Тень Желтого дракона

О романе М. Эгамбердиева «Тень Желтого дракона»

Роман М. Эгамбердиева «Тень Желтого дракона» посвящен славной странице из истории борьбы против ханьской агрессии пародов Средней и Центральной Азии — предков современных монголоязычных, туркоязычных и других народов — монголов, джунгар, алтайцев, тувинцев, бурят, уйгуров, казахов, киргизов, узбеков, каракалпаков, татар, башкир, чувашей, туркмен, азербайджанцев, карачайцев, кумыков, таджиков, афганцев и других соседних, и не только соседних, со Срединной империей древних народов.

Книга раскрывает исторические истоки формирования политической доктрины великоханьской исключительности, порабощения других народов и захвата чужих земель, а также идеологии китаецентризма, согласно которой Срединное государство считалось центром Поднебесной, то есть всего мира, а Сын Неба — «пастырем народов».

Идея априорного превосходства Срединного государства над окружающим миром «варваров» была выдвинута древнекитайскими идеологами и политиками более двух тысяч лет назад. С ней неразрывно связано учение об императоре как Сыне Неба — богоравном властителе Поднебесной (Тянься). Неподчинение внешних «варваров» Сыну Неба вменялось им в преступление; походы Сына Неба рассматривались как карательные; внешнеполитические и дипломатические акции Срединной империи включались в сферу действия уголовного права. Выражением идеологии правящих кругов древнекитайской империи стала теория естественного неравенства во взаимоотношениях между Срединной империей и остальными народами — ее потенциальными рабами, данниками и вассалами, чей «священный долг» состоял в беспрекословном повиновении Сыну Неба — единственному законному владыке и мироустроителю Вселенной. Древняя конфуцианская доктрина врожденной исключительности людей Срединного государства и этнической неполноценности остальных народов веками служила идейным оправданием внешней экспансии, став официальной концепцией императорского Китая, определяя теорию и практику его взаимоотношений с соседними странами начиная с древности и вплоть до новейшего времени.

Описываемые в романе события относятся к эпохе владычества древнекитайской династии Хань (202 г. до н. э. — 220 г. н. э.). Именно в это время на территории Китая сложилась мощная рабовладельческая империя, хотя возникла она чуть раньше, при династии Цинь (221–209 гг. до н. э.), объединившей разрозненные царства, существовавшие ранее в древнем Китае. По повелению «Первого Высочайшего императора» Цинь — Цинь Ши хуанди была сооружена Великая китайская стена от Ляодуна до Ордоса, обозначившая северную границу империи. Предпринятые Цинь Ши хуанди завоевательные походы на севере и юге и грандиозные строительные работы невыносимо тяжким бременем легли на плечи «черноголовых» — так «Первый Высочайший император» Цинь приказал называть весь народ империи. В пламени народных движений 209–202 гг. до н. э. империя Цинь рухнула. Основателем повой империи и династии — Хань — стал выходец из простонародной среды «черноголовых», повстанческий вождь Лю Бан, Это случилось в 202 г. до н. э.

Политическое объединение древнего Китая в рамках империй Цинь и Хань явилось мощным катализатором процесса формирования древнекитайского этноса. «Цинь» стало этническим самоназванием древних китайцев в последующую четырехвековую эпоху ханьской империи, оно вошло в язык соседних пародов, от него же произошли все современные европейские названия Китая: Чайна, Хина, Шин. Однако основное наименование китайскому народу, которое он носит и по сей день, а именно «ханьцы», дала империя Хань.

Централизация и внутреннее укрепление древнекитайской империи в первые десятилетия правления династии Хань заложили основу для роста хозяйственного благосостояния страны, способствуя тому прогрессу в земледелии, ремесле и торговле, который единодушно отмечают древнекитайские историки. При Лю Чэ (140–87 гг. до н. э.) — шестом императоре династии Хань, известном в истории под посмертным храмовым именем У-ди («воинственный император»), ханьская империя достигла своего наивысшего могущества. Однако успехи в развитии материального производства были принесены в жертву безудержному властолюбию «воинственного императора», его планам мирового господства и неуемной жажде обогащения ханьской рабовладельческой знати. Огромный размах завоеваний при У-ди потребовал колоссальных расходов внутренних ресурсов и неисчислимых человеческих жертв и уже в конце его правления привел к разрушению производительных сил, резкому ухудшению положения основной массы земледельческого населения, открытым выступлениям «озлобленного и измученного люда» в центральных областях империи Хань и восстаниям племен на ее окраинах.

Действие романа происходит во II в. до нашей эры, охватывая почти весь период долголетнего правления У-ди. Канву повествования составляют действительные драматические события, связанные с походами многотысячных войск ханьского полководца Ли Гуан-ли в древнеферганское царство Давань, расположенное на территории современных Узбекистана, Киргизии и Таджикистана. Давань держала ключевые позиции на возникшем именно в это время Великом шелковом пути — важнейшей, если не единственной, торговой артерии, связывавшей страны Восточной Азии со странами Средней Азии и Ближнего Востока, протянувшейся на расстояние более семи тысяч километров от Хуанхэ до Средиземного моря. Овладение шелковым путем было главным звеном в стратегическом замысле У-ди «расширить пределы империи на десять тысяч ли и распространить власть Сына Неба во всех странах внутри четырех морей (то есть во всем мире — Т. С.)» (Сыма Цянь. «Исторические записки»). Военная экспансия У-ди простиралась по всем направлениям как на суше, так и на море. Первым объектом его агрессии стали «злые рабы» — сюнну, как называли древние китайцы хуннов, кочевавших к северу от границ ханьской империи. У-ди вероломно разорвал «договор о мире и родстве», заключенный шаньюем (вождем) хуннов с первым императором династии Хань, и его армии в течение полувека постоянно совершали рейды в глубь территории хуннов, оттесняя их кочевья далеко внутрь пустыни Гоби. Одновременно У-ди осуществлял захватнические акции против тибетских племен на юго-западе, а также древневьетских юэских государств на юге, завоевав на протяжении 112–110 гг. до н. э. сначала царство Дунюэ (на территории современных провинций Фуцзянь и Чжецзян), а затем Наньюэ, с захватом которого у предков вьетнамцев были отторгнуты земли в Гуандуне, Гуанси и крайней северной части современной Демократической Республики Вьетнам. После этого морские и сухопутные войска У-ди напали на древнекорейское государство Чосон, заставив его номинально признать верховную власть династии Хань. И вот тогда, добившись значительного расширения и внутреннего укрепления империи, всю мощь ханьской государственной и военной машины У-ди обрушил на тянь-шаньско-памирские племена и народы. К этой цели он шел упорно с самого начала своих завоеваний. Кровопролитнейшие войны с хуннами были прелюдией военной кампании У-ди на северо-западе. Еще в 138 г. до н. э. он отправил военного разведчика Чжан Цяня в направлении кочевий враждебных хуннам племен Юечжи, располагавшихся где-то в верховьях Амударьи, преследуя стратегическую цель военно-политического проникновения на запад и одновременно решая тактическую задачу — натравить юечжийского вождя на шаньюя, руководствуясь испытанным методом древнекитайской дипломатии: «руками варваров покорять варваров» («и и чжи и»). Юечжи не поддались на происки ханьского посла. Зато его разведывательная деятельность превзошла все ожидания У-ди. Чжан Цянь открыл для древнего Китая огромный новый мир чужеземной культуры. Он побывал в Дася (Бактрия), Канцзюе (Кангха), Давани, где узнал об Аньси (Парфия), Шэньду (Индия) и других, еще более далеких странах. Донесения Чжан Цяня о каждой из стран были конкретны и целенаправленны: местоположение, размер территории, природные ресурсы, занятия населения, военные силы. Так, о Давани он сообщал: «Давань расположена в десяти тысячах ли к западу от Китая. Народ живет оседло, выращивает рис и ячмень, занимается виноделием, возделывая виноград. Там в изобилии «потокровные» кони, как говорят, потомки «небесных коней». В стране более семидесяти городов, окруженных стенами. Население составляет несколько сотен тысяч человек. Воюют луками и копьями, умеют стрелять на скаку, сидя верхом на конях. Давань граничит на севере с Канцзюем, на западе — с Большими Юечжи, на юго-западе — с Дася, на северо-востоке — с усунями, на востоке — с Юйми и Юйтянь (Хотаном)» (Сыма Цянь. «Исторические записки»).

Чжан Цянь был не только опытным разведчиком, но и талантливым дипломатом и военным стратегом. Посылая именно его с наиважнейшей миссией на запад, У-ди знал, что делал. «Воинственный император» известен в истории как хитроумный и коварный деспот, обладавший особым «дьявольским» даром распознавать таланты, тайные помыслы и слабости людей и иезуитским умением использовать их в угоду своим планам и прихотям. У-ди никому ничего не прощал, никакие прошлые заслуги не могли спасти от его жесточайшей кары за сиюминутную неудачу. Был суеверным и подозрительным до умопомрачения. Никто из его ближайшего окружения, не исключая и Чжан Цяня, не избежал тюрьмы или казни. У-ди никогда не менял однажды принятых решений, не останавливался ни перед какими тратами и человеческими жертвами, шел на самые крутые меры. Когда выявилась острая нехватка людских ресурсов для проведения военных кампаний, У-ди издал жесточайший уголовный кодекс, каравший обращением в рабство нескольких колен родственников «преступника» на основании указа о круговой поруке. Этот источник государственного рабства обрекал на каторжный труд в оружейных мастерских, на фортификационных и строительных работах, в обозах действующих армий сотни и сотни тысяч бедняков из несостоятельных семей, в то время как богачи свободно откупались от такой страшной участи. Из этого контингента казенных рабов У-Ди вербовал солдат для самых далеких и тяжких походов, обещая свободу по возвращении. Но живыми добирались до границ единицы из тысяч осужденных.

Чжан Цянь предложил У-ди оперативный план военно-дипломатических действий: заключить «родственный союз» с усунями, принудить их подчиниться власти ханьских императоров и тем самым «отсечь правую руку у сюнну», а затем приобрести как внешних данников Дася и другие страны на западе. «Император признал расчеты Чжан Цяня правильными», — пишет современник этих событий, придворный историограф Сыма Цянь (145–86 гг. до н. э.). План Чжан Цяня как нельзя лучше отвечал целям глобальной политики У-ди, и «воинственный император» со всей решительностью приступил к его реализации. Почти четверть века правящие круги ханьской империи использовали все рычаги военного и дипломатического нажима для проникновения в Среднюю Азию, захвата цветущих оазисов — городов-государств Восточного Туркестана, располагавшихся вдоль северного и южного ответвлений Великого шелкового пути, окаймлявших пустыню Такла-Макан.

Утверждение влияния Срединной империи в среднеазиатско-восточнотуркестанском регионе, по мнению У-ди и его военачальников, зависело от покорения Давани, занимающей важное стратегическое положение и владеющей рослыми быстроногими скакунами, также имеющими стратегическое значение. В далеких походах, особенно в войнах с хуннами, ханьские армии теряли огромное множество боевых коней, и в придворных кругах неоднократно вплотную вставал вопрос о прекращении дальнейших войн из-за крайнего дефицита в лошадях. Для тяжеловооруженной конницы У-ди представляли исключительную важность статные лошади западной породы. За ними У-ди постоянно отряжал посольства к усуням, но усуньские кони не могли сравниться по силе и выносливости с «потеющими кровью» ферганскими лошадьми, которых в Китае отождествляли с легендарными лошадьми-драконами. По словам Сыма Цяня, «император воспылал великой страстью к даваньским скакунам». «Небесные кони» представлялись У-ди залогом его военного счастья, и он решил добыть их любой ценой. К тому же «воинственный император» — сын своего времени, уповая на божественную сущность Сына Неба, глубоко верил в свое личное бессмертие и страстно мечтал об упряжке «крылатых лошадей-драконов» из Давани, которые примчали бы его священную особу на небо. Но поход в Фергану отнюдь не был замышлен лишь с целью овладения боевыми конями. Покорение Давани открывало возможность дальнейшего продвижения ханьских армий на запад, где, по доходящим в Китай слухам, находились фантастически богатые страны — туманные, но тем более заманчивые объекты агрессивных устремлений «воинственного императора». Для осуществления этой задачи на отвоеванной у хуннов территории Ганьсу были созданы военные поселения и построена мощная линия укреплений как продолжение Великой китайской стены. Ганьсу стала плацдармом для наступления на Западный край, как ханьские источники называли бассейн реки Тарим. Конкистадоры Сына Неба силой оружия, подкупом, шантажом и обманом пытались навязывать волю Хань правителям городов-государств Восточного Туркестана, огнем и мечом проторяли дорогу ханьским гарнизонам, чтобы взять под контроль территории вдоль Великого шелкового пути. По этому пути все шире и шире разворачивалась активная международная торговля. Караваны тянулись непрерывной чередой.

Великий шелковый путь на трассе Чанъань — Рим шел через Ганьсу до крайнего форпоста ханьской империи на северо-западе — города Дуньхуан и отсюда разветвлялся на две основные, ведущие в Кашгар дороги — одна следовала по южному краю Таримского бассейна через Хотан и Ярканд, другая проходила севернее, через Хами, Турфан, Кучу и Аксу. Из Кашгара торговый путь расходился на Фергану и на Бактрию, затем вел в Парфиго и Индию и далее в Средиземноморье. По Великому шелковому пути осуществлялось двустороннее культурное влияние народов Запада и Востока. Из Китая торговцы везли железо, никель, драгоценные металлы, лаковые изделия, зеркала и другие предметы ремесла, но больше всего вывозилось шелка-сырца — «сы». По созвучию с этим наименованием древний Китай стал известен в странах греко-римского мира как страна «синов» или «серов», хотя располагали античные географы «страну шелка» в восточном направлении не далее Ганьсу. В Китай доставляли домашних и диких животных и птиц, ценные сорта древесины, редкие цветы и растения, меха, благовония, пряности, ювелирные и стеклянные изделия, гобелены, другие предметы роскоши и, конечно, искусных в ремеслах заморских рабов. Особую важность для ханьского Китая представляли сельскохозяйственные культуры, заимствованные из Средней Азии: виноград, бахчевые, садовые культуры, фасоль, люцерна. Однако все, что привозилось в Чанъань по Великому шелковому пути, рассматривалось Сыном Неба и его окружением только как «дань иноземных вассалов»; прибытие иностранных послов, обычные дипломатические подношения воспринимались не иначе как выражение покорности ханьской империи. К этой «дани» и «признанию себя иностранными вассалами ханьского двора» государства Западного края принуждались прямым военным нажимом со стороны ханьских войск, расквартированных в крепостях, сооруженных по приказу У-ди за пределами Ганьсу в районе озера Лобнор и реки Тарим. Государства Восточного Туркестана зачастую отказывались принимать послов, отвергали «дары» Сына Неба, трезво оценивая их как попытку грубого вмешательства в свои внутренние дела, как акции, лишающие их выгод от транзитной торговли, нарушающие естественно сложившиеся формы функционирования Великого шелкового пути. С особым рвением послы У-ди действовали в Давани, но даваньцы упорно сопротивлялись домогательствам Китая, «прятали коней и отказывались отдавать их ханьским посланцам» (Сыма Цянь). Давань стала барьером для проникновения ханьской империи дальше на запад. Как отмечал Сыма Цяпь, «государства, лежащие к западу от Давани, надеясь на то, что они далеко расположены от Китая и могут его не опасаться, держали себя надменно и вызывающе независимо, невозможно было заставить их подчиниться желаниям ханьского двора». Войной с Даванью — а в ее быстром и успешном исходе У-ди нисколько не сомневался — «воинственный император» рассчитывал добиться решительного поворота в делах Западного края, утвердить гегемонию империи на шелковом пути и развязать себе руки для дальнейшей экспансии.

Прологом даваньской кампании стал карательный поход 108 г. до н. э. в Восточный Туркестан полководца Чжао По-ну, который должен был жестокой расправой с «мятежными правителями» запугать усуней, Давань и другие государства Западного края. Поводом для развязывания уже давно намеченной У-ди войны с Даванью послужила заслуженная месть жителей даваньской столицы Эрши одному из особо наглых ханьских послов. Сановники У-ди требовали «наказать и проучить Эрши», «завоевать страну и захватить в плен поголовно все даваньское население» (Сыма Цянь. «Исторические записки»).

В 104 г. до н. э. армия полководца Ли Гуан-ли, которому заранее был высочайше пожалован титул победителя Эрши, отправилась в карательный поход, который затянулся на два года и окончился полным провалом. Чтобы представить, как все произошло, достаточно обратиться к Сыма Цяню: «Жители государств, через которые проходил путь армии Ли Гуан-ли, при ее приближении укрывались за стенами городов и отказывались давать припасы и провиант. Армия Ли Гуан-ли шла на приступ. Когда удавалось захватить город, солдаты получали продовольствие, но чаще после неудачной осады приходилось уходить ни с чем. Воины погибали не в боях, а от голода. Пока дошли до Юнчэна, у Ли Гуан-ли осталось всего несколько тысяч солдат. Понесли огромные потери убитыми и ранеными, но Юнчэн не взяли. Ли Гуан-ли… потерял надежду достичь Эрши… и решил вернуться обратно… До Дуньхуана добрались лишь один-два воина из десяти». Взбешенный неудачей, император приказал немедленно готовиться к новой войне. Военными стратегами У-ди был разработан детальный план предстоящей даваньской операции. Предусмотрено было отвести воду от Эрши и взять столицу Давани измором. За действующей армией в далекий поход следовали огромные обозы, при них находились эксперты — знатоки коневодства для отбора из даваньских табунов лучших из лучших ферганских коней, предназначенных Сыну Неба. В 102 г. до н. э. шестидесятитысячная ханьская армия, снаряженная по последнему слову военной техники тех времен, вооруженная знаменитыми дальнобойными китайскими самострелами, вступила в Давань. На этот раз войска Ли Гуан-ли достигли Эрши и осадили ферганскую столицу. Однако покорить Давань империи Хань так и не удалось. Самоотверженная защита даваньцами и соседними с ними народами своих земель от вторгшегося врага положила конец дальнейшему продвижению на запад ханьских полчищ, привела к крушению захватнических планов У-ди.

В китайской историографии внешняя политика У-ди и его даваньские походы расцениваются по-разному.

Сам У-ди воспринял результаты войн с Даванью как катастрофу его планов покорения Западного края. Несомненный крах даваньской кампании был ясен и его современникам. Наиболее беспристрастные и трезвомыслящие представители древней и средневековой китайской историографии вообще подвергали сомнению необходимость для насущных интересов ханьской империи экспансии в страны Центральной и Средней Азии, обращали внимание на отрицательные последствия ее как для этих стран, так и, особенно, для Китая. «Династия Хань устремилась в далекий Западный край и тем самым довела до истощения империю. Какая польза в том?», — писал автор средневековой хроники «Бэйши». Аналогичный вывод, зачастую с сожалением, делали и другие политические и государственные деятели Китая. Так, сокрушался о безуспешном исходе походов У-ди в Давань цинский император Цянь-лун (1730–1795): «В прошлом император династии Хань У-ди отправил войска в труднейший поход в Фергану, но они лишь добыли коней и вернулись». В противоположность этому мнению и в противоречии с действительными фактами некоторые авторы официальных династийных историй, исповедуя конфуцианскую доктрину о Сыне Неба как повелителе Вселенной, восхваляли завоевательную политику династии Хань, намеренно замалчивая, что агрессия У-ди натолкнулась на ожесточенное сопротивление местного населения ханьским захватчикам и получила достойный отпор, что политическое доминирование ханьского Китая в Восточном Туркестане носило кратковременный, прерывистый и очень ограниченный характер.

Отечественное китаеведение внесло значительный вклад в изучение Китая, его культуры, истории, философии, литературы, начиная с глубокой древности до наших дней. Оно выдвинуло блестящую плеяду русских и советских ученых, чьи имена золотыми буквами вписаны в мировую синологическую науку.

М. Эгамбердиев серьезно изучил и использовал, по сути, всю основную нашу литературу, посвященную описываемому в романе периоду истории Китая. Роман «Тень Желтого дракона» достоверно воссоздает картину той исторической обстановки, когда впервые скрестились судьбы народов Восточной, Центральной и Средней Азии. Концепция рабовладельческого характера описываемой эпохи, понятой автором как всемирно-исторический этап общественного развития, последовательно и логично проводится в книге. На этом общеисторическом фоне развертываются события как личной жизни отдельных героев, так и целых народов, рассказанные живо, увлекательно. Присущее М. Эгамбердиеву историческое чутье помогло ему при всех перипетиях сюжетного замысла не отступить от «духа эпохи». Истинные факты истории служат твердыми берегами, в пределах которых действует воображение автора.

В романе убедительно показано единство судеб народов Средней Азии и Восточного Туркестана, их культурная общность, прочные дружественные контакты и взаимная поддержка в совместной борьбе против ханьских захватчиков.

Название романа избрано автором не случайно и отвечает его содержанию. Образ Желтого дракона глубоко укоренился в политической традиции Китая, став символом императорской власти и олицетворением великоханьского гегемонизма. Начало этому было положено, как правомерно считает М. Эгамбердиев, ханьским императором У-ди, причем в непосредственной связи с его экспансией в страны Центральной и Средней Азии. Следует, пожалуй, особо остановиться на религиозно-мифологической и философско-художественной концепции почитания в Китае дракона и желтого цвета. Как известно, Желтой рекой китайцы называют основную реку Северного Китая за ее действительную желтизну — из-за плодородного лесса, влекомого водами Хуанхэ на всем ее огромном протяжении от Куньлуньских гор до Желтого моря. Землю свою древние китайцы называли Желтой землей, а своего мифического прародителя — Хуан-ди — «желтым предком» или «предком Желтой земли», считая его олицетворением магических сил почвы. В глубочайшей древности, уходя корнями в тотемистический культ, возник в мифологии Китая и образ дракона — священного благовещего животного, воплощающего производительные силы природы. В древнекитайском учении о пяти природных стихиях каждой из них соответствовал один из основных пяти цветов: сине-зеленый цвет ассоциировался со стихией дерева, красный — огня, белый — металла, черный — воды, желтый — земли. И хотя представление о стихиях как о покровителях правящего дома существовало давно, все же до ханьского У-ди явного предпочтения ни желтому цвету, ни стихии земли не отдавалось. При У-ди желтый цвет — цвет стихии земли — был провозглашен символическим цветом Ханьской династии. По свидетельству Сыма Цяня, в 113 г. до н. э. У-ди, облачившись в желтое одеяние, впервые исполнил церемониал жертвоприношения желтых телят в честь владычицы-земли. Тогда же Желтый дракон был объявлен духом-покровителем Дома Хань. Как передает Сыма Цянь, «по случаю похода на юг против Наньюэ… было изготовлено знамя с изображением взмывающего в небо дракона». Знамя называли чудотворным. Во время молений перед военными действиями придворный жрец поднимал чудотворное знамя и указывал им направление похода. В 110 г. до н. э. У-ди принес жертву Желтому императору (так отныне стали величать Хуан-ди). В 104 г. до н. э., накануне похода на Давань и в связи с ним, У-ди объявил новую эру правления тай-чу — «великое начало», изменил календарь (этот календарь У-ди просуществовал в Китае до XX в.) и официально торжественно провозгласил желтый цвет цветом династии. Отныне и впредь желтый цвет стал запретным, прерогативой императора, а Желтый дракон — знаменем агрессии правителей Поднебесной.

Действительных вершителей захватнических замыслов У-ди автор решительно отмежевывает от простого люда империи Хань. В романе красной нитью проходит противопоставление правящих кругов империи во главе с Сыном Неба, ответственных за грабительские походы в Западный край и Давань, трудовому народу, насильственно вовлекаемому в военные авантюры, порабощаемому, безмерно страдающему от бесконечных войн. В повествование уместно вплетены материалы фольклора тех времен, рисующие тяжкую жизнь парода ханьской империи. В этом и других случаях бережно воспроизводятся наши лучшие переводы, в частности переводы видного советского литературоведа профессора Л. Д. Позднеевой и известного историка Р. В. Вяткина. Удачно отражено в романе «брожение» при чанъаньском дворе, недовольство бесперспективной затяжной войной даже в высших политических и военных кругах и ответный жесточайший террор У-ди, беспощадная расправа с «провинившимися» представителями господствующего класса, не согласными с политикой безудержных завоеваний. Так, понес позорное наказание за «инакомыслие» создатель первой сводной истории Китая придворный историограф Сыма Цянь.

На страницах художественных произведений, посвященных освободительной борьбе против иноземных захватчиков, редко появляются среди положительных персонажей представители народа агрессивной страны. Тем более отрадно, что в романе М. Эгамбердиева в качестве положительных героев выступает целая плеяда ханьских простолюдинов, порабощенной бедноты, слуг, рядовых солдат.

Классовый подход к излагаемым событиям — характерная черта произведения М. Эгамбердиева и его несомненное достоинство.