Тень кондотьера

Глава 11

Обратный путь занял тоже не больше часа и дался – тут главное правильный ритм себе задать – без особого труда, я даже запыхаться не успел. Только когда уже подходил к машине, меня вдруг окатило волной такого беспричинного и безудержного счастья, что еле удержался на ногах от головокружения. Чем эта серо-буро-малиновая волна была вызвана и от кого из двух других нагонов дракона Ашгарра-Вуанга-Хонгля прикатила, я, признаться, сразу и не сообразил. Разбираться времени не было, решил для себя, что, видимо, поэт придумал первую строчку песни. Решил вот так вот и выкинул напрочь из головы.

На город меж тем уже наваливался с длинными лиловыми тенями наперевес тёплый, безветренный майский вечер. Тот самый вечер, который по искреннему убеждению сладкоголосого певца Юры Шатунова способен сохранить любовь навечно. Не знаю, что там насчёт любви, но основная масса трудового и офисного люда уже давно перебралась в свои спальные районы, транспортные тромбы на центральных улицах рассосались, и до вокзала я добрался без особых проблем за четверть часа с небольшим. А там оставил машину возле остановки междугородних автобусов и почти бегом рванул наверх по ступеням уже хорошо знакомого мне ресторана "Бон вояж". Спешил я туда поспешал в надежде всё-таки разыскать – ух, думал, сейчас кому-то душу и вытрясу – злополучную лапку того самого беркута, однако выяснилось, что понапрасну так торопился: никого нет, ресторан заперт, на стеклянной двери его центрального входа висит лживая табличка "Учёт".

Злиться по поводу того, что лавочка прикрыта, стоило только на самого себя, ведь сам же милицейских давеча навёл на оплошавшего Мизера. Однако злиться понапрасну я, разумеется, не стал. Не достойно истинного владыки неба злиться по таким пустяковым пустякам, и уж тем более злиться на самого себя. Проверив для порядка, что служебная дверь тоже заперта, развернулся на сто восемьдесят и, сохраняя хладнокровие, пошёл преспокойно вниз. Быть может, именно благодаря такому спокойствию нечеловеческому и сообразил за то время, пока спускался по широким, выложенным мозаичной плиткой ступеням, как в данной ситуации лучше поступить. Впрочем, было бы странно, если бы не сообразил. В конце концов, мир переполнен нужной информаций: не ленись, иди и бери. Или – это уж как получится – выбивай.

По новому, экстренно принятому и на ходу утверждённому плану дошагал я до привокзальной площади и, совершив ознакомительный променад вдоль шикарно отреставрированного здания вокзала, взял в оборот затрапезного вида дядьку, что смущал публику голой культёй у входа в платный туалет. Судя по легенде, изложенной на исчёрканной каракулями картонке, ногу он потерял, восстанавливая конституционный порядок на южных рубежах отечества. На самом деле, будучи в сиську пьяным, под трамвай попал на кольце маршрута номер четыре, в чём лично и признался, когда я припугнул его левыми корочками. А когда денег посулил, корчить из себя стойкого партизана этот здешний сторожил не стал и с большой охотой, самого себя перебивая, поведал, где живёт разыскиваемая мною баба Валя. С его слов выходило, что живёт кручённая бандерша недалеко от вокзала: в частном секторе возле рощи Звёздочка, на той улице, где музыкальное училище. Что касается номера дома, так "бодай меня кот, гражданин начальник, там же каждая собака бабу Валю знает".

Одноногий не соврал, первый же попавшийся дедок, бородой до пупа и манерными ужимками весьма напоминающий солиста группы "Зи Зи Топ", указал мне дом предводительницы малолетних воришек. Мало того, что указал, так ещё и до калитки сопроводил. Только во двор идти забоялся по причине наличия во дворе злобного кабыздоха. Кабыздох на поверку оказался помесью болонки и пуделя, и угрозу представлял разве только в том смысле, что со смеху можно было, глядя на него, помереть. До того потешным был. Правда, хлеб свой отрабатывал честно, лаял, кружа под ногами, до самого дома. Да и когда я поднялся на крыльцо, не перестал.

Баба Валя, неопрятного вида и невнятного возраста пьяная толстуха, встретила меня неприветливо и за порог переступить не позволила. А когда я заикнулся о причине своего визита, так и вовсе остервенела. Сдвинула папиросу в угол рта, разразилась матом-перематом и пошла на меня с кулаками. Пришлось ручонки-то ей за спину закрутить, а потом и усыпить к чёртовой матери, зачитав на ухо первое пришедшее на ум заклинание. Пристроив её затем на лавке в грязной кухоньке, где в самосадно-самогонной вони уже храпело, ткнувшись мордой в стол, тело мужеского пола, я запер входную дверь на ключ и пошёл проводить обыск в жилых помещениях.

Тут-то и обнаружил ещё одного обитателя воровского шалмана – кудрявую девчушку лет шести, а, может быть, семи. Выглядела она в своём розовом вязаном платьице сущим ангелом, только была настолько чумазой, что у меня возникло острое желание схватить её, окунуть в ванну, наполненную ароматной пеной, и тереть, тереть, тереть мочалом пока вся грязь не отойдёт. Жаль, что не Мойдодыр и пришёл сюда не за этим.

Надо сказать, ангел отнюдь не бездельничал, спеленав пёстрой тряпицей рыжего котёнка, укладывал его в коробку из-под туфель. Котёнок спать не хотел, жалобно пищал и порывался сбежать.

– Привет, – сказал я ангелу как можно дружелюбней.

Ангел глянул на меня своими огромными кукольными глазами и ничего не сказал. Хорошо, хоть не испугался и не заорал.

– Как котёнка-то зовут? – предпринял я вторую попытку. На этот раз более удачную.

– Муся, – ответил ангел.

– А тебя?

– Катя.

Не откладывая дело в долгий ящик, я тут же вытащил из пакета и предъявил ангелу футляр из-под артефакта. Ангел удивлённо хлопнул глазищами, оставил рыжика в покое, тут же подбежал, вырвал у меня футляр с криком:

– Моё!

И врезал носком лакированного ботиночка мне по щиколотке.

– Эх, Катюха, Катюха, – морщась от боли, сказал я с упреком. – Такая красивая девочка, а дерёшься. Да ещё и воруешь к тому же. Нехорошо это. И даже плохо очень.

На что ангел отмерил мне сполна:

– Горбачёв редиска страну профукал, а жрать-то ребятёнку надо.

Уселся после этих весьма резонных слов прямо на пол и, высыпав содержимое футляра, стал проверять, не пропало ли чего из ранее припрятанного богатства.

Вообщето, не должно было ничего пропасть, я вроде бы всё назад затолкал. Даже фантик из-под конфеты "Кара-Кум". Да, представьте себе, даже фантик. В нашем сыщицком деле каждая мелочь важна.

– А баба Валя тебе кто, бабушка? – справившись с естественным замешательством, поинтересовался я.

– Не-а, тока смотрит за мной, – ответил ангел, закончив ревизию конфискованного имущества. Затем посмотрел на меня с подозрением и добавил заучено: – Она добрая.

– А где мама твоя? – спросил я для порядка.

– Померла шалава, бросила ребятёнка на произвол.

– Соболезную. Ну а папа?

– Кичу жопой греет паразит.

– Бывает, – покивал я сочувственно. Протокольные вопросы у меня на этом закончились, и я спросил о главном: – Слушай, Катюха, в этой коробочке раньше штука одна лежала, где она теперь?

– Скажу, чо дашь?

Это вполне справедливо, рассудил я. Вполне.

Сунул руку в карман пиджака, вытащил пятирублёвую монету и протянул.

Ангел вскочил, схватил монету, но, рассмотрев её, с презрительной миной вернул назад:

– Ищи лоха.

– Чего, мало?

– Лажовая, – пояснил ангел.

– Почему это? – удивился я, повертел возвращённую монету и сам оторопел: у монеты с двух сторон теперь была отчеканена решка.

Всё-таки Подсказчик, подумал я по этому поводу, и на практике маг величайшего уровня, даром что всякий раз прибедняется.

Портмоне осталось в бардачке, возвращаться к машине не хотелось, и я предложил:

– Денег с собой нет, давай я тебе сказку, что ли, какую-нибудь расскажу.

Отнюдь не падший, а всего лишь социально запущенный ангел в этот момент уже прятал родное между матрасом и пружинным панцирем огромной старомодной кровати. Услышав от меня столь заманчивое предложение, удивлённо замер и, оглянувшись, недоверчиво переспросил:

– Сказку?

– Угу, сказку.

Подумав недолго, ангел согласился:

– Сказку давай.

Запрыгнул ловко на кровать, положил ладони на колени и приготовился слушать.

Ну, что ж, назвался груздём – пожалуйте в кузов. В том смысле, что слово не воробей, вылетит – не поймаешь. В общем, ляпнул – отвечай. А я ляпнул. Вот и пришлось отвечать. Поймав за шкирку умученного котёнка (тот под шумок собирался прошмыгнуть между моих ног в коридор), начал выдумывать на ходу:

– Давным-давно, когда трава была зелёной, портвейн – вкусным, а будущность – интересной, жила-была в одном городе одна красивая девочка.

– Такая как я? – прервав меня, сразу уточнил ангел.

– Да, такая как ты, – кивнул я. – Но не совсем. В отличие от тебя, эта девочка была не совсем обычной. Раньше была она звездой и жила на небе. Но однажды случилось так, что злой волшебник заколдовал её. Сбросил с неба на землю и чики-пики, превратил в обычную девочку.

– Зачем? – не понял ангел.

– Из вредности, – пояснил я, почёсывая котёнку брюхо – То есть просто так. В охотку. Он же злой, ему причина, чтоб разозлиться, не нужна вовсе. Он и без того заводной. Как апельсин. Ну, и вот, слушай, что дальше случилось. Превратил, значит, злодей звезду в девочку и сказал ей: обратно превратишься ты в звезду и вернёшься к себе домой на небо только тогда, когда кто-нибудь из людей поверить, что ты и впрямь звезда. Вынес жестокий свой приговор и с ехидным ха-ха-ха удалился восвояси. А звезда одна одинёшенька на земле осталась. Покручинилась, она покручинилась, а потом взяла себя в руки и пошла – а, что делать? – кружить по городу. И всем-всем-всем, кто по пути попадался, объясняла, кто она такая на самом деле. Только никто ей, разумеется, не верил. Взрослые считали, что девочка просто забавная выдумлялка, а дети обзывали вруньей и ещё дурой. И смеялись над ней.

– А она? – озаботился ангел судьбой звезды.

– А она плакала, – сказал я. – Кто б на её месте не плакал? Плакала, конечно. И повторялась вся эта дребедень каждый день. И не один день. Много дней. Много-много. До тех пор повторялась, пока в этот город не приехал к бабушке на каникулы один славный мальчик. Гуляя по городу, увидел он однажды, как дети обижают красивую девочку, и стал её защищать. И всех прогнал от неё. А одному, самому вредному мальчишке даже нос расквасил, чтоб знал наперёд. А потом стал расспрашивать девочку, чего это они к тебе пристают? А она и говорит, видишь ли в чём дело, милый мальчик, я звезда, упавшая с неба, но никто мне не верит. Совсем-совсем никто. Такие вот грустные дела. Мальчик выслушал её, подумал-подумал и сказал решительно: а я вот верю.

– И чо? – сладко ковырнув пальцем в носу, спросил сообразительный ангел. – Сразу стала звездой?

– Нет, – ответил я, – пока ещё нет. Хоть мальчик и сказал, что верит, на самом деле не поверил, конечно. Трудно в такое, согласись, сходу поверить, тут нужно время. Но зато они подружились. А со временем мальчик понял, что эта девочка действительно не такая, как все. А потом влюбился в неё. А она – сказка всё-таки – в него. И настал день, вернее ночь, когда они поцеловались. В тот же миг девочка – ах! – превратилась в звезду и улетела на небо.

– Как это? – удивился ангел. – Почему?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Видимо, в тот момент мальчик наконец ей поверил.

– И чо? И всё?

– Угу, и всё, сказка кончилась. А любовь – нет, конечно, не кончилась. Звезда и по сей день продолжает крепко-крепко любить своего мальчика, который давным-давно, кстати говоря, уже не мальчик, и сияет для него с небес. А он, седой и старый, каждую ночь глядит на неё в телескоп, вздыхает и сочиняет грустные стихи. Вот так-то вот. Вот так. Ну, тут, как говорится, сказочке конец, а кто слушал молодец. Теперь говори-выкладывай, где штуковина.

Ангел скатился с кровати, как с горки, и, слова не говоря, пошёл – ангелы они такие, они слово держат – с деловитым видом мимо меня в коридор. Скоренько уложив заснувшего котёнка в коробку, я двинул следом. Во двор мы вышли вместе. А там всё сложилось как нельзя удачно, предпринятые ангелом энергичные поиски увенчались полным успехом. Лапка того самого беркута, слегка погрызенная и перемазанная в глине, но вполне ещё пригодная для колдовских выкрутасов нашлась в будке кабыздоха. Не стал он её жрать, не по вкусу, видать, пришлась: сухая, малокалорийная, с толстым слоем лака и воняет вечностью – фу, какая бяка. А, может, – кто его там знает – на чёрный день приберёг.

Без каких либо стенаний, а тем более извинений возвратив старинный артефакт, ангел проводил меня до калитки, где пригвоздил взглядом, который, будь он действительно гвоздём, точно пронзил бы насквозь, и спросил с надеждой:

– Дядька, слышь, дядька, ещё придёшь сказку рассказать?

Ох.

Ну что я мог ангелу на это ответить? Правду сказать был не в силах, врать не хотелось, поэтому ответил уклончиво:

– Угу, постараюсь.

И бегом, бегом, бегом к машине, чтобы не видеть больше этих огромных детских глаз, до краёв наполненных недетской печалью.

Ну а дальше мой путь лежал к логову оборотня, благо от рощи Звёздочка до пересечения Маяковского и Лермонтова рукой подать. Десять минут езды, и вот уже на месте. Рассовав по карманам несколько боевых, под завязку заряженных браслетов, а также амулеты из тех, что всегда держу про запас, я – первый, пошёл! – вылез из машины и двинул чинить расправу во благо справедливости.

Двухэтажный дом, где по утверждению Подсказчика жил-поживал, зло наживал молодой волк-оборотень, представлял собой зрелище затрапезное. Вернее так: торцевая стена, что выходила на магистральную улицу была ещё более-менее ничего (видимо, коммунальщики недавно выкрасили её по случаю какого-то всенародного праздника, типа приезда в город старшего или младшего царя), а вот всё остальное – просто швах. В подъездах так и вовсе царила разруха, особенно в том, куда я сунулся поначалу. Я бы, например, будь пацаном, в такой подъезд с девчонкой целоваться не пошёл, постеснялся бы: дверь на одной петле висит, потолки – чёрные, лампочки изничтожены как класс, а плешивые тёмно-зелёные стены насквозь провоняли веселящей травкой. Так провоняли, что ни кошачий запах, ни запах подвальной плесени уже пробиться не могли. Видимо, ганжубас здешние ребятишки постоянно пользовали, в три смены и без перерыва. Во всяком случае, когда я вошёл, точно смолили. С площадки второго этажа доносились приглушенные мальчишеские голоса, и дух оттуда шёл такой, что просто закачаешься. Втянув носом клубы этой наваристой вкуснятины, я не смог удержать себя от удовольствия зычным басом проорать:

– Дом окружён! Работает наркоконтроль! Выходить по одному!

Наверху сначала кто-то нервно хихикнул, затем случилась там паническая возня, по окончании которой раздались глухие удары по металлу. Когда шалые ребята сообразили, что люк на чердак заперт, они стали по очереди сигать в узкое подъездное оконце. И ведь не побоялись. Впрочем, чего там было бояться? Всего-навсего второй этаж, к тому же прямо под окном бетонный козырёк. Тут не нужно быть ни великим смельчаком, ни каскадёром.

Позабавив себя таким нехитрым образом, а заодно очистив помещение от лишних свидетелей, я вытащил пистолет и – ходу нет, ходи с бубей – позвонил на удачу в квартиру под номером один.

К двери долго никто не подходил, потом кто-то приблизился шаркающей походкой, однако сразу не открыл, попытался рассмотреть меня в глазок. Да разве ж можно в такой темноте что-то рассмотреть? Нет, конечно.

– Извините, – не выдержав затянувшейся паузы, обратился я к молчуну вежливо-вежливо. – Можно спросить?

– Жора, ты? – раздался из-за двери дребезжащий старушечий голос.

– Нет-нет, это не Жора. Скажите, могу я поговорить с Володей Скоробогатовым?

– Кого-кого надо? – переспросила старуха.

Совсем глухая, решил я и проорал:

– Володю можно! Скоробогатова!

– Чего вы кричите? – возмутилась старуха. – Не надо кричать, я не глухая.

– Извините, – понизив басы, сказал я. И предпринял ещё одну попытку: – Так могу Володю увидеть?

– Вы ошиблись, молодой человек, – ответила старуха, – Володенька в соседнем подъезде проживает. В девятой.

И не молодой, и не человек, подумал я, но поблагодарил от чистого сердца:

– Спасибо, сударыня. Долгих лет вам и терпеливого терапевта.

Ничего не сказала старуха в ответ, пошаркала восвояси, а я, времени зря не тратя, поспешил в соседний подъезд.

Он тоже на залы Эрмитажа интерьером никак не тянул, но тут хоть лампочка на первом этаже горела. Уже хорошо. Квартира номер девять находилась именно на первом: как войдёшь, так сразу налево. Стальное полотно, обшивка под красное дерево и стандартный трёхригельный замок.

Ни стучать, ни звонить я не стал, воспользовавшись волшебной отмычкой Лао Шаня, осуществил в оперативных целях незаконное проникновение. Когда вошёл внутрь, постоял некоторое время в тёмной прихожей, прислушался. И ничего не услышал. Тишина стояла в этой однокомнатной квартирке плотная и всепоглощающая, словно снежная лавина. И только из крана на кухне – бум, бум, бум по нержавейке зловещим метрономом.

Прикрыв с исключительной осторожностью за собой дверь, я с кольтом на изготовке дошёл косым и коротким – всего на три шага – коридорчиком до кухни. Хоть и горел там свет, но никого не оказалось. В ванной и клозете – заглянул, проверил – тоже. Тогда, стараясь двигаться бесшумно, тихонько-тихонько, чуть ли не цыпочках вернулся в прихожую и направился к комнате. Сунул в приоткрытую стеклянную дверь сначала кольт, а следом резко голову и возрадовался – есть контакт.

Оборотень по прозвищу Дыг лежал на тахте, зарывшись лицом в подушку. На нём, крепко спящем, не было ничего помимо чёрных джинсов. В свете, обильно льющимся от уличного фонаря, я увидел местами ещё кровоточащую рану, что шла по спине оборотня узкой, но глубокой полосой от левого плеча к пояснице.

Ишь ты, тут же промелькнула у меня в голове, крепко я вчера Плетью Изиды приложился. Что говорится, от души. И как он только в седле удержаться-то сумел? Чудом, не иначе.

Прикончить спящего оборотня технически было проще всего. Подойти тихонько и, приставив ствол к уху, нашпиговать дурную башку отменным заговорённым серебром. Бах, бах, бах, и вся недолга. Ничего сложного. Да и для него самого это было бы, пожалуй, наилучшим исходом: смерть во сне, она, как ни крути, самая лёгкая. Да только не стал я поступать столь гуманным образом, не стал убивать его во сне, и были на то у меня веские причины. Во-первых, посчитал, что это будет всё-таки подло. Пусть гад, пусть нежить, всё равно подло. Как и все остальные, он имеет право на шанс. Во-вторых, мёртвый оборотень ничего бы мне о заказчике не рассказал, мёртвые они не шибко разговорчивые. А помимо этих двух была у меня ещё одна причина. Не основная, факультативная, но всё же. Дело в том, что всяких разных оборотней по жизни встречал много раз и со многими из них общался накоротке, а вот с генсельвольфами как-то вот не довелось. Видеть видел, двух или трёх, было дело, угомонил, но ни с одним даже словом не обмолвился. А хотелось бы. Честно говоря, очень меня интересовало, что может заставить человека добровольно вызвать из Запредельного духа волчьей злобы и вручить ему в бессрочное пользование свою бессмертную душу. До какой стадии сумасшествия или отчаянья нужно дойти, чтобы так поступить? И ради чего?

Одним словом, не стал я палить с бухты-барахты, не стал расстреливать спящего. Присел осторожно, старясь не скрипнуть, в кресло, что стояло у самой двери, и для начала осмотрелся: как у нас тут оборотни живут? Оказалось, не шибко богато. Оклеенная светло-зелёными обоями комната обставлена была без излишеств. Упомянутые тахта и кресло, старенький платяной шкаф, столик с ноутбуком, книжные полки – вот, пожалуй, и всё. Книг немного, все из старой серии "Классики и современники". Ни картин, ни плакатов, ничего подобного на стена, только на правой от не зашторенного окна стене, прямо над тахтой висит увеличенная и вставленная в металлическую рамку фотография, где пожилой военный в форме полконика ВВС стоит плечом к плечу со школьником старших классов. Вся грудь полковника увешана боевыми наградами (среди них между прочим два ордена Красной Звезды), а старшеклассник, в юных чертах которого нетрудно угадать нынешнего оборотня, держит в руке три оранжерейные гвоздики. Хотя фотография и была чёрно-белой, но никаких сомнений у меня не возникло, что гвоздики красного цвета.

Наверное, в День Победы, с любимым дедулей снялся, подумал я, после чего поднёс к глазам свои "Командирские". На часах было двадцать два сорок восемь. Пора начинать, решил я и, взяв оборотня на мушку, крикнул не громко, но чётко:

– Рота, подъём.

В следующий миг Дыг испуганно дёрнулся, повернулся набок, попытался вскочить, но, взвыв от боли, вновь повалился на тахту. Видать рана была намного серьёзней, чем это могло показаться со стороны.

– Что, так больно? – спросил я. Не сочувственно спросил, но и не издевательски. Просто заинтересовано.

Не удостоив меня ответом, оборотень медленно, с трудом отжался на руках и всё-таки поднялся. Развернулся и сел на край тахты, почему-то не лицом ко мне, а боком. Глянул мельком тяжёлым взглядом и опустил глаза.

– Чего волком глядишь? – хмыкнул я. – Сам во всём виноват.

Сообразив звериным своим чутьём, что суматошиться не стоит, Дыг сонно потёрся щекой о плечо, поднял с пола пластиковую бутылку с водой и сделал несколько жадных глотков. Потом плеснул на лицо и хрипловатым голосом сказал:

– Не надо меня лечить, дракон. Пришёл убивать, убивай.

– Это всегда успею, дело не хитрое, – заверил я. – Ты вот скажи мне сперва, чего тебе в жизни не хватало?

– Не понял. Что имеешь в виду?

– А то самое. Молодой, умный, собой хорош. Лера вон в тебе даже рефлексирующего мечтателя разглядела. Зачем в перевёртыши подался? Да ещё в такие суровые? Скажи, зачем Ашмрагира вызвал? Ведь, наверняка, не из глупой любознательности. Что-то ведь подтолкнуло. Что-то серьёзное. Скажи, не разочаровывай. Любопытно до ужаса.

Дыг будто не услышал меня, вновь приложился к бутылке и покосился с тоской на плотно закрытое окно. За стеклопакетом виднелась решётка. Шансов у парня не было никаких абсолютно.

– Слушай, – не оставляя надежду вызвать его на откровенной разговор, не унимался я, – а может, тебя всегда к этому тянуло? Может, ты по жизни садист? Скажи, кошек в детстве убивал? Лягушек резал? Ржал, дёргая девчонок за косички? А? Чего молчишь? Слышал, уже загрыз человечка во время салюта. Ну и как оно? Вставило?

Видимо, последним вопросом ткнул я в больное место. Оборотень дёрнулся как от удара и глянул на меня свирепо:

– Не человеком он был, тварью последней. Малолеток под уродов подкладывал, герыч пацанам толкал. Только в путь толкал. На том и поднялся. Стариков голоса на корню скупил, в депутатах бабло пилил народное, жировал. Мерзота.

– Ух, ты, – искренне удивился я и его аргументам и тому оскорблено-возмущённому тону, каким они были изложены. – Да ты у нас, Володя, оказывается, из идейных товарищей будешь. Интересно-интересно. Что ж это у нас получается? Получается, невмоготу тебе стало видеть – как там у Вильяма нашего Шекспира? – "торжество неправой силы и достоинство, что ввергли в нищету". Так? И чтобы, значит, бороться с подобным несправедливым положением вещей, заключил ты договор с дьяволом. Так? Но ты ведь у нас в этом блокбастере хороший парень, поэтому настоял, чтобы в договор включили десять заповедей. Вернее – девять. Все, кроме "Не убий" Я верно мыслю? Вижу, что верно. А ты слышал, что убивать тоже не есть хорошо?

Бог весть, какой там тумблер у него в голове в следующую секунду переключился, но только уставился Дыг на меня невидящим взглядом, и пошёл выговаривать как пописанному с горячечной убеждённостью фанатика, но при этом – и как это в нём совмещалось, не знаю – с замогильным бездушием голосового движка:

– Ведаю я, жжёт святой огонь и убийца в град Христа не внидет. Его затопчет бледный конь, и царь царей возненавидит. Но только смешны мне эти суровые вердикты. Кто придёт ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий? Кто решится первым бросить камень? Нет меры, нет различия. Почему по закону убить хорошо и даже нужно, для идеи – невозможно? Кто мне ответит?

Спросил и уронил голову на грудь, будто не в силах был больше смотреть на глупого и наивного меня. А я, поражённый и ошарашенный, покачал головой:

– Кто, говоришь, ответит? Да хотя бы и я. И вот что я отвечу. Убивать для идеи – грех. По закону – вообще-то, тоже, поскольку закон – это тоже идея. Нельзя человека на идею менять. Человек он тёплый, его любить нужно. Ну, или хотя бы уважать. В крайнем случае – терпеть. До тех пор терпеть, пока в нём есть хоть что-то человеческое. И ещё скажу: праведного способа убивать не существует. Все в свой черёд ответим. И я отвечу. Так-то вот.

Хоть и не смотрел на меня в ту минуту оборотень, но ни словечка из моего ответа не пропустил, и с тем же неубедительным темпераментом ожившего зомби в свой черёд изрёк:

– Говоришь, дракон, нужно любить человека. А если нет в сердце любви? Говоришь, нужно его уважать. А если нет уважения? Я был на границе жизни и смерти, к чему мне слова о грехе? Я могу сказать про себя: "Я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть". Где ступает ногой этот конь, там вянет трава, а где вянет трава, там нет жизни, значит, нет и закона. Ибо смерть – не закон.

В этих его сумрачных, не слишком понятных для меня словах промелькнул, как мне показалась, намёк на причину его страшного решения. И, зацепившись крепко за эту нечаянную оговорку, я поинтересовался осторожно:

– Насколько понял, ты за край заглянул? Туда, где так много всего ничего? Да? И что же у тебя такое было, если не секрет? Саркома лёгких? Диффузная лимфома? Лейкемия? Или просто суицидное состояние духа, вызванное непереносимой лёгкостью бытия?

Спрашивал я, не слишком надеясь на ответ. В такие сферы даже своих редко пускают, не то чтобы чужих. Однако Дыг ответил. Ответил без каких либо без подробностей, очень туманно, но всё-таки дал понять, что мыслю я в правильном направлении. Сказал он так:

– Прав ты, дракон, заглянул я за край. Заглянул и понял: единственный способ не потерять надежду – это обрести свободу.

Дескать, вот так вот, и думай что хочешь.

– Выходит, – проговорил я после небольшого раздумья, – променял ты, Володя, по причине страшной болезни бессмертие души на долгую жизнь звереющего сознания. Что ж, это нормальная сделка. Жизнь – это всё-таки жизнь. Как ни крути. Пусть и в шкуре волка. А что? В шкуре волка всяко теплей, чем в тулупе козла. Да? К тому же, дурных людишек истреблять – что может быть слаще? Не правда ли?

– Не люди мои враги, система – мой враг, – услышав в словах моих иронию (я её особо и не скрывал), возразил оборотень. – Система порождает зло, и борется с ним его же методами. Система – главное зло. Систему нужно уничтожить. Потому и нужна мне Сила, много Силы.

– Знакомая песня. А мысль, что систему можно без крови улучшить, не допускаешь?

– Систему, дракон, улучшить нельзя, её можно только уничтожить. И ты об этом знаешь лучше меня.

– Тебе сказать, что я знаю? Тот, кто борется с системой, становится частью системы – вот что я знаю. Так уж эта система хитро устроена. Ладно, бог с ней, с системой. Ты лучше скажи, на меня-то зачем дёрнулся? Я, по-твоему, тоже винтик системы? Ты что, Володя? Я же золотой дракон. Я вообще не при делах.

– В том-то и дело, что золотой. Золотой дракон есть порождение зла и зло в чистом виде. Ежегодно умерщвляющий семерых праведников должен быть наказан. Должен и баста.

Я сначала опешил, а потом недоумённо замотал головой:

– Стоп, стоп, стоп, кто это тебя сказал, что я праведников умерщвляю? Ты чего? С ума сошёл? Как раз наоборот – конченых грешников. У любого, кто в теме, спроси. Тут тебя, Володя, кажется, вокруг пальца провели. Не кажется – точно. Как пацана.

Оборотень посмотрел на меня исподлобья – правда, что ли? Затем нахмурился, опустил взгляд и надолго замолчал. Похоже, поверил мне и всерьёз озадачился. А когда вновь поднял глаза, спросил:

– Почему тогда осуждаешь меня, дракон, если сам точно такой?

– Вовсе не такой, – ответил я. – Дракон – это дракон, человек – это человек. Человек не должен убивать.

– Я не человек.

– Ну да, ну да, помню. Уже не человек. Волк. И правит тобой в известные ночи тупая звериная ненависть. Меня же – жажда справедливости. И ещё праведная злость. Почувствуй, как говорится, разницу. Я, Володя, рождён для того, чтобы осуществлять возмездие, это моя, не побоюсь сказать, миссия. Меня для её выполнения специально готовили. Учили. Много лет учили. – Тут я, слегка распалившись, постучал себя по голове. – И, кстати говоря, вбили в сознание нешуточные ограничения. Всегда помню о презумпции невиновности, о свойственном людям доносительстве, о правиле ревизии одного внутреннего источника информации тремя независимыми внешними, о всяких прочих строгих и обязательных вещах. Ты понимаешь, о чём я? А ты знаешь, что золотой дракон в истинном крылатом обличье не может убить невиновного, а уж тем более невинного? Знаешь о таком имманентном магическом запрете? Даже если захочу – не смогу. Я просто-напросто не могу ошибиться. А ты – легко и запросто. Вон на меня по ошибке наехал, поверил по наивности своей кому-то на слово. Ладно бы это только меня касалось, но ты ведь девчонку ни в чём неповинную собирался убить. А это уже не ошибка, это уже преступ…

– Не собирался убивать, – оборвал меня на полуслове оборотень. – Обменять собирался. Всего-навсего обменять.

– Это на что же?

– На Силу, на знания ещё. Мне, дракон, нужен выход на иной уровень. Система должна быть уничтожена.

– Так, – вздохнул я недовольно, – снова здорово. Похоже, на второй круг пошли. Песни о порочной системе ты, герой-одиночка, оставь, будь добр, для других. Я не меломан. И я точно знаю, что девчонку кто-то заказал. Скажи, это ведь был заказ? Только не ври, я при Силе, отслежу.

– Ты прав, дракон, – не стал лгать оборотень. – Совершенно. Мне действительно её заказали.

– Правильный ответ. А что посулили взамен?

– Силу, много Силы. Я просил. Мне нужен выход на новый уровень.

– Предоплату получил?

– Да.

– Артефакт какой-нибудь?

– Да.

– Интересное кино. Стало быть, ты и с заказчика получил, и с меня собирался получить. Не жирно ли?

– Мне нужен выход на новый уровень, дракон. Система должна быть уничтожена.

– О, мать моя Змея, – взмолился я. – Опять двадцать пять. Зациклило тебя, что ли?

Ничего оборотень на это мне не ответил, даже не взглянул на меня. Похоже, обиделся.

– Ох, и дурачок же ты, Вова-Володя, – констатировал я. – А ведь, наверное, славным мальчишкой в детстве был. Примерным сыном и отличником. Верил в добро и служил добру. И что теперь? Всё в унитаз спустил. Думаешь, сможешь Ашмрагира контролировать? Не отвечай, не надо, знаю, что именно так и думаешь. Да только ошибаешься ты жестоко. Сейчас контролируешь, ещё какое-то время сможешь, а потом придётся со зверем договариваться. А потом он окончательно вытеснит из твоего сознания человека. Рано или поздно, но обязательно вытеснит. Выгрызет словно моллюска из раковины. Перестанешь ты быть мстителем, станешь карателем. И опереться человеческому в тебе будет не на что. Нет души – нет опоры. Всё. Конец. Дурак ты, Вова-Володя. Неумный дурак. А теперь говори, кто меня заказал.

Тут оборотень впервые за всё время нашего разговора растянул лицо в подобии улыбки, больше, правда, напоминающий оскал:

– Ты что, издеваешься, дракон?

– Пока ещё нет, – ответил я. В следующий миг зажёг в левой ладони Палящего Ежа – энергетический шар, нашпигованный огненными иглами, и, без замаха, но с силой запустил в оборотня этот простой, доступный даже магу среднего уровня, но весьма эффективный магический снаряд: – А вот теперь, пожалуй, да.

Оборотень, разумеется, попытался увернуться, да только вышло это у него из-за ранения не слишком ловко, точнее совсем не вышло – пылающий шар разорвался в клочья прямо у его лица. Иглы при этом, словно рыбы из разбившегося аквариума, разлетелись во все стороны. Тысячи их было, много тысяч, рой несметный. Меня, своего хозяина, они пощадили, мимо пролетели, а вот ослеплённого вспышкой оборотня, конечно же, наказали. Впились во множестве великом куда ни попадя, а больше всего в голову, проникли внутрь и сразу стали жечь изнутри, выжигать. Запрокинул в следующий миг Дыг голову, вытянул шею по-волчьи и взвыл от боли, по сравнению с которой боль от той же самой раны на спине – не боль никакая, а так, освежающее дуновенье весеннего ветра. Взвыл он. Взвыл с таким отчаяньем отчаянным, что даже меня чуток пробрало. Но откинул я решительно – сердце хирурга в операционной должно быть камнем – сострадание в сторону и, как только вой израненного оборотня перешёл в глухое постанывание, надавил на горемычного:

– Говори, не то мозг к чертям собачьим выжгу.

Произнёс я эту фразу спокойно, очень будничным голосом, будто имел в виду нечто такое, чем забавляюсь ежедневно между чисткой зубов и бритьём. Мне показалось, что в данном конкретном случае так оно будет убедительнее. Однако оборотень никак поначалу на моё предостережение не отреагировал, мучился, стонал, но молчал. Тогда, не пожалев Силы, воспламенил я ещё одного Палящего Ежа и честно предупредил упрямца:

– Ещё чуть-чуть, дебилом станешь.

Глянул Дыг слезящимися глазами на пылающий шар, делающий воздух в комнате горячим, плотным и тяжёлым, как дым, рыкнул от обиды на меня, на себя и долбанный мир, где, оказывается, могут обойтись с ним столь нещадно, после чего, скалясь безобразно, по-звериному, процедил сквозь крепко, до скрежета сжатые зубы:

– Михей. Михей Процентщик заказал.

– Михей? – удивился я, поскольку тут действительно было чему удивиться. – Вот уж не ожидал… Впрочем, почему бы и нет.

Причин не верить оборотню у меня, прямо скажем, не было: в том распятом состоянии, в каком он в том момент находился, врать просто-напросто невозможно. Поверить-то я ему поверил, однако шар, излучающий больше тревоги, чем света, до поры до времени не стал гасить, подкинув, заставил зависнуть под потолком вместо лампы. А сам тем временем вытащил из кармана кожаную наузу – волшебную уздечку с осколком драконьего зуба, спрятанном в мудрёном чародейском узле, и швырнул её оборотню:

– Ну-ка, перевёртыш, примерь.

Тот уже даже не простонал, а проскулил, размазывая по лицу кровь, бьющую носом:

– Что это? Зачем?

Может, и стоило, конечно, объявить несчастному, что эта уздечка отныне будет защищать и меня, и моих близких от его посягательств, но не стал я этого делать. Решил, перебьётся. И вновь приказал, теперь уже строже:

– Суй, говорю, голову. Просовывай.

А чтобы придать словам своим веса, вернул в ладонь смертоносный шар и, обозначая нетерпение, стал им, словно теннисным мячиком, поигрывать. Дескать, терплю я, Володя, терплю, но ещё немного и не вытерплю, пульну. И ведь пульнул бы. Однако не дошло до этого, оборотень не стал испытывать судьбу. Нехотя, с вынужденным смирением и с выражением омерзения на искаженном болью лице, всё-таки натянул дрожащими руками на шею выданный ремешок. И как только окольцевал он себя, погасил я и заготовленный шар, и иглы, выжигающие оборотня изнутри. Взмах рукой, щелчок пальцами и всё, дело сделано. Занавес.

Спустя секунду, оборотень по прозвищу Дыг вновь громко простонал, правда, уже облегчённо. Тут силы окончательно оставили его и он повалился набок. А я, поднимаясь из кресла, посоветовал ему:

– Когда очухаешься, выпей крепкого чаю. Если есть, то с сахаром.

Сунул с этими примирительными словами пистолет в кобуру и двинул на выход.

Передумал я этого парня убивать. Хотя и решительно был настроен, когда к нему направлялся, но вот теперь передумал. Не то чтобы он понравился мне, нет. И не в том дело, что пожалел я его. Какая там к чёрту жалость? Тут дело в другом. Нет, ну вот если рассудить. Жил себе мальчишка как мальчишка, маму-папу любил, дедушку геройского, в доброе верил, на светлое надеялся, а потом повзрослел и увидел, что мир на самом деле жесток и солнца в нём чуть, всё больше темени да мути. Увидел он всё это и решил бороться. И даже начал. Но тут очень некстати болезнь смертельная. Казалось бы, всё, конец. Но тут объявился некий подлый Тёмный, советчик, а точнее – растлитель. Нашептал он на ушко, ради каких-то своих дурных целей, про духа волчьей злобы Ашмрагира. И посулил через духа того помимо исцеления особого рода служение. А потом… А потом суп с котом. И теперь вопрос: виноват ли мальчик? Это как посмотреть. С одной стороны виноват, конечно. Ещё как виноват. А с другой – вроде, нет, не виноват. Особенно если – буквально на секунду, вопреки здравому смыслу и заведомой условности эксперимента – представить себя на его месте. Тогда уж точно решишь, что он всего-навсего воин света, заблудившийся во тьме. Решишь и сам же себя потом упрекнёшь за такое малодушное решение. А потом оправдаешь. Ну и вот как тут, скажите на милость, стрелять, когда такая по данному вопросу неуверенность, когда такая зыбкость в душе?

И вот ещё что я на его счёт тогда подумал: хоть и наговорил ему всякого, а ну как вдруг он действительно особенный, что если в самом деле способен контролировать духа, мнящего себя ветром очищения? Кто сказал, что это вообще-вообще невозможно? Никто и никогда такого не утверждал. Просто никто до сих пор этого сделать не смог. Что, конечно же, не свидетельствует о том, что это в принципе возможно, но равно и не означает обратного. А вдруг этот парень сможет? Вдруг у него есть нечто большее, чем гремучая смесь юного эскапизма и пламенного ницшеанства? Ну а вдруг? Тогда ему просто-напросто нужно будет помочь. Нужно будет протянуть руку и направить в правильное русло. Те же молотобойцы и могли бы этим заняться. А что? Почему бы им, случись такое чудо, не использовать его недюжинные способности. В каких целях? А хотя бы для борьбы с потусторонними монстрами, выползающими на белый свет в часы полнолуния. Было бы лихо. И взаимовыгодно ещё.

В общем, решил я так: пусть люди сами с ним разбираются, а мне грех на душу брать не с руки. Не с руки и точка.