Темное безумие

Мы боги.

Я откидываю искусственные светлые волосы в сторону, чтобы заклеймить ее. Зубы вонзаются в плечо, пальцы касаются ее бедра, когда я прижимаю ее ближе, толкаясь в нее все сильнее и быстрее, с каждым голодным движением отчаянно желая оказаться внутри нее.

Ее тихие стоны вибрируют в моей груди.

– Выбирай, – говорю я.

Черт возьми... пока она окидывает взглядом зал в поисках жертвы, я готов поклясться богом, влаги на моей руке, засунутой в ее трусики, становится только больше.

– Он, – говорит она.

Я прищуриваюсь и сразу нахожу ее жертву. Его легко обнаружить. Я тоже его приметил. Я притягиваю Лондон еще ближе, наблюдая, как мужчина в тонком джемпере с V-образном вырезом хватает невысокую блондинку за руку. Он не применяет силу, ему не хватает смелости, чтобы привлечь внимание. Но его намерения предельны ясны.

– Идеально. – С большим трудом я отстраняюсь от Лондон. Я оставил достаточно места между нами, чтобы с резким стоном поправить член. Искушение поднять ее и прижать к стене клуба все еще слишком велико.

Ее протестующий стон вызывает огненную боль во всем теле, и я разворачиваю ее, прижимая к кирпичной стене. Ее дыхание обжигает грудь.

– Я собираюсь провернуть с тобой страшные вещи… – обещаю я.

Ее глаза сияют от похоти, когда она смотрит на меня, а затем нежно целует шею. Я закусываю губу, позволяя боли отрезвить меня.

– Не заставляй меня ждать. ОПЯТЬ. – Она проскальзывает под моей рукой, но я ловлю ее.

– Зажги, детка, – говорю я, по одному отпуская ее пальцы.

Я закидываю руки за голову и прислоняюсь к стене. Лондон идет, покачивая бедрами и излучая естественную сексуальность, как неоновая вывеска, приглашая всех присутствующих мужчин обратить на нее внимание.

Лондон – сексуальная. Воплощение изысканной порочности. Захватывающая дух богиня. Но Лондон в образе… со смазанным макияжем и в обтягивающей одежде… является злом во плоти. Если бы я не знал, что скрывается под маской, у меня бы не хватило силы воли ей отказать.

У меня и сейчас нет столько силы воли.

У нашей цели нет шансов избежать ловушки. Она спотыкается и падает прямо к нему в руки. Маленькая демонстрация, чтобы показать, как она пьяна. Она смеется от своей неловкости. Слишком шатается, чтобы стоять самостоятельно, она опирается на его руку, чтобы удержаться в вертикальном положении.

Он предлагает ей напиток, и она неуверенно отмахивается. Ей уже достаточно. Его темные глаза блестят в пляшущих лучах. Она еще раз пьяно поглаживает его по руке, прежде чем отшатнуться.

Он не отрывает от нее взгляда.

Он оглядывает клуб, обращая внимание на всех, кто мог быть свидетелем их столкновения, прежде чем поставить коктейль на стойку вместе с хрустящей банкнотой. Через несколько секунд он направляется к выходу, следуя за Лондон.

Я отталкиваюсь от стены. Держась на расстоянии, я иду за ним через клуб и выхожу навстречу влажной летней ночи.

Мой пульс учащается от жажды охоты, адреналин подскакивает.

ЖИВОЙ.

Ощущение жизни, которое может испытать только действительно свободный человек.

Лондон – это музыка, пробуждающая мою душу. Она причина, по которой мое сердце бьется. Я жив для нее – я свободен благодаря ей, и теперь нас не остановить.

Глава 34

ПОРОЧНАЯ ИГРА

ЛОНДОН

Нежный ночной воздух оседает на коже, от чего шелковая блузка прилипает к груди. Я шатаюсь, стараясь казаться беспомощной, пьяной жертвой. Чем ближе звучат тяжелые шаги, тем сильнее нарастает пульс.

Мужчина позади меня не жертва.

Он выбрал свою судьбу, как только последовал за мной из клуба.

Во время одного из наших первых сеансов Грейсон сказал, что его жертвы похожи на хищников, крадущихся по лесу в поисках добычи. Если они попадались в ловушку охотника, значит, они изначально были не в том месте.

Для нас этот момент решающий. Вопрос не в том, БУДЕМ ЛИ мы охотиться вместе, а в том, КОГДА.

Грейсон увидел наше будущее – что мы сможет сделать вместе – еще до того, как я смогла вообще узнать истинную себя.

Мы – неизбежность.

Как только я избавилась от всей лжи, разорвала цепи, которые давили на меня, я словно переродилась. Я шла по тлеющим углям от одной жизни к другой, к новому началу. Становясь другой женщиной – той, которая больше не боится темных уголков своего разума.

Время, которое я провела вдали от Грейсона, только укрепило мою решимость. Я знала, что он ждал каждый мой знак, и это упрочило связь между нами. Он ждал, когда я полностью приму новую реальность. Ждал, что ФБР отвлечется. Ждал идеальный момент, когда все механизмы, которые он приготовил, придут в движение и объединят нас.

Умело спланированный и подстроенный случай.

Всегда на шаг впереди остальных, мой пациент обвел весь мир вокруг пальца... и мы все просто пытаемся не остаться позади.

Преследующий меня сейчас мужчина тоже отчаянно пытается не остаться позади, во власти мира, который больше не принадлежит исключительно мужскому полу. Когда он оценивал потенциальных жертв в клубе, в его глазах горел гнев. Возможно, он не осознает, почему так враждебно относится к женщинам, возможно, он презирает свою мать. Возможно, он недавно пережил стресс, который довел его до крайности – от него ушла жена или девушка. Его унизили. Возможно, эти обиды копились всю его жизнь… и теперь он готов исправить это, расправившись со мной.

Каковы бы ни были его причины и оправдания, второго шанса у него не будет. Грейсон больше не дает шанса искупить вину, как и я больше не пытаюсь излечить.

Излечить по-настоящему порочных и испорченных людей невозможно.

Я чувствую, что мужчина приближается, темная тень растет и поглощает свет. И когда тьма опускается на меня, я знаю, что он здесь, чтобы забрать свой приз. Руки стискивают мою талию в тугих тисках.

– Шшш, – воркует он, накрывая рот влажной рукой. – Мы просто немного повеселимся, детка. Ты же не хотела просто уйти, расстраивая меня? Завести меня, – он трется промежностью о мою задницу, – а затем исчезнуть. Ты знаешь, что происходит с маленькими дразнилками?

От кислого алкогольного дыхания меня подташнивает. Я качаю головой, притворяясь беспомощной. Позволяя ему поверить, что у него все под контролем. Хотя я сомневаюсь, что ему это нужно. Этот раз у него не первый.

В его голосе нет сомнения. Никакой дрожи или заикания, которые бы выдали нервозность, сопровождающую первое нападение. Он возбужден и не испытывает ни капли беспокойства или сомнений в том, что он не сможет справиться из-за неопытности или употребления алкоголя. Скорее, он выглядит уверенным. Он знает, что у него достаточно времени.

– А дразнилки должны быть наказаны, – говорит он. Его рука внезапно исчезает с моей талии, и я слышу щелчок оружия – ножа. Его локоть впивается мне в спину. Он толкает меня в кирпичную стену. – А теперь я хочу, чтобы ты прижала ладони к стене. Ты поняла?

Я хнычу в его руку в подтверждение.

– Хорошо. Сделай это по-настоящему красиво и легко, и мне не придется оставлять отметины на этом симпатичном личике.

Он отодвигается, позволяя мне дотянуться до кирпича. Звук расстегивающейся молнии эхом отскакивает от стены.

– Шуми, сколько хочешь, – говорит он с ворчанием, разрывая обертку презерватива, – но если ты закричишь, тебе будет только хуже.

Мои ногти впиваются в кирпич. Он в любом случае причинит мне боль. Это именно то, чего он жаждет. Изнасилование никогда не связано с сексом. Оно связано с тем, чтобы сделать другого своей собственностью. С доминированием над жертвой. С утверждением власти одного человека над другим.

И зная, что, в конечном счете, эта власть будет у меня…?

Я напеваю. Предвкушение гудит под кожей.

Он доходит до края моей юбки, прежде чем замирает. И затем я чувствую дрожь, нерешительность. Он потерял власть.

– Боюсь, я не могу позволить твоим грязным ручонкам испортить это прекрасное создание.

Голос Грейсона глубокий и твердый. На улице, без громкой музыки или разговоров, я слышу переливы его ирландского акцента и тонкие чувственные басовые нотки, которые ласкают мою кожу, как самый дорогой шелк.

– Повернись, детка, – говорит Грейсон, и я медленно разворачиваюсь, чтобы встретиться лицом к лицу с напавшим на меня.

Мужчина, который угрожал меня наказать, теперь кажется гораздо более послушным. Его руки безвольно свисают по бокам, в одной руке он сжимает обертку презерватива, в другой – нож. Грейсон забирает у него оружие, а затем прижимает к его шее другой клинок – выкидной нож. Тот факт, что Грейсон носит с собой оружие, не должен меня удивлять.

Судя по горячему взгляду Грейсона, он задается вопросом, возбуждает ли это меня. Да. Да, возбуждает.

– Ты что... коп? – Выплевывает мужчина. – Это ловушка.

Грейсон вонзает острие ножа глубже.

– Да ладно, ты умнее этого. Будет ли коп использовать выкидной нож? – Мужчина молчит. – Как дела у нашего друга? – спрашивает меня Грейсон.

Я скольжу взглядом вниз.

– Немного увял. – Его когда-то возбужденный пенис теперь болтается над распахнутой ширинкой. Грейсон украл его власть, его контроль – его мужественность.

– Я не хочу проблем, – заявляет парень.

Прижимаясь к его спине, Грейсон тихо говорит:

– И она тоже. Думаю, проблемы просто сами тебя находят. – Потом, обращаясь ко мне: – Где именно находится яремная вена? Здесь или здесь? – Он перемещает острие лезвия. Или это сонная артерия?

Он подмигивает мне, и я чувствую себя как школьница, на которую обратил внимание первый парень в школе. Так волнующе.

– Все время путаю, – продолжил Грейсон. – Как глубоко резать, чтобы достать до сонной артерии? Придется прорезать сухожилия и мышцы. Звучит грязно. – Он толкает мужчину в плечо. – Давай прогуляемся.

Закрыв глаза, парень умоляет:

– Пожалуйста...

– Не надо. – Грейсон произносит одно слово, чтобы заткнуть его. – Не стоит начинать умолять. Еще слишком рано.

Несколько шагов по переулку спустя Грейсон смотрит на меня с невысказанным вопросом в глазах. Он хочет, чтобы я выбрала место убийства.

Это слишком спонтанно. Сколько раз пациенты говорили мне, что поспешные решения привели к их поимке? Возможно, это еще одно испытание и Грейсон все еще сомневается в моей трансформации...

– Здесь, – говорю я, указывая на затемненный склад.

Грейсон согласно кивает, и я чувствую волну облегчения.

– Дело не в том, что мне не нравится выбранный тобой переулок, – говорит Грейсон нашей жертве. – Это хорошее место. Красивое и уединенное этой темной ночью. Просто я бы выбрал другое.

Находить локации для убийств – это специальность Грейсона. С годами он совершенствовался. Тщательнее выбирал места, где у него будет достаточно времени, чтобы мучить своих жертв. Я поставила Грейсону диагноз: психопатия: садистская симфорофилия. Он испытывает удовлетворение от инсценировки катастроф.

Однако за его расстройством скрывается нечто гораздо большее. Мужчина методичен. Один только его высокий интеллект усложняет его психологический профиль... а добавьте к этому неспособность сопереживать.

Я отвергала такую вероятность в академических кругах и на протяжении всей моей профессиональной карьеры, и все же я не могу отрицать мое собственное желание поверить в невозможное – что преступник-психопат может испытывать чувства к одной женщине.

Не только чувства. Любовь.

Эта всепоглощающая, неуловимая эмоция, вокруг которой вращается мир.

Возможно, я стала такой же сумасшедшей, как те женщины, которые пишут серийным убийцам, сидящим в тюрьме. Полагая, что они особенные – что только они смогли проникнуть через какой-то защитный слой, окружающий их каменное сердце.

Нет, я не настолько сошла с ума. Уже нет. Между мной и Грейсоном существует какая-то уникальная химия, которую нельзя описать общей терминологией или сравнить с любовью. Она не имеет причин. И когда я наблюдаю, как он ведет нашу жертву на заброшенный склад, я признаю, что даже боюсь его.

Среднестатистического психически здорового человека эмоция любви может заставить совершить немыслимое. Тогда на что способен Грейсон?

Он толкает мужчину на цементный пол, затем смотрит на меня. В его глазах горит зловещая искра. Это похоже на прелюдию, предвкушение нарастает, и я чувствую в нем что-то, чего раньше не было.

Он тоже меня боится.

Грейсон заставляет мужчину снять мокрую серую рубашку, и, связав ему стяжками лодыжки и запястья за спиной, обыскивает на предмет других инструментов. Еще один нож засунут в сапог. Моток проволоки в заднем кармане. Тонкий рулон скотча. Заготовку стандартного ключа. Я приподнимаю бровь.

Заклеив ему рот, он медленно приближается ко мне. Стягивает с меня светлый парик, позволяя ему упасть на пол, затем подходит ближе, чтобы провести пальцами по прядям моих родных русых волос.

– А вот и ты, – говорит он. Когда он проводит пальцами по моему плечу и вверх по шее, его дыхание становится затрудненным. – Я никогда не знала, насколько приятным может быть прикосновение.

Я снимаю руку с шеи, взяв обе его ладони в свои. Расстегнув пуговицы на его манжетах, я закатываю рукава его темно-серой рубашки, обнажая шрамы и татуировки, покрывающие его предплечья.

– А вот и ты, – шепчу я.

Пока я провожу ладонями по его рукам, чувствуя каждый выпуклый и гладкий шрам, Грейсон возвышается надо мной, грозная сила, давящая на мои органы чувств. Его прикосновение, его запах, соблазн в напряженном взгляде… Я всегда была его пленницей.

Ничто и никто не мог предотвратить наше столкновения. Так же, как сейчас, когда он сжимает меня, схватив рукой за шею и прижавшись своим ртом к моим.

Непреодолимая сила.

Он наклоняется, чтобы подхватить меня ниже, а затем поднимает к себе. Я кукла в его руках. Хрупкая и ломкая. Он держит меня на весу, прижимая меня к металлическому контейнеру. Икры ударяются о стальной край, когда я сажусь на него. Руки Грейсона касаются моих бедер, поднимая юбку на дюйм, прежде чем он, наконец, прерывает поцелуй.

На его лице появляется болезненное выражение. Ему не нужно говорить ни слова, потому что я чувствую ту же боль в груди. Невыносимое ощущение, что чего-то не хватает.

Это опасность. Наша опасность. Не угроза за дверьми этого склада – гонящиеся за нами сотрудники ФБР и полиции. Не тот осуждающий мир, который лицемерно совершил бы убийство, только чтобы увидеть нас мертвыми. Нет, за этими стенами нет ничего столь мощного, чтобы по-настоящему угрожало кому-то из нас.

Опасность для каждого из нас заключается в другом.

Властное желание потреблять, потреблять и потреблять, пока мы не насытимся… но мы никогда не насытимся. Мы – бесконечная бездна, требующая полного удовлетворения, наша болезнь – наш враг. Мы страдаем неутолимым голодом.

– Моя болезнь такая же, как твоя, – шепчу я ему.

Пылающее узнавание горит в глубине его глаз. Он делает выпад, дикий и безумный, хватая меня за запястья. Он подкрадывается ко мне, коленом раздвигает мои ноги, пока он шарит по моему телу, как дикое животное. Каждая эрогенная зона оживает благодаря грубому прикосновению.

Резкий стук привлекает внимание Грейсона, и он издает низкий рык. Он прикусывает мою нижнюю губу, в темных омутах под контактными линзами кипит обещание. Затем он отпускает меня и встает. Он поправляет выпуклость на джинсах, прежде чем повернуться к насильнику.

– Знаешь, я предвкушал этот момент, – говорит Грейсон, огибая мужчину, пытающегося подползти к роллетным воротам. Схватив его за лодыжку, Грейсон тащит его обратно в центр. – Это должен был быть подарок на наше воссоединение. Какое-то время я фантазировал об этом моменте… как буду наблюдать, как она играет…

Грейсон – не спонтанный убийца. Все его поступки заранее продуманы до мелочей. Он редко имеет физический контакт с жертвами. Единственное, что он знает о ней наверняка – это виновна ли жертва в ужасном преступлении.

Это важно для него. Это означает, что власти не будут слишком рьяно оправдывать жертву. Есть более достойные пострадавшие, которые требуют времени и усилий, в отличие от педофилов. Или коррумпированных врачей, которые мучают пациентов. Или насильников.

Это все ради меня? Он внезапно изменил свой порядок действий только ради того, чтобы объединить наши две техники вместе? Или ему действительно нужны доказательства. Однажды я убила ради него, но именно Грейсон дернул рычаг. А не я.

– Но, – со стоном добавляет Грейсон, таща прозрачную пленку к центру. Затем он лезет в задний карман мужчины и вытаскивает бумажник. – Но, Ларри Флеминг, – он смотрит на мужчину сверху вниз, – Серьезно¹⁰? Какая неудача. Что ж, Ларри, я уверен, что смогу быстро отыскать на тебя какую-нибудь грязь. Кучу неприятных вещей, например, тот факт, что ты, вероятно, уже сидел.

Ларри заикается, вставая на колени. Он мычит сквозь малярную ленту. Грейсон срывает ее и так быстро прижимает лезвие к шее Ларри, что мужчина подавляет крик боли.

Дрожащим голосом Ларри говорит:

– Меня ложно обвинили, и я все равно отсидел свой срок!

Грейсон разворачивает плечи. Он хватает телефон Ларри с одного из ящиков, от Грейсона исходит безмолвная ярость. Он роняет телефон на пол и разбивает его. Сильно дернув парня за воротник, Грейсон поднимает Ларри на ноги. Наклоняется ближе к уху.

– Она красивая, правда?

Ларри не отвечает.

Щелчок из выкидного ножа эхом разносится по складу, лезвие снова оказывается у горла Ларри. Ларри, заикаясь, выдавливает:

– Д-да.

Грейсон смотрит на меня.

– Раздвинь ноги, Лондон. Точно так же, как ты делала в своем кабинете. Красиво и медленно… и оставь их так.

В груди что-то трепещет.

– Ты заметил?

Он неторопливо кивает.

– Я заметил все.

Я расставляю ноги и делаю вид, будто собираюсь закинуть одну на другую, но вместо этого опираюсь на руки, медленно раздвигая бедра. Взгляд Грейсона падает на точку между ними. Я чувствую жар его взгляда, когда он облизывает губы.

– Так чертовски сексуально, – говорит Грейсон. – Разве она не сексуальна?

Ларри кивает.

– Прикоснись к себе, – говорит мне Грейсон.

По его команде в моем центре сразу же вспыхивает боль. Просовывая руку под черную юбку, я смотрю только на Грейсона. Человек, который бросил вызов моему рассудку и спас меня. Я жива – по-настоящему жива – только когда я с ним.

Грудь Грейсона поднимается и опускается, пока он наблюдает за мной, вторя моему собственному тяжелому дыханию. От блеска в его глазах во мне все ноет, пульсация такая глубокая и горячая, что я не могу не потереться бедрами о твердый контейнер.

Он хватает Ларри за волосы и откидывает его голову назад.

– Остерегайся, – говорит Грейсон, в его голосе слышится низкая угроза. – Она соблазнительница. Соблазнение – одно из ее талантов. Только посмотри на нее... Разве ты не хочешь ее? Разве ты не жаждешь ее?

Ларри молчит. Но выпуклость на его штанах говорит за него.

Грейсон тяжело вздыхает.

– По правде говоря, Ларри, ты недостоин. Она могла бы сломить твой разум, как ветку, не вспотев, а затем заставить тебя пресмыкаться у ее ног, умоляя ее сделать это еще раз, прежде чем ты перережешь себе горло, просто чтобы прекратить мучения.

Лунный свет просачивается из грязного окна, играя на лезвии, которым Грейсон вертит туда и сюда, назад и вперед.

– Может быть, никто из нас не достоин, – продолжает Грейсон, – но ты, блять, просто букашка на ее сапоге.

Лезвие скользит к горлу Ларри. Его уже всего трясет. Изо рта вырывается бессвязный лепет проклятий и молитв. А пристальный взгляд Грейсона направлен на меня.

Точно так же, как когда ранее я выбирала ключ, чтобы покончить с жизнью человека, Грейсон ждет моего решения. В любом случае Ларри не может уйти отсюда живым. Он знает, кто мы. Он знает слишком много. Он умрет от моей руки или руки Грейсона.

Или от обоих.

Я спрыгиваю с контейнера и направляюсь к Грейсону, притягиваемая к нему, как свет к черной дыре. Но в моем случае я – доброволец – его гравитационное притяжение захватило меня охотно.

Когда я останавливаюсь напротив него, жертва оказывается зажата между нами, а Грейсон возвышается надо мной. Лицо с резкими чертами подчеркивает контрастирующую красоту. Мой возлюбленный, мой дьявол. Я кладу руку поверх его и, не отрывая взгляда от его глаз, провожу клинком по горлу насильника.

Убить нелегко. Для этого требуется сила. Я крепко и твердо сжимаю руку Грейсона, когда вонзаю клинок еще глубже, рассекая хрящ. На меня накатывают воспоминания о том, как сталь ударяется о кость. Вибрация рикошетом проходит через лезвие, когда оно прорезает мышцы и сухожилия... и внезапно я снова оказываюсь в том темном подвале. Рука отца лежит поверх моей, отнимая жизнь.

Меня осеняет. Грейсон никогда ничего не делает импульсивно. Выбор жертвы, необдуманное убийство, склад. Выбор всегда делала я, но он так и задумал.

Меня превратили в убийцу против моей воли, и Грейсон освобождает меня от этого опыта. Воспроизводя его, делая его нашим.

Я захвачена, одурманена. На мгновение на лице жертвы появляется выражение шока, прежде чем на шее появляется темно-красная линия. Капли крови стекают по горлу, а затем бурная река проливается на его грудь. Влажное бульканье эхом разносится по замкнутому пространству.

Тепло разливается по тыльной стороне руки. Влажный жар крови. В воздухе витает медный туман, запах убийства действует как афродизиак.

Я наблюдаю за нашей жертвой, а Грейсон наблюдает за мной. Я чувствую, как его взгляд сверлит меня, следя за каждым движением, каждой реакцией.

Грейсон отпускает тело, и оно оседает на пленку. Он, не задумываясь, позволяет жертве бесцеремонно упасть. Мой взгляд скользит вверх, и когда я смотрю ему в глаза, меня охватывает мука голода. Боль нарастает, ненасытная, требующая утоления. Когда Грейсон обходит лужу крови, сверля меня взглядом, эта боль проникает глубже, заставляя выгнуться.

Он преследует меня, как охотник, словно он умирает с голоду, и роняет клинок, прежде чем схватить меня за бедра и поднять на руки. Я уже так близко. Дрожащая, на грани, едва способная удержаться за его плечи, пока он направляется к контейнеру.

Его движения первобытны. Продиктованы нуждой. Он кладет меня на стальную поверхность и задирает юбку, пальцы оставляют за собой красный след. Юбка и трусики оказываются сдернуты с бедер одним быстрым движением.

Он не спрашивает – ему это не нужно. Ему не нужно спрашивать, возбудило ли меня наше убийство, он получает ответ, когда пробует меня на вкус, тело без слов дает ему знать. Наше общение за пределами простого разговора. Наше желание можно утолить только необузданной чувственной плотью и кровью.

Как только он оказывается меж моих бедер, его рот накрывает мой, и меня охватывает неутолимая жажда. Резкий пульс усиливает боль, боль настолько приятную, что я стискиваю зубы, в то время как каждый мускул во мне сокращается, а лоно сжимается в ожидании, когда его наполнят.

Грейсон поднимает взгляд, одновременно вкушая меня и наблюдая, как на меня накатывает волна. Я ломаюсь от одного щелчком языка, слишком возбужденная, чтобы сдержаться. Но этого недостаточно. Совсем не достаточно. Оргазм только усиливает потребность чувствовать его внутри себя.

– Ты мне нужен. – Это звучит как мольба, но Грейсон уже поднимается, чтобы заклеймить то, что принадлежит ему.

Он держится одной рукой за контейнер, а другой тянется к застежке джинсов. Я мельком вижу его твердую длину, когда он расстегивает молнию, мой киска снова начинает пульсировать от этого эротического зрелища.

– Ты на вкус как грех, – говорит он, выпрямляясь. Затем он просовывает руку мне под поясницу, решительно передвигая меня, чтобы создать идеальный угол.

Никакой сдержанности. Грейсон входит в меня одним мощным толчком, прижимая рот к моему, чтобы проглотить крик. Я хватаюсь за его шею, цепляюсь за него, пока он заполняет пустоту. Бедра дрожат от удара, грудь ноет от трения о его плоть.

Он сжимает мои бедра и снова вонзается в меня, сильнее, его поцелуй крадет кислород из легких. Я расстегиваю пуговицы, отчаянно пытаясь убрать все преграды между нами, в то время как он задирает блузку, чтобы полностью открыть меня.

Я дергаю воротник, прерывая поцелуй, и, наконец, стягивая рубашку с его плеч. Затем кладу ладонь на обнаженную грудь. Ощущение грубых косых шрамов – столько же, сколько его убийств – посылает возбуждающую дрожь в мое тело, когда он погружается глубоко в меня.

Это безумное отчаяние возвращается, оно неутолимо. Безумие поглощает нас – больше, ближе. Недостаточно. Никогда недостаточно. Как только он избавляется от рубашки, я пытаюсь приблизиться, мне жизненно важно почувствовать его. Его стон рикошетом проходит сквозь меня, когда он хватает меня за зад и с силой прижимает к себе, приподнимая меня в воздух.

Ноги охватывают его стройную талию, я качаю бедрами, объезжая его, пока он упирается в единственную твердую поверхность, чтобы мы не упали. Все происходящее ощущается грязным, грубым и чертовски прекрасным.

Он хватает меня за волосы, двигаясь навстречу каждому покачиванию моих бедер.

– Блять, – выдыхает он. – Ты, блять, меня ломаешь.

Мое тело отзывается на его слова, сжимая его член, я провожу ногтями по его спине.

– Еще, – требую я.

Он стаскивает меня с контейнера и, поддерживая рукой за спину, врезается в меня сильными порочными толчками, которые сносят мне голову. Я приглушенно стону в его шею, зубы упираются в мышцы, мне нравится, как его пульс бьет по моему языку. Металлический вкус крови наполняет мой рот, и я не уверена, моя ли это или его – прокусила ли я его кожу или прикусила губу – но это доводит меня до грани.

Мы как вампиры, высасывающие друг друга досуха; жидкий огонь опаляет нас изнутри, когда мы истекаем кровью, истощая наши вены. Боль – единственный способ утолить потребность, которую не может удовлетворить секс.

Грейсон упирается спиной в балку, его толчки становятся дикими и безудержными. Я тянусь рукой к его шее, мне хочется почувствовать учащенное сердцебиение, почувствовать себя ближе к нему. Его глаза вспыхивают.

– Сделай это, – бросает он вызов.

Я сильнее сжимаю пальцы, и он опускается на пол, усаживая меня сверху. Я отчаянно трусь о него и трахаю его, пока пульс под моей ладонью учащается.

Власть.

Острые ощущения от лишения жизни – возможность распоряжаться ею – ощущения, как она буквально ускользает из ваших пальцев...

Его рычание вибрирует по всему моему телу, а член твердеет и пульсирует внутри меня. Я отпускаю его горло, и мы оба кончаем. Меня накрывает блаженной волной экстаза, когда я скачу на нем.

Тяжелое дыхание обволакивает мое лицо, на его лице прекраснейшее выражение агонии и удовольствия. Мы гедонисты – и нам нечего стыдиться.

Он сидит на холодном твердом полу, словно в этом нет ничего особенного – словно он к этому привык. Грейсон провел год в тюрьме, но дело не только в этом.

Я прикасаюсь к нему. Начиная с пальцев и заканчивая кончиками ногтей. Я касаюсь его грубых рук, настоящий контраст гладких и потертых шрамов, татуировок, покрывающих руки. Я чувствую, как мышцы под его плотью все еще сокращаются, когда его дыхание выравнивается.

Мои руки скользят по плечам и груди, очерчивая рельефные мускулы, изборожденные шрамами. Я изучаю его тело, и он позволяет мне, удивление в его взгляде поражает меня.

– Кто-нибудь когда-нибудь прикасался к тебя так? – спрашиваю я.

Мышцы его шеи напрягаются от сильного глотка, и я чувствую это движение под ладонью, когда провожу по его шее.

– Никогда, – отвечает он хриплым голосом.

– Я хочу знать каждую частичку твоего тела, – говорю я, касаясь пальцами его рта. Я провожу пальцем по нижней губе, наслаждаясь мягкостью, голодом, который поднимается во мне.

Я медленно подхожу к нему, накрывая его рот и с любовью пробуя его на вкус, как будто мы делимся секретом – делимся пониманием друг друга, к которому никто другой не может получить доступ.

Когда я отступаю, я чувствую, как сильная рука прижимается к моей груди, моему сердцу.

– Оно бьется быстрее моего, – признает он. – Означает ли это, что ты любишь меня?

– Тебе нужно официальное заявление?

– Да, – честно говорит он.

– Я люблю тебя, Грейсон. Не то чтобы я не способна любить... Просто никогда раньше никто не вызвал во мне таких чувств. И я не хочу снова расставаться с тобой.

Он на мгновение обдумывает мой ответ, не убирая руки. Затем отвечает:

– Ты все еще сомневаешься, способен ли я любить тебя?

Я смотрю на бойню, которую мы устроили вместе, и он прижимает мое лицо к себе. Так что он видит ответ в моих глазах. Я беру его руку в свою. Наши руки все еще в следах крови.

– Нет, – говорю я чуть громче шепота.

Он вопросительно прищуривается.

– Но есть некоторые сомнения.

– Только из-за того, что я видела, Грейсон. Из-за того, что диктует разум. Но я верю, что ты меня любишь. По-своему. Что ты попытаешься защитить меня.

– Способен ли я причинить тебе боль?

Я не колеблюсь.

– Да.

Сделав глубокий вдох, он принимает этот ответ. Мы не похожи на другие пары, которые сорятся, доказывая свою точку зрения. Некоторые вещи нужно принимать, особенно если мы не можем изменить результат.

Он замечает, что я изучаю его глаза, и осторожно снимает линзы, открывая ярко–синий цвет его радужки. В груди у меня что-то сжимается.

– Я не хочу причинять тебе боль, – признается он.

Я кладу руку ему на грудь, чувствуя бешеный пульс бьющегося сердца.

– Я знаю.

Любовь и одержимость так тесно связаны, что эмоции, вызванные одержимостью, легко ошибочно принять за любовь. А когда вашим миром правит одержимость, легко стать рабом ее побуждений.

У Грейсона нет опыта в переживании эмоций крайнего спектра. Его реакция может быть непостоянной. Разум и тело проявляют милосердие друг к другу, отключая друг друга, когда физическая или душевная боль становится слишком сильной.

На Грейсона внезапно обрушился ливень эмоций, это сродни тому, что у него внезапно восстанавливаются чувствительность нервных окончаний после того, как он побывал в пожаре. Только вместо милосердной смерти его разум разлетается на тысячу осколков.

Я закрываю глаза от этой мысли, и Грейсон крепче прижимает меня к себе, возвращая обратно в реальность.

– Я ни на кого не охотился с тех пор, как покинул тебя тем утром.

Его признание застает меня врасплох. Я обнимаю его, прикрываясь от холодного воздуха.

– А убийство в Брауншвейге? Миннеаполисе? В отчетах говорилось...

– Кажется, у меня есть подражатель.

Он произносит это легкомысленно, но за показным спокойствием скрывается волнение. Большинству серийных убийц не льстит подражательство. Скорее, это оскорбление.

– Ты знаешь…?

– Нет. – Он слегка качает головой. – Пока нет. Но я узнаю.

Конечно, если бы Грейсон знал, кто подражатель, то уже бы от него избавился.

– Это может еще больше усложнить ситуацию или… – Я снова смотрю на нашу жертву, только теперь в новом свете. Насильник мог послужить более важной цели. – Нам нужно избавиться от тела.

– Мне нужно, – подчеркивает Грейсон. – Тебе нужно вернуться к своей жизни.

Но мои мысли уже далеко впереди. Я окидываю взглядом каждый уголок склада, и понимаю, что это не просто пустующее здание. Когда-то это был гараж.

– У этого места гораздо больший потенциал.

– Мне нравится выражение твоего лица, – говорит Грейсон, нежно перебирая мои волосы. – Как будто кто-то вот-вот пострадает.

Я перевожу на него взгляд.

– Это то, что ты чувствуешь, когда работаешь над новой ловушкой? Когда все встает на свои места, и ты понимаешь, что это сработает.

– По-разному. Что ты чувствуешь? – Честно отвечает он. Он действительно хочет знать, испытать то, что я чувствую.

– Это кажется чем-то религиозным… как прозрение.

– Прозрение, – повторяет он, спокойное выражение смягчает резкие черты его лица. Редкая ямочка на щеке. – Ты была моим прозрением.

Тогда я растворяюсь в нем. Целиком и полностью. Я теряюсь в голубизне его глаз, в мягкости губ и в красных каплях на наших руках. Красивое и жестокое прозрение, которое может спасти нас или еще больше проклясть, озаряет нас прямо здесь, во тьме, породившей нас.

Глава 35

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

ГРЕЙСОН

Убийство.

Возможно, желание лишать жизни заложено в нашей ДНК? Наследственная черта, передающаяся из поколения в поколение. Или это сбой в работе мозга? Все эти нейроны, которые дают осечку. Или это нечто большее, нечто иное, что невозможно усвоить в лаборатории?

Природа или воспитание.

Извечный вопрос, мучающий ученых и врачей всего мира.

И все же это утомительный вопрос. Скучный. И ответ никак не повлияет на результат. Просто спросите доктора Лондон Нобл. Доктора, которая потрясла мою реальность. Женщина, которая пробралась в мою разлагающуюся душу и воскресила меня. Как феникс, рожденный из пепла, я превратился в нового человека.

Благодаря ей меня больше не мучает этот вопрос.

Благодаря мне она приняла свою природу.

Единственная гарантия заключается в том, что, если вы совершите убийство, оно будет у вас в крови. У вас появится вкус к убийству. Вы начнете жаждать этого, как алкоголик жаждет следующей рюмки.

Одного убийства никогда не бывает достаточно.

Ночное небо над Роклендом как черное покрывало с россыпью городских огней, отбрасывающих туманное сияние на горизонт. Я в машине Ларри – той, которую он припарковал у «Голубого клевера». Ларри в багажнике.

Я нарушаю одно из своих правил: в штате Мэн пользоваться только общественным транспортом. Некоторые из самых осторожных и дотошных преступников были пойманы из-за глупого нарушения правил дорожного движения. Банди. Крафт. Сын Сэма. Но сейчас это необходимый риск.

Я никогда не строю ловушку после совершения убийства. Гораздо сложнее придумать историю, соединить все части воедино и создать дизайн, когда убийство завершено. Вы остаетесь с ограниченными возможностями. И массой ошибок.

Это похоже на работу в обратном направлении. Проектирование наоборот. Но мы с Лондон создаем что-то новое — что-то запутанное и гениальное одновременно. Нам придется работать и реализовывать все по мере развития нашей истории.

Признаюсь, несмотря на мою дотошность, меня это волнует.

То, как она светилась, когда рассказывала… Как я могу ей в этом отказать? Даже если я знаю, что шансы на успех невелики. Я подсчитал их. Если мы потерпим неудачу – а, скорее всего, так и произойдет – это все равно будет впечатляющий финал.

В чем заключается ее гениальный план? Привести подражателя к нам.

Для этого нам понадобится достаточно большая приманка. Яркий и блестящий крючок с наживкой, перед которой он не сможет устоять.

Блестящая серебристая рубашка Ларри только добавляет приятную нотку иронии.

Я въезжаю в самую густую часть лесопарка. Уже слишком поздно для прогулок, но никогда не знаешь, когда группа подростков или пара пьяных любовников решат воспользоваться уединенным местечком.

У меня есть десять минут, чтобы обставить сцену.

Достать Ларри из багажника. Прислонить к скамейке. Надев пару латексных перчаток, написать на его груди запекшейся кровью слово «НАСИЛЬНИК». Согнуть его пальцы оцарапать ногтями мою руку. Это необходимо сделать сейчас, до того, наступит окоченение. Затем отогнать машину на гравий и дать задний ход, чтобы уничтожить следы шагов и протектора.

В создании сцены нет никакой похоти – это просто бизнес. Эмоции здесь недопустимы. Здесь нет права на ошибку.

Я еду на машине Ларри в центр города и паркуюсь в пяти кварталах от улицы с ночными клубами. Выбор не особо шикарный, но даже в небольшом прибрежном городе есть какой-никакой кабачок. Теперь у меня есть двадцать минут. Я нахожу бар без камер. Надев отвратительную блестящую рубашку Ларри, я общаюсь с группой женщин в клубе, отпуская уничижительные комментарии, которые они наверняка запомнят. Затем я заказываю напитки себе и женщинам, используя кредитку Ларри. Я закрываю счет и оставляю карту на стойке, прежде чем выйти из бара.

Скажем «спасибо» Ларри за то, что в «Голубом клевере», он расплачивался наличными.

Итак, за тридцать минут я изменил историю местонахождения Ларри. Свидетели опишут мою лицо и яркую рубашку цвета металлик. И это отлично: показания очевидцев часто ненадежны. Полиция предположит, что из-за алкоголя свидетели слепили двух мужчин в одного. Сложат два и два и та-да. Какие они молодцы, что связали подозреваемого и жертву вместе.

Обычно я не возвращаюсь на место преступления, но повторюсь, это необходимый риск. Мне нужна полиция, чтобы установить эту связь. Я выбрасываю рубашку Ларри в мусорное ведро, а затем оставляю машину на другой стороне парка.

Полиция предположит, что Ларри был убит в другом месте и привезен в парк. Это тоже нормально. Главное, чтобы они не решили, что его убили где-то недалеко от Лондон. Она живет в полутора часах езды от Рокленда.

Полиция также предположит, что, учитывая судимость Ларри, он нападал на женщин за пределами своего города, надеясь, что так его будет сложнее вычислить.

Но большая рыба, которую мы хотим поймать – причина, по которой я переживаю все эти неприятности – это сам подражатель. Подражатель должен знать, что я здесь.

Поездка на автобусе до Портленда занимает больше времени, чем мне хотелось бы, а маленькая девочка, сидящая напротив, не перестает пялиться на меня. Она совсем маленькая, с блестящими черными волосами и белой кожей — как миниатюрная фарфоровая кукла. На ее матери грязная униформа официантки, она, ссутулившись на сиденье, отсыпается после ночной смены. Следы от игл усеивают ее предплечье.

– Было больно?

Раздается звонкий голос девочки, еле слышный сквозь рев мотора автобуса.

Я смотрю на свою руку и замечаю выпуклый белый шрам, торчащий из-под рукава толстовки. Я натягиваю манжету на запястье.

– Да, – честно отвечаю я ей.

Она с любопытством наклоняет голову.

– Твоя мама помогла тебе?

Я смотрю на ее мать, что не обращает внимания на то, как ее дочь заводит разговор с незнакомцем. Потом я смотрю на девочку. Ей не может быть больше пяти.

– Моя мама только усугубила ситуацию, – говорю я и придвигаюсь ближе. – Тебе не следует разговаривать с людьми, которых ты не знаешь.

Она яростно кивает, как будто ей уже говорили это раньше.

– Но я знаю тебя. Ты дяденька из телевизора.

Мой рот расплывается в улыбке. Она не сказала «плохой дяденька». Я снова смотрю на ее мать и говорю:

– Ты умеешь хранить секреты?

Она кивает, ее шелковистые кудряшки подпрыгивают.

– Хорошо. Ты не можешь рассказать об этом никому, кроме своей матери, ладно? – Когда она соглашается, я говорю: – Скажи маме, что дяденька из телевизора сказал, чтобы она перестала втыкать иголки в руку и выпила большую чашку кофе, прежде чем пойдет на работу, иначе он скоро нанесет ей визит.

Ее темные глаза округляются, и она улыбается.

– Обещаешь?

Я подмигиваю ей.

– Это секрет, помнишь? – Затем я встаю и хватаюсь за поручень, решив выйти на следующей остановке. Скоро нахлынет утренняя толпа, а я слишком утомлен, чтобы рисковать, что кто-то еще заметит Ангела штата Мэн.

Я захожу в квартиру, как только восходит солнце. Маленькая студия в центре города совсем не похожа на мои типичные места обитания. Она не просторная и не привлекательная. Но она удобная, и несколько необходимых мне вещей наготове на полках возле двери. Остается лишь схватить их и броситься наутек.

Я опустошаю карманы – ножи, проволока, скотч – и складываю все в ящик под полкой. Я держу при себе проволоку на случай, если ситуация потребует менее грязного способа ликвидации. Я накрываю инструменты тканью, а затем кладу деньги Ларри в бумажный пакет, который храню там же.

Наличные всегда необходимы, когда ты в бегах. Я не святой, несмотря на то, каким меня пытается изобразить пресса. Чтобы выжить, человеку нужны деньги. Мои жертвам они больше не нужны. А мне – да.

Мне пришлось бросить фургон. Он слишком заметный, чтобы передвигаться на нем по прибрежным городкам. Люди запомнят фургон, а местные не любят чужаков.

Буквально вчера я заплатил хозяину наличными за аренду квартиры. Неделя за неделей. Для него я Джеффри Кинси. И пока у меня есть деньги, он обращает на меня внимания не больше, чем на свою громкую, ворчливую жену, которая ругает его в коридоре.

Здесь есть два окна: одно для наблюдения, другое для побега в случае необходимости. Камеры наблюдения работают круглосуточно и ведут запись из каждого угла комнаты и над главной дверью.

Я принимаю душ, чтобы избавиться от зловония Ларри, а не потому, что мне нужно избавиться от улик. Преступники постоянно совершают ошибки, даже самые умные. Глупые, досадные ошибки. Оперативная группа поразмыслит над этим некоторое время: как сбежавший преступник, которого они преследовали неделями, и который ускользал от них на каждом шагу, вдруг совершает такую серьёзную ошибку, позволяя жертве поцарапать себя. Как он мог оставить эпителиальные клетки под ногтями жертвы.

Поскольку почерк этого убийства сильно отличается от моего, властям понадобятся доказательства в виде ДНК, чтобы связать это преступление со мной. Это мой им подарок.

Потом начнутся теории. Отклонение в почерке побудит специалистов размышлять о том, почему мое поведение так резко изменилось. По мнению специалистов, я буду регрессировать, деградировать.

Существуют естественные стадии развития, и человек всегда должен прогрессировать. После первых убийств, я оставлял тела на виду. Я был молодым и дерзким любителем и в то время не стеснялся хвастаться.

Конечно, сейчас я стал умнее. Гордость – путь к падению и все такое, поэтому я начал избавляться от своих жертв. Я хоронил их в разных местах. Следующим логичным шагом в развитии стало уничтожение останков. Не оставляйте никаких доказательств. Нет тела – нет дела. Огонь, как мы хорошо знаем, – разрушительная сила, естественное очищающее средство земли.

После того, как я сжег свое тайное место для убийств, даже оперативная группа смогла сделать разумное предположение относительно моего следующего уровня развития.

Этот регресс должен их достаточно обеспокоить.

Но что действительно им не нравится, так это местоположение. Как близко я нахожусь к Лондон.

Теперь все начнет развиваться очень быстро.

Я наливаю чашку кофе и сажусь в потертое кресло. Я накинул на него покрывало, чтобы грубая, зараженная микробами ткань не касалась меня. Пока солнечные лучи струятся сквозь темные окна, создавая калейдоскоп цветов на цементном полу, в голове возникают мысли о Лондон. Ее атласная кожа. Аромат свежей сирени. Татуировка-ключ на руке, которую она больше не скрывает.

Прикосновение мягкой, нежной руки, накрывшей мою и забравшей жизнь.

Этого достаточно, чтобы привести меня в чувство… но надолго эффекта не хватит. После нашего первого убийства в лабиринте ключей тяга к насилию стала еще сильнее. Союз с Лондон открыл ящик Пандоры – и то, что должно было стать спасением, угрожает превратиться в сводящее с ума пламя, которое поглотит меня.

Трясущейся рукой я провожу по влажным волосам, и у меня вырывается смех. Я не лучше наркомана в автобусе. Вожделею чего-то очень плохого. Нуждаюсь в ней больше, чем в кислороде. Хочу ее больше, чем свободы.

Зачем еще мне быть в штате Мэн? Я начинаю реализацию еще сырого плана, в результате которого меня могут поймать, а возможно даже и убить.

Ради нее.

Я был создан, чтобы убивать… а не любить.

Она уничтожила меня.

Однако шесть недель ожидания, наблюдения, пряток и безысходности, пока я вел умную игру, имели свои минусы. Но мы должны дать нашим врагам время проявить себя. Мы не можем бороться с тем, чего не видим: это все равно, что бесцельно метаться в темноте.

Именно так ловят большинство преступников, находящихся в бегах, и ловят быстро. Они пытаются бороться со всеми вокруг. Но ФБР мне не враг. Местные власти в каждом городе страны мне не враги. Большинство из этих людей приходят утром на работу и уходят вечером. Возвращаются домой к своим семьям и выплачивают ипотеку. Или они просто пытаются найти, с кем можно потрахаться.

Это просто люди. Выполняющие свою работу.

Врага немного сложнее обнаружить, если вы не знаете, где искать.

Этот враг одержим.

И он не остановится ни перед чем.

Я встаю и иду в спальню, где храню карту и коллекцию сувениров, спрятанные под кроватью. Не самое тайное место, но мне нужно всего лишь спрятать все это от любопытной жены домовладельца.

Я прикрепляю доску к стене и отступаю назад, следя взглядом за черной ниточкой на карте. Она связывает точки, обозначающие мое местоположение за последние шесть недель. Вторая нитка — красная – совпадает с черной. Даты сдвинулись всего на пару дней. Затем третья нить — синяя — появляется рядом с первыми двумя. Отстает от графика на четыре дня.

Все три нити обозначают одно – даты появления. Оба мужчины, обозначенные красной и синей веревкой, объявились до того, как были обнаружены тела.

Они оба появились до того, как произошли убийства.

Естественно, я оставил для них довольно очевидный след из крошек, но только один из нас поставил спектакль двух жертв – и это был не я.

Сами сцены – ловушки – должны были предупредить следователей о том, что убийства были совершены кем-то, пытающимся подражать моему почерку. Опять же, большинство людей делают работу только чтобы получать зарплату.

Только перфекционисты, одержимые и дотошные, достаточно внимательны, чтобы сделать все правильно.

Я скрещиваю руки и смотрю на появляющийся узор. Не отвожу взгляда от карты, линий и фотографий. Расфокусировав взгляд, я позволяю всем деталям слиться воедино, превратившись в коллаж. В лабиринт.

ФБР и полиция спрашивали об одном и том же, задавали одни и те же вопросы, пытаясь найти смысл, пытаясь установить связь, которая ответит на вопрос «почему» и, в конечном счете, «где». Пытаясь установить связь, которая приведет их ко мне.

Почему я отпустил доктора Лондон Нобл?

Красной ручкой обвожу фото Лондон. Вновь и вновь. Она занимает центральное место на доске. Для меня она ответ на все вопросы. И для двух фанатиков она может оказаться ключом ко всему.

Обстоятельства моего побега побудили некоторых людей присмотреться к ней более внимательно. Их интерес к доброму доктору настораживает и внушает опасения.

Лондон проницательна и умна. Возможно, она даже лучший манипулятор, чем я. С интуицией приходит сила. Сила сотворить практически все, черт возьми, что мы хотим. Но поскольку мы не созданы для этого мира, мы стоим особняком, мы – другие. И в этом как наше преимущество, так и слабость.

Мы мишень для тех, кто обучен обману.

Познакомьтесь со специальным агентом ФБР Рэндаллом Нельсоном.

Он спас Лондон, бросившись в пылающий дом, как рыцарь на белом коне. У этого агента на меня настоящий стояк. Это почти клише, но ведь все уже было когда-то раньше, не так ли? Каждому настоящему преступнику нужен его немезида. Рыцарь–полицейский, преследующий сумасшедшего плохого парня. Великая игра в кошки-мышки.

Агент Нельсон объявил себя инь для моего янь.

И он использует Лондон, чтобы добраться до меня.

Он может стать препятствием или средством для достижения цели.

Однако агент Нельсон – только один их этапов процесса устранения. Есть второй элемент в виде одержимого детектива, который поклялся прикончить меня голыми руками. Мы не можем упускать из виду детектива Фостера. Он всю дорогу сидел на хвосте у Нельсона, следуя за ним по пятам. Он никуда не денется.

Фостер может представлять меньшую угрозу, но он все равно остается еще одним препятствием, которое необходимо преодолеть. Я уже совершил ошибку раньше, недооценив его. А я учусь на своих ошибках.

Я неделями оставлял им крошку за крошкой, к этому времени они, должно быть, изголодались. И были готовы к большой сочной трапезе. Ларри должен занять их на какое-то время. Я не могу разом выложить им все ответы. Это сведет их с ума. Как и детей, их надо кормить понемногу. Крошечные ответы, которые они могут проглотить, не подавившись.

Мы не хотим, чтобы они задохнулись. Еще нет.

Сначала нужно осуществить задумку Лондон.

Я мог бы взять ее с собой в бега. Осесть в Канаде. Она могла бы даже открыть новую практику под вымышленным именем. Мы могли бы передвигаться, никогда не задерживаясь на одном месте слишком долго.

Но что это за жизнь?

Нет, с такими талантами Лондон заслуживает большего. Лучшего будущего. Блестящего.

Более того, зачем убирать идеально расположенную шахматную фигуру?

Теперь вся картинка оказывается в фокусе. Лондон находится прямо в центре расследования. Она может протянуть руку и физически прикоснуться к нашим врагам. Она играет самую важную роль во всем этом.

Процесс устранения.

Как только вы устранили препятствия, вы свободны. ФБР не может вечно тратить деньги налогоплательщиков. Ресурсы заканчиваются. Дела остывают. И, в конце концов, сбежавших преступников признают мертвыми, когда все ниточки ведут в никуда.

Теперь, когда мне видна общая картина, пришло время заняться деталями. Разрезать их на крошечные аппетитные кусочки.

Я делаю пометку на новом месте. Рокленд – место преступления, которое опрокинет первое домино. Привязываю черную нить к кнопке. Мэн – мой конечный пункт назначения. Здесь все началось, здесь все и закончится.

Агент Нельсон – красная нить и детектив Фостер – синяя, следуют за мной по пятам. Кто первым доберется до Рокленда?

Глава 36

ЗЛОЙ УМЫСЕЛ

ЛОНДОН

У всех пресс-конференций один запашок. Смесь несвежего кофе и лосьона после бритья с легкими нотками мяты и кожи. Похоже на церковь. Даже у человека, стоящего на трибуне, крайне серьезное выражение лица, как у пастора, произносящего отработанную речь для паствы.

Я научилась смотреть в центр подиума. Таким образом, я не копирую выражение лица говорящего, когда отключаюсь. Люди имеют тенденцию считывать сигналы на лицах других людей. Врожденный навык, который мы развиваем в детстве, чтобы научиться сочувствовать.

А когда на меня направлено столько глаз и камер, важно, чтобы я не хмурилась и не улыбалась, давая средствам массовой информации повод для красочных заголовков.

– Изучив то, что осталось от улик, я пришел к выводу, что при рассмотрении этих дел была допущена вопиющая небрежность. – Прокурор штата Кайл Сэндоу обращается к прессе, сурово глядя в камеру. – Таким образом, Департамент полиции Мизе получил указание передать все относящиеся к делу улики, касающиеся покойного шерифа Малькольма Нобла и убитых, в Федеральное бюро расследований.

Я сижу в первом ряду, рядом с агентом Нельсоном и детективом Фостером, который с прошлой недели стал моей тенью. Здесь присутствуют все, что либо значащие сотрудники правоохранительных органов. Даже руководитель оперативной группы ФБР, проводящей розыск.

Расследование в Мизе никого не интересует. Как и пять недель назад. Собравшаяся толпа ждет, чтобы услышать новости, которые подтвердят возвращение Ангела Мэна.

Новостные станции уже извлекают выгоду из убийства в Рокленде, опережая власти, заявляя, что либо их родной ангел-мститель вернулся домой, либо в городе появился новый игрок, в их заявлениях слышится надежда. Люди воспринимают Грейсона как своего мстителя, а СМИ обожают, что из-за него их рейтинги взлетают.

Я заявилась сюда вопреки совету адвоката, чтобы изучить толпу. Убийца-подражатель ничем не отличается от любого другого серийного убийцы – он подпитывается публичностью, требуя признания своих действий. Он оставался в курсе следствия, но не подбирался настолько близко, чтобы его поймали.

После того, как СМИ растрезвонило об убийстве Ларри Флеминга, город Бангор в штате Мэн снова стал центром внимания, что только придавало энергии нарциссу-подражателю. Он не смог бы устоять перед встречей всех основных игроков в одном месте.

Лицо Сэндоу принимает торжественное выражение.

– Поиски Грейсона Салливана продолжаются, и сейчас ФБР возглавляет это расследование. В настоящее время у нас нет новой информации о его местонахождении. – Сэндоу собирает бумаги. – Спасибо.

Тишину комнаты разрушает шквал вопросов. Один репортер встает и требует объяснений, почему Малькольм Нобл, подтвержденный Жнец Холлоуза, почитается как покойный шериф, а не как убийца, каким он был на самом деле. Другой хочет получить комментарии на недавнюю статью, в которой утверждается, что внимание ФБР ко мне препятствует их усилиям по задержанию Ангела убийцы из штата Мэн. Еще больше голосов спрашивают об убийстве в Рокленде и его «предполагаемой» связи с Грейсоном Салливаном.

Сэндоу быстро уходит с трибуны, оставив без ответа вопросы журналистов.

Я принимаю это за знак и спешу из комнаты, прежде чем на меня накинутся стервятники. Выйдя в холл, я нахожу хорошее место, чтобы наблюдать за уходящей толпой. Отказ Сэндоу говорить об убийстве, скорее всего, вызовет раздражение подражателя. Ему нужна информация – факты по поводу дела. Не теорий и раздутых сенсаций из СМИ.

С профессиональной точки зрения мне более чем любопытно наблюдать реакцию подражателя на убийство – его реакцию и последующие действия, как он будет прогрессировать. У меня никогда раньше не было возможности поговорить с убийцей-подражателем. Признаюсь, с тех пор как Грейсон рассказал мне о нем, мне так не терпелось провести исследование по этому вопросу, что все это вылилось в нездоровую одержимость раскрыть его личность.

Меня замечает репортер, и его лицо озаряет нетерпение. Прежде чем он успевает загнать меня в угол, я прохожу сквозь толпу в холле и выхожу через черный ход.

Снаружи меня встречает пасмурное небо. Душный влажный воздух оседает на коже. Атмосфера накалена, надвигается летняя буря. Аллея темнеет, когда наплывающие, наполненные водой, облака закрывают солнце.

Я глубоко вдыхаю, наполняя легкие и удивляясь тому, как быстро я двигалась, чтобы выбраться на улицу. Ни один укол боли не помешал моему бегству. Я выгибаю спину и делаю еще один вдох, просто чтобы проверить поясницу.

Разум не перестает удивлять. В один момент я страдаю от острой боли в спине, которая не давала мне покоя после пожара, а в следующий момент я даже не могу вспомнить, как чувствуется эта боль.

Я излечилась или этот сладкий проблеск избавления от боли – лишь прелюдия к моему концу? Как благословенное онемение перед смертью, когда отключаются все болевые рецепторы.

– Они никак не успокаиваются, не так ли?

Я закрываю глаза при звуке грубого голоса агента Нельсона.

– Нет, – отвечаю я просто и честно.

– Хотел бы я сказать, что это последняя пресс-конференция, – он говорит. – Но публика заинтригована вашей историей. Они сгорают от любопытства.

У меня вырывается сардонический смешок.

– Скорее, шокированы. – Количество разъяренных писем, простых и электронных, которые я получила после первой пресс-конференции, на которой я объявила о похороненных на заднем дворе дома моего детства мертвых девочках, о которых я внезапно вспомнила, привлекло ко мне много негативного внимания.

Я привыкла, что меня презирают за то, что я делаю – мою карьеру сложно назвать блестящей. Но никогда ранее меня не обливали такой грязью на национальном уровне. Нарцисс во мне хочет исправить ситуацию, но мой адвокат удерживает меня от повторного участия в каких-либо выступлениях.

Я поворачиваюсь и смотрю на агента.

– Неужели нет никаких новых данных о местонахождении Салливана?

Его лицо ничего не выражает. Эти агенты хорошо поднаторели в этом деле.

– Тебе ничего не угрожает.

– Я спрашивала не об этом.

Он проводит рукой по своим лохматым, грязно-светлым волосам. Такая прическа – легкий бунтарский вызов ФБР. И знак для меня. Всякий раз, когда он пытается водить меня за нос, он тянется к своим волосам. Видимо, в прошлом с другими женщинами это работало.

– А что насчет убийства в Рокленде? – Захожу я с другой стороны. – Кажется, пресса полагает, что здесь есть связь. Сэндоу даже не затронул эту тему, он сознательно ее проигнорировал. Такое поведение говорит о многом.

– Всегда анализируешь, – бормочет он.

– Профессиональная деформация.

Его ноздри раздуваются.

– Тебе следует поменьше смотреть новости, Лондон. Ты лучше всех знаешь, как репортеры могут исказить правду.

Я рискую, когда пытаюсь направить его в неверном направлении. Нельсон умен, и чем больше времени мы проводим вместе, тем больше он узнает мои жесты. Но мне нужно от него немного информации. Намек на то, связывает ли он убийство некоего Ларри Флеминга с Грейсоном.

Когда ставки достаточно высоки, вы идете ва-банк.

Поскольку Грейсон ничего не делает наполовину, я уверена, что он оставил на Ларри визитную карточку. Свою ДНК или другую неопровержимую улику, которую ФБР найдет в ближайшее время, если еще не нашла.

Иначе зачем еще агент Нельсон пришел бы сюда?

– Есть предположение, что Салливан покинул страну, – говорит Нельсон, засовывая руки в карманы. – Но я не могу сообщить тебе детали. Это не подтверждено, и все, что я скажу, может подвергнуть тебя опасности. Чем меньше ты знаешь...

– Тем лучше, – заканчиваю я за него. Он лжет. Я скрещиваю руки. – Вы знаете, на чем я специализируюсь. Нет никого, кто мог бы помочь вам проникнуть в сознание Салливана лучше, чем я. Я – актив, агент. Не жертва.

– Не могу с этим не согласиться, – перебивает детектив Фостер. – Означает ли это, что ты готова сделать признание?

Мое внимание переключается на громоздкого детектива, выходящего из черного входа. Детектив Фостер был самым громким моим обвинителем, публично заявляя, что я помогла Грейсону сбежать.

И то, что некоторые неприятные подробности моего прошлого вышли на свет, только подливает масла в огонь.

Я поправляю очки, чтобы получше рассмотреть его. После суда он сильно прибавил в весе.

– Детектив Фостер, может мне следует запланировать прием по поводу вашего стрессового питания? Вы же знаете, что заедать разочарование вредно для здоровья.

На его румяном лице появляется насмешливая улыбка.

– Спасибо за предложение, док. Но, по правде говоря, я немного боюсь оказаться под твоей опекой. Или я должен сказать, влиянием?

Агент Нельсон раздраженно фыркает. Он тоже не большой поклонник детектива из Нью-Касла.

– Вам не обязательно посещать пресс-конференции, Фостер. Зачем вы явились?

Детектив поправляет ремень дешевых брюк.

– Мне нравится оставаться в курсе событий. Забавно, что Сэндоу ничего не сказал о Рокленде. – Он лезет в карман за пачкой сигарет. – Вам это не кажется интересным, агент Нельсон? Поскольку на жертве была обнаружена ДНК Салливана... выглядит так, будто ФБР пытается скрыть улики. Почему?

У меня перехватывает дыхание от неверия. Я перевожу шокированный взгляд на Нельсона.

– Это правда?

Когда Нельсон не вернулся сразу после совещания в Мизе, я решила, что он остался там, чтобы провести судебно-медицинскую экспертизу останков моей сестры. Как он и говорил. Тот факт, что у него была зацепка по делу Грейсона и он ничего мне не сказал, доказывает, что я добилась с ним очень маленького прогресса.

Нельсон подлетел к Фостеру.

– Я хочу, чтобы ты убрался с моего места преступления, Фостер. Если придется, я вынесу запретительный судебный приказ.

Фостер усмехается.

– Вы, федералы, меня не напугаете.

– Если вы передадите в прессу хоть одно слово…

– Извините меня, джентльмены, – говорю я, переводя взгляд с одного мужчины на другого. – Этот уровень тестостерона превышает мою дневную дозу, поэтому мне лучше вернуться к своим пациентам.

– Я надеялся, что вы сможете ответить, где находились в ночь убийства жертвы, – говорит Фостер, прерывая мое отступление. – Прямо за углом есть участок… – он кивает, в сторону трехэтажного здания. – Уверен, парни в форме не прочь одолжить мне комнату для допросов.

– У вас здесь нет юрисдикции, детектив. Мой адвокат и я согласны, что ваш навязчивый интерес уже граничит с преследованием. – Я использую любую возможность, чтобы упомянуть при Фостере своего адвоката. Он вздрагивает, вспоминая, как Аллен Янг размазал его во время суда над Грейсоном.

– Позвольте мне вызвать офицера, который вас сопроводит, – тихо говорит мне Нельсон.

Я качаю головой.

– Нет. Я в порядке. Мой офис всего в нескольких кварталах отсюда.

– Тогда я сам вас провожу, – возражает он.

Побежденная, я киваю в знак согласия. Постоянное наблюдение стало новой нормой в моей жизни. Чем пристальнее они наблюдают за мной, тем более отдалившейся от Грейсона я себя чувствую.

А теперь Нельсон скрывает от меня детали расследования. Я должна это исправить.

Я поднимаю подбородок в сторону Фостера.

– Если хотите меня допросить, то позвоните моему адвокату. Вы с ним уже знакомы. – Я разворачиваюсь в сторону аллеи.

Фостер преграждает мне путь.

– Некоторые вещи просто не сходятся.

Он как дворняга с костью. Я разочарованно вздыхаю и начинаю проверять уведомления на телефоне, игнорируя его.

Он постукивает незажженной сигаретой по руке.

– У вас нашли ушибы на шее, которые не могли быть следствием автомобильной аварии. Ваш отец, – он с ехидной улыбкой делает паузу, – простите, Малькольм получил смертельную травму наружной яремной вены, которую неправильно опознали, как порез стеклом разбитого окна автомобиля.

Я расслабляю мышцы, выражение моего лица невозможно прочесть. Мне и раньше приходилось сталкиваться с более умными и жесткими противниками, с некоторыми из них я встретилась совсем недавно, когда делала официальное заявление в ФБР. Если Фостер думает, что я собираюсь выложить чистосердечное признание в переулке, он не заслуживает моего даже небольшого уважения.

– Адвокат, – медленно произношу я.

Он кивает, затем отступает в сторону.

– Я получу ответы, доктор Нобл. Скоро.

– Не обращайте на него внимания, – говорит Нельсон, проводя меня мимо детектива. – Он понимает, что бессилен, и это сводит его с ума.

Я оглядываюсь, удивленная такой проницательностью.

– Я знаю.

Агент Нельсон в основном молчит, пока мы идем к моему офису. Утренний шум города успокаивает, несмотря на безжалостную духоту. С того дня, как Нельсон обнаружил меня, прикованной к одной из смертельных ловушек Грейсона, он постоянно присутствует в моей жизни, наблюдая за мной. Когда он не может присутствовать лично, он следит за тем, чтобы неподалеку всегда был полицейский. Подозреваю, что он хочет, чтобы я поверила, что он мой друг. Или даже мой поклонник. Тот, кому я могу доверять.

Но все его намерения становятся понятны, если заметить осторожные взгляды, которые он бросает на меня, когда думает, что я не вижу. Я – подозреваемая. Возможная ниточка к Грейсону. Но Нельсон довольно опытен в искусстве двуличия, каким он и должен быть настоящий агент.

Хотя, я лучше его.

Мое обучение не ограничивается только теми годами, которые я посвятила исследованию поведения людей. Я стала учиться обману с того момента, как Малькольм Нобл отнял у родителей меня и мою сестру.

Люди используют друг друга. Я не виню агента за его тактику. Я использую его точно так же. Он мой единственный способ обнаружить любые новые зацепки по делу Грейсона. Он мой единственный способ узнать, обратится ли ФБР против меня.

Мне нужно, чтобы он мне доверял.

Хотя Фостер не может сказать ничего, что еще больше бы запятнало мою репутацию, я не настолько тщеславна, чтобы думать, что я выше закона. В моем заявлении агенту Нельсону и ФБР подробно упоминались обвинения, выдвинутые против меня детективом. Вот почему агент рядом со мной никак не отреагировал на Фостера.

Я рассказала обо всем так, как помнила:

Человек, которого я считала отцом, пытался задушить меня после того, как я обнаружила мертвую девушку в подвале. Он запер меня в камере, пока избавлялся от ее тела, затем он заставил меня вести машину, когда я прекрасно понимала, что еду навстречу собственной смерти... Усталая и обезумевшая, я врезалась в гигантский дуб.

Когда я очнулась, то не помнила ни жертв Малькольма, ни его нападения на меня. Несчастный случай замаскировал мои травмы так же, как и его, и правоохранительные органы списали весь инцидент как трагический несчастный случай.

Вскоре после этого я покинула Мизе, штат Миссисипи, когда получила стипендию в университете. Да, тогда мне было только шестнадцать, но поскольку я училась на дому и рано сдала экзамены, у меня не оставалось ничего – ни семьи, ни друзей – что привязало бы меня к этому месту.

Остальное, как говорится, уже история.

Ясно. Лаконично. Понятно. В моей истории нет дыр, если не знаешь, где искать.

Психолог ФБР провела со мной беседу и посчитала, что в результате травм от нападения и аварии, я забыла об ужасных событиях. Я даже прошла сканирование мозга, которое показало, что повреждения на моей правой и левой лобных долях, возможно, образовались из-за травмы головного мозга средней или тяжелой степени во время аварии, что стало дополнительным подтверждением моей истории подавления воспоминаний. А также оправдывало меня в любых связях с Малкольмом или Грейсоном.

Повреждение лобной доли. Области мозга, которые контролируют поведение, суждения и импульсный контроль. Не говоря уже о сексуальном поведении. Невролог мог бы написать обо мне диссертацию.

Тем не менее, если бы следователи Мизе проявили должную осмотрительность и поставили под сомнение улики, я могла бы быстрее восстановить воспоминания. Но мне пришлось пережить еще одно ужасное событие, чтобы вспомнить правду.

Так говорится в моем файле. В отчете с подписью и печатью в папке ФБР из манильской бумаги. Электронные данные защищены государственной системой безопасности.

После того как, обнаружились пропавшие мертвые девочки, а небольшое население Мизе ужаснулось от того, что их всеми любимый почивший шериф Нобл оказался чудовищем, агент Нельсон и его начальство решили, что нет необходимости посвящать прессу в подробности, чтобы а) не помешать расследованию и б) не дать СМИ устроить еще больший цирк.

Они уже заняты, разгребая останки девяти молодых женщин и разыскивая сбежавшего серийного убийцу. Пока все части паззла сходятся, они меня не трогают.

Грейсон позаботился о том, чтобы к моей истории было не подкопаться.

– Вы должны были мне сказать, – говорю я, нарушая затянувшееся молчание.

Нельсон засовывает руки в карманы брюк.

– Ты права. Прошу прощения. Мне следовало известить тебя о том, что Салливан находится неподалеку. – Он смотрит не меня. – Я принял это решение. Я чувствовал, что ты пережила достаточно стресса.

Им руководило не рыцарство. Для ФБР я была прекрасной подсадной уткой. Сколько агентов наблюдает за мной прямо сейчас?

– Ты хорошо справилась… там, – говорит Нельсон, когда мы приближаемся к ступеням здания. – Как только пыль уляжется, возможно, ты сможешь написать книгу. Расскажи свою историю.

Я склоняю голову и слегка качаю ею.

– Нет. Я рассказала уже достаточно. Что бы ни было там похоронено… – я постукиваю виском, – я бы предпочла не вспоминать об этом.

Когда я смотрю вверх, морщинки вокруг его глаз становятся мягче, а взгляд – понимающим.

– А если это будет касаться твоей сестры?

Моя грудь вздымается, когда я набираю воздух в легкие.

– Если... когда ты узнаешь ее личность, я должным образом почту ее память. И похороню ее останки.

Но это не то, о чем он спрашивает. Как только ее личность раскроется, то и моя тоже. Я буду знать, кем я была до того, как Малькольм украл меня, и кем были мои родители. Ответ на вопрос, живы ли они, был получен еще в самую первую неделю.

Поступило много заявлений от тех, кто хотел привлечь к себе внимание. Появлялись люди, объявляя меня своим давно потерянным ребенком. Или те, кто утверждал, что знали моих родителей.

И я работала над тем, чтобы вылезти из этой дыры.

Я Лондон Грейс Нобл.

Моя мертвая сестра... мои покойные родители... Они не имеют никакого отношения к тому, кто я. Разум не принимает альтернативную реальность – две жизни не могут существовать в одной форме. Жизнь, которую я прожила, не изменится по мановению палочки, как только я узнаю имя, данное мне моими биологическими родителями.

Меня воспитывал человек, которого я знала как своего отца, который – во всех смыслах – был добр ко мне до того момента, пока я не раскрыла его злую тайну. Сейчас, оглядываясь назад, я ясно вижу несоответствия, но в то время мой юношеский ум не находил ничего подозрительного, я вела абсолютно нормальную жизнь.

Никто не знает абсолютной правды ни о ком.

По мере взросления мы становимся все более и более ограниченными в том, в какой степени можем измениться. В нынешнем возрасте мои личность и образ мышления уже прочно укоренились. И то, что я узнаю свои корни, мало что изменит.

Неуверенный движением Нельсон смахивает волосы с моих глаз.

– Очень жаль. Это был бы захватывающий рассказ. Полный громких слов и психологических терминов, которые никто не может понять.

Я позволяю себе рассмеяться. Это то, что ожидается от женщины, которую влечет к мужчине. Она льстит ему, потакая его чувству юмора.

– Признаюсь, я бы с удовольствием прочитал это хотя бы для того, чтобы ответить на несколько моих собственных… – он замолкает.

Я насторожилась. От меня ожидалось, что я попрошу закончить предложение. Это подтвердит мой интерес к нему и его мыслям. Но психолог во мне видит изменение его дыхания. Расширение зрачков. Его адреналин просто взлетел. Он отрепетировал этот вопрос, отрепетировал момент. Если бы это был обычный разговор, его поведение бы не изменилось.

Он готовится соврать.

Я облизываю губы, привлекая его внимание к моему рту.

– Что вы хотите знать, агент?

Он оставляет руку на моей шее, движение с оттенком доминирования.

– Ключ, – говорит он. – Что случилось с ключом?

Ключ, который Малькольм Нобл носил на шее. Тот, который я воткнула в его яремную вену, чтобы положить конец его жизни.

Орудие убийства.

Никто, кроме Грейсона, не знает всей правды о том, что случилось той ночью. Что мой «отец» заставил меня помочь, забрать жизнь девочки. Что я, в свою очередь, убила его, когда он на меня напал. Что я врезалась в дерево, пытаясь покончить с собой…

Правда намного мрачнее, чем история, которую я рассказал ФБР.

Я подхожу к нему ближе и кладу руку ему на грудь. Мое касание служит двум целям. Отвлечь его от моего сердцебиения, которое учащается, когда я вру, и сместить фокус его внимания на сексуальное напряжение между нами.

Он может быть федеральным агентом, но он все еще остается мужчиной. Простым в своих желаниях. Секс – проверенный метод контроля.

Я глубоко вдыхаю, позволяя своей груди касаться его груди.

– Я не помню, – говорю я, и мой голос дрожит. – Должно быть, он потерялся в какой-то момент во время его нападения… или во время аварии. Я не знаю и не уверена, что хочу вспоминать…

Он хочет стать героем моей истории. Он хочет трахнуть меня, не чувствуя вину.

Этого никогда не произойдет. Моей сказке нужен антигерой. Мужчина, который заглянет в черную бездну моей души и облизнется, жаждя поглотить меня.

Все, что нужно сделать, это посмотреть на скан моего мозга, чтобы убедиться в этом.

Когда он отстраняется, то прищуривается, взгляд замирает на том месте, где большой палец лежит на моей шее. Я замазала тональным кремом синяк, оставленный грубым прикосновением Грейсона. Нельсон замечает это и мне интересно, возбуждает ли его мысль о том, как грубо я трахаюсь, стараясь забыть обо всех проблемах.

– Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. – Он отступает, не предпринимая никаких действий.

Я киваю, скромно заправляя прядь волос за ухо.

– Обязательно. Спасибо.

Я поднимаюсь на верхнюю ступеньку и поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как он уходит. Пока он удовлетворен моими ответами, но как только пыль уляжется – как он выразился – у него появятся еще вопросы. Эти мелкие несоответствия, которые побуждают мужчин вроде него выполнять свою работу и преуспевать в ней.

У него больше общего с теми людьми, на которых он охотится, чем он думает. Как еще он мог заниматься такими делами, залезать в головы извращенцев, чтобы привлечь их к ответственности? Если агенту Нельсону придется пережить одно или два ужасных события, то, возможно, он сам превратится в злодея.

Как и Грейсону, Нельсону нужно, чтобы все кусочки точно соединялись друг с другом. Он не успокоится, пока не получит все ответы.

Глава 37

ПЕШКА

ГРЕЙСОН

У каждого убийцы есть почерк. Даже подражатель, пытающийся подражать другому убийце, оставляет после себя личную визитную карточку. Почерк, как отпечаток пальца, отличает его преступление от других.

В отличие от мотива убийцы, его почерк заложен глубоко в психике. Это навязчивая идея, которая возникает еще до его первого убийства. И точно как одержимый, убийца не сможет отрицать свое плотское желание совершить это действие.

Он вынужден следовать почерку.

Мой почерк довольно прост: пытки. Лондон обнаружила это достаточно легко, заметив, что я получаю удовольствие от постановки сцен, в которых мои жертвы в конечном итоге умирают.

Не все, что я делаю, должно быть тщательно продуманным. Для меня, красота кроется в простоте.

Но этот один аспект дает нам очень четкое представление об убийце-подражателе.

Если присмотреться, то можно увидеть, где линии убийств перекрывают друг друга, а где нет, создавая тем самым новый узор – его почерк.

В сегодняшней газете есть интересный заголовок: «Власти подтвердили два убийства, связанных с одним убийцей».

Вторая жертва убийства была обнаружена в другом парке Рокленда. Тот же почерк – перерезанное горло, тело выброшено. Но пресса не раскрывает никаких других подробностей. Нет никаких упоминаний о том, было ли что-то написано кровью на груди жертвы.

Мне нужна эта информация.

Прошла всего неделя с тех пор, как обнаружили Ларри, и агент Нельсон и детектив Фостер примчались к месту преступления. Семь дней между жертвами.

Интересно, что думает Лондон. Как она оценивает эскалацию нашего маленького подражателя. Он злится, что пресса не обращает на него внимания? Или что власти отказываются объявить, что я появился в Мэне?

Мне так любопытны ее мысли, что я ищу подсказки в газетах. Онлайн. В новостях. Но федералы держат Лондон в безопасном месте. Никаких заявлений от доброго доктора.

Если подытожить, то это доказывает, что у нашего подражателя есть инсайдерская информация. Общественности так и не рассказали о том, что нашли мою ДНК. Не знаю точно, но верю, что прилежный подражатель, а он пока такой, не будет действовать только на основе теорий. Особенно, если она исходит от СМИ.

Наш подражатель имеет доступ к местам преступления.

Нельсон прибыл в Рокленд первым, объявив, что это место преступления принадлежит ФБР, несмотря на то что местная полиция возражала и писала кипятком.

Фостер появился следом, как всегда наступая Нельсону на пятки. У него нет официальной власти в Рокленде, но он работает не ради зарплаты – он подпитывает свою одержимость. Он преследовал меня со времен убийств в Нью-Касле, и не может допустить, чтобы какой-то бравый молодец из ФБР налетел и украл его славу.

Мы не можем подобраться ни к одному из этих героев – они слишком осведомлены, слишком непостоянны. Итак, нам нужна точка зрения со стороны. Способ пробраться на места преступлений без того, чтобы заявляться на них физически.

Я отрываю взгляд от газеты и вовремя отмечаю нашу цель.

Техник судебно-медицинской экспертизы Майкл Лоусон работает в Департаменте полиции Рокленда. Ему двадцать пять, всего несколько месяцев назад у него родился ребенок, и на нем висит ипотека, которую он не может себе позволить с такой-то зарплатой. Он полностью поглощен жизнью.

Идеальный кандидат.

ЧЕГО ТЫ БОИШЬСЯ?

Это вопрос, который я задаю всем своим жертвам. Это мой первый ход на шахматной доске – наше первое взаимодействие. Ответ – подсказка для создания ловушки. Разговор не обязательно должен происходить лично. Наши ответы лежат на поверхности. Стоит только присмотреться.

Мы можем разобрать любого человека до самых простых инстинктов, просто раскрывая его страхи. Каждый выбор, который мы делаем или сделаем, основан на том, что нас пугает. Страхи направляют нас.

Возьмем, к примеру, нашу цель. Давайте разберем его на кусочки.

Сейчас он сидит на скамейке. Полуденное солнце светит ему в спину, пока он роется в телефоне. Его не очень интересует то, на что он смотрит – главное не смотреть на женщину в элегантном костюме, стоящую в полуметре перед ним.

Она прекрасна. Блестящие светлые волосы падают на плечи упругими волнами. Серая юбка-карандаш облегает изгибы – не слишком пошло, но места для воображения почти не остается. Она элегантная и чувственная.

Остальные пешеходы, стоящие у автобусной остановки, тоже ее замечают. Один мужчина без стеснения пялится на нее.

Лоусон поднимает козырек бейсболки ровно настолько, чтобы мельком увидеть женщину. Затем он снова смотрит на телефон. Это второй раз, когда он проверяет ее с момента прибытия.

Людьми управляет страх быть разоблаченными.

Внезапно к ней подходит самоуверенный мужчина, глазеющий на нее ранее. Между ними происходит короткий обмен репликами. Она наклоняет голову с извиняющимся выражением лица, затем он кивает, прежде чем вернуться на исходное место.

Не нужно быть специалистами по поведению, чтобы понять, что произошло.

На заднем плане наша цель также наблюдает. Его поведение немного изменилось. Он более решительно щелкает пальцем по телефону. Несколько раз прикасается ко лбу. Его нога нервно трясется. Альфа-самец был отвергнут, так как он надеется завоевать ее расположение?

Отказ – один из наших основных страхов.

Согласно покойному доктору Альбрехту, этот страх подпадает под основную иерархию страха – страх эго-смерти. Страх унижения и краха достоинства. Я узнал об этом от Лондон.

Лоусон так сильно боится неудачи, что это вызывает у него физическую реакцию. Он становится возбужденным, злым. А что такое гнев, как не естественная реакция на страх? Так наш мозг обрабатывает информацию, чтобы мы могли принимать решения.

Все так просто.

Более того, как мы можем использовать его страх, чтобы манипулировать и привести к желаемому результату?

Я отмечаю дату и время на своей газете, когда автобус останавливается. Лоусон направляется к своему вечернему месту назначения, и я следую за ним.

Поездка на автобусе не занимает много времени, и мы оказываемся в самом центре портового района. Я продолжаю следовать за Лоусоном, когда он выходит из автобуса и направляется в противоположном направлении от своего дома.

Я заворачиваю за угол, и вот тогда это случается.

Мужчина в деловом костюме узнает меня.

Сначала это медленное осознание. Он отрывается от телефона, затем снова смотрит вниз, а потом его глаза останавливаются на моем лице и расширяются в узнавании. Никакой ошибки, это тот момент, когда все чувства обостряются, адреналин впрыскивается в кровь.

Нет смысла пытаться убежать, спрятаться или отрицать, кто я. Мой единственный вариант действий.

Его рот дергается, естественная, нервная реакция, когда он говорит: «Хорошая работа». И показывает большой палец вверх.

Я наклоняю голову, оценивая язык его тела, выражение лица. Он мне не угроза.

Он не станет звонить в полицию. Этот человек считает меня мстителем. Ангелом штата Мэн. Героем. Чистильщиком.

Я прочитал все статьи в Интернете и в газетах. Репортеры опрашивали людей, которые говорили, что я делаю то, что полиция выполнить не в силах.

Давайте кое-что проясним: я не гребаный герой.

Мой выбор жертвы не основан на каких-либо обязательствах по избавлению мира от грязи. Мой выбор жертвы исключительно корыстный – продуманная формула, разработанная, чтобы не вызывать подозрений.

На протяжении многих лет серийные убийцы нацеливались на проституток не из-за их презрения к женщинам – хотя некоторые действительно страдали этим – а в основном, потому что проституток никто не будет искать.

Конечно, полиция подумала об этом, и поэтому отстрел проституток больше не вариант.

Таким образом, мои жертвы – подонки. Сексуальные преступники и отбросы общества, настолько отвратительные, что власти не будут тратить ресурсы на расследование их убийств.

Это не делает меня хорошим человеком. Это просто делает меня умнее остальных.

Но, чем бы дитя ни тешилось. Доверься большому дяденьке, он охотится за злыми людьми. По правде говоря, я рассматриваю это только как еще одно средство прикрытия. Еще один способ спрятаться и обезопасить себя.

Я коротко киваю мужчине, прежде чем прохожу мимо него, не говоря ни слова.

Заминка стоит мне почти минуты, прежде чем я нагоняю Лоусона, когда он направляется дальше в район порта. Я слежу за ним до того же бара, в котором он появлялся последние две ночи. Это его привычка, его распорядок – расслабиться после напряженного дня с двумя кружками пива, а затем пойти домой к семье.

Я не захожу внутрь. Вместо этого я захожу за угол, записываю время и отправляюсь в Портленд.

В течение года я фантазировал о том, как мы с Лондон будем работать в паре. Партнеры. Сообщники. Любовники. Препятствия есть, они есть всегда, но ее невероятные таланты дали нам возможность преодолеть их, превратить в возможности.

Тщательно расставленная шахматная доска, на которой все игроки – фигуры. Даже Лондон намеренно помещена на нашу доску – это моя любимая фигура.

Нам нужна пешка.

Создание ловушки подобно ухаживанию за возлюбленной. Необязательно, чтобы все было в жестких рамках. Вы должны следовать дизайну. Превратить это в анимацию. Создайте романтику с помощью тонких штрихов и изящной стратегии. Танцуйте со своей возлюбленной, и она хорошо и жестко вас трахнет.

Потому что это всегда единственное, чего мы хотим.

До Лондон я был слишком напорист. Я был зверем. Я был слишком самоуверен и использовал физическую силу, чтобы заманивать жертв в ловушку, заставляя их сделать выбор.

Выбор.

Ключевой элемент.

Время, проведенное Лондоном в клетке, многому меня научило. Люди готовы взять на себя вину; они восприимчивы к своей вине. Человеческий разум – это паутина стыда, которая только и ждет, чтобы ею воспользовались.

Манипуляции.

При правильном использовании это мощный инструмент.

В автобусе я раскрываю газету и переношу дату и время в блокнот.

Список имен. Список грехов.

Некоторые мужчины ведут маленькие черные книжки своих завоеваний. Я веду список людей и их преступлений. Разбирая их на детали до самой гнилой сути.

Один из этих игроков не терял время.

Я приезжаю домой к вечерним новостям. Они идут на заднем фоне, пока я прикрепляю карту на стену. Я добавил фото, соединяя их нитью, создавая сетку, в которой перечислены убийства, места, даты и время.

Местные власти не подтвердили версию о том, что недавние ужасающие убийства двух мужчин из Рокленда связаны с неуловимым Ангелом Мэна, который все еще находится на свободе. Оперативная группа ФБР, проводящая национальный розыск, не сделала никаких заявлений, касающихся преступлений сбежавшего осужденного, несмотря на то что у убийств есть, по крайней мере, одна общая черта: преступник, судя по всему, преследует жертв на основании их судимости. Прямо как Ангел штата Мэн – Грейсон Пирс Салливан.

По крайней мере, СМИ идут в нужном направлении. Я уверен, что подражатель следит за репортажами так же внимательно, как Нельсон и Фостер. Примечательно, что оба этих игрока имеют доступ к местам преступлений и записям, и судимости.

Кроме того, они больше всех одержимы идеей поймать меня.

Я стою и смотрю на карту. Замечаю детали – структуру грубой диаграммы – но мой разум видит больше. Я скольжу взглядом по фото и заметкам, ни на чем не останавливаясь. Я расфокусирую взгляд. Разум выходит за пределы простого рисунка, нарисованного нитью. Трехмерная конструкция поднимается со стены и собирается в линии и узоры. Мысленная картина всего.

В детстве меня регулярно избивали из-за мечтаний. У моей матери не хватало терпения из-за того, что в детстве я легко отвлекался. Я часто проводил время в шкафу, учась взламывать дверной замок. Но теперь я позволяю ловушке сформироваться.

Лондон предрешила конец игры, но нужно сделать много ходов, прежде чем мы доберёмся до конца.

Это экстаз. Когда детали сходятся, и каждая часть рабочей модели легко соединяется. Я чувствую это в своей крови. Эйфория.

Глава 38

УТОПАЯ

ЛОНДОН

Когда раздается звонок, он застает меня посередине сеанса терапии с одним из давних пациентов.

– И как это заставляет вас относиться к своему начальнику? – спрашиваю я Синтию, стараясь не смотреть на телефон.

– Ну… – начинает она, уже заламывая руки, лежащие на коленях.

Мои мысли уплывают вдаль, как только она начинает монотонно рассказывать о своей начальнице-женщине и их проблемах. К счастью, она одна из моих легких пациентов. Синтия может гундеть целый час без единого слова с моей стороны.

Я думала, что могу достаточно легко перейти на полный день работы в сфере общей практики, но мои пациенты только и делают, что обсасывают свои «чувства». Столько грёбаных чувств. Грейсон не ошибся, когда сказал, что я использовала свою болезнь, работая со своими пациентами, но я решила работать с убийцами не только поэтому.

Психопаты только имитируют эмоции.

Когда я слушаю, как пациенты разговаривают, разговаривают и разговаривают – бесконечная, бессмысленная, самовлюбленная болтовня о чувствах и проблемах – по большей части мелодраматических – меня тошнит. По вечерам прихожу домой и блюю. Меня рвет, едва я успеваю переступить порог.

Не знаю, сколько еще я смогу этим заниматься.

Было совершено еще одно убийство, предположительно подражателем, хотя некоторые важные детали убийства не были обнародованы, так что я не могу сказать точно. И признаю, в глубине души у меня возникает вопрос, сделал ли это Грейсон…

Я терплю неудачу и все-таки бросаю взгляд на телефон. Мое сердце обрывается. Пропущенный звонок от агента Нельсона, а потом смс: «У меня есть информация о твоей сестре».

Мир рушится.

После этого ничего не будет прежним. Это момент яркого осознания.

Мы живем как белки в колесе – вихрь одних и тех же мыслей, одна и та же рутина. Привычный комфорт. Нам скучно, но мы слишком заняты, чтобы это заметить. Скука медленно нас убивает.

Пока что-то вдохновляющее не прервет нашу траекторию, и мы перескочим с привычных рельсов на новую трассу.

Вдохновение – это пища для жизни.

И мы так его жаждем, так в нем нуждаемся…что, когда осознаем, что голодаем, и этот вкус впервые касается языка, мы оказываемся способны на гениальные свершения.

Песня, фильм, роман – единственная фраза или фрагмент – мы узнаем это в одно мгновение. Сначала мы неподвижны в темноте, а затем оказываемся выброшенными на яркое солнце. Свежие и сфокусированные.

Грейсон был таким вкусом для меня. Он мой прорыв. Я жаждала его обещания гениальности, и эта гениальность разрушила мой мир, подарив мне сестру, о существовании которой я даже не подозревала.

– Синтия, – перебиваю я. – Мне очень жаль, но я только что получила сообщение. Это срочно. Нам нужно перенести прием.

Она вздрагивает, но потом приходит в себя.

– Конечно, доктор Нобл. Я понимаю.

Я провожаю ее из офиса, снова извиняюсь, а затем захлопываю и запираю дверь. Я наваливаюсь на дверь, пока собираюсь с силами. Затем я делаю звонок.

Агент Нельсон отвечает после второго гудка.

– Ты получила мое сообщение.

– Да.

Время, кажется, остановилось, пока я жду ответ.

Затем:

– Мия Прескотт.

Я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на его голосе, ни на что не отвлекаясь.

– По останкам судмедэкспертиза установила, что ей было от шестнадцати до восемнадцати лет. Состояние разложения указывает на то, что она умерла где-то двадцать лет назад. Но все это ты уже знаешь.

Я знала. Я достаточно восстановила память, чтобы поверить, что у меня есть сестра. Тот факт, что она существует... что у нее – что у нас – есть имя, делает это неопровержимым.

– У меня есть команда, которая общается с семьями жертв, – продолжает Нельсон. – Я поручил паре агентов сосредоточиться в первую очередь на Мии.

Я ценю, что он называет ее по имени.

– Спасибо. Ты знаешь что-нибудь еще?

Он откашливается.

– Быстрый поиск по имени дал результат. Но…

– Нельсон, пожалуйста, – говорю я. – Ты знаешь, что я могу справиться с этим, и у меня есть достаточный уровень доступа, чтобы самой раздобыть информацию…

– Я знаю, – отвечает он. – Я хотел сделать это лично, но я благодарен, что ты сначала спросила меня. Хорошо. Мия Прескотт была объявлена мертвой после обнаружения тел Жаклин и Филиппа Прескоттов. Их выбросило на берег реки Огайо недалеко от Цинциннати. Предполагалось, что двое их детей, Мия и Лидия, тоже утонули, но их тела так и не были обнаружены.

Все вокруг взрывается при звуке имени.

Лидия.

– Сестра Жаклин упорно продолжала искать детей, пока не заболела раком яичников и не умерла через пять лет после сестры.

У меня была тетя.

– Лондон, – выдыхает он мое имя. – Почему бы нам не встретиться. Я могу дать тебе копии отчетов. Нам не стоит говорить об этом по телефону.

– Хорошо, – просто отвечаю я.

– Классно. Супер. Дай мне пару часов.

Я заканчиваю разговор и засовываю телефон в карман куртки.

Лондон Нобл.

Лидия Прескотт.

Два мира сталкиваются, и внезапно каждый факт, который я когда-либо знала, ставится под сомнение. Как будто обложку моей жизни сорвали, и я уже не знаю, что скрывается под ней.

Я иду к столу. Встав перед ним, я смотрю на бумаги, папки, кофейные чашки. Провожу руками по столешнице. Содержимое с приятным грохотом падает на пол.

Раздается стук в дверь.

– Лондон? Все в порядке?

Упершись ладонями в край стола, я падаю в кресло.

– Все в порядке, Лейси.

Момент неуверенного молчания, затем звук удаляющихся шагов.

Я закрываю глаза. Я неделями спрашивала агента Нельсона о подвижках в деле, но не получала никаких новостей. Затем в Рокленде происходит второе убийство – всего в нескольких часах езды отсюда – и у него появляются ответы для меня.

Ответы, которые приведут меня в Холлоуз и уведут отсюда.

Как удобно.

Возможно, Нельсон и ФБР считают, что я в опасности. Или они думают, что я мешаю расследованию. В любом случае, я должна остаться в городе, чтобы удостовериться, что ловушка, которую мы с Грейсоном расставили для подражателя, сработает. То есть, если подражатель действительно находится в штате Мэн.

Я смотрю на Дали, висящего на стене офиса. За произведением искусства скрываются часы обширных исследований, личных заключений и открытий. Все мои исследования по делу Грейсона. Я вела своего рода дневник – мои мысли о человеке, а также убийце.

Мои записи служат более важной цели, но они расставляют все по полочкам и также вызывают зернышко сомнения. Даже без подражателя Грейсон должен развиваться. С его интеллектом и опытом убийцы его методология должна прогрессировать.

А не деградировать.

Ненавижу сомнения. Я пытаюсь подавить их, но не могу избавиться от мысли, что расстроена его поведением. Более того, я сама ступаю в неизвестные воды. Мы ступаем на неизведанную территорию, и я должен продолжать подвергать сомнению этот процесс, иначе могу утонуть.

Один из нас должен держать все под контролем.

Я нажимаю на интерком и говорю Лейси, чтобы она забронировала билет на рейс до Миссисипи.

Глава 39

ОБРАТНАЯ СТОРОНА

ГРЕЙСОН

Запах алкоголя и сигарет наполняет вечерний воздух. Эта часть городской гавани напоминает мне ливневую канализацию. Грязную, сырую и кишащую отходами. У каждого красивого города есть обратная сторона.

В уютном районе, где я вырос, рядами стояли теплицы. Не всякое зло происходит в подвале. Иногда, чтобы добраться до воды, копать приходится довольно глубоко. Глубина как раз достаточная, чтобы оборудовать специальную комнату, где ваши крики никто не услышит, а солнце из теплицы никогда до вас не доберется.

Запах грязи и удобрений всегда вызывает теплые воспоминания о моем втором доме. За эти годы у моих надзирателей было много детей. Иногда целых пятеро детей одновременно делили сырую темную комнату. Наверное, поэтому я не возражал против одиночного заключения. Я не люблю быть в толпе, окруженный людьми. Мы были злой Семейкой Брейди¹¹. У нас были мать и отец, и правила.

Правила были крайне важны.

Правила были подкреплены страхом.

Правила так глубоко укоренились, врезались в мой мозг, что после первого года в неволе мой юный ум поверил, что они правят миром. Так оно и работало: вот почему вообще существовала жизнь на земле. Чтобы служить этим правилам и моим правителям.

У каждого ребенка была цель. И никто не нарушал правил. Мои похитители не были неразумными деревенщинами или работягами. Они были умны, хитры и искусны в манипуляциях.

Я полагаю, именно там я всему научился.

Для меня манипуляции – вторая натура. Лондон достаточно легко это поняла. Я помню тот первый проблеск страха в ее глазах – момент, когда она спросила, кто все контролирует.

У нее есть сила, но она все еще боится потерять контроль. Этот страх потери.

Страх. Страх. Страх. Он заставляет мир вращаться.

Когда я иду дальше в центр города, туда, где блики заходящего солнца отражаются от зданий, а шум скрывает мое присутствие, я двигаюсь вдоль затененных городских линий. Эти темные закоулки есть в каждом городе. Они делают меня невидимым. Я просто еще один человек, идущий по улице.

Я накидываю капюшон куртки на голову. Смотрю на тротуар, пока иду к входу в бар, мой пульс хаотично бьется, ускоряя кровь в венах. Это чувство сильнее страсти к охоте.

Каждый день, когда я появляюсь на улице, может стать днем, когда он найдет меня.

Специальный агент Нельсон объявил о своем присутствии, вновь обещая схватить Ангела штата Мэн. По крайней мере, так утверждается в кратком выпуске новостей. После того, как в местном отделе ФБР произошла утечка и все узнали об обнаруженном ДНК, властям пришлось сделать официальное заявление.

По пятам за Нельсоном следует детектив Фостер, возникая, везде, куда направляется агент. Фостера немного сложнее отследить, поскольку он не появляется в СМИ с такой же частотой, как ФБР.

Я толкаю двери «Убежища», бара, который часто посещает Лоусон. Трудно не чувствовать себя непобедимым, когда все сотрудники правоохранительных органов штата Мэн ищут тебя. Вот он я, мальчики. Идите и схватите меня.

Но здесь нет копов. Только группа шумных ребят из колледжа, две проститутки, несколько бородатых байкеров в коже и одинокий бармен. Несколько бездомных крутятся у бара, тоже стремясь сбежать от своей повседневной жизни.

Эклектичная смесь сломленного, забитого и скучающего. Толпа, в которой легко остаться незамеченным. Именно здесь наша цель появляется каждую ночь, сбрасывая утомительные дни, как омертвевшую кожу.

Я нахожу место в кабинке в дальнем углу. Отсюда я могу видеть вход, бар, толпу и туалет. Заказываю пиво у единственной официантки.

– Конечно, малыш, – говорит она в надежде получить чаевые побольше, после чего уходит. Но ее остекленевшие, пустые глаза показывают, что она не испытывает ко мне никакого сексуального интереса.

Однако шумные парни из колледжа не так восприимчивы, и один из них хлопает ее по заднице, когда она проходит мимо их столика, зарабатывая неистовый смех друзей.

Она игнорирует их с отработанной апатией женщины, которая видела слишком много в свои годы. Я знаю этот тип. Ее жизнь полна никотина. Каждое достижение окрашено желтым оттенком разочарования.

Сцена вызывает воспоминания о моей матери.

Ее пустые голубые глаза, остекленевшие и отстраненные. Толстая рука отчима ударяет по ее бледной щеке. Это не плохое воспоминание. Просто воспоминание. Как и любое другое воспоминание из моего детства. Все они были похожи.

Она возвращается с моей выпивкой, и на этот раз я киваю ей с сочувствием. Я уверен, что у нашего прошлого есть кое-что общее. Судя по потемневшей коже под ее глазом, которая плохо скрыта косметикой, я делаю вывод, что у нее с моей матерью больше, чем одна общая черта.

Я потягиваю пиво. Я не часто пью – мне не нравится ощущение потери контроля. Но было бы слишком подозрительно сидеть здесь без напитка в руке?

Вот мой отец был пьяницей. Старик мог уговорить две бутылки виски за ночь. В конечном итоге это и отправило его в могилу. Болезнь печени. Кислый запах виски все еще вызывает у меня тошноту. Единственное воспоминание из детства, которое оказало на меня прямое и глубокое воздействие. Хотя я подозреваю, что Лондон категорически с этим не согласится.

Мои губы кривятся в улыбке, когда я смотрю на дверь, ожидая, что она войдет. Как будто я могу заставить ее материализоваться с помощью одной мысли. Я делаю еще глоток, просто чтобы почувствовать жжение. Это подходит уколу разочарования, которое я испытываю.

Лондон вернулась в родной город и борется с правительством, чтобы получить останки сестры. Я внимательно следил, когда она и мой бывший адвокат появлялись по телевизору, раскрывая темные секреты ее жизни. Отсматривал интервью с психологами, пытающимися объяснить загадку ее состояния. Даже слушал выступления нескольких неверующих, которые подвергали ее слова сомнению и пытались опорочить ее.

Также было начато расследование о местонахождении ее потерянной семьи. Как в одной большой гребаной мыльной опере. Это приносит телевидению хорошие рейтинги.

«Кто такая на самом деле Доктор Лондон Нобл?» – вопрошал один репортер во время передачи последних новостей.

Судя по всему, на самом деле она Лидия Прескотт.

Я провожу рукой по голове и откидываю капюшон. Сомнение – это гноящаяся язва. Вначале она маленькая, едва заметная, но вы знаете, что она есть. Чем больше вы прикасаетесь к ней, исследуете ее, теребите, тем больше она становится, пока не превращается в черную зияющую рану.

Лондон хорошо играет свою роль. Может быть, слишком хорошо. Она активно ищет информацию о своей прошлой жизни и помогает властям прочесать штат в поисках безумца, который похитил и пытал ее.

Все, что ей нужно сделать, это проехать час в сторону побережья.

Я здесь, детка.

Входная дверь распахивается, и заходит наш лаборант. Лоусон сегодня припозднился, и с усталым выражением лица направляется прямо к бару, чтобы заказать пиво. У него был беспокойный день.

Два ужасных убийства за одну неделю, и давление растет.

Я опускаю голову и смотрю в стакан. Местным в этом баре было бы наплевать на меня, но Лоусон работает в системе. Он знает мое описание. Он работает на местах преступления, которые ФБР связало со мной.

Так что мы ждем. И смотрим.

С каждым глотком пива Лоусон погружается в свою зону комфорта. Он уже выпил третий бокал – на один больше, чем обычно выпивает перед тем, как пойти домой.

Время от времени он бросает взгляд на двух женщин в конце комнаты. Он заходит сюда достаточно часто, чтобы знать, чем они зарабатывают на жизнь. С его страхом быть отвергнутым, снять проститутку – естественный шаг. Но его страх слишком велик – даже когда он допивает четвертое пиво, он не может набраться храбрости, чтобы подойти к ним.

Интересно, как он познакомился со своей женой?

Махнув рукой, он просит у бармена счет.

Я осушаю бокал и бросаю на стол щедрые чаевые. Не слишком щедрые – я не хочу, чтобы официантка присмотрелась ко мне больше, чем необходимо. Ее безразличие делает этот бар безопасным убежищем для нас. Для Лоусона и меня.

С этой мыслью на рану просыпается новая порция соли. Лондон – моя гавань. Подобно раку, это гноящееся сомнение распространяется все шире.

Если я хочу ускорить спектакль, мне нужны ответы. Сейчас же.

Пьяные мальчики из колледжа вступают в ссору с байкерами, и я пользуюсь шумихой, чтобы подкрасться к одной из проституток. Она уже выбрала парня на ночь, готовясь встретить его у входа, чтобы тайком вместе уйти.

– Ты должен предложить больше трехсот, сладкий, – говорит она мне, натягивая куртку. – В противном случае ночь у меня уже занята.

Я кладу ей в карман пачку наличных.

– Пятьсот. Пересчитай, если хочешь.

Она поворачивается ко мне, еще раз окидывая взглядом.

– Ты не выглядишь так, будто отчаянно нуждаешься в свидании.

– Это для моего друга. – Я киваю в сторону бара, где Лоусон оплачивает счет. – Он застенчивый.

Она медленно кивает.

– Ах. Тот парень. – Она снова с любопытством оглядывает меня. Она работает в этом баре, но никогда меня раньше не видела. Я не друг Лоусона.

Я кладу ей в карман еще одну пачку наличных.

– Еще двести, если не будешь меня упоминать. Он действительно застенчивый. Скажи ему, что это халява. – Я оглядываю бар. – Сначала убедитесь, что он выпил пива. – Я даю ей бутылку. – Поможет ему расслабиться.

Она проницательная девушка. Ей приходится быть такой. Она берет бутылку и быстро убирает ее под куртку.

– Это убьет его? – Она поднимает руку. – Знаешь что, малыш. Я не хочу знать. Только не показывайся здесь снова.

– Заметано. – Я благодарно киваю ей и иду к выходу.

Околачиваясь в переулке возле бара, ожидая, пока появится Лоусон, я обнаруживаю, что кайфую. Жаль, что здесь нет Лондон. Никто не может сломать разум так, как она. Я знаю, потому что видел ее в работе. Изучал ее технику на записях. Ища способы совместить наши методы.

Ларри был просто маленьким кусочком того, на что мы способны вместе.

Я замечаю, как Лоусон и проститутка выходят из бара, и выжидаю несколько секунд, прежде чем достать спрятанную спортивную сумку и последовать за ними. Они идут рука об руку, смеются. Опьянение Лоусона смягчает его страхи.

Я знаю, как вернуть их обратно.

В отличие от Лондон, я с легкостью смог отпустить свою прежнюю жизнь, словно гелиевый шарик. Он поднялся, воспарил, исчез. Закрылся солнцем. Я порвал все связи с мальчиком, рожденным в Хеллс Келлс.

Может быть, Лондон нашла ниточку к прошлой жизни, что была украдена у нее. Нить, которая свяжет события в ее жизни в одну веревку. Ей нравятся эти новые нити. Возможно, это ее мертвая сестра. Или богатые, респектабельные родители, которыми она теперь может гордиться, в отличие от человека, которого она убила, чтобы спастись от его порочного наследия.

Что ж, если моя прекрасная сирень снова станет жертвой своих ядовитых иллюзий, можно предпринять только одно действие – оторвать отравляющие лепестки.

Пора напомнить доктору Лондон Нобл, кто она такая.

Глава 40

ДИССОЦИАЦИЯ

ЛОНДОН

Два месяца назад я наблюдала, как власти выкапывают тела.

Девять разложившихся молодых женщин были эксгумированы из безжизненного сада и кукурузного поля за моим домом.

Я смотрела, как техника заехала во двор, и ее металлические когти врезались в землю. Мой задний двор превратился в кучи сухой грязи – земля давным-давно погибла. Я помню, как кашляла, задыхаясь от пыльного воздуха. Какая-то часть меня чувствовала стыд, гадая, вдыхаю ли я частицы мертвых девушек.

Затем я повела агента Нельсона и команду криминалистов в подвал, где обнаружила сорванный клевер, о котором никому не сказала. И стыд испарился.

Я знала, что Грейсон был там, чтобы избавиться от всех компрометирующих меня улик. То немногое, что они могли обнаружить, только подтвердит мою историю. Кровь отца все еще осталась на цементе. История, изложенная уликами, совпадала с моей.

Грейсон и я... мы были не вместе, но работали в тандеме. Наши движения синхронны и просчитаны, остальной мир не сможет за нами поспеть. Мы были превыше них. Мы были не вместе, но у меня никогда не было никого ближе, чем он.

Я смотрю на дом. Гнилой и разлагающийся. Окна заколочены досками, прибитыми к обшивке сайдинга. Я скрещиваю руки на груди, решив, что дом моего детства выглядит гораздо более заброшенным, чем тогда, когда я была здесь в последний раз. Тогда двор кишел криминалистами и сотрудниками правоохранительных органов. Федеральные агенты заполонили крошечный фермерский дом, как термиты, снующие повсюду.

Желтая лента с места преступления огораживает двор, простираясь по периметру. Сзади пустые могилы избороздили поле. Никто их не заполнит.

Лидии Прескотт здесь не место. В отличие от Лондон Нобл.

Я так долго и упорно боролась с этой связью, но кровь, пропитывающая эту землю, окрашивает мои кости. Плавает в моем мозгу. Это часть меня так же, как и Грейсон.

Мы связаны.

Я чувствую присутствие агента Нельсона еще до того, как он подходит достаточно близко, чтобы я его услышала.

– Ты всегда знаешь, где меня найти, – говорю я, не сводя глаз с дома.

– Незачем здесь оставаться, – говорит он, умело уклоняясь от моих обвинений. – Штат не отдаст останки Миа. Пока нет.

Я крепче сжимаю руки вокруг своего живота. Высокие сосны отбрасывают темную, четкую тень на дом, их ветви тянутся по небу, как тонкие паучьи лапки. Прямо как когда я была ребенком.

– Чего ты ищешь, Лондон?

Нельсон до сих пор называет меня этим именем. Они достаточно похоже, не правда ли? Лидия и Лондон. Я понимаю, как Малкольм мог его выбрать. Он всегда говорил мне, что мама назвала меня в честь своей любимой мыльной оперы.

Впервые мне стало интересно, кто похоронен в безымянной могиле на кладбище Мизе, которую я раньше навещала.

У меня никогда не было матери.

– Ничего, – наконец отвечаю я, отворачиваясь от дома. Нельсон смотрит на меня, прищурившись. – Пойдем.

Мы медленно возвращаемся к нашим машинам. К его стандартному внедорожнику, выданному ФБР, и моему арендованному седану. Что я искала? Ответ? Ключ? Еще один кусок головоломки?

Грейсон сюда не вернется.

Он мастер головоломок, и уже разгадал все секреты, принадлежащие этому месту. Не осталось ничего сокрытого, недосказанного.

– В детстве у меня были светлые волосы, – внезапно говорю я.

Агент бросает на меня настороженный взгляд.

– Я думаю, все дети светленькие. Не так ли?

Я вспоминаю свои окрашенные светлые волосы. Платиновый блонд. Я верила, что хотела этого – что умоляла об этом своего отца. Но, как и большинство воспоминаний, оно было искажено.

– Да, но мои были практически белыми. Он красил мне волосы, пока мне не исполнилось двенадцать. Думаю, к тому моменту он решил, что меня уже никто не узнает.

Тринадцать – возраст ответственности¹². Не помню, чтобы Малькольм был религиозным, но это мнение уже стало догмой в обществе. Считается, что человек становится взрослым, чтобы понимать, что хорошо, а что плохо.

Подобно древу познания, которое породило запретный плод, человек, который вырастил меня, готовился предложить мне знание, которое превратило бы меня в его глазах из ребенка в женщину. Он слишком привязался к маленькой девочке со светлыми волосами. Это не было эмоциональной привязанностью – Малькольм не был способен образовывать родительские узы. Это была имитация отношений. Психопат может научиться этому поведению, чтобы использовать его.

Особенно со своими жертвами.

Лидия испытывает эти отношения – эту связь – с сестрой, которую она никогда не знала. Лидия могла любить Миа. Лидия была бы способна на самую глубокую любовь.

Ей здесь не место.

Нельсон провожает меня до машины и кладет руку на крышу.

– Это не твоя вина.

Я смотрю на него. Уходя в его тень, чтобы заслонить заходящее солнце, я прислоняюсь к двери машины.

– С чего ты решила, будто я думаю, что это моя вина?

– Я работал над бесчисленным количеством дел, Лондон. И почти всегда в таких обстоятельствах жертва полагает, что она должна была знать. Они перебирают подробности своего прошлого, пытаясь понять, как они могли быть такими слепыми, когда ужасная правда внезапно становится кристально ясной.

Я качаю головой.

– Дело не в этом. – Не совсем. На каком-то уровне я знала – должна была знать. Я пытаюсь понять, почему я так долго ждала, чтобы что-то предпринять.

Могла ли я спасти Лидию, пока не стало слишком поздно?

Нельсон перебрасывает мои волосы через плечо. Он часто так делает. Потом он обычно уходит, но не сегодня. Может быть, дело в отдаленности от цивилизации или в том, что с этим местом связано так много эмоций, но внезапно он хватает меня за шею. Проводит большим пальцем по нижней губе, его взгляд прослеживает очертания моего рта.

Затем он наклоняется.

– Агент, – говорю я суровым тоном, называя его по должности, чтобы воззвать к его профессионализму.

Я поворачиваю голову в момент, когда он пытается меня поцеловать, и замечаю вспышку боли на его лице, прежде чем снова посмотреть на дом.

Он громко выдыхает, когда отпускает меня и отходит.

– Это было неуместно. – Признает он, но не извиняется.

– Именно, – соглашаюсь я. У этого фарса есть свои пределы.

Предполагалось, что я добуду у него информацию, используя его ресурсы, чтобы раскрыть личность убийцы-подражателя. Вместо этого я совсем запуталась. Погрузилась в свою собственную историю и боль.

Если Нельсон окажется бесполезным для достижения моей цели, то тогда пора наладить связь с кем-то более ценным.

Он пригвождает меня взглядом. Нельсон, как и большинство мужчин, плохо переносит отказ. Через несколько секунд боль трансформируется в гнев. Я его ранила.

– Мне пора, – говорю я, но он не двигается. Он не дает мне сесть в машину.

– Не так я это представлял, – говорит он. Расстегнув пуговицу костюма, он кладет руки на бедра. – Я достаточно проницателен, потому что это часть моей работы. И я заметил твой интерес, Лондон. Или ты просто пыталась отвлечь меня?

Когда адреналин упадет и у него будет время подумать, он почувствует раскаяние за свои действия – или, по крайней мере, должен почувствовать. Это раскаяние превратится в вину, а вина еще больше запутает его мысли обо мне. Если я скажу или сделаю что-нибудь, то это еще больше его спровоцирует, а потом заставит его чувствовать себя оправданным.

Я ничего не говорю и вытаскиваю из кармана ключи. Пытаюсь обойти его. Он стальной хваткой берет меня за предплечье, удерживая меня на месте.

Во мне вспыхивает тревога.

– Отпусти меня.

После короткого противостояния он убирает руки. Он поворачивается и запускает пятерню в волосы.

– Мне жаль. Я думал... не знаю.

Я ослабляю хватку на ключах. Я сжала в кулаке кольцо, три ключа были зажаты между пальцами, превращаясь в оружие. Если Нельсон это заметил, то не подал вида. Вставляю ключ и открываю дверь машины.

– Это было сложное дело, – говорю я. – Учитывая недавние убийства в Мэне, я не могу представить, под каким давлением ты находишься. Я прошу прощения, если каким-то образом ввела тебя в заблуждение.