Темно-синий

Эпилог

Мама настаивает на том, чтобы мы взяли Дженни и Этана на летние каникулы.

— Чтобы разбавить присутствие гадюки Нелл, — говорит она, закатывая глаза.

Иногда то, как она сопротивляется Нелл, становится немного утомительным — как будто она делает это только для того, чтобы самоутвердиться. Но Нелл не отступает. Они обе немножко похожи на бульдогов, каждый уперся лапами в землю и отказывается сдвинуть с места свое сильное, мясистое тело. По крайней мере, хоть не рычат и не скалят зубы.

Странная компания для дорожного путешествия, знаете ли. Нам приходится останавливаться у «Эй анд Пи» за подгузниками для Этана и обезболивающим гелем для Нелл. И все мы надоедаем маме с ее лекарствами. Так в семье обычно достают друг друга, и никто особенно не злится.

В то время, как «темпо» кружится по серым лентам шоссе, приближаясь к границе штата Флорида, я начинаю думать о том парне, который вырезал наших русалок. Интересно, он до сих пор держит тот магазинчик с сувенирами и вырезает из коряги русалок каждый божий день, бросая законченных в ту же металлическую лохань: «Русалки 2 доллара». И я размышляю, удалось ли ему вырезать все как надо, поймать этот свет. Думаю, увидел ли он ее снова, свою русалку, или она исчезла навсегда.

Но мы не возвращаемся в ту часть Флориды. Мы едем дальше. И поэтому мне никогда не узнать, что стало с этим парнем и его маленькими творениями.

Когда мы пересекаем мост Джейфиш Грик и наконец прибываем в Кей Ларго, от окружающей красоты мне реально сносит крышу. Ветер здесь звучит как металл, звонко, просто музыка калипсо. И пахнет, как пина колада.

— Пойдем сразу на пляж, Нелл, — предлагаю я.

— Нет, не надо, — не соглашается Дженни, потому что своим ерзаньем и сменой подгузников Этан вконец ее измучил, как карандаш, которым только что написали целый роман. — Пойдем в отель. Пожаааалуйста!

— В отель? Где он тут есть? — спрашиваю я, показывая в окно. Листья пальм приветственно машут нам. Валяются кокосы. — Он здесь. Белый песок, голубая вода. Смотри, Дженни. Настоящий тропический рай. Нам не довелось его увидеть, когда мы были детьми. И ты хочешь идти в какой-то дурацкий отель?

Дженни вздыхает.

— Хорошо, — бормочет она, хотя я могу сказать по тому, как засветились ее глаза, она тоже в восторге от того, что мы здесь.

Мы приехали в другой мир. В то место, которое подтверждает, что сказочные земли действительно существуют.

— Аура! — кричит Нелл, потому что, как только мы подъезжаем к береговой линии, я распахиваю заднюю дверцу. — Подожди хоть, пока я остановлю эту чертову машину!

— Что с тобой? — фырчит Дженни, а мама несется за мной — у меня три матери, кричащие хором «ты поранишься», но мне все равно.

Я выбегаю из машины и несусь прямо к белой пенистой полосе.

Только там я не останавливаюсь. Я продолжаю бежать по щиколотку в воде, потом по колено, смеюсь и по-дурацки хлопаю руками, как будто я чайка и вот здесь мне всегда полагается быть.

Я окунаюсь, открываю глаза под водой. Вода такая чистая, как будто это чей-то бассейн. Большой, голубой бассейн, полный тигровых рыбок. И соленая вода больше не жжет мои глаза, как я ожидала.

В эти каникулы я никак не могу насытиться водой. Я покупаю подводное снаряжение и ласты, в которых я, кажется, выгляжу немного смешно. Но не могу ничего с собой поделать — я просто хочу забраться поглубже под воду, подальше, дотронуться до морских растений и камней, изучить их. Я хочу остановить время для всего, что я вижу, как будто мои глаза — это затвор на одном из фотоаппаратов Нелл. Здесь, внизу, поэзия. И около сотни разных акварелей, которые ждут не дождутся, чтобы их нарисовали.

Когда я наконец выбираюсь на воздух, мои пальцы не просто сморщились, а стали белые и раздувшиеся на кончиках — будто на каждом из них образовался нарыв. Я стягиваю защитные очки и хохочу, видя, как Дженни в своей просторной белой футболке до колен несется по берегу, крича: «Этан! А ну вернись!» Но он лишь заливается высоким детским смехом, потому что перенял от Дженни бесстрашие.

Нелл тащится позади них, щелкая фотоаппаратом. Плохо, что она фотографирует старомодным «Никоном» — не цифровым, а с настоящей пленкой, — я люблю смотреть, что там получилось, сразу после того, как сфотографировали. Фотографии будут потрясающими, я знаю, что будут. Нелл обладает особым умением фотографировать людей такими, какие они на самом деле, в чем я каждый раз убеждаюсь, рассматривая очередную фотографию, и я уверена, я еще много раз смогу услышать звонкий смех Этана… даже тогда, когда Этан повзрослеет и отпустит бороду.

Нелл опускает фотоаппарат и кивает на кучку серферов с голыми торсами. Я смотрю на них, пожимаю плечами: и что? Но Нелл подмигивает и предупреждает:

— Берегись, дитя мое.

Повернувшись, я вижу, как огромные волны обрушиваются на мое тело — будто сотни игрушечных пружин несутся вниз по ступенькам лестницы — и серферы пялятся на меня.

Я дотрагиваюсь до ожерелья у себя под горлом — два сплетенных деревянных кольца на стальной проволоке, которые я ношу уже много месяцев, отказываясь снимать, даже когда принимаю душ и ложусь спать. Джереми вырезал это ожерелье из остатков сломанного скейтборда. Я пробегаюсь пальцами по кольцам, провожу по их контуру, и меня вообще не трогает внимание серферов, хотя я должна быть польщена. Я только жалею, что запихнула свою торпедообразную грудь в слишком маленькое черное бикини.

Поздно вечером, когда темно-красное солнце начинает разливаться по воде, мы с мамой берем наши альбомы и пляжные стулья и уносим их подальше; всю дорогу идем по колено в океане. На маме сырой купальник — такой, немного в стиле ретро, — ее черные волосы, забранные в «хвосте», сдувает на лицо. Боже, она выглядит такой молодой — Грейс Амброз, рожденная 3 апреля 1970 года. И разве здесь когда-нибудь был кто-нибудь еще такой же живой?

— Задание, — говорит мне мама, открывая свой альбом; она все время так делает в этот час, в час идеального света, и мы сражаемся за лучший рисунок.

Как только я беру один из своих новых карандашей — сапфирово-голубой, — я слышу щелчок у себя за спиной и, обернувшись, понимаю, что Нелл только что нас сфотографировала. Прежде чем мама прогонит ее, Нелл успевает показать ей язык. И от этого мама смеется — немножко.

— У меня счастливый час, — объявляет Нелл с триумфом. Она спешит по берегу в своих обтягивающих капри к холлу отеля, как будто она на сорок лет моложе. Возраст не коснулся никого из них — ни Нелл, ни маму.

Дело в том — мама никогда не согласится с тем, что это правда, — что на самом деле они с Нелл бодаются только потому, что очень похожи. Во всем, от формы угловатых лиц до глаз — дело не в цвете, а в их выражении. В том, как эти глаза видят. И это помогает мне убрать с чистых холстов свой затяжной страх. Нелл тоже художник.

Я хочу сказать, что жизнь небезупречна. И я не Златовласка, которую посадили в идеальную обстановку и которая говорит: «Все правильно». Но когда я сижу рядом со своей мамой, наши руки ложатся на страницы под одинаковым углом, и я должна сказать, что это так здорово… Я наполняю легкие сладким воздухом, пытаясь решить, что же я буду рисовать. Одну из пальм, листья, похожие на безумную прическу? Лодку, подползающую опасно близко к линии горизонта, который выглядит как край света?

Я смотрю вниз на свои ноги, на кожу, которая на тон светлее, потому что ноги под голубым слоем воды. Я шевелю пальцами, копошась в песке. На мгновение вода темнеет, напоминая мне мою первую поездку во Флориду.

— Ты не рисуешь, — говорит мама нараспев. — Если сейчас не начнешь, ты проиграешь.

Я вздыхаю, опускаясь на спинку пляжного стула.

— Знаешь, там всего так много. Под водой. Когда мы приезжали… в первый раз. Я думала, что увижу все до самого дна океана. Затонувшие пиратские корабли и все-все.

Но в этот момент мамин карандаш неожиданно перестает двигаться.

— Почему же ты не увидела?

Я фыркаю от смеха, думая, что она хочет побыть всезнайкой. Но она смотрит на меня, и кажется, она вообще не распознает сарказм, даже если он ужалит ее, как медуза. Она чрезвычайно серьезна.

— Ты не можешь увидеть дно океана, мам, — говорю я ей. — Это же не аквариум с рыбками. Это океан.

Усмешка мелькает на ее лице.

— Закрой глаза.

— Я не маленькая, мам… — начинаю я протестовать.

— Дай я тебе кое-что скажу, Аура, — говорит мама тем самым тоном, каким она обычно разговаривает со своим классом. — Есть другая сторона искусства, понимаешь? Волшебная сторона. Конечно, начинать надо с чего-то простого, копировать предметы, которые существуют, которые перед тобой. Но что делает хороший художник? Он рисует не мир, а свое воображение. Вот как ты увидишь дно океана, Аура? Ты придумаешь его. Ты создашь его. Ты нарисуешь его.

Я немного напрягаюсь, пытаясь отмахнуться от нее.

— Что ты вытащила из своего воображения, когда рисовала ту трехголовую русалку у меня на стене? — спрашивает она, поднимая бровь. — А? Ничего, в том-то все и дело.

— Мне давали задания, мам…

— Замолчи. Не сваливай вину на учителя рисования. Тебе давали задания! Ты добилась блестящих результатов в школе, рисуя чаши с фруктами и маленьких деревянных кукол. — Она прикладывает палец ко рту, как будто затыкая саму себя. — Мы с тобой обе знаем, что ты можешь быть более креативной. Давай же, — настаивает мама. — Закрой глаза.

Мой взгляд снова пробегает по берегу в том направлении, куда ушла бабушка. Нелл тоже художник, напоминаю я себе. Творчество не значит сумасшествие, верно?

Я делаю то, что просит мама, и как только я смыкаю ресницы — вечернее солнце заливает мои веки ярко-красным.

— Пошевели своим хвостом, — смеется мама.

— Моим хвостом? — удивляюсь я, и мои глаза снова открываются. — Мне что, восемь лет?

— Заткнись, — отрезает мама, протягивая руку и закрывая мои глаза ладонью. — Своим хвостом, — повторяет она. — Тем прекрасным русалочьим хвостом, который ты нарисовала на стене моей спальни. Пошевели своим хвостом и ныряй — не в воды Флорида-Кис, а внутрь себя.

— Это глупо, — бормочу я, но от маминых слов мой мозг взрывается. Я клянусь, я чувствую, как прохладная вода лижет мое плечо, когда я погружаюсь в себя, и пузырьки танцуют на моих руках.

— Иди дальше, — шепчет мама. — Набирай обороты… плыви быстрее акулы. Глубже, глубже ныряй в свое творчество, в свой разум, в свое искусство…

Я шевелю своим воображаемым хвостом снова и снова — и лечу сквозь воду, воспринимая окружающий мир кожей, ведь мои глаза все еще закрыты. Глубже и глубже, как говорит мама. Я несусь мимо сплетения водорослей. Стаи рыбок щекочут мою кожу и расплываются, когда я проношусь мимо. Чем дальше я уплываю в свой воображаемый мир, тем дальше ухожу от своих старых страхов. Пронзительный крик разрастается в низу живота, потому что я наконец свободна.

Кончиками пальцев я дотрагиваюсь до чего-то поросшего мхом, до чего-то очень древнего.

— Ты там, да? — спрашивает мама. — На дне океана?

Я шепчу, потому что я еще не закончила свой путь. Мне не стоит здесь останавливаться — и я несусь еще дальше, забираюсь под океанское дно, в тот мир, который ни разу никто не видел. Мой собственный мир.

— Продолжай, Аура, — шепчет мама. — Рисуй то, что ты видишь.

Я открываю глаза.