Темно-синий

32

Сегодня суббота, и в первый раз с того самого дня, когда в Академии искусств мама написала на доске те странные слова («ПЕРЕЦ», «ПЕСОК»), это по-настоящему выходной. Настоящий, ленивый выходной с блинчиками на завтрак. И два урока в Академии перед обедом, потому что директор питает определенные симпатии к тому, что он называет маминым художественным темпераментом. Но — на всякий случай — только два урока по субботам. Для начала.

Я стою на стремянке, выдыхая клубы пара, и пытаюсь распутать белую гирлянду. Я уже могла бы сделать все свои уроки, но эти дурацкие лампочки стали проблемой куда серьезнее, чем задачка в учебнике по геометрии. Что за садист-урод придумал эту штуковину? — размышляю я, развязывая узел из проводов, но на самом деле я не так уж и злюсь.

Я прикрепляю их достаточно компактно, Рождество не за горами, как будто огромный комок омелы висит в дюйме от моей головы. Местные новости транслируются из торгового центра последние три дня. Судя по всему, Санта-Клаус развесил большой плакат от гипермаркета «Сирз» через фудкорт.

Я надеюсь, что у нас будет рождественское дерево — не мертвое, спиленное только ради одной праздничной недели. А такое, высотой со стол, в горшке, которые сажают на заднем дворе после каникул. Да, маленькое деревце было бы отлично — несколько лент, миниатюрные стеклянные снежинки…

Может быть, Нелл заглянет. Не на весь день, ну хоть на чуть-чуть.

В соседском доме начинает лаять Скутер — это счастливый лай молодого пса, который хочет поиграть.

— Заткнись, — ругается миссис Пилкингтон, направляясь прямо к навесу у заднего забора.

Она срывает крышку с металлического мусорного бачка и издает гортанный рев, как будто у нее вдруг резко что-то заболело, как будто кто-то сильно пнул ее в живот.

Задняя дверь дома открывается, и Джоуи появляется как раз в тот момент, когда его мать нападает на мусорный бачок. Но бачок стучит совсем не так, как если бы в нем перекатывались стеклянные бутылки. Когда миссис Пилкингтон швыряет бачок на землю, становится ясно, что он точно пуст. Пустой. Виски нет!

— Ну же, мама, — тихо говорит Джоуи. — Я знаю, как это трудно.

И вопреки моим ожиданиям, миссис Пилкингтон не трясет головой и не говорит что-то вроде родительского: Ты кем себя возомнил? Да я тебе подгузники меняла. Не смей говорить мне, что делать. Я твоя мать! Она просто позволяет Джоуи обнять ее одной рукой и увести в дом.

Когда мусорный бачок останавливается, я поворачиваю голову к мусорной куче в центре нашего заднего дворика. Резкий выдох вырывается у меня из груди, как будто я огромный, размером с облако, воздушный шар с гелием, который только что сдулся. Потому что если миссис Пилкингтон действительно стоит избавиться от вещи, которую она любит, от вещи, которая, как она думает, позволяет ей функционировать, то мне не стоит. Потому что мы с мамой восстановили все холсты, которые я сожгла. Потому что мы купили все альбомы, и угольки, и бумагу для акварели, которая понадобится мне в следующем семестре на уроках по живописи. И потому что я пишу новые стихи, записываю их все в брошюрку, вроде той, что я делала вместе с Колейти ради дополнительных баллов. (Ей-богу, после всех моих пропусков моим отметкам нужна любая помощь, которую только можно оказать.)

Мне не стоит ничего бросать. Ни стихи. Ни рисование. И маме тоже. И я думаю, что нам обеим дали что-то вроде второго шанса, знаете ли. Что-то вроде «начать заново».

Я слышу приглушенный звук телефона из дома.

— Аура! — кричит мама, распахивая заднюю дверь. — Это тебя.

Я спускаюсь со стремянки, и надежда вспыхивает у меня внутри, как факел.

— Это Джереми, — сообщает она, затем бросает на меня взгляд исподлобья, взгляд мамаши из сериалов. — Это тот самый Джереми, который ходил с тобой на уроки рисования?

— Ты помнишь? — удивляюсь я.

— А с чего бы мне забыть?

Я проталкиваюсь мимо мамы и поднимаю трубку, отчаянно пытаясь вести себя спокойно, хотя на самом деле я хочу визжать, как ужасная ванильная девчонка.

— Привет, Джереми, — говорю я.

— Привет, послушай, что касается той автобиографии, которую ты мне тут на днях выдала… — Голос Джереми дрожит у меня в ухе, и я хожу вдоль кухонного стола. Я сажусь на тот же самый стул, на котором обычно сидела выглядевшая как манекен мама, когда я готовила для нее обед.

Наверху русалки, висящие ближе всего к стеклянной двери, немного покачиваются, когда мама закрывает ее. Но они больше не потрескавшиеся, не пыльные и не безжизненные. На всех свежий слой краски. Он блестит на их чешуйках, как первый снег. Сломанные плавники починили. Мы с мамой отреставрировали русалок и подвесили их обратно к потолку, возвратив им волшебное мерцание, одну за другой.