Тень Желтого дракона

Глава первая НАКАЗАННАЯ БЕСПЕЧНОСТЬ

Уход ханьского войска из кента Ю Нишан не замедлил изобразить как победу, достигнутую в результате принятых им мер.

А поздней осенью на имя праворучного бека Модтая пришло письмо от чэнсяна Гун-сунь Хэ. Первый советник императора писал, что шэнбины были посланы лишь для того, чтобы отомстить жителям кента Ю за истребление посольства Чэ Лина. «Верный слуга» Нишана растолковал ему, что письмо написано для того, чтобы усыпить бдительность даваньских правителей. Значит, шэнбины придут вновь! К Нишану вернулась рухнувшая было надежда вскоре сесть на трон.

Ихшид Мугува понял письмо по-своему: правитель Хань, видимо, убедился, что Давань неприступна, и поспешил восстановить нарушенное добрососедство. События, казалось, подтверждали то, во что так хотелось верить ихшиду. Никакой враг не страшен Давани. Ее отделяют от Хань высокие горы с труднодоступными снежными перевалами, безводные пустыни, кочевые племена, неожиданно нападающие и ускользающие при приближении вражеского войска. Если бы даже шэнбины Ли Гуан-ли двинулись дальше в глубь Давани, они потонули бы в глубоководной горной реке Йенчу Огоз или погибли бы под горными обвалами на подступах к перевалу Кугарт… К счастью для себя, Ли Гуан-ли уже там, в кенте Ю, успел убедиться в этом и вернулся назад. Видимо, он человек смышленый.

Чакиры, собранные из кентов и депар Давани, к концу лета, еще до получения письма от Гун-сунь Хэ, были распущены по домам. Беки Давани считали, что поздней осенью, а тем более зимой дороги на Давань для вражеского войска недоступны. Письмо Гун-сунь Хэ окончательно успокоило Мугуву, и он даже весной не стал собирать чакиров.

Беспечность ихшида передавалась всем жителям Давани. Ведь принимать необходимые меры против опасности вторжения, подготавливать войско и население к отпору врагу во все времена — дело правителей. Простые люди заняты трудом, повседневными заботами о семье, о своих детях. Если сам ихшид отпустил чакиров на зиму домой и не созывал их весной, значит, им не о чем беспокоиться. Обернув тряпками острые наконечники пик и лезвия мечей, чакиры прятали их высоко под крышей, подальше от детей, а сами уходили со стадами на высокогорные пастбища или принимались возделывать свои участки.

Началась летняя жара. Полевые и садовые работы были в полном разгаре: земледельцы поливали растения и деревья, обрабатывали и окучивали их, чтоб получить урожай получше. Как обычно в эту пору, состоятельные люди, беки перебирались в горные местечки, где приятно дует легкий ветерок, принося с высоких хребтов и снежных вершин желанную прохладу.

Мугува тоже собирался выехать из Эрши в горы. Он ждал только приезда бека Таркана[125] Бурибека, своего родственника, который хотя и подчинялся тудуну Кангха, но неизменно поддерживал дружеские отношения с Даванью. Они решили вместе провести жаркие летние дни в красивом горном селении.

Мугува удивился, когда неожиданно увидел у сводчатых ворот дворца Арк гнедого скакуна с подвязанным хвостом, покрытого пеной. Слова же гонца, соскочившего с седла и устремившегося к воротам, привели его в полную растерянность:

— Пропустите быстрее! Война!

Когда гонца привели к ихшиду, он смог добавить лишь несколько слов:

— Чинжины… Они обошли Селат. Идут сюда!

— Нишан! — сам не зная почему, произнес Мугува имя своего брата, вошедшего вслед за гонцом.

Нишан старался выглядеть озабоченным. Это было нетрудно, потому что в действительности его мучила тревога. Ведь это последняя возможность захватить трон, и он не должен упустить ее! Как будут дальше развиваться события и что должен делать он, Нишан, чтобы добиться своего?..

К ихшиду были срочно созваны праворучный бек Модтай, ясаулбеги Кундузбек и другие придворные. Ждали заутара. Наконец и он появился, тяжело опираясь на посох. Все встали с мест. Заутар сел возле ихшида. Мугува начал понемногу приходить в себя. Он было заговорил, но вошел начальник охраны:

— Прискакал еще гонец — от бека Дальварзина[126]!

Ихшид кивнул, разрешая гонцу войти. Поклонившись, тот сообщил:

— Чинжины идут! Они несметны! Говорят, что Селат окружен. Когда я выехал, вокруг Дальварзина тоже начало смыкаться кольцо. Но главные их силы идут прямо сюда.

Гонец вышел. Беки ждали, что предпримет ихшид. Но в голове Мугувы опять все спуталось. Он не знал, что сказать, с чего начать. Праворучный бек посмотрел на заутара. Тот слегка приподнял подбородок, качнув длинной белой бородой. Значит, старец одобряет намерение Модтая взять слово. Ведь в подобных случаях праворучный должен выручать повелителя, на то он и первый бек, главный человек в государстве после ихшида.

— Созывать кенгаш не будем. Все равно не успеть, — сказал Модтай. — Прошлогоднее решение кенгаша остается в силе. Никто его не отменял! Нишан — предводитель войска, Чагрибек — замещающий! Послать гонцов во все кенты и депары! Пусть шлют чавушей[127] и чакиров в Эрши! — Голос Модтая креп. — Послать в горы за беками, чтобы немедленно возвращались и собирали воинов. Из туменаг здесь присутствуют Кундузбек, Сиртланбек; Карчигайбек тоже в Эрши. Остальные вскоре подъедут.

Мугува, кивая, безмолвно соглашался с Модгаем. Только теперь он счел необходимым вставить слово:

— Гонцов немедленно!

Кундузбек тут же поднялся и вышел, чтобы дать указание об отправке гонцов.

Посланные друг за другом три даваньских разъезда, по сотне чакиров каждый, сошлись на берегу быстрой реки Акбуры, в полпути от захваченного ханьцами кента Дальварзин. И сразу же они столкнулись с многочисленным отрядом шэнбинов, искавших брод. Проводник ханьцев, видимо, ошибся, и шэнбины начали переправу на сравнительно глубоком месте реки. Воспользовавшись этим, чакиры вступили в бой. Их стрелы метко разили барахтавшихся в воде ханьцев. Тех, кто пытался выбраться на левый берег, встречали мечами и пиками. Даваньцам помогло и то, что шэнбины шли напролом, не разбирая пути. Они были твердо уверены: жалкие три сотни даваньцев не могут преградить путь тысяче! В разгар боя, когда река едва успевала уносить трупы, с верхнего ее течения, неистово крича, налетели неизвестные всадники. Шэнбины, опасаясь окружения, бросились назад. Разъездные сотни чакиров, быстро переправившись через реку, стали преследовать беспорядочно разбегающихся ханьцев. Всадники, напавшие с верхнего течения реки, обогнав шэнбинов, перерезали им путь. Спасаясь, те повернули влево, в густые заросли камыша. Извивающаяся тропинка заманивала их все дальше и дальше, в глубь зарослей. Вдруг с обеих сторон камышового урочища — тугая — поднялся дым. Шэнбины поняли, что это западня: даваньцы загнали их в болото и подожгли камыш. Путь назад был отрезан. Те, кому удавалось выбраться из огненного кольца, падали под мечами чакиров, занявших выходы из тугая. Большинство же шэнбинов передовой тысячи сгорели либо задохнулись в дыму горящего камыша. Вернулись к своим всего несколько десятков шэнбинов, бросившиеся наутек еще до того, как был подожжен камыш.

Даваньцы одержали победу над ханьской передовой тысячей, но и у них из разъездных сотен осталось менее половины чакиров. Они поспешно вернулись в Эрши, чтобы доложить об исходе сечи ихшиду. Вызывало недоумение то, что неизвестные всадники, внезапно напавшие на шэнбинов с тылу и тем оказавшие помощь чакирам, не дожидаясь исхода боя, куда-то скрылись. Кое-кто из чакиров полагал, что это были разбойники. Об этом говорила не только их одежда, явно захваченная у богачей и чужеземных торговцев, но и их повадки: они действовали смело, быстро и находчиво. Да и камыши подожгли они. А это разбойничий прием.

— Наверное, разбойники хотели ограбить разъезд чинжинов, но, увидев нас, удрали! — рассудил сотник чакиров и решил приписать успех боя себе одному.

Все чавуши, находившиеся в Эрши, были посланы в сторону кеита Аргуан. Они расположились у отрогов небольшой горы Чилустун перед быстротечной и полноводной рекой Аргуансай. К вечеру к пим должны были присоединиться чакиры из соседних с Эрши кентов — Ассаки, Кувы, Неката. Здесь предполагалось сосредоточить тумен — десять тысяч воинов, но к назначенному сроку успели собраться лишь четыре тысячи. Этой части войска, туменагой которой был назначен бек Эрши Сиртланбек, предстояло преградить шэнбинам путь в Эрши в том случае, если бы ханьцам удалось оттеснить тумены Кундузбека и Карчигайбека в бою по ту сторону горы Чилустун, на равнине, где был простор для движения конницы.

Такой план расположения туменов для первой встречи с вторгшимся ханьским войском предложил замещающий предводителя войска молодой Чагрибек. Его отец, праворучный бек Модтай, и сам ихшид Мугува согласились с ним. У них просто не оставалось времени, чтобы предложить что-либо другое. Надо было действовать, любым способом задержать врага хотя бы на два-три дня. За это время подоспеет много чакиров из отдаленных, особенно из заходных, кентов. Тогда Давань сможет постоять за себя.

После полудня ихшид Мугува в сопровождении праворучного бека Модтая и ясаулов-телохранителей выехал на место предполагаемой сечи. Обычно самоуверенный, Мугува походил сейчас на больного, потерявшего волю человека: все решения принимал Модтай, а ихшид только подтверждал его распоряжения, полностью полагаясь на своего праворучного. Предводитель войска Нишан, Чагрибек и все туменаги, оказавшиеся в Эрши, уже давно отправились на северо-восточные склоны Чилустуна. Они спешно готовились задержать врага за кентом Аргуан, за Чилустуном. Гонцы от посланных вперед разъездов в один голос сообщали о продвижении несметного ханьского войска, которое к вечеру могло достичь кента Аргуан. Потому ихшид с праворучным беком и поспешили туда, предоставив заботу об усилении обороны Эрши престарелому заутару.

Но вражеские воины не показывались. «Значит, что-то случилось с врагом. Сам Ахурамазда заботится о нас!» — решили правители Давани. Они не знали, что после неудачи, постигшей передовую тысячу шэнбинов в болотистом тугае, намерения вражеского предводителя изменились. Он решил ударить по Эрши сосредоточенными силами и поэтому остановил продвижение шэнбинов до тех пор, пока не будут взяты Селат и Дальварзин.

Панически тревожный для Давани, особенно для ее ихшида Мугувы, день прошел. Враг так и не появился на подступах к горе Чилустун. Зато всю ночь сюда прибывали чакиры и чавуши из Эрши, Неката, Ассаки, Кувы и других близлежащих кентов и депар. Гонцы сообщили, что врага не видно и на берегах Акбуры, следующей за Аргуансай реки. «Хвала Ахурамазде, что он задерживает чинжинов, а нам дает время подготовиться к сече!» — мысленно повторял ихшид.

В напряженном ожидании прошел и весь следующий день. Войско готовилось к битве. Были внесены изменения в боевые порядки чакиров. У лучников забрали копья и мечи, а взамен дали дополнительные колчаны, туго набитые стрелами. Чакиров с длинными пиками и вооруженных только мечами выделили, как и лучников, в отдельные ясаки. Теперь каждый ясак должен был сражаться одним оружием. Когда лучники, осыпав врага стрелами, будут возвращаться, на врага нападут чакиры с длинными пиками, которые продвинутся вперед под прикрытием лучников. Затем в сечу вступят чакиры с мечами, прикрываясь щитами. На крайний случай всем оставили кинжалы и большие ножи. Между ясаками наметили сравнительно большие промежутки для свободного разворота. Такое построение увеличит в глазах врага численность чакиров.

Приняли и другие меры. На склоне горы Чилустун выставили зорких наблюдателей. За большими валунами и в зарослях разместили засады лучников. Позади чакиров поставили стариков, пожилых женщин и подростков. В толпе этих безоружных людей расположили карнаи, сурнаи и барабаны. Издали ханьцам должно было показаться, что войско Давани тоже несметно. Теперь более уверенно можно было ждать неприятеля. На склоне горы Чилустун устроили укрытие для ихшида и праворучного бека. Оттуда было хорошо видно место предполагаемой сечи.

Ихшид Мугува воспрянул духом. Он вновь почувствовал себя повелителем, держащим бразды правления в своих руках и имеющим боеспособное войско.

Ночью к шатру ихшида прискакал гонец. Он сообщил, что чинжины подошли к правому берегу Акбуры и располагаются там на ночлег. Значит, завтра утром враг будет здесь!

Мугува снова погрузился в тяжелые думы. Да, он оказался не прав! Надежда на то, что ему удастся мирным путем устранить недоразумение, вызванное убийством грубого ханьского посла Чэ Лина, не оправдалась! Его беспечная уверенность в том, что вражеское войско не сможет достичь Давани, оборачивалась тяжелым испытанием для его народа.

Глава вторая СЕЧА У ПОДНОЖИЯ ГОР

Пронзительный рев карнаев, с которого обычно начинались все многолюдные торжества в Давани, сегодня на рассвете не веселил даваньцев, а возбуждал в них гнев. Почему какой-то неведомый народ, называемый то чинжинами, то ханьцами, пришел к ним с войной? Что им надо в этих горах и долинах?

Как только издали, со стороны реки Акбуры, показались ряды движущегося ханьского войска, карнаи взревели вновь. Им вторили барабаны, рассчитано ускоряя ритм, чтобы кони пошли резвее. В реве труб слышались протяжные стоны, плач матерей и жен по погибшим, хотя оружие еще не было пущено в ход, а только взято на изготовку…

Нетерпеливые аргамаки, привыкшие пускаться вскачь при первом же звуке карнаев, то резвились, передвигаясь из стороны в сторону, то вставали на дыбы. Трудно было удержать их на месте. Новый короткий призыв карнаев, сурнаев и барабанов привел в движение все войско даваньцев. В лучах восходящего солнца заблестели золотые шлемы, латы, налокотники, узорчатые пластинки, прикрепленные к ножнам мечей ихшида Мугувы, праворучного бека Модтая, предводителя войска Нишана, его заместителя Чагрибека и других беков, медные стремена и пряжки уздечек на конях простых чакиров. «Вся Давань выступает против врага!» — горделиво подумал в эту минуту ихшид Мугува.

Предводитель войска Нишан, самодовольно кивнув Мугуве, пришпорил коня и поднял в воздух плеть. Золото рукоятки сверкнуло на солнце. Лучники, стоявшие впереди других чакиров, поскакали в сторону врага. Тут же туменага Кундузбек подъехал к вооруженным пиками чакирам и начал им что-то показывать, размахивая пикой то в одну, то в другую сторону, будто вонзая ее в грудь, в бок, в затылок врага, в ребра вражеского коня.

Мчащиеся на быстрых конях лучники приблизились к неприятелю и на скаку пустили стрелы. Полетели стрелы и в ответ. С обеих сторон упали несколько десятков воинов. Лошади, оставшиеся без всадников, беспорядочно разбегались. По знаку сотника даваньцы повернули коней назад. Шэнбины погнались за чакирами. Те, прикрываясь щитами, оборачивались и на ходу метко пускали стрелы из луков. Шэнбины, несмотря на потери, продолжали преследование, уже предвкушая победу. Увлеченные погоней, они не сразу заметили, что по обе стороны отступающих, но уже встречным потоком, стремительно мчатся новые конники-чакиры. Часть шэнбинов в испуге натянула поводья; остальные продолжали движение, но и они вскоре поняли уловку даваньцев. Повернуть коней они не успели: в их толпу вклинились чакиры с пиками. Пока шэнбины спешивались, перекидывая луки за спины и хватаясь за мечи, многих из них пронзили пики даваньцев. Не выдержав натиска, ханьцы пустились наутек. Это как раз и нужно было даваньцам! Преследуя шэнбинов на быстрых аргамаках, они кололи их в спины, валили наземь их коней. Вскоре бой с передовыми отрядами шэнбинов закончился.

В этот день сечи больше не было. Передовые отряды шэнбинов, перейдя реку Акбуру, лишь приблизились к горе Чилустун. Даже острые глаза даваньских наблюдателей не могли увидеть хвост надвигающегося вражеского войска. В этом убедились и правители Давани, поднявшись на Чилустун. По сведениям гонцов, присылаемых беками приграничных депар, по донесениям разъездных отрядов, наблюдателей и по тому, что могли увидеть сами, они определили, что численность вражеского войска составляет не менее двадцати пяти — тридцати тысяч. Но они все еще не разгадали замысла Ли Гуан-ли. Цзянцзюнь уже в Дуньхуане разделил войско на две части по тридцать тысяч шэнбинов и отправил их разными дорогами. Это облегчило добывание по пути съестных припасов и фуража. Сам Ли Гуан-ли в сопровождении верных буцюев — личных охранников — следовал за отрядами Ван Коя, движущимися по алайкуль-селатской дороге. Вторая часть войска под предводительством Ли Чи после взятия кента Ю должна была наступать на Эрши через Кугартский перевал. Но Ли Чи почему-то задержался в кенте Ю дольше, чем намечалось. Тогда цзянцзюнь решил «переломать ребра» эршийцам до прихода Ли Чи. Поэтому шэнбины Ван Коя и вступили в бой с даваньцами у подножия горы Чилустун. В этом бою и до него — при взятии кентов Селат и Дальварзин и при встречах с разъездами даваньцев — ханьцы потеряли около трех тысяч шэнбинов. Таким образом, Эрши угрожало двадцатисемитысячное войско Ван Коя, возглавляемое самим цзянцзюнем. Подсчет даваньских правителей был близок к действительности. Они только не знали, что еще столько же шэнбинов следует сюда по другой дороге!

В звездную ночь под открытым небом на окраине кента Аргуан состоялся военный совет предводителей даваньского войска. Туменаги и тысячники расположились у родника, вытекающего из-под скалы Айирмачташ, на которой древний художник изобразил аргамаков. Он выдолбил на камне дикого горного жеребца, запрыгивающего на прирученную кобылицу. Рисунок отражал бытующее у даваньцев поверье о происхождении аргамаков. Лошади, ведущие свой род от диких горных коней, — непревзойденные скакуны. За ними и пришли сюда полчища ханьцев. «Нет, аргамаки останутся нашими, на них мы выгоним врагов из страны!» — думал Мугува, усаживаясь на плоский камень, застланный стеганым одеялом.

Звездная ночь, прохладный чистый горный воздух, журчание стремительной воды Аргуансай, бьющейся о каменистые берега, не вязались с суровостью происходящих событий. В этом живописном месте уже сложили свои головы сотни чакиров и многим предстояло еще испить смертную чашу.

Собравшиеся на совет беки решили, что в открытом поле биться с чинжинами невыгодно — там трудно остановить в несколько раз превосходящие силы противника. Надо задержать врага именно здесь, в лощине между сопками, на подступах к кенту Аргуан. Лучники, надежно защищенные большими камнями, смогут лучше целиться в неприятеля. Враг пойдет по этой дороге, через кент Аргуан; просто обойти его, оставить у себя за спиной незахваченным, ханьцы не решатся. Они не станут прорываться к Эрши по тропе, пролегающей вдоль болота и камышовых зарослей по нижнему течению Акбуры и Аргуансай, — дорога эта узкая и опасная. Значит, надо сосредоточить все силы на подступах к кенту Аргуан. К такому выводу пришли правители Давани, выслушав мнение каждого участника кенгаша. По обычаю предков, во время обсуждения военных вопросов беки высказывались при ихшиде более свободно. Но его брат, Нишан, несмотря на то, что он был избран предводителем войска, почему-то молчал. Недоумевающие беки решили, что у него еще не сложилось окончательного мнения и поэтому он пока выслушивает других. На самом же деле Нишан хранил молчание по другой причине. Он еще не смог установить связь с предводителем войска Хань и не знал, что ему предпринять.

Ночью даваньцы оставили северо-восточные склоны горы Чилустун и обосновались на южном ее склоне вдоль левого берега реки Аргуансай.

Наблюдатели ханьского войска на рассвете обнаружили, что справа и слева от них, вдали и вблизи, в теснинах и на равнинах — везде и всюду видны чакиры даваньцев и отовсюду гудят длинные медные трубы… Наблюдатели сообщили цзянцзюню, что войско даваньцев не так мало, как представлялось вначале. Их не менее двадцати пяти — двадцати шести тысяч, и расположены они очень удачно! Так оценили силы и позицию даваньцев и сяовэи передовых тысяч. «Значит, — рассуждал цзянцзюнь, — дорог каждый день. Надо побыстрее выбить их отсюда и рассеять, не давая возможности привести новых чакиров из других кентов! Когда же они успели собрать такое войско? Теперь некогда ждать, пока подойдет Ли Чи, надо начинать решительную сечу!»

— Начать! Но не увлекаться погоней за даваньскими лучниками! Они только делают вид, что убегают! Целиться прежде всего в чакиров, вооруженных пиками! — приказал цзянцзюнь Ли Гуан-ли хаохоу Ван Кою.

Предводители ханьцев решили двинуть часть войска по узкой топкой дороге в долине, оставленной ночью даваньцами почти без защиты.

На открытом поле, между горой Чилустун и рекой Аргуансай, встретились тяжеловооруженные конники ханьцев и даваньские лучники. Как и накануне, даваньцы, метко обстреляв шэнбинов из луков, пустились бежать, чтобы заманить врага под удар своих конных чакиров, вооруженных пиками. Но сегодня шэнбины не устремились очертя голову в погоню за лучниками, а пустили коней трусцой, лишь делая вид, что преследуют. Даваньцы придержали скакунов и свернули в сторону гор. Шэнбины, по-прежнему не спеша, пуская на ходу стрелы, последовали за ними. Внезапно даваньцы круто развернули копей и лихо помчались на шэнбинов, осыпая их стрелами. Тучи стрел посыпались на шэнбинов и со склона горы. Не устояв, ханьцы бросились назад, оставив на поле много убитых. И на этот раз в первом же столкновении даваньцы взяли верх над захватчиками!

На некоторое время сеча затихла. Основные силы даваньских и ханьских войск все еще разделяла гора Чилустун. Даваньцы ждали наступления врага, а предводители шэнбинов обдумывали, где усилить натиск: со стороны ли теснины, по ошской дороге, или по равнине между горой и рекой?

Лишь после обеда ханьцы вновь начали наступление со стороны Аргуансай, но на этот раз они проходили поодаль от склона горы, посредине поля и вдоль реки. Летящие с противоположного берега стрелы даваньцев не могли рассеять движущихся шэнбинов. Наблюдатели даваньцев сообщили, что толпа чинжинов очень плотная и многочисленная. Чакиры встретили их среди равнины и, как и прежде осыпав стрелами, пустились в бегство. Но эту хитрость даваньских лучников шэнбины уже настолько усвоили, что даже не ускорили движения, а ограничились лишь несколькими ответными стрелами. Против шэнбинов были брошены верховые чакиры в латах и шлемах, вооруженные длинными пиками, мечами и кинжалами. Ханьцы и тут не смутились. Когда расстояние между войсками сократилось, шэнбины неожиданно пустили в ход самострелы. Стрелы начали пробивать щиты и латы чакиров. Их ряды стали быстро редеть. Даваньцы были вынуждены отступить. Быстрые кони унесли их на безопасное расстояние. А ханьцы приближались трусцой и по равнине, и вдоль Аргуансай. Что же делать? Туменага Кундузбек с одобрения замещающего предводителя войска Чагрибека быстро принял меры. В пяти местах он собрал по четыре карная и посадил карнайщиков на коней. Окруженные чакирами, они помчались навстречу врагу. На ходу страшным воем заревели карнаи. Не привыкшие к таким звукам кони шэнбинов шарахнулись в разные стороны, сбрасывая ханьцев, и без того плохо сидевших в седлах. Воспользовавшись суматохой, чакиры вклинились в ряды врага. Началась беспощадная сеча: звон оружия, разноязычные выкрики смешивались с предсмертным ржанием коней. Уцелевшие копи уносили с поля боя зацепившихся за стремена израненных и мертвых всадников. Сравнительно малочисленные чакиры, отменные наездники, дрались с бесчисленными шэнбинами, плохо владевшими своими конями. Пролитая на взрыхленную копытами землю кровь превратила ее в вязкую темно-коричневую грязь… На берегу Аргуаисай, где земля была тверже и лежали большие плоские камни, кровь струями стекала прямо в реку. Журчащая, быстрая вода стала багровой. Удивительно! Только что эта кровь бушевала в живых телах и заставляла людей убивать друг друга, а теперь никто не различит, какая часть этой крови принадлежала ханьцам, а какая — даваньцам.

Ломались пики, мечи, у воинов оставались лишь ножи. Сеча превратилась в резню, и так продолжалось дотемна. Послышался звук цзиньнао — гонгов ханьцев, призывавших к отступлению. Спустя некоторое время до ушей долетел и протяжный рев карнаев. Оставив на поле боя груды беспорядочно лежащих трупов, потянулись к своим станам небольшие группы шэнбинов и чакиров. Одни несли изодранное знамя с изображением Желтого дракона, а другие — конский хвост, прикрепленный к острию древка. Сечу эту никто не выиграл, обе стороны потеряли по нескольку тысяч воинов.

Ночью в обоих станах состоялись советы предводителей войск.

— Завтра основной удар чинжинов надо ожидать со стороны теснины ошской дороги. Одновременно они попробуют перейти Аргуаисай! — пытался угадать намерения врага замещающий предводителя Чагрибек. По мере того как война разгоралась, еще неопытный и не имеющий всей полноты власти в войске молодой Чагрибек все чаще рвался помериться силами в области полководческой мысли с искусным, зрелым и единовластным военачальником цзянцзюнем Ли Гуан-ли. Но решение на совете принималось всеми участниками с одобрения ихшида, и голос Чагрибека затерялся в разноголосье до предела возбужденных предводителей. Трудно было ожидать, что в такую минуту они смогут прислушаться к словам молодого Чагрибека и по достоинству оценить его сообразительность.

На совете в стане врага обстановка была иной.

— Даваньцев не так много! Нас ввели в заблуждение наши же наблюдатели, — подытожил совет многоопытный цзянцзюнь Ли Гуан-ли, раскусивший уловку даваньцев. — Этих тыквоголовых послать в сечу впереди всех, чтобы они хорошенько научились считать стрелы противника!

Обнаружив малочисленность даваньского войска, преграждавшего ему путь, Ли Гуан-ли, сильно обеспокоился. Что подумает о нем Ли Чи, когда подоспеет сюда из кента Ю с другой половиной войска? «Неужели сам цзянцзюнь без меня не смог разогнать горсточку даваньских чакиров?»

Управителя войском Чжао Ши-чэна цзянцзюнь послал к тем тысячам, которым сегодня предстояло опрокинуть заслон даваньцев в теснине ошской дороги и войти в кент Аргуан. Ван Кою же он поручил продвинуться во главе шэнбинов вдоль Аргуансай и к вечеру захватить деревянный мост у самого кента.

С утра третьего дня битвы трупный запах, вызывающий тошноту, начал обильно распространяться по обе стороны поля брани — и в сторону шэнбинов, и в сторону чакиров. Наблюдая начало битвы с вершины Айирмачташ, даваньские предводители убедились, что предположения самого молодого среди них, Чагрибека, были правильны. В самом деле, шэнбины, как саранча, заполнили теснину по ошской дороге и, прикрывшись щитами и латами, шли со стороны нижнего течения Аргуансай.

— Нам вчетвером здесь делать нечего. Чагрибека пошлем в теснину на помощь брату Карчигайбеку, — сказал Модтай. Праворучный бек не посмел сказать, что к месту схватки следовало бы отправить и предводителя Нишана. Но ихшид понял мысль Модтая и властно договорил:

— А Нишан отправится к Сиртланбеку!

На вершине остались теперь только двое — ихшид и его праворучный бек. Они должны были следить за ходом сечи и держать связь через гонцов со всеми тремя частями войска.

Сражение развивалось в основном так, как предугадал молодой Чагрибек. Часть шэнбинов устремилась к кенту Аргуан по берегу реки. Меткие стрелы чакиров из тумена Сиртланбека заставили этот отряд отказаться от намерения перейти Аргуансай; он направился в сторону Эрши, предоставив взятие Аргуана шэнбинам, нападавшим со стороны ошской дороги.

Тумен Карчигайбека хотя и с большим трудом, но до полудня удерживал теснину по ошской дороге. Шэнбины, подгоняемые плетками десятников и сотников, несмотря на большие потери, сумели потеснить чакиров. Тумен Карчигайбека вынужден был оставить первую теснину и закрепиться в другой, где соединяются Чилустун и Айирмачташ. Здесь они создали второй, более крепкий и мощный заслон. В это же время и чакиры Кундузбека, отойдя назад, заняли пространство между Айирмачташ и Аргуансай. Оба крыла шэнбинов продвинулись вперед. Но не успели они порадоваться отступлению даваньцев, как убедились, что оказались в ловушке; со склонов гор на них вновь посыпались стрелы чакиров.

В лощине закипела жаркая битва. Время от времени ревели карнаи, и лучники, затаившись за камнями, прекращали стрельбу; в это время вступали в бой всадники-чакиры. Вновь трубили эти длинные медные дышла — и даваньцы на быстрых конях скакали в сторону своего стана, а на шэнбинов с обоих склонов гор снова летели тучи стрел, пущенных меткими лучниками. В этой узкой лощине между горой Чилустун и Айирмачташ, по форме похожей на большую долину, в которой лежит вся Давань, чакиры чувствовали себя хозяевами. Они вынудили ханьцев драться в западне. Даже немногочисленное войско даваньцев смогло задержать здесь врага.

Ночью в даваньском стане вновь собрались предводители. Все беки сошлись на том, что надо продолжать сечу на этом месте, здесь остановить врага. Скоро прибудут чакиры из дальних кентов. Измотав противника, можно будет со свежими силами начать изгнание ханьских войск из Давани. Возражал лишь Нишан. Для него победа над ханьцами означала крах его честолюбивых замыслов. Поэтому он предлагал отступить.

— Вода в Аргуансай начала спадать! — обосновывал Нишан свое предложение. — Не надо забывать, что этот год будет засушливым. Так предсказывают паши почтеннейшие старики. Примерно через неделю вода в реке спадет настолько, что чинжины смогут перейти ее в любом месте и направятся прямо в Эрши!

— Пока обмелеет Аргуансай, успеют подъехать чакиры из Кувы, Мугуглана, Канда, Гесая, Чуста… — резко оборвал Нишана Мутува.

Наступило тяжелое молчание. Его нарушил прискакавший гонец. Упал в ноги:

— Великий ихшид! Подошло еще одно войско чинжинов! Они перешли Кугарт и сейчас уже на берегу Карадарьи… На рассвете будут здесь!

У всех, кроме Нишана, опустились руки, посерели лица… При общем горестном молчании праворучный бек Модтай грустно взглянул на ихшида и, поняв, что может говорить от его имени, негромко произнес:

— Ночью без шума укроемся за стенами Эрши.

Глава третья ЗВЕЗДЫ ЛЕТЯТ СО СТЕН

Когда солнце поднялось над Чилустуном на высоту в три пики, предводители ханьского войска, успевшего окружить внешнюю стену кента, взобрались на сопку, находившуюся в цепи отрогов Малого Алая (даваньцы называли ее Жингиртепой). Отсюда был виден как на ладони весь Эрши, его внешняя и внутренняя стены, бойницы, дворец Арк, возвышающийся над остальными строениями, крыши домов, дворики, пруды, стога сена, лошади, люди, мечущиеся из стороны в сторону. Без труда можно было определить сильные и слабые стороны обороны осажденного города. Странно, почему это обстоятельство не учли предки даваньцев, основавшие Эрши?! Возможно, они, как и Мугува, не допускали мысли, что враг сможет прийти сюда. Для мелких стычек, время от времени происходивших между огушами до объединения Давани в единое государство, то обстоятельство, что Эрши расположен прямо у подножия гор, не имело большого значения. Люди разных огушей и без того как свои пять пальцев знали каждую улицу, каждый перекресток этого зеленого города, огибаемого с двух сторон быстрым течением Аргуансай. Случалось, что соседи подходили вплотную к стенам Эрши, чтобы помериться силами с людьми огуша аристаев из-за какой-нибудь обиды или недоразумения, и через два-три дня возвращались с миром. Пыль вражды между родственными огушами оседала сравнительно быстро, и Эрши, как и другие кенты Давани, никогда не бывал осажден плотно, всерьез и надолго. Да и об этих стычках даваньцы знали лишь по рассказам стариков, помнящих все чуть ли не со времен сотворения мира.

Древние жители огуша аристаев, заложившие первые камни Эрши, видимо, решили построить его на зеленом склоне у подножия горы, чтобы любоваться видом города, утопающего среди фруктовых деревьев и окруженного виноградными полями. Они воздвигли вокруг него двойную стену — внешнюю и внутреннюю, но из-за неудачного расположения крепости лишились возможности скрыть тайны своей обороны от хищных глаз опытного врага!

Ли Гуан-ли впервые увидел город, за который еще три года назад ему был присвоен завидный титул Эрши цзянцзюня. Да, по воле Сына Неба он давно был объявлен покорителем еще непокоренного города. Теперь Ли Гуан-ли оправдает доверие владыки-императора! Шэнбины уже берут в тиски этот город, находящийся в шести месяцах пути от Чанъани! Теперь-то Ли станет истинным Эрши цзянцзюнем! Он смоет пятно, легшее на его доброе имя после неудачного похода в Давань в позапрошлом году — году коровы, и заткнет рот злопыхателям и завистникам в Чанъани. Его имя будет на устах у всей Поднебесной! Для этого надо всего лишь ворваться в город, разрушить его стены, сровнять с землей дворцы, поджечь дома, уничтожить жителей — сделать так, чтобы в лужах крови плавали трупы, а оставшиеся в живых ползали на четвереньках у ног шэнбинов и целовали полы их одежды.

Хорошо знающему искусство войны цзянцзюню Ли Гуан-ли было известно, что покорить главный город Давани не так легко, как кажется некоторым из его приближенных. Ведь он встречался с даваньцами в кенте Ю, в Селате, Дальварзине и возле Аргуана! По приблизительным подсчетам, на каждых двух сраженных даваньцев приходилось три шэнбина, души которых уже переселились в подземное царство желтых источников.

— Ду, или, как они называют, кент, надо сначала как следует разведать и только после этого брать приступом! — сказал Ли Гуан-ли, завершив осмотр Эрши.

Вместе с предводителями войска он объехал вокруг всего осажденного города, обследовал его внешнюю оборонительную стену. Поднявшись на возвышенность, расположенную напротив главных ворот кента, цзянцзюнь приказал главному буцюю:

— Раскинуть мой шатер здесь! — Отойдя немного в сторону, он подозвал стоявшего поодаль сяовэя: — Какова длина вайчэна[128]?

— Три тысячи двести обхватов! — ответил сяовэй, которому было поручено измерение.

— Послы, побывавшие здесь, доносили примерно то же. По вернее всех его измерил бованхоу[129]. По его данным, длина вайчэна Эрши — восемь ли, — уточнил управитель войском, коренастый, небольшого роста, облысевший Чжао Ши-чэн.

— На каждый обхват по три, значит, в один круг девять с половиной — десять тысяч шэнбинов! На пять кругов — пятьдесят тысяч! — вслух подсчитал цзянцзюнь и кивнул сяовэю:

— Продолжай!

— Вайчэн сделан из глины и камня в семь толстых слоев. Через каждые сто обхватов бойница, всего их тридцать две. Угловые башни в два раза выше стены. Меткие лучники даваньцев уже взобрались туда.

В соответствии с установленным порядком сяовэй подробно перечислял все, вплоть до мелочей, хотя военачальники во время объезда стены многое видели сами:

— По обеим сторонам вайчэна глубокий ров. Он до половины заполнен водой. Глубина рва от воды до основания стены — три роста человека.

— Как мерили? — оборвал сяовэя цзянцзюнь и испытующе взглянул на него.

— По росту ханьцев, разумеется! — ответил тот, не растерявшись.

— Ты действовал разумно. Продолжай!

— Со стороны реки до самой стены — густые заросли камыша, там топко.

— Твои сведения будут учтены, — заключил разговор цзянцзюнь.

Тем временем на возвышенном месте, которое указал Ли Гуан-ли, ловкие буцюи поставили шестнадцатистворчатый шелковый шатер, сделанный по образцу хуннских юрт. Над сводом шатра уже колыхалось на длинном древке большое шелковое знамя с изображением Желтого дракона, раскрытая пасть которого была обращена к осажденному кенту. По бокам расположились шатры управителя войском Чжао Ши-чэна и обоих предводителей — Ван Коя и Ли Чи. К шатрам военачальников уже потянулись от войск, окруживших Эрши, конные и пешие гонцы, тысячники и сотники, буцюи и простые шэнбины. Ли Гуан-ли, наблюдавшему сверху за их передвижениями, этот людской поток напомнил огромного дракона, начинающего петлями охватывать и душить свою добычу. «Скоро Желтый дракон проглотит Эрши, — радовался в душе Ли Гуан-ли. — Перед таким множеством шэнбинов не устоит никто».

— У меня двадцать пять тысяч, а вместе с оставленными для осады кента Ю — двадцать девять тысяч шэнбинов! — словно разгадав его мысли, доложил Ли Чи. Он только что привел свое войско от осажденного кента Ю. Внешностью и походкой Ли Чи был похож на Ли Гуан-ли. Многие думали, уж не родственники ли они.

— У нас осталось двадцать две тысячи… — присоединился к разговору Ван Кой. Жилистый верзила, обычно резкий и шумный, он произнес эти слова негромко, будто смутившись.

— Значит, всего сорок семь тысяч, вместе с буцюями сорок восемь — сорок девять. Приступ надо вести с умом! Незачем заполнять рвы трупами и идти напролом, как того хотели бы даваньцы! — резко сказал Ли Гуан-ли.

Враг, осадивший Эрши, не спешил переходить к решительному штурму. Пока он без конца сыпал из камнеметов на город острогранные камни и булыжники.

— Чего ждут чинжины? — недоумевали даваньцы. — Неспроста они ведут себя так!

С крыши дворца Арк, самой высокой точки во внутреннем кенте, ихшид Мугува вместе с праворучным беком Модтаем следил за обороной осажденного города. Воспользовавшись нерешительностью врага, он вызвал к себе Нишана, Чагрибека, туменаг и нескольких беков.

Возле Мугувы находился его сын Мугуглан, как две капли воды походивший на отца, только более рослый и плотный. Получив известие о нашествии ханьцев, он тут же приступил к сбору чакиров в кенте Мугуглан, названном его именем, и прошлой ночью с тремя тысячами воинов отправился в Эрши. На рассвете он натолкнулся на шэнбинов Ли Чи, шедших к Эрши с противоположной стороны. Сообразительный Мугуглан быстро расставил чакиров по обоим склонам теснины в Ассакипском адыре — цепи земляных холмов — и преградил путь шэнбинам. Ему удалось задержать огромное войско Ли Чи до восхода солнца. Потеряв пятьсот человек, Мугуглан успел вовремя добраться до Эрши. Если бы не Мугуглан, случилась бы непоправимая беда: еще до возвращения из Аргуана даваньских отрядов шэнбины Ли Чи заняли бы подступы к Эрши, и чакиры оказались бы меж двух ханьских войск в открытом поле, неудобном для сечи… Еще малочисленное, не успевшее собраться войско даваньцев, теснимое со стороны восхода солнца шэнбинами Ван Коя, а со стороны захода — свежими силами Ли Чи, было бы разбито наголову. Видимо, эту западню придумал Ли Гуан-ли. Случайная встреча Мугуглана с войсками Ли Чи в Ассакинском адыре расстроила его коварные планы. «Сколь большое значение имеет случайность в судьбе не только одного человека, но и целого народа! — рассуждал про себя ихшид. — Хорошо, что на этот раз случайность послужила справедливому делу. Иначе могло произойти самое страшное: в тяжелом ярме рабства оказалось бы не одно поколение свободолюбивых, гордых даваньцев! Пока даваньцы вырвались бы на свободу, много раз зеленые растения гор и долин Давани сменили бы свой покров, много слез народных соединилось бы с прозрачными водами журчащих саев…»

Кроме ихшида, все собравшиеся стояли. Было не до удобств. То и дело пролетали над головами шальные стрелы врага. Два десятка чакиров по краям крыши Арка отражали их щитами. Мугува задумался, не отводя глаз от главных ворот внешней стены. Он, видимо, принимал какое-то важное решение.

— Я сам буду предводителем войска! — заговорил наконец ихшид. — Нишан, мой брат и наследник престола, станет моим замещающим, Чагрибек тоже.

Никто из беков не проронил ни слова, но по их глазам было видно, что они одобряли решение ихшида. Крайне опасное положение было лишь поводом для смещения Нишана; истинной же причиной этого явились неразумные действия предводителя. Все беки прекрасно это понимали. Бессмысленное упрямство Нишана на последнем совете у Айирмачташ Мугува простил. Он учел, что явно нелепое предложение брата об отводе войск с удобного для боя места под защиту стен Эрши пришлось все-таки осуществить после того, как было обнаружено приближение другого большого ханьского войска. Но сегодня Нишан самовольно, не спросив разрешения находившегося здесь же ихшида, спешно вызвал в Эрши всех беков депар и кентов. Те вошли в Эрши без войска, лишь с чавушами, которые находились у них под рукой. Неужели Нишан, предводитель войска, не знал, что в мирное время при беках депар и кентов остается совсем немного чавушей и усилить оборону Эрши они не смогут? Неужели не задумался он над тем, кто же будет собирать чакиров по селам и пастбищам, чтобы послать их на помощь осажденному Эрши, если все беки окажутся, как теперь и случилось, запертыми здесь?! Тому, кто не держал бразды правления в мирное время, оказывается, нельзя доверять судьбу страны во время войны! Каждая ошибка неопытного престолонаследника дорого обходится Давани.

— Сколько у нас чакиров? — нарушил молчание сам Мугува.

Нишан, растерявшийся от неожиданного удара, даже не слышал вопроса ихшида. «Конец всему! Я опять вынужден ползать у ног сидящего на троне!» Нишан не хотел верить своим ушам. Может быть, он ослышался? Мугува резко повторил вопрос. «Да, это правда!» — понял Нишан, и дрожь прошла по всему его телу. Он невольно взглянул на свой шестой, лишний палец, как делал всегда, когда чувствовал себя обиженным судьбой. Да, в проклятом лишнем пальце он видел причину всех своих несчастий.

Чагрибек молчал, не зная, следует ли ему ответить вместо Нишана. Он вопросительно посмотрел на отца, по Модтай взглядом велел сыну подождать и начал сам:

— В кенте около шестнадцати тысяч. Двенадцать с половиной вошли с нами, а две с половиной тысячи — это «тигры» Мугуглана! — Праворучный так высоко отозвался о чакирах сына ихшида не из лести, а из искренней благодарности и восхищения. Слова Модтая несколько подбодрили ихшида. Праворучный добавил: — Одна тысяча была оставлена в кенте.

Он ни словом не обмолвился о двух тысячах чавушей, пришедших вместе с беками денар ночью. После смещения Нишана всякое напоминание о них было неуместным. Притом о численности их и без того все знали.

— Сколько потеряно за эти дни?

На этот вопрос Модтай не мог точно ответить и кивнул сыну. Чагрибек начал говорить, не торопясь:

— За три дня тумены Кундузбека и Карчигайбека потеряли три тысячи, в тумене Сиртланбека полегло пятьсот чакиров, столько же — у Мугуглана. Общие потери составляют четыре тысячи.

— Сколько чакиров у врага… вместе с вновь прибывшими?

— Вокруг стены около пятидесяти тысяч.

— Откуда это известно?

— Подсчитали стоящих меж двух бойниц. В каждом ряду по триста — триста двадцать, в пяти рядах — около тысячи шестисот. Бойниц во внешней степе тридцать две, — значит, Эрши окружают около пятидесяти тысяч ханьских чакиров, или, как они говорят, шэнбинов.

Чагрибек остановился. Беки смотрели на него с уважением, удивляясь его рассудительности. Модтай еле заметно кивнул сыну в знак одобрения. Тот продолжал:

— Считали и по-другому. У Чилустуна было двадцать пять — двадцать семь тысяч чинжинов. Примерно столько же подошло и по кугартской дороге.

— Что еще ты знаешь о них?

— На берегах Акбуры и на склонах Чилустуна пасется скот чинжинов. Видимо, там же они держат и запасное оружие. Наверное, у них есть и караваны со съестными припасами.

Подсчеты и предположения Чагрибека были очень убедительны. «Ничего не скажешь, смекалист, хотя и молод! — подумал Мугува. — Брату Нишану далеко до него… Зато Мутуглан — молодец! Жаль, что не его очередь занять престол». Мугуве и в голову не приходило нарушить заведенный предками порядок наследования трона.

До самого вечера ханьцы не начинали энергичных действий против осажденного кента; они лишь обстреливали бойницы, отвечая даваньским лучникам. С заходом солнца перестрелка прекратилась, и вскоре уставшие воины по обе стороны внешней стены погрузились в глубокий сон. Бодрствовали только караулы.

Среди ночи жителей Эрши разбудили крики чакиров и звон оружия. Воспользовавшись кромешной тьмой, враг неожиданно пошел на приступ. Острые камни, большие булыжники падали на головы людей, на крыши домов, под ноги чакирам… В нескольких местах шэнбинам удалось взобраться на стену, но они тут же были сброшены. Постепенно натиск ослаб. Враг не предпринимал новых попыток. Его коварная вылазка стала уроком для даваньцев. Прежде им и слышать не доводилось о ночных сечах.

Началось второе утро осады Эрши. По всему было видно, что днем шэнбины не пойдут на приступ. Значит, надо ждать ночной вылазки.

— Неужели это у них в обычае — отдыхать днем, а нападать ночью? — спросил ихшид беков, собранных на совет.

Беки молчали. Никто из них не знал военных обычаев ханьцев.

— Во рту у убитых чинжинов обнаружены кляпы, — прервал тягостное молчание Кундузбек, сильно осунувшийся за эти тревожные дни.

— Это для того, чтобы ночью бесшумно подойти к степе, — перебил Кундузбека кто-то из беков.

— Нет, они так делают и днем, во время решительного натиска, — возразил Чагрибек.

— Откуда известно это? — спросил Сиртланбек.

— Я интересовался их искусством сечи и раньше, расспрашивал послов и путешественников, — последовал ответ.

Снова наступило молчание.

— Говорите же! — раздраженно произнес ихшид.

— Думаю, они будут нападать по ночам, — сказал праворучный бек Модтай. — Чинжины заметили, что ночное нападение вызывает у нас страх и смятение.

— Ночью они могут ворваться в кент с меньшими потерями, — добавил Кундузбек.

— Неужели вы допускаете, что шэнбины могут ворваться в кент? — с наигранным негодованием спросил Сиртланбек.

— Не забывайте, что это война! Мы не допускали и мысли, что ваши чинжины могут прийти в Давань, но вот теперь они здесь, под стеной! — язвительно вырвалось у Кундузбека.

— Почему это они мои?! — зло, но с еле скрываемой тревогой бросил Сиртланбек.

— Вы до сих пор держите чинжина у себя в доме! — последовал резкий ответ.

Нишан угрюмо молчал. С самого начала стычки между Кундузбеком и Сиртланбеком он опустил глаза и не поднимал взгляда от кончика сапога. Нишан хотел показать, что ему стыдно за перебранку беков; на самом же деле он прятал глаза, чтобы не выдать собственного замешательства. Не намекает ли и на него Кундузбек, не смея прямо обвинить наследника престола?

— Говорите о деле! — властно произнес ихшид.

— Враг попробует опять напасть ночью, это несомненно, — начал Чагрибек. — Но будут ли такие попытки и в дальнейшем — это зависит от нас самих.

Все удивленно посмотрели на него.

— Как так?! — пробормотал кто-то из беков.

Надо отучить шэнбинов соваться сюда ночью!

— Как отучить? Денно и нощно думаем об этом! За тем и собрались… — Престарелый бек Неката Эльбек не успел договорить, его нетерпеливо прервал ихшид:

— Говори, Чагрибек!

— Враг пойдет на приступ со стороны главных ворот: там нет ни рва, ни болота. Преодолеть ров, до половины наполненный водой, пройти по топкому месту через камыши, а потом взобраться на стену под стрелами и под ударами мечей и копий невозможно. Шэнбины это прекрасно знают. Чтобы держать нас в страхе, они будут кидаться со всех сторон, поднимая при этом как можно больше шума. Основные же силы направятся к главным воротам и постараются перебраться здесь через стену и открыть ворота изнутри.

— Откуда все это тебе, такому молодому, известно? — не вытерпев, спросил Эльбек. На этот раз ихшид не прервал его. Он и сам хотел задать такой вопрос Чагрибеку.

— Просто на месте предводителя шэнбинов я поступил бы именно так.

Беки согласились с мнением Чагрибека и решили усилить оборону главных ворот.

Едва начало смеркаться, Чагрибеку, находившемуся на высокой башне, сообщили, что внизу его ждет заутар. Чагрибек поспешно спустился и, почтительно поклонившись, недоуменно посмотрел на белобородого старца. «Что нужно святому здесь в эту пору? Ведь вот-вот начнется атака шэнбинов!» — подумал Чагрибек.

— Ты знаешь уста[130] Турана? — Заутар кивнул на стоящего справа от него человека.

— Я слышал о нем. Это он?

— Да, я кузнец Туран, мое прозвище «балга».

— А это, — заутар повернул подбородок влево, — Оробаз.

— Знаю, тоже мастер, из Вабила.

— Да, меня подарил ихшиду купец из Вабила в тот год, когда Чжан Цянь прибыл сюда. Я раб ихшида.

— А это уста Джувдар, тоже хороший кузнец, — по-прежнему не торопясь, представил заутар стоявшего за спиной Туранбалги мастера.

Чагрибек с трудом сдерживал нетерпение: «Зачем, о небо, они мне сейчас?» Словно прочитав мысли Чагрибека, заутар объяснил:

— Эти люди, исполняя волю Ахурамазды, смастерили сотни факелов, чтобы ты мог сбрасывать их на голову врага! Я ухожу. Буду молиться за избавление от проклятых чинжинов.

Заутар, опираясь на длинный посох, в сопровождении двух престарелых служителей, удалился. Чагрибек взял в руки один факел и осмотрел его.

— Чем пропитали паклю?

— Окунули в прозрачное масло[131], — ответил Туранбалга.

— Где взяли столько прозрачного масла?

— В мастерской ихшида.

— Мы попробовали там один факел. Загорается сразу! — произнес мастер-раб Оробаз.

Сотники и десятники раздали факелы чакирам в бойницах. По указанию Чагрибека два десятка факелов оставили внизу.

В полночь шэнбины вновь зашевелились и начали осыпать осажденный город камнями и стрелами. Когда нападающие, как саранча, кинулись на стены со всех сторон, чакиры сбросили первые горящие факелы и при их свете осыпали ханьцев тучей метких стрел. Чагрибек оказался прав: со стороны главных ворот шэнбины начали приставлять к степе лестницы, забрасывали на выступы стен арканы.

— Не бросайте зря факелы, прикрепляйте их прямо к стене! — крикнул кто-то из чакиров. Тут же десятки факелов, воткнутых в щели и висящих на выступах, осветили все вокруг. Стало видно, откуда идут шэнбины, куда направлен основной натиск. Теперь лишь изредка факелы бросали вниз, в гущу врага, чтобы лучше рассмотреть, что там происходит. При свете чакиры пиками, стрелами пронзали бегущих к стене, карабкающихся на нее чинжинов. Все новые и новые сотни шэнбинов бросались на приступ. Между главными воротами и левой боковой бойницей нескольким десяткам шэнбинов все же удалось подняться на степу и сбить с нее даваньцев. Чинжины тут же ринулись в кент, и внизу разгорелась ожесточенная сеча. Бросая под ноги врагам факелы, даваньцы истребляли всех спускающихся со стены. Одновременно была усилена стрельба из боковых отверстий главных ворот и левой угловой бойницы. К рассвету неприятель прекратил приступ.

— Это все их проклятые звезды, слетевшие со стен! Ночь превратили в день! — оправдывал свою неудачу управитель войском Чжао Ши-чэн перед цзянцзюнем Ли Гуан-ли.

Глава четвертая ПОСЛЕДСТВИЯ НАДМЕННОСТИ

Третья и четвертая ночи осады прошли спокойно. Только днем кент обстреливался из камнеметов и луков. Почему шэнбины больше не нападают ночью? Не убедились ли они, что ворваться в кент под покровом тьмы, воспользовавшись смятением среди даваньцев, невозможно? А может, они как раз готовятся к решительному ночному приступу? Намерения врага оставались загадкой. И всякая связь с внешним миром была прервана. Подземный ход, беспрерывно копаемый день и ночь, был далек от завершения. Неизвестность мучила всех. Будут ли ханьцы штурмовать город или думают взять измором? К чему надо готовиться?

Как только над осажденным Эрши сгустилась чернота пятой ночи, ханьцы с новой силой начали осыпать внешний кент камнями и стрелами. Однако на этот раз они не пытались лезть на стену. При свете факелов, брошенных за стену, даваньцы увидели, что шэнбины катят ко рву толстые бревна, тащат охапки соломы и хвороста и сваливают их в ров, стараясь заполнить его. Удалось рассмотреть и несколько таранов, поставленных на катки. Значит, последние три дня захватчики готовились разрушить внешнюю степу кента!

На рассвете шэнбины, громко выкрикивая непонятные для даваньцев слова, начали приступ. Преодолев в нескольких местах ров, кое-как заваленный хворостом и соломой, они под прикрытием своих лучников, осыпавших бойницы стрелами, вплотную приблизились к стенам и подтащили к ним тараны. На этот раз чинжины, как муравьи, полезли на стены сразу со всех сторон. Они явно старались вынудить даваньцев рассеять свои сравнительно немногочисленные силы по всей окружности внешней стены. Ихшид Мугува клюнул на эту удочку, невольно содействуя замыслу неприятеля. Он приказал чакиров, ранее сосредоточенных в наиболее слабых местах, расставить по всей стене. Беки сочли, что шэнбинов, напиравших со стороны болотистых камышей, легко удержат и одни лучники, скрытые у бойниц, но согласились с решением ихшида. Враг быстро и умело воспользовался промахом Мугувы. Почти одновременно в двух местах, как раз напротив наведенных через рвы мостиков, шэнбинам удалось пробить в стене бреши высотой выше роста человека, и нападающие хлынули через них. Пока даваньцы перебрасывали сюда чакиров, враг успел полностью разрушить стену на участках в три-четыре обхвата. У брешей завязался отчаянный бой. До полудня чакиры трижды вытесняли шэнбинов, отбрасывая их за рвы, но те вновь и вновь врывались в глубь кента шагов на двадцать — тридцать. За время сечи переходы через рвы стали шире: к бревнам, хворосту и соломе добавились сотни трупов чинжинов и даваньцев. Когда даваньцы в четвертый раз вытесняли чинжинов через правую брешь, разнеслась весть, что двое из четырех ворот внутреннего кента уже закрыты… Шэнбины снова продвинулись вперед. Сеча стала распространяться на улочки внешнего кента. Чакиры постепенно сосредоточивались в той части города, где еще были открыты ворота внутреннего кента — Арка, опасаясь, что, если и их закроют, путь назад будет отрезан. Уже мало кто верил в благополучный исход сечи. Не воодушевил даваньцев и успех нескольких сот чакиров, которых собрал Кундузбек и послал к левой бреши: они вытеснили оттуда шэнбинов и разожгли там огромный костер, преградивший путь врагам. Задолго до захода солнца закрылись последние двое ворот внутреннего кента, и это привело к смятению среди чакиров, еще способных биться. Распространился слух, что туменага Сиртланбек со своими беками-тысячниками взят в плен; многие беки денар и кентов также попали в руки врага, а несколько тысячников и сотников предпочли вонзить в свои сердца кинжалы… Но по приказу ихшида большинство беков со своими чакирами успели скрыться за толстыми и высокими стенами внутреннего кента.

По мере того как солнце опускалось за горный хребет, языки поднимавшегося пламени все ярче освещали высокие стены, башни и бойницы внутреннего кента. Растерянность и смятение, охватившие оставшихся за стеной даваньцев после закрытия ворот внутреннего кента, уступили место яростному и самозабвенному стремлению к мести. У тех, кто оказался отрезанным от кента, оставался один выход — славно умереть, сражаясь с врагом до последней капли крови. Жители Эрши, младенцев которых шэнбины бросали в огонь, поднимали на остриях пик, чакиры, брошенные ихшидом на произвол врага, дрались так, что шэнбины стали избегать сечи с ними, предпочитая расстреливать их из луков на расстоянии. Даваньцы не слушали гортанных выкриков вражеских толмачей, призывавших сдаваться в плен и обещавших жизнь. Обреченные на смерть, чакиры кидались на шэнбинов с обломками пик и мечей, вонзали в их сердца ножи и кинжалы, хватали голыми руками за горло и сами погибали под вражескими ударами.

К рассвету среди золы и дымящихся развалин внутренний кент с возвышающимися строениями Арка показался чинжинам неприступным и загадочным; его стены словно стали длиннее и выше. Смрадный запах многих сотен обгорелых трупов вызывал тошноту.

С утра в обоих войсках начали подсчитывать потери. Управитель ханьским войском Чжао Ши-чэн доложил цзянцзюню, что за один вчерашний бой погибло около пяти тысяч шэнбинов. Это равнялось численности убитых ханьцев в трехдневной сече у Чилустуна и Аргуана! У даваньцев потери составили около трех тысяч чакиров. Но в это число не входили дети, женщины, старики и больные, оставленные во внешнем кенте на произвол судьбы после того, как были закрыты ворота внутреннего кента. Негодованию эршийцев не было предела: кто приказал так поспешно закрыть ворота?! Ведь чакиры могли еще некоторое время удерживать врага, чтобы дать жителям внешнего кента укрыться во внутреннем! И каким образом столько беков попало в плен? Если и дальше будут отдаваться такие неосмотрительные приказы, чем все это кончится? Глухое недовольство нарастало среди людей, загнанных врагом во внутренний кент. Все были разгневаны и удручены позорным исходом сечи. Во всем винили ихшида.

К полудню из уст в уста стали передавать слухи, что и ханьского посла, который привез из Цинь золотого коня, убили по тайному приказу самого ихшида. Значит, и в том, что чинжины пошли на Давань войной, виноват ихшид! К вечеру слухи разрослись. Люди шептали, что и Нишан, кровный брат ихшида Мугувы, им недоволен!

Ночью в Дом Огня, к заутару, тайком стали стекаться уцелевшие беки депар, кентов и туменаги. Отсвет пламени освещал лица сидящих возле заутара Нишана, Модтая и Кундузбека. Наследник престола Нишан едва скрывал свою радость. Ему явно везло. Ведь в эти роковые дни предводителем войска был сам ихшид, и отстраненный Нишан не может нести ответственность за неудачу. Радовало его и то, что его племянник Мугуглан, сын ихшида, лежал раненый и не мог помешать ему. Окончательно успокаивало Нишана отсутствие на тайном совете Чагрибека, занятого неотложными делами по обороне кента. А чтобы отвлечь на это время ихшида Мугуву, к нему послали двух беков с планами по установлению связи с другими кентами. Да, на этот раз никто не помешает Нишану осуществить свой давний замысел.

Когда все приглашенные собрались, заутар медленно начал говорить:

— Давань оказалась на краю гибели. Спасение ее в ваших руках! Мутува потерял доверие племен и родов. Нам нужен другой ихшид… Мы уже в тисках! Иначе погибнем!

Заутар остановился. Беки одобрительно загудели. Неожиданно для них, поднявшись, заговорил Нишан:

— Во всем виновата надменность брага. Он стал упрямым! Если бы он посоветовался со мной, ханьский посол Чэ Лин не был бы убит, хотя он и заслуживал смерти за свою грубость. А ведь именно это убийство навлекло беду на нашу голову. Брат велел закрыть ворота внутреннего кента, тоже ни с кем не посоветовавшись.

— В том, что поспешили закрыть ворота, действительно виноват ихшид. Но кто убил ханьского посла — это надо еще разузнать! — прервал Нишана Кундузбек. Беки опять зашумели.

— Ихшид сам велел убить посла! — хрипло ответил Нишан.

— Кто велел, тому и отвечать, — негромко, но твердо произнес заутар. — Это он дал повод к войне.

— Именно так! — закричали беки.

— Трон сделал Мугуву слишком надменным! — продолжал заутар. — Его глаза стали слепыми, уши глухими, а ум неясным. Тысячу раз читал он вырезанное на троне изречение: «Трон испытывает человека», но это не спасло его! Он открывал все паши тайны послам ханьцев. Он упорствовал в своей беспечности, считая, что никто не сможет прийти в нашу страну с войском. Он не прислушивался ни к чьим советам. По его неосмотрительности чакиры были распущены по домам и не собраны весной. Он не послал войска на выручку кенту Ю!

Из-за преклонного возраста заутар не мог говорить долго. Передышкой воспользовался Нишан. Он постарался переложить всю вину на брата Мугуву, а себя обелить, всячески наталкивая собравшихся на мысль передать трон ему. Нишан и посоветовал заутару созвать тайный совет. Нишан был уверен, что святой на его стороне и, поддерживаемый авторитетом Дома Огня, он сегодня сядет на трон! Все дальнейшие шаги были продуманы до мелочей: как окончить войну, как стать зятем Сына Неба… Оттого и ликовал он внутренне в начале совета, оттого испугался, когда Кундузбек намекнул на его причастность к убийству посла, и удивился, когда заутар вроде бы поддержал Кундузбека. Но Нишан не знал, что на самом деле этот совет был созван втайне и от него! Просто, когда Нишан обратился со своим предложением к заутару, хитрый старик сделал вид, будто он лишь соглашается на это из уважения к брату ихшида, престолонаследнику. «Пожалуй, это наиболее безопасный путь, — подумал тогда заутар. — Пусть и Нишан будет на совете, пусть до поры до времени тешит себя надеждой, что его вот-вот возведут на трои!»

— Вызвать беков депар и кентов в Эрши перед осадой — это то же, что связать им руки перед сечей! За это надо наказать виновника! — неожиданно и резко оборвал Нишана праворучный бек Модтай.

— Это заговор! — сдавленным голосом проговорил Нишан, догадываясь наконец, что совет был созван отнюдь не в его пользу. Он попытался встать, рука его легла на кинжал, но другие сильные руки сдавили плечи наследника престола. Оглянувшись, Нишан увидел за своей спиной двух спокойных усатых чакиров… Он оттолкнул одного из них, и тот, споткнувшись об ноги сидящих беков, упал. Беки вскочили. Началась толкотня, шум, засверкали было кинжалы, но подоспевшие чакиры быстро увели яростно сопротивлявшегося наследника престола.

Когда суматоха утихла и беки вернулись на свои места, заутар негромко обратился к присутствующим:

— Кого посадим на трон?

— Модтая! Праворучного! — единодушно решили беки.

Так произошла смена власти. По знаку заутара Модтай встал с места и сухо сказал, что принимает титул ихшида. Все понимали, что в этой обстановке не было ни времени, ни необходимости соблюдать все ритуалы. Беки так же единодушно избрали предводителем войска Чагрибека.

Весть о том, что Мугува свергнут с престола, со скоростью горного воющего ветра облетела все переулки, глинобитные хижины и бойницы осажденного внутреннего кента. Народ судачил о провинностях старого ихшида Му-гувы, прибавляя даже такое, о чем не было и речи на тайном совете:

— Ихшид не разрешил продавать аргамаков чинжинам, поэтому они пошли на нас войной!

— Он не давал прозрачного масла для изготовления факелов!

— Поспешил укрыть своих коней в Арке, а людей оставил на погибель!

Те, кто присутствовал на тайном совете, опровергали такие обвинения. Но в одном сходились все — и знатные беки, и простые даваньцы, которым преступления ихшида были известны только понаслышке: Мугува был свергнут с престола за свою самоуверенность и надменность.

Глава пятая ПОРУЧЕНИЕ БЕКУ КАНДА

На рассвете, когда начался восьмой день осады Эрши, Модтай впервые неуверенно сел на трон, сделанный из бадахшанской яшмы. Несколько беков, собранных по неотложным делам, пожелали новому ихшиду удачи. Отпустив их с поручениями, Модтай встал, поспешно отошел от трона и издали, повернувшись, посмотрел на него. Исполнилась мечта всей жизни праворучного! Неужели это не сон?! И почему тогда Модтаю не хочется сидеть на этом троне? Ему все кажется, что на нем лежит какое-то проклятие. Прежний хозяин трона кончил плохо. А с новым что будет? Можно ли предсказать его судьбу? До сих пор Модтаю было не на что жаловаться. Он родился в доме бека. Будучи главой огуша аргу, он стал праворучным, а теперь наконец и ихшидом Давани! Да, но, может быть, именно в этом его беда? В какое время и при каких обстоятельствах он сел на трон? Ведь не было бы здесь ханьцев — и Мугува продолжал бы спокойно сидеть на нем. Значит, не надо пугаться трона, нет на нем никакого проклятия. Беда пришла извне, она там, за стеной. Надо прогнать захватчиков, очистить от них Давань! Вот тогда и трон не принесет ему несчастья! А если неудача? Тогда весь его род будет опозорен навеки…

Модтай даже потряс головой. Обо всем этом нужно было подумать вчера, прежде чем принять титул ихшида. Он и вчера колебался, но заутар, Кундузбек и некоторые из влиятельных беков депар и кентов убеждали его, что это крайне необходимо. Заутар сказал, что в Эрши нынче, кроме Модтая, нет другого человека, способного выдержать груз свалившихся на Давань несчастий. Да и сам Модтай прекрасно знал это. Поэтому он и принял трон. К чему же теперь сомнения? Модтай силился отогнать их от себя, по они наваливались вновь и вновь. Ведь он находится в осажденном, зажатом в тиски кенте, когда часть страны растоптана, а другая отрезана от Эрши! Что же делать? Выйти и сдаться врагу? Унижаясь, просить милости Сына Неба? «Нет, нет, никогда!» — Модтай устыдился этой мысли. Будучи праворучным, он всегда чувствовал себя уверенно. Почему же теперь такая нерешительность? Не потому ли, что вся ответственность лежит сейчас на его плечах? Неужели ему предназначено Ахурамаздой быть только праворучным, вторым человеком в стране? Нет, он создан, чтоб стать ихшидом! Ахурамазда дал ему смелых сыновей, чтобы род его предводительствовал чакирами, защищал страну от врагов и чтобы его дети и внуки сидели на тропе! Ведь трус, как бы он ни был умен, не достоин властвовать Даванью. А Модтай не трус, он готов жизнь свою отдать за Давань. Он умеет биться с врагами и сделает все возможное, даже невозможное для их изгнания… Модтай решительно шагнул к тропу и решительно опустился на него.

Опершись на правый подлокотник, Модтай продолжал думать. Теперь его занимали причины неудачи старого ихшида. Ночью на совете говорилось лишь об ошибках Мугувы, но никто не пытался понять, чем они были вызваны. Когда враг у ворот, некогда разбираться в причинах. Да и мало кто подозревает о них. Ведь и сам он не смел обмолвиться о них даже с заутаром. А ведь Модтай давно заметил что-то неладное в рассуждениях Мугувы, особенно с позапрошлого года, когда ханьское войско напало на пограничный кент Ю. Модтай не раз убеждался, что его покойный дед был прав, когда твердил, что силу коня не узнаешь на гладкой дороге. От себя же он добавлял, что лошади одной упряжки могут узнать силу друг друга на любой дороге, доже без рытвин. Модтай почти тридцать лет тянул груз правления страной в одной упряжке с Мугувой! Кому же еще знать силу и слабость ихшида?

В первые годы он считал Мугуву мудрым правителем и глубоко уважал, даже любил его. Но постепенно стал обнаруживать ошибки в рассуждениях ихшида, а потом убедился, что мыслит властелин страны узковато.

Когда после появления первого посла, Чжан Цяня, в Давань зачастили и другие ханьские послы то с делом, то с пустяками, Модтай осторожно советовал ихшиду не во всем доверяться им, принимать послов, но заодно укреплять дружбу с соседями. Но Мугува, увлеченный заботами по установлению Длинного торгового пути, не обращал внимания на его слова. Он остерегался каких-либо обязательств перед соседями: «Их страны не окружают высокие снежные горы, как нашу, и поэтому они больше нуждаются в нашей помощи. Зачем нам брать на себя их заботы?» Мугува не придавал значения отношениям с родственными племенами кангхов, усуней, согдаков, юечжи, аланов — снежные горы с вечными ледниками не только отделяли Давань от непосредственных соседей, по и ограничивали кругозор ее повелителя. Он редко размышлял над историей своей страны и не умел выявлять невидимые нити событий: он был уверен, что Давань своими силами защитила себя и от перса Кира, и от Искандара Двурогого. Чрезмерное самомнение, надменность и беспечность не давали Мугуве предвидеть опасность и вовремя находить правильный выход. При малейшей же неудаче самоуверенность ихшида сменялась полным безволием. В конечном счете все это и стоило Мугуве трона.

Модтай переменил позу. Мысли его вернулись к настоящему, к неотложным делам. Впервые ему предстояло не давать советы другому, а действовать самому! По ведь если бы Модтай не сел на трон, он все равно не находился бы в стороне от управления страной, как это и было до сих пор. Так уж лучше нести такую ответственность, действительно обладая всей полнотой власти.

Новый ихшид Давани Модтай справился с одолевавшими его сомнениями и обрел уверенность в себе — неоценимое качество, необходимое для успешного исхода любого дела, за которое берется человек!

Модтай дважды стукнул деревянным молотком о дощечку возле трона. Вошел придворный, молодой бек.

— Где Марданбек?

— Он здесь.

— Пусть войдет!

Беку Канда Марданбеку, оказавшемуся в осажденном Эрши по вызову Нишана, было около пятидесяти, но он был ловок и подтянут, как лихой наездник; усы и горбинка на носу делали его внешне похожим на самого Модтая. Не дав Марданбеку склониться до земли, Модтай сказал:

— Ночью выберетесь из Эрши. Что делать дальше, вам известно. Самое позднее через неделю надо начать нападения на шэнбинов извне!

…Той же ночью, когда произошла смела власти, копающие подземный ход — лахм — вывели его наружу в дальних камышовых зарослях по ту сторону Аргуансай. Между рекой и городом лежало непроходимое болото, а дальше, за рекой, до следующих камышей — ровное поле, и чинжины не поставили там караула.

Около десятка чакиров во главе с кандским беком выбрались через лахм в камышовые заросли. Они продолжали двигаться ползком и на четвереньках, стараясь не произвести ни малейшего шороха. Марданбек полз в середине десятка. Двигались так, как обычно двигалось большое войско даваньцев: главную группу охраняли караульные чакиры справа и слева, сзади и спереди. Да, Марданбеку нужно было во что бы то ни стало добраться целым и невредимым до заходных кентов и депар Давани! От этого теперь зависела судьба не только осажденного Эрши, по и всей страны!

По тропинке, извивавшейся меж земляных холмов, ночные удальцы к рассвету добрались до одиноких дворов, покинутых хозяевами с приходом шэнбинов. К вечеру среди зарослей на берегу Карадарьи отыскали наконец обитаемый двор. Марданбек с двумя ловкими чакирами сели на коней, которых им дали хозяева, и поскакали в ту сторону, где уже опускалось за горизонт солнце. Остальные чакиры с наступлением ночи, по-прежнему соблюдая осторожность, возвратились в Эрши. Модтай ощутил огромное облегчение, когда уверился, что наконец-то, на девятый день осады, удалось установить связь с заходными кентами.

Марданбек проехал Куву и Мугуглан. Добравшись до Канда, он немедленно разослал гонцов в остальные квиты и депары заходной Давани и от имени нового ихшида созвал кенгаш в кенте Канд. Пока собирались аксакалы и беки из числа тех, кто не оказался по нелепому распоряжению Нишана в осажденном Эрши, Марданбек распорядился ускорить подвоз железа и свинца из подземного рудника и начать ковать оружие. Его делали по ночам, при свете лучин и масляных фитилей. Мастерские Канда ожили, там закипела работа…

К Марданбеку отовсюду стекались люди, по нескольку раз побывавшие на землях соседних народов, хорошо знающие дороги, перевалы, ущелья и степные пути, не однажды с караванами пересекавшие барханы. Немало отыскалось смельчаков. Все они тоже были посланы в кенты, депары, аулы, села, на степные пастбища кангхов, усуней, согдаков, раштцев, к юечжи, аланам. Гонцы от имени ихшида Давани поскакали и к повелителям этих народов.

Простой люд — чабаны, земледельцы, ремесленники впервые узнали о ханьцах, об империи Хань! Выговорить название этой страны и ее народа им было нелегко: Цинь или Чин, циньжэнь или чинжин, Хань, ханьцы… Никогда о них раньше не слыхали, а теперь, говорят, их несметное войско напало на соседнюю, родственную Давань! Что им там нужно? Зачем они прошли такой долгий, шестимесячный путь? Простые люди просто и рассудили: «Раз Эрши осажден, значит, скоро паши беки и ханы и нас призовут на помощь!» Потому многие, не ожидая указаний, сами стали готовиться: чистить давно заржавевшие мечи, чинить потрескавшиеся латы, отыскивать подпруги покрепче…

Однако на кенгаш, созванный в кенте Канд, явились представители далеко не из всех кентов заходной Давани. Веки и аксакалы Сигяна, Гесая, Чуста и некоторых других кентов заявили гонцам, что они знать не знают никакого нового ихшида. Марданбек досадовал, не понимая, как можно вести себя таким образом в эти тяжелые дни. Поспешно завершив малолюдный кенгаш, он с несколькими аксакалами сам поехал по депарам и кентам заходной Давани. Там он всеми средствами старался уломать заносчивых беков, упрямых аксакалов и других влиятельных людей. Где беков не было, Марданбек провел быстрые их выборы, даже избрал новых беков вместо тех, которые находились в осажденном Эрши. На это у него не было разрешения ихшида. Но Модтаю и в голову не приходило, что придется принимать такие меры. Марданбек действовал на свой страх и риск, решив, что не имеет значения, кто будет беком: лишь бы он смог быстро послать подмогу в Эрши!

Через несколько дней после того, как Марданбек по тайному ходу выбрался из осажденного кента, шэнбины начали замечать за деревьями в горных ложбинах, среди камышей в пойме реки десятки крадущихся всадников-даваньцев. Иногда далеко за рекой, у подножия холмов, до сотни всадников появлялись открыто. Случалось, что на рассвете всадники подъезжали совсем близко к кольцу шэнбинов, окружавших Эрши, и как будто осматривали ханьский стан. Но эти таинственные всадники, не вступая в схватку, тут же исчезали на своих быстрых конях.

Постепенно растерянность и смятение, охватившие даваньцев после падения кентов Шихит, Селат, Дальварзин и осады Эрши, после разрушения внешней стены, сменились новым чувством — чувством ответственности за свою страну, страстным желанием изгнать врага с родной земли. Давяньцы наконец обрели уверенность в себе. Они поняли, что все решения нового ихшида разумны, и вера в него все более укреплялась, а с ней росла и вера в победу над наглым и кровожадным врагом, посягнувшим на мирную Давань. Так подтверждалась историческая истина, что всякая новая власть признается по мере того, как она на практике проявляет свое умение возглавить общее дело.

Глава шестая «ОБОЙДЕМСЯ БЕЗ РАЗБОЙНИКОВ!»

Ночью трое неизвестных даваньцев подкрались к входу в лахм и сказали охранявшим его чакирам, что у них есть важное дело к самому ихшиду. Что за люди, откуда они, каким образом узнали, что имеется подземное сообщение с осажденным кентом и что вход в него находится именно здесь, почему им нужен сам ихшид, а не кто-нибудь из беков? На все эти вопросы неизвестные отвечать отказались. Они настаивали, чтобы их впустили в кент.

Отрезанный от страны, вынужденный ценить любой, хоть и очень слабый свет, просачивающийся через узкий сырой проход лахма, и к тому же ожидающий вестей от Марданбека, ихшид Модтай, когда ему сообщили о неизвестных, разрешил пропустить их в кент. Их провели прямо к ихшиду, и один из этих ночных смельчаков заговорил:

— Мы укрываемся в горах Селата и Шихита. Нас осталось нынче не более сорока. Пусть нам дадут в каком-нибудь кенте доспехи и коней — и мы соберем до тысячи джигитов. Если чакиры заходных кентов поддержат нас, мы пойдем впереди, прорвем кольцо шэнбинов — и вы сможете выйти из осады. А потом в горах и в густых камышах можно будет раздробить и рассеять этих чинжинов, как стаю кур, разбежавшихся от лисы при ночной охоте. Нас послал атаман, чтобы сказать вам это…

— Выходит, вы разбойники? — спросил Модтай.

— Мы стали разбойниками против своей воли и хотим теперь искупить свою вину.

— Как это — против своей воли?

— Нас вынудили к этому несправедливость и оскорбления.

— Какая несправедливость? Разве грабили вас, а не вы?

— Это слишком долгий разговор…

— Да, сейчас не до этого, — невольно согласился ихшид.

Когда Модтай разрешил пропустить к нему неизвестных, он не предполагал, что они могут оказаться разбойниками. Он думал, что это люди бека какого-нибудь кента, посланные к нему с важной и тайной вестью. А теперь ихшид Давани вынужден был вступить в разговор с разбойниками! Ну и наглецы! Их посланник разговаривает с ихшидом, как с равным!

Наступило напряженное молчание. Разбойники ждали ответа. Беки подозрительно разглядывали их. Почуяв опасность, разбойники невольно положили руки на ножны кинжалов и мечей.

— Не бойтесь, посланники неприкосновенны! — внушающим доверие голосом ответил Модтай. — Мы сами разрешили вам войти сюда!

— Мы бы не пришли, если бы были трусами! Но перерезать себя, как овец, не дадим! Давно просим мы у Ахурамазды смерти льва, — смело ответил разбойник, видимо старший среди них.

Модтай сделал знак придворному, тот увел разбойников в соседнюю комнату и велел там ожидать ответа. У ихшида остались одни беки. Модтай сказал:

— Эти разбойники — закаленные воины, каждый из них в бою стоит десятка обычных чакиров! Но что скажут люди? Захотят ли идти на смерть в одних рядах с разбойниками? И беки заходных депар, узнав об этом, могут отвернуться от нас. Хотя ныне нам не следует отказываться от любой помощи, но надо все хорошенько взвесить, чтобы не повредить делу. Мы не должны ошибиться! Как думают беки?

— Вы же знаете, кто они такие, эти разбойники. Они воруют и грабят, поджигают дома, насилуют женщин! Это преступники, убийцы, двуногие звери! — возмущенно заговорил Кундузбек, всю жизнь, будучи ясаулбеги, боровшийся с разбойниками. — С начала воины с чинжинами день и ночь я думаю о том, как победить врага, и обязан заботиться об умножении чакиров. Но… Если эти люди окажутся среди чакиров, то испортят и их. Плохой пример заразителен! Если среди фруктов окажется несколько гнилых плодов, то и остальные быстро начинают портиться. Думаю, что та небольшая польза, какую мы получим от разбойников сегодня, может завтра для нас обернуться большим злом.

— Года три назад разбойники посылали своего человека в Аташкаду, к заутару. В тот день я находился там, исповедовался, — сказал престарелый бек Неката. — Устами своего посланца разбойники умоляли простить их. Но заутар отверг их раскаяние. Потом заутар объяснил, что носитель Зла Ахраманью, лютый враг Ахурамазды, заколдовал души разбойников. Зло проникло в их плоть и кровь. Даже после смерти их кости надо класть в каменные костехранилища и закрывать в отдельном астадане, поодаль от других. Если хоть щепоть гнили от костей разбойников попадет в почву, осквернится все вокруг на расстоянии дневного пути.

Посовещавшись, правители Давани решили, что число чакиров и без того изо дня в день растет, пополняется подъезжающими из заходных кентов и депар, так что нет надобности принимать помощь разбойников. Не следует бросать тень на честь трона!

Придворный снова привел разбойников к ихшиду.

Модтай сказал:

— Нам не нужна ваша помощь. Обойдемся без разбойников!

Широкоплечий разбойник, разговаривавший с ихшидом, снял с себя доспехи — меч и кинжал в ножнах, положил их на ковер поодаль от себя и сказал хрипло, еле сдерживаясь:

— Я и есть атаман разбойников, мое имя Бургут. Свяжите мои руки, убейте меня, я не в силах так мучиться! Все отвергают наше раскаяние, все брезгуют нами! Мы ведь просим только дать нам умереть вместе с чакирами в сече. Мы докажем, что любим свою страну не меньше, чем другие даваньцы!

Ихшид и беки молчали. Бургут продолжал изливать все, что накопилось в душе, не заботясь, интересует ли это присутствующих:

— Я стал разбойником, чтобы отомстить старосте деревни, когда у меня отняли мою любимую Айтуккан! Если бы не чинжины, я успел бы вовремя вернуться домой и спасти ее. Чинжины украли наши деньги, приготовленные для свадьбы! Если бы не они… Я за все им отомщу!.. — Бургуту хотелось еще что-то сказать, но ярость сдавила ему горло.

По знаку Кундузбека несколько чакиров незаметно приближались сзади, чтобы броситься на разбойников. Но Модтай, заметив это, резким жестом вернул их назад.

Бургуту вдруг стало безразлично, что с ним случится сейчас или позже. Он почти перестал понимать, где он и перед кем стоит. Рухнула его последняя надежда вернуться к людям. Не все ли равно, сколько продолжится эта жизнь, потерявшая для него ценность? Неужели борьба Добра и Зла в его душе кончится победой Зла?! Но ведь ученый Заал убеждал его, что нельзя терять надежду: великий Заратуштра учит, что Добро обязательно победит Зло. А в душе Бургута Добро укоренилось глубоко, а наружный налет Зла легко можно счистить…

— Посланник неприкосновенен! — раздался властный голос ихшида. — Атаман разбойников, ты пришел сюда как посланник и уйдешь с миром.

Значит, ихшид отпускает! Двое других разбойников подняли с ковра доспехи своего атамана и, охраняя Бургута спереди и сзади, направились к выходу.

По пути Бургут вновь (в который раз за последние дни!) перебирал в уме все свои поступки — и хорошие, и плохие. Да, он задушил деревенского старосту, укравшего у него Айтуккан, и поджег его дом. Он грабил богатые караваны на дорогах, уводил рабов и отпускал их на волю, даже напал на тюрьму, чтобы освободить ни в чем не повинных узников. Бургут раздавал беднякам часть награбленных вещей, иногда тайком оставлял в нищих хижинах бесприданниц украшения и одеяния, отобранные у бессовестных богачей. Поначалу он старался сдерживать своих товарищей — разбойников: наказал нескольких из них, изнасиловавших случайно встреченных женщин, вернул отобранный у них скарб. Впоследствии же он и сам начал насиловать, но лишь жен и невесток плохих людей! Чтобы искупить свою вину, иногда помогал одиноким старикам, старухам, вдовам убрать урожай, восстановить забор, починить крышу дома… Но… Ах эти люди! Когда скончался его старый дед, односельчане даже не отнесли кости покойного в астадан! Через неделю Бургут пришел домой и сам похоронил деда. Соседи, оправдываясь, говорили, что не знали о кончине одинокого старика, и Бургут сделал вид, что поверил им. Да, у каждого свои заботы. Возможно, соседи в самом деле ничего не знали, но скорее всего они побоялись ясаулов, время от времени посылаемых в село, чтобы обшарить его в поисках разбойников. Но и это еще не все! Бургут хорошо знал, что многие брезговали помощью разбойников. Некоторые из бедняков отказывались от нее или после ухода разбойников полученные от них вещи выбрасывали. Эта брезгливость простых людей, таких же, как он сам, крестьян, чабанов, джигитов, и заставила Бургута еще три года назад послать Заала в Аташкаду, к заутару. Но, увы, их раскаяние было отвергнуто!

Вторжение шэнбинов Бургут воспринял двояко. Прежде всего он пришел в ярость. Появление ханьцев на земле Давани всякий раз приносило беду Бургуту. Когда погибло посольство во главе с каким-то грубым послом, несколько сот чакиров долго преследовали ватагу Бургута, подозревая ее в убийстве ханьцев. Разбойникам удалось спастись, лишь скрывшись в горах соседнего Рашта. Только весной этого года вернулись они в Давань. А ведь и разбойники любят свою родину. Бургут жить не мог без родных гор, ущелий, рощ, рек, водопадов… Каждый уголок, каждое дерево напоминали ему здесь беззаботные детские годы и нежную Айтуккан. А теперь хищные чинжины хотят отобрать у даваньцев эти горы, пастбища и аргамаков на них. Если это нм удастся, они никогда не забудут слухов о том, что их посольство перебили разбойники Бургута. Значит, Бургут со своими невольными товарищами до последнего вздоха вынужден будет оставаться разбойником, преступником! Нет, все же легче найти общий язык со своими! Но как найти?!

Вот тут-то Бургута осенило, что он должен радоваться вторжению шэнбинов! Ведь теперь он может бороться с ними, не щадя себя, и так загладить свое прошлое.

Мудрый Заал советовал Бургуту: «Пойди сам прямо к ихшиду, он сейчас в трудном положении. Предложи вместе с чакирами прорвать кольцо осады. Затем мы поможем выгнать шэнбинов из Давани. Тем, кто останется в живых, простят вину, а души тех, кто сложит голову в бою с чинжинами, взлетят на небо праведными и безгрешными и не будут отвергнуты Ахурамаздой. Не посылай никого другого, — убеждал Заал Бургута, — иди сам и говори только с самим ихшидом».

И вот он потерпел неудачу. Неужели всю жизнь люди будут сторониться его, как прокаженного?.. Неужели великий Ахурамазда поставил на его душу клеймо отверженного?

Отпустив разбойников, беки принялись за неотложные дела по обороне осажденного кента. Однако недавняя сцена не выходила у них из головы.

Смелость атамана разбойников удивила Чагрибека. Как он отважился явиться прямо в Арк и откровенно признаться, кто он? Да и то, что он предложил, не каждому придет на ум. Если бы удалось прорвать кольцо врага и выйти из осажденного города, то можно было бы измотать шэнбинов. Почему раньше об этом не думали? Зачем нужно было укрываться за стенами кента? Не лучше ли заманить врага в глубь токаев — камышовых болот, в узкие ущелья, без-донные пропасти. Конечно, прежний ихшид Мугува и бездарный предводитель ни за что не пошли бы на это… Но ведь не додумался до этого и он, Чагрибек! Впервые услышал он о таком способе ведения войны из уст атамана разбойников! Да кому же и знать все уловки, как не им! Тан или иначе, их атаман рассуждает правильно. Видно, он человек смышленый и дельный! С удовольствием взял бы его к себе в помощники. Какая жалость, что он преступник… Но к чему эти бесполезные рассуждения? Ведь все беки отвергли помощь разбойников. С этим согласился и он сам, Чагрибек: раз этот человек разбойник, о нем даже думать грешно. Вот и теперь эти мысли отвлекают его от важных дел. Чагрибек не может ронять свое достоинство, он теперь не только бек, но и предводитель войска Давани, сын ихшида! У них с Бургутом разные пути. Так предопределено судьбой!

Престарелый бек Неката лег спать, но заснуть не мог. Как только веки его смыкались, перед ним снова возникали эти три разбойника — и атаман говорил: «Бек, вы же умный человек! Почему вы так нелепо поступили? Пусть туша осла не съедобна, но ведь можно использовать его силу! Добрый меч одинаково страшен для врага и в руке чакира, и в руке разбойника!» В полудремоте бек Неката сокрушенно бормотал: «Ох эти заблудшие смельчаки! Что ж я могу сделать? Ведь я должен беречь свою честь!»

Кундузбек нашел самое простое оправдание для своего отказа: «Что подумали бы ихшид и беки, если бы именно я одобрил союз с разбойниками? Кое-кто непременно начал бы подозревать, что я давно с ними заодно. Зачем давать пищу для слухов? Мои враги скажут: «Вот почему разбойников в свое время не могли поймать!»

Модтай, оставшись один, думал о неожиданной и необычной беседе с атаманом. Так легко было бы схватить его и убить, если бы не слово ихшида! «Да и жалко убивать такого человека!» — вдруг подумал он. Почему же тогда он отверг его предложение? Не потому ли, что он считается с мнением Кундузбека и не желает обижать престарелого бека Неката, действовать вопреки советам заутара? Нет, не потому! Модтай, как опытный государственный муж, хорошо знал, что в возражениях Кундузбека имеется зерно истины: среди чакиров могло начаться разложение! Но, наверное, нашлись бы среди разбойников и такие, которых можно исправить, сделать людьми… «Почему же все-таки, — допытывался Модтай сам у себя, — он отверг их предложение? Ведь в эти дни для осажденного Эрши даже сотая доля того, что хотели сделать эти люди, могла бы иметь значение! Да… по что скажут народ, беки?!»

Во все эпохи в мире существуют общепринятые для каждого времени моральные догмы, нарушать которые боятся даже великие мира сего, и эти догмы накладывают отпечаток не только на жизнь отдельных людей, но и на судьбы государств и обществ!

Глава седьмая «ЯЗЫК» ПРИШЕЛ САМ

О свержении Мугувы с престола ханьцы узнали неделю спустя. Эту весть они услышали из уст раненого чакира, попавшего в руки шэнбинов, когда они устроили ловушку всадникам, подъезжавшим из заходных кентов Давани.

— Значит, даваньцы считают, что именно их правитель навлек на них гнев Сына Неба! — вслух рассуждал Ли Гуан-ли, по-своему истолковывая событие, происшедшее в осажденном кенте. — Что собирается делать новый ихшид? Попытается показать, что даваньцы еще не совсем сломлены?.. Надо точно узнать, в самом ли деле эти их вылазки начало решительного сопротивления или же они только делают вид, что сильны? Будут ли они до конца оборонять город или согласятся признать нашу власть, если мы предложим им выход, не особенно ранящий их самолюбие?

— Где Нишан, обещавший так много? Почему он до сих пор молчит?! — спросил управитель войском Чжао Ши-чэн.

— Если свергнут его брат, наверняка и он повешен! — вмешался в разговор хаохоу Ван Кой.

— Не важно, где сейчас Нишан! Если он убит, то вот в соседнем шатре сидит Сиртланбек, облизываясь как охотничья собака! Об этом потом. Сейчас нам нужно заняться тем, кто сидит у них на троне, — Ли Гуан-ли вернул разговор предводителей в нужное русло. — Отправим к ним посланца. Когда мы поймем, что намерен делать новый ихшид, станет ясно, что следует предпринять нам самим.

Чакиры, наблюдавшие из бойниц за врагом, увидели, что со стороны главных ворот к ним приближаются четыре ханьца. Защищая грудь и голову щитом, они несут накрест привязанный к поднятому шесту меч и что-то выкрикивают.

— Стойте на месте! — крикнул им один из чакиров. Те остановились.

— Они знают наш язык! — сказал чакир своим товарищам.

— Посланцы к ихшиду! — еле донеслось до ушей чакиров.

С разрешения ихшида ворота кента приоткрылись, и посланцы ханьцев вошли.

— Я уйгур, по-ихнему гаогюец, — начал толмач. — Верьте мне, я хочу вам помочь. Я пришел, чтобы остаться у вас. А они не послы, они лазутчики. Вот этот, — толмач показал левой рукой на ханьца, — сяовэй, по-вашему тысячник, а те двое — буцюи, по-вашему ясаулы-охранники.

— Посланец — это гость! — прервал толмача Модтай. — А гостей в Давани сначала угощают. Мы поговорим позже.

Царедворец отвел ханьцев и толмача в помещение рядом с тронной залой. Модтай хотел показать лазутчикам, что осажденный город не испытывает нехватки продовольствия. Кроме того, отсрочка давала возможность посоветоваться. Даваньцы решили, что у толмача, неожиданно предложившего им свои услуги, свои счеты с ханьцами и ему можно поверить, но глаз с него лучше не спускать. Если он окажется истинным другом, то сможет оказать хорошую помощь. А чтобы подосланные лазутчики ничего не выведали, с ними не следует вообще вступать в разговор, надо отправить их обратно ни с чем. Кундузбек объявил ханьцам, что ихшиду не о чем разговаривать с посланниками вероломного врага, и чакиры тотчас же увели их к главным воротам, чтобы выпустить из города. Перебежчик же был вызван к ихшиду.

Переступя порог сводчатой тронной залы, толмач поклонился до земли. Около трона сидели несколько беков.

— Что вас вынудило перейти к нам? — спросил Кундузбек.

Толмач ждал такого вопроса, но все же смутился.

— Я родился на берегах реки Урхун, — заговорил он, не зная с чего начать. — Молодость моя прошла у отрогов Хангайских гор. Там жило много чинжинов, попавших в плен, когда шэнбины нападали на хуннов. Они сеяли просо, репу, морковь. С детства я играл с их сыновьями и выучил их язык. Лет семнадцать назад ханьцы вновь пошли войной на хуннов и окружили орду шаньюя. Я тоже бился с ними. Но шаньюй был побежден, чинжины взяли нас в плен и погнали строить Чанчэн — Длинную стену. Потом нескольких молодых парней, знавших язык чинжинов, отправили в Чанъань.

— Ближе к делу! — остановил его Кундузбек, прочтя во взгляде Модтая нетерпение. — Кому сейчас нужны такие подробности!

— Я уже подхожу к самой сути, — заторопился толмач. — Нас обучили читать и писать по-циньски. О странах захода нам рассказывал человек по имени Таньи-фу.

— Тот самый Таньи-фу…

— Да, тот самый Таньихуннугань-фу, что был у вас вместе с послом Чжан Цянем, — подхватил толмач. — Из нас готовили толмачей для войска. Я чем-то понравился Таньи-фу, он часто приглашал меня к себе домой. Когда мы сблизились, Таньи-фу однажды раскрыл мне свое сердце. Он сожалел, что вынужден служить Сыну Неба. Оказывается, ему было сказано, что он поедет толмачом и помощником Чжан Цяня в страны захода, чтобы открыть туда Длинную караванную дорогу. Однако потом он убедился, что посольство Чжан Цяня имело иные цели. Оно должно было разведать пути к дальним странам, которые император хотел присоединить к Поднебесной. Послам Сына Неба поручено было также чинить раздоры между правителями этих стран. Таньи-фу говорил мне, что его глаза открылись слишком поздно! Он был очень одинок… Когда в комнату входила его жена — чинжинка, он тут же менял разговор и начинал превозносить Сына Неба за его отеческое попечение о варварских племенах и народах. Но как только она удалялась, Таньи-фу возвращался к прежней теме. Он горячо убеждал меня, что хунны, уйгуры, юечжи, усуни, даваньцы, кангюи, аланы — все это родственные народы, они понимают друг друга без толмача, потому что говорят лишь на различных говорах одного большого общего языка. Все эти народы происходят от единого корня, и всякая война между ними — братоубийство. Кок Тенгри не простит такого греха! Оттого Таньи-фу и сожалел, что служил Сыну Неба. Он говорил, что сам погряз в грехах, вся его жизнь прошла в заблуждении, но что он стар и уже ничего не может исправить. Потому-то он часто повторял мне: «Мои ошибки должен исправить ты!»

— Таньи-фу жив? — спросил сам ихшид, с интересом слушавший рассказ толмача.

— Нет, умер… Его убили…

— Дело известное! — понимающе кивнул Кундузбек.

— Позднее я узнал, что Таньи-фу вел такие же разговоры и с другими своими учениками. Один из них выдал его. Каким-то образом Таньи-фу заблаговременно узнал об этом. Он позвал меня и сказал: «Иди и тоже донеси на меня!» Я с негодованием отказался. Он настаивал: «Все равно на днях меня убьют, а ты должен остаться в живых!» Я сказал, что скорее умру, чем предам учителя. Таньи-фу рассердился: «Ты, оказывается, глупец! Можно ли швыряться жизнью зря? Скоро тебе представится возможность умереть с пользой для людей!» Тогда я согласился…

Толмач умолк. В его глазах стояли слезы.

— Выходит, Таньи-фу был уверен, что вас обязательно пошлют сюда, в Давань? — полюбопытствовал Кундузбек.

— Он все время говорил, что шэнбины пойдут в страны захода и им не обойтись без толмачей. Он это хорошо знал! Но он не говорил мне, что я обязательно попаду в Давань. Привела меня к вам судьба, веление Кок Тенгри! Я и сам убедился, что все мы — хунны, уйгуры, даваньцы — один большой народ, только принадлежим к разным аймакам и огушам.

— Да, вы перешли к своим, если это…

— Если это не ловушка? — договорил за Кундузбска толмач. — Вы правы, ханьцы способны на такую хитрость.

Прямота и откровенность толмача действовали подкупающе, но не могли окончательно рассеять сомнения правителей Давани.

— А как прикончили Таньи-фу? — Кундузбека, бывшего ясаулбеги, интересовали конкретные обстоятельства убийства.

— На рассвете его обнаружили повешенным у него во дворике на даваньской орешине. Пустили молву, что это хуннские лазутчики отомстили Таньи-фу за измену своему народу. Даже добыли где-то двух хуннов и публично казнили якобы за убийство верного слуги Сына Неба. Таньи-фу похоронили с почестями. Он сам не раз рассказывал мне о подобных проделках, обычных в Первом дворце Поднебесной, и я не удивился притворным слезам ханьских вельмож, оплакивавших смерть Таньи-фу, дорогого мне человека…

— А как вы спаслись? Действительно донесли на него? — спросил Кундузбек, все еще проверяя, не собьется ли толмач в рассказе.

— Нет, этого обещания я бы не смог выполнить, — признался тот. — Просто меня почему-то никто не расспрашивал про мои отношения и разговоры с Таньи-фу. Но в начале похода меня подвергли испытанию. Когда мы добрались до Хангайских гор, где прошли мои детские годы и молодость, мне подстроили случай убежать. Я же догадался, что это проверка, и не дал ни малейшего повода сомневаться в себе. Потому-то до сегодняшнего дня я и считался у них верным и преданным слугой.

— Что сделали чинжины с нашими беками, попавшими в их руки? — спросил Модтай.

— Почти всех перебили… Кому вырывали ребра, кому раздробили коленные чашечки… Это их обычай. Так казнят. Но Сиртланбек жив. Ему и еще двум бекам каких-то ваших кентов даже поставили отдельный желтый шатер и выделили буцюев, по-вашему охранников. Меня не было при их допросе — переводил сяовэй, немного знающий язык хуннов. Потом цзянцзюнь сам разговаривал с Сиртланбеком…

— Кое-что проясняется! Вот негодяй! — процедил Кундузбек.

— Сколько осталось шэнбинов? — впервые подал голос Чагрибек.

— Не менее сорока пяти тысяч.

— Думаю, что меньше! Не более тридцати восьми — сорока тысяч! — возразил предводитель.

— Возможно, и так. От нас это скрывают. Они опасаются, что любой из нас легко может превратиться в «языка». И они правы: вот я сижу перед вами и рассказываю обо всем, что знаю.

Ихшид посмотрел на царедворца. Тот кивнул толмачу, и оба они, пятясь, вышли из тронной залы.

Глава восьмая «ВО СНЕ ИЛИ НАЯВУ?!»

Еще в первый день осады ханьцы отвели в сторону воду арыка, проложенного по горному склону и питающего Эрши через уложенные под землей глиняные трубы. Эта мера была предусмотрена еще в Чанъани, и потому при войске имелись люди, знающие дело водоснабжения.

Вот уже две недели, как осажденный кент оставался без воды. Осаждающие знали, что во внутреннем кенте всего два пруда и воды в них хватит укрывшимся за стеной людям и их скоту самое большее на четыре-пять дней. Никто не в силах долго терпеть муки жажды, да еще в такую жару. Оттого цзянцзюнь и не бросал шэнбинов на приступ: к чему лишние жертвы? Город скоро сдастся и так.

К концу второй недели осады в душу Ли Гуан-ли закрались сомнения в правильности его решения. Он тщательно скрывал их от предводителей: ведь он сам отверг предложение Чжао Ши-чэна и Ли Чи, не теряя времени, штурмовать город. «Нет у меня ни одного лишнего шэнбина, даже «негодяя»!» — сказал он им. Те, кто побывал в кенте вместе с толмачом-перебежчиком, не смогли выведать, кончилась ли вода в прудах: чакиры вели лазутчиков по городу с завязанными глазами. Неужели даваньцы нашли выход из явно безнадежного положения? Это надо во что бы то ни стало узнать! Но даже с самой высокой сопки невозможно увидеть пруды, а с этой стороны даваньцы заслонили их стогами люцерны.

Ли Гуан-ли велел за кольцом шэнбинов соорудить вышку из длинных брусьев и шестов, чтобы, взобравшись на нее, осмотреть пруды через боковую стену кента.

Пристально наблюдавшие за действиями чинжинов даваньцы поняли, что с вышки можно будет не только видеть пруды, но и вообще не упускать из виду осажденных: с сопок был хорошо виден только внешний кент, а многое в глубине внутреннего заслонялось строениями. Пруды можно бы прикрыть чем-нибудь и с этой стороны, но ведь не окутаешь чадрой весь осажденный внутренний кент! По расчетам даваньцев, сооружение вышки закончится к полуночи. Значит, уже утром враг увидит город как на ладони. Что же делать?

Выход нашел толмач. Предложенный им план был крайне опасен, но при удачном осуществлении позволял сорвать замысел ханьцев.

Собиралась гроза. Ночью около двух десятков даваньцев, выбравшись через лахм, поползли к вышке. Чтобы не выдать себя лязгом оружия, они, кроме кинжалов и ножей, ничего не взяли. Пробираясь через спящий стан врага, они бесшумно прикончили нескольких охранников. В этой короткой схватке два даваньца погибли, не испустив ни звука. Находящаяся в тылу вышка никем не охранялась: чинжины не допускали и мысли, что ночью здесь могут появиться даваньцы.

Взобравшись на вышку, даваньцы облили ее брусья прозрачным маслом, принесенным в медных кувшинах. Двое, прикрывшись одеждой от ветра, кремнем высекли огонь. По огромной вышке мгновенно пробежало пламя, расползаясь снизу вверх по перекладинам.

В густой мгле пасмурной ночи пламя, внезапно поднявшееся на высоту самого высокого дерева, испугало шэнбинов, разбуженных криками сотников и десятников. Их тревожные оклики затерялись в первых устрашающих раскатах грома. Молния то и дело сверкала в горах и над долиной. Казалось, что вся Давань восстала против шэнбинов и брала теперь их в огненное кольцо от земли до небес. Начавшийся дождь не мог справиться с пламенем горящей вышки.

Подбежавшие к ней ханьцы никого вокруг не застали и ничего не могли поделать с огнем, освещавшим все вокруг. Шэнбины боялись выходить за пределы освещенного круга. Неизвестно, что ожидает их в темноте! В огромном стане рождались панические причудливые слухи: «Войско, собранное с неосажденных городов, идет сюда», «Мы сами научили даваньцев нападать ночью!», «Несколько тысяч их уже вступили в бой вокруг горящей вышки!».

Босой, с непокрытой головой выбежал из своего шатра цзянцзюнь Ли Гуан-ли. Выслушав первое донесение, он велел немедленно оцепить местность вокруг вышки:

— Те, кто поджег, немногочисленны! Окружайте их!

Опытный воин, Ли Гуан-ли прекрасно понимал, что большая группа даваньцев не смогла бы так бесшумно и незаметно подобраться к вышке. Пока он одевался, ему донесли, что среди даваньцев кто-то говорил по-ханьски. Они обманули охранников, выдав себя за своих, потому и проскользнули. Ли Гуан-ли не сомневался, что это дело рук бывшего толмача. Но как они смогли выбраться из осажденного кента и оказаться за плотным кольцом шэнбинов? Ведь полоса окружения очень широка, а за ней со стороны реки лежит болото… Предводители ханьцев не допускали и мысли, что даваньцы могут выкопать такой длинный подземный ход. Шэнбины многократно обшаривали окрестности и были уверены, что никакого скрытого хода нет.

— Смотрите, чтобы кольцо вокруг стен не распадалось! — сказал Ли Гуан-ли стоящим наготове Ли Чи и Ван Кою.

Те в сопровождении своих буцюев нырнули в темноту. В суматохе, под проливным дождем нелегко было успокоить взбудораженных, поддавшихся панике шэнбинов.

Поодаль от догорающей вышки шэнбины, преследующие отважных даваньцев, начали смыкать вокруг них кольцо. Чинжины за эти дни успели хорошо изучить местность и уверенно двигались даже в темноте. Но вдруг послышались стоны и ругань, кто-то, ахнув, упал, раздались крики, зовущие на помощь. Сверкнула молния, и шэнбины обнаружили, что окружение прорвано и даваньцы, отбиваясь от преследователей, уходят в сторону гор.

— В обход! Преградить им путь! Взять живыми! — раздался голос сяовэя, возглавляющего шэнбинов.

При следующей вспышке молнии даваньцы убедились, что вновь находятся внутри плотного кольца шэнбинов. Только двое из них успели ускользнуть и, видимо, уже скрылись в ущелье. Из осторожности чинжины не торопились сжимать кольцо.

— Рассчитаться по порядку! Сколько нас осталось? — шепотом спросил десятник даваньцев.

Последней была названа цифра двенадцать.

— Достаточно, чтобы прорваться! Бить всем в одно место! — все так же шепотом произнес десятник. — У всех ли есть мечи и копья?

— Запаслись у шэнбинов.

— Бить будем их же мечами!

Даваньцы, пригибаясь, двинулись вниз по пологому склону. При повой вспышке молнии они прижались к земле, и шэнбины удивились, не обнаружив их в сжимающемся кольце. Но даваньцы не рассчитали: когда шэнбины подошли, они не успели вовремя вскочить, чтобы броситься на врага. Завязалась сеча. Смельчаки отчаянно отбивались, но все же пятерых из них, раненых и обессилевших, чинжины схватили живыми.

На рассвете, когда стан ханьцев успокоился, пленных привели на допрос. Возле большого шелкового шатра под открытым небом расположились несколько человек. Поблизости сидел и какой-то даванец. Пленные не поверили своим глазам.

— Это же Сиртланбек! Наш туменага, бек Эрши! — негромко воскликнул один из пленных.

— Что он делает здесь? Я его никогда не видел. Ведь я не бывал в Эрши, — удивился другой пленный. Перед его глазами возникли родное село Вадил, расположенное на берегах быстрой, полноводной реки, и чинара, под сенью которой он со своими односельчанами прохлаждался в жаркие дни, проводил в беседах вечера. Вспомнилось и позапрошлогоднее собрание жителей Вадила под чинарой, когда до их ушей впервые долетела весть о чинжинах. Односельчане высмеяли его, когда он предположил, что напавшие на кент Ю чинжины и есть яджужи-маджужи. А вот теперь он, усатый, чудаковатый, коренастый Джура, житель предгорного захолустного селения, вместе с четырьмя другими даваньцами со связанными руками стоит перед предводителями чинжинов, о которых лишь год назад имел смутное представление. «Почему я вдруг вспомнил мое селение, его людей? Увижусь ли с ними?!» — подумал Джура.

Чжао Ши-чэн посмотрел на Сиртланбека, Тот, кашлянув, начал:

— Гм… Да! Вот как бывает, соплеменники! И я не думал, что окажусь здесь. Раньше я полагал, что чинжины — народ плохой, но и они, оказывается, люди. Я думаю, и вы найдете с ними общий язык. Ведь и вас ждут дети, жены! Договорились?

— Не поняли вас, бек!

— Расскажите обо всем, что сейчас происходит в кенте, — и останетесь в живых. Глупо умирать зря!

— О чем рассказать?

— Спросят сейчас, вот и отвечайте правду на все вопросы.

— Как вышли из чжунчэна… внутреннего кента? — толмач с трудом перевел вопрос Ли Гуан-ли.

Пленные молчали.

— Говорите, иначе вам отрежут языки! — сказал Сиртланбек.

— А как вам удалось сохранить ваш язык, бек?! — зло отозвался пленный.

— Отвечайте! Как вышли из внутреннего кента? — повысил голос толмач.

— Спустились со стены.

— Это ложь! Вы будете казнены! — сказал Чжао Ши-чэн.

— Знаем.

— Но не знаете, как умрете! Где предатель-толмач?

— Не знаем. Наверное, убит.

— И это ложь! Еде подземный ход? Скажете — получите серебро, золото. Отпустим домой. Последний раз спрашиваю! — остервенело закричал Чжао Ши-чэн.

Даваньцы молчали. Чжао Ши-чэн кивнул сяовэю.

— По одному! — сказал сяовэй, возглавляющий буцюев. — Сначала этого, самого упрямого!

Четверо шэнбинов свалили даваньца, отвечавшего ханьскому предводителю. Ему связали арканом ноги, туже затянули веревки на руках и повалили на два связанных бревна. Двое шэнбинов уселись на его грудь и живот, а еще двое с пилой подошли к ногам. Теплая кровь даваньца брызнула струей и залила лица и одежду шэнбинов. Даванец, стиснув зубы, тяжело застонал, но не запросил пощады, а когда захрустели кости, потерял сознание.

Труп унесли в сторону. Остальные пленные стояли, глядя в землю.

— Теперь будете говорить?

Пленные по-прежнему угрюмо молчали.

— Возьмите следующего! — велел сяовэй.

Шэнбины начали было приближаться, но одни из пленных вдруг прыгнул, как барс, и обеими ногами ударил в грудь шэнбина с пилой, тот упал, опрокинув идущего за ним. Зубья выскользнувшей пилы прошлись по лицу и рукам палача, тот закричал. Буцюй с обнаженным мечом бросился вперед и отсек голову смелому даваньцу, тем самым невольно облегчив его участь. Возможно, пленный на это и рассчитывал: лучше умереть сразу, чем после зверских мучений.

Теперь остальным даваньцам связали еще и ноги. Палачи подошли к третьему пленнику:

— Скажешь?

— Нет!

Его оттащили в сторону еще живым. Из ног хлестала кровь, пленный стонал и корчился от боли. «Через несколько мгновений я умру, — думал он, слабея от боли. — Кому останется любимая жена? Что будет с малолетним сыном? Как тяжко покидать их!» Вдруг ему вспомнились слова мудрого старца, как-то говорившего, что, умирая, надо вспоминать о плохих поступках близких людей: так легче расстаться с жизнью! Он лихорадочно принялся перебирать в памяти день за днем. «В тот раз она, видимо, все же изменила мне, но я ей поверил… Да, точно, я оставляю неверную жену и избавляюсь от мук ревности! А сын? Что плохого он сделал? Ведь он не успел еще вообще ничего сделать! Ему всего три года… А, вот! Из него выйдет плохой человек, такой же, как сын соседа, азартный игрок в кости! Тот проиграл даже отцовский дом, теперь вся родня осталась на улице. Мой сын тоже будет таким! Я не увижу этого, не опозорюсь перед людьми из-за него! Да, мне лучше умереть. Душа моя будет чиста и успокоится возле душ предков. Да, прав тот старец, кажется, теперь мне легче. Ну что ж! Смерти ведь никто не избежит!»

Когда был истерзан четвертый пленный, наступил черед усатого Джуры.

— А ты? Тоже будешь молчать?

— Сначала развяжите меня! Потом поговорим.

Толмач перевел слова Джуры. Предводителям шэнбинов нужно было во что бы то ни стало выяснить, как осажденный город сообщается с внешним миром. Ли Гуан-ли дал знак. С Джуры сняли веревки, по шэнбины плотно окружили рослого даваньца.

— Говори! — сказал сяовэй.

— Мы с той стороны, — Джура указал левой рукой в сторону главных ворот, — вышли через… — Правой рукой он внезапно вырвал меч у стоявшего рядом шэнбина, одновременно ударив его ногой.

Джура размахивал мечом с такой быстротой, что шэнбины разбежались в стороны. Пробившись к лежавшим товарищам, он вонзил меч в сердце одному из них.

— И меня, побыстрее! — умолял другой пленный. Джура избавил от мучений и его. Теперь он, спокойный за них, кидался только на шэнбинов. Те были уверены, что одинокий смельчак все равно никуда не уйдет, и поэтому никому не хотелось рисковать жизнью, схватившись с ним в упор. Вокруг огромного шатра Ли Гуан-ли, куда предводители скрылись сразу, как только началась суматоха, бегали чинжины, увертываясь от меча могучего даваньца. Пустить стрелу из лука никто не осмеливался, опасаясь попасть в шатер цзянцзюня. Тем временем Джура прикончил четырех шэнбинов. Наконец стрела, пущенная изнутри шатра, глубоко вонзилась ему в грудь. Он упал. Палачи быстро подтащили полумертвого врага к бревнам и взялись за пилу: цзянцзюнь приказал убивать пленных только так. Придя в себя от невыносимой боли, Джура еле слышно произнес:

— Давань! Прощай!..

Ночной поджог смотровой вышки, невиданная стойкость и ловкость пленных даваньцев так поразили воображение чинжинов, что они с трудом верили в случившееся. Управитель войском Чжао Ши-чэн, почесывая голову, время от времени подавленно бормотал: «Все это случилось во сне или наяву?!»

Двое чакиров, ускользнувших от преследования шэнбинов, к рассвету, промокнув до нитки, добрались до углубления под отвесной скалой.

— Даже целая сотня шэнбинов не отважится прийти сюда, — сказал широкоплечий чакир своему рослому, стройному товарищу, выжимая свою одежду. — Мы перевалили хребет. Вот Улугтаг. — Чакир указал на остроконечную высокую гору. — По ту сторону ее — Эрши!

— Значит, мы ушли в противоположную сторону от входа в лахм?

— Да, придется обойти Ассаку через Палванташ. Сначала пойдем вниз по этой узкой долине, потом будет перевал, и мы выйдем на прямую дорогу.

— За сутки доберемся?

— Нет. Завтра днем придется скрываться. А в следующую полночь придем к лахму.

Отдохнув под утесом и поев горной малины, чакиры снова пустились в путь.

— Знаешь, почему друзья прикрывали наш отход? — спросил широкоплечий чакир, идущий впереди. — Ты нужный нам человек. Среди нас только ты знаешь язык чинжинов.

— Да. Еще потому, что я перешел к вам от них и кое-что знаю про врага.

— Верно, толмач. Из-за тебя я оставил своих друзей в окружении чинжинов.

— Тебе было поручено проверить, не заманиваю ли я вас в ловушку?

— Ты угадал. Но не обижайся, так нужно было.

— Я понимаю.

— Наверное, их уж нет в живых… — вздохнул даванец.

— А возможно, их до сих пор мучают. Чинжины мастера пытать.

— Думаешь, что кого-то из них схватили живым?

— Чинжины всегда стремятся к этому. Мертвый бесполезен, от него ничего не узнаешь.

— Наши и под пыткой не скажут.

Толмач и даванец долго шли молча. Каждый из них переживал про себя мучения чакиров, оказавшихся в руках шэнбинов.

— Да, так им, видно, было суждено. Что поделаешь… — снова тяжело вздохнул даванец.

— От судьбы никуда не уйдешь, — сказал толмач. — А меня судьба накрепко связала с даваньцами. В позапрошлом году, когда чинжины овладели кентом Ю, взял я в жены одну пленницу. Муж ее был убит в той сече. Она родом из этих краев. А теперь, когда мы снова пришли в Давань, по пути в Эрши, едва переправились через реку Йенчу Огоз, я тайком отпустил ее домой. Там у нее остались дочка да сын. Моя жена ехала за обозом вместе с женами пастухов. За войском следуют большие стада скота. Ночью она должна была укрыться в кустах, так мы с ней условились, а когда войско удалится — пробраться в свое село. Она знает здесь каждую тропинку. А я обещал ей при первом же удобном случае перейти на сторону даваньцев. Потом-то мы найдем друг друга. Я примерно знаю, где ее юрта.

— Ты сказал, муж ее был там убит? — дрогнувшим голосом спросил даванец.

— Да, был убит.

— В то время и я был там.

— Как? За стеной, что ли?

— Нет, в кенте. Нас осадили. Мы сражались. А ночью я с несколькими смелыми джигитами спустился со стены на веревках. Мы бросились в воду и поплыли вниз по течению. Только двоим из нас удалось живыми выйти на берег, остальные захлебнулись. Через горы мы пробрались домой.

— Наверное, дети и жена прыгали от радости, когда ты вернулся?

— Да, дети радовались, по и плакали.

— Почему?

— Мать их, моя жена, пропала там же, в кенте К). Искать ее было негде. Наверняка, она убита. Баба была бойхая. Она, должно быть, взобралась на стену и там билась. Кены наши неплохо стреляют.

Толмач промолчал. Он был занят своими думами. И чакир больше ничего не сказал. Шли молча. Пастушья тропинка петляла по крутому склону.

— Как зовут ту вдовушку? — спросил даванец.

— Ботакуз.

— А ее погибшего мужа?

— Камчи.

— Ах ты собака! — Камчи неожиданно бросился на толмача Юлбарсбилку.

Увертываясь от его удара, Юлбарсбилка попятился. Камчи выхватил из ножен кинжал и, ругаясь, кинулся на толмача. Ошеломленный Юлбарсбилка понял наконец, что этот даванец и есть муж Ботакуз! Камчи может убить его. Что ж делать? Этот широкоплечий даванец запросто его одолеет… Но ведь Юлбарсбилку специально обучали таким приемам борьбы, чтобы он сумел свалить любого сильного варвара, как говорили ханьцы. Одним из этих приемов и воспользовался толмач. Пинком в локоть он выбил кинжал из рук Камчи и в тот же миг, бросившись ему под ноги, опрокинул его назад. Камчи упал и кувырком покатился по крутому склону, ударяясь о камни…

Когда Камчи очнулся, ему показалось, что его везут на верблюде в кажаве — плетеной корзине над седлом. В горле пересохло.

— Воды! Воды! — прошептал он и опять потерял сознание.

Вновь придя в себя, он почувствовал, что кто-то брызгает ему в лицо водой. Открыв глаза, Камчи увидел, что лежит на траве под сенью одинокой горной яблони возле журчащего ручейка. Вечерело. Значит, прошло полдня. Когда он кинулся на толмача, солнце находилось в зените. Кто же перенес его сюда? Камчи хотел встать, но почувствовал себя совсем обессиленным. С трудом он сел и осмотрелся вокруг. Никого не было.

— Эй, Камчи! Собираю тебе малину! — послышался знакомый голос. Камчи посмотрел вверх. Со склона ему махал рукой толмач. «Почему он не убил меня? Я ведь пытался убить его! Неужели это он притащил меня сюда?!» — мелькнуло в голове Камчи. Он силился встать, но левая нога не слушалась. «Вывихнул, что ли?» На голове и на теле были небольшие раны и ссадины, кое-где засохшая кровь. «Значит, я потерял сознание. Какой же я воин, да еще силач и наездник? Стыдно! Лучше бы он убил меня. Никто не видел бы, и все бы думали, что я с честью погиб от меча шэнбина. Теперь никудышного Камчи будет тащить на плечах этот жалкий толмач!»

— На, ешь, поправишься быстрее! — Юлбарсбилка протянул Камчи пригоршню промытой в ручье малины.

— Ешь сам! Почему ты не убил меня?

— Виноват не ты, и не я, и не она… — Юлбарсбилка не решался произнести имя Ботакуз.

— Ненавижу тебя! Ты осквернил ее!

— Погоди, я расскажу тебе все, и ты поймешь, как это случилось.

— Не хочу понимать! Знать ничего не хочу! Почему ты не убил меня, я спрашиваю? Я же кинулся на тебя с кинжалом, ты сбил меня с ног. Зачем ты тащил меня на себе?

— Если ты даже этого не понимаешь, как тебе понять, в каком положении была и как страдала Ботакуз!

— Оставь ее, не смей называть ее имени! Говори, почему ты не убил меня?

— Это трудно объяснить. Ты ведь никогда не жил на чужбине, не терпел годами оскорблений. Ханьцы паши общие враги, они хотят уничтожить всех нас, так чтобы никаких следов не осталось от нас на белом свете. Мы должны держаться вместе! Ты понял меня?

Юлбарсбилка умолк. Он смотрел куда-то вдаль, уставившись в одну точку.

Камчи заметил пастушью палку, лежавшую в траве, и ползком добрался до нее. Опершись на палку, он встал и, хромая, побрел прочь. Юлбарсбилка последовал за ним.

— Обопрись на мое плечо, я помогу! — сказал толмач, догнав его.

Камчи оттолкнул его руку.

— На, возьми тогда свой кинжал. Убей меня! Теперь я не буду защищаться. — Юлбарсбилка протянул ему кинжал.

Камчи отшвырнул его в сторону.

Они шли вниз по течению ручья. Камчи очень хотелось, чтобы все это оказалось сном.

Глава девятая ХИТРЫЕ КРОТЫ

Всю ночь Ли Гуан-ли не мог уснуть. Не оставалось никакого сомнения, что даваньцы, поджегшие прошлой ночью вышку, пришли из осажденного кента. Но как они миновали кольцо окружения? Где их подземный ход? Отряд во главе с опытным сяовэем по прозвищу Ищейка обрыскал овраги, обшарил заросли камыша и нигде не обнаружил потайного хода! Возможно, они пробрались по высохшему руслу, через глиняные трубы, по которым прежде, до прихода шэнбинов, текла вода в кент?

— Узнайте, может ли человек пролезть через эти трубы! — повелел Ли Гуан-ли Чжао Ши-чэну.

Чжао Ши-чэн, побывав там, где трубы выходили на поверхность, сообщил:

— Человек хилого сложения может заползти в них.

— Значит, даваньцы вышли оттуда и прошли мимо спящих шэнбинов, — вступил в разговор хаохоу Ли Чи. Он преднамеренно бросал камни в огород Ван Коя, чьи шэнбины дежурили возле труб. Ли Чи хотелось свалить на Ван Коя часть ответственности за происшедшее — ведь это его шэнбины прозевали даваньцев, спаливших смотровую вышку.

— Но если проползти несколько шагов, — продолжал Чжао Ши-чэн, — трубы круто идут вниз. Подняться оттуда немыслимо!

— Уму непостижимо, как могли даваньцы пробраться через те трубы! Скорее всего, они прошли мимо крепко спавших шэнбинов напротив самой вышки, — сказал Ван Кой.

— После взятия Эрши будет время вдоволь напререкаться! — оборвал предводителей Ли Гуан-ли.

Те умолкли. Чжао Ши-чэн хотел сказать, что убитый последним усатый даванец во всяком случае не пролез бы через эти трубы, но после сердитых слов цзянцзюня прикусил язык.

— Подберите трех-четырех худощавых людей!

Предводители, привыкшие к коротким, отрывистым приказам цзянцзюня, поняли, что он задумал. Затея с вышкой не удалась, но зато можно попробовать проникнуть в осажденный кент через подземные трубы, чтобы точно узнать, есть ли еще там вода и на сколько дней ее хватит. Ведь трубы выходят на поверхность у самого пруда.

— У меня есть один такой, — сказал Ван Кой. — Его зовут Жэн Чэ. Он через такую же трубу под стеной проник когда-то в сад самого Сына Неба!

— Там он попался. Здесь пусть будет осторожнее!

Ван Кой удивился, что цзянцзюнь знает даже об этом.

— Отправляйте людей! — сухо сказал Ли Гуан-ли. Он был доволен, что выход нашел он сам, а не препирающиеся по пустякам предводители.

Чакиры, наблюдавшие за врагом из бойниц, заметили, что шэнбины раскинули шатер внутри кольца. Что они собираются делать? Не будут же они спать под самой стеной осажденного кента.

Поднявшись к бойницам, даваньские военачальники старались угадать намерения врага. Высказывались различные суждения.

— Они полезут в трубы! — первым догадался сообразительный Чагрибек. — После того, как мы сожгли их вышку, пруды загородили стогами сена, им остается только такой выход. Трубы проходят как раз там!

Даваньские предводители, спустившись со стены, направились к пруду, на дне которого осталась лишь вязкая грязь.

— Легче всего надежно закрыть выход из труб. Мы можем просто убить их или даже схватить, устроив им ловушку. Но нельзя ли извлечь пользу из их вылазки? — рассуждал вслух ихшид.

— Это было бы неплохо! — сказал Кундузбек. — Но как? Надо подумать!

— Если лазутчики доложат им, что у нас вода на исходе, что они тогда предпримут? Будут ли ждать, пока мы запросим пощады? Или же они поступят иначе? — Модтай вопросительно посмотрел на беков. Ему хотелось узнать, что об этом думают его приближенные.

Мнения беков разошлись.

— Откуда нам знать, как поступят чинжины, если узнают, что у нас нет воды? — угрюмо сказал престарелый бек Неката. — Сколько голов, столько умов. Надо не гадать, а накрепко закрыть трубы возле стены. Нечего им показывать пруды! Мы правильно поступили в тот раз, когда отказались разговаривать с их посланником.

— А что скажет Чагрибек? Ведь это он угадал намерения чинжинов! — сказал Кундузбек.

Чагрибек, хотя и находился возле ихшида, был занят своими думами и слушал слова беков лишь краем уха. Он сказал:

— Если враг узнает, что у нас вода иссякла, он решит, что пора брать кент приступом. Надо убедить чинжинов, что воды в кенте еще достаточно. Тогда они будут ждать, пока мы обессилеем от жажды. А нам выгодно, чтобы враг еще выжидал.

— Но мы же в самом деле не выдержим без воды! — сказал один из депаринских беков.

— Нам нужно выиграть время. Изо дня в день умножается число чакиров, прибывающих из заходных кентов, — ответил ему Чагрибек. — Воюющие стороны всегда ждут, пока ослабеет противник. На сильного врага бросается лишь нерасчетливый! — Беки внимательно слушали Чагрибека. Он убеждал: — Нам выгодно сейчас свою слабость представить как силу. Когда нужно, и свою силу надо уметь показать как слабость. Так воевали наши предки.

Чагрибек говорил так веско и уверенно, что показался вдруг бекам Давани и даже своему отцу, ихшиду Модтаю, повзрослевшим, умудренным годами. Да, Чагрибек за эти дни в самом деле сильно изменился. Он думал и днем и ночью, и за едой, и даже, казалось, во время краткого сна. Каждый свой шаг как предводителя войска он оценивал и со своей позиции, и с точки зрения противника. Иногда он мысленно ставил себя во главе шэнбинов и обдумывал нападение на кент, затем, вернувшись к своей собственной роли, сбрасывал шэнбинов со стен кента и делал выводы из разыгранной в воображении сечи, находил допущенные ошибки. Такие упражнения заметно развивали его ум.

Хотя всем было известно, что Чагрибек с раннего детства играл в сечу, а потом серьезно учился искусству конного и пешего боя, беки Давани не знали, чего он достиг в своем усердии. Мало кто заметил, что, жадно слушая рассказы бывалых даваньцев, чужестранных караванбаши, торговцев и послов о войнах царей фарсов, об Искандаре Двурогом и о борьбе против него согдийца Спантомано, о воинском искусстве вождей степных родственных племен, он не только удовлетворял свое любопытство, но и приобретал ценные знания. Такие рассказы позволили ему перенять кое-что даже из опыта полководцев далекого Юнана[132]. У людей юечжи узнал он о приемах боя, близких к тем, которыми пользовались сами даваньцы. Кроме того, они могли немало порассказать и о шэнбинах — многие из юечжи сражались против них вместе с хуннами. Уйгуры, бежавшие от чинжинов в Давань всего лишь лет шесть тому назад, также дали Чагрибеку много ценных сведений о шэнбинах. Им пришлось самим воевать с чинжинами, когда те вторглись и захватили их родные земли. Из самых причудливых и маловероятных рассказов очевидцев, порою не разбиравшихся в сути происходившего, Чагрибек постепенно, по мере накопления знаний, научился извлекать все действительно ценное, отбрасывая ненужное, созданное воображением рассказчика. Беки вынуждены были признать, что самый молодой среди них, Чагрибек, оказывается, умен и сообразителен и избрал предводителем войска вовсе не случайно.

Именитые беки согласились с предложением Чагрибека показать врагу, что в осажденном кенте воды еще достаточно.

— Но как это сделать? — недоумевали они.

— Половину воды, находящейся в сосудах, выльем обратно в пруд! — сказал Чагрибек.

— Все равно пруд не наполнится! — возразил бек Неката.

— Забросаем его до половины камнями, — спокойно ответил Чагрибек.

— Но кто отдаст половину запаса воды, когда ее и без того не хватает? Это та же смерть, не от рук врага, так от жажды, — упорствовал бек Неката.

— Одного-двух повесим — остальные отдадут! — отрезал Кундузбек, рассердившись на бека Неката. — Не впитается полностью в землю вся вылитая вода. На дне пруда еще вязко. Покажем воду чинжинам и вновь раздадим ее людям. Оповестить население, но шуму не поднимать.

— За ночь надо наполнить пруд. К утру чинжины успеют прокрасться сюда, — предупредил Чагрибек.

Ихшид направился в Арк. Беки последовали за ним.

В предрассветной мгле Кундузбск озабоченно известил Чагрибека, что, несмотря на угрозы и принуждение, воды в пруду не выше щиколотки.

— Неужели даваньцы перестали различать, где их польза и где вред? — сокрушался Кундузбек.

Чагрибек молча зашагал в сторону пруда. Кундузбек шел рядом. Телохранители неотступно следовали за ними. Еще издали им в глаза бросилась вереница людей. Чакир, идущий со стороны пруда, остановился, увидев беков в украшенных золотом доспехах.

— Что там? — спросил Кундузбек.

— Сам заутар… с водой! Двое на носилках несут хум[133]из Аташкады… там вода… — ответил чакир, растерявшийся при виде беков.

Один из телохранителей, успевший разузнать, что это за шествие, доложил:

— Люди несут кто кувшин, кто ведро. Их становится все больше!

Когда беки подошли, заутар стоял у края почти наполненного пруда. Даваньцы выливали в пруд последние глотки воды из своих запасов и молча расходились. Уже светало. Поклонившись, беки поздоровались с заутаром.

— Больше не надо! — сказал Чагрибек. Люди, только что подошедшие к пруду, с радостью повернули обратно, бережно держа кувшины с драгоценной водой.

Чагрибек и Кундузбек, оставив для тайного наблюдения за прудом нескольких чакиров, решили подняться на стену.

Чинжины, как и предполагал Чагрибек, поздно вечером раскопали трубы под шатром. Они прикинули, что расстояние отсюда до ближайшего пруда осажденного кента не более шестисот шагов. В предрассветной мгле, как раз в то время, когда даваньцы начали наполнять пруд водой, три невысоких худощавых шэнбина залезли в глиняные трубы. Держа связь между собой тонкой шелковой веревочкой, чтобы не выдать себя голосом, они поползли вперед.

Когда Чагрибек и Кундузбек поднялись к бойнице шэнбины осыпали кент со стороны главных ворот камнями и стрелами.

— Хотят отвлечь нас, — сказал Чагрибек Кундузбеку.

— Они думают, что мы глупцы.

— Нет, больше уже так не думают. Но отвлекать противника, чтобы прикрыть своих, необходимо.

— Кундузбек! — сказал Чагрибек спустя некоторое время. — Осторожно подойдите к пруду и пустите туда купаться трех-четырех мальчишек.

— Умно! — сказал Кундузбек и тут же спустился со стены.

Соскучившиеся по купанию беззаботные мальчишки утками ныряли в воде. Увидев, как в трубе мелькнуло что-то, похожее на голову огромной хищной крысы, они с визгом выскочили из пруда и, перебивая друг друга, начали рассказывать об этом чакиру. Тот, убедившись, что ханьские лазутчики видели заполненный водой пруд, улыбнулся и успокоил детей:

— Это, наверное, большие кроты. Они очень хитры. Увидели вас и удрали назад под землю.

Чакиру вспомнились такие же мальчишки, его сыновья, оставшиеся в далеком ауле с престарелым дедом и больной матерью.

Глава десятая ТОРГОВЕЦ КУРЕВОМ

Рано утром сотня шэнбинов вышла из расположенного недалеко от Эрши лагеря и двинулась по извилистой дороге вниз по течению Аргуансай. Справа внизу, в пойме реки, тянулись заросли камыша. Отряд был послан, чтобы найти в каком-нибудь заброшенном селе хоть два-три хума виноградного вина для предводителей. Когда шэнбины вступили на даваньскую землю, они лили захваченное вино, как воду, били хумы, уничтожали все, что попадало им в руки. Теперь же запасы, что они прихватили по пути в Эрши из кентов и депар, кончились. Кто мог знать, что всего лишь через две недели после вступления в эту страну станет так трудно доставать вкусное даваньское вино? Ли Гуан-ли еще в Чанъани пристрастился к нему. Свита цзянцзюня тоже стала предпочитать виноградное вино циньским напиткам.

Шэнбины ехали с опаской: в любую минуту могли появиться летучие отряды даваньцев, время от времени совершавшие набеги то из-за камышей, то со стороны гор. Впереди, в глубине камышовых зарослей, показался сизый дымок, тонким извивом поднимавшийся в небо.

— Дым от небольшого костра… дрова сухие… — щегольнул своей опытностью сотник. — Кто отважится в одиночку отправиться в камыши и узнать, что там?

Шэнбины молчали.

— Боитесь? Думаете, что даваньцы устроили там засаду?

— Я поеду! — сказал шэнбин со шрамами на лице и шее.

— Хотя ты и «негодяй», Жэн Чэ, но посмелее тех, у кого нет зеленой черты вокруг глаз! — одобрительно напутствовал его сотник. — Ступай. Будем ждать тебя на дороге, напротив того места, где поднимается дым.

Жэн Чэ двинулся вперед по дороге, а потом свернул направо. Спустя некоторое время он привел дряхлого босого старика даваньца.

— Это он разжег костер! Угостил меня гашишем, — сказал возбужденный от курения и собственного удальства Жэн Чэ.

— Что он там делал?

— Варил себе что-то вроде ухи и курил гашиш. Там у него шалаш из камышей и клочок очищенной от зарослей земли, где что-то посажено. Вокруг никого и ничего нет. Не было у него и оружия. Нищий дурак! Ему и в голову не пришло удрать. Я хотел там же убить его, но раздумал и привел, чтобы показать этим трусам, — Жэн Чэ указал рукой на шэнбинов, — что в самом деле был там.

— Спроси, есть ли у него еще гашиш, — сказал сотник толмачу, приданному ему на время прочесывания местности. Уйгур перевел слова сотника.

— Все, что было, забрал ваш чакир.

— Больше не найдешь?

— Здесь нет.

— А где есть?

— К утру привезу.

— Откуда?

— Из дальнего села, где живут мои родичи.

— Где твое село?

— Возле кента Кува.

— На чем привезешь?

— У меня в зарослях ослица.

— Ступай. Завтра к утру я пришлю шэнбина.

— Даром дам немного. Остальное за шелк или серебро, — спокойно сказал старик.

— Ты хочешь торговать?

— Кто у нас в Давани не торгует?

— Ступайте покормите лошадей, — приказал сотник шэнбинам.

Те отъехали подальше и занялись кто чем.

— Эй, Жэн Чэ, дай-ка сюда курево!

Жэн Чэ нехотя протянул сотнику кусок гашиша, отломанный ногтями.

— Это все, что ты отобрал у него?

— Да, все. Этот дурак лжет. Мы с ним выкурили все, что у него было. Только вот этот кусок я приберег на вечер.

Старик, догадываясь о чем идет речь, улыбнулся. Сотник подозвал десятника и приказал:

— Ну-ка, обыщите Жэн Чэ!

Четверо шэнбинов с охотой взялись за дело и нашли спрятанный в одежде кусок гашиша величиной с куриное яйцо. Сотник отобрал его и велел десятнику:

— Лгуну десять плетей! И то даю четверть положенного. Остальное прощаю ему за храбрость.

Отхлестанный Жэн Чэ, скрипнув зубами, пошел прочь. Сотник и толмач, разлегшись на заросшей травой обочине дороги, потягивали дымок гашиша. Напротив них сидел, поджав ноги, старик даванец.

— Твои родичи сеют мак?

— Сеют.

— Значит, можешь достать и опий?

— Могу.

Сотник и толмач договорились со стариком о том, сколько золота или шелка будет стоить пайса[134] гашиша и опиума. Старик, к удивлению покупателей, отдавал свой товар за самую низкую цену. «Не хитрит ли даванец, чтобы спасти свою шкуру?» — подумал сотник. Условились завтра утром встретиться возле шалаша. Отпуская старика, сотник и толмач прикидывали в уме, сколько будут зарабатывать каждый раз от этой выгодной торговли и с каким толстым кошельком вернутся в Поднебесную. Ведь нехватка курева в войске ныне стала так ощущаться, что за одну затяжку шэнбины готовы отдать все, что у них есть.

На следующий день утром сотник с толмачом подъехали к шалашу. Старик ждал их.

— Мои родичи очень боятся, — сказал старик, отдавая сотнику завернутое в грязный лоскут рогожи курево. — Если беки узнают о нашей сделке, нам придется плохо.

— Скоро не будет ни твоих беков, ни ихшида!

— Нет, они засели там крепко, говорят в нашем селе. Им удалось привезти и переправить туда из Румо людей, умеющих копать колодцы!

Толмач перевел слова старика, заменив «Румо» на «Дацинь», как называли Римскую империю ханьцы. Сотник не придал особого значения словам старика. Он был поглощен мыслями о будущих прибылях.

— Не ты один торгуешь с нами. Какой-то важный бек тоже нам помогает. Он укрывается где-то в верховьях этой вашей речки. Продает зерно, масло, шерсть.

— Попадет кто-нибудь из ваших в камышах в руки чакирам и расскажет… Плохо будет тогда мне, не оставят в живых ни меня, ни моих родичей.

— Больше никто не попадется. Наши теперь будут выезжать на прочесывания двумя-тремя сотнями. Мне так сказал вчера наш сяовэй, а он важная персона, может входить в шатер самого цзянцзюня.

Старик вроде бы не обращал внимания на слова сотника. Он с интересом рассматривал несколько полученных медных монет.

— Приноси побольше. Некогда нам возиться с тобой, — сказал сотник.

Переведя эти слова сотника, толмач добавил от себя:

— Про нашу сделку никто не будет знать!

— Да сохранит нас великий Ахурамазда, а вас — ваш бог!

Сотник и толмач, то и дело оглядываясь, скрылись в зарослях.

Когда стемнело, старик пустился в путь по извивающейся тропинке. На полпути несколько неизвестных окружили его ослицу.

— Куда едешь?

— К себе в село.

— Откуда?

— Из своего шалаша.

— Который под тополем, что ли?

— Да.

— Это не твой шалаш. Мы поставили его там! Как он стал твоим?

— Верно! Вы лучше меня знаете эти места!

— Говори, что ты делал там?

— Рыбачил!

— И все?

— Все.

— Врешь! В тех местах рыскают чинжины! Почему они по тронули тебя?

— Значит, мне повезло.

— Тащи его к атаману. Выходит, птичка важная!

Разбойники приволокли старика к маленькому камышовому, точно такому же, как первый, шалашу. Там горела лучина, и трое уже осматривали вещи старика, доставленные сюда сразу после того, как его остановили. «Да, истинно разбойники, — подумал старик, — я даже не заметил, как они вынули из моего переметного мешка вещи!»

— Это деньги чинжинов! — раздался звучный голос сидящего тут же широкоплечего разбойника.

«Они знают даже их деньги! — мелькнуло в голове старика. — Что же делать? Сказать им, чем я занимаюсь?»

— Твое имя Бургут, сынок?

— Да, отец! Вы даже ночью безошибочно узнали меня.

— Видно по всему, что ты их атаман. Что тебе нужно от меня? Можешь взять все эти вещи и их деньги.

— Нет, отец! Оставьте их у себя. Мы никогда не охотились только за вещами, хотя брали и их. Вы расскажете нам, но скрывая ничего, что вы делаете в этом тугае. Не прикидывайтесь, что не понимаете. Там никто не рыбачит!

— Что вы сами делаете здесь?

— Мы тоже не рыбачим.

— Хорошо, я скажу вам кое-что.

— Почему только кое-что?

— Все, что вам нужно знать, я скажу.

— И так понятно. Ты лазутчик ихшида или ясаулбеги, — сказал Заал, почти ровесник старика. — Под видом торговца ты выведываешь намерения чинжинов.

— Вы проницательны не меньше, чем я!

— Отныне ты будешь заглядывать и в наш шалаш! — повелительно сказал Заал. Дальнейший разговор вел он.

— Значит, это правда, что и вы хотите бить чинжинов? — спросил старик.

— Ты тоже брезгуешь нами?

— Нет! Если бы я был ихшидом, в тот раз не отказал бы вам.

— А не боишься греха? Ведь заутар отверг наше раскаяние!

— Наверное, в душе и заутар сожалеет об этом. Но он не может при всех раскрыть вам свои объятия.

— А ты?

— О моих делах никто ничего не знает.

— Понятно! На месте ихшида или заутара и ты призадумался бы. Но ты все делаешь под покровом ночи, поэтому и не боишься связываться с нами. Ну что ж! Нас устраивает и это.

Старик рассказал разбойникам, что он уже наладил торг с чинжинами, и обещал каждый раз сообщать о появлении в окрестностях вражеского отряда.

— Учтите, — предупредил он под конец, — теперь они будут выезжать двумя-тремя сотнями.

Разбойники показали старику самую короткую тропинку, по которой тот мог до предпоследнего крика петухов добраться в нужное ему место — к выходу из лахма. Там его должен был ждать человек от Кундузбека.

Глава первая ПОЛЗУЧИЙ ДЕРЕВЯННЫЙ ДОМ

Шли люди… Шли они длинной цепочкой в Аташкаду — Дом Огня помолиться великому Ахурамазде и богу огня и войны Митре, чтоб они даровали гибнущей Давани спасение… В эти тяжелые дни важнее всего было поднять дух защитников осажденного города, и люди жадно ловили слова ободрения и надежды.

— Великий Ахурамазда создал небо и землю, воду и огонь, — начал заутар, сидя на кирпичном помосте, заметно охрипшим за последние дни от бесконечного повторения проповеди голосом. — Он подарил нам благодатную страну Давань. Он дал нам плоть нашу, силу и ум! В нашей воле использовать их для охраны земли, где мы живем. Извечная борьба между Добром и Злом разгоралась в эти дни яростнее обычного! Зло вон там, — показал заутар правой рукой, — за стеной! А Добро в наших душах! — Сделав паузу, он обвел глазами сидящих огнепоклонников, на миг останавливая свой взгляд на каждом лице. — Предки каждого из вас, — продолжал заутар, — похоронены здесь, в Давани. Если мы… если вы отдадите врагу, этим нечистым чинжинам, священную землю, где предки ваши жили и благословляли великого Ахурамазду, чтили священный огонь, зажженный Заратуштрой, отдадите землю-кормилицу вашего рода, землю, которая хранит кости ваших усопших родичей, то их духи будут возмущены вами! Вымрет род ваш, дети ваши! Не будет у них внуков, правнуков! Некому будет вспоминать ни вас, ни ваших предков! А души ваши на небе духи предков прогонят прочь от себя! Единственным обиталищем для ваших душ будет ад, либо они будут без конца метаться в страшной муке между отвергающим их небом и оскверненной врагом землей!

Заутар распрямил свои сутулые плечи, стараясь придать величие старческому телу. Он силился не только словами, но и всем своим видом подбодрить теснившихся вокруг неугасимого огня чакиров, стариков и женщин. За эти несколько черных для даваньцев дней, когда жадно тянуло к ним когти желтое Зло, заутар заметно изменил свою проповедь. Теперь заключительные ее слова были обращены словно к каждому из слушателей в отдельности:

— Люди, творения великого Ахурамазды, последователи Заратуштры, правоверные даваньцы! Настало время доказать, что мы по праву зовемся людьми. Сеча покажет, кто из нас достойный сын своего отца, муж своей жены и защитник собственных детей, а кто — жалкая тварь, уступающая свою нору более сильному зверю, трусливая мышь, оставляющая своих детишек в зубах голодной кошки.

Вновь и вновь рассказывая о борьбе Добра и Зла, заутар внушал своим слушателям уверенность в том, что в конечном счете обязательно победит Добро. Ободренные люди поклонились горящему огню и запели песнь из «Авесты». Когда богослужение закончилось, они, пятясь, вышли из Дома Огня, а места их заняли другие поджидавшие за дверью даваньцы…

В конюшне, слева от входа, за деревянной перегородкой, возле очага, где спали и ели в мирные дни конюхи Арка, приютилась семья ясаула Тохтара — жена с двумя малолетними детьми и престарелая мать. Отец его, живший сорок с лишним лет в соседстве с Туранбалгой, скончался еще в прошлом году. За верную службу ихшиду кости старого ясаула было разрешено поместить в астадан во внутреннем кенте, возле его предков. Семье молодого потомственного ясаула, ныне чакира, Тохтара повезло. Никто из них не остался за стеной внутреннего кента, и устроились они совсем неплохо по сравнению с другими, оказавшимися под открытым небом, без всякой защиты от камней и стрел врага.

Все эти дни Тохтар сражался, не щадя себя. Он был в первых рядах за Чилустуном, у Айирмачташ. Ему доверили бросать со стен на врага факелы, он дрался с чинжинами, поднявшимися на стену, и не одного сразил. В схватке он упал со стены, но уже через день вновь встал на ноги. День и ночь сражался он на самой высокой башне внутренней стены, слева от главных ворот. Ведь он считался хорошим мергеном — стрелком, с самого детства он не выпускал из рук лука.

А накануне к вечеру сам тысячник поднялся на башню и сказал Тохтару: «Дадим тебе отдых на один день. Ступай домой. Потом скажем, что делать». Тохтар пришел туда, где приютилась его семья. Приласкал своих детей, обнял мать, а когда она вышла, крепко-крепко целовал жену…

Когда стемнело, в углу конюшни засветилась лучинка. Люди — ютящиеся здесь старики, раненые, больные, дети и женщины с грудными младенцами — жались к огню и негромко разговаривали: кто вспоминал своего погибшего ребенка, кто зарубленную больную мать, кто без вести пропавшего близкого… То и дело слышались тяжелые вздохи, рыдания…

— Лучше послушаем нашего акина[135]. Где он? — предложил кто-то.

— Он здесь!

— Сюда его, поближе!

— Голос звучит и в темноте, а для ваших глаз хватит лучинки, — попытался пошутить акин. — Я спою вам песню о степном джигите, нашем Шираке, который спас народ от царя персов. Помните, он отрезал себе нос и уши, представился перебежчиком и заманил войско персов в безводную пустыню.

Акин взял в руки домру и начал играть.

— Как вам удалось сохранить домру? — перебив музыку, спросил кто-то.

— Ведь чакир не потеряет свой меч! — последовал ответ. — Я бью врага этим. Домра — мой меч, моя стрела, мой кинжал!

— Не перебивайте его! Пусть споет! — требовали голоса.

Акин начал:

Тохтар сидел на соломенной подстилке, держа на коленях своих детей, и слушал акина. Жена хотела что-то сказать ему, но он знаком попросил ее подождать. Песня рассказывала о беспримерном подвиге простого чабана Ширака. В конце акин повторил припев:

Певец закончил. Люди словно забыли о своем горе. Не было больше слышно ни вздохов, ни рыданий…

— Ах эти проклятые ноги! Люди, сделайте мне какой-нибудь костыль! Я тоже хочу сражаться, ведь я мерген! — с огорчением сказал старик, сидящий поодаль от лучины.

— Все равно Шираком вам не стать! — насмешливо заметил раненый чакир.

— Ты прав. Сделать столько, сколько Ширак, наверное, не смогу. Но умереть смогу не хуже его! — возразил старик.

— Если попадете в руки врага, запоете по-другому! — откровенно насмехался над стариком раненый чакир.

— Ты, чакир, наверное, получил удар не в грудь, а в зад! — сказал кто-то из темноты.

Раздался невеселый смех.

— Угадали! Его поцарапали в спину! — поддержал другой.

— Оставьте его! Найдутся и у нас Шираки! Ведь сеча только начинается! — снова раздался уверенный голос мужчины, первым одернувшего насмешника.

Несмотря на крайнюю усталость, Тохтар долго не мог заснуть. В ушах его звенели слова: «Найдутся и у нас Шираки! Ведь сеча только начинается». Эти слова — думы всех даваньцев.

На следующий день около двух десятков отменных чакиров, в том числе и Тохтара, вызвали к самому ихшиду. Там находились несколько именитых беков. Ихшид сказал:

— Пора показать чинжинам, что мы не собираемся сдаваться. Враг понимает только язык меча! Вы выйдете за стены и докажете, что даваньцы способны биться, как тигры! Поджог их вышки — не последний подвиг даваньцев!

Чакиры знали, что никто из храбрецов, поджигавших вражескую вышку, не вернулся. И их участь будет такой же! «Они погибли за народ, как Ширак! — подумал Тохтар. — Но в народе ничего не знают об их судьбе, поэтому о них пока не слагают песни. Возможно, именно я спасу своей жизнью Давань? Тогда и обо мне будут петь! Такая смерть достойна человека. Ведь и заутар в Аташкаде говорил, что, борясь против Зла, спасаешь свою душу и радуешь духов предков… Да, наверное, и Ширака вызвали старшие и сказали, что надо делать! Придумывают такие дела сообща мудрые, а совершают их храбрые!»

С такими думами Тохтар вернулся к своему семейному очагу. Старуха мать дремала, прислонившись головой к стене. Жена готовила похлебку в бронзовом котле с обломанными краями. Отблеск слабого пламени отражался на лицах сидящих на соломе детей — трехлетней дочки и годовалого сына. Тохтар приласкал их и осторожно сказал матери и жене о том, что завтра с утра ему предстоит выйти за стену и вступить в неравный бой с чинжинами на открытом поле.

— Почему ты? — Спросила мать, забыв обо всем.

— Как почему? Я мерген!

— Разве нет других мергенов? — спрашивала она, уже плача и не отдавая себе отчета в своих словах.

— Есть… И они пойдут со мной!

— И я хочу умереть с вами! — заплакала жена.

— Нет, ни в коем случае! — резко воскликнул Тохтар. — Я же иду сражаться… погибну… чтобы род мой, мои дети были живы… чтобы ты вырастила их!

— На кого ты бросаешь старую мать?

— Я должен биться, чтобы ваши кости, мама, не остались под копытами коней шэнбинов… чтобы их мечи не срезали косы Чолпаной…

— Без тебя мне все равно не жить, сынок!

— А ты, Чолпаной, молода и красива! Ты должна жить! Ты должна жить ради детей, чтоб не иссяк мой род! Но… я это знаю… тебе потом… нужно выйти… замуж… — Тохтар не смог сдержаться — голос его задрожал, на глазах показались слезы. — Но чтобы дети мои не остались за порогом… твоего нового… Что я говорю?! Я верю в твою любовь к нашим детям!

— Другому достанется только мой труп. — Чолпаной, всхлипывавшая до сих пор, разрыдалась, проклиная чинжинов…

На рассвете Тохтар пошел на кладбище. Там он встретил многих из чакиров, побывавших вчера вместе с ним в Арке, у ихшида. Значит, и они пришли проститься с прахом отцов и дедов. Каждый из них спустился в свой семейный астадан. Тохтар подошел к крайней нише.

— Отец мой! — начал он охрипшим голосом. — Ты слышишь меня? Душа моя скоро будет возле твоей души! По кости мои не лягут возле твоих костей! Их растопчут, смешают со священной землей эти нечистые чинжины. Но зато я поломаю хребет десяткам, сотням чинжинов! Я клянусь сделать это!

Тохтар чувствовал себя постаревшим на десять лет. Глаза его стали сухими, сердце словно окаменело. Он выполз на четвереньках из узкого прохода астадана и направился к семье. По пути ему в голову пришла Новая мысль: пожертвовав собой в ожесточенной схватке, он не только спасет свой род, но и приготовит место на небе для матери, жены и детей, когда души их расстанутся с телом. Да, судьба возложила на него тяжкое бремя…

Чолпаной, проливая слезы, приготовила утреннюю скудную трапезу. Дети уже проснулись и жевали черствые ломти лепешки. Тохтар сел между матерью и женой, а детей взял на колени.

— Ешь получше, сынок, тебе нужна будет сила! — сказала мать, сумевшая к утру взять себя в руки. Тохтар изо всех сил старался есть. Дети просили еще, и Тохтар отломил им по куску от своей лепешки. Наступило страшное молчание. Все трое взрослых думали о том, что это последний их завтрак вместе и больше никогда этого не будет, никогда! Никто из них не решался проронить хоть слово, чтобы не вызвать взрыва рыданий.

— Папочка! Ты вечером принесешь мне красные яблочки? — шепелявя, спросила девочка. Чолпаной, обняв мужа за шею, горько зарыдала. Всхлипнула и мать, вконец обессилевшая от слез и бессонницы. Заплакали испуганные дети, и Тохтар, на миг забыв обо всем том, что его одухотворяло и придавало ему смелость, тоже заплакал беззвучным мужским плачем. Пора было идти. По обычаю даваньцев, Тохтар влил свою слюну в рот сына, чтобы тот не скучал по нему. Чолпаной рухнула в ноги мужу и обхватила их руками; девочка бросилась к Чолпаной. Тохтар растерялся, не зная, что делать. Наконец он поднял жену, взяв на руки детей, насильно втолкнул их в ее объятия и поспешно пошел к двери.

— А со мной? — услышал он голос матери. Тохтар остановился, но не решался повернуться: боялся, что не устоит на ногах, упадет. Мать сама подошла, обняла и поцеловала его. Чолпаной сидела на земле, крепко прижимая к сердцу сына, очень похожего на отца, живую частицу мужа…

Тохтар шел в сторону боковых ворот, откуда должен был выйти отряд. Теперь, когда прощание с семьей было позади, в душе его с каждым новым шагом росли гнев и ненависть. Что нужно от нас этим проклятым чинжинам? Что им не хватало у себя дома? Жаль, но другого выхода нет! Если его смерть неминуема, то она будет стоить врагу десятков, сотен жизней!

Когда солнце наполовину показалось из-за горы, на крыше Арка взревели карнаи. Тут же распахнулись главные ворота внутреннего кента и оттуда выползли два бревенчатых сооружения, похожих на домики. Они двинулись в сторону кольца шэнбинов по улочкам и площадям, очищенным самими чинжинами от завалов кирпичей и обгорелых бревен, чтобы было удобнее приблизиться к осажденному внутреннему кенту. Меткие стрелы даваньцев вылетали из щелей между бревнами и валили шэнбинов, приближавшихся к ползущим домикам.

Далеко за окружением шэнбинов, на крутой террасе горы Улугтаг, раздались ответные звуки карнаев. Это откликались отряды, подъехавшие на подмогу осажденному Эрши из заходных кентов и депар — Кувы, Мугуглана, Канда, Гесая… Со стороны гор в нескольких местах поднялись облака густой пыли. Это, стреляя на скаку из луков, мчались чакиры.

Привычные для даваньцев звуки карнаев никогда, возможно, со времени их изобретения, не вызывали у них такой радости, как сегодня, не поднимали так их дух! Звуки эти словно вырывались из глубины сердец даваньцев и возмещались эхом со стороны исполинских горных вершин. Рев этот пробудил и поднял на ноги всех в осажденном кенте. Не только бойцы-чакиры, но и старики и старухи, даже больные — все почувствовали себя сильнее, бодрее, увереннее. Те же стены и башни сейчас показались людям прочнее, чем вчера и чем когда бы то ни было!

Ползучие деревянные домики то отходили назад под натиском шэнбинов, то вновь приближались к их кольцу, сея ужас и смерть. Стрелы обычных луков и самострелов не могли пробить толстые нетесаные бревна. Кое-кому из шэнбинов удалось подобраться совсем близко к домикам, но что толку? Ни меч, ни кинжал, ни топор не брали их. Чинжины поняли, что, двигаясь то вперед, то назад, эти домики хотят заманить их поближе, но избегают плотного окружения. Почему они боятся близко подходить к кольцу? Пристально наблюдал за поведением этих необычных ползучих сооружений, чинжины обнаружили, что крыш у них, оказывается, нет. Плотные толпы шэнбинов, защищаясь щитами и латами, не обращая внимания на потери, окружили оба домика, стараясь взобраться наверх.

— Тохтар! Бросьте теперь луки! Бейте копьями! — послышался голос десятника среди иноязычных криков.

— Они уже лезут под арбу! — крикнул кто-то из даваньцев.

— Пусть лезут! Бейте их! — охрипшим голосом приказал десятник.

Чинжины кричали все громче и громче. Тохтар распорол живот чинжину, бросившемуся на него через край бревенчатой обшивки, но тут же сам получил удар в грудь. Несколько шэнбинов пиками выломали первое бревно…

— Великий Ахурамазда! Сохрани детей моих, род мой!.. — угасал голос Тохтара.

Когда шэнбины полностью распороли обшивку домиков, в каждом из них лежали трупы десяти даваньцев. «Неужели всего лишь два десятка даваньцев уничтожили две с лишним сотни ханьцев?» — изумленно разводили руками ханьские предводители.

Чакиры, нападавшие с внешней стороны кольца шэнбинов, ограничились летучими боями. На быстрых аргамаках они мчались рассыпной толпой на шэнбинов и, выстрелив из луков, тут же возвращались, а гнавшихся за ними скашивали меткими стрелами, обернувшись назад. Пока вели бой ползучие деревянные домики, отряды всадников дважды повторили нападение. Шэнбины, помня недавний горький опыт, не осмеливались долго преследовать их. Хотя сегодняшняя сеча не могла сильно потревожить врага, но она показала ханьским военачальникам, что даваньцы не считают свое положение безнадежным, более того, они намерены взять шэнбинов в тиски, зажав изнутри и извне! Впервые с начала осады сеча была начата даваньцами, а ведь, по мнению знатоков военного искусства, инициатива в бою — залог победы!

После боя цзянцзюнь Ли Гуан-ли вместе с Чжао Ши-чэном, Ван Коем, Ли Чи и сяовэями осмотрел обломки ползучих домиков. Оказалось, что это обычная даваньская арба на двух больших колесах, обшитая толстыми бревнами. Арба стала настолько тяжелой, что даже конь, ловко запряженный внутри, еле-еле ее тянул, оттого она и двигалась так медленно. Местами были сделаны прорези, которыми, как и образовавшимися при обшивке щелями, пользовались для обозрения и стрельбы из лука. Ханьских предводителей поразило другое — то, что совсем нехитрое приспособление даваньцы использовали очень умело и при его помощи уничтожили более двухсот шэнбинов!

— Вещь простая, но над ней пришлось поломать голову! — выразил общее удивление Чжао Ши-чэн.

— Ни сюнну, ни юечжи, ни усуни не знали о таких передвижных домиках! — сказал Ван Кой.

— И никто другой! — добавил Ли Чи.

Только Ли Гуан-ли молчал. Его мысль намного опережала соображения растерявшихся предводителей. Известно, что у других народов подобные приспособления не встречались. Но почему другие не додумались до такой простой, по дельной вещи? «У кочевников, — рассуждал цзянцзюнь, — эти повозки не могли бы передвигаться быстро, на них невозможно гнаться за конным врагом или ускользнуть от него!»

— Эти обшитые арбы годятся только для тех, кто оказался в осаде, — с еле заметной досадой в голосе сказал Ли Гуан-ли, вернувшись в свой шестнадцатистворчатый высокий шатер, сшитый из желтого с синим отливом шелка.

Отпустив предводителей, цзянцзюнь продолжал размышлять о ползучих домиках даваньцев. Ведь не только кочевники, но и ханьцы не изобрели такого приспособления! Кто-кто, а Ли Гуан-ли хорошо знал историю войн в Поднебесной. Мало, что ли, было осад городов в самом Чжунго? И во времена Чжаньго — воюющих царств — даже сильнейшим из них не удалось додуматься до этого! Значит, даваньцы превосходят ханьцев не только в искусстве конного боя, но отчасти и в изобретательности… Цзянцзюнь начал понимать, что он имеет дело с врагом не столь уж наивным, как ему казалось раньше.

Мысли Ли Гуан-ли обратились к боевым колесницам, когда-то бывшим на вооружении у ханьцев. В уме он перебирал подробности военной реформы, проведенной Шан Яном еще в период царства, а не империи Цинь, когда на троне сидел ван Сяо Гун[136]. Тогда циньское войско было перевооружено и реорганизовано. В его состав были включены конные шэнбины. Бронзовое оружие постепенно стало заменяться железным. Вместо прежних длинных одеяний шэнбины стали носить короткие, как у кочевников, удобные для боя куртки. Войско было разделено по образцу тех же кочевников на пятерки и десятки. Шэнбины, струсившие в бою, стали наказываться. После этой реформы войско циньского царства стало сильнее войск остальных ванов. Вот эта-то военная сила и превратила Цинь из царства в империю. Но все ли в реформе Шан Яна было правильно? Почему Шан Ян исключил из войска боевые колесницы, составлявшие костяк военной силы наследственной аристократии? Да, это была ошибка Шан Яна, недостаток его реформы!.. Но к чему сейчас эти отвлеченные рассуждения? Что надо делать, когда снова выйдут из города эти проклятые ползучие арбы, закрытые толстыми бревнами? Ни железные мечи, изготовленные самыми именитыми оружейниками Чанъани, ни копья не одолевают их! Даже стрела самострела, гроза любых доспехов, не может пробить бревна. Неужели всякий раз за каждого убитого даваньца платить десятью, двадцатью шэнбинами?! И нет другого выхода? Знаток военного искусства, опытный полководец Ли Гуан-ли ломал голову, мучился, не находя действенной меры против простого, но удивительно боеспособного изобретения даваньцев.

В то самое время, когда предводители ханьского войска осматривали обломки ползучих домиков, их видел наблюдавший за боем со стены ихшид Давани Модтай со своей свитой.

— Да, они явно поражены, — сказал Модтай.

— Еще бы! Такое видят впервые, — заметил Чагрибек.

— Позвать в Арк этих кузнецов! — распорядился Модтай и принялся спускаться со стены. Свита последовала за ним.

— Где ты научился мастерить такие арбы? — спросил Модтай вошедшего кузнеца Оробаза.

— Точно таких я не видел нигде, — отвечал Оробаз, поклонившись до земли и снова выпрямившись. — Зато я много раз рассматривал боевые колесницы персидских царей у себя на родине, в Парфиане. Мы с отцом прикрепляли к ним длинные клинки. Но те были двуколки, совершенно открытые.

— Фарсы[137] много раз пускали эти колесницы против юнан, — заметил предводитель Чагрибек.

— Такие колесницы первыми изобрели наши бактрийцы. Они пустили их в бой против фарсов, а те переняли их, — сказал заутар.

Беки удивленно посмотрели на него: святой славился как знаток истории, но никто не предполагал, что он так хорошо разбирается в вооружении разных народов.

— Когда фарсы осаждали города, — продолжал Оробаз, — они строили высокие башни из бревен и камыша. Поставив на колеса, их близко подвозили к стенам и оттуда осыпали стрелами защитников города. Все это я слыхал от бывалых людей.

— Совершенно верно! — одобрил заутар слова раба-кузнеца.

— Почему не обшить бревнами ваши высокие двухколесные арбы, подумал я, — заключил Оробаз. — Туранбалга поддержал меня. Вот мы вместе с уста Джувдаром и сделали те две арбы.

— Нет ничего совершенно нового под солнцем! — с внутренним удовлетворением произнес заутар. — Но из двух имеющихся сотворить третье дано не каждому!

Глава вторая ЗАБРОШЕННОЕ СЕЛО

— Не надо забывать: три раза в день требуют пищи и все дармоеды, волочащиеся в обозе! Завтра же отослать половину из них домой! Нам нужно избавиться от лишних ртов! По окрестным селам надо посылать людей без завтрака: натощак они будут лучше вынюхивать зарытое зерно! Пусть каждый добывает пропитание себе сам. В Давани арыки полны лягушек и змей! В зарослях гниют дикие фрукты!

Предводителям, сидящим на совете у Ли Гуан-ли, стало ясно, что цзянцзюнь решил продолжать осаду Эрши.

— Наверное, будем зимовать в Давани! — шепнул сяовэй идущему рядом с ним другому сяовэю, удаляясь от узорчатого огромного шатра цзянцзюня.

— Да, он же не может возвратиться в Поднебесную, не взяв Эрши, — сказал тот. — Приходится оправдывать титул Эрши цзянцзюня!

— Ты прав. Сын Неба еле простил неудачу прошлого похода. А если и на этот раз вернемся с позором? Да он повесит всех нас поголовно!

— Ни за что не простит! Тогда нас было всего шесть тысяч, а теперь выехало из Дуньхуана шестьдесят тысяч одних шэнбинов! С обозом около ста тысяч…

— Да, выехало… А сколько осталось? Говорят, не более сорока тысяч! И то считая тех, кто осаждает сейчас проклятый кент Ю. Неужели мы потеряли двадцать тысяч человек?! А что приобрели? Эрши по-прежнему не взят. С заходных кентов подходят все новые и новые сотни, а возможно, и тысячи чакиров! Кто знает, сколько их? Они скрываются в камышах и горных ущельях.

— В том-то и дело. Цзянцзюнь, видимо, решил взять эршийцев измором. А для покорения их заходных кентов тоже нужны шэнбины!

— Когда Чжао Ши-чэн сказал, что надо снимать одежду со всех убитых — и с шэнбинов, и с чакиров, у меня сомнений не осталось: будем зимовать в Давани!

— Верно, дело клонится к этому.

Подойдя к кольцу окружения, каждый из собеседников свернул к своей тысяче. Им нужно было выделить по сотне шэнбинов, чтобы завтра отправить на обыск окрестных сел.

К полудню отряд шэнбинов вошел в заброшенное село. По всему было видно, что сюда еще не ступала нога ханьца. Селение это стояло островком в камышовых зарослях на берегу Карадарьи.

— Ань-ин, Ань-ши, Жэн Чэ! Давайте зайдем в этот двор, — охрипшим голосом позвал десятник своих.

Шестеро из семи шэнбинов, оставшихся у десятника, держа коней за поводья, прошли через низкие ворота, прикрепленные к дувалу — глинобитному забору. Проходя через них, Жэн Чэ хлестнул своего коня плетью. Рванувшись, конь задел верхнюю перекладину ворот и сбросил ее. Во дворе росло несколько фруктовых деревьев и виноград. Привязав коней к деревьям, шэнбины принялись обыскивать глинобитные домишки, сарай и конюшню. Возле маленького арыка, протекавшего через двор, под сенью громадного карагача, находилась большая супа — земляной помост. Потеряв в конце концов всякую надежду найти зерно, чинжины собрались у супы. Десятник разлегся на ней.

— Не далеко ли забрались мы в камыши? — сказал Аньши Ань-ину.

— Трус ты! — упрекнул его десятник. — Отряды всадников налетают со стороны Кувы. Мы же находимся к восходу от Эрши, с противоположной стороны.

Ань-ши умолк. Жэн Чэ начал ругаться:

— Зачем эти деревья посадили, когда они не дают плодов? Какой горький виноград!

— Это ранние яблони. Плоды их давно созрели. Виноград же еще не поспел, — сказал Ань-ши.

Со злости Жэн Чэ начал бить палкой по зеленым гроздьям. Неспелый виноград рассыпался по земле.

— Ослепнешь, Жэн Чэ! — вырвалось у Ань-ши.

— Не боюсь! Займись своим делом, «негодяй»!

— «Негодяй» ты, а я нунфу!

— Перестаньте, а не то спущу шкуру с вас обоих! — прикрикнул десятник. — А ты, Жэн Чэ, помни, что тебе достанется больше!

— Знаю! Ношу проклятую красную одежду, а у Ань-ши бурая. У меня вокруг глаз зеленая черта, я ту-ну, а он свободный шэнбин. Нас, ту-ну, в твоем десятке трое, и все мы понимаем свое положение!

— Когда мне дали вас, то сказали, что бывшие бродяги — хорошие ищейки. А вы ничего не можете найти!

— У десятников нюх тоже неплохой!

— Отрежут тебе когда-нибудь язык, Жэн Чэ!

— …И бросят собакам на моих же глазах… Хорошо, что это не во власти десятников!

— Лень мне подниматься, а то…

— Десятник у нас добрый, понимает шутки. Вот и забавляю его.

Пререкания между десятником и Жэн Чэ оборвались, и Ань-ши облегченно вздохнул.

— Ты не обижайся, Жэн Чэ, — начал он. — Когда ты безобразничал… извини, когда ты стал сбивать еще зеленый виноград, я не выдержал. Я же тебе говорю: я нунфу. Всю жизнь я выращивал фрукты, сеял рис, пшеницу, сажал капусту. Меня знают в нашем селе как неплохого садовода. Рядом с хижиной есть немного земли. Жена осталась там с тремя детьми. Ох, как я соскучился! Не случилось ли чего-нибудь с ними?!

Ань-ши стал рассказывать о своих детях, об односельчанах, стараясь не упускать ничего, даже скучных, никому не нужных, но дорогих ему мелочей. Он несколько раз повторил, что ему идет двадцать восьмой год, лет восемь назад он впервые был взят в войско и нес службу два года на границе с хуннами, а на этот раз его, как опытного шэнбина, послали сюда, в Давань. Когда он заговорил о своем небольшом хозяйстве, его стали слушать внимательнее. Он утверждал, что налоги уплачивать нунфу выгоднее частью урожая, а не деньгами: «Деньги вещь скользкая. Удержать их трудно. Когда придет сборщик налогов, их у тебя не будет. Получишь по спине несколько плетей, и ноги сами поведут тебя к ростовщику. А хвост у долга растет быстро».

— Точно! — кивнул ему другой свободный шэнбин. — Чтобы ростовщик дал тебе отсрочку, будешь работать на него, а на свой огород не останется времени. Потом кого-нибудь из детей отдашь за разросшиеся долги или сам пойдешь в рабство! Младший мой брат нынче на кого-то гнет спину, если он жив еще.

— Мои дела, оказывается, лучше ваших! — вмешался в разговор Шэн Чэ. — Я давно избавлен от подобных никчемных забот! Дед моего отца еще при Цинь Ши хуанди был осужден. Он, оказывается, когда надоело платить, прикончил заимодавца. Его кости лежат где-то под Чанчэном. За это преступление три поколения его потомков были обращены в рабов. Меня этот приговор уже не коснулся. Но что толку? У меня не было ни земли, ни дома, ни денег! Бродил всюду, клянчил, нищенствовал, воровал… Однажды, очень голодный, отправился на промысел. Если бы ничего не удалось найти, убил бы самого себя, так поклялся. Но все вышло удачно. Под вечер по дороге шла девчонка. У нее в руках был небольшой сверток. Я пустился ей вслед. В ближайшем же кустарнике я быстренько заткнул ей рот и отволок вниз, в овраг. Там я съел сушеный рис, который был в свертке, и изнасиловал ее. В это время по дороге над оврагом проходили люди. Чтобы они не заметили нас, я крепко зажал ей рот, а другой рукой вцепился в горло. Когда люди прошли, я отпустил ее. Но девчонка уже не дышала.

— Ты, оказывается, и в самом деле негодяй! — гневно произнес Ань-ши.

— Сам же признается, что он потомственный преступник, — сказал Ань-ин.

— А ты сам, Ань-ин, тоже в красном отрепье, и вокруг твоих глаз такая же зеленая черта!

— Верно. Но с таким, как ты, и на небо не пойду, даже если там будут рисовые рощи и винные пруды!

— Кто тебе сказал, что рабов туда примут?! Лучше послушай, что было дальше. Я удрал в другие края. Хорошо, что так велика Поднебесная! Но плохо то, что как раз в это время Сын Неба издал закон превращать в ту-ну бездомных бродяг. Труд ту-ну был для меня невыносим, ведь я никогда раньте не работал. Много раз я бежал от надзирателей, где только не был! Даже проник в сад самого Сына Неба!..

— Все знают об этом. Не хвастайся! — прикрикнул десятник.

— Знаю, это тебе не по нраву. Но Сын Неба сам велел послать меня сюда. Я был в Давани и раньше, поэтому я хорошо знаю их дороги и меня часто берут проводником.

— Вот неисправимый хвастун!

— Почему же не похвастаться, если я нашел путь спасения от рабства? Молодых и сильных ту-ну подбирали, чтобы послать в страны захода, и сказали: если будете хорошо воевать, по возвращении получите… свободу… Да я и без этого обещания с удовольствием приехал бы сюда. Это лучше, чем трудиться под плетью надзирателей. А грабить и убивать мне не в новость!

— Ты, Жэн Чэ, говоришь правду, — задумчиво сказал Ань-ин. — У тебя нет другого ремесла. Но удивительно другое: там за грабеж, насилие, убийство превращают в ту-ну, а здесь за эти же «заслуги» освобождают…

— Ты, Ань-ин, вечно говоришь что-то заумное! Незачем думать! Делай, что велят — и все!

— Как это незачем думать? — вдруг вскипел десятник.

Он так возмутился, что поднялся с супы, на которой лежал, и сел, поджав ноги.

— День и ночь не могу отогнать гнетущие мысли, — пожаловался десятник.

— У кого их нет?.. — сочувственно кивнул Ань-ин.

— Таких, как у меня, ни у кого из вас нет!

— А что такое? — спросил Ань-ши.

— После того как начали собирать подушный налог не до пятидесяти шести лет, как прежде, а до восьмидесяти, — с каким-то болезненным облегчением заговорил десятник, — в нашем селе несколько человек тайком убили своих престарелых родителей. Сосед мой средь бела дня прикончил своего семидесятилетнего отца, ударив его сзади булыжником по голове. Я зашел к нему за серпом и нечаянно застал это… Он даже не догадался закрыть дверь… Изо рта и носа старика текла черная кровь. По моему телу пробежали мурашки. В предсмертных судорогах старик, видимо не понимая, что случилось, звал на помощь сына. Мой сосед онемел. Старик наконец затих, и сын сел возле него, заплакал. Когда мы оба были детьми, его отец, тогда еще молодой, ласкал и меня вместе с ним. Мы не могли достать с дерева яблоко, и он сажал нас по очереди себе на плечи. Вспомнив это, я тоже заплакал. Я поклялся никогда не совершать подобного греха. Прошел год. Этот проклятый подушный налог увеличился еще в полтора раза, и меня начало томить смутное желание: скончался бы отец поскорее! Но отец, несмотря на преклонный возраст, копался в огороде, делал мелкую домашнюю работу и не собирался облегчить мне уплату налога. Однажды я прикинул, что, если отец проживет еще года два, мне придется стать рабом за долги. Что тогда будет с двумя моими малолетними детьми, женой, да и с самим отцом? «Не один я поступаю так!» — подумал я после того, как сборщики налогов пригрозили, что отберут хижину или землю — кормилицу всех нас. Все же я не решался ударить отца по голове. Ночью, когда он спал, мы с женой вывели детей во дворик. Я потихонечку связал отцу арканом руки и ноги, принес в хижину мокрую солому и поджег ее. Дым наполнил домик, я закрыл лаз и накрепко запер дверь. Когда на рассвете я зашел в хижину, отец уже не дышал. Лежал он как спящий. «Хорошо, что я не пролил его кровь», — шепотом сказал я жене. «Ну а это? Разве это не одно и то же? Ты — отцеубийца!» — говорил мне внутренний голос. Я вдруг закричал, бросился к трупу отца, рыдал… Никто не спросил меня, отчего он умер. А теперь каждую ночь я вижу его во сне. Он уводит меня с собой куда-то, и иногда я проваливаюсь в бездонную черную пропасть… Толкователи сновидений говорят, что скоро и моя душа должна попасть в подземное царство желтых источников, где обитает душа отца. Жаль, что тело мое будет лежать в чужой земле, а возможно, его съедят собаки даваньцев. Ах, если бы меня похоронили возле отца… Но отцеубийце разве суждено быть удостоенным такой чести?

Десятник еле выговорил последние слова. Из его глаз неудержимо текли слезы. И свободные шэнбины, и воины-рабы в красных выцветших кафтанах, прозванные «негодяями», сидели задумчиво, угрюмо. Даже Жэн Чэ, считавший, что незачем думать, сосредоточенно уставился в землю. Каждый перебирал в памяти подобные же случаи…

— Говорят, Сын Неба приказал увеличить налоги, чтобы шэнбинов стало побольше? Правда ли это? — спросил молчавший до этого свободный шэнбин.

Никто не ответил ему.

Молчал и Ань-ин. Ведь он сам — жертва этого проклятого налога. После того как отправленное в Шеньду посольство, к которому он принадлежал, было вынуждено вернуться из Куньмина, он, уже как ту-ну, был вновь послан туда же. Однако на этот раз Сын Неба решил снарядить не посольство, а войско из нескольких десятков тысяч шэнбинов во главе с полководцами Го Чаном и Вэй Гуаном. Войско должно было покорить племена страны Куньмин, открыть путь в Шеньду и двигаться дальше, присоединить к Поднебесной племена и народы, живущие в дебрях южных лесов[138]. Тогда и те страны, к берегам которых иногда подплывали ханьские торговцы из Фаньюя[139], тоже стали бы данниками Хань. Но исполнению замыслов Сына Неба воспрепятствовали все те же варвары!

Ань-ин прошагал этот путь от начала до конца и воочию увидел, как племена и народы отчаянно отстаивали свою свободу и в конце концов остановили искусное ханьское войско! За это время он понемногу научился обдумывать увиденное и услышанное. Многие свободные шэнбины и преступники, «негодяи», не хотели умирать на чужих землях. Их гнали в бой насильно, иногда под плетью. Как и ожидалось, объявили, что Сын Неба откладывает покорение этих стран на будущее! Здесь, в Давани, шэнбины вроде тоже начали вести себя подобным образом. Не таким ли будет конец и этого похода? Но об этом ни слова никому! За одно такое слово могут отрезать язык, вырвать ребро, живьем закопать в землю…

Ругань, топот коней шэнбинов, проезжавших по дороге за забором, напомнили тем, кто изливал свою душу под старым карагачом, что пора и им сесть на коней и присоединиться к своей сотне. Шэнбины направились дальше, в глубь камышей, где должны были быть такие же брошенные села. Здесь добыча была невелика — лишь два-три мешка зерна, в спешке оставленных хозяевами.

Под вечер, когда они возвращались в лагерь, на них неожиданно напали даваньские всадники. Натиск был так силен, что шэнбины врассыпную пустились бежать в сторону Эрши.

На следующий день возле шатра войскового лекаря в ожидании своей очереди собралось около полусотни раненых шэнбинов. Двое из них, видимо приятели, стояли в стороне от других и разговаривали:

— Вчера, оказывается, кроме нас выехали в разные стороны еще две спаренные сотни. Говорят, из шестисот шэнбинов вернулось не более двухсот пятидесяти. И это вместе с ранеными!

— Хуже всего пришлось нам! На обратном пути, как только выехали из последнего села, на нас напали даваньцы на быстрых небесных конях. После небольшой стычки они отступили. Мы начали их преследовать, и вдруг со всех сторон поднялись пламя и дым. Вокруг было топко. Я понял, что мы попали в ловушку. Видимо, и зерно в селах они оставили как приманку. Второй раз я попадаю здесь в такую ловушку. А впервые — еще когда мы шли в Эрши. Я тогда был в передовой тысяче. Возле той речки… как они называют ее?..

— Акбура, кажется.

— Да, возле Акбуры… Там они загнали нас в болото и подожгли камыши. Оба раза мне лишь чудом удалось спастись.

— Те, кто поумнее, не лезут на рожон, а спасают свою жизнь!

— Потише! Нас могут услышать!

— Нынче все так говорят.

— И все же…

— А что было дальше?

— Вчера?

— Да, расскажи о вчерашнем!

— Я быстро слез с коня и кошкой нырнул в камыши. То на карачках, то ползком пробирался обратно. Хорошо, что так сделал. А то бы меня или изжарили, или изрубили. Даваньцев было немного, около сорока, но я еле ускользнул от них. У дороги пасся конь без всадника. Я вскочил на него и пустился вскачь.

— Сорок человек рассеяли наши две сотни!

— Наверное, спаслось из нас не более тридцати — сорока человек. Вот что еще удивительно: эти всадники не воины, а даваньские «негодяи»! Как же они сами называют их?.. «Преграждающие дороги», кажется…

— Разбойниками, что ли?

— Да, примерно так.

— А как ты узнал, что это разбойники?

— По правде говоря, я узнал атамана. В тот раз возле Акбуры я его видел вблизи. Тогда наш толмач был рядом со мной, мы вместе спасались. Он сказал, что сами даваньцы называли его атаманом. И теперь он проехал в камышах мимо меня, совсем рядом. А я от ужаса онемел. Но он смотрел в сторону, туда, где пылали огни.

— Да, нынче герой тот, кто спасет свою жизнь!..

Глава третья ЛИ ГУАН-ЛИ ЗАДУМЫВАЕТСЯ

День клонился к вечеру. Угрюмые тучи покрывали небо. Становилось душно. У подножия покатого холма, на бугре, невдалеке от своего шатра, сидел на расстеленном коврике Ли Гуан-ли. Возле него никого не было. Поодаль зевали от скуки буцюи. Полководец смотрел на стены осажденного Эрши, на цепи окружающих его шэнбинов и размышлял о том, чем может кончиться война с Даванью. Вот скоро месяц, как шэнбины вступили на эту землю. Но война началась еще в позапрошлом году. За это время Ли Гуан-ли неоднократно сталкивался с даваньцами, мерился с ними силой и успел узнать их.

В прошлый раз кент Ю был взят приступом. Это спасло шэнбинов от голодной смерти. Но даваньцы и тогда показали безмерную храбрость — каждый сваливал четверых-пятерых шэнбинов. К счастью для шэнбинов, защитники этого пограничного кента, затерявшегося среди гор, оказались немногочисленны. Половина шэнбинов, добравшихся до его степ, вошла в него, но была вынуждена, перезимовав, вернуться в Дуньхуан. На этот раз, учитывая уроки прошлого похода, войско лучше снабжено съестными припасами. Если удастся пресечь расточительные траты, против чего он уже начал принимать жесткие меры, то по крайней мере зерна-то им хватит. На этот счет можно быть спокойным. Но не обманчиво ли это спокойствие? Не превратило ли оно предводителей и его самого в тяжелодумов, теряющих ценное время на осаду? Вот до сих пор нет вестей из кента Ю! Видимо, он еще не взят, иначе оттуда немедленно прислали бы гонцов. Эта крохотная крепость связала руки четырем тысячам отменных шэнбинов! А раз так, что удивительного, если около сорока тысяч шэнбинов заняты осадой главного города Давани?! Вначале удалось взять приступом после недолгой осады кенты Селат, Шихит, Дальварзин, Ассака… Даваньцев застали врасплох, и они вначале растерялись. Но очень скоро собрали войско и теперь ожесточенно сопротивляются, укрывшись за высокой стеной своего кента. А ведь у них еще около шестидесяти средних и малых городишек, куда пока не дошли копыта приземистых коней шэнбинов!

Послы, побывавшие здесь, в Давани, уверяли, что, как только Эрши будет осажден, заходные кенты начнут отделяться и каждый из беков депар станет спасаться поодиночке. Когда же Эрши будет взят, они сами придут к ханьцам и запросят пощады. А что происходит на деле? Эти кенты начинают присылать осажденному Эрши подмогу, к счастью пока небольшую. Лазутчики не учли, что угроза покорения объединит родственные племена и народы и они забудут мелкие раздоры! Да, ханьским посланцам в свое время удалось вбить клин между восходными и заходными хуннами, кочевавшими в бескрайних просторах степей. Но здесь, в Давани, где население оседлое и множество кентов расположено в долине, окруженной высокими горами, этого не случилось! Вот и полагайся на кичливых послов, разбрасывающих дары направо и налево, но ничего не понимающих в делах войны! Почему же он, Ли Гуан-ли, опытный цзянцзюнь, поверил их словам? Но разве кто-нибудь спрашивал его мнение? Исход дела был предрешен без него в Первом дворце Поднебесной. Теперь уже поздно искать виноватых! Он — Эрши цзянцзюнь, и спросят за все с него, и только с него! Ну а если все же взять Эрши приступом? Тогда у него наверняка останется половина, а то и меньше половины шэнбинов! Если при взятии каждого последующего кента терять по половине шэнбинов, то после еще трех таких побед от войска останется полководец — один Ли Гуан-ли! Но и долгая осада Эрши имела бы смысл только в том случае, если одновременно взять в тиски и все остальные шестьдесят кентов-крепостей. Для осады их всех понадобилось бы еще двести — триста тысяч шэнбинов. Откуда их взять? Ведь только для того чтобы прикрыть даваньский поход со стороны хуннов, вдоль границы по недавно отобранным у них землям пришлось расположить стовосьмидесятитысячное войско. Каждый день надо ожидать измены от усуней и считающихся добрыми соседями цянов. И уйгуры всегда склонны к смуте. А сколько враждебных ханьцам племен и народностей на юге, на востоке, вдоль всего шестимесячного пути до Давани! Чтобы их все время держать в страхе, требуется и там большое войско. Нет, одновременно осаждать все кенты Давани немыслимо!

Ли Гуан-ли все еще тешил себя в глубине души надеждой, что вдруг откроются ворота осажденного Эрши и даваньцы, выйдя оттуда, припадут к его ногам. Можно ли ожидать этого? Чтобы найти правильный ответ на этот вопрос, Ли Гуан-ли старался справедливо оценить поведение даваньцев в трудных для них ситуациях. «Мы, — думал он, — неожиданно вторглись в их земли. Они растерялись, но все же у горы Чилустун дрались отчаянно! Если бы Ли Чи не подоспел вовремя по другой дороге, они задержали бы нас там еще дней на пять-шесть, если не больше! Да, после первого удара они упали лишь на одно колено и тут же вновь встали на ноги! Загнав их в вайчэн, мы думали, что уж теперь-то они в западне. Но они изобрели эти падающие звезды и опять выстояли! Мы разрушили вайчэн, и теперь они заточены в чжунчэн[140]! Несмотря на это, они пытаются кое-что предпринять! «Но сильны ли они в самом деле или только стараются убедить нас в этом?»

Ли Гуан-ли мысленно представил себе штурм Эрши: вот шэнбины кидаются вперед, карабкаются на стены, бьются… Но вдруг перед его глазами возникли ползучие домики даваньцев!

«Да, эти проклятые арбы с деревянной обшивкой, — думал он, — вымотают нас. Глазам своим не веришь: неужели по десять даваньцев в каждой, не моргнув, идут на верную смерть?! Ведь известно, что бойца удерживает в сече надежда избежать смерти. А эти даваньцы не могут не знать, что ни один из них не вернется! За это время из ворот осажденного кента вышло уже около десятка ползучих домиков! Никто из находившихся в них не спасся, все перебиты! И все же они идут. Что это за люди?! О, если бы так сражались шэнбины! Но этим мерзавцам нет дела до великих замыслов Сына Неба. Им безразлично, овладеем ли мы Длинной дорогой, соединяющей Хань с Дацинь, им не нужны даже небесные кони! Где им понять, что без небесных коней нельзя покорить страны далекого захода солнца! Чтобы «негодяи» лучше дрались, их смешали с шэнбинами из нунфу, и все равно все они по-прежнему идут в сечу лишь под плетьми сотников и десятников! Можно ли сделать их столь же самоотверженными, как даваньцы? Выходит, для этого мало одного преклонения перед Сыном Неба? Да и чего в них больше: преклонения или страха? Ведь почти никто из шэнбинов не видел Сына Неба, но все трепещут перед ним. А даваньцы? Их Ахурамазда, которого и вовсе никто никогда не видел, никого не наказывает, никому не вырывает ребер, никого заживо не закапывает, как это делают у нас по велению Сына Неба. Не оттого ли даваньцы так самозабвенно почитают своего бога, что не знают его? Недаром говорят, черта изобразить легче, чем козла. Черта никто никогда не видел, каким его изображают, таким он и кажется. А козла каждый день видят. Попробуй намалевать рога не там, где нужно!»

Разумеется, Ли Гуан-ли был далек от верного понимания причин самоотверженности даваньцев. Хотя сами они и думали, что идут на верную смерть, чтобы спасти свои души и защитить могилы предков, как предписал им Ахурамазда, как проповедовал Заратуштра, на самом деле воины жертвовали жизнью ради того, чтобы спасти свою семью, народ, родную землю — все то, чем они обладали и дорожили. Ли Гуан-ли не мог понять их побуждений, потому что сам он всегда воевал только на чужих землях, возглавляя людей, к тому же в большинстве своем подневольных, которым было непонятно, зачем они убивают других и за что должны умирать сами…

Старший буцюй подошел и почтительно встал напротив Ли Гуан-ли.

— Что там?

— Цзюньчжэн идет прямо сюда. Я остановил его, сказал, что цзянцзюнь приказал никого не пускать. Он говорит, это его не касается. Сердится на меня. Что делать?

— Да, его не надо было останавливать!

Старший буцюй попятился. Косясь на него, тут же подошел, словно подкатился, низенький толстяк Чжао Ши-чэн.

— Чего ты слушался этого пса! — лукаво улыбнулся Ли.

— Я давно говорил, что он чурбан!

— Что у тебя?

— Донос «негодяя» Жэн Чэ подтвердился. Сюда живым доставили торговца куревом. У сотника и толмача нашли спрятанное золото.

— Лазутчик что-нибудь говорит?

— Нет! Хоть отрежь ему язык!

— Отвести всех троих в тот шалаш и сжечь заживо! Пусть побольше людей, сотников, десятников полюбуются зрелищем. Это будет поучительно.

Чжао Ши-чэн направился к своему шатру. Там ждал его сяовэй, прозванный Ищейкой.

«Да! Их предводитель не простак! — продолжал рассуждать Ли Гуан-ли. — Он очень неплохо управлял сечей у Чилустуна. Поймать на удочку нашего сотника и толмача и получать от них сведения, поджечь ночью смотровую вышку… А нарочито громкий стук молотов о наковальни, раздающийся из осажденного кента? И нападения летучих отрядов чакиров, подходящих извне как раз в то время, когда из ворот кента выползают проклятые ползучие домики… Все это дело рук их смышленого предводителя!

Но кто же из предводителей Давани так умело действует против нас? Неужели этот Чагрибек, который, говорят, еще очень молод, сын бунтаря, захватившего троп, способен так мудро управлять их войском и всеми делами? Хотя он и считается их цзянцзюнем, разве на самом деле он не пешка в руках своего отца? Не ошибался ли я, считая его всего лишь неплохим рубакой? Да нет, не может быть. Кто же тогда? Модтай? Что он понимает в делах войны? Если бы он мог управлять войском, его с самого начала назначили бы предводителем. А Кундузбек? Вряд ли. Он лучше разбирается в дворцовых интригах, чем в тонкостях сечи. Он всю жизнь был беком сыщиков. Кто еще есть у них? Все остальные мелкие людишки! Многие из депаринских беков попали в наши руки, и тела их теперь гниют… Кто еще там из их знати? Да, жрец! Как он у них называется… Зау… заутар, что ли? Не может быть, чтоб дряхлый старец, с трудом передвигающий ноги, руководил войной!

Даваньцы давно не воевали, и у них не должно быть опытного предводителя. Так говорили наши послы, и уж в этом-то ошибиться не могли. Неужели несколько человек сообща могут так хорошо управлять сечей? Нет, на войне это невозможно. Советоваться необходимо — я и сам пользуюсь советами… Но принимать решение должен кто-то одни — иначе пришлось бы совещаться беспрерывно. Нет, кто-то один из них истинный цзянцзюнь! Но кто именно?»

Ли Гуан-ли вновь и вновь перебирал в уме даваньскую знать и пришел к выводу, что все же только Чагрибек может быть предводителем войска. Чтобы убедиться в правильности своего мнения, он велел позвать Сиртланбека. Спросил:

— Что за человек ваш Чагрибек?

— Кичливый всезнайка!

— Приходилось ли ему действовать по собственной воле?

— Да, у Чилустуна и Айирмачташа.

— Слушается отца?

— Да, слушается. Но в военных делах Модтай предпочитает прислушиваться к словам сына.

— Его возраст?

— Сорок лет.

Ли Гуан-ли больше ничего не спрашивал. Сиртланбек, скрестив руки на животе, сидел, недоуменно глядя на своего нового хозяина. Он думал, что надо еще что-нибудь добавить о Чагрибеке. Но что именно? Не забыть бы и себя.

— Если бы я был на его месте, ночью открыл бы вам ворота!

— Если бы ты был их цзянцзюнем, шэнбины давно разрушили бы эти стены!

Сиртланбек, почувствовав в тоне Ли Гуан-ли насмешку, нерешительно улыбнулся. Толмач хотел было перевести слова цзянцзюня, но тот дал ему знак молчать.

Ли Гуан-ли знал, что Сиртланбек не только продажный изменник, но и неимоверный трус. Ведь Сиртланбека нашли… под трупами! Он почти зарылся в их груду — так страус ныряет головой в песок. Проходившие мимо шэнбины обратили внимание на полы дорогой одежды и вытянули за ноги важного воина живым и невредимым. На допросе выяснилось, что это Сиртланбек — «свой человек». Сам он объяснял свой позорный поступок хитростью: якобы он таким образом хотел перейти на сторону ханьцев. Хотя его словам не поверили, Ли Гуан-ли решил держать его при себе. После взятия Эрши он мог пригодиться в качестве подставного лица.

Отпустив Сиртланбека с толмачом, Ли Гуан-ли продолжал думать о Чагрибеке.

Да, видимо, в самом деле Чагрибек их цзянцзюнь. Не так уж он и молод. Ведь и сам Гуан-ли в таком возрасте уже был именитым предводителем, а вот теперь, когда ему уже под шестьдесят, он начинает спотыкаться! Да, плохо, что вражьему цзянцзюню сорок лет. Оттого и соображает он быстро! Но хорошо хоть то, что он не совсем самостоятелен — каждый свой значительный шаг делает с одобрения отца, а иногда и престарелого заутара. Раз так, то на каком-нибудь важном повороте событий он не успеет быстро принять ответные меры.

Довольный этим выводом, Ли Гуан-ли облокотился на подушку и глотнул даваньского вина, только что поданного бесшумно подошедшим слугой. «Хорошо, очень хорошо, что он не совсем самостоятелен…» — твердил про себя Ли Гуан-ли и вдруг осекся. Так ли это? Не принимает ли он желаемое за действительность, не обманывает ли себя, стремясь рассеять раздражение и тревогу, вызванные все новыми и новыми свидетельствами незаурядной находчивости предводителя даваньцев? Ведь пока Ли Гуан-ли распутывает подброшенный врагом узелок, тот подготавливает новый. Опытный Ли Гуан-ли еле успевает следить за изобретательностью Чагрибека! Нет, заблуждаться на этот счет опасно. Не так просто будет иметь дело с этим человеком.

«Шэнбинов по-прежнему в два раза больше, чем чакиров. — Стиснув зубы, Ли Гуан-ли старался рассуждать беспристрастно. — Но умение и чутье их цзянцзюня не в два раза меньше моих! Я жил на свете в полтора раза дольше и видел несравненно больше него. Я много раз воевал, побеждал и бывал побежден. Да, я опытнее его во много раз! Но ведь не только долголетним опытом определяется искусство военачальника. Находчивостью и изобретательностью Чагрибек нисколько не уступает мне, именитому цзянцзюню, а возможно, и превосходит меня. Увы, это горькая правда… Мне потребуется крайнее напряжение ума и воли. Иначе не победить! Не может же Эрши цзянцзюнь вернуться в Поднебесную, не покорив Эрши! Сын Неба предусмотрел все. Но что же все-таки делать? И посоветоваться не с кем…»

Ли Гуан-ли считал, что он может сравниться по уму лишь с некоторыми именитыми да цзянцзюнями — большими предводителями. Таких в Поднебесной всего два-три. Но их здесь нет. Остается только еще раз обратиться к да цзянцзюню Сунь-цзы, жившему четыреста лет назад и оставившему свои мысли в свитках шелка[141]. Ли Гуан-ли подозвал старшего буцюя:

— Пришли чтеца!

Пока цзянцзюнь допивал очередную чашу вина, подошел чтец в сопровождении шэнбина, несшего ларец с изображением готового к прыжку Желтого дракона. Шэнбин поставил ларец на ковер и, пятясь, удалился.

— Открой! — повелел цзянцзюнь.

Чтец вынул из ларца шелковые свитки, обернутые в искусно выделанную кожу.

— Читай!

— «Лучшее из лучшего — покорить вражеские войска, не сражаясь. Поэтому лучший способ воевать — разбить замыслы противника; на следующем месте — разбить его союзы; на следующем — разбить его войска. И худшее из всего — осаждать крепости!..»

— Остановись! Слишком торопишься!

Ли Гуан-ли словно ударили по голове остроконечным булыжником — по телу его прошла дрожь, руки затряслись.

— Читай другой свиток!

— «Где нужно хладнокровие, а где предпочтительнее быстрые меры…»

— Так оно и должно быть. Достаточно!

Ли Гуан-ли представлялось, что он слышит эти слова из уст самого Сунь-цзы. Поэтому он и не стал сам читать свитки, а вызвал чтеца. В эти тяжелые для себя дни Ли Гуан-ли хотел посоветоваться с Сунь-цзы. Но и тот не сказал ничего определенного. А тут еще чтец скороговоркой прочел и те слова Сунь-цзы, о которых Ли Гуан-ли предпочел бы сейчас не вспоминать: «И худшее из всего — осаждать крепости!»

Но теперь он был рад, что все же услышал эти правдивые слова. Ведь для этого он и обратился к покойному да цзянцзюню. Да, осада крепости — самое худшее, в этом тысячу раз прав Сунь-цзы! Но теперь, когда истекает уже четвертая неделя осады Эрши, нужны ли по-прежнему хладнокровие и медлительность или же предпочтительнее быстрые действия?

— Если выгодно зимовать здесь, необходимо хладнокровие, а если не выгодно — то быстрые меры! — вслух рассуждал Ли Гуан-ли.

Чтец, поняв, что больше он не нужен, незаметно удалился.

«Что важнее — сохранить войско или взять этот город? — спрашивал сам себя Ли Гуан-ли, поставив на крышку ларца сжатый кулак. — Если вынуждены будем зимовать, надо сохранить войско, а если нет — немедленно брать Эрши приступом!»

Ли Гуан-ли так и не нашел решения.

Наступили сумерки. Ли Гуан-ли по-прежнему сидел, не шевелясь. Никто из охраны и прислуги не осмеливался подойти к нему. Наконец пришедший по какому-то неотложному делу управитель войском Чжао Ши-чэн прервал тягостное раздумье цзянцзюня.

— В эти дни я много думаю о том, что делать дальше. Но толком ничего не нахожу, — сказал Чжао. — «Что ты скажешь, если я приведу гадальщика?

— Приведи!

Когда совсем стемнело, при свете масляных фитилей в громадном шатре цзянцзюня предводители ханьского войска с напряженным вниманием слушали невнятные слова старика — гадальщика по черепахе.

Глава четвертая КТО ЭТИ ВСАДНИКИ?

Военный совет, проведенный Ли Гуан-ли, решил приступом взять осажденный кент, пусть при этом даже погибнет половина шэнбинов. Зимовать под стенами Эрши — гибель для всего войска и позор для ханьцев! — так рассудили хаохоу и сяовэи, согласившись с мнением цзянцзюня.

На следующий день, когда пошла пятая неделя осады, рано утром шэнбины с криками и воем двинулись к кенту. Им было приказано забраться на стены, проделать в них бреши, а потом разрушать все вокруг, ломать ворота и, беспощадно уничтожая всех, кто попадется на глаза, овладеть внутренним кентом и дворцом Арк. Начав наступление сразу со всех сторон, взобраться на стены следовало только в заранее определенных местах. Если первый натиск будет отбит, он должен быть повторен снова — и так до окончательного овладения городом! Были определены и промежутки между башнями, куда должны направляться отвлекающие врага сотни и тысячи.

Возвышающиеся среди развалин и золы разрушенного внешнего кента стены казались еще неприступнее, чем прежде. Курган Арка, как называли внутренний кент даваньцы (хотя дворец Арк имел свое особое ограждение и попасть туда можно было лишь через прочные ворота), был и в самом деле несравнимо надежнее, чем стены уже разрушенного шэнбинами внешнего кента. Четырехугольная стена внутреннего кента высотою в рост восьми даваньцев или же десяти чинжинов была сложена из крупного сырого кирпича. Внутри кирпичной кладки находилась плотно утрамбованная земля. Толщина стены равнялась шести шагам, наверху с внешней стороны имелись зубчатые выступы. Через каждые тридцать шагов были сделаны бойницы. Их было по двадцать на боковых стенах, а на головной и задней — по двенадцать — всего шестьдесят четыре. Длинные стороны стены равнялись семистам шестидесяти, а короткие — пятистам двадцати шагам. Наглухо были закрыты и укреплены все четверо ворот.

С крыши самого высокого дома в Арке раздался предупреждающий рев карнаев. Но даваньцы не стреляли в шэнбинов, пока те шли. Лишь после того, как они начали взбираться на стены, их стали поражать меткими стрелами, пользуясь тем, что теперь они не могли прикрываться щитами. Тех, кому удавалось уцепиться за край стены, даваньцы рубили мечами, топорами, били копьями в лицо и грудь. Они уже изучили повадки шэнбинов: когда те подходили близко к стене и начинали взбираться на нее, прекращался град камней и стрел, осыпавший извне бойницы и зубчатые ограждения. Вот тогда-то даваньцы и поднимались наверх, приставляя к стене легкие переносные лестницы, и те из шэнбинов, кого миновали стрелы лучников, укрывшихся в бойницах и сваливавших врага почти без промаха, попадали под сокрушительные удары копий и мечей чакиров. Мало кому из шэнбинов удавалось спуститься внутрь крепости, а те, кто спустился, тут же были изрублены или пронзены стрелами. Поверхность стены стала скользкой от крови.

Ханьские предводители наблюдали за ходом сечи с земляной насыпи, высотою в три человеческих роста. Ее по указанию цзянцзюня сделали на том месте, где прежде находилась сожженная даваньцами смотровая вышка.

— Даваньцы берегут стрелы! Они стреляют только по тем, кто лезет на стену, — сказал управитель войском Чжао Ши-чэн.

— Они оказались умнее, чем ты думал, — ехидно заметил Ли Гуан-ли. — Пошли двух буцюев к Ли Чи и Ван Кою, пусть начнут бить по стенам таранами. Не забудь сказать: с железными наконечниками — только по воротам!

Но не успел Чжао Ши-чэн отдать распоряжение буцюям, как поднялась пыль со стороны гор. Взоры ханьских предводителей с тревогой обратились туда. Мчались всадники. Они стремительно напали с трех сторон на шэнбинов, устремившихся к стене осажденного кента. Начался переполох, приступ сразу ослаб.

— Разъездные сотни даваньцев! Они подоспели по реву карнаев!

— Уже не сотни, а тысячи! — с огорчением поправил Ли Гуан-ли управителя войском.

— В этот раз они бьются в упор.

— Хоть это ты заметил…

Сеча продолжалась до вечера. Ничего из намеченного ханьскими предводителями достигнуто не было. Шэнбины не смогли даже ударить тараном по стенам и воротам. Нападение связало им руки.

— Приступ начали мы. Но даваньцы повернули все по-своему!

Ли Гуан-ли хотел сказать Чжао Ши-чэну что-то резкое, но смолчал.

На рассвете следующего дня чакиры, вновь прискакавшие со стороны гор, напали на полусонных шэнбинов. Когда среди них поднялась суматоха, открылись все четверо ворот осажденного кента и из каждых показалось по две арбы с высокими колесами, обшитые со всех сторон бревнами. Вслед за ними выехали по нескольку сот всадников — чакиров, которые тут же поскакали в сторону кольца шэнбинов. Подлетев поближе, они натянули тетивы и, пустив стрелы в шэнбинов, не успевших подготовиться к сече, тут же повернули назад, сделав на скаку еще по нескольку метких выстрелов. Погнавшихся за ними шэнбинов встретили стрелами из неторопливо двигавшихся домиков. Застигнутые врасплох шэнбины были вынуждены принять навязанный им бой. В суматохе им не удавалось ни отогнать чакиров, прискакавших извне, ни прижать к стене тех, которые выехали из ворот осажденного кента. Под прикрытием лучников из ползучих домиков чакиры из кента несколько раз повторяли свои стремительные наскоки. Сегодня внешние и внутренние чакиры не спешили соединиться. Напротив, они нападали то разрозненно, то ножницами.

— Они придумали новую хитрость! Хотят вынудить нас не ослаблять ни одного обхвата кольца! Умно! Это чтобы мы не могли обойти их и преградить им путь назад!

Ли Гуан-ли, прикусив губу, задумался. Поднял голову и властно распорядился:

— Окружить вышедших из города, пусть даже образуются щели в кольце! Дайте прорваться через них тем, которые прискакали с гор!

Стоящие наготове внизу, подле земляной насыпи, конные буцюи тут же поскакали передать распоряжение хао хоу Ван Кою и Ли Чи.

Расстояние между стеной кента и кольцом шэнбинов стало сокращаться. Внутренние чакиры уже не могли свободно скакать вперед и назад, с боков их начали теснить шэнбииы. Раздался рев карнаев. Открылись ворота, и чакиры не спеша начали возвращаться в кент. Шзнбины сжимали круг. Ползучие домики преграждали им путь. Вокруг них образовалась давка, кровь лилась ручьями. Стрелы, летящие со стены и из бойниц, ослабили натиск шэнбинов. Ворота закрылись. Снаружи остались только ползучие домики и несколько десятков чакиров, бьющихся вокруг них с чинжинами. Вскоре на месте сечи остались лишь груды трупов и деревянные обломки. Как всегда, находившиеся в домиках даваньцы уничтожили шэнбинов в десять — двадцать раз больше, чем было их самих, но на этот раз им помогали чакиры на конях, прикрывавшие отход своих товарищей к воротам. Когда ворота закрылись, опять загудели карнаи. Чакиры, прискакавшие с гор, тут же помчались назад, пуская стрелы в гнавшихся за ними шэнбинов.

Сеча окончилась задолго до полудня. Даваньцы больше не выходили из кента, не возвращались и внешние чакиры. Тем не менее всем было ясно, что намеченный на этот день приступ сорван. Ханьские предводители вернулись в шатер цзянцзюня и за полуденной трапезой обсудили прошедший бой.

— Они сегодня начали без рева карнаев. Хотели застать нас врасплох. Это им удалось! — Как всегда, Чжао Ши-чэн спешил выложить раньше других все, что Думал.

— Хоть мы и разгадали их замысел, им удалось связать нам руки. Лишь малая часть шэнбинов вступила в сечу, а остальные бездействовали, опасаясь ослабить кольцо, — сказал Ли Чи.

Ли Гуан-ли думал, едва прислушиваясь к словам остальных предводителей. Давно известно, что искусный полководец, используя особенности местности — болото, мост на реке или горную теснину, — может обречь часть вражеского войска на бездействие. Но цзянцзюнь не только впервые видел, но даже никогда и не слышал, чтобы кто-либо достиг этой цели, находясь в осаде! В глубине души Ли Гуан-ли крепло уважение к вражескому предводителю.

— Неужели так и будут водить нас за пос эти варвары! — огорчался Чжао Ши-чэн.

— О, ты еще далеко ее все знаешь! — заметил Ли Гуан-ли.

— Что еще?

— Приведите пленников!

Буцюи привели Сиртланбека и еще двух живших с ним беков мелких кентов.

— Расскажите цзянцзюню, кто эти наездники!

— Женщины! Наши… даваньские… — дрожащим голосом сказал Сиртланбек.

Ли Гуан-ли встал и направился к двери. Остальные последовали за ним. Возле шатра два шэнбина держали за поводья невысокого буланого жеребца с навостренными ушами и вздрагивающей холкой. Шоры наполовину прикрывали его глаза. Стремена висели чуть выше обычного. Вокруг седла была пришита красивая голубая бахрома. Поводья потоньше, чем обычно, но, видимо, крепкие. Грива жеребца заплетена в косички, хвост перевязан красным лоскутом. На передней луке седла подвешен небольшой и, видимо, легкий щит с прикрепленными к нему красивыми бронзовыми латами.

— Да, нет никакого сомнения, этот копь принадлежал женщине! — нарушил общее молчание Чжао Ши-чэн.

Предводители обратили внимание на запекшуюся на седле и левом боку лошади кровь.

— Посмотрите, — сказал Ли Чи, подойдя близко, — кровь не бурая, а красная. Это кровь очень молодой женщины.

В это время позади раздались хрип и ругань. Все повернулись туда. Старший буцюй, обеими руками держась за левый бок, согнулся и опустился на колено. Одного из пленных беков крепко держали два охранника; третий с трудом отнял у него кинжал, который бек, изловчившись, выхватил из ножен старшего буцюя.

— Какая неблагодарность! Не надо было никого из них оставлять в живых! — ругался Чжао Ши-чэн.

— Это конь моей дочери! — хриплым, полным гнева голосом говорил пленный бек. — Всего два месяца назад я отдал ее замуж в Эрши. Жеребца подарил ей я сам. На нем дочь скакала, когда мы устраивали погоню за невестой. А теперь… теперь кровь ее засохла на этом седле!

— Что будешь делать, если еще раз даруем тебе жизнь? — невозмутимо, но испытующе спросил Ли Гуан-ли.

— Пролью и твою кровь! Жаль, не успел дотянуться до тебя!

Толмач замялся, не осмеливаясь передать дерзкие слова, но Ли Гуан-ли велел перевести точно. Услышав, что сказал бек, он ошеломленно застыл на месте. Впервые в жизни человек, смотрящий ему в глаза и находящийся полностью в его власти, осмеливался угрожать ему! Были случаи, когда на него кидались в бою. Но еще никто не говорил ему в лицо такое!

— Здесь же зарубить его! Второго тоже! — дрогнувшим голосом приказал Ли Гуан-ли. Он хотел бы почувствовать гнев, но находил в себе одну подавленность. «Разве нам покорить этих даваньцев?» — мелькнуло у него в голове. Буцюи тут же зарубили мечами обоих пленных беков. Предводители вернулись в шатер.

— Жеребец бродил среди трупов, но наездницы не было среди убитых. Куда она могла деться? — спросил Ли Гуан-ли Сиртланбека, стучавшего зубами от страха.

Сиртланбек настолько перетрусил, что даже не понял вопроса, хотя толмач дважды повторил его. Это немного подняло дух Ли Гуан-ли. Перед пим дрожал даванец, причем именитый бек! «Если бы все даваньцы были такими, как он», — подумал цзянцзюнь.

— Дать ему крепкого даваньского вина!

Слуга растерянно посмотрел на Ли Гуан-ли, и тот догадался, что даваньское вино кончилось.

— Тогда неси ханьское!

Когда Сиртланбеку подали рисового вина, он пришел в себя. «Если дают вино, значит, смерть обошла стороной», — дошло до его сознания. На вновь повторенный вопрос он ответил:

— Женских трупов не оставляют на поле боя.

— Много ли женщин в городе? — поинтересовался Чжао Ши-чэн.

— Женщин-то много, но таких, наверное, тысячи три-четыре. В Давани сражаются девушки и женщины до тридцати лет. Только те, у кого грудной ребенок, остаются дома. А наиболее отчаянные до сорока лет воюют.

— Переодетые женщины были и в сражении у Чилустуна? — спросил цзянцзюнь.

— Да, были и у Айирмачташа.

— Как они сражаются? Говори!

— Женщин мы не пускаем… не пускают в самую гущу, где бьются мечами и никами. Для такой сечи у них не хватает сил. Но они стреляют из луков на скаку не хуже мужчин. Многие даваньские лучники — женщины.

— Чем они вооружены кроме луков?

— У них кинжалы, длинные кривые ножи — акинаки.

— Это на случай, если они попадут в окружение?

— Нет, того не допустят, чтоб они попали в окружение! Отряд женщин с трех сторон охраняют самые ловкие молодые чакиры.

— Да, послы были правы. Погоня за невестой не такая уж безобидная игра! — сказал Чжао Ши-чэн. — В свитках послов я читал: даже женщины, только что ставшие матерями, туго перетянувшись, садятся на коней. А наши шэнбины до сих пор еле держатся в седле. Что толку от таких всадников? Их лучше гонять в сечу пешком!

— В Поднебесной много женщин, и с каждым годом они будут рожать все больше сыновей. Наши шэнбины и верхом, и пешком пройдут и завоюют весь мир! — поспешил оборвать неприятный разговор Ли Гуан-ли.

Глава пятая ЯРЛЫК СВОБОДЫ

Любой ценой, если даже кольцо вокруг кента рассыплется, непременно окружать чакиров — и выходящих из ворот, и приходящих извне! Таков был категорический приказ цзянцзюня.

Но почему-то сегодня даваньцы молчат: не появляются из-за стен и не поднимают пыли вдали. Неужели они умеют читать на расстоянии мысли своего противника?!

— Они прекрасно знают, что вчерашняя хитрость сегодня уже не годится, — заключил Ли Гуан-ли.

— Хотел бы я знать, что они приготовили на сегодня… — опасливо пробормотал Чжао Ши-чэн.

— Гадать не будем. У нас больше нет времени топтаться под этими стенами! — резко сказал цзянцзюнь.

С еще большими, чем в первый день приступа, воем и криками шэнбины кинулись к степе кента. Пока они шли, ханьские камнеметы, самострелы и луки осыпали бойницы, зубчатые выступы стен, улицы, площади и расположенные близко к степе крыши домов камнями и стрелами.

Шэнбины подошли к стене вплотную, и каменный град прекратился. Только лучники ханьцев еще осыпали бойницы стрелами. К стене уже приставили деревянные переносные лестницы, и плети десятников засвистели над головами шэнбинов в красных одеяниях. Те нехотя начали подниматься по лестницам. Вслед за ними карабкались свободные шэнбины. Места падавших от стрел занимали все новые и новые шэнбины. Тех, кто достигал края стены, даваньцы встречали мечами, пиками, топорами, но все же кое-где шэнбины начали появляться и на стене. Воодушевленные этим, ханьцы с неистовыми криками хлынули на приступ. К тому времени они уже успели пустить в ход тараны и выбивали кирпичи и целые глыбы из стены. Ряды даваньцев чуть дрогнули.

Ихшид и его приближенные наблюдали за сечей с самой высокой бойницы справа от главных ворот.

— Начнем? — спросил Чагрибек отца. Модтай кивнул. Тут же по внутренней лестнице сбежал вниз один из телохранителей предводителя. Спустя некоторое время затрубили карнаи. Из бойниц в сторону ханьцев полетели мелкие медные монеты. Иногда среди них попадались и кусочки золота. Шэнбины не сразу сообразили, в чем дело. Но очень скоро повсюду начали раздаваться крики:

— Цянь!

— Чянь!

— Хуанцзинь!

Шэнбины, отталкивая друг друга, принялись искать среди высохшей травы медные и золотые монеты, просеивать сквозь пальцы золу и песок… Даваньцы не стреляли по ним, а обрушивали всю силу удара на карабкавшихся вверх. Неистовый натиск врага иссяк. Десятники поначалу пытались разогнать копошившихся под стеной, но вскоре сами присоединились к ним. Шэнбины словно забыли об атаке. Свистящие плети сотников и сяовэев оказались бессильными.

Ли Гуан-ли велел бить в гонги — цзиньнао, предназначенные для подачи сигнала к отступлению. Под предлогом полуденной трапезы шэнбинов вернули назад. Тем, кто первыми бросились искать монеты, всыпали по двадцать ударов плетью и отняли у них всю добычу.

Даваньские предводители, довольные, что их хитрость, предложенная толмачом Юлбарсбилкой, удалась не спускаясь с высокой бойницы, обдумывали свои дальнейшие шаги.

— Где бы еще достать золота?

— Если бы его хватило еще дня на два!

— А где золотой конь?

— Тот, которого привез в подарок грубый ханьский посол? Наверное, в казне.

— Отдать его кузнецам, чтобы размельчили! — велел Модтай. — Из-за этого поганого золотого коня и началась резня. Пусть теперь нам помогает.

«Ободренные» плетьми и угрозами, шэнбины снопа нахлынули. Вой и крики их были неистовы. Опять, как и утром, они пытались взобраться на стену. Даваньцы осыпали взбирающихся по лестнице шэнбинов стрелами из боковых отверстий бойниц. К удивлению шэнбинов, центральные отверстия были плотно закрыты толстыми чурбанами, которых стрелы не пробивали. Когда первое нападение шэнбинов было отбито, даваньцы снова разбросали медные монеты и маленькие кусочки золота. Послышалась ругань сотников и сяовэев, удары плетей. Шэнбины колебались: броситься искать золото или кинуться вперед, на стену? Вниз опять полетели монеты. На этот раз на солнце заблестело побольше ярких звездочек. Шэнбины не устояли перед соблазном. Целыми толпами ринулись они на поиски золота. Началась толкотня, давка; то там, то здесь возникали драки.

Лучник — отменный стрелок через отверстие в башне прицелился в шэнбина в красной одежде, стоявшего поодаль от грызущейся толпы. Юлбарсбилка подтолкнул его под локоть, и стрела пролетела над головой шэнбина.

— Тот шэнбин мой друг! — улыбаясь, сказал толмач. — Его зовут Ань-ином. Хотя он из осужденных, но видишь, стоит в стороне? Он не падок на золото.

На подозрительный поступок Юлбарсбилки обратили внимание все, кто стоял в башне. Ихшид посмотрел на Кундузбека. Тот возмущенно сказал:

— Какое нам дело до того, хороший это человек или нет?! Лишь бы чинжинов стало меньше, хотя бы на одного.

— On еще принесет вам пользу! — смело ответил Юлбарсбилка.

— Посмотрим. Считай, что этот долг за тобой!

До самого вечера, даже после того, как ударили в било, шэнбины копошились там, где еще было можно найти хоть крошку золота. Вернулись в кольцо, лишь когда стемнело.

Цзянцзюнь Ли Гуан-ли пришел в ярость, видя, что шэнбины вышли из повиновения.

В предрассветной мгле к только что проснувшемуся Чагрибеку подошли трое.

— Я спешу в башню! Кто они? — спросил Чагрибек телохранителя.

— Туранбалга с двумя мастерами. Говорят, дело неотложное.

— Пусть подождут. Сейчас выйду.

Поздоровавшись со знакомыми кузнецами, Чагрибек, увлекая их за собой в сторону высокой башни, спросил:

— Что скажете, уста?

Мастера поняли, что предводитель будет разговаривать с ними на ходу. Туранбалга пошел справа, на шаг позади Чагрибека, а остальные двое следовали за ним.

— Джувдар ночью выиграл в кости много золотых вещей. Мы размельчили их — вот, возьмите!

Чагрибек посмотрел на переметную суму, перекинутую через плечо кузнеца Джувдара.

— Неужели и в эти дни играют в кости?

— Вчерашнюю игру затеял сам Джувдар. Слишком долго рассказывать, зачем это ему понадобилось.

— Одним словом, — не вытерпел кузнец, — я отомстил им за их подлость. Они когда-то обыграли меня и потребовали, чтобы я расплатился, уступив им на ночь свою жену!

— Что ж, эта месть пришлась очень кстати для нас!

— У кузнеца Оробаза другое…

Туранбалга закашлялся и замедлил шаг. Чагрибек остановился. Не перебивая, выслушал он Оробаза. Одобрив то, что тот предложил, Чагрибек пошел к башне. Отдав переметную суму телохранителям, кузнецы спешно вернулись в мастерские.

Утром, до начала приступа, на глазах у всех отрубили топором руки нескольким шэнбинам в красных и бурых одеждах. На этот раз, готовясь к приступу, свободных шэн-бинов пустили вперед. Сотникам было приказано тут же отсечь голову любому, кто коснется рукой земли. Шэнбины двинулись к стене. Когда они уже взбирались по лестницам, над стеной показались совки, и шэнбины, отчаянно вопя, посыпались вниз. Выяснилось, что даваньцы разбрасывали мелкие раскаленные кусочки меди, золота, железа… Даваньцы, как и прежде, не стреляли по толпящимся под стеной шэнбинам, целясь только в лезущих наверх и бьющих по стене тараном. Стрелы шэнбинов, стоявших в кольце окружения, были пущены впустую: даваньцы не высовывались из-за стен. Кое-кто из самих сотников и десятников пробовал, не остыли ли драгоценные «подарки» даваньцев. Им охотно помогали простые шэнбины, передавая в их руки остывшие кусочки золота. При этом наиболее ловкие успевали прикарманивать часть находок.

Раздались звуки карнаев на крыше Арка. Шэнбины насторожились. Поднялась пыль вдали, со стороны гор и захода солнца. Несколько тысяч шэнбинов на конях поспешно выехали навстречу чакирам, нападавшим извне, чтобы дать им бой подальше от кольца окружения. Отогнав немногочисленных смельчаков, конные шэнбины вернулись назад. Начался новый приступ. И опять показались совки, и шэнбины, карабкающиеся по лестницам вверх, обжигаясь, падали на землю. Вновь поднялась вдали пыль. На этот раз лишь около тысячи конных шэнбинов поскакали туда, чтобы рассеять даваньцев, но, натолкнувшись на гораздо больший отряд, разбежались сами. Обратно вернулось меньше половины. Даваньцы же, так и не напав на кольцо шэнбинов, ускакали прочь.

— Они только играют в сечу! Хотят отвлечь нас от приступа! — поспешил высказаться Чжао Ши-чэн.

— Верно! — кивнул цзянцзюнь. — Вот и отправляйся ближе к сяовэям! Вели рубить головы сотникам, проглатывающим золотые крючки даваньцев!

В сопровождении своих буцюев Чжао Ши-чэн отправился к Ли Чи и Ван Кою. На возвышении остался лишь Ли Гуан-ли.

Во время затишья после третьего приступа шэнбинов Оробаз вместе с Туранбалгой наблюдал через щель между бревнами за врагами, готовившимися к очередной атаке. Туранбалга ждал прихода ясаула от ихшида. Ясаул должен был принести неожиданную для Оробаза весть, которой Туранбалга хотел обрадовать своего друга и подопечного. А Оробаз, ничего по зная о хлопотах Туранбалги, думал о другом: как поудачнее высыпать на голову шэнбинам, карабкающимся на степу, раскаленные обломки металла. Внизу, в укрытиях, его ждут чакиры. С сегодняшнего дня Оробаз уже десятник. Он возглавляет это дело, задуманное им самим. Да, предводитель Чагрибек сразу оценил его замысел. Вот-вот шэнбины опять кинутся на стену с криками и воем, и тогда нельзя будет медлить. Остальных чакиров с совками возглавляют Джувдар и другие кузнецы — друзья Оробаза. Хотя Оробаз и раб, но он крепко породнился с людьми Давани. Его женили на рабыне, сыграли скромную свадьбу по-даваньски в доме Туранбалги. Родились двое детей — сын и дочка. Мастера, с которыми он вместе мирно трудился, уважают его. А теперь к нему стали прислушиваться и правители. Он рад, что в эти тяжелые дни стал нужным человеком для даваньцев. Нигде его так не ценили, как здесь! Существует ли для раба на свете большая радость, чем эта?!

— Кто здесь кузнец Оробаз? — громко спросил ясаул, поднявшись по внутренним кирпичным ступенькам.

— Вот он! Отдай мне, я передам ему сам, своей рукой! — властно сказал Туранбалга и почти вырвал свиток из рук ясаула.

— Вот тебе ярлык свободы! Ты больше не раб!

Какая-то неведомая сила подняла Оробаза с места. Он обнял Туранбалгу и стал его целовать. Но вдруг объятия Оробаза ослабли, подогнулись колени…

— Эх, проклятая!.. — сказал стоявший рядом с ним чакир.

Из спины Оробаза торчала стрела самострела.

— Как она прошла через щель? Нашла его как раз в такое время! — воскликнул Камчи, назначенный после возвращения в кент десятником мергенов.

— Спустим его вниз! — сказал Туранбалга.

Подоспевший по зову чактров лекарь осторожно вытащил глубоко вонзившуюся стрелу. Оробаза бережно уложили на камышовый настил под стеной.

— Воды! — прошептал Оробаз пересохшими губами.

— Пошли чакира в Арк! Пусть скажет: для кузнеца Оробаза в последний раз нужно два глотка воды, — шепотом сказал Туранбалга, отозвав Камчи в сторону.

Только теперь они заметили, что зажатый в правой руке Оробаза свиток был испачкан в крови. Когда Туранбалга дотронулся до свитка, чтоб вынуть его из руки Оробаза, тот приоткрыл глаза и еле слышно произнес:

— Во…ды!..

Камчи нетерпеливо смотрел в сторону Арка, ожидая посланного за водой чакира. Но его не было видно.

— Идет! — крикнул кто-то из башни.

Носик медного кувшина поднесли ко рту Оробаза. Отпив три-четыре глотка, он рукой отвел кувшин в сторону. Немного воды пролилось на его рыжую бороду. Оробаз уставил синие глаза в голубое небо. Протянув руку, сказал:

— Ярлык!

Туранбалга, развернув свиток, отдал его в дрожащие руки Оробаза. Тот поднес ярлык к глазам и долго всматривался в него, потом прижал к высохшим губам и, по-даваньскому обычаю, к глазам. Он попытался встать. Туранбалга и Камчи, подставив свои плечи, подняли его. Рослый Оробаз выпрямился; когда он поднял голову, чуть вздернутый кончик носа придал ему гордый, непокорный вид. Он смотрел через стены осажденного кента куда-то в дальние дали. Чувствовалось, что он еле превозмогает страшную боль. Через миг он застонал, и его осторожно уложили на уже приготовленный войлок. Оробаз стал бредить, несколько раз повторил непонятные даваньцам слова.

— Что говорит Оробаз? — спросил Камчи Туранбалгу.

— Он называет какие-то имена, вспоминает о не ведомой нам стране…

— Но ведь люди говорили, что он из Парфианы?

— И это верно! Но родился он не там. За Парфианой есть много стран. Одна из них лежит у самого моря. Ее называют Понтом… Работорговцы Понта еще в детстве продали Оробаза парфианам. Бездетный кузнец из Нусая купил его и, освободив от рабства, усыновил. Имя Оробаз тоже дал ему тот кузнец. Он обучал его кузнечному и столярному ремеслу. Когда Оробаз подрос, его женили. Там осталась его жена с двумя детьми — тоже, как и здесь, сыном и дочерью. Во время войны между парфианами и юнанами, обосновавшимися в Бабиле, Оробаз попал в плен и опять стал рабом. Караванбаши из Бабила подарил его нашему ихшиду… Дальше вы знаете.

— Значит, он с самого края света!

— Да, можно так сказать.

Раненый кузнец-чужестранец то терял сознание, то снова приходил в себя. Перед его глазами предстал длиннобородый широкоплечий отец. Он вспомнил тот роковой день: отец с четырехлетним Оробазом плыли вниз по течению реки до того места, где она вливала свои воды в большую реку. Он не помнит уже название тех рек. В лодке у них были деревянные сосуды. Отец ушел в лес, чтобы собрать мед в дуплах деревьев. Оробаз, сидя в убогой лодочке, разинув рот, смотрел на проплывавшее мимо него по реке причудливое судно. Он помнит, что от судна отделилась небольшая лодка и поплыла к нему. В лодке сидели три человека. Когда они приблизились, один из них протянул Оробазу флейту, а другой встал, широко расставив ноги. Как только Оробаз потянулся к флейте, стоявший человек схватил его и тут же заткнул рот какой-то душистой тряпкой. Ему завивали глаза. Он тогда вспомнил страшный рассказ своей бабушки о речных пиратах-чужеземцах. До сих пор в его ушах слышится всплеск воды над веслом отплывающей от берега лодки…

Года через два-три после того, как он оказался в Эрши, Оробаз почему-то начал верить, что вновь получит свободу. Но он не знал, что долгожданная свобода придет к нему вместе с последним вздохом. Он силился сейчас понять эту игру судьбы, но старался напрасно. Ему казалось, что он летит в небо вверх ногами…

— Во…ды!..

Но он уже не смог проглотить воду, влитую ему в рот из кувшина. Увидел себя стоящим на стене кента. По ту сторону ползали какие-то чудовища. То первая, то вторая жена и дети тянули его за полы одежды в кент, а чудовища — к себе. Наконец он сорвался в пасть одного из этих чудовищ…

Кузнец-чужестранец лежал тихо, без дыхания, обеими руками прижав к груди ярлык свободы…

Глава шестая ДЫМ НА ГОРЕ УЛУГТАГ

— Несметны только песчинки, а не золото. Два дня они осыпали нас им. Должно же оно у них когда-нибудь кончиться!

Ли Гуан-ли оказался прав. Шэнбины, с нетерпением ожидавшие «золотых стрел» даваньцев, убедились, что сегодня не придется заработать даже на пару затяжек курева. «Все равно смерть, — думали шэнбины. — Не все ли равно, от чего умереть — от стрелы даваньца или от меча своего же сотника?» Чинжины кинулись на приступ.

Даваньцы, как и в прошлые дни, сражались лишь с теми шэнбинами, которые достигали верха стены. Когда же под стеной столпилось особенно много шэнбинов, на них стали сбрасывать тяжелые бревна. Устоять против стрел, защищаясь щитами, шэнбины еще кое-как могли, но бревна, падая с большой высоты, сбивали с ног и давили всех, кто оказывался на их пути. Сяовэи и сотники, стараясь держаться позади штурмующих стены шэнбинов, размахивали плетьми и, ругаясь, угрожали смертью всем нерешительным.

— Неужели и на пятый день приступа мы не сможем взять город?! — возмутился Чжао Ши-чэн.

Ли Гуан-ли угрюмо молчал.

— Дым! Вон на той высокой горе! — с тревогой в голосе сообщил буцюй, стоявший немного ниже на той же земляной насыпи.

Ли Гуан-ли, чуть повернувшись в сторону горы Улугтаг, лишь краем глаза посмотрел на дым, как будто давно ожидал его. В это время взревели карнаи на крыше Арка в осажденном кенте. Чжао Ши-чэн ругался сквозь зубы, посматривая то на стены кента, то на дым на склоне горы. Ли Гуан-ли со скрытым презрением глядел на управителя войском.

— Там еще и пыль! Наверное, опять едут. Послать буцюя к Ли Чи?

— Он еще не ослеп! — спокойно, но подавленным голосом ответил Ли Гуан-ли.

Спустя немного времени присланный от Ли Чи буцюй сообщил:

— Их около сотни! Но толмачи говорят, что это не даваньцы. Они иначе одеты: их платье из теплой шерсти.

— Пусть схватят хоть одного из них живым! — сказал Ли Гуан-ли.

— Один упал с коня. Остальные ускакали. Его допрашивает сам хаохоу.

— Пусть приведут сюда!

Буцюй поскакал обратно и вернулся с двумя пешими шэнбинами, ведущими схваченного пленного.

— Откуда ты? — спросил сам Ли Гуан-ли. Толмач поревел его слова.

— Из Рашта.

— Где это?

— Далеко, за теми горами… — Пленный указал рукой в сторону Улугтага.

— Кто вас прислал?

— Наш бек.

— Ты совсем молод. Разве ты воин? Почему тебя послали с ними? — Ли Гуан-ли хотел добиться расположения юноши, чтобы получить от него нужные сведения.

— Я присоединился к ним по пути. Я неплохой джигит. Они согласились взять меня с собой.

— Вас очень мало. Как бы вы прорвались через наших?

— Мы зажгли огонь. Эршийцы узнали, что мы уже здесь.

— Еще едут ваши?

— Едут. Очень много. Они приедут через Ош. А мы прямо через перевал.

Толмач сказал, что пленник говорит на каком-то из говоров языка согдийцев. Юноша не обманывает, он горец.

Ли Гуан-ли дал знак увести пленного. Настроение его было окончательно испорчено. Теперь начнут стекаться отовсюду соседи даваньцев. Вот плоды затяжной осады! «Худшее из всего — осаждать крепости!» Только за прошедшие четыре дня войско Хань потеряло около шести тысяч! Осталось не более тридцати тысяч воинов… Прошел всего месяц с лишним с тех пор, как шэнбины вступили на землю Давани, и половина войска, переданного Сыном Неба под предводительство Ли Гуан-ли, уже потеряна. А Эрши не покорен, и число даваньцев, нападающих извне, хотя медленно, по все же увеличивается! Не обязательно добиваться сдачи Эрши. Можно просто сровнять его с землей! Пусть Ли Гуан-ли назовут не покорителем, а испепелителем Эрши!..

Пленного юношу увели подальше от цзянцзюня. Вновь назначенный вместо убитого даваньским пленным беком старший буцюй велел двум шэнбинам принести соломорезку.

— Зачем она понадобилась? — спросил один шэнбин другого.

— Не знаю. Наверное, будем резать му-су для коня цзянцзюня.

— Ты в самом деле безголовый! Ничего не соображаешь. Будем резать того лу-ну!

— Он так молод! Может, кого-нибудь другого?

— А кого другого? Если другого, то только тебя, Ань-ши!

— Не шути, Жэн Чэ!

Связанного по рукам и ногам пленника буцюи приволокли к соломорезке.

— Завязать ему глаза? — спросил буцюй своего старшего.

— Не мудри! Делай то, что тебе велено.

Буцюи подложили юношу под лезвие соломорезки.

— Шэнбин! — велел старший буцюй Ань-ши. — Ты нес соломорезку. Ты же и отрежь ему ноги! Пусть завидуют тебе другие шэнбины.

Ань-ши опустил лезвие соломорезки на ноги пленника. Брызнула кровь. Вдруг Ань-ши, отпустив рукоятку, отошел в сторону, бормоча:

— Я не могу этого сделать! В бою, не моргнув, отрубил бы ему голову. Но он же связан по рукам и ногам! Пусть это сделает кто-нибудь другой…

Разозлившийся старший буцюй, хлестнув Ань-ши плотью, заорал:

— Кто беспощадно вырвет душу врага Сына Неба?

— Я!

— Как тебя зовут?

— Жэн Чэ.

— Вижу, ты из рабов! Но Сын Неба даст тебе свободу, а таких, как этот трус, обратит в ту-ну!

Во время этой сцены пленный юноша опомнился: да, он знал, что обречен, но он не предполагал, что его будут мучить так жестоко. О таком он не подумал, когда соглашался притвориться упавшим с коня и лгать врагам, говоря, что он из Рашта и скоро оттуда придет многочисленная подмога эршийцам. «Рахшанак, тебя и в самом деле могут принять за человека из Рашта. Твой говор, голубые глаза, твоя светлая кожа — все, как у горцев», — сказал Марданбек, посылая его вместе с несколькими десятками отобранных чакиров. Перед выездом переодетые по-раштски чакиры пели песню о Шираке, так быстро распространившуюся среди даваньцев за последние дни:

Рахшанак старался петь громче других. Он гордился тем, что сделает не менее важное дело, чем Ширак. Но ведь Ширака не мучили так, как его, Рахшанака. Растерявшиеся, остервеневшие персы просто не додумались до этого, они разом прикончили Ширака. Рахшанак вдруг почувствовал себя беспомощным мальчуганом. Ему захотелось укрыться в объятиях Ботакуз, когда-то согревшей его сестринской лаской. Перед глазами Рахшанака возникло заботливое лицо Туранбалги, приютившего и вылечившего обожженного сироту, ученика вспыльчивого кузнеца. Рахшанаку захотелось сесть на коня за спиной ясаула Тохтара, крепко обняв его за пояс, чтобы он, как в детстве, увез его далеко-далеко. Рахшанак невольно взглянул вокруг, словно ища широкоплечих смельчаков Камчи и Бургута, которые вырвали бы его из рук этих двуногих зверей. Чудом спасшийся от гибели в подземелье Кан-и Гута, Рахшанак надеялся, что судьба улыбнется ему еще раз.

Жэн Чэ с силой опустил лезвие соломорезки на ноги юноши. Пленный глухо застонал, потом стиснул зубы, и на правой щеке его явственно проступил шрам от давнего ожога. Затупившееся бронзовое лезвие застряло в твердых костях голени, и Рахшанак потерял сознание. Когда Жэн Чэ, весь в поту, с трудом отрезал ему ноги, юноша уже ничего не чувствовал…

— Нам так и не удалось взять эту проклятую стену! — сказал Ли Гуан-ли предводителям, собравшимся вечером в его шатре. — Надо что-то придумать, чтобы самое позднее через неделю Эрши был в наших руках… или хотя бы его развалины… Теперь мы не можем жертвовать людьми так легко! Запрещаю убивать своих, даже если они совершают преступления. Придется ограничиваться плетьми.

Ханьские предводители до глубокой ночи обдумывали разные способы побыстрее взять Эрши. Но ни одно предложение не удовлетворило цзянцзюня.

— Где наши мастера водного дела? — спросил он Чжао Ши-чэна.

— Которые отвели воду?

— Да, те. Привести их ко мне.

Предводители поняли, что цзянцзюнь уже нашел выход, но хотел проверить, не предложит ли кто более действенной меры. Однако что это за выход, они догадаться не могли. И при чем тут вода? Неужели цзянцзюнь забыл, что эршийцы больше не испытывают жажды, они или действительно выкопали колодец или подземным ходом вышли к речке.

На рассвете цзянцзюнь вновь собрал предводителей и объявил им уже обстоятельно взвешенное решение:

— Проложим до стены насыпь высотою в два человеческих роста и по ней пустим на город стремительную воду арыка!

Военачальники восторженно приняли план своего цзянцзюня. Шэнбины, как муравьи, начали таскать отовсюду глину. На глазах даваньцев, наблюдавших за действиями противника, начала вырастать насыпь от склонов сопок к стене осажденного кента. К полудню эршийцы догадались, что собираются делать шэнбины.

Ханьцы продолжали строить насыпной арык я ночью, при лунном свете. На следующий день среди эршийцев почувствовался упадок духа. Склонные к панике стали роптать:

— Стена кента рухнет за полдня!

— Тут-то и начнется настоящая сеча.

— Столько держались, но теперь…

— Говорят, что мы за пять дней приступа потеряли более двух тысяч человек.

— Осталось не более девяти тысяч чакиров.

— Кундузбек ходит по стене, не укрываясь. Как это понять?

— Наверное, хочет умереть сейчас, чтобы не запятнать свое имя потом.

Кое-кто из беков открыто винили в случившемся Чагрибека. Придут ли на помощь раштцы или нет, пока неизвестно! Чагрибек хотел припугнуть чинжинов. Но его затея оказалась палкой о двух концах. Отчаявшись, враг решился на последнее средство. Беки не видели никакой возможности противостоять ему.

Вечером беки собрались у ихшида. Поникнув головами, они сидели напротив трона.

— Сто чакиров, павшие духом, не могут сравниться с десятью, уверенными в себе! — начал Модтай. — Смерть прежде всего хватает за воротник труса. Ахурамаэда посылает удачу только смелым и отважным! — Беки угрюмо молчали. Модтай продолжал: — Ваше молчание понятно мне. Вы хотите сказать, что человек, пустивший дым на Улугтаге, должен был предвидеть, куда ветер направит его! Пустил дым Чагрибек, мой сын, ваш предводитель. Я одобрил эту меру.

Модтай умолк.

— Кто вам сказал, что враг — беспомощный олух? — горячо начал Чагрибек, обращаясь к бекам. — Кто вам сказал, что изобретательны только даваньцы, а враг будет лишь сидеть и смотреть на нас, разинув рот? Неужели мы ничего не сможем придумать?! Разве так оскудели наши умы? Или мозги наши заржавели?

Возбужденные резкими словами предводителя, беки подняли головы, распрямили плечи.

— Пусть чинжины даже размоют стену! — продолжал Чагрибек. — Мы выйдем из кента под прикрытием внешних чакиров. Ночью Марданбек послал к нам человека. У него уже пять тысяч всадников. Когда выйдем из кента, нас станет больше. Давань может посадить на коней шестьдесят тысяч, а вместе с молодыми женщинами — семьдесят тысяч чакиров! До сих пор вступили в сечу не более двадцати тысяч. Мы можем собрать еще сорок тысяч, и тогда у нас будет пятьдесят пять — шестьдесят тысяч! А чинжинов осталось не более двадцати восьми тысяч.

— Где эти сорок тысяч даваньцев? Враг не будет ждать, пока мы соберем их по одному по депарам и кентам! — перебил Чагрибека престарелый некатский бек.

— Да, но и мы не будем ждать! Нас начнут преследовать, а мы будем выматывать шэнбинов по ущельям, пропастям, перевалам. Будем заманивать их в глубь тугаев и там бить. И в открытом поле, и в горах каждый чакир будет стоить нескольких шэнбинов, не знающих местности и еле сидящих в седле! До следующего лета к ним не успеет прийти подмога. А мы до весны покончим со всеми врагами. Но это дальние планы. Есть и ближайшие. Дней пять, не менее, потребуется врагу, чтоб дотянуть насыпь до стены, даже если мы ничего не будем предпринимать против этого. Но мы сделаем так, что они не доведут арык до стены и за десять дней!

— А к этому времени подоспеет помощь от соседей. Не может быть, чтобы они сидели сложа руки. Ведь враг у нас общий, — сказал Модтай.

Беки разошлись, вновь поверив в победу, хотя и не могли четко представить себе, как можно, даже сдав Эрши, все же уничтожить врага.

Глава седьмая ПОДВИГ ЗЕБО

С рассвета осажденный кент стал напоминать муравейник. Люди бегали из стороны в сторону. Более громкий, чем обычно, стук доносился из кузниц, где ковали и оттачивали оружие. Ловкие чакиры со снопами стрел поднимались на башни и скидывали оттуда всякий накопившийся за эти дни хлам, поломанные луки и стрелы. Обычно такие приготовления к сече делались под покровом тьмы. Но почему-то сегодня это происходит словно напоказ врагу. С небольшой площади у входа в Арк слышатся женские голоса. Девушки и молодые женщины поют ими же сочиненную за время осады песню о том, как царица саков Томарис отомстила царю фарсов Курушу[142].

Пела и Чолпаной, пела и плакала. Перед ее глазами все еще стоял прощающийся с матерью Тохтар, так и не осмелившийся после этого снова повернуться к жене. Чолпаной знает: мужа ее больше нет, его тело растерзано за стеной, совсем недалеко отсюда, где лежат обломки обшитой бревнами арбы. А душа его высоко-высоко, в синем небе, и оттуда смотрит на Чолпаной. Но какой толк от этого? Ведь душа нема, незрима и неосязаема. «Наверное, и царица Томарис, — думала Чолпаной, — плакала, как я, когда царь фарсов Куруш убил ее сына. Царица Томарис ткнула голову Куруша в бурдюк, наполненный кровью, говоря: «На, пей, ведь ты при жизни не насытился кровью!» И я тоже отомщу чинжинам за своего мужа!»

Пение женщин затихло. Каждая думала о своем — кто о погибшем муже, кто о женихе, находившемся среди нападавших извне чакиров, а кто и о потерянных в суматохе ожерельях. Гулчечак, жена Чагрибека, ставшая предводительницей женщин, с упреком говорила о жене младшего брата мужа, Шункарбека:

— Зебо умеет только хорошо петь, а на коне сидит, как эти поганые чинжины, ухватившись обеими руками за луку седла.

— Не удивляйся, Гулчечак, женщины из дома согдаков умеют только хорошо стелить постели, — поддержал Гулчечак кто-то из толпы.

Послышались ехидные смешки. Зебо, редкая красавица, вся залившись краской, опустила свои огромные глаза. На ее тонкие белые руки упало несколько слезинок. Она хотела как-то ответить, но, не найдясь, отошла в сторону.

— Потуже затягивайте, женщины, подпруги своих коней! После полудня мы выйдем за ворота, — властно сказала Гулчечак и в сопровождении невесток знатных беков величаво удалилась в Арк. Остальные разошлись по кенту.

Чинжины, строившие насыпной арык, вынуждены были с тревогой посматривать в сторону восхода солнца, где находились их отары и караваны с припасами. Там в нескольких местах поднимался густой черный дым. Не успели послать гонцов, чтобы узнать, в чем дело, как оттуда прискакали шэнбины и сообщили, что на них напало множество даваньцев. Они поджигают сено, рассыпают верно, убивают и угоняют скот, забирают оружие, стрелы, истребляют охранные сотни шэнбинов.

Ли Гуан-ли велел снять один ряд шэнбинов из окружения кента и послать туда, чтобы отогнать даваньцев.

— Ведь мы сняли два ряда на строительство арыка, а теперь… как же быть с осадой? — нерешительно спросил Чжао Ши-чэн. Вместо ответа цзянцзюнь лишь выразительно посмотрел на управляющего войском. В это время прискакали новые гонцы.

— Что еще случилось? — нетерпеливо спросил Чжао Ши-чэн, не дав гонцу даже спешиться.

— Там суматоха! Все смешалось! Свои же «негодяи» обшаривают вьюки! Никто всерьез не бьется с даваньцами!

— Отрубить головы всем своим ворам! — забыв о собственном приказе, гневно сказал Ли Гуан-ли.

Посланные к обозам шэнбины уже не застали там даваньцев. Но повсюду были видны следы лихого нападения. По приказу цзянцзюня шэнбины начали обыскивать окрестные лощины и овраги.

Неожиданно, без сигнала карнаев, несколько тысяч чакиров налетели со стороны гор на строящих насыпной арык шэнбинов. Тут же открылись ворота кента и выехало несколько тысяч всадников. Ханьские предводители поняли замысел даваньцев: отвлечь часть шэнбинов на защиту обозов, а тем временем незаметно приблизиться к кенту и вместе с вышедшим оттуда отрядом взять в тиски работающих ханьцев.

Ли Гуан-ли послал гонцов, чтобы немедленно вернуть шэнбинов от обозов.

Даваньцы напали так продуманно, что шэнбинам пришлось вести сечу сразу в семи местах: в трех — против напавших извне и в четырех — против вышедших из ворот. Окружить какую-нибудь из этих групп раздробленными силами было очень трудно. Занятые на строительстве насыпного арыка шэнбины, вооруженные лишь мечами и пиками, едва могли обороняться.

Появившиеся из главных ворот чакиры, видимо, зная, что у работавших не было луков, подъехали так близко, что чинжины без труда могли различить среди них женщин, которые на скаку стреляли из луков.

Подоспевшие конные шэнбины зажали отряд даваньцев с трех сторон. Завязалась рукопашная. Женщины под прикрытием мужчин-чакиров начали отходить к воротам.

— Почему не отходишь, Чолпаной? — крикнул десятник чакиров Камчи. — Погибнешь!

— Не бойтесь! — ответила она, пытаясь смешаться с толпой мужчин. — Тут под копытами коней лежат кости моего Тохтара! Я должна свалить здесь еще не одного чинжина!

Камчи подхлестнул своего коня и ускакал вперед. А Чолпаной, пустив стрелу, уже нацеливала другую. Она видела, что одна из женщин упала с коня. Вокруг нее завязалась схватка. Видимо, шэнбины хотели взять женщину в плен, но в это время подоспели чакиры десятника Камчи, подняли раненую на седло и унесли к воротам. Когда ворота закрылись, около десятка мужчин, оставшись снаружи, отчаянно отбивали натиск шэнбинов и, убив многих из них, пали сами.

Упавшей с коня женщиной была Зебо. Родившись в Эрши, в семье согдака, она с самого детства вела домашние дела и была непривычна к верховой езде. Оттого перед свадьбой Шункарбек запросто догнал ее и взял к себе на седло. С тех пор, вот уже пять лет, она ни разу не садилась на коня. Но сегодня утром язвительные насмешки Гулчечак и другой невестки из огуша аристаев, признанных наездниц, заставили ее сесть на аргамака. Вот она и упала. Когда она лежала на земле, наконечник пики шэнбина вонзился ей в бедро, а разгоряченные в сече кони размозжили тело несчастной. Зебо стонала. Еле придя в себя, она попросила привести к ней двух ее малышей. Когда вошли черноглазые мальчонки, она, сдерживаясь изо всех сил, прижала их к груди и поцеловала. Так она попрощалась с детьми. А ее мужа, Шункарбека, в это время не было в кенте. Он возглавлял чакиров, бившихся напротив других ворот, и не знал, что его жена, не умеющая сидеть на коне и так и не научившаяся стрелять из лука, присоединилась к женщинам, сражавшимся за стеной кента.

Когда Шункарбек вошел в кент, Зебо уже не дышала. Вокруг ее тела собрались родственницы, подруги-невестки и девушки, они причитали, рыдали, несмотря на то что Заратуштра, великий пророк, запретил плакать над умершими. Гулчечак и невестка, упрекнувшая Зебо утром, корили себя за бессердечность. Гулчечак оправдывалась только тем, что ее язвительные слова были сказаны для того, чтобы поднять на сечу всех других женщин Давани. И теперь над телом погибшей все собравшиеся поклялись отомстить чинжинам за ее смерть.

О смерти Зебо, невестки ихшида Модтая, быстро узнал весь кент. Болью отозвалась в сердцах людей гибель беззащитной, даже не умеющей ездить верхом и стрелять кроткой женщины, матери двух детей. Ярость эршийцев умножилась.

Заутор, прочитав молитву над трупом Зебо, сказал:

— Зебо и мертвая продолжает сражаться с врагом.

Глава восьмая НЕОЖИДАННАЯ САМООТВЕРЖЕННОСТЬ

Было полнолуние, и Ли Гуан-ли велел продолжать работы на насыпном арыке по ночам. «Каждый день дорог. Цзянцзюнь даваньцев оказался чертовски ловким, он не даст нам ускорить строительство арыка днем. Пока он не придумал чего-нибудь похуже, надо дотянуть насыпь до стены кента», — рассуждал про себя глава ханьского войска.

Шэнбины, работая днем и ночью, при лунном свете, быстро наращивали насыпь. Даваньцы молчали. «Они растерялись, так и не справившись с нами!» — радовались ханьские военачальники.

С того времени, как был отведен в сторону арык, текущий по склонам сопок в город, мимо лагеря чинжинов, беспрерывно журча, стремительно неслась прозрачная вода. По ночам это журчание достигало ушей измученных жаждой эршийцев. Но в полночь вода вдруг перестала течь…

— Чакиры Марданбека сделали свое дело, — сказал Чагрибек собравшимся под стеной внутри кента сотникам. — Теперь наша очередь…

Сотни чакиров спустились по арканам со стен, подняли неимоверный переполох в стане чинжинов. Спавшие шэнбины не сразу поняли, в чем дело. Работавшие, бросая носилки и медные чаны, в которых таскали глину и щебень, кинулись за мечами и пиками. Там, где лежало их оружие, началась давка. Те, кто уже взял оружие в руки, не могли вырваться из толпы, а другие не могли дотянуться до него. То там, то здесь завязывались драки. И долго после того, как чакиры, еще затемно, поднялись по арканам на стены и вернулись в кент, шэнбины метались из стороны в сторону, впустую пуская стрелы и ругаясь. Суматоха продолжалась до самого рассвета.

Так и не заснувшему Ли Гуан-ли рано утром доложили:

— Наверху в пяти местах они сровняли арык с землей. Берега арыка разрушены там, где он проходит над оврагами и крутыми склонами. На месте водозабора все опоры вырублены. Вода не течет по арыку.

— Сколько дней нужно, чтоб восстановить разрушения? — спросил цзянцзюнь знатоков водного дела.

— Не меньше недели! Потребуется тысяч шесть шэнбинов.

Еле подавив разбушевавшуюся ярость, Ли Гуан-ли попытался хладнокровно оценить обстановку. Тысячи четыре шэнбинов охраняют обозы, снять их нельзя. Тысяч пять будут строить насыпь, чтобы дотянуть арык до стены кента. Им хватит работы надолго. Значит, лишь десять тысяч будут окружать кент. Если чакиры ударят одновременно изнутри и снаружи, осада может быть прорвана. Так оно и будет, это очевидно…

Третий раз в жизни Ли Гуан-ли впадал в такое отчаяние. Впервые это произошло, когда его войско было окружено и разгромлено хуннами в отрогах Хингана. Второй раз — в позапрошлом году, когда он вынужден был с позором вернуться из приграничного кента Ю в Поднебесную. И вот теперь, под стенами далекого от Чанъани Эрши, он снова чует неминуемое поражение… Чтобы успокоиться, он припомнил мудрое изречение: «Каждому воину предназначена одна стрела!»

За последние дни в обычай шэнбинов вошло не начинать сечу самим, а ждать, пока ее начнут чакиры. Даваньцы не показывались до полудня. Предводители ханьцев догадывались, что чакиры отдыхают после ночных вылазок.

Карнаи заревели во второй половине дня. С криками и воем прискакали чакиры извне, открылись ворота кента, и оттуда появились ползучие домики, а за ними толпы всадников… Завязалась длительная, но не упорная сеча.

— Какой толк от того, что знаешь, как все случится! — огорчился управитель войском Чжао Ши-чэн, наблюдая за ходом боя с насыпного помоста.

— Рано, рано впадать в уныние, цзюньчжэн!.. — процедил сквозь зубы Ли Гуан-ли.

— Их цзянцзюнь очень предприимчив, но чувствуется его неопытность. Эти сечи уже излишни. Мы и так вынуждены будем снять осаду! — не слушая Ли Гуан-ли, пробормотал несдержанный Чжао Ши-чэн.

Ли Гуан-ли уже приоткрыл рот, чтобы сделать выговор своему первому помощнику, но вдруг отказался от этого намерения. «Счастье, что и остальные это понимают», — молниеносно промелькнуло в его голове.

— Воин должен биться до конца, преждевременно выходит из игры лишь безвольный трус, — машинально произнес Ли Гуан-ли.

Оставалось недолго до заката. Солнце побагровело гуще обычного, словно было залито кровью. Бой приближался к концу. Приоткрылись ворота кента. Чакиры, наступавшие извне, усилили натиск. Пользуясь этим, эршийцы начали без давки входить в ворота, открытые уже настежь. Из бойниц даваньцы осыпали стрелами преследующих отряд шэибинов. Через главные ворота проезжали, пуская стрелы назад, последние даваньцы. Чакиры, уже закрывавшие ворота, от удивления подались назад: перед ними стоял коренастый человек с гордой осанкой, без головного убора я доспехов, но с обнаженным мечом в руке.

— Откройте, дети мои! — сказал тот повелительно. — Разве вы не узнаете своего ихшида?!

— Откройте! — сказали одновременно два молодых чакира с пиками в руках, сопровождавшие низвергнутого с престола Мугуву. Чакиры, охранявшие ворота, приоткрыли одну створку, и Мугува быстрым шагом вышел из кента. За ним последовали два чакира. Ворота поспешно закрыли.

— Значит, ихшид упросил этих ясаулов? — сказал охранник-чакир другому.

— Не упросил, а убедил! Видишь, как он идет — пеший, без доспехов. Один в сечу! А те, вместо того чтобы стеречь его в темнице, пошли с ним на верную смерть! Вот это джигиты! — восхищался другой чакир.

Слух об удивительном побеге Мугувы из заточения и его неожиданной самоотверженности молниеносно облетел весь кент. Пока охранники у ворот судачили о случившемся, сюда уже подоспело около сотни даваньцев на конях. Не спрашивая охранников, они сами открыли ворота и поскакали к середине поля, где в уже наступающих сумерках трое отважных вкруговую бились с несколькими шэнбинами. Ханьцы вначале не обратили внимания на приближавшихся пеших людей, принимая их за своих. Но когда те свалили двух встречных шэнбинов, стало ясно, что это враги.

К тому времени, когда сотня даваньцев подскакала к месту, где сражался Мугува, туда уже приближались и несколько сот конных и пеших шэнбинов. Даваньцы и ханьцы с ходу бросились друг на друга. Увертываясь от кидавшихся на него шэнбинов, пользуясь заслоном с тыла, в середине схватки бился Мугува. Узнав по крикам чакиров, что вышедший из кента пеший — бывший ихшид Давани, сотник велел шэнбинам взять его живым. Только поэтому Мугува еще не был убит и продолжал сваливать шэнбинов. Чакиры отвлеклись, отражая конный натиск, и в промежуток между Мугувой и чакирами вклинились пешие шэнбины. Двое из них сзади схватили Мугуву за левую руку и за пояс. Мугува споткнулся и упал на одно колено. От удара пикой в спину шэнбин, держащий за пояс падающего Мугуву, испустил дух. Сеча передвинулась в сторону. В сумерках показалось, что кто-то змеей ползет к месту, где лежал Мугува. Спустя некоторое время сеча вновь разгорелась на прежнем месте.

— Камчи! Ихшид тут! — закричал чакир.

— Прикройте меня! — велел десятник.

Вложив окровавленный меч в ножны, Камчи нагнулся к земле. Сноровка отличного всадника не подвела его. Схватив Мугуву за полы одежды, он поднял его с земли. Тут же подхватили его и другие чакиры. Унося с места сечи бесчувственное тело старого ихшида, чакиры поскакали к воротам. Отбиваясь в сгустившейся темноте, за ними отступили уцелевшие даваньцы.

В кенте, как только взяли Мугуву из рук конных чакиров, увидели, что те принесли обезглавленный труп. По разрезу на шее было видно, что голова бывшего ихшида Давани была отрезана рукой умелого палача. Никто из собравшихся вокруг тела не сомневался, что ханьские предводители уже рассматривают голову Мугувы.

Луна с бурыми пятнами неторопливо поднялась над сопками и бледно освещала осажденный кент. Жители Эрши прощались с телом старого ихшида. На рассвете его очищенные кости поместили в астадан рядом с Домом Огня. Несмотря на осадное положение, Мугуву похоронили со всеми возможными почестями. После молитвы заутар сказал собравшимся в Аташкаде бекам:

— За один вечер простой люд стер из своей памяти все грехи Мугувы. В глазах даваньцев он вновь превратился в первого чакира, искусного бойца, самоотверженного защитника Давани, патриота, умеющего забывать обиды, в гордого ихшида! Но вы, беки, не имеете права забывать ни о чем! Для ихшида ноле подвига находится не за стеной кента, а в зале совета! Он должен был поступать обдуманно, советуясь с вами. Тогда мы достойно встретили бы врага не здесь, а где-то далеко, на крутом перевале или на берегу Йенчу Огоз. У ихшида ум должен соответствовать мужеству. Если у него ум окажется сильнее мужества, то он может правильно наметить меры, но не добьется осуществления их. Если же его мужество велико, а ум скуден, то такой ихшид не сможет своевременно заметить надвигающуюся опасность. Его мужество не найдет применения и превратится в надменность! Мугува не смог связать воедино нити разрозненных событий и сделать правильные выводы. Он был надменен, таким и ушел.

Кое-кого из беков удивили слова заутара. На похоронах по принято так говорить об усопшем. Но они не поняли, что заутар обращался прежде всего к новому ихшиду, желая предостеречь его от возможных ошибок.

После того как заутар умолк, престарелый бек Неката сказал:

— Тигренок не рождается в год зайца. Мугува был бесстрашен, но умом не блистал. Так, видимо, было угодно великому Ахурамазде.

Глава девятая КТО СРЫВАЕТ ФЛАГИ?

Реют на ветерке флаги с изображением Желтого дракона. Более месяца они колышутся на длинных древках вокруг Эрши по кольцу окружения и поодаль. Открытые пасти чудовищ обращены в сторону кента; они словно ползут, извиваясь всем телом. Но даваньцы не подпускают их к своей столице.

В темноте облачной ночи то смутно высовывались, то вновь исчезали силуэты людей, осторожными шагами пробиравшихся между спящими шэнбинами…

Утром цзянцзюню Ли Гуан-ли сообщили, что ночью в пяти местах флаги были сняты, разорваны и растоптаны.

— Опять лихой десяток даваньцев проник в наш стан! — сказал сяовэй, доложивший о случившемся.

— Пока не уберем толмача-перебежчика, он будет досаждать нам! — рассуждал Чжао Ши-чэн.

— Толмач хорошо знает, что шэнбины Ли Чи спят крепко, ведь он служил у него! — поспешил Ван Кой свести давние счеты.

Ли Чи молчал. Оправдаться было нечем. Да, сняты и растоптаны флаги его тысяч. Этот шакал Ван Кой не забыл обиды, причиненной ему, когда лихие даваньцы во главе с продажным толмачом подожгли едва законченную наблюдательную вышку. Тогда Ли Чи постарался свалить ответственность на Ван Коя, сказав, что даваньцев пропустили его шэнбины. Теперь деваться некуда, вся вина лежала на нем самом.

Ли Гуан-ли, не обратив внимания на ставшие привычными препирательства хаохоу, хладнокровно сказал:

— Поставить под каждым флагом охранников!

На следующее утро цзянцзюню опять доложили:

— Сорваны за ночь десять флагов на участках обоих хаохоу. Древки перепилены.

— Где же были охранники? — опередив цзянцзюня, спросил Чжао Ши-чэн у доложившего сяовэя.

— Их по рукам и ногам связали. Завязали им глаза и заткнули рты. Один даже задохся.

Ли Гуан-ли невозмутимо молчал. Он будто ничего не слышал. Хаохоу Ли Чи и Ван Кой нашли случай куда более серьезным, чем их взаимные счеты, и не стали упрекать друг друга. Да ведь флаги сорваны у обоих предводителей…

— Вместо сорванных флагов поднять новые! Найдите умеющих рисовать Желтого дракона! Поставьте под каждым флагом по десять — двенадцать охранников! Пусть схватят этих проклятых даваньцев, а не то будут казнены! — задыхаясь от ярости, приказал Чжао Ши-чэн.

На третье утро Ли Гуан-ли не принял сяовэя, пришедшего доложить ему о ночных происшествиях. Он и без того знал все, что тот скажет: случилось то же, что и в две предшествующие ночи!

Управитель войском Чжао Ши-чэн, слушая сяовэя, обрушил весь свой гнев на него:

— Охранники твои сами лезут под этих лихих даваньцев, как вдова под насильника!

Зайдя в шатер цзянцзюня, Чжао Ши-чэн сказал:

— Никого из них не могли задержать охранники. Наверное, опять заснули, когда те подкрались.

— Ши-чэн, я тебе завидую! Почему я не родился таким простаком, как ты? Не даваньцы срывают флаги, а свои же мерзавцы! Это скрытый бунт! Делают это, возможно, немногие, по остальные закрывают глаза. Шэнбины по желают больше осаждать этот проклятый кент. Они хотят домой!

— Неужели?! — От удивления Чжао Ши-чэн прислонился к стойке шатра. — Ах, так вот почему невозможно было никого задержать! Какой же я остолоп!

Шэнбины, подгоняемые плетьми, старались поскорее дотянуть насыпной арык до стены кента. Возможно, и сегодня даваньцы начнут сечу после полудня.

Таща на плече чан с глиной, молодой шэнбин сказал идущему рядом:

— Ань-ши! Сегодня ночью нас постараются схватить.

— Что тогда? Ань-ин, лучше прекратим это дело!

— Сегодня не тронем ни одного флага в кольце. Все будут ждать нас здесь. А мы сорвем дракона над шатром одного из хаохоу или самого цзянцзюня!

— Но ведь там буцюи!

— Буцюи тоже курят гашиш! Мы будем потягивать с ними дымок, а наши сделают нужное дело.

— Ты, Ань-ин, и вправду умен! Но, боюсь, слетят твоя умная голова с плеч…

— От судьбы не уйдешь. Но пока моя голова на месте.

— Учти, Ань-ин, ты давно попал под подозрение. Ведь тебя перестали использовать как толмача.

Вечером, при свете хмурой луны, шэнбины, таща на плечах землю для насыпи, вполголоса тянули песню воинов времен Гао-ди:

Сяовэи, издали следившие за работой шэнбинов, делали вид, что не слышат этой песни. Видимо, она и им пришлась по душе.

Глава десятая ДРУЗЬЯ ПОЗНАЮТСЯ В БЕДЕ

Во все стороны до самого горизонта распростерлась бескрайняя степь. Шестеро всадников горячат коней. Далеко позади остался многолюдный Семиркан с оживленными базарами. На рассвете выехали они из Несефа, последней крепости Согдианы.

— Куда подевались эти туячи? Недалеко отсюда должна находиться орда их хакана! Почему никого из них не видать? Где пасут они свои несметные отары и стада двугорбых верблюдов?

Не обращая внимания на ворчание старшего проводника-семирканца, важно едет посланник Марданбека, ставшего главой заходных кентов Давани. Марданбек перед отправлением сказал ему, что он посланник нового ихшида Модтая и должен вести себя везде и всюду достойно, не вступать по пути в споры и ссоры с разными людишками. Он должен был поговорить с тархуном Согдианы и с хаканом Больших Туячей и убедить их в том, что необходимо оказать быструю помощь осажденному Эрши. Тархун обещал послать подмогу и тут же при нем велел собирать воинов для отправки в Давань. Теперь посланник должен при помощи проводника-тархуна разыскать орду хакана. Основная надежда на него. У него каждый мужчина — всадник и воин.

Посланник ихшида Давани — молодой бек Канда в сопровождении двух воинов-чавушей следовал по тому же самому пути, по которому ровно двадцать пять лет назад проехал первый ханьский посол Чжан Цянь, в те самые Большие Туячи, к их хакану. Посланник коротал путь разными думами: «Говорят, что хакан больших туячей очень неразговорчив. Он отказался тогда воевать с хуннами. Ни с чем вернулся домой даже такой хитрый и коварный посол, как Чжан Цянь. Не скажет ли хакан и теперь: «Мы пасем свой скот в большой пустыне по обоим берегам Аранхи, далеко от вас! Давань отделена от нас высокими неприступными горами. Не за что нам воевать с чинжинами!» Не придется ли и ему вернуться ни с чем? Сколько уж раз он спрашивал проводника-семирканца, нет ли другой дороги, кроме этой? А тот все одно твердит: кратчайший путь к орде хакана — этот! Проводник не понимает его опасений! Не верят, что ли, семирканцы в вещие приметы? Ведь не к добру ехать по тому же пути, что и посол-неудачник.

К вечеру всадники достигли места, где среди травы виднелись груды старой золы, конского навоза и множество вытоптанных кругов.

— Я вел вас правильно! Вот здесь были раскинуты юрты. Здесь прошлым летом была орда хакана, — уверял даваньцев проводник.

— В какие места могли они перекочевать? — озабоченно спросил посланник Давани.

— Нам нужно переехать Аранху, там встретим их отары. Вот и узнаем, где находится нынче орда хакана.

— Далеко ли отсюда до Аранхи?

— Полдня пути.

— Ну что ж! Не будем терять время!

К вечеру всадники добрались до берега реки. Копыта коней увязали в сыпучих песках. По совету проводника, всадники отыскали возвышенность и, поднявшись на нее, увидели мелькающие вдали огни.

— Там пасутся отары туячей! — сказал проводник. — На рассвете найдем плот или лодку, и вы переберетесь на тот берег. Разыщите орду хакана.

На рассвете, посадив даваньцев на плот, проводник тархуна попрощался с ними и вернулся назад, чтобы до темноты добраться до Несефа. Паромщик оказался очень разговорчивым. Он рассказал даваньцам о том, что весной этого года на курултае в Больших Туячах разгорелась серьезная ссора между ханами элов, состоявших каждый из нескольких племен. Ночью хакан, севший в свое время на трон после престарелого Кудулу, был таинственным образом убит в своем шатре. Ханы и беки разошлись по своим элам и племенам, так и не избрав нового хакана.

— С кем нам теперь говорить? — с огорчением пробормотал посланник.

— Обратитесь к аксакалам какого-нибудь их рода. Они лучше знают, кто из ханов имеет наибольшую власть. К нему и поедете, — дал совет бывалый плотовод.

Даваньцы побывали в гостях не в одной юрте простых туячей. В конце концов решили, что им следует поехать вверх по течению Аранхи к орде хана кушанов, в Бактру. Пустились в путь.

Через неделю после перехода Аранхи даваньцы добрались до места, где стояло множество юрт. В обвешанной и устланной дорогими коврами огромной юрте посланника ихшида принял молодой, лет тридцати двух, хан кушанов. Слуги и вельможи трепетали перед ним. Он внушал почтение и страх окружающим своим невозмутимым видом и испытующим взглядом.

Молодой хан выразил сочувствие даваньцам, называл их родственниками и обещал послать воинов. Он велел важному беку проводить гостей в отдельную юрту и досыта угостить бараниной и кумысом. А сам немедленно принялся за дело. Молодой хан кушанов, одного из пяти элов, всего год назад пришедший к власти вместо отца, рвался к тропу. Он и был зачинщиком ссоры на весеннем курултае. А ныне искал повода созвать новый курултай с тем, чтобы еще раз попытаться сесть на трон до наступления зимы. Приезд посланника ихшида Давани с просьбой оказать помощь осажденному Эрши был очень кстати. Молодой хан кушанов послал гонцов во все элы, огуши, роды.

Но на созванный им курултай явились лишь хан одного эла со своими беками и по нескольку беков из других элов. Недавний скандал был слишком свеж в памяти ханов и беков. Судьба еще не поставила их перед лицом какого-либо важного события, заставившего бы их вновь объединиться под властью одного из сильных ханов. Словом, молодой хан кушанов поторопился.

Курултай не состоялся. Вместо него был собран кенгаш беков кушанов. Они решили направить своего посланника в сопровождении тысячи воинов к предводителю чинжинов и предупредить, что если он не снимет осаду, то на помощь Эрши подъедет многотысячное войско. Посланник должен был передать это самому ханьскому предводителю.

Тысяча кушанов вместе с даваньцами отправились через горы в Давань. Они добрались до Эрши как раз в тот момент, когда чакиры уносили обезглавленное тело бывшего ихшида Мугувы в ворота осажденного кента.

— Прибыло посольство какого-то надменного племени, — сообщил старший буцюй усталому Ли Гуан-ли.

— Какого племени?

— Говорят, каких-то Больших Юечжи.

— Привести!

Старший буцюй растворился в сгущавшейся темноте. Ли Гуан-ли погрузился в думы. «Да откуда этому молодому шэнбину знать историю наших переговоров с Большими Юечжи? Сын Неба хотел склонить этот многочисленный народ на нашу сторону в войне против хуннов. Но ничего не получилось. А теперь они направили ко мне посланника. Тогда они отказались из-за того, что они народ, родственный хуннам. Но они родственны и даваньцам. Значит, приехали, чтобы встать на сторону даваньцев!»

В шатре цзянцвюня каждый из ханьских предводителей занял свое место. Привели посланника кушанов. Вошел, здороваясь на ломаном ханьском языке, человек лет шестидесяти пяти. Отсвет свечи, прикрепленной к остову шатра, блеснул на лысой, гладкой голове. При нем не было охранников. Значит, он уверен в силе своего племени.

— Хакан, — начал он, явно рассчитывая обойтись без толмача, — меня к тебе. От Эрши вы — в Цинь. Понял? Скажешь нет, скоро тумены, много туменов сюда! Понял? — Посланник кушанов, как ему было приказано молодым ханом, говорил от имени хакана.

— Мы подумаем и ответим, — сказал Ли Гуан-ли.

— Один день, два дня? — Посланник показал на пальцах.

— Пять шесть. — Ли Гуан-ли тоже выставил пальцы.

— Нет, три!

Ли Гуан-ли не ответил. Посланник понял это как знак согласия.

— Ихшид нужен!

— Туда нет пути!

— Дай путь!

— Нет!

Ли Гуан-ли поспешил восстановить равновесие сторон в переговорах: вначале он уступил, согласившись обдумать ответ на требование посланника, теперь же отверг требование пропустить его через кольцо окружения в кент.

Посланник, улыбаясь на ханьский манер, встал и направился к двери.

На пологом берегу полноводной реки, протекающей от ледниковых гор Пскем и Чаткал, прозрачной до самого устья, где она сливается с Яксартом, возвышаются неприступные крепостные стены кента, называемого иноземцами Чачем, а местным населением — Тарканом[144].

Все ворота кента (их было трое, со стороны реки стена была глухая) уже третий день открыты настежь. Из соседних мелких кентов и ближайших пастбищ стекаются сюда чавуши — воины в островерхих войлочных шапках. В кенте стало тесно от людей и резвых степных коней, никогда не видавших таких узких, кривых улочек с частыми поворотами. За стенами кента раскинуты многочисленные юрты для собирающихся чавушей. Но там останавливались лишь бывалые люди. Молодежь из любопытства теснилась внутри кента.

Именитый бек Таркана усатый Бурибек важно сидел на покрытом войлоком помосте в огромной юрте, раскинутой на небольшой площадке перед двухэтажным деревянным домом, принимая старшин родов и сотников, приезжавших во главе чавушей. День и ночь для них готовилось угощение. Гости ели вареную баранину и хлебали навар, пили кумыс и виноградное вино. Опустевшие деревянные и глиняные кувшины, на ручках которых были вырезаны пли слеплены головы баранов, немедленно заменялись полными. По убеждению кангхов, божество Фары, один из сподвижников великого Ахурамазды, появляющийся в обличье барана, наряду с Кок Тенгри придавал силу и отвагу тем, кто почитал его, кто пил кумыс и вино из сосудов с его изображением. Поэтому, перед тем как отправиться помочь своим соседям — даваньцам, надо было всячески почтить Фарна, хранителя и покровителя тех, кто стоит во главе родов и племен, а также отдельных семей и домов! Фарн придаст силу и удачу туменбаши[145], сотникам и десятникам, и они во главе чавушей выгонят чинжинов из-под стен Эрши, главного кента Давани!

Три тысячи чавушей, разбитые на тридцать сотен и объединенные в шесть полутысяч под тугом[146] бека Таркана, пустились в путь через горы, отделяющие Давань от земель Кангха. Бурибек ехал во главе отменных чавушей и недоумевал по поводу загадочного приказа повелителя. Тудун Кангха, предпочитавший раздолье степных пастбищ высоким стенам укрепленных кентов, прислал недавно из далекого кочевья гонца и велел Бурибеку собрать чавушей. Тудун хорошо знал, что тарканцы особенно близки даваньцам. Но через несколько дней от него прискакали еще гонцы и передали Бурибеку новый приказ: «Пуститься в путь, приблизиться к Эрши, но в сечу не вступать!» «Странно, — думал Бурибек, сидя в седле, то почесывая начисто выбритую голову, то проводя рукой по усам, — приблизиться и не биться! Как же это?! Если нападут на нас чинжины, пуститься в бегство, что ли? Как понять безбородого, хитрого, как степной волк, повелителя?!»

Но Бурибек не знал того, что было известно тудуну: вдоль земель хуннов растянуто стовосьмидесятитысячное войско Хань, а среди сыновей и внуков хуньмо нет единства. Один из них женат на ханьской царевне. Усуни лавируют между хуннами и ханьцами. Большие Юечжи хоть и не стали воевать против хуннов, по лед между ними еще не растаял. Тудун считал, что в этой обстановке не следует затевать большую войну с Хань. Но отогнать уставших шэнбинов от Эрши необходимо. Это не трудно: Ли Гуан-ли должен прекрасно знать, что тудун может собрать до девяносто тысяч чавушей. На долгом пути в Хань остатки войска Ли Гуан-ли доклюют горные орлы!

Когда Ли Гуан-ли сообщили о приближении конных воинов в островерхих войлочных шапках, у него не осталось сомнения, что они из Кангха. Он сразу вспомнил письменное донесение посла, где говорилось: «Канцзюй горд, дерзок и никак не соглашается поклониться посольству Сына Неба».

— Много ли их? — спросил Ли Гуан-ли, с трудом переведя дыхание.

— Три-четыре тысячи!

— Значит, это передовые тысячи! — проговорился цзянцзюнь, забыв про сяовэя, сообщившего о приближающихся воинах. — Это Канцзюй!

К вечеру стало известно, что посланник кушанов со своей тысячен встретил вновь прибывших за Ассакой. Там был устроен пир.

— Через день мы должны ответить послу Больших Юечжи, снимем ли мы осаду. — Ли Гуан-ли по привычке разговаривал сам с собой. — Что будет, если мы скажем нет?..

Им овладели тяжелые, угнетающие думы. «Вся беда в том, что Эрши не был взят с ходу, приступом. Прав, тысячу раз прав великий Сунь-цзы: худшее из всего — осаждать крепости!.. Добавим: долго осаждать! Люди из Канцзюй, эти варвары, никогда не читали и не могли читать Сунь-цзы, по они не хуже ханьцев разбираются в делах войны. Они хотят напугать нас, хотят, не сражаясь, выгнать наше войско из Давани! А если не испугаемся?

Неужели Канцзюй… как там называют его правителя?.. Да, тудун… всерьез будет воевать с ханьцами? Не может же ом не знать, что на границе с сюнну растянуты сто восемьдесят тысяч шэнбинов, а Усунь состоит в родственной связи с Домом Хань! Нет, Канцзюй не захочет войны с ханьцами! Как тогда понять этот их жест? Наверное, бек Таркана своевольно собрал эти три-четыре тысячи воинов и пришел на помощь своим соседям. Ведь наши послы говорили, что оседлые кенты не всегда слушаются кочевого правителя! Если бы точно знать, что тарканцы приехали своевольно, можно было бы их отогнать. Тогда и даваньцы пали бы духом».

Ли Гуан-ли представил себе столкновение с чавушами Кангха. Чтобы сразить одного воина, сидящего на высоком, длинноногом коне, придется пожертвовать тремя-четырьмя шэнбинами. Допустим, удастся отогнать половину из них. Тогда они поедут прямо в соседние кенты Кангха, в Семиркан, Бахор, и попросят помощи. Если там до сих пор колеблются, помогать ли Давани, то уж после такого непременно помогут!

— Войско мое будет зажато и разбито! — вслух рассуждал Ли Гуан-ли. — Надо снять осаду Эрши! Но как сделать, чтобы это не унизило нас и не обошлось им слишком дешево?!

Глава одиннадцатая МОДТАЙ ДУМАЕТ, ПЛАЧА

В кромешной тьме десяток даваньцев, осторожно приближавшийся к осажденному кенту, случайно наткнулся на скрытый в камышах караул шэнбинов.

— Ни звука! — приказал кто-то из даваньцев, видимо, старший.

В темноте только так можно было одолеть караул шэнбинов, в несколько раз превосходящий по численности. Завязалась кинжальная рукопашная. Мечи и луки были бесполезны в густых камышах. Шэнбины приметили, откуда раздался голос, и полагали, что старший из даваньцев там. Несколько солдат устремились туда. Кто-то из них вскрикнул, кто-то застонал…

— Их много. Отходите назад! — крикнул десятник шэнбинов.

Чинжины, которых было в два раза больше, чем даваньцев, отступили. Даваньцы не гнались за ними. Оставив в камышах двоих убитых и по очереди неся на спинах тяжело раненного старшего, они устремились к входу в лахм.

В узком подземном проходе чакирам пришлось тащить раненого за полы одежды. Перед выходом из лахма в кент он проговорил:

— Камчи! Скажи отцу, все… все обговорено!..

Камчи при помощи двоих чакиров осторожно вытащил раненого туменагу Карчигайбека, второго сына Модтая, из лахма. Когда его на плетеных носилках принесли к ихшиду, Карчигайбек уже не дышал…

У айвана — открытой веранды перед Арком сразу собралось много народа. Люди расступились, дав пройти заутару и его свите, и низко поклонились им вслед. При свете лучин над телом погибшего встала беловолосая старуха — мать Карчигайбека. Все замерли, ожидая, что она сейчас бросится к трупу сына и начнет причитания. Но она постояла немного, как окаменелая, потом наклонилась над головой сына, провела ладонью по его лбу и затем поцеловала ее.

— Люди! — выпрямившись, сказала она дрожащим голосом. — И я люблю сыновей своих безмерно. Но запомните: матери Давани рожают сыновей, чтобы они охраняли нашу землю от врагов. Мои сыновья уничтожили сотни чинжинов. Враги убили моего Карчигайбека! За его кровь и кровь моей невестки Зебо отомстят остальные сыновья и невестки мои, муж мой! Душа Карчигайбека… — Она остановилась. Голос ее сорвался. Еле сдержав подступившие рыдания, она закончила: — Только тогда душа его успокоится!

Мать принялась шепотом читать какой-то отрывок из яштов[147], славя великого Ахурамазду, прося его принять душу Карчигайбека на небо, поближе к себе.

— О славные матери Давани! — сказал заутар, не поднимаясь со своего места. — Великий Ахурамазда передает нам, даваньцам, смелость и отвагу через ваше молоко и кровь. Пока на священной земле Давани остается хоть одно дитя, вскормленное вами, эта земля не будет принадлежать никому, кроме даваньцев!

Люди передавали из уст в уста слова матери Карчигайбека и заутара. Модтай, стараясь скрыть свое горе, величаво подошел к жене и, обращаясь к ней и к заутару, сказал:

— Кости Карчигайбека перенесем в астадан дня через два. Пусть их очистят орлы!

Чтобы люди не увидели слез на его глазах, он отвернулся к стене. Слова ихшида были поняты по-разному. Одни думали, что Модтай не хочет отдавать тело сына пресытившимся собакам здешней дахьмы. Другие решили, что раз ихшид говорит об орлах загородной дахьмы, значит, он надеется, что через два-три дня осада будет снята! Люди, пришедшие на прощание с телом Карчигайбека грустными, разошлись в приподнятом настроении.

Тело Карчигайбека отнесли в самую глубокую и прохладную пустую землянку. Найти ее не составило труда: в последние дни почти отпала необходимость старикам, детям и матерям укрываться в многочисленных, вырытых за время осады землянках. Теперь не чинжины нападают на Кент, а даваньцы тревожат их, отвлекают и берут в тиски.

Модтай со слезами на глазах удалился в сводчатую залу, где стоял трон. Дело, о котором говорил Карчигайбек, было неотложным. На рассвете придется собрать совет. Но перед тем надо самому хорошенько обдумать все от начала до конца. Смерть сына спутала все. Карчигайбек не успел передать отцу, чем кончился разговор с послом кушанов и Бурибеком. Он смог только сказать: «Все обговорено!» Но что именно они сказали? Сколько дней они дадут чинжинам, чтобы снять осаду? Если Ли Гуан-ли не согласится на их условия, то как тогда связаться с послом кушанов или Бурибеком? Ясно только одно: друзья согласились предъявить от себя жесткие требования ханьскому предводителю.

«О беспощадная смерть! — сетовал в душе Модтай. — Ты вырвала из моих рук сына моего, посла моего, помощника моего!.. Говорят, Сын Неба жаждет бессмертия! Чтобы доскакать до страны бессмертия на наших небесных конях, он и послал сюда войско. Неужели их правитель так наивен? Нет, это выдумка для простаков, чтобы послать их на нас войной и отобрать у нас небесных коней! А на наших аргамаках можно добраться до многих стран и покорить их. Вот для чего нужны им наши длинноногие кони! Но не менее быстрые кони имеются и у других, в Кангха, Бактре, Парфиане… Почему же чинжины пришли войной именно к нам? Потому, что мы оседлый народ. Если они нападут на кангхов, те перекочуют дальше на север или на запад, а в их оседлых кентах быстрых коней не разводят. К тому же Давань расположена на перекрестке Длинной караванной дороги. Овладев нашей землей, они могли бы господствовать на этом караванном пути. А заполучив наших аргамаков, они смогут легко прибрать к рукам и Бактру, и Парфиану, и многие другие страны далекого захода. Вот почему они пришли в Давань!»

Мугува не смог разгадать их цель. Да и он, Модтай, раньше не знал о ней. Он лишь сомневался в искренности ханьских послов, их улыбок и обещаний, потому и призывал Мугуву быть бдительным, не слишком полагаться на них.

Оглядевшись, Модтай заметил сидевшего поодаль старшего сына, Чагрибека. Погрузившись в думы, он даже не заметил, как тот бесшумно вошел.

— Мы не должны поддаваться горю. Придется забыть, что я отец, а ты брат Карчигайбека, и вести себя как ихшид и предводитель войска Давани!

— Да, мать показала нам пример, отец! Я думал до сих пор, что люблю свою мать беспредельно. А за этот вечер моя любовь к ней удвоилась! Я счастлив, что рожден такой женщиной! Она вселила мужество во всех матерей Давани.

— И я не знал, что она способна на такое.

— Она достойна быть матерью всех сыновей, защищающих родную землю!

— Да, сын мой. Слов нет, она достойна этого!.. Как ты намерен добиться скорейшего снятия осады?

— Отец, теперь быстрота не обязательна. Они будут вынуждены снять осаду. Чем позже они это сделают, тем лучше для нас: зима застанет их на обратном пути в Хань. Надо навсегда отбить у них охоту ходить войной на Давань. Теперь нужно подумать о том, чтобы осада была снята на наиболее выгодных для нас условиях.

— Ты что-нибудь придумал?

— Нет. Прежде выслушаем их условия!

— Я согласен с тобой, сын мой.

Глава двенадцатая ПОЛОВИНЧАТЫЙ МИР

Все это время чинжины по-прежнему восстанавливали разрушенные берега арыка и удлиняли насыпь. Ли Гуан-ли понимал, что в этом уже нет смысла, но не хотел показать даваньцам, что его войско собирается снять осаду. Даваньцы перестали мешать шэнбинам, восстанавливающим арык, по не давали удлинять насыпь. Чагрибек словно хотел сказать этим: вы должны вернуть нам арык, разрушенный вами, но мы не дадим вам дотянуться до стены кента!

Ли Гуан-ли с утра ожидал посланника кушанов — трехдневный срок, данный им для ответа, истекал сегодня. За эти три дня цзянцзюнь подробно обдумал, как снять осаду, но избежать позора. Отвергнуть требование Больших Юечжи и Кангха — значит начать с ними войну. Тут же подоспеют их несметные полчища, и шэнбины окажутся зажатыми меж двух, даже меж трех войск! Это похуже позора — это обернется крахом заветной мечты Сына Неба покорить страны захода! Вернуться хотя бы с половинчатым миром в Чанъань все же лучше, чем исчезнуть совсем, как это произошло с двадцатитысячным войском Чжао По-ну в степях сюнну в позапрошлом году…

Старший буцюй сообщил Ли Гуан-ли, что посланник Больших Юечжи явился с целой свитой и ждет там.

— С ними и люди в остроконечных шапках?

— Да, и несколько их охранников.

— Приведите!

Посланники неторопливо уселись, поджав ноги.

— Нужен толмач! — сказал посланник кушанов.

Подозвали двух толмачей — гаогюйца и ханьца, ожидавших невдалеке от шатра цзянцзюня. Вместе с ними зашли Чжао Ши-чэн и оба хаохоу — Ли Чи и Ван Кой.

— Бурибек! — сказал посланник кушанов, указывая рукой на усатого, скуластого человека. — Он посланник тудуна Кангха!

— Вижу! — с недовольной гримасой сказал Ли Гуан-ли.

Наступило молчание. Ли Гуан-ли хотел, чтобы посланник Больших Юечжи повторил свое требование. Тогда в ответ он выскажет собственные требования к даваньцам. Но посланник молчал, всем своим видом показывая, что ждет ответа на сказанное в прошлый раз.

Ли Гуан-ли убедился, что этот лысый человек с кошачьими глазами на редкость хитер и повидал на своем веку многое. Он может так сидеть сколько угодно.

— Ты был на курултае, когда к вам приезжал посол Чжан Цянь? — нарушив молчание, спросил Ли Гуан-ли посланника.

— Да, был.

— Ты не из эла кушанов?

— Цзянцзюню известно все!

— Значит, ты был тогда против войны с хуннами?

— Это тебе рассказал Чжан Цянь.

— Откуда ты знаешь?

— Ведь он был твоим проводником там… у Хингана…

— И это ты знаешь?

— Да! Я после этого несколько раз ездил к хуинам. Там мои родственники. Мать моя была хуннуской.

Ли Гуан-ли почувствовал себя очень неловко. Ведь напротив него сидел человек, знающий, что он потерпел поражение от хуннов в отрогах Хингана. И сегодня этот человек от имени Больших Юечжи и Кангха требует снятия осады с Эрши! Вот он опять замолчал, а значит, ждет… Нет, не ждет, а требует ответа! Не посланник ли он самого поражения, ниспосланный Небом в обличье человека?!

Ли Чи, видя явное смущение цзянцзюня, что-то сказал ему на ухо. Ли Гуан-ли пришел в себя, словно очнувшись от сна, и точь-в-точь повторил слова Ли Чи:

— Чтобы ответить, я должен знать, что думают сами даваньцы!

— Потому-то я еще в первый день сказал: мне нужно пройти в кент.

Не найдя, что ответить на упрек посланника, Ли Гуан-ли замолчал.

— Хорошо, мы дадим пройти, — сказал Чжао Ши-чэн.

— Только тебе одному! — добавил Ли Гуан-ли, желая хоть сколько-нибудь ущемить посланника в его требованиях.

Чакиры, наблюдавшие из бойниц угловой высокой башни, увидели идущих к ним людей с привязанным поперек древка мечом…

На следующий день рано утром в шатре, раскинутом для этой цели между стеной кента и кольцом окружения шэнбинов, Кундузбек должен был встретиться с Чжао Ши-чэном. Перед тем как они вошли в шатер, вокруг него разместились по десять охранников с каждой стороны.

— Если что… ты один со сколькими справишься?.. — шепотом спросил десятник стоявшего рядом чакира.

— С двоими.

— Мало! Хотя ведь ты житель кента…

— А ты сам?

— С пятерыми!

— Верю тебе, Камчи. Ты ведь горный великан!

Чжао Ши-чэн привел с собой двух толмачей — уйгура и чинжина. Против его ожидания и о Кундузбеком был толмач. Лицо его показалось знакомым. «Да, это тот перебежчик, переодетый по-даваньски! — промелькнула злобная мысль в голове Чжао Ши-чэна. — Ну и что? Сейчас не время сводить счеты по таким мелочам. У даваньцев теперь свой толмач. Значит, они могут следить за точностью перевода!»

— Мы готовы к переговорам, если чинжины убедились, что бесполезно продолжать осаду, — сказал Кундузбек.

— Правильно ли ты перевел? — сердито спросил толмача-уйгура Чжао Ши-чэн. Ведь он ожидал, что Кундузбек будет умолять ханьских военачальников снять осаду. Тогда он поставил бы перед даваньцами ряд условий.

— Да, все правильно, — подтвердил толмач-чинжин.

— Я пришел в этот шатер по вашей просьбе! — сказал Чжао Ши-чэн Кундузбеку.

— Не мы же послали к вам посредника! — спокойно ответил Кундузбек. — Шатер ваш, и его раскинули не мы.

Чжао Ши-чэн понял, что даваньцы предусмотрели все и твердо собираются утверждать, что вступили в переговоры только по просьбе самих чинжинов. Первая схватка уже проиграна!

— Ведь снятие осады нужно вам?! Вы же задыхаетесь в тисках! — сердито сказал Чжао Ши-чэн.

— Тиски давно перевернуты! Не притворяйтесь, что не знаете этого. Да, мы хотим выйти из осады, но торопиться нам некуда, и вы понимаете почему. Мы будем вести переговоры о снятии осады только в том случае, если вы признаете, что продолжать ее бессмысленно и что вы устали.

Кундузбек пристально следил за выражением лица Чжао Ши-чэна, пока толмач переводил эти слова. На совете у ихшида договорились, что если дело будет клониться к разрыву, то в переговоры вступит посланник кушанов. Он прекрасно понимал, что больше ничем юечжи не могут помочь даваньцам. Временную слабость своего народа он должен был показать сейчас как силу! Он ведь и даваньцам говорил не всю правду. Поэтому он видел свою задачу лишь в быстрейшем снятии осады и обеспечении возвращения шэнбинов в Хань.

— Мы встретились здесь именно для того, чтобы договориться о снятии осады! Перейдем же к делу! — мягко, но повелительно сказал посланник кушанов. Он вопросительно взглянул на Кундузбека и слегка улыбнулся, посмотрев в сторону Чжао Ши-чэна. Кошачьи глаза посланника кушанов, представлявшиеся Чжао Ши-чэну прежде холодными и коварными, сейчас показались ему умными и добрыми.

— Дадите девять тысяч шаньма, еще одну тысячу тяньма. Из каждых десяти восемь кобылиц. После этого мы снимем осаду. Обещайте дать съестные припасы и фураж для лошадей на дорогу.

Переведя слова Чжао Ши-чэна, толмач-уйгур объяснил, что тяньма означает на их языке небесные кони, то есть аргамаки, а шаньма — горные кони, то есть карабаиры.

— Дадим всего три тысячи лошадей, из них сто аргамаков. Половина их будет жеребцами.

Кундузбек остановился и ждал, пока толмач переведет его слова.

— Три тысячи? — удивленно спросил Чжао Ши-чэн.

— Серебра, оставленного вашим грубым послом Чэ Липом, хватит лишь на три тысячи лошадей. А золотого коня, привезенного им, мы вам вернули, правда размельчив его. Он в карманах ваших шэнбинов! Почему лишь половина лошадей кобылицы? Потому, что великий Ахурамазда создает на одну самку одного самца.

— Не понимаю! Вы о чем? Мы ведем переговоры о войне или о торговле?! — нахмурился Чжао Ши-чэн.

— И о том, и о другом! Мы с самого начала все время говорили с вами о торговле. Так утверждали ваши Чжан Цянь, Яо Дин-хань, Чэ Лин и все другие послы! Если снимете осаду с Эрши, мы будем с вами торговать. Чтоб торговать с нами, вы должны снять осаду. Вот наше условие!

— Выходит, не мы вам ставим условия, а вы нам?! Снятие осады с Эрши — это условие торговли с Даванью?

— Вы правильно поняли меня!

— Мы не можем на это согласиться!

— Дело ваше. Тогда продолжайте осаду!

— Вы хотите, чтобы мы… — Чжао Ши-чэн запнулся и умолк. Наступило тягостное молчание. Его неторопливо нарушил посланник кушанов:

— Посоветуйтесь с вашим цзянцзюнем. Ответите завтра!

Чжао Ши-чэн встал. За ним поднялся и Кундузбек.

— Завтра утром мы продолжим разговор! — сказал посланник кушанов. Выходя из шатра вслед за Чжао Ши-чэном, он краем левого глаза подмигнул Кундузбеку.

Всю ночь не гас свет в огромном шелковом шатре Ли Гуан-ли…

Утром Чжао Ши-чэн явился к месту переговоров с покрасневшими от бессонной ночи глазами. Кундузбек, напротив, выглядел хорошо отдохнувшим.

— Где и на каких условиях мы получим съестные припасы и фураж? — упавшим голосом спросил Чжао Ши-чэн.

— В депаре Эйлатан[148], — спокойно ответил Кундузбек, стараясь скрыть радость от того, что чинжины так быстро согласились на их условия. — В обмен на шелковые ткани и драгоценности!

— Послы наши говорили, что даваньцы искусны в торговле. Но не думал, что до такой степени!

— Мы умеем и торговать, и воевать!

— Да, надо признать и это, — вырвалось у Чжао Ши-чэна.

— Где они получат коней? — вмешался в разговор кушанский посланник.

— Возле кента Арпачи. Отсюда один день пути. Этот кент чинжины хорошо знают! — с еле заметной иронией ответил Кундузбек и первым встал со своего места, давая понять, что переговоры окончены. Его примеру последовали кушанский посланник и Чжао Ши-чэн.

— До полудня шэнбины должны покинуть окрестности Эрши! — сказал Кундузбек и, не подождав ни перевода, ни ответа Чжао Ши-чэна, направился к выходу из шатра.

Чжао Ши-чэн, поняв, что последнее условие даваньцев не подлежит обсуждению, в ответ не проронил ни слова, ограничившись лишь непонятно кому адресованным кивком. Его заметил один толмач.

Еле скрывая радость, шэнбины, во главе с хмурыми хаохоу и цзянцзюнем, отходили к берегу Акбуры. К закату сорокового дня осада была снята. От рева карнаев дрожали даже оказавшиеся неприступными для шэнбинов стены Эрши. Все живое в нем ликовало.

Мир был заключен. По условия его были запутанными и неясными. Стороны договорились о снятии осады, но никто ни словом не обмолвился о прекращении войны. Ханьцам это давало возможность спасти войско от разгрома, а в будущем иметь предлог для нового вторжения в Давань. Даваньцам же позволяло без потерь выйти из осады. Если отходящий враг нарушит принятые условия, чакиры уничтожат его в горных ущельях и на перевалах и навсегда отобьют у правителей Хань аппетит к даваньским богатствам.

Глава первая РАСПЛАТА ЗА ЗЛОДЕЙСТВА

Перед тем как пуститься в далекий путь, Ли Гуан-ли счел нужным привести войско в порядок. На берегу синеводной Акбуры сяовэи дополнили поредевшие десятки и сотни, перераспределяя менее надежных шэнбинов и оставшихся без старших. Насчитали всего двадцать пять тысяч воинов. Как и при нашествии на Давань, войско разделили на дне части. Десять тысяч шэнбинов Ван Коя и тысяча буцюев цзянцзюня под предводительством самого Ли Гуан-ли направились через Дальварзин и Шихит по Кутартскому перевалу в кент Ю. Что произошло с оставленными для взятия этого кэнта четырьмя тысячами шэнбинов, цзянцзюнь не знал. Похоже, что и там его ждала неприятность. Иначе сяовэй Ван Шень-шен давно известил бы цзянцзюня. Почти все оставшиеся съестные припасы Ли Гуан-ли велел передать Ван Кою, чтобы поиски пропитания не задерживали его шэнбинов в пути. Они должны поскорее выручить Ван Шень-шена, попавшего, по всей вероятности, в затруднительное положение.

Другая часть войска, состоявшая из четырнадцати тысяч шэнбинов, под предводительством хаохоу Ли Чи двинулась через селение Хотанарык к Карадарье. Перейдя реку вброд, она вступит в депару Эйлатан, где закупит съестные припасы и фураж, затем, чуть повернув вправо, примет коней возле кента Арпачи и направится в Хайлому. Потом по каньону реки Йенчу Огоз выйдет на дорогу, ведущую в кент Ю, и там соединится с шэнбинами Ван Коя. Дальнейший путь до Дуньхуана определит цзянцзюнь.

На следующий день весь Эрши провожал воинов — кушанов и кангхов, протянувших им руку помощи в тяжелые дни. Соскучившиеся по веселым звукам карнаев, сурнаев, барабанов даваньцы ликовали, словно забыв о потере родных и близких.

А в тронной зале совещались беки Давани. Модтай выглядел озабоченным.

— Еще не перейдя Карадарьи, чинжины успели нарушить мир, — взволнованно начал Кундузбек. — Две или три тысячи шэнбинов ограбили кент Ош, с тамошних предгорных пастбищ угнано более трех тысяч лошадей. Будто не было договоренности и осада Эрши не снята!

— Значит, они уже получили то, что мы им обещали взамен оставленного грубым послом Чэ Лином серебра, — старался смягчить гнев Кундузбека некатский бек Эльбек.

— Что же, больше коней им не дадим, — сказал кто-то.

— Этого мало. Раз они не сдержали своего слова, надо хорошенько проучить их, — заговорил Чагрибек. — Они сняли осаду, чтобы иметь возможность осадить снова, уходят, чтобы скоро вернуться! Они не отказались от мысли покорить Давань! Надо так их «проводить», чтобы им страшно было и подумать о новом походе на Давань! Враг признает только силу!

— Народ стойко держался, пока Эрши был осажден, — возражал престарелый бек Неката. — Но теперь трудно удержать чакиров! Они видят осыпающиеся колосья пшеницы и ячменя и знают, что если не уберут их за полторы-две недели, то останутся без хлеба на зиму. Как убедить людей, что надо преследовать и без того отходящего врага?

— Зачем биться теперь с шэнбинами? — поддержал его молодой бек Гесая, все эти дни бывший в осажденном Эрши. В дни осады его успокаивала мысль, что если ханьцы и овладеют Эрши, то все равно не смогут покорить его далекий предгорный кент, находящийся в заходной Давани. — Вот если чинжины придут вновь, мы встретим их на каком-нибудь крутом перевале по ту сторону Йенчу Огоз…

— Слепой теряет свою палку один раз, — начал издалека бородатый низкорослый бек Чуста. — Мы не повторим ошибок старого ихшида!

— В случае чего наши соседи вовремя придут на помощь, — сказал еще кто-то из беков.

Голоса Чагрибека и его сторонников были заглушены дружным хором беков, не желавших наносить удары по отходящему врагу, несмотря на его вероломство. Доносившиеся до тронной залы звуки карнаев и барабанов как бы поддерживали их, напоминая, что народ ликует, радуясь отходу врага. «Зачем даром проливать кровь?» — думали многие из участвующих в совете. Беки, беспрекословно подчинявшиеся ихшиду в дни осады, снова стали строптивыми. Они ясно давали понять, что не ихшид, а кенгаш беков всех родов и племен должен решать вопросы войны и мира.

— Если бы я знал, что наши беки захотят оставить ядовитую змею недобитой, — охрипшим от гнева голосом сказал Кундузбен, — ни за что не стал бы добиваться снятия осады! Задержав их здесь до зимы, мы добили бы их не спеша. Тогда они не осмелились бы снова прийти в Давань!

Так ступайте, Кундузбен, верните их обратно! — зло выкрикнул бек Гесая.

Беки возмущенно зашумели.

Бесшумно подойдя к ихшиду, эшикагаси[149] шепотом что-то сказал ему на ухо.

— Приведите их сюда! — велел Модтай достаточно громким голосом, чтоб слышали все беки.

Вслед за эшикагаси вошли в залу двое босых деревенских юношей и, увидев сидящих беков, растерялись.

— Поклонитесь ихшиду! — сказал им эшикагаси.

Они поспешно склонили головы.

— Повторите то, что сказали мне! — Царедворец подтолкнул их вперед.

— Мы прискакали на неоседланных конях! Нас послал аксакал нашего кишлака. Он сказал: «Поезжайте в Эрши и расскажите, что сделали чинжины с кишлаком Туячи». Этот кишлак дальше нашего. Чинжины сначала набросились на женщин, а потом всех убили…

Смутившись, юноша умолк.

Эшикагаси сказал:

— Я выяснил у них, в чем дело. Сейчас, в присутствии ихшида, они теряются. Вот что там случилось: около десятка шэнбинов ворвались в кишлак Туячи. Они ограбили и изнасиловали замужнюю женщину и ее малолетнюю дочь, потом зверски убили их. Жители села пытались отомстить шэнбинам, но тем удалось ускользнуть. Скоро явилось множество шэнбинов, они окружили кишлак и убили всех до единого! Забрали все, что там было, и дотла сожгли кишлак…

— Хорошо, что мы вовремя узнали, что стоит слово ханьцев! — горько бросил Чагрибек.

Беки переглянулись. Ихшид кивнул и ясаул увел юношей.

— Чинжины сами вынуждают нас проводить их подальше, — сказал Модтай, взвешивая каждое слово.

— Без этого нельзя! — воспрянув духом, сказал Кундузбек. — Надо отучить их вторгаться в Давань!

Беки, противившиеся преследованию отходящих шэнбинов, молчали.

Эшикагаси, войдя в дверь, громко сказал:

— Прискакали новые гонцы! Они говорят, что шэнбины грабят кишлаки Эйлатана, насильно отбирают зерно, припасы, угоняют скот! Убивают людей, сжигают дома и целые села!

Во время сообщения эшикагаси рев карнаев вдруг оборвался, перестали стучать барабаны и бубны. Нетрудно было догадаться, что вести, привезенные гонцами из депары Эйлатан, уже распространились среди людей. Народ вновь разгневался.

— Пошлем чакиров вслед за врагом до кента Ю. Оттуда выпроводим их как надо! — сказал ихшид не допускающим возражений тоном. — Каждый бек сейчас же отправится в свой кент или депару и с завтрашнего дня начнет посылать в войско новых чакиров, оружие и припасы!

— И теплую одежду! — добавил Кундузбек.

Беки в этом году впервые вспомнили о прохладных горных вечерах.

Совет окончился. Беки торопливо выходили за дверь.

— Шэнбины сами помогают нам! — сказал Кундузбек выходящему за дверь Чагрибеку, довольный тем, что их мнение взяло верх.

Оба предводителя даваньского войска были правы. Изгоняя врага из страны, всегда следует опираться на гнев народа, на народную месть!

Глава вторая СЕЛО МАСИ

Чагрибек старался предугадать дальнейшие шаги цзянцзюня. Он мысленно поставил себя на место Ли Гуан-ли и рассуждал за него: «Хоть и осталось менее половины войска, все же надо разделить его на две части, как и при следовании в Эрши, и отправить в Хань двумя разными путями. Это облегчит поиски пропитания для шэнбинов и пастбищ для коней». «Почему тогда шэнбины Ван Коя следуют той же, опустошенной ими самими дорогой, по которой они прибыли в Эрши?» — спросил Чагрибек — предводитель даваньского войска у Чагрибека-цзянцэюня. «Потому, — ответил Чагрибек-ханец Чагрибеку-даваньцу, — что это самая короткая дорога до кента Ю, к тому же хорошо известная!» «Но ведь вдоль этой дороги не осталось ничего — ни зерна, ни скота, а жители либо истреблены, либо разбежались…» — «Поэтому-то шэнбинам Ван Коя и отданы почти все припасы и фураж!»

Чагрибек угадал замысел Ли Гуан-ли: «Оставшиеся без пропитания, голодные шэнбины Ли Чи с большим рвением будут добывать себе зерно и фураж!» Значит, сам глава ханьского войска толкал своих шэнбинов на грабеж, насилия и поджоги! «Но почему они избрали дорогу, проходящую через Хайлому?» Убедительного ответа на этот вопрос Чагрибек не нашел. «Значит, здесь враг допустил какую-то ошибку! А может быть, среди его советчиков какой-нибудь наш друг, вроде толмача Юлбарсбилки? Мы не должны упустить возможность, которую он нам предоставляет!» — заключил он.

Чагрибек, взвесив все, распорядился не торопиться с наказанием разбойничающих шэнбинов. Вдали от Эрши, преследуя отходящего врага, предводитель войска чувствовал себя гораздо свободнее. Теперь ему не надо согласовывать с отцом каждый свой шаг, его не сковывает слишком часто созываемый кенгаш почтеннейших, но плохо разбирающихся в военных делах беков. Он велел строго соблюдать условия обмена зерна и фуража на шелковые ткани и драгоценности и приказал отдать чинжинам обещанных лошадей. Тысячники и сотники, аксакалы кишлаков и крестьяне удивлялись тому, что предводитель поступает так, будто после снятия осады с Эрши ничего не произошло: «Не видно, что ли, ему сверху, что творят шэнбины?! Они уже отобрали у табунщиков более трех тысяч лошадей!»

Чагрибек изо всех сил старался не спугнуть шэнбинов, пока они сами себя загоняли на узкую горную дорогу в ущелье реки Йенчу Огоз. «Зачем биться с шэнбинами на открытом, просторном поле, где они могут разворачиваться? — рассуждал Чагрибек. — Надо вынудить их принять бой там, где нужно нам!»

Еще не перейдя Карадарью, он принял решение преследовать шэнбинов Ли Чи, а не Ван Коя. Был произведен смотр чакиров. Здесь же к вышедшим из осажденного кента восьми тысячам присоединились пять с лишним тысяч воинов Марданбека, нападавших во время осады Эрши на шэнбинов извне. Из них три тысячи во главе с Кундузбеком направились за Ван Коем, чтобы преградить ему путь назад на Кугартском перевале, если он вдруг отважится вернуться на помощь Ли Чи. Десять с лишним тысяч Чагрибек оставил при себе, чтобы вместе с Марданбеком преследовать четырнадцать тысяч шэнбинов Ли Чи. Воины Чагрибека получили строгое указание продвигаться вперед разрозненно и не слишком приближаться к врагу, дабы он не заподозрил преследования, а считал, что за ним движутся лишь отдельные сотни, посланные для соблюдения порядка при передаче коней и при обмене зерна и фуража.

Во главе десятка чакиров по берегу реки Тар в горах выше Селата ехал Камчи. Он должен был пригнать несколько десятков аргамаков к кенту Арпачи для передачи их ханьцам.

Перед закатом солнца вдалеке, на пологом склоне горы, показались две юрты. Сердце Камчи стало биться сильнее и чаще. Это стойбище принадлежит им — отцу Камчи и дяде. Там его дети! И… и жена его, Ботакуз! До этого захолустья, конечно, не добрались шэнбины. Им здесь делать нечего. Значит, семья Камчи не переехала на другое стойбище. Обычно в это время года они жили здесь. Как он встретится с женой? Как она встретит его? Смущенно, с виноватым видом или гордо, как прежде, похожая на норовистую кобылицу? Юлбарсбилка убедил Камчи в том, что Ботакуз нисколько не виновна в случившемся. Напротив, она долго не соглашалась стать женой уйгура, не могла забыть Камчи, плакала по ночам, тоскуя о нем. Лишь поверив, что Камчи в самом деле погиб, она согласилась на такой шаг, чтобы не попасть в руки к шэнбинам. Чистосердечность и великодушие Юлбарсбилки вернули Камчи веру в преданность Ботакуз. Какова же будет встреча с ней?..

Когда чакиры доехали до юрт, совсем стемнело. Узнав по рычанию собак, что приехали какие-то люди, из передней юрты вышли два старика.

— Аманлык![150] — сказали сразу два-три чакира.

— Аманлык! — ответили хозяева.

Увидев незнакомых стариков, Камчи понял, что здесь живут уже другие люди. Чакиров разместили в одной из юрт, а куча детворы и старуха перешли в другую.

— Это дети сына и дочки, — сказал костлявый старик. — И сын и зять погибли в сече с чинжинами.

— Судьба многих!.. А где их матери? — спросил кто-то из чакиров.

— Тоже пошли биться!

— Но ведь шэнбины уже проехали! Они должны находиться сейчас где-то поблизости от Йенчу Огоз, — сказал Камчи.

— Ты верно угадал, сынок. Они остановлены там! Собрались наши горцы и разрушили оба моста. Не дают им перейти реку.

— Зачем задерживать их здесь? Ведь они возвращаются домой! — удивился Камчи.

— Ты, сынок, видно, неплохо умеешь рубить врага. Надо уметь и поразмыслить. Если они будут двигаться медленнее, зима поможет нам добить их! Скоро на перевалах выпадет снег, начнутся холода, кручи станут скользкими…

Закончив разговор о шэнбинах, Камчи хотел было расспросить о своей семье, но, почему-то застыдившись, умолк. Хозяева угостили чакиров мучной похлебкой, а во время еды поинтересовались, зачем они приехали.

— Ни за что не отдадим своих аргамаков для чинжинов! — гневно сказал старик, услышав ответ. — Если ихшид велел отобрать их у нас силой, то попробуйте! Мы позовем на помощь соседей!

— Мы гости ваши. Как же мы можем оскорбить ваш дастурхан[151]? Пусть ваши аргамаки останутся при вас, — важно сказал Камчи.

Старик, вопреки ожиданию чакиров, даже не поблагодарил их десятника. Уставшие чакиры распростерлись на кошме.

Камчи долго не мог заснуть и ворочался с боку на бок. Его огорчало то, что приходится чувствовать себя чужаком на стойбище, где прошли его детство и юность. Юрты этих двух стариков, видимо братьев, стоят точно на том месте, где стояли прежде юрты его отца и дяди. Неужели эти люди не знают, куда девалась его семья? Почему Камчи боится спросить у них об этом? Видимо, сердце чует недоброе! Он осторожно встал и вышел из юрты. Звезды на горном небе были ослепительно ярки. «Да, здесь они гораздо крупнее, чем в Эрши! — подумал Камчи. — Но где та, самая яркая звезда — его Ботакуз?»

Камчи заметил, что за второй юртой хозяева заняты какой-то работой, и решил помочь старикам. Он шагнул в ту сторону и застыл в изумлении: старики осторожно, стараясь не шуметь, ломали одну из сторон загона. Коней в загоне не было. Камчи бесшумно вернулся в юрту. Значит, старики не поверили словам Камчи! Да, ведь он нынче десятник чакиров, человек ихшида! Они опасаются, что утром у них потребуют коней. Теперь они могут сказать, что ночью кони сломали загон и куда-то убежали. Это лучше, чем поссориться с чакирами и звать соседей на помощь…

Утром за дастурханом, на который хозяева поставили горячее козье молоко да кумач — испеченный в золе хлеб, Камчи вел себя так, будто ночью ничего не видел, и разговор уводил в сторону, не вспоминая об аргамаках. Старики, видя, что чакиры не из плохих, а их десятник — человек, держащий свое слово, попрощались с ними тепло. Как только они отъехали на несколько шагов, Камчи повернул обратно, слез с коня и, волнуясь, спросил хозяина юрты:

— Когда вы приехали сюда, здесь кто-нибудь жил?

— Да. Мы застали их, когда они уже уложили свои юрты. Видя, что стойбище хорошее, мы остановились здесь. Наше пастбище по ту сторону кутартской дороги. Мы бежали сюда от чинжинов.

— А куда отправились здешние?

— Не знаю.

— Что это были за люди?

— Старик и его младший брат, тоже пожилой. Его жена. Невестка старика. Куча детей как и у нас.

— Вы не спросили, почему они покидают эти места?

— Тогда нет. Потом я узнал от людей. Вокруг во всех стойбищах говорят о них.

— Что говорят?

— Говорят, что их невестка была захвачена еще в позапрошлом году чинжинами в кенте Ю. Имя ее, кажется, Ботакуз. Она стала там женой множества вражеских чакиров. А недавно она вернулась, убежала от них, когда они шли к Эрши. Говорят, что она в таких делах не новичок: несколько лет тому назад она попала к разбойникам в Тунгузтукае. Не вынеся сплетен и стыда, вся семья уехала отсюда.

Камчи стоял как окаменелый.

— Ты их знал, что ли?

Стиснув зубы, Камчи вскочил в седло и ударил плетью горячего коня. Только догнав своих, он вспомнил, что даже не попрощался со стариком.

Долго ехал Камчи молча. Он старался угадать, куда отец мог повезти семью. Вспомнил, что, когда был еще мальчишкой, отец повел их в далекое урочище, чтобы спастись от свирепствовавшего вокруг падежа скота. Дорога туда опасна, мало кто решается одолеть ее, хотя пастбища там хорошие. И на этот раз наверняка отец поехал туда.

На распутье Камчи туго натянул поводья. Остановили коней и чакиры.

— Если скажем прямо о нашей цели, никто не даст аргамаков, — сказал Камчи окружившим его чакирам. — Придется схитрить. Будем говорить, что ихшид велел собрать аргамаков для чакиров, чтобы выгнать чинжинов!

— Вот это голова! — одобрили его чакиры.

— С каждой юрты возьмете по две лошади. Встретимся на берегу Караунгура. Я пока попробую разыскать семью.

Камчи, с трудом находя дорогу по кручам, оврагам и краям пропасти, устремился к дикому урочищу. На следующий день с высоты склона его взгляду открылось густое скопление юрт. «Целый аул!» — удивился Камчи. В тот раз было всего-навсего две или три юрты. Спустившись вниз, к юртам, он убедился, что здесь только старики, старухи, молодые женщины с грудными детьми и многодетные матери. Детям не было счета. Сюда собрались жители разных депар и аулов, люди, раньше друг друга не знавшие.

Камчи правильно угадал: его семья оказалась здесь. Старик долго не выпускал сына из своих объятий, плача от радости. Откуда-то прибежали дети: дочка и сын бросились к отцу. Оба вскарабкались на колени Камчи. Пришел дядя, его жена, дети. Обнимались, целовались, плакали. Но Ботакуз в юрте не было. Дочь и сын, перебивая друг друга, сообщили:

— Мама вернулась!

— Больше никуда не поедет!

Но старшие помалкивали о ней. И Камчи ничего о ней не спрашивал. Все они, хотя и считали Ботакуз невиновной, страдали из-за попранной чести семьи: их невестка более года была среди вражеских воинов! Все об этом знают, и вот пошли недобрые разговоры…

— Невестка вместе с другими молодыми женщинами поехала на ту сторону горы собирать травы, — осторожно заговорила о Ботакуз тетка Камчи.

— Да, тут лето только начинается, — добавил старик.

— Мне пора! — сказал Камчи. — Скоро выпроводим шэнбинов, и я вернусь!

— Ты не подождешь? Или дядя твой съездит туда… Она вот-вот должна вернуться… — пробормотал старик.

— Потом, отец!

Камчи в самом деле торопился. Его подгоняло не то, что чакиры ждут его в условленном месте и могут опоздать с выполнением важного поручения. Просто ему хотелось уехать до прихода Ботакуз. Он боялся встречи с ней. Он понял, что может вмиг простить ей все и пасть слишком низко, забыв о своем мужском достоинстве. Камчи решил, что должен наказать Ботакуз: ведь она была с другим мужчиной, поверила толмачу, сказавшему, что Камчи погиб. Со вчерашнего дня Камчи несколько раз ловил себя на мысли, что, если бы Ботакуз погибла, не поддавшись ни угрозам, ни соблазну, он был бы ею доволен. В его глазах она осталась бы на всю жизнь чистой, святой! Но надежда вернуться на родину, к детям взяла верх, и она… Можно ли об этом забыть? Можно ли такое простить?

Поцеловав детей и обнявшись со стариками, Камчи сел на коня и быстро ускакал.

«Если бы наши юрты остались на прежнем мосте, — думал Камчи, спускаясь по склону, — я увиделся бы с Ботакуз еще позапрошлой ночью и растаял бы, забыв обо всем на свете. И не услышал бы о сплетнях людей… А на рассвете тронулся бы дальше… Зачем я поступил так сейчас. Никто из тамошних людей ничего не знает! Не родных же мне стыдиться! Ведь она вернулась и ждала меня! Как она перенесет этот мой поступок? Какую я причинил ей боль! Для любящей жены бывает ли наказание тяжелее этого?!»

Камчи натянул поводья. Скакун, навострив уши, остановился. «Вернуться, что ли? Что подумают дядя, отец? Они скажут: «Камчи прощает ей все, даже неверность!» Нет, не вернусь! Если это будет наказанием для Ботакуз, тем лучше! Пусть помучается! Это поможет ей очиститься от грехов!» Камчи отпустил поводья. Аргамак снова двинулся в путь.

Ехал Камчи грустный и задумчивый. За что он так сердится на любимую жену? Если бы не сплетни людей, он полностью оправдал бы Ботакуз. А прежние ее грехи? Как она оказалась ночью в логове разбойников? Но ведь она спешила к нему, когда он был заточен в подземелье! А заточили его потому, что он ослушался бека Эрши и не продал своего любимого коня, приглянувшегося ханьскому послу! Если бы не алчность посла, беки, может, и не стали бы мстить Камчи за упрямство, и Ботакуз не оказалась бы в юрте разбойников. А чем виновата Ботакуз, что попала в кенте Ю в руки чинжинов? Хорошо, что среди них оказался Юлбарсбилка и спас ее! Да и Юлбарсбилке откуда было знать, что Камчи спасся и жив? Ведь он своими глазами видел, как все мужчины, защищавшие кент Ю, были истреблены. И Ботакуз не могла не поверить Юлбарсбилке, когда он сказал, что Камчи погиб! Разве молодая вдова не может выйти замуж? А это замужество было для нее спасением от позора и давало надежду вернуться на родину, к детям — к детям Камчи! Получается, что во всем виновата не она, а война, эти поганые чинжины!..

Камчи со злобой хлестнул коня. Горячий аргамак понес его так быстро, что в предвечерней прохладе горной лощины макушки хиленьких, мягких кустарников, ударяя Камчи по лицу, причиняли отрезвляющую боль. Эти нежные растения словно мстили ему за несправедливую обиду, причиненную им Ботакуз.

Рассерженный, обиженный, Камчи всю ночь подхлестывал коня и на рассвете достиг левого берега Караунгура. Там его ждали чакиры, пригнавшие сюда несколько десятков аргамаков. Не слезая с седла, Камчи сухо поздоровался с чакирами и велел гнать лошадей к кенту Арпачи. Поле, где должна была состояться передача коней чинжинам, уже было переполнено лошадьми. С некоторых горных пастбищ были пригнаны целые табуны. Заблудившиеся в скоплении лошадей стригуны-жеребята жалобно ржали, им вторили кобылицы-матери, словно прощаясь с родными пастбищами. Табунщики-чакиры прислушивались к этим звукам с раздирающей душу болью. Чинжины начали принимать первые косяки лошадей. Но Камчи и его чакиры не торопились передавать своих аргамаков.

Когда подошел их черед, они под предлогом, что надо загнать одичавших горных аргамаков в середину перешедшего в руки чинжинов табуна, вклинились в его гущу.

— Неужели мы отдадим этих аргамаков врагам, чтобы те вернулись на них порабощать нас?! Пусть они никому не достанутся! Начнем! — крикнул Камчи, и его чакиры, не слезая с седел, стали закалывать коней вокруг себя мечами, копьями, кинжалами… Началась настоящая бойня. Шэнбины, окружавшие принятых лошадей, не могли пробиться к горстке чакиров. Прикрываясь лавиной мечущихся раненых лошадей, даваньцы рассеялись по полю.

Оставшись ни с чем и опасаясь возвращения даваньцев с новыми силами, шэнбины пустились в путь, торопясь догнать своих. «Хорошо хоть, что вчера успели отправить пятьсот копей! — подумал их сяовэй, удаляясь от Арпачи. — Таким образом, вместе с лошадьми из депары Ош мы получили три с половиной тысячи голов. Если бы не эти проклятые табунщики, мы и сегодня имели бы еще пятьсот. Видимо, правители Давани не знали точно, сколько угнано нами лошадей с окрестностей Оша. А то они сказали бы: «Мы с вами уже рассчитались».

Когда добрались до берега Караунгура, раненый копь Камчи, похожий на того, которого Камчи в свое время не отдал ханьскому послу, отстал от остальных и, обессилев, упал. Вокруг него собрались табунщики и чакиры. Конь храпел, оскалив зубы. С трудом приподнимая голову, он смотрел по сторонам, словно ища помощи. Но никто не решался облегчить его участь. Табунщики, любители конины, сейчас смотрели на смерть лошади иными глазами. Камчи не выдержал, подошел к конго, погладил, обнял за шею, поцеловал… Он словно просил прощения у всех даваньских коней за то, что стал зачинщиком их сегодняшней резни…

На поле, вблизи кента Арпачи, где обычно устраивались скачки — улак и где отбирались наиболее быстрые и сильные скакуны, до поздней осени кричали и дрались над падалью хищные птицы. Потом в течение нескольких лет там лежали огромные лошадиные кости…

Остатки войска Ли Гуан-ли, добравшиеся до Дуньхуана, долгие годы вспоминали это поле, называя его «ма-сы», что означает «где пали лошади». В последующие века китайские торговцы стали называть так село, возникшее возле этого поля. Даваньцы приняли название «Маси», ибо оно напоминало о героизме их предков в борьбе против вторгшегося и разгромленного ханьского войска[152].

Глава третья КАМЕННЫЙ ГРАД

Весть о том, что даваньцы убили коней при их передаче, дошла до Ли Чи, когда он уже следовал в середине растянувшегося на многие версты войска по узкой горной дороге вдоль реки Йенчу Огоз. Что надо предпринять против такой дерзости? Повернуть назад? Но легко ли повернуть такую длинную вереницу лошаков, быков, коней, обозов, а самое главное — не желающих больше воевать шэнбинов? Они могут защищаться, но уже не пригодны для наступления. Если и верпу войско, что это даст? Сеча в открытом поле лишь намного уменьшит число шэнбинов. Если даже мы одержим верх, даваньцы все равно заново не соберут лошадей. Чтобы получить от них коней, надо вновь осаждать Эрши, а это немыслимо. Да к тому же теперь даваньцы наверняка не станут укрываться за стенами Эрши: они будут биться по полям, камышам, ущельям. Это верная гибель для остатков шэнбинов. Значит, не следует извещать цзянцзюня о резне копей. Это ему не понравится, и он упрекнет меня: «Зачем говорить о том, чего нельзя исправить? Бери ответственность на себя и молчи!» Кстати, ему ведь и не связаться с цзянцзюнем. Гонцам пришлось бы проехать через внутреннюю Давань, а там все пути наглухо закрыты. Не может быть, чтобы переданных ханьцам коней перебили случайные разбойники. Недаром Чагрибек во главе целого войска идет следом. Возможно, коней убили, чтобы вернуть шэнбинов назад и у выхода из горного ущелья устроить им кровавую бойню. Это верный расчет: тогда лишь незначительная часть войска Ли Чи сможет вступить в сечу, а большинство шэнбинов будет обречено на бездействие. Такой прием Чагрибека не нов, он пытался воспользоваться им даже в осаде, и однажды у него это получилось. Но теперь ему не удастся осуществить свой замысел! Пока цело войско, Ли Чи нужно по возможности быстрее добраться до Хайломы, не закупить, разумеется, а попросту отобрать у жителей продовольствие и поживее выйти на знакомую кугартскую дорогу по ту сторону перевала.

Ли Чи считался знатоком боя в горных условиях, оттого цзянцзюнь и выбрал для него этот недельный обходной путь через Хайлому. Предчувствие и тогда тревожило Ли Чи, но у него не было веских доводов против плана цзянцзюня. Теперь сомнение в том, правильно ли Ли Гуан-ли наметил для войска Ли Чи дорогу, возросло. Нет, не случайно как привязанный следует за ним Чагрибек!

Ли Чи велел двигаться вперед, ускорив шаг, и не задерживаться, если в реку сорвется нагруженный воз или кто-нибудь из шэнбинов. Он решил пройти эту узкую горную дорогу по возможности быстрее. «Вперед, только вперед, хотя бы эта дорога вела в подземное царство желтых источников!» — шептал Ли Чи, зная, что нет теперь для него другого пути, по которому можно приблизиться хоть на шаг к далекой Поднебесной!

Дорога из Эйлатана у входа в ущелье переходит на правый берег Йепчу Огоз и петляет между рекой с крутым высоким берегом и тянущимся вдоль нее хребтом. Здесь построен первый мост. Ближе к Хайломе дорога снова переходит на левый берег, и тут находится второй мост. Когда замыкающий шэнбин миновал первый мост, треть шэнбинов уже находилась за вторым. Неожиданно с крутых склонов хребта и с нависших над дорогой утесов на головы шэнбинов посыпались камни. Раздались крики, стопы; в панике кое-кто бросался в быструю реку. Лавины камней, слетающих с большой высоты, разрастались, они сметали все на своем пути — людей, лошадей, мулов, быков, заваливали и разрушали дорогу. Вереница шэнбинов разорвалась сразу в нескольких местах. Ли Чи и окружающие его буцгои оказались отрезанными в конце колонны. Ли Чи приказал смастерить плот из остовов шатров. На веревках плот спустили на воду, и тут же на него спрыгнули несколько буцюев. Трое из них разместились на плоту, а остальные, уцепившись за края, плыли рядом. С плывущего плота буцюи, хватаясь обеими руками за крепления, кричали шэнбинам, стоящим на берегу:

— Хаохоу приказал подняться в горы и отогнать даваньцев! Очищайте дорогу от завалов, двигайтесь вперед!

Шэнбины, поднявшиеся в горы, удивлялись, не находя там никого. Значит, даваньцы, сбрасывая большие каменные глыбы на головы шэнбинов, ловко меняли места.

Плот буцюев, уплывая дальше, тоже попал под лавину камней. Когда затих грохот, в мутных водоворотах крутились лишь обломки деревянных остовов печально знаменитых желтых шатров, укрывавших шэнбинов от ненастья на землях соседних с Хань стран…

Шэнбины потратили всю ночь, чтобы расчистить завалы. Тем временем Ли Чи старался разгадать замысел Чагрибека. «Не приходится удивляться тому, — думал он, — что воюющие стороны стремятся нанести удар друг другу при каждом удобном случае. Понято, что даваньцы воспользовались для этого особенностями местности. Но почему они сваливали камни нам на голову, начиная с середины вереницы к хвосту, а не в сторону головной части? Значит, они хотели не остановить наше продвижение вперед, а, наоборот, подогнать нас. Возвращать нас назад и затевать большую сечу в открытом поле им ни к чему. А уж для нас такое возвращение означает верную гибель…»

На рассвете несколько сотен шэнбинов поднялись в горы левобережья, чтобы осмотреть все вокруг. Ли Чи велел пуститься в путь только после того, как горы вдоль дороги будут очищены от даваньцев, осыпающих камнями шэнбинов. Но ведь это не выход! Невозможно же обыскать все скалы и пропасти растянувшихся вдоль дороги горных цепей! Если двигаться, прощупывая все вокруг, они и через год не выберутся из Давани…

Шэнбины, взобравшиеся на самый крутой склон, натолкнулись на даваньцев, уже готовых столкнуть вниз собранные ими в кучи камни. Разгорелась схватка. На дорогу свалилось несколько трупов. Даваньцы из-за малочисленности отступили и скрылись в зарослях на склоне следующего хребта. Шэнбины привели к Ли Чи взятого в плен даваньца. Им оказался юноша лет восемнадцати. На голове у него ковровая тюбетейка с каймой, голень обмотана тесьмой из грубой шерсти. Нос прямой, глаза голубые, глубоко запавшие. Толмач-гаогюец сказал, что по говору он отличается от даваньских согдаков.

По знаку Ли Чи толмач приступил к допросу пленного:

— Откуда ты родом?

— Из Рашта.

— Тот, которому отрезали ноги соломорезкой, тоже говорил, что из Рашта? — спросил Ли Чи толмача.

— Да, тот тоже так говорил.

— Вас много?

— Очень много! — ответил юноша.

«Значит, к даваньцам подоспела помощь и из Рашта! Очень некстати!..» — подумал Ли Чи.

— Как там живут? — полюбопытствовал толмач.

— Живем в высоких-высоких горах. Хорошо умеем строить стены из камней, — охотно ответил пленный, видимо вспомнив свой далекий горный кишлак.

— И хорошо умеете забрасывать нас камнями? — зло сказал сяовэй, стоявший рядом с толмачом.

— Да, умеем, — согласился юноша, чуть улыбнувшись и смутившись.

На вопросительный взгляд сяовэя Ли Чи ответил кивком.

— Жэн Чэ, — крикнул сяовэй, — и этот тебе! Тебе ведь это нравится, правда?

Жэн Чэ ударил пленного юношу по голове большим камнем с острыми краями. Изо рта и носа жертвы пошла струей красная негустая кровь. Юношу сбросили с крутого берега в реку.

— Если бы не спешка, придумали бы для него казнь получше! — сожалел сяовэй.

Шэнбины начали переходить через мост. Когда к мосту приблизились последние тысячи, прямо над утесом напротив него появилось несколько десятков даваньцев и раштцев. Каменный град вновь преградил путь шэнбинам. Узнав об этом, Ли Чи, следовавший в середине вереницы, спокойно приказал:

— Пусть шэнбины перебегают через мост, даже если половина их свалится в реку!

Глава четвертая РЕКА БЕЗ ПЕРЕПРАВЫ

Небольшая долина Хайломы — словно уменьшенная даваньская долина. Ее также окружают горы, не сбрасывающие своих снежных шапок даже летом. Река Йенчу Огоз делит долину на две неравные части: меньшая — на левом берегу, большая — на правом. Кент Хайлома расположен в большей части долины. Дорога, ведущая в кент Ю, проходит через него. Между кентом и окружающими долину горами имеются адыры — цепи глинистых холмов. На их склонах сеют пшеницу и ячмень. Внизу расположено несколько кишлаков. Река за многие и многие тысячелетия выдолбила в каменном ложе глубокий желоб шириной не более пятнадцати шагов. Здесь Йенчу Огоз проносится с огромной скоростью. Тот, кто впервые в этих местах, может подумать, что Йенчу Огоз — небольшая речка. Но, увидев ее, когда она спокойно разливается, вырвавшись из горного ущелья, он поймет, как много в ней воды, и удивится, что вся она вмещается в каменный желоб.

Сяовэй передней тысячи сообщил Ли Чи, что мост на реке полностью разрушен и все обломки, видимо, сброшены в реку вплоть до последнего колышка. А переправиться было необходимо. Шэнбины стремились вырваться хоть на небольшой простор — туда, где не сваливаются на голову лавины камней.

Около двух десятков шэнбинов, умеющих хорошо плавать, спустились к реке, но ни один из них не смог добраться до другого берега, всех унес бешеный поток. Если бы хоть трое-четверо из них переплыли и прикрепили к камням или корням кустарников переброшенные через реку шелковые арканы, то по ним переправилось бы еще десятка два шэнбинов. Они срубили бы стоявшие невдалеке высокие тополя и кое-как построили бы мост…

Как и ожидал Ли Чи, даваньцы, преследовавшие их по пятам, напали у разрушенного моста на крайние ряды шэнбинов. Защищаясь от стрел плотной стеной щитов, конные чакиры на полном скаку приблизились к густой толпе чинжинов и бросились на них с длинными копьями, а затем взялись за мечи. Натиск чакиров оказался настолько мощным, что целые сотни их прорвались через боевой строй шэнбинов. Сяовэй, наблюдавший за ходом сечи издали, встав на круп спокойного хуннского коня, заметил, что два больших отряда с двух сторон как бы прикрывают стремительно бросившихся в сечу чакиров в блестящих латах и шлемах.

— Среди чакиров бьется какой-то важный их сяовэй! Шлем его из золота! Сбруя коня тоже сверкает! Он на пегом коне. Не простой конь, а тяньма! — возбужденно доложил сяовэю десятник, прибежавший с места сечи.

— Ступай туда! — приказал сяовэй, а сам отправился к Ли Чи.

— Наверное, это их цзянцзюнь Чагрибек! — добавил от себя сяовэй, передав Ли Чи сообщение десятника.

Ли Чи направил туда отборную сотню. Вооруженные заряженными самострелами, железными мечами и пиками с особо крепкими наконечниками, эти шэнбины должны были охотиться только за вражеским цзянцзюнем!

Увлеченный сечей, Чагрибек оказался на два-три шага впереди прикрывающих его чакиров.

— Предводителя окружают! — донесся до его ушей чей-то крик сзади.

Опомнившись, Чагрибек резко осадил коня, одновременно ударив мечом шэнбина, налетавшего на него. Что-то со свистом пронеслось у него над ухом. «Стрела самострела!» — мелькнуло в голове. Как во сне, увидел он стрелы, глубоко вонзившиеся в шею и голову аргамака, вставшего на дыбы. Пытаясь повернуть назад, конь споткнулся, и Чагрибек через его голову полетел на землю. Разом вскочил и укрылся за крупом скакавшего сзади коня. Сидящий на нем широкоплечий чакир размахивал мечом, кося налетающих со всех сторон шэнбинов. Сеча переместилась вперед. Два телохранителя подвели Чагрибеку другого копя. Вскочив в седло, Чагрибек усмехнулся и пробормотал про себя: «В сече бывает всякое!»

В небольшую долину Хайломы, окруженную высокими горами, вечер приходит раньше, чем в другие края Давани. Как только солнце опустилось по ту сторону гор, затрубили карнаи и чакиры вышли из боя.

По обычаю того времени, в сече должен был биться и предводитель войска. С начала войны Чагрибеку, занятому управлением войска, не приходилось вступать в схватку. Сегодня же он решил выполнить и этот свой долг. Иначе что могут подумать о нем беки и тысячники? И чакиры должны воочию убедиться, что рядом с ними бьется их предводитель! Но все вышло не так, как хотелось Чагрибеку. Поразмыслив вечером, он понял, что вел себя не как вдумчивый руководитель войска, а как бесшабашный рубака. Какая была необходимость биться здесь самому? И без этого боевой дух чакиров был достаточно высок. Чагрибек — воин, он не должен бояться смерти и не боится ее. Разве в этом кто-нибудь сомневается? Плохо, что он не побоялся оставить войско без предводителя на полпути к окончательной победе. Давань не простила бы ему этого!

Чагрибек долго корил себя за необдуманный поступок.

— Не узнали, кто успел вовремя оказаться рядом со мной? — спросил он своих телохранителей.

— Узнали. Десятник табунщиков.

— Приведите его.

Следуя за телохранителем, Камчи удивлялся сам себе. Ведь он долго таил в глубине сердца чувство мести. Когда Камчи на играх догнал невесту Чагрибека, тот, конечно, обиделся. А потом Камчи заточили в темницу, сослали в кандское подземелье… Камчи видел во всем этом деле руку Чагрибека, сына Модтая, который тогда был еще праворучным ихшида. Потому Камчи только и ожидал подходящего случая, чтобы отомстить Чагрибеку за все сразу. Но когда над предводителем нависла опасность, какое-то неведомое чувство сразу вытеснило из сердца Камчи жажду мести, и он кинулся на выручку Чагрибеку! Значит, великий Ахурамазда не хочет, чтобы Камчи сводил личные счеты, мстил человеку, который возглавляет общее, святое дело.

Камчи только так мог объяснить свой странный, неожиданный для него самого поступок.

Глава пятая «НЕУЛОВИМЫЕ ВЕДЬМЫ»

— Мамочка! Папа приезжал, но скоро уехал!

Из этих невинных слов дочки Ботакуз сразу поняла все. Да, Камчи уже услышал сплетни о ней и осудил ее!

За второй юртой старшие занимались кто чем. Они делали вид, что не заметили возвращения Ботакуз. Каждому из них хотелось, чтобы кто-то другой, а не он сказал невестке о том, что приезжал ее муж Камчи.

Ботакуз зашла в юрту и, бросившись на кошму, зарыдала. Она не ожидала, что любимый ее Камчи может так поступить. Ботакуз надеялась, что муж все поймет. Ведь он был с ней вместе в кенте Ю и хорошо знает, что там произошло. Откуда могла знать Ботакуз, что Камчи жив? Ей сказали об этом лишь здесь, дома. Он ведь тоже считал, что она погибла, иначе не покинул бы кент, оставляя жену в руках чинжинов! Ботакуз сразу же оправдала Камчи! Почему великий Ахурамазда создал женщин всепрощающими, а мужчин — злопамятными?! Возможно, если бы не пересуды, дошедшие до Камчи, он не сердился бы на нее. Ведь он поверил ей, когда из-за него она попала к разбойникам. Каким Камчи был любящим мужем! А теперь? Она сама виновата: ей сразу же, как только она вернулась домой, нужно было рассказать людям все, как было, даже о Юлбарсбилке. А она помалкивала, думала, что ее оставят в покое. Увы, люди даже в такие тяжелые дни находят уйму времени для пересудов. Вот и пошла о ней худая молва. И теперь Ботакуз лишилась и чести, и мужа!..

В отчаянии Ботакуз вышла из юрты. Дети спали. Звезды на горном небе блестели с необычайной яркостью. Ботакуз начала медленно подниматься по тропинке, ведущей наверх. Через два шага, где тропинка поворачивала в сторону, была пропасть. Ботакуз остановилась. Во тьме пропасть показалась ей еще бездоннее.

— Вон там, внизу, место посрамленной, отвергнутой женщине! — прошептали дрожащие губы Ботакуз. — Сама виновата, сама должна и расплачиваться. Какой горькой оказалась моя судьба!

Перед ее глазами вновь встали картины боев в кенте Ю: шэнбины, взявшие ее в плен, и Юлбарсбилка, спасший ее от них… Но разве только она одна виновата во всем? А Камчи, подумавший, но неубедившийся, что Ботакуз погибла? А Юлбарсбилка, заставивший ее поверить в смерть мужа? А все эти люди, судачащие о ней, ничего толком не зная? Все они виноваты! Почему же тогда она одна должна расплачиваться за все? И разве не скажут тогда, что она не вынесла позора, а следовательно, все, что говорили о ней, было правдой?

— Ни за что не брошусь! — выкрикнула она в темноту.

Ботакуз вернулась в юрту. Поправив старое стеганое одеяло, укрывавшее спящих детей, она села подле них, обняла руками колени и предалась горьким раздумьям. Где та гордая и бойкая Ботакуз? Неужели плен сломил ее? Оказавшись в плену, она убедилась, что сеча не дело женщины, и поклялась, что, если живой вернется домой, к детям, всю жизнь будет сидеть у семейного очага. Оттого она и не поехала вместе с другими молодыми женщинами в Эрши, чтобы присоединиться к чакирам, нападавшим на шэнбинов извне. Оттого еще вчера она отказалась вступить в отряд вооруженных женщин — «неуловимых ведьм», как зовут их чинжины. Такие женщины, одетые в вывернутые тулупы, чтобы выдать себя за мужчин, нападают на обозы врага, отходящего по кугартской дороге. За эти полтора месяца, что она просидела у юрты, Ботакуз заметно изменилась, часто плакала. Она чувствовала, что увядает, но мирилась с этим ради детей. И вот участь подавленной, плачущей женщины — любимый муж отверг ее! Да, он еще молодой, крепкий и после, когда даваньцы выгонят чинжинов, наверняка легко сможет догнать коня другой девицы! Тогда что? Опять позор, позор на всю жизнь! На Ботакуз — вдову при живом муже, на Ботакуз с запятнанным именем будут показывать пальцем. «За что, о великий Ахурамазда, все это обрушилось на мою голову?!»

Услышав громкий плач матери, проснулись дети, прибежала из соседней юрты тетка Камчи, а потом мужчины — дядя и старик свекор.

В предрассветной мгле около десятка женщин и стариков направлялись со стойбища в сторону реки Йенчу Огоз. Их догонял одинокий всадник. Его конь игриво заржал, будто радуясь, что настигает знакомых скакунов.

— Это пегий Ботакуз! — обрадованно сказала молодая женщина едущей рядом подруге.

— Давно бы! Ведь и ей досталось от чинжинов не меньше нашего.

Стекавшиеся со стойбищ и из горных аулов «неуловимые ведьмы» устраивали набеги на обозы и на отделившиеся группы шэнбинов. Потом они исчезали, расходились по домам и вновь появлялись в самых неожиданных местах то днем, то ночью. Старики, знавшие горные тропинки, перевалы и ущелья как свои пять пальцев, были проводниками женщин-лучниц, зорко следили за ними и в пути, и при нападении на шэнбинов, прикрывали их при отходе, а когда становилось необходимо, громко кричали, чтобы шэнбины всех нападавших приняли за мужчин.

За рекой Йенчу Огоз «неуловимые ведьмы» вместе с сотней мужчин, прибывших со стороны Алайкуля, напали на хвост вражеского обоза. Сторожившие обоз шэнбины, оставив на обочинах дороги и в окружающем ее кустарнике много убитых, пустились бежать. В руки даваньцев попали навьюченные ослы, мулы и быки. В кустах нашли спрятавшуюся раненую женщину.

— Кто знает их язык? — закричали мужчины. — Интересно поговорить с их женщиной!

Туда поспешила Ботакуз вместе с подругами со своего стойбища.

— Твоя что работает? — пыталась Ботакуз расспросить ее при помощи немногих ханьских слов, которые ей запомнились.

— Латаю одежды шэнбинам. Кипячу им воду.

— Муж есть?

— Там, впереди.

«И ее оставил муж, спасая себя!» — с горечью подумала Ботакуз.

— Сын, дочь?

— В Дуньхуане.

— Сколько?

— Двое! — Пленница показала два пальца.

— Ведь она не по своей воле приехала сюда. Ее заставили, — сказала Ботакуз подругам. — Поможем ей! Я видела, как трудно там живется таким…

— Поможем! Поможем! — почти одновременно произнесли женщины, окружившие раненую пленницу.

Ботакуз и еще две женщины спешились, но нечем было перевязать рану пленницы. Тогда Ботакуз сняла свой платок и туго обмотала ногу женщины. Кровь остановилась.

— Снимите вьюк с того мула! — попросила Ботакуз мужчин.

Женщины осторожно посадили раненую на мула. Ботакуз сказала ей:

— Домой!

Пленница, не поняв в чем дело, испуганно смотрела на них.

— Домой! — повторила Ботакуз.

Другая женщина сунула в руки пленницы веревку, заменяющую поводья. Третья слегка хлестнула плетью по крестцу мула. Когда мул двинулся вслед за бежавшими шэнбинами, послышался голос пленницы. Неловко оборачиваясь назад, она кланялась и плакала, произнося какие-то слова.

— Плачет от радости. Благодарит нас, — сказала женщина, подавшая веревку.

— Вот как воюют женщины! — усмехнулся один из мужчин.

— Нужно было дать еще и подарки для ее детей! — пошутил другой.

Раздался дружный смех. За последние полтора с лишним месяца даваньцы, наверное, смеялись впервые.

Глава шестая НЕИЗВЕСТНЫЕ БОГАТЫРИ

Лупа взошла поздно, около полуночи. Тень зубчатого хребта падала на верхнюю часть левобережной долины Хайломы. При лунном свете стали видны спящие под открытым небом шэнбины, кто как мог устроившиеся на голой земле. Из глубины густой тени вылетели всадники, направляя скакунов прямо на храпевших шэнбинов. Ханьцы, застигнутые врасплох, всполошились, засуетились. Вскакивая на ноги, они метались в разные стороны, иные спросонья бежали прямо к даваньцам, попадая под их мечи. В панике все смешалось. Ругань и плети сотников, окрики сяовэев не могли успокоить шэнбинов и навести порядок.

Перебороздив полусонный стан врага, даваньские смельчаки ускакали обратно, в темноту гор. Прошло несколько мгновений, и вновь нахлынули всадники. Теперь шэнбины разобрались, что даваньцы нападают на них с нескольких направлений небольшими группами по сорок — пятьдесят человек в каждой. На этот раз всадники неистово выкрикивали какое-то короткое слово: «Ур! Ур! Ур-ха!» Толмач-уйгур объяснил Ли Чи, что ур на языке даваньцев означает бей.

Едва отхлынула вторая волна нападающих, как нагрянула следующая. «Почему они нападают мелкими группами? — недоумевали сяовэи. — Возможно, хотят завлечь нас в засаду?»

Недоумевал и Чагрибек. Кто эти молодцы, так смело нападающие на врага? Не вольные ли сотни раштцев? Но посланный к раштцам десятник, вернувшись, сообщил, что все они на месте и не собираются самовольничать. Возможно, спускающиеся с дальних высокогорных пастбищ табунщики нарвались на врага? А не караульные ли сотни Кундузбека, охраняющие подступы к перевалу Кугарт, вступили в сечу с шэнбинами? Нет, они не будут так удаляться от своих. Тогда кто они? Может быть, здешние горцы, решившие дать знать о себе?

Чагрибек послал сотню, чтоб узнать, кто эти ночные богатыри.

В предрассветной мгле чакиры наблюдали, как неизвестные всадники перебираются на другую сторону реки. Где-то выше по течению был спущен на воду крепкий плот. На нем приплыло несколько человек. В удобном месте плот при помощи арканов удержали и привязали к валунам. По перекидным мостикам, спущенным с плота, всадники переехали на другой берег.

— Так и не узнали, кто они? — озабоченно спросил Чагрибек у сотника.

— Это наши, бек!

— Знаю, что даваньцы, а не чинжины! Но нужно было узнать, кто они и почему так себя ведут.

— Чакиры подобрали их джигита. Он ранен, едва дышит. Если не умрет, можно будет расспросить его.

— Принесите его сюда.

Два чакира осторожно поставили перед Чагрибеком плетеные носилки с раненым.

— Из какой вы депары? Почему вступили в сечу ночью, не спросив нашего позволения?

Раненый, не ответив, закрыл глаза. В другой раз предводитель проучил бы такого непочтительного чакира. Но, видя в каком он состоянии, Чагрибек устыдился своего гнева. Однако надо было добиться от раненого нужных сведений.

— Ловко вы смастерили плавучий мост! — похвалил Чагрибек незнакомца.

— Разбойникам без этого не прожить, бек! — отозвался на этот раз раненый.

— Выходит, вы джигиты Бургута?

— Да, мы те, кем вы побрезговали…

Чагрибек вспомнил ночь, когда атаман разбойников Бургут через лахм вошел в осажденный кент и предложил свою помощь. Но все его сторонились, беки боялись бросить тень на свое имя. Чагрибек тогда сразу же высоко оценил предложение Бургута изматывать чинжинов по ущельям, зарослям камыша и на перевалах. Но даже он не смог найти в себе смелость замолвить за него хотя бы словечко. И вот теперь презираемые всеми разбойники помогают чакирам освобождать родную землю. Оказывается, и им дорога Давань, и они готовы отдать жизнь за священное дело! Понятия Чагрибека о Добре и Зле спутались. Значит, те представления о разбойниках, которые он, один из знатнейших беков Давани, впитал с молоком матери, представления, распространенные не только среди беков, но и у простого народа, рушились?

— Сейчас не время предаваться таким думам! — невольно вырвалось у Чагрибека. — Самое неотложное нынче — покончить с шэнбинами в Хайломе!

Удивленные чакиры, не поняв его слов, осторожно унесли раненого разбойника.

Глава седьмая ПРОСТОРНАЯ ЗАПАДНЯ

Два дня и две ночи шэнбины двигались вдоль реки Йенчу Огоз, попадая под каменный град, сражаясь и днем, и в лунные ночи. Им казалось, что за эти дни и ночи они пережили больше страха, тревог и отчаяния, чем за все время войны в Давани. Ли Чи и сяовэи ломали голову над тем, как перебраться на другой берег. Там просторно, а здесь, в теснине между горой и буйной рекой, даваньцы могут зажать их в тиски, измотать, не давая ни сна, ни отдыха. Войско может погибнуть не столько от мечей и пик, сколько от бессонницы и усталости! Но как одолеть реку? Высокие деревья, пригодные для сооружения перекидного моста, виднеются на том берегу, ближе к кенту. На этой же стороне лишь трава да кустарники. Единственное место, где растут несколько тополей на склоне горы, видимо возле родника, — в руках даваньцев. Если захватить хотя бы эти деревья, можно было бы с грехом пополам навести мост, чтобы провести коней в один ряд, а людей в два.

Ли Чи велел послать шэнбинов к этой горстке тополей и, не считаясь с потерями, спилить или срубить их и притащить сюда. Даваньцы без особого сопротивления отошли в сторону. Сяовэй, водивший сотни, чтобы срубить деревья, предстал перед Ли Чи с гордым видом. Он ожидал похвалы: ведь даваньцы отступили при одном его появлении! Но Ли Чи лишь криво усмехнулся, удивляясь про себя тому, как мало сяовэй смыслит. Именно легкость, с которой ему достались эти деревья, тревожила Ли Чи, он подозревал здесь какой-то хитрый замысел своего врага: неспроста даваньцы до сих пор не срубили эти деревья и отошли в сторону, не вступая в сечу… По пока что надо побыстрее начинать переправу.

Вторую половину дня и всю ночь шэнбины переходили на правый берег реки по перекидному мосту, наспех наведенному из деревьев и связанных сучьев. Кони и волы в давке то и дело падали в воду, увлекая за собой шэнбинов. Даваньцы и тут не мешали врагу. Хотя Ли Чи и чуял что-то недоброе, выбора у него не было. «Теперь я вынужден шагать по той дороге, которую указывает мне враг!» — признался он сам себе.

Шэнбины заняли пустой кент Хайлома, незаметно покинутый за ночь даваньцами.

После того как шэнбины, перейдя реку, разрушили за собой мост, Чагрибек уверился, что его замысел удается и враг больше не будет пытаться повернуть назад в надежде выйти на кугартскую дорогу другим путем.

Оставив две тысячи чакиров у выхода из долины Хайломы, Чагрибек с остальными тысячами направился по пастушеским тропам в обход врага. По пути к нему присоединялись все новые отряды даваньцев, подъезжающих из заходных кентов и депар. Табунщики, пастухи, земледельцы, находившиеся в дни осады на далеких горных пастбищах или сразу после снятия осады вернувшиеся домой, услышав о зверствах отходящего врага, поднялись на священную месть. Они были полны решимости покончить с чинжинами, ибо и после снятия осады Эрши те продолжали проливать кровь стариков и невинных детей, насиловать женщин, грабить и жечь дома и целые селения, вытаптывать сады и посевы.

На следующий день чакиры Чагрибека, обойдя войско Ли Чи, соединились с тремя тысячами Марданбека, преграждавшими шэнбинам путь в сторону кента Ю. Около десяти тысяч шэнбинов, оставшихся у Ли Чи, были зажаты пятнадцатью тысячами чакиров между неприступными горами и глубокой буйной рекой.

Когда Ли Чи к утру узнал, что вверх по каньону реки совсем нет дороги, его едва не хватил удар. Он пришел в ярость, остервенело выкрикивал ругательства, топал ногами и скрежетал зубами, как зверь, попавший в ловушку. Буцюи и два-три сяовэя, оказавшиеся в это время в его шатре, не верили своим глазам: они впервые видели всегда уравновешенного и невозмутимого предводителя в таком состоянии. И сам Ли Чи не помнил случая, чтобы он вот так растерялся, потерял самообладание и дал волю сразу всем слабостям, тщательно скрываемым им при любых неожиданностях войны на чужих землях, среди враждебных племен и народностей! Разве мало трудностей испытал Ли Чи? Но ни разу он не попадал в такое безнадежное положение, как на этот раз!

Наконец, взяв себя в руки, Ли Чи попытался разобраться в происшедшем. Кто в этом виноват? Не он, а Ли Гуан-ли! Цзянцзюнь приказал ему возвращаться по этой проклятой дороге! Если толком не знаешь пути, зачем посылать по нему целое войско? Но разве сам Ли Чи не читал в письменных донесениях послов слова: «Дорога, идущая по берегу Чженчжу[153], проходит через Хайлому и, не удаляясь от реки, соединяется с кугартской дорогой»? Значит, и цзянцзюнь поверил этим донесениям! Если бы эти послы были сейчас здесь, Ли Чи разорвал бы им глотки зубами, высосал бы их кровь…

Почему два лазутчика, разведывавшие эту дорогу в течение двух лет, дали ложные сведения? Неужели они были подкуплены даваньцами? Но ведь даваньцы не знали, что шэнбины придут в их страну! Ли Чи не мог найти удовлетворительные ответы на свои вопросы. Рассудок отказывал ему.

Он не мог знать, что, когда рисовальщики, а на самом деле — лазутчики, прибывшие в свое время вместе с посольством Яо Дин-ханя, интересовались этой дорогой, Кушак, рисовавший на камнях Саймалыташа разных животных, нарочно дал им неверные сведения. Да еще припугнул разбойниками, чтобы ханьцы не поехали проверять его слова. Люди из следующего посольства тоже не осмелились проехать по опасной тропе. Так и появилось ложное донесение послов об этой дороге.

Простодушный Кушак не мог и вообразить, какое значение будет иметь его выдумка. Ведь он всего-навсего хотел припугнуть послов Цинь, показавшихся ему подозрительными. Для того и придумал разбойников, орудующих на несуществующей тропе, якобы соединяющей Кугарт с Хайломой вдоль реки по узкому ущелью. Теперь его нехитрый поступок обернулся для ханьцев непоправимой бедой: больше половины их ослабленного войска оказалось в ловушке. И получилось так, что загнал шэнбинов в нее даваньский пастух Кушак. Такое редко удается даже прославленным предводителям, действующим при помощи опытных айгакчи[154]!

Не зная о проделке Кушака, удивлялся своей сравнительно легкой удаче и Чагрибек. Вопреки его ожиданиям шэнбины даже не попытались прорваться на настоящую дорогу. Неужели опытный, предприимчивый Ли Чи совсем растерялся?

— Какая разница теперь, — вслух рассуждал Ли Чи, чуть остыв, — от кого или откуда появились ложные сведения об этой дороге. Теперь надо искать не виновника, а путь к спасению. Существует ли он?

В эти дни гадальщик по черепахе несколько раз побывал в двенадцатистворчатом огромном желтом шатре Ли Чи. В окружении самых близких сяовэев хаохоу наблюдал запретное для других дело гадальщика и часто вмешивался в него. Когда результаты гадания не нравились ему, он выгонял гадальщика, а когда они подтверждали его часто меняющееся мнение, приказывал наградить.

По обычаю хуннских шаманов, в сторону чакиров пустили лошадь со спутанными передними и задними ногами. Это должно было спутать ноги и руки даваньскому предводителю. На возможном пути преследования их даваньцами зарыли живых баранов и волов. Это должно преградить чакирам путь.

Без сна, в напряженном поиске выхода из ловушки провел Ли Чи третью ночь. Даже наедине с собой он пытался общаться с духами, попробовал гадать без гадальщика. Наконец решил собрать военный совет под открытым небом. Собрались сяовэи, сотники, десятники.

— Повтори то, что ты мне сказал! — повелел Ли Чи сяовэю.

— Мы в ловушке! — начал коренастый сяовэй. — Даваньцы могут теперь перерезать нас, как баранов, либо держать здесь до зимы, а там мы сами сдохнем от голода и холода…

Собравшиеся были ошеломлены. Послышались тяжелые вздохи. Головы опускались все ниже и ниже.

— Может кто-то другой скажет, как можно прорваться через заслон чакиров? — уныло обвел всех глазами сяовэй.

— Продолжай, оставь пока других! Я дам сказать каждому, — громко, но подозрительно мягко произнес Ли Чи.

— Надо сдаться даваньцам! Лучше попасть в плен, чем подохнуть всем до единого. Какой толк от нашей гибели здесь, в чужих горах? Даваньцам не нужно столько лу-ну, они еще не привыкли использовать рабов в строительстве или в землепашестве. За шелк или за золото они согласятся обменять нас. Мы вновь окажемся в Поднебесной и скоро вернемся сюда. Уж тогда-то будем знать, как поступить, и больше не попадем в ловушку! Уверен, что Сын Неба одобрит наше поведение. Мы еще Сыну Неба пригодимся. Этот проигрыш превратится в выигрыш года через два-три…

— У тебя все? — странно дрожащим голосом спросил Ли Чи.

— Все.

— Голова твоя золотая! — с наигранной улыбкой процедил Ли Чи, поднимаясь с места.

Сяовэй, успевший сесть, удивился: зачем хаохоу обнажает свой меч? В то же мгновение клинок меча из чистого железа с изображением золотого дракона сверкнул над его головой. Сяовэй хотел уклониться в сторону, но голова его уже упала на скрещенные ноги. Кровь брызнула на сидящих вокруг. Никто не осмелился встать с места. Ли Чи, с укором глядя на сидящих, медленно отошел в сторону. Последняя дрожь в теле обезглавленного сяовэя улеглась. Ли Чи все еще держал в руке меч, на клинке которого остывала кровь человека, несколько мгновений назад старавшегося убедить совет в правильности своего мнения.

— Кто еще опасается за свою жизнь?

Охрипший голос Ли Чи показался сидящим шипением дракона. Всем стало ясно, с какой целью был созван военный совет. Люди беспомощно молчали.

— Мы попали в западню. Кто в этом виноват, разберемся в Чанъани! Да, на войне иногда попадают в ловушку. Но погибает лишь тот, кто не ищет пути к спасению! Немедленно найти в каждой тысяче двух-трех трусов, сеющих панику, и казнить их перед остальными!

Всю ночь Ли Чи поеживался. Не помогли ему согреться и хуннские тулупы. Встав на рассвете, он увидел белый покров на макушках горной цепи.

— Недели через две, если не раньше, снег выпадет и в долине. Тогда прощай Поднебесная! — вслух рассуждал Ли Чи. — Но, может быть, и лучше, что пошел снег, — шептали его губы. — Даваньцы не смогут теперь взбираться на скалы и устраивать нам каменный град. Но где та дорога, по которой можно было бы двигаться, хотя бы под сыплющимися камнями?!

Сотни за сотнями посылались по каньону реки, чтобы разведать возможность проложить хоть какую-нибудь дорогу. На второй день во главе опытных сяовэев ездил туда и сам Ли Чи. Он велел вырубать небольшие углубления в камнях, чтобы лошади могли осторожно двигаться, перебирая копытами. На крутых откосах начали сооружать висящие на забитых в скалы железных и деревянных колах мостики, сплетенные из прутьев и веревок.

Прокладка пути шла беспрерывно, денно и нощно. Местами встречались довольно длинные и широкие пологие завалы, по которым могли двигаться по нескольку человек или лошадей бок о бок. Это немного повысило настроение Ли Чи. Но он сказал:

— Нам нужна каждая пядь веревки! Больше не обвязывайте работающих за пояс. Тот, кто упадет в реку, все равно не спасется.

День ото дня становилось все холоднее. Десятники начали отбирать у шэнбинов теплую одежду, говоря, что это для работающих ночью в каньоне реки. Тех, кто проявлял малейшую непокорность, посылали на ночные работы, зная, что половина шэнбинов оттуда не возвращается — их уносит быстрая, студеная река. Все острее чувствовалась нехватка съестных припасов. Шэнбины ухитрялись разными способами незаметно калечить лошадей, чтоб потом прирезать их. За это кое-кто уже поплатился жизнью. «Лучше умереть сытым, чем от голода», — пошла поговорка. При раздаче еды не обходилось без драк. Стало процветать воровство. Десятники и сотники грабили воров-шэнбинов, забирали у них под видом наказания награбленные в Давани вещи. Шэнбины все больше напоминали грабителей и бандитов, разбитых на десятки и сотни. Ли Чи прикидывался, будто он не знает и не видит всего, что творится у него под носом.

На пятнадцатый день работы по прокладке дороги Ли Чи известили, что на рассвете путь выведен в ущелье, где обнаружены кизяк и следы скота. Значит, оттуда можно выйти на кугартскую дорогу! Взвесив все, Ли Чи не стал посылать сотню на разведку. Не надо обнаруживать себя у выхода на большую дорогу! Иначе тысяча, даже две-три сотни даваньцев могут закрыть путь из каньона всему войску! Тогда тысячу раз прав окажется зарубленный сяовэй!..

Ли Чи готовился к прорыву со всеми предосторожностями: он вызывал нужных людей по двое-трое и велел им собираться под покровом ночи. Пуститься в путь предстояло на рассвете. Шатры до самой темноты оставались раскинутыми, чтобы даваньцы ничего не пронюхали.

Большие яркие звезды горного неба мерцали, посылая на Хайлому свои белые, холодные лучи. Огни, зажженные шэнбинами, мелькали меж беспорядочно раскинутых шатров и юрт, захваченных в свое время у хуннов. К шатру, где лежало около десятка больных и раненых, подошли четверо здоровых шэнбинов.

— Лекари велели вам выпить вот это! — сказал вошедший в шатер первым.

— Оставь, Жэн Чэ, потом выпью, — отозвался лежащий с краю.

— А, это ты, десятник? Получай от меня подарок!

— Что это? Лекарство или яд?

— Хватит болтать. Открывай свою пасть!

Жэн Чэ кинулся на раненого десятника и силой влил ему жидкость в рот. Тот старался выплюнуть яд, но от удара в живот вскрикнул. Яд прошел в горло.

— Каким ты был мерзавцем, таким и остался! Ведь я наказывал тебя за дело!

Шэнбины во главе с Жэн Чэ силой вливали яд в рот больным и тяжелораненым. Отравленные задыхались, стонали, произносили невнятные слова. В шуме голосов вдруг отчетливо послышалось:

— Меня покарало небо!.. Дух отца мстит за себя!.. Я убил своего отца!.. Отец, прости меня!..

Десятник-отцеубийца наконец затих. Постепенно замолчали и другие.

Когда в шатер ворвались убийцы, Ань-ши не было на месте, он вышел на самодельных костылях наружу. Он уже начал поправляться. Его рана была более легкой, чем у других, ютящихся в шатре. Войдя, Ань-ши ужаснулся. Два-три шэнбина в красном одеянии собирали вещи больных и раненых, а те молчали.

— Что вы делаете?! Дунь, Ли, почему молчите, бейте их палками!

— О, честный нунфу Ань-ши! И ты здесь?

— Да, и я здесь! Когда ты станешь человеком, Жэн Чэ?

— Ты этого уже не увидишь! Лучше выпей вот это! Все равно не доберешься до Поднебесной. Не мучай себя, не кради еду у здоровых. Пожертвуй собой за Сына Неба. На, пей! Душа твоя раньше наших достигнет подземного царства желтых источников!

— Я знал, что ты, Жэн Чэ, прирожденный «негодяй». Но не знал, что ты можешь поднять меч даже на своего товарища по десятке, делившего с тобой последнюю пригоршню риса.

Ань-ши повернулся к выходу.

— Куда ты?

— К сяовэю! Скажу, чем ты тут занимаешься!

Два «негодяя» набросились на Ань-ши и уволокли его в глубь шатра. Жэн Чэ, схватив его за горло, заорал:

— Ты думаешь, это мы сами? Нет, нам приказали! Больных и раненых невозможно увезти. Ты понял?

— Я сам… сам доберусь! — еле выговорил Ань-ши, стараясь освободить свое горло от рук Жэн Чэ.

— Все больные так говорят. Никому не хочется умирать!

Ань-ши весь напрягся и чуть отстранил руки Жэн Чэ.

— Пощади, Жэн Чэ! — умолял он. — Пожалей хоть моих малолетних детей. Они останутся сиротами!

— Отпустил бы тебя не ради детей, а за то, что ты благородный дурак. Но… если тебя не убью, то убьют меня самого…

— Жэн Чэ, зачем столько возни с ним? Начинает светать. Пора в путь! — упрекнул другой «негодяй», связывая снятую с мертвых одежду.

Жэн Чэ сел на грудь Ань-ши и, раздвинув ослабевшие руки несчастного, крикнул:

— Давай!

Его напарник нагнулся над головой лежащего и, разжав ему зубы, влил яд. Ань-ши, напрягшись изо всех сил, выплюнул жидкость.

— Кончай с ним! — послышался на пороге шатра хриплый голос третьего убийцы. — На, дай этим булыжником ему по башке. Ничего не случится, если приказ будет чуть нарушен! Кто сейчас будет разбираться, чем он убит?!

Спустя мгновение изо рта и ноздрей Ань-ши струей хлынула кровь и потекла по пальцам Жэн Чэ…

В других шатрах действовали такие же убийцы, как Жэн Чэ. Покончив с больными и ранеными, они сняли и уложили ненужные теперь шатры. Четверка Жэн Чэ направилась к последнему шатру. Его обитатели, заподозрив неладное, сильно встревожились.

— Лекарь велел вам выпить вот эту жидкость!

— Дай-ка сюда! — сказал раненый, вставая с места при помощи соседа.

Один из четверки, держа в руке лучину, протянул другую руку, чтобы передать раненому «лекарство». Тот кинулся на него и вонзил в бок кинжал. Лучина упала на землю. В темноте остальные убийцы ринулись к выходу. После того как принесли другую лучину, палачи вновь ворвались в шатер и прикончили мечами всех больных и раненых, спрятавших головы под рваные одеяла. Подсчитали: лежало восемь трупов, девятый — труп их соучастника, получившего кинжал в бок.

— Куда делись еще двое? — удивился Жэн Чэ.

В это время кто-то закашлял за его спиной, возле двери.

— Ну-ка, лучину сюда!

У выхода, крепко прижавшись друг к другу, стояли двое.

— Не убивайте нас! Это повар Сяо Тан! Он не ранен. Был немного болен, теперь здоров! Мужа уведу я сама! — умоляла шэнбинов Юй.

— Я их видел еще когда строили Длинную стену, — засвидетельствовал один из убийц. — Они и там вот так же держались друг за друга.

— Отпусти-ка, Юй, своего… Какой он тебе муж! Скопец… да и ты сама…

Жэн Чэ отшвырнул маленькую Юй в сторону. Больной повар Сяо Тан без сил повалился на землю.

— Видите?! Разве женщина говорила когда-нибудь правду?! — заорал Жэн Чэ и вонзил пику в спину Сяо Тана. Пошатнувшись, Юй без чувств упала на умирающего мужа.

— Потеряла сознание. Убивать ее не будем, она здорова…

Шэнбины, ничего не знавшие о ночной «работе» палачей, собрали трупы товарищей, якобы отравленных и зарезанных даваньцами, и закопали их.

На рассвете, освободившись от лишнего «груза», войско Ли Чи с опаской двинулось длинной цепочкой по узкой тропе в каньоне Йенчу Огоз. Юй среди ханьцев не было…

Глава восьмая НЕМОЙ ЧАБАН

— Чтобы убить зверя, попавшего в капкан, нужна смекалка!

— Но небольшая.

— Нет, не скажите…

Марданбек, не зная, что ответить, провел рукой по блестящим черным усам.

— Нетрудно теперь разбить войско Ли Чи. Но как это сделать без потерь для нас самих? — видимо, не для Марданбека, а просто рассуждая вслух, сказал Чагрибек. — Истекающий кровью зверь может сильно поранить того, кто попытается неумело прикончить его…

— Да, в отчаянии он может стать опасным, — согласился Марданбек.

Наступило молчание. Взор Марданбека обратился к горам.

— Если обрушим на них камни, как в тот раз?

— Марданбек, вы, видимо, не бывали в этих горах?

— Да, я не поднимался на хребет.

— Сверху очень трудно подойти близко к реке. А сейчас там еще и снег! Ли Чи это учел, когда решил проложить проход.

— Тогда зажмем их в тиски с обеих сторон — и у конца, и у начала прохода!

— Но при этом придется пролить кровь и нам самим!

— Забросать их камнями невозможно, проливать кровь нам самим нежелательно! Затрудняюсь, Чагрибек, что-нибудь сказать…

— Лучше забросать ханьцев снегом!

— Вы сами сказали, что сверху подойти к реке невозможно. Ум мой скуден, Чагрибек!

— Если бы Ахурамазда послал еще снега!

— Я схожу к здешним горцам и узнаю у стариков, скоро ли они ожидают снегопада.

— Заодно надо связаться с теми ночными богатырями, чтобы они тоже взялись за это дело. Ведь они хорошо знают каждый камень здешних гор.

— С разбойниками, что ли?

— Они уже не разбойники.

— С Бургутом и его джигитами?

— Да, с ними.

— Я только теперь понял, почему вы не велели нападать на шэнбинов, пока они не проложат проход!

— Тогда я еще точно не знал, что делать. Но все же допускал и такую возможность…

Марданбек в сопровождении сотни чакиров волчьей рысью направился к селению, расположенному по ту сторону хребта. Оттуда было рукой подать до пещеры разбойников. Они перестали теперь скрывать свое убежище. Расспросив местных жителей и договорившись с атаманом разбойников, Марданбек привел с собой старика, жившего со своей семьей на стойбище у самой снежной вершины, недалеко от реки.

— Моего племянника прозвали немым чабаном. Все в депаре Хайлома знают его, — начал сухощавый рябой старик. — Он хорошо играет на свирели. Со своими козами прыгает с камня на камень. Знает здесь каждый овраг, каждую волчью тропинку. Хоть завяжи ему глаза, пройдет над пропастями и по снегу, и по льду.

— Хорошо, отец! Он нам очень пригодится.

— Марданбек мне все сказал, так и сделаем! Да поможет нам Ахурамазда!

— Пусть проводят аксакала до самой юрты и охраняют его, — многозначительно велел Чагрибек.

— Не беспокойся, предводитель! Я не болтлив!

Прошло несколько дней. Как и предсказали старики, к концу недели в горах опять пошел снег, во второй раз за эту осень. Вот-вот наступит зима. Нетерпеливые тысячники горели желанием вступить в сечу с врагом, попавшим в ловушку. «Мы покажем им, как надо биться!» — говорили они. «Успеете еще», — сухо отвечал Чагрибек.

— Разрешаю подойти ближе, но боя не начинать! — сказал Чагрибек, когда ему сообщили, что шэнбины двинулись по проходу.

Вражеские цепи растянулись вдоль всей тропы, и тогда пришли в движение разбойники. Неторопливо, группами по нескольку человек приближались они к реке, погоняя перед собой по два-три десятка коз. Затем стали загонять тонконогих легких животных на самые кручи, нависшие над каньоном. Под ногами коз неокрепшие снежные наносы стремительно срывались вниз, увлекая за собой камни и огромные валуны. В узких местах русла снежные обвалы запрудили реку. Оказавшимся между завалами шэнбинам осталось лишь завидовать тем, кто угодил под обвалы. Те прощались с жизнью сразу, без долгих мук. А оставшиеся в живых были обречены на мучительную смерть от голода и холода. Искать спасения в студеной быстрой реке было бессмысленно — это та же верная, но медленная смерть!

Немой чабан знал каждую тропку, гнал своих коз все к новым и новым скалам со снежными наносами, нависшими над каньоном.

— Если будем продолжать прежнюю жизнь, — сказал один разбойник другому, — возьмем в нашу ватагу этого немого чабана. Вместе с ним можно находить дороги в горах и зимой.

— Чтобы он стал настоящим разбойником, в его жизнь надо воткнуть перец, едкий-едкий, как в твою и мою!

— За этим у нас дело не станет! Возможно, у него давно во рту та же горечь…

— Эй, джигиты! Успеете наговориться. Гоните коз вон к той куче снега! — крикнул стоящий выше них атаман.

Немой чабан, гнавший коз по краю пропасти, вдруг повернулся к атаману и стал всматриваться в него, словно силясь что-то произнести.

— Убирайся, чабан! Сверху идет лавина! — закричал Бургут.

Немой чабан не сдвинулся с места.

— Погибнешь, дурак! Беги!

Немой чабан поднял взгляд наверх, на склон горы. Но было поздно. Через мгновение большая снежная лавина прошла там, где он стоял…

— Он был и глухим? — спросил Бургут находившегося рядом разбойника.

— Нет, он слышал хорошо, даже славился своей чуткостью.

Жалость стиснула огрубевшее сердце Бургута. Он привык к смерти, сам убивал людей, а тут вдруг в его душе проснулись прежние добрые чувства. Когда чабан, не обращая внимания на надвигающуюся лавину, остановился, повернувшись к нему, Бургуту показалось, что он где-то видел этого парня…

На следующее утро стало известно, что шедшие впереди две с половиной тысячи шэнбинов во главе с Ли Чи успели выйти на кугартскую дорогу и продолжают движение в сторону кента Ю.

Чтобы преследовать их, Чагрибек переправил свое войско на левый берег реки. По реке плыли трупы шэнбинов, лошадей, ослов, заваленные глыбами снега.

— Своими трупами чинжины оскверняют священную воду Йенчу Огоз! Да простит нас Ахурамазда! — сказал Марданбек.

Чагрибек, слушая его, невольно подумал о другом. «Ведь и чинжины люди! Их тоже рожают и баюкают в детстве матери. А теперь их трупы вместе с трупами животных плывут в реке! Никто их здесь не жалеет, не оплакивает, все смотрят на них с ненавистью и презрением! И все это оттого, что они пришли к нам с мечом. Но ведь не эти простые чинжины хотели захватить нашу землю, превратить нас в рабов. Их прислали! Да, жалко…» Чагрибек испугался своих дум. Что это с ним? Почему он ведет себя как жалостливая женщина? Предводителю войска Давани не подобает предаваться подобным мыслям. Его дело — вести свои войска вперед, вплоть до полного уничтожения шэнбинов, дабы их властитель больше не смел посылать в Давань свои полчища.

Чагрибеку сообщили, что приехал атаман разбойников. Он велел пропустить его к себе. Бургут остановился в пяти-шести шагах от него и сухо, даже отчужденно сказал:

— Аманлык, бек. Явился по вашему зову.

— Аманлык! — сказал Чагрибек. Ему хотелось пожать руку атаману, даже обнять его, но в присутствии беков он не мог это сделать. — Снежные обвалы сделали искусно!

— Вы это придумали, предводитель.

— Придумать-то придумал, но выполнили вы!

— Мы не ждем наград.

— Переходи в войско, Бургут! Назначу тысячником. О прошлом позабудем.

— Спасибо, бек! Но я разбойник, а вы — предводитель войска! У нас разные пути. Когда я вошел в Арк через лахм, в тот раз я все понял. В этом мире мне не дадут смыть свою вину. Поберегите свое доброе имя, не связывайтесь с отверженным. Мы хуже прокаженных в пустыне!

Бургут умолк. Чагрибек задумался. Да, Бургут прав. Сейчас Чагрибек — предводитель войска и его воля — закон. Но когда кончится война, сможет ли он убедить кенгаш и заутара в том, что поступил правильно? Чагрибек не знал, что ответить Бургуту. Молчание нарушил сам атаман:

— С чинжинами у меня были свои счеты, бек. От селения Караат до Кашгарского перевала даваньские дороги будут теперь спокойны. Я пошел. И мы проводим чинжинов до последней черты даваньской земли!

Всадник на взмыленном коне остановился на мосту перед беками:

— Плывет труп немого чабана! — сказал он.

Движение по мосту приостановилось.

— Где труп? — спросил Марданбек чакира, успевшего соскочить с седла. Тот лег животом на настил, протянул руки к воде:

— На этой вот снежной глыбе!

Несколько чакиров помогли ему вырвать из снега труп.

— Хорошо, что сверху снег не обледенел, — сказал Камчи. — Похоже, что это женщина, но в мужской одежде.

Шапка из лисьего меха была крепко завязана. Намокшие затянутые узлы развязали с трудом. Да, это была красивая женщина с обмотанными вокруг головы, тонко заплетенными длинными косичками.

— Сходите за стариком. Пусть заберет… свою племянницу! — распорядился удивленный Марданбек. — Проезжайте, чакиры! Не задерживайтесь!

— Вон, кажется, старик едет сюда! — крикнул один из верховых чакиров. — Всю ночь он бродил, искал труп.

Старик, не торопясь, приблизился, опустился на колени и, нагнувшись, поцеловал женщину в лоб. Полой чапана вытер на своем морщинистом лице слезы.

— Чакиры помогут вам отвезти ее, — посочувствовал ему Марданбек.

— Марданбек! Не удивляйтесь, что племянник мой оказался девушкой. Я скрывал это несколько лет. Пусть Ахурамазда простит мне этот обман! Она не родня мне. Когда я встретил ее, она была в отчаянии, хотела покончить с собой. Я не допустил…

— Что за горе было у такой молодой красивой женщины?

— Родители насильно выдали бедняжку замуж за старика. Она, может, и смирилась бы с этим, если бы не любила лихого молодого чабана. Однажды ей удалось убежать. Не знаю как — она не говорила… Добралась до села, где жили ее дальние родственники. Аул по другую сторону той горы, — старик показал рукой. — Отсюда день езды. Тропа проходит над пропастью. А я встретил ее здесь, возле реки. Как она добралась сюда, ума не приложу… Ее могли загрызть волки… Потом она говорила мне, что этого и желала. Сперва думала броситься в пропасть, но потом решила, что лучше утопиться в реке, которая унесла бы труп. Потому и шла сюда…

— Что ж, видно, это ее судьба, — произнес Марданбек.

— Видимо, так. Вот, погибла в реке… — согласился старик. — В тот день я ей крикнул: «Эй, доченька, упадешь, там берег крутой!» Она вздрогнула, но не обернулась и продолжала идти. Тогда я и догадался, зачем она идет. Преградил ей путь, спросил: «Что с тобой, милая?» Молчит. Я понял ее печаль, говорю: «Жених твой разыщет тебя! Живи пока у нас. Моя жена будет тебе матерью, я — отцом». Долго пришлось уговаривать, пока согласилась. Дома сказала нам, что хочет переодеться мужчиной, не знаю уж почему. Мы со старухой объяснили людям, что переехал к нам немой сын дальнего родственника, теперь мы не бездетные, а имеем сына! Когда никого вокруг не было, она разговаривала с нами, но при людях молчала, чтобы не выдавать себя: голосок у нее был нежным и мягким. Она мало кому показывалась, все время была со мной в горах, пасла коз. Люди прозвали ее немым чабаном. Доченька моя любила сидеть на крутой скале возле реки, иногда пела, играла на свирели. Но чаще целыми днями сидела молча, видимо, думала о любимом, ждала его. Я старался не мешать ей, за козами следил сам. Да и собаки мои неплохо справляются. При виде их волки превращаются в зайцев!

Видя, что старик отвлекся, Марданбек спросил:

— Больше она не пыталась броситься в реку?

— Нет. Про своего жениха тоже не говорила, а я не спрашивал. Но спустя несколько месяцев я кое-что узнал от старухи. Оказывается, девушка убежала от своих родственников из-за жестокости разбойников. Однажды ночью они напали на их небольшой аул и изнасиловали молодых женщин, в том числе и ее. После этого она и решила убить себя. Когда я услышал об этом, я понял, почему она решила прикинуться мужчиной. Со временем она перестала таиться от моей жены. Рассказывала, что часто видит своего жениха во сне. Он появляется то улыбчивый, то хмурый; то обнимает ее, то останавливается поодаль, в чем-то ее упрекая. Иногда она проваливалась во сне в пропасть, в это время откуда-то появлялся жених и протягивал ей руку. Она старалась ухватиться за нее, но, не достав, падала в черную бездну…

— Как ее звали? — спросил Камчи.

— Айтуккан!

Внимательно слушая старика, Камчи вспомнил, что ему знакомо это имя. Ботакуз рассказывала ему, что атаман разбойников Бургут не раз произносил его. Не может быть, чтобы сразу двух атаманов звали Бургутом, а их любимых — Айтуккан! Но ведь именно ватага Бургута разбойничала в этих краях! Неужели Айтуккан изнасиловали люди Бургута? Конечно, он не мог знать, что его Айтуккан там… Вот ведь как получилось! Если сеешь зло, оно всегда оборачивается против тебя самого…

— Не уносите ее! Я, кажется, знаю ее жениха! — крикнул Камчи и поскакал в горы.

До того как он увидел разбойников в бою с шэнбинами в Хайломе, Камчи имел зуб на Бургута. Ведь отчасти из-за проделок этого разбойника он попал в подземелье Кандского рудника. Правда, Бургут хотел освободить его, но потерпел неудачу, а тут еще на доброе имя Ботакуз легла из-за него тень… Убедившись в храбрости и самоотверженности Бургута, Камчи перестал злиться на него. Но все же у Камчи осталось сомнение в правдивости Ботакуз: она говорила, что разбойником Бургут стал из-за любовного несчастья и потому отнесся к ней как к сестре… В таких делах, думал Камчи, женщине трудно верить. Она всегда придумает что-нибудь в свое оправдание. Но рассказ старика рассеял недоверие Камчи. В его сердце вместо желания отомстить теперь пробудилась жалость и сострадание к судьбе Бургута.

Два широкоплечих всадника мчались к мосту, оставив далеко позади других наездников. Соскочив с седла, Бургут бросился к трупу Айтуккан. Люди вокруг застыли в изумлении: безжалостный атаман разбойников, оказывается, может плакать… Он проклинал себя:

— Судьба лишила тебя, Бургут, не только счастья, но и зрения! Твои грешные глаза не узнали любимой. Ты еще и обругал ее! О Ахурамазда! Чем я тебя прогневил? Я все это время считал Айтуккан погибшей! Почему я не прислушался к голосу сердца? Ведь сердце не хотело верить, что она погибла! Почему я не искал ее в Хайломе?! Почему Айтуккан не дала о себе знать?! Наверное, она не могла представить, что я стал разбойником! Да-да! Она не допускала и мысли об этом. Могла ли она поверить, что, когда ее унижали мои разбойники, в соседней юрте я совершал такой же грех?! За это Ахурамазда и наказал меня! Я сам потерял свое счастье. И все из-за проклятых чинжинов! Если бы их не было здесь, Айтуккан не попала бы под снежный обвал! Она умерла, продолжая верить, что я не разбойник, а честный человек! Кроме нее, кто еще на свете считал меня таким? Кто?!

Бургут шагнул к мосту. Чакиры молча расступились, давая ему дорогу. Все провожали взорами атамана разбойников, уносящего на руках труп своей возлюбленной. Следом за ним, осторожно перебирая копытами, шел всегда прыткий, но сейчас понуривший голову аргамак. Косы Айтуккан, свисая, колыхались на ветерке, дующем над холодной рекой.

Глава девятая «ЧЕРТОВ КЕНТ»

В окружении усиленного отряда буцюев цзянцзюнь Ли Гуан-ли, против своего обыкновения, ехал впереди Ван Коя. С берегов Акбуры он направился прямо на перевал Кугарт, минуя Селат. Ли Гуан-ли не мог позволить себе потерять часть оставшегося войска, что могло случиться, если бы он пошел через этот кент — священное место для людей племени аргу. Предусмотрительность Ли Гуан-ли, однако, не спасла шэнбинов от стычек с даваньцами и на этом пути. Горцы, разрушив мост на реке Йенчу Огоз, на несколько дней задержали войско Ван Коя. Особенно же встревожили цзянцзюня внезапные летучие нападения «неуловимых ведьм» — женщин Давани. Он чувствовал, что впереди наверняка предстоит еще сеча за непокорный кент Ю. Ведь до сих пор нет известий оттуда! Значит, там дела обстоят неважно…

Предчувствие Ли Гуан-ли оправдалось. На расстоянии в полперехода до кента Ю его встретил не сяовэй Ван Шень-шен, оставленный во главе четырех тысяч шэнбинов, а простой сотник.

— Где Ван Шень-шен?

— Убит.

— А другие сяовэй?

— Пали во время осады.

— Так им и надо, если не могли защитить себя!

— Даваньцы, переодевшись по-нашему, проникли в лагерь и убили наших сяовэев.

— Они оказались хитрее вас!

— Да, так выходит. Они не боятся смерти.

— Смерть уносит трусов раньше, чем храбрецов!

— Да, так получается. Среди шэнбинов ходит слух, будто даваньцам помогает нечистая сила. Оттого Ю называют чертовым кентом.

— У тебя все: «так выходит», «так получается»!..

— Так оно и есть!

Ли Гуан-ли, перестав допрашивать сотника, подумал: «Ведь «так получилось» и в Эрши! Хорошо, что сотник не смеет задать мне те же вопросы!» Несколько смягчив тон, он спросил:

— Как тебя зовут?

— Шан-гуань Цзе.

— Как все случилось? Говори!

— После того как вы направились к Эрши, мы долго осаждали Ю. Но все было бесполезно! Тогда Ван Шеньшен пошел на хитрость. Чтобы показать даваньцам, будто мы передумали брать кент, три тысячи конных шэнбинов сяовэй отправил по вашему следу в сторону Эрши, а сам с оставшейся тысячей пеших под покровом густой темноты удалился в другую сторону. Он полагал, что даваньцы поверят в наш уход, откроют ворота и беспечно выйдут наружу, и тогда он внезапно атакует их и войдет в кент. Тем временем три тысячи шэнбинов успеют возвратиться и взять в тиски чакиров, оказавшихся снаружи…

— Все это понятно. Покороче!

— Бек кента Ю каким-то образом разгадал наше намерение. Той же ночью даваньцы вышли из кента и скрытно последовали за тысячей Ван Шень-шена. Не ожидая их нападения, уставшие шэнбины заснули как мертвые, даже не выставив караулов. Юйцы перебили всех. Только около десятка шэнбинов спаслись, скрывшись в зарослях. Вот тогда-то и был убит сам Ван Шень-шен.

— Не шэнбины, а ослы! Ван Шень-шен нашел легкую смерть. Останься он жив…

Шань Гуан-цзе опустил глаза, не выдержав гневного взгляда цзянцзюня.

— Потом, — продолжал сотник, — вернулись три тысячи, будто бы уходившие в Эрши, и мы вновь взялись за осаду кента.

— И какой толк?

— Загнали их в крепость и не выпускаем.

— Скажи лучше: они вновь закрылись и не впускают вас!

Шань Гуан-цзе молчал.

— Сколько вас осталось?

— Около двух тысяч.

— А точнее?

— Тысяча семьсот.

— Готовьтесь! Завтра на заре приступом возьмем Ю!

Сотник удалился. Ли Гуан-ли старался прикинуть, сколькими шэнбинами придется пожертвовать, чтобы за один день взять Ю. Он-то хорошо знает этот кент, зимовал здесь!.. А что, если ему не удастся быстро взять крепость? Оставлять жителей безнаказанными? Нет. Это будет неслыханным позором! Что же делать? Неужели надо терять последних шэнбинов и брать крепость лишь для того, чтобы через два-три дня, когда подъедет Ли Чи, оставить ее?!

Группа всадников гонит по горной дороге человека со связанными руками. Извилистая дорога поднимается все выше. Рослый, широкоплечий узник еле волочит ноги. Было видно, что он голоден и измучен.

— Зачем тащить его живым через гору и мерзнуть на перевале? Знаете, какой там холод? — проворчал один из всадников.

— Наверное, цзянцзюнь сам хочет допросить его, — ответил другой.

Перебивая друг друга, шэнбины заспорили:

— Чего у него теперь выведывать?!

— Спроси это у цзянцзюня, если он захочет с тобой разговаривать. Ведь Кузибек — важный бек Давани.

— Был! А теперь? Он лишь жалкий узник!

— А может быть, цзянцзюнь хочет посмотреть на убийцу Ван Шень-шена? Или хочет убить его сам?

— Скорее, он хочет видеть его смерть.

— Все это бесполезная болтовня. Лучше посадим его на круп, за седло — так будет побыстрее.

— Если узнают, что мы посадили пленника на коня, нас накажут.

— Остается одно: замерзнуть вместе с ним на перевале.

Шэнбины невесело засмеялись.

Кузибек мучился не только от боли и усталости. Он упрекал себя за то, что в трудную минуту, когда войска Ли Гуан-ли, отступающие от Эрши, подошли к Ю, он бросил свой город и поехал к беку кента Кангха просить помощи. Ведь чувствовал, что тому нельзя доверять! Но он не мог и мысли допустить, что бек кента соседнего племени передаст его в руки врага. И вот теперь Кузибека ведут, как осла, на веревке…

Кузибек споткнулся и упал на колено. Шэнбины начали ругать и хлестать его плетью. Молодой десятник заносчиво крикнул шэнбинам:

— Эй, вы! Знаете, что меня зовут Чжао Ди?

— Ну и что ж?

— Плохо вы меня знаете! Слушайте: бек кента Ю — наш давний враг. А враг Хань должен лишиться головы! Это я хорошо знаю! Вот и отвезу цзянцзюню голову бека кента Ю!

Чжао Ди соскочил с седла. Шэнбины остановились. Вынув меч из ножен, Чжао Ди приблизился к узнику. Кузибек с презрением посмотрел на него — и неожиданно рванулся, ударил десятника ногой в пах так, что тот отлетел на несколько шагов и рухнул под ноги коню. Если бы не конь, Чжао Ди скатился бы вниз по крутому откосу. На помощь ему подскочили два шэнбина. Чжао Ди еле поднялся на ноги, прихрамывая и ругаясь, снял с седла притороченный лук. Не целясь, почти в упор пустил в грудь Кузибека одну, вторую, третью стрелу… Кузибек, стиснув зубы, пытался устоять на ногах… Когда он упал на спину, Чжао Ди, держа меч наготове, с опаской приблизился к нему. Трусливое лицо Чжао Ди в предсмертном тумане показалось Кузибеку лицом бека соседнего кента Кангха. Кузибек хотел плюнуть в это лицо, но уже не успел. Бронзовый меч с железным клинком, изготовленный в мастерских Поднебесной, отсек его голову. Шэнбины долго ехали молча. Потом снова заговорили:

— Ума не приложу, откуда взял голодный, избитый узник столько сил, чтобы сбить с ног Чжао Ди? Уж не черт ли ому помог?

— Просто мы сами стали для них чертями, осточертели, — понизив голос, ответил бывалый шэнбин. — Когда сильно ненавидишь, сила приходит сама!

Глава десятая ЗМЕЯ НА ЛОЖЕ

Женщины в красных одеяниях, перехваченных на поясе черными повязками, оплакивают скончавшегося накануне правителя усуней Сэньцзу. Как муравьи, они снуют вокруг огромной войлочной юрты, то входят, то выходят на нее. Земляной пол юрты в несколько слоев застлан кошмами. Тело положено на шелковые стеганые одеяла, переливающиеся красно-зеленым цветом. Женщины копошатся вокруг, причитая по покойнику. У его ног сидит жена правителя в окружении служанок. Ее холодный взгляд направлен выше головы покойника, куда-то вдаль. Окружающие заметили, что она даже не моргает. О чем вдова так глубоко задумалась? А вчера еще старалась показать, будто сально горюет. Что с ней случилось сегодня?

Аксакалы и пожилые мужчины сидят недалеко от юрты на кошмах, разостланных на траве. Молодые переходят с места на место, нося в бронзовых и деревянных ведрах воду, подтаскивая дрова к большим котлам, поставленным на треножники. Важные вельможи заняты приготовлением к встрече беков родов большого огуша. Вот-вот должен прибыть Унгуйми. Все знают, что теперь он займет престол. Так завещал его великий дед хуньмо Лецзяоми. На следующий день после похорон Сэньцзу откроется курултай, и уже к вечеру Унгуйми станет хуньмо большого огуша усуней!

Полночь. Тучи, появившиеся из-за горного хребта, закрыли небо над Незамерзающим озером. Уставшие от приготовлений к похоронам хуньмо жители Чигу спят. Бодрствуют лишь сторожа и телохранители. Но и они дремлют сидя, а кое-где слышится отрывистый храп.

Наследнику престола Унгуйми снилась змея, каким-то образом пробравшаяся на его ложе. Змея шипела:

— Женись на мне, а то ужалю, и ты отправишься вслед за покойным Сэньцзу!

— Но как же я могу?.. Ведь ты…

Змея превратилась в высокую костлявую женщину и припала к груди Унгуйми. Когда тот со страхом оттолкнул ее руками, она вновь стала змеей. Унгуйми в ужасе отпрянул…

Возле ложа наследника, проснувшегося в холодном поту, стояла вдова Сэньцзу со свечой в руке.

— Как ты, царица, оказалась ночью в моем шатре? — спросил он, еще не опомнившись от страшного сна.

— Ты спишь еще в юрте, мой повелитель. Шелковый шатер, приготовленный для тебя, пока в пути!

— Это так. Но ведь тело Сэньцзу еще не предано земле!

— Не беспокойся! Я стану твоей женой после того, как будут соблюдены все обычаи усуней. Мне нужно поговорить с тобой о неотложном деле.

— О каком?

— Шэнбины Ли Гуан-ли возвращаются из Эрши. Но кент Ю до сих пор не сдался. Есть сведения, что и со стороны Кашгара шэнбинов ожидает препятствие…

— Что я могу сейчас сделать? Я еще не на престоле!

— От того, сможешь ли ты сделать что-нибудь, мой повелитель, зависит, окажешься ты на престоле или нет.

— Выходит, ты уже управляешь нами!

— Нет. Я всего лишь подсказываю тебе, повелитель! Не забудь: парод твой разделен на три части. Ними хоть и малолетен, но рожден он хуннуской — любимой женой покойного Сэньцзу. Хунны не прочь посадить своего родича Ними на престол. Если мой дядя, Сын Неба, отвернет свое лицо от усуней, верх одержат сторонники хуннов!

— Это я знаю и без тебя!

— Раз знаешь, постарайся не ошибиться. На днях на курултае ты будешь избран хуньмо. Но ведь курултай легко созвать вновь, как только поколеблется опора под твоими ногами.

— И это знаю!

— Раз знаешь, цени поддержку моего дяди!

— Твой дядя должен подождать… Я докажу потом…

— Нет, мой повелитель. Потом будет поздно! Помощь нужна сейчас, завтра утром!

— Ведь завтра похороны Сэньцзу, моего родственника, твоего мужа, хуньмо усуней!

— Ты, кажется, еще не привык мыслить как государственный муж! Все пойдет своим чередом! Мы будем, как положено, оплакивать Сэньцзу и устроим ему пышные похороны, а тем временем надо послать войска на помощь Ли Гуан-ли!

— Хорошо, подумаю.

Маленькие руки хрупкой двадцатипятилетней Цзяйю, внучки вана Мэу, ханьской царевны, отправленной к хуньмо усуней и ставшей его женой, обвили шею рослого Унгуйми. Унгуйми не удержался от соблазна и крепко прижал к себе благоухающее тело Цзяйю, губы наследника престола нашли маленький рот только что овдовевшей царицы. Как все дочери ванов, царевны Дома Хань, подготовленные знатоками своего дела в Чанъани для отправки к иностранным правителям в качестве жен, Цзяйю знала, как обращаться с мужчиной, как разжечь его страсть и ускользнуть, до поры до времени оставив его ни с чем…

Унгуйми переворачивался с боку на бок. Что за женщина, эта Цзяйю? Когда лет пять назад скончалась Си-цзюнь, взамен ее в жены Сэньцзу прислали Цзяйю. В глазах приближенных хуньмо она, очень похожая по внешности на покойницу Си-цзюнь, выглядела замкнутой, живущей своей обособленной жизнью в деревянном дворце, построенном ханьскими мастерами без единого гвоздя. Про ее предшественницу Си-цзюнь среди придворных в свое время ходила молва, что та тяжко переживала супружество со старым, немощным хуньмо, даже сочинила об этом песню на своем родном языке, не понятном усуням. Потом она привязалась к коренастому Сэньцзу, внуку старого хуньмо, и воспитывала дочь Шофу от Сэньцзу по ханьским обычаям. До конца жизни она так и не привыкла пить молоко. А о Цзяйю, ханьской царевне, новой жене Сэньцзу, почти ничего не было известно. Она появлялась лишь в дни празднеств в пышном одеянии и всегда всем улыбалась. Усуни с удивлением говорили: «Неужели губы повой ханьской царевны не устают от улыбок?» Унгуйми знал о ней не больше других. И вот теперь она появилась ночью у него в юрте! Как она смогла незаметно сюда проникнуть? Откуда она знает подробности хода войны?! Значит, ее ханьские слуги не сидят здесь без дела! У них нюх острый, уши длинные. А он, Унгуйми, день и ночь мечтавший о престоле усуней, знает о делах в Чигу меньше придворных проныр. Цзяйю права, ему еще расти и расти до настоящего государственного мужа! Но он им станет. Прежде всего обезвредит всех, кто кроме него претендует на трон! Значит, надо заручиться помощью Сына Неба. Но неужели он пошлет воинов против родственной Давани?! А не послать — вызвать гнев Хань. От этого предостерегал его великий дед Лецзяоми! Но ведь дед вовсе не говорил, что надо посылать войска против родственных и дружественных огушей, он завещал всего лишь не ссориться с ханьцами. Вот и оказался ты, Унгуйми, на распутье, когда уже был уверен, что идешь к власти прямой дорогой! Найди выход, если сможешь. Чтобы править, надо быть мудрым…

Глава одиннадцатая ПУТЬ ПРЕГРАЖДЕН

Оставив позади развалины кента Ю, шэнбины держали путь в Аксу вдоль реки Кокшаал. Ли Гуан-ли считал эту дорогу безопасной. Но в ущелье вблизи Синарджара передовые отряды внезапно остановились.

— Путь прегражден людьми, они в белых колпаках! — сообщил цзянцзюню сяовэй, посланный Ван Коем.

— Много их?

— Не менее трех тысяч.

Ли Гуан-ли кивнул старшему буцюю, и охранники, державшие в руках большие деревянные щиты с твердым кожаным покрытием, плотно окружили цзянцзюня.

Пегий аргамак рвался вперед, не давая Ли Гуан-ли сосредоточиться. Кто они, преградившие ему путь? Неужели усуни? Выходит, их послал зять Сына Неба! Ли Гуан-ли с самого начала казалась сомнительной эта затея со сватовством, предложенная и осуществленная Чжан Цянем, но тогда он, разумеется, и рта открыть не мог — ведь сам Сын Неба одобрил выдумку посла. А на днях Ли Гуан-ли почти поверил, что хитрый посол был прав: лазутчик, вернувшийся из Чигу, сообщил, что наследник престола Унгуйми уже выделил две тысячи всадников из своей конницы и отправил ему на помощь. А теперь? Неужели эти всадники ослушались своего правителя и повернули оружие против шэнбинов? Кто еще, кроме усуней, носит белые колпаки? От этого хитрого хуньмо можно всего ожидать: ханьцам он говорит одно, сюнну — другое, даваньцам — третье!

— Они наверху, по обеим сторонам теснины, — сказал Ван Кой подъехавшему цзянцзюню. — Внизу дорога завалена большими каменными глыбами. Река в этом месте несется с бешеной скоростью.

— Отогнать их нельзя?

— Пробовали. Впустую потратили стрелы. Несколько сотен шэнбинов остались под каменным завалом. Чтоб подойти к ним слева, надо объехать хребет, а справа — река.

— Никого из них не поймали?

— Лишь заблудившегося коня. В переметной суме какая-то старая одежда.

— Покажи.

Буцюи Ван Коя принесли старый кафтан с короткими рукавами.

— Да, это их одежда, — сказал Ли Гуан-ли, внимательно осмотрев кафтан. — Переметная сума тоже усуньская.

— Но конь даваньский!

— И у меня даваньский!

— У меня тоже, — смутившись от сказанной глупости, признался Ван Кой.

— Далеко летят их стрелы?

— Не дальше даваньских. Можно еще немного продвинуться. Они не стреляют, пока не подойдешь близко. Потом сбрасывают камни.

Спешившись, Ли Гуан-ли и Ван Кой в сопровождении буцюев, прикрывавших их щитами, приблизились к теснине. Цзянцзюнь пристально осмотрел это место. С обеих сторон теснины на большой высоте виднелись белые колпаки. Они передвигались, то скрываясь за большими камнями, то снова высовываясь из-за них. Ли Гуан-ли старался определить, как далеко растянулась засада. Ему показалось, что противник занял неприступные скалы на протяжении нескольких ли.

— Обидно умереть под камнем, сброшенным зятем Сына Неба! — съязвил Ли Гуан-ли и зашагал обратно.

— Да, наш цзянцзюнь мудр, — шепнул старший буцюй своим подчиненным. — Чтобы сбросить их оттуда, пришлось бы пожертвовать половиной войска.

Шэнбины пустились в обратный путь, снова в сторону кента Ю. Теперь им придется возвращаться в Дуньхуан обходным путем, через Кашгарский перевал.

— Собирайте колпаки! — распорядился Кушак. Это он придумал новую ловушку для врага.

В то время как раштцы, которых он сопровождал, сбрасывали на врага камни, Кушак со своими чакирами, укрывшись за скалами, передвигал с места на место белые колпаки, надетые на палки. Хитрость удалась: пятьсот раштцев ханьцы приняли за три тысячи усуней.

Вернув белые колпаки усуньским всадникам, остановившимся недалеко от Даланского перевала, раштцы поспешили вдогонку за шэнбинами.

Всадники, посланные Унгуйми, дождавшись нового снегопада, окончательно закрывшего перевал, возвратились в Чигу. Как было условлено заранее, они доложили уже ставшему хуньмо Унгуйми, что из-за обильного снега не смогли преодолеть высокогорный перевал Далан.

Глава двенадцатая «ПРОВОДЫ» НА КАШГАРСКОМ ПЕРЕВАЛЕ

Подъем на Ториартский перевал очень крут со стороны Йенчу Огоз. По ту сторону простираются земли Кашгара, оттого этот перевал называется также Кашгарским. Дорога спускается с него по пологому склону.

Когда Ли Гуан-ли въехал на луг, откуда начинала петлять, поднимаясь вверх, дорога, ему сообщили, что на вершине перевала гаогюйцы. Он еще вчера узнал, что его по пятам преследуют несколько сот всадников. Неизвестно, кто они — даваньцы или их соседи. Только что присоединившийся к нему с остатками своего войска Ли Чи сообщил, что на расстоянии в один переход движется за ним сам Чагрибек с большим числом чакиров. Цзянцзюнь помрачнел: не угрожает ли ему опять окружение, как на земле сюнну, у отрогов Хингана, несколько лет назад?

Ли Гуан-ли стоял на небольшом бугре, в задумчивости разрывая и роняя на землю стебли полувысохшей травы. На лицах Чжао Ши-чэна, Ван Коя и Ли Чи, остановившихся немного поодаль, также печать тяжелого раздумья. Старший буцюй шепнул Ван Кою:

— Лазутчик вернулся.

— Приведи!

— А толмач, что был с ним, убит…

Ван Кой нетерпеливо махнул рукой.

— Сколько их, откуда они? — спросил Ли Гуан-ли вошедшего лазутчика.

— Не меньше пяти-шести сотен! С ними Юлбарсбилка.

— Тот перебежчик?

— Да, тот самый. В окрестностях по ту сторону перевала он собрал множество смельчаков угю[155].

— Не смельчаков, а негодяев! — буркнул Ван Кой.

— Я только исполняю ваше повеление, хаохоу! Вы сами сказали: доносить, ничего не искажая…

— Замолчи!

— Немедленно подняться на перевал! От камня к камню передвигаться ползком! — не отрывая взгляда от перевала, приказал Ли Гуан-ли. Он не договорил: «…успеть, пока не подойдет Чагрибек». Но оба хаохоу поняли его.

Шэнбины начали дружно карабкаться вверх по всему склону горы. Но по мере подъема путь сужался, его преграждали отвесные скалы. Шэнбины вынуждены были скапливаться на основной дороге и нескольких узких тропках. Те, кто сумел набросить веревки на торчащие камни и начал по ним взбираться, падали, пронзенные меткими стрелами лучников-уйгуров, укрывшихся где-то недалеко. Шэнбины успели преодолеть лишь половину подъема, когда надвинулись сумерки.

— На ночь расположиться в углублениях под скалами! Тем, кто спустится вниз, отрубить голову! — повелел цзянцзюнь.

Всю ночь со склона слышались крики, ругань, грохот падающих камней…

Шэнбины, еще не взобравшиеся на скалы, дремавшие внизу, на лугу, на рассвете были разбужены протяжными звуками карнаев, наводящими страх. Даваньцы вызывали врага на сечу.

Первая тысяча даваньцев двинулась к середине большого луга. Казалось, и шэнбины соскучились по бою в открытом поле. Последние недели они едва успевали принимать внезапные удары из засад, с гор, часто в темноте… Против конных чакиров Ли Гуан-ли послал своих всадников. Обе стороны осыпали друг друга тучами стрел. Всадники, скакавшие впереди, вскоре сшиблись и пустили в ход пики и мечи. Заржали копи, с криками и стонами начали падать под их копыта шэнбины и чакиры. Схватка разгоралась. Ли Гуан-ли послал на поле следующую группу шэнбинов. Со стороны даваньцев тоже поскакала вторая тысяча. Чакиры в нескольких местах клиньями вспороли строй шэнбинов. Сеча раздробилась на отдельные очаги, где шэнбины вкруговую защищались от натиска противника. Лошади, вставая на дыбы, валились на бок, давя воинов. Копыта коней начали вязнуть в замесе земли и крови.

Услышав протяжный звук карнаев, шэнбины обрадовались больше, чем чакиры. Даваньцы звали своих на полуденную трапезу. Тут же и чинжины поспешно начали ударять в било.

Среди возвращавшихся чакиров ехал молодой даванец, обняв посаженного впереди себя на седло сраженного воина. В стане несколько чакиров сняли с седла еще неостывшее тело и уложили на траву.

— Увезу домой! Похороню его кости у самого перевала Кугарт! — сказал всадник, утирая рукавом слезы.

— Брат Кушак! Вам тяжело, но хорошо хоть, что у вас остался в живых другой сын, — попытался утешить его раштец, вышедший из сечи вместе с Кушаком.

— Тот мне не родной, он сын моего старшего брата, который погиб в Хайломе. Но вы правы, и он мне как сын!

— У вас хороший обычай: все родственники бьются в одной десятке или сотне. Каждый готов отдать жизнь за остальных. И трупы погибших вы почти никогда не оставляете на поле брани!

— Теперь из моих ближайших родичей остался только он один. Четверо полегли в схватках с чинжинами.

— И у раштцев тоже есть хороший обычай, — вмешался в разговор другой чакир. — Они приходят на помощь соседям, хотя живут за много перевалов от них.

— Так принято и у вас! — произнес раштец.

Чакиры поспешно перекусили всухомятку — сушеное мясо и черствые лепешки, вдоволь напились воды из прозрачного родника, бьющего из-под скалы. Ел и Кушак со своим племянником. На войне иначе нельзя. Едва затрубят карнаи, снова надо будет идти в бой, а для этого потребуется сила.

Кушак сел на коня, не дожидаясь звуков карнаев. Осмотрел меч, проверил, легко ли вынимается кинжал. Резвый конь под ним нетерпеливо перебирал ногами. Как только трубачи взяли в руки карнаи, Кушак ударил коня плетью. «Смерть врагу! Смерть!» — стиснув зубы, твердил он про себя, горяча и без того бешено летящего аргамака.

Когда Кушак свалил первого шэнбина и скрестил меч со вторым, табунщики Камчи вклинились в ряды шэнбинов и вырвались далеко вперед. Две большие группы шэнбинов, устремившись навстречу друг другу, отрезали их от сражающихся даваньцев.

— Они применили наш прием! Назад! — крикнул Камчи.

Чакиры дружно повернули коней и стали прорываться обратно. Камчи почти уже вышел из окружения, по тут позади него раздался крик:

— Камчи!

По телу воина пробежала дрожь. Он узнал голос Ботакуз и догадался, что она скрытно приехала за ним сюда. Ботакуз в кольце шэнбинов! Руки Камчи натянули поводья, и аргамак встал на дыбы. Развернувшись, Камчи увидел, что Ботакуз бьется с шэнбинами, стараясь вырваться из вражеского кольца. Он бросился ей на выручку, пронзил копьем одного врага, другого сразил мечом. Но силы были слишком не равны. Камчи увидел, что Ботакуз уже выбили из седла, обезоружили и поволокли за косы в тыл. «Узнали, что женщина, и решили взять живой, рассчитывая на награду», — мелькнуло в голове у Камчи.

— Ботакуз! Ботакуз! — закричал Камчи. Ботакуз изо всех сил рванулась к нему. Несколько косичек осталось в руках шэнбинов. Она опрокинулась на землю.

Камчи больно ударил ногами в бока аргамака. Еле сделав несколько шагов, конь рухнул. Кровь струей била из его раны. Правая нога Камчи была придавлена конем. На упавшего чакира налетело сразу несколько врагов…

— Камчи! Что они с тобой сделали! — отчаянно закричала Ботакуз. В нескольких шагах от нее лежало обезглавленное тело мужа… Ее страшный крик сменился воплем шэнбина, изо всех сил старавшегося высвободиться из цепких рук Ботакуз, волчицей впившейся в его горло.

— Убей ее, Жэн Чэ… — хрипел шэнбин, шаря одной рукой в поисках своего кинжала.

— Я же сразу предложил убить ее, а ты смеялся надо мной! Попробуй освободиться сам! — язвил Жэн Чэ.

— По… мо… ги… и!..

Шэнбин с растерзанным горлом упал на землю. Ботакуз, еле держась на ногах, повернулась в сторону Жэн Чэ и, шатаясь, пошла прямо на него. Изо рта ее текла кровь только что свалившегося шэнбина.

— Вот ты какая, даваньская ведьма! Ты ловче барса! — отступая назад, процедил Жэн Чэ и вынул из ножен меч. — Но со мной это не пройдет!..

Ботакуз, отрешенная, с широко раскрытыми глазами, продолжала шагать прямо на него. Ее согнутые пальцы показались Жэн Чэ железными крючьями, посланными Небом, чтоб удушить его. Жэн Чэ забыл о вознаграждении, обещанном за пленение даваньской женщины. В страхе он даже не занес меч, а воткнул острие клинка ей в грудь. Брызнувшая из ее сердца чистая красная кровь залила заросшее, грязное лицо убийцы…

Когда подоспели табунщики, устремившиеся на помощь Камчи, спасать им было некого. Они подобрали изрубленных чакиров, унесли на руках еще не остывшее тело Ботакуз. Голову Камчи не нашли.

Хотя Ли Гуан-ли внимательно следил за ходом сечи, он больше всего заботился об исходе усилий тех тысяч, которые пядь за пядью, ступая по трупам своих товарищей, поднимались на перевал. В них цзянцзюнь видел последнюю надежду на спасение. «Падет внизу, на этом лугу, тысячей больше или меньше с той или с другой стороны — от этого дело не меняется. Главное — овладеть перевалом и спуститься на дуньхуанскую дорогу!»

В то самое время, когда Ботакуз попала в руки шэнбинов, наверху сеча разгоралась уже на седловине перевала. Со стороны пологого склона хребта сзади уйгуров появилась новая толпа шэнбинов.

У Юлбарсбилки осталось не более двухсот гаогюйцев, и те вот-вот могли оказаться зажатыми со всех сторон. Защитников перевала охватило волнение:

— Откуда эти шэнбины?

— С неба, что ли, свалились?! Ведь поблизости нет обходного пути!

— Видимо, они позавчера пустились в путь вдоль реки Аксай!

— Да, только так они могли оказаться у нас в тылу!

Увидев своих за спиной гаогюйцев, шэнбины, поднимающиеся на перевал, усилили натиск. Наконец перевал перешел в их руки. Гаогюйцы, возглавляемые Юлбарсбилкой, отойдя назад, заняли небольшие бугры поодаль от дороги.

Юлбарсбилка, взобравшись на бугор, увидел, что в тылу у шэнбинов, обошедших их сзади, что-то произошло. На врагов напали какие-то всадники.

— Даваньцы! Наши! — закричали в восторге гаогюйцы.

Схватка разгорелась с новой силой.

— Стреляйте в того человека на разномастном аргамаке! — громко крикнул Юлбарсбилка. — Это Ван Кой.

— И слева всадники! — крикнул кто-то из гаогюйцев.

— Там наши! — уверенно сказал Юлбарсбилка. — Должен прийти Кундузбек со своими тысячами.

Ван Кой в середине толпы шэнбинов, окруженный десятками рослых буцюев, рысью устремился к месту, где сотня даваньцев билась с целой тысячей шэнбинов. Из-за арчовой рощицы на склоне на бешеной скорости выскочили десятка три всадников и клином пересекли толпу скачущих шэнбинов, оставляя за собой разрубленные тела вражеских воинов.

— Атаман наш сбил ихнего атамана! — похвастался один разбойник другому.

— Не слепой, сам видел!

— Бургут уже не атаман, а наш предводитель! Мы теперь чакиры! — поправил их десятник.

Всадники во главе с Бургутом поскакали к своей сотне, рубившейся с тысячей шэнбинов, обходивших перевал.

После того как даваньские всадники пронеслись дальше, два буцюя подняли с земли Ван Коя, лежавшего лицом вниз. Между лопатками его торчало глубоко вонзившееся копье. Буцюи еле вытащили его. Ван Кой жалобно стонал.

— Копье-то наше! — удивленно шепнул буцюй старшему.

— Значит, эти… «негодяи»!..

— А где наконечник?

Старший буцюй взглядом показал на спину Ван Коя. Железный наконечник, изготовленный в лучших мастерских Поднебесной, остался в позвоночнике Ван Коя.

Там, где теперь сражались гаогюйцы, бой странно напоминал детскую игру в прятки. Нападающие бросались на врага из-за кустов, затаивались в небольших ямах, стреляли по идущему в упор или в спину… Юлбарсбилка, укрывшись за большим, в рост человека, валуном, наблюдал за ходом побоища. Через гонцов он передавал своим, откуда идут или где спрятались шэнбины. Вдруг над его ухом просвистела стрела. Юлбарсбилка внимательно посмотрел в сторону такого же большого камня, лежащего неподалеку. Из-за него высунулась чья-то голова и тут же скрылась. Юлбарсбилка осторожно спустился с бугра и, пригнувшись, направился к валуну, держа наготове лук с натянутой тетивой. Дойдя до места, он вынул из ножен меч и, крадучись, начал обходить камень. Сзади послышался шорох высохшей травы. Юлбарсбилка пошел назад, но опять никого не встретил. Кустарника поблизости не было. Значит, шэнбин, как и он сам, обходил валун. Зорко поглядывая по сторонам, Юлбарсбилка начал пятиться и вдруг столкнулся с шэнбином, стоящим к нему спиной. Обернувшись, Юлбарсбилка и шэнбин враз вскрикнули:

— Ань-ин!

— Юл-барс!

Они стояли шагах в четырех друг от друга, не зная, что предпринять. Острие своего меча Юлбарсбилка упер в гальку под ногами, а Ань-ин держал меч перед животом, скрестив руки.

— Возвращаешься домой?

— Забыл, что ли? У меня нет дома!

— Ну так оставайся с нами.

— Как это?

— Сам знаешь.

— Не могу. Мне многое не нравится в Поднебесной. Но в голову не вмещается, как можно остаться на чужбине…

— А я вот решил остаться.

— Это мне давно известно.

— Но ты не знаешь другого: у меня здесь будет дом и жена!

— Ведь ты сказал, что та пленница…

— Ботакуз!

— Да, Ботакуз… она ушла и не вернулась…

— Я встретился с ее мужем в Эрши. Это отважный человек. Его зовут Камчи. Вряд ли он уцелеет в сегодняшней сече. Если я останусь в живых, вернусь к Ботакуз. Она меня примет. Я буду воспитывать ее детей, детей Камчи. Заведу и своих детей!

Ань-ин стоял, глядя в землю.

— Что ты молчишь?

— Ты напомнил мне о моих делах.

— Каких?

— Помнишь, я говорил тебе о прекрасной Ляо. Она освободила меня от рабства, уничтожив даньшу, я перестал быть рабом ее отца! Потом вновь стал ту-ну, но это другое дело…

— Помню!

— Я должен разыскать ее.

— Зачем?

— Поклонюсь ей в ноги, поблагодарю. В тот день от неожиданности я забыл об этом. Но это не все! Я должен найти отца, мать, братьев и сестер, если они живы. Разыщу и приемных родителей. Ведь они хотели сделать меня свободным ханьцем, но не получилось. Это не их вина.

— А у меня нет ни родителей, ни родичей. Все были зарублены на моих глазах в тот день, когда меня взяли в плен и угнали в Чанъань.

— Выходит, что дороги наши расходятся?

— Да, пожалуй, что так.

Близкие звуки боя заставили обоих повернуться в сторону дороги. Совсем рядом беспощадно билась небольшая группа гаогюйцев и ханьцев. Увлекшись разговором, друзья не заметили, как переместилась схватка.

— Мои и твои! — горько усмехнулся Юлбарсбилка.

— Приближаются сюда… И нам пора!

— Ну, прощай!

— Нет, так нельзя, Юл-барс! За нами уже наблюдают. Не хочу, чтобы из-за меня казнили целую десятку[156]. Нападай на меня!

— Тогда начни сам!

— Готовься!

Не отрывая друг от друга настороженных глаз, Ань-ин и Юлбарсбилка передвигались по кругу, выбирая момент для удара. Как при учебном бое, они без злобы скрестили мечи, отскочили друг от друга, вновь столкнулись…

— Так не получится, Юл-барс! Они поймут, что мы притворяемся. Ненавидь меня, оскорби как-нибудь. Скажи: бездомный «негодяй», преступник!

— Лучше ты оскорби меня!

Ань-ин, кружась, проговорил в отчаянии:

— Я взаправду убью тебя, Юл-барс! Ты сам встал на моем пути. Если не убью тебя, убьют меня. А мне необходимо вернуться в Хань.

— И я должен остаться живым! Мне надо найти Ботакуз.

Бои разгорелся всерьез. Противники, попытавшись достать несколько раз друг друга мечами, отбросили их в сторону, выхватили кинжалы. Бросившись вперед, они сцепились, и кинжалы вонзились по нескольку раз в животы обоих…

Утром следующего дня чакиры, преследовавшие отходящего врага, застыли в удивлении: возле большого валуна лежали два трупа, словно в крепком дружеском объятии. Один был в одежде шэнбина, другой в даваньском платье. Шэнбин как бы виновато наклонил голову, а даванец положил на нее руку, словно прощая врагу вину.

Истекая кровью, ханьское войско спускалось по южному склону Ториартского перевала.

— Приказ предводителя! — громко передавали чакиры друг другу. — Можно дальше не преследовать шэнбинов!

Иные от себя добавляли:

— Земля Давани кончается на Кашгарском перевале!

Кушак, услышав о повелении предводителя, натянул поводья. Остановил коня и сын его старшего брата, все время следующий за ним как тень. За последние три дня Кушак говорил ему много раз, что, если не погибнет в этой, видимо, последней сече с чинжинами, научит племянника точечному рисованию на камне. Его дело, дело всего рода должен продолжить на Саймалыташе племянник!

Постояв немного, не зная, что делать дальше, когда кончилась схватка с отходящими шэнбинами, Кушак кивнул юноше и двинул коня вверх по склону горы. Они поднялись на ближайшую вершину. Оттуда открывался вид на дальние просторы.

Глазам Кушака и юноши открылась извилистая дорога, ведущая к Аксу, а оттуда к Дуньхуану, по ней двигались остатки ханьского войска. Зрелище было незабываемым: поспешно, наступая на пятки друг другу, устремилась по извилистой дороге на восток поредевшая, ставшая намного короче вереница шэнбинов. Художнику Кушаку она представлялась уползающей в свою нору большой змеей. Да, возвращается к себе после неудачной охоты многоголовый коварный дракон, оставив на поле боя отсеченный и растоптанный хвост. Волочащееся тело его измождено и искалечено, оно стало хилым и дряблым. На разбойничьей охоте дракон, так и не утолив ненасытный аппетит, поломал себе зубы, но по прирожденной хитрости старается это скрыть.

Впереди толпы шэнбинов понуро ехал Ли Гуан-ли, Несколько конных ханьцев тащили за ним выцветшие, порванные знамена с изображением Желтого дракона. Солнце скрылось за густыми облаками, и даже тени дракона не было видно на земле.