот зачем больному человеку сдался этот Никодим — гадала баба Серафима. Она хотела даже обмануть священника, сказав, что не смогла найти окаянного чёрта Никодима, но обманывать умирающего человека великий грех. Скрепя сердцем, она нашла учителя и передала просьбу священника.

Боль всё сильнее разливалась в груди, отдаваясь даже ломотой в локте, поэтому священник полулежал в кровати и читал Евангелие. Чтение отвлекало его немного от болезни. Он слышал, как в дом вошёл гость, и через несколько секунд увидел возле себя прибывшего к нему учителя школы. Глаза учителя пристально смотрели на умирающего.

— Что, неважно выгляжу? — спросил иерей. — Вот уже надумал причаститься и собороваться. Пора отправляться к Создателю.

Никодим медленно покачал головой:

— Уже не успеешь Панфирий, поздно. Осталось тебе жить в этом мире два часа.

Священник досадливо поморщился:

— Надеялся ещё пару дней протянуть. Но не судьба. Зато с вами поговорю, вот только не знаю, как к вам обращаться лучше — Никодим Викторович или Василий Иакович?

— У меня много имён, даже таких, какие люди не смогут выговорить с помощью своего речевого аппарата, — сказал гость, при этом его взгляд скользнул по стене и остановился на большой иконе, изображающей Святого Василия Блаженного.

— Как так можно? Кто вы? Вы не человек? — иерей с любопытством взирал на гостя.

— А вы, считаете людей вершиной природы? — усмехнулся тот. — Тогда я вас разочарую. Вы, люди не вершина природы, а только цивилизация первого уровня. Но, я вижу ваши страдания. Да и общаться с кем-либо, чувствуя их физическую боль трудно, не правда ли?

Иерей кивнул и вдруг почувствовал, как от его гостя повеяло сильным холодом, снимающим боль и дающим облегчение, как телу, так и прочистив мозги.

— Эта ваша сила от Бога или от его врага? — уточнил иерей. — Я абсолютно хорошо себя чувствую.

— Увы, мой друг, — улыбнулся Никодим. — Сколько живу, но никогда не видел существ, управляющих энергией через себя, а не с помощью особых технологий. Для вашей цивилизации даже существа второго уровня уже могут считаться богами.

— И сколько же вы уже живёте? — поинтересовался священник. Он наслаждался отсутствием боли.

Никодим задумался: «Точно не скажу. Да это и не важно. Если измерять года периодами времени вращения Земли вокруг Солнца, то, получается, я существую где-то около четырёх миллионов лет».

— Правда, хорошо сохранился? — усмехнулся он. — Это я шучу. В образах гуманоида я прожил всего с тысячу лет в разных временах и обществах и мне, находится в этом образе, да и вообще в таких примитивных цивилизациях не очень нравится, но приходится. Зато у вас здесь всё неспешно. Находиться в теле гуманоида для меня, как находиться на курорте.

— Если не секрет, — осведомился священник. — А вы, к какой цивилизации принадлежите? Всё это так странно. И кто, собственно, вы?

— Секрета особого для вас уже нет. Моя цивилизация одиннадцатого уровня, а я являюсь наблюдателем над наблюдателями, работа у меня такая. Рассказывать, конечно, долго. Мы сделаем вот что. Я подарю вам немного времени, например, четыреста лет путешествий по Вселенной. Вот за это время вы и постараетесь узнать устройство Вселенной, путешествуя между мирами в бестелесной оболочке. И тогда вам станет многое ясно, и когда вновь встретимся, поговорим подробнее. Это будет ваше личное время: хотите, ищите своего Бога, хотите, мотайтесь по Вселенным, благо их много. Единственное ограничение, что я наложу на вас, это запрет на проникновения в миры не выше пятого уровня. Выше нельзя. Не поймут вашего присутствия там. Что касается вашего вопроса человек ли я, то сообщу вам следующее: у существ цивилизаций уже восьмого уровня нет определённых оболочек, а я с одиннадцатого уровня. Должен вас огорчить: во Вселенной процент гуманоидных цивилизаций крайне небольшой. Ваш путь развития признан тупиковым. На Земле пройдёт ещё несколько тысячелетий, и ваша цивилизация, при условии её существования, а не самоубийства, превратиться в кристаллическую цивилизацию. Носителями разума станут мельчайшие чипы, а не мозг. Гуманоиды скоро исчезнут с лика Земли.

— Увы, мой друг, — остановил Никодим священника, у которого накопилось ещё очень много вопросов. — Ваше время на этой планете в этой бренной оболочке истекает. Ничего не бойтесь. Закрывайте глаза и погружайтесь в сон. Оболочка ваша бренна и скоро распадётся на составные элементы, а дух ваш будет существовать ещё четыреста лет. Потом решим, куда вас пристроить.

Ещё через час, навестить священника пришла баба Серафима. Она и обнаружило, что батюшка тихо представился, тело его уже стало остывать. Из его руки выпала Святая Книга, а на лице батюшки осталась навечно блаженная улыбка. Наконец батюшка Панфирий отмучился и предстал пред Создателем с радостью на лице. Эх, всем бы такой замечательной смерти. Увы, но хорошую смерть надо заслужить.