Теория Девушки: Предварительные материалы

I. Девушка как феномен

Девушка стара в той мере, в которой она известна в качестве молодой. Таким образом, единственной её задачей является наслаждаться этой отсрочкой, то есть совершать некоторые разумные вольности и участвовать в некоторых авантюрах, предусмотренных для её возраста, и делать всё это, памятуя о том моменте, когда ей придётся остепениться в заключительном небытии взрослой жизни. Итак, социальный закон в себе самом содержит испоганенное время молодости и его собственные нарушения, являющиеся по сути своей лишь исключениями.

Девушка без ума от аутентичного, поскольку оно является ложью.

Что парадоксально в Девушке в мужском теле, так это то, что она является результатом чего-то вроде «отчуждения путём заражения». Хотя Девушка в женском теле предстаёт в качестве воплощения конкретной мужской отчуждённой фантазией в отчуждении этого воплощения нет ничего фантазийного. Совершенно очевидно, что она ускользнула от тех, в чьём воображении существовала, чтобы встать над ними и повелевать ими. По мере того как Девушка раскрепощается, развивается и множится повсюду, мечта превращается в наиболее распространённый кошмар — бывший раб, возвращающийся в своём прежнем качестве, чтобы тиранить своего бывшего хозяина. Всё это завершается ироничным эпилогом, где «мужской пол» является жертвой и объектом своего собственного отчуждённого желания.

«Я мечтаю о том, что люди будут красивыми».

Девушка — это образ абсолютного и высочайшего потребителя, и она ведёт себя соответствующе во всех сферах существования.

Девушка так хорошо знает цену вещей.

Часто, прежде чем разложение станет слишком заметным, Девушка выходит замуж. Девушка хороша именно в потреблении, досуга или работы — не имеет значения.

Личная жизнь Девушки, оказавшись уравненной со всякой личной жизнью, также стала чем-то анонимным, посторонним и объектным.

Девушка никогда ничего не создаёт — она воссоздаёт себя во всём.

Инвестируя в молодёжь и женщин абсурдную символическую прибавочную стоимость, делая из них эксклюзивных носителей двух новых эзотерических знаний новой социальной организации: потребления и соблазнения — так Спектакль освободил рабов прошлого, но освободил, ОСТАВИВ РАБАМИ.

Самые крайние банальности Девушки призваны лишь подчеркнуть её «оригинальность».

Убогий характер языка Девушки, если он сопровождается несомненным сужением сферы опыта, не составит никаких проблем на практике, поскольку он создан не для того, чтобы на нём разговаривали, но чтобы на нём хвалили и повторяли.

Молва, любопытство, двусмысленность, сплетни — Девушка воплощает полноту ложного существования, категории которого выявил Хайдеггер.

Девушка — это ложь, апогеем которой является её лицо.

Когда Спектакль вовсю трезвонит о том, что женщина — это человек будущего, естественно, он имеет в виду Девушку, и будущее, которое он предсказывает, напоминает собой жалкое кибернетическое рабство.

«Несомненно!»

Девушке удаётся жить, имея в качестве всей своей философии дюжину невнятных концептов, которые непосредственно являются моральными категориями, то есть весь её словарный запас в итоге сокращается до пары «плохо / хорошо». Подразумевается, что для того чтобы сделать мир соответствующим её взглядам, его необходимо значительно упростить; и чтобы позволить ей жить в нём счастливо, требуется много мучеников, включая её саму.

«Слишком заметные физические недостатки, даже если они никоим образом не влияют на способности к труду, ослабляют людей социально и превращают их в вынужденных инвалидов труда» (Доктор Жюль Мозес, бюллетень «Afa-Bundeszeitung», февраль 1929).

Для Девушки наиболее нежное является одновременно и наиболее болезненным, наиболее «естественное» — наиболее наигранным, наиболее «человеческое» — наиболее механистическим.

Подростковый возраст — это категория, созданная совсем недавно в соответствии с потребностями массового потребления.

Девушка неизменно называет «счастьем» всё, что её порабощает.

Девушка никогда не бывает просто несчастной, она также несчастна от того, что она несчастна.

В конечном счёте, идеалом Девушки является домашнее хозяйство.

Блум — это кризис классических тендерных ролей, и Девушка является наступлением, предпринятым товарным господством в ответ.

В Девушке нет целомудренности, впрочем, развращённости в ней тоже нет. Девушка просто живёт в отстранении среди собственных желаний, связностью которых управляет рыночное Супер-Эго. Скука абстракции перетекает в эту ебатню.

Не существует ничего, что Девушка не смогла бы поместить в свой кругозор, ограниченный её убогой повседневностью: поэзия как этнография, марксизм как метафизика.

«Альбертина происходит из ниоткуда и крайне современна в этом: она парит, приходит и уходит, черпает из своего отсутствия привязанностей непостоянство, непредсказуемый характер, который даёт ей свою силу свободы» (Жак Дюбуа, К Альбертине: Пруст и значение социального).

Когда Спектакль обращается непосредственно к Девушке, он не гнушается некоторой бафмологией[3]. Так всё значение выступлений на эстраде бой-бендов или гёрл-бендов заключается исключительно в том, что они выступают на эстраде. Ложь заключается в том, чтобы посредством столь топорной иронии представить как ложь то, что является истиной Девушки.

У Девушки внезапно начинается головокружение, когда мир перестаёт вращаться вокруг неё.

Девушка видит себя носительницей священной силы: силы товара.

«Я восхищаюсь детьми: они красивы, честны, им хорошо».

Мать и шлюха, в том смысле, который вкладывал в эти понятия Вейнингер, в равной степени представлены в Девушке. Но первая роль не делает её более достойной похвалы, чем вторая делает её достойной порицания. С течением времени можно даже заметить забавную обратимость этих ролей.

Девушка увлекательна подобно всем вещам, выражающим замкнутость на самих себе, механическую самодостаточность и безразличие к наблюдателю; так же, как насекомое, младенец, автоматический механизм или маятник Фуко.

Почему Девушка всегда вынуждена изображать какую-то активность? Чтобы непоколебимо пребывать в своей пассивности.

«Свобода» Девушки редко простирается за границы подчёркнутого поклонения самым ничтожным продуктам Спектакля; она заключается, по сути, в итальянской забастовке[4] против крайностей отчуждения.

«Будущее Девушки»: название группировки девушек-«коммунисток», организованной в южном пригороде Парижа в 1936 году для «развлечения, образования и защиты своих интересов».

Девушка хочет быть желанной без любви или любимой без желания. В любом случае её несчастью ничто не угрожает.

У девушки есть любовные ИСТОРИИ.

Стоит лишь вспомнить, что она подразумевает под словом «приключения», чтобы получить достаточно чёткое представление о том, насколько Девушка может бояться возможного.

В старости Девушка не становится менее омерзительной, чем в молодости. От одной точки к другой её жизнь является лишь постепенным погружением в бесформенность, и никогда — вторжением становления. Девушка погрязла во мраке времён.

С точки зрения образа Девушки возрастные и тендерные различия не являются значимыми. Не существует возраста, в котором нельзя быть поражённым молодостью, не существует пола, который запрещал бы нотку женственности.

Подобно тем журналам, которые общество предназначает Девушке и которые она столь мучительно пожирает, жизнь Девушки является разделённой и упорядоченной по множеству рубрик, между которыми царит самое большое разделение.

Девушка — это та, кто, будучи лишь Девушкой, строго подчиняется авторитарному распределению ролей.

Любовь Девушки — не что иное, как аутизм двоих.

То, что люди ещё называют мужественностью, является не более чем ребячеством мужчин и женственностью женщин. Впрочем, возможно, следовало бы говорить о маскулинизации и «феминизации», когда к приобретению идентичности примешивается столько волюнтаризма.

То же циничное упорство, характеризовавшее традиционную женщину под домашним арестом и с обязанностями обеспечения выживания, расцветает в наши дни в Девушке, но на этот раз освобождённое от сферы домашнего хозяйства, как и от всякой тендерной монополии. Отныне Девушка выражает его везде: в безупречной эмоциональной непроницаемости на работе, в предельной рационализации, которую она налагает на свою «личную жизнь», в её шаге, столь инстинктивно строевом, в том, как она целуется, ведёт себя или стучит по клавишам на компьютере. И даже в том, как она моет свою машину.

«Информация, почерпнутая мной из популярного берлинского журнала, была особенно познавательной: „Когда мы набираем торговый или административный персонал, — говорит начальник отдела кадров, — мы придаём особое значение приятной внешности“. Со стороны он напоминает актёра Рейнольда Шунцеля из старых фильмов. Я спрашиваю его, что он подразумевает под этим, говорит ли он о сексуальной внешности или просто очень милой. „Милой — это не совсем точно, — отвечает он, — в первую очередь, как Вы понимаете, учитывается высоконравственный розовый румянец на лице...“

В самом деле, я понимаю. Высоконравственный розовый румянец на лице — это скопище понятий мигом проливает свет на повседневный облик украшенных витрин, наёмных рабочих и иллюстрированных журналов. Их высокая мораль должна быть с оттенком розового, а их розовый румянец является отпечатком их моральности. Вот то, чего желают ответственные за селекцию. Они хотят покрыть существование лаком, который скрыл бы любую реальность, кроме розовой. И тем хуже для вас, если ваша высокая мораль скрыта внутри вас или ваш румянец недостаточно морален, чтобы предотвратить выплеск желаний. Тёмные глубины морали без розовых щёчек будут такой же угрозой установленному порядку, как и роза, расцветающая безо всякой морали. Они настолько тесно связаны, что нейтрализуют друг друга. Система, устанавливающая отборочные тесты, в равной степени производит и эту милую и приятную смесь, и чем дальше прогрессирует рационализация, тем большую силу набирает этот розово-духовный макияж. Мы вряд ли преувеличим, сказав, что в Берлине формируется тип служащих, единообразно стремящихся к желаемой цветовой гамме. Язык, одежда, манеры и поведение приводятся к единообразию, и результатом этого является эта приятная фотогеничная внешность. Это — селекция, производимая под давлением социальных отношений и подкрепляемая экономикой, пробуждающей соответственные потребности у потребителей.

Служащие принимают в этом участие, вольно или невольно. Использование косметики не всегда продиктовано исключительно роскошью, наплыв клиентов в бесчисленные салоны красоты отвечает также на экзистенциальные вопросы. В страхе выглядеть постаревшими, женщины и мужчины красят волосы и в сорок лет занимаются спортом, чтобы сохранить фигуру. „Как стать ещё красивее?“ — заголовок журнала, недавно появившегося на прилавках, хвастающегося в своей рекламе, что в нём рассказано, как „выглядеть молодо и привлекательно сейчас и в будущем“. Мода и экономика работают рука об руку. Лишь немногие могут обратиться к пластической хирургии. Большинство попадают в лапы шарлатанов и вынуждены довольствоваться препаратами столь же дешёвыми, сколь и неэффективными. Именно в их интересах доктор Мозес, ранее упомянутый депутат, некоторое время сражался в парламенте за включение в медицинскую страховку необходимого ухода за физическими дефектами. Недавно созданная Ассоциация врачей-косметологов Германии присоединилась к этой хорошей законотворческой инициативе» (Зигфрид Кракауэр, Служащие, 1930).

Для Девушки утрата метафизического значения не отличается от «утраты чувственного» (Гелен), что наглядно подтверждает крайнюю современность её отчуждения.

Девушка движется в забвении Бытия не меньше, чем в забвении событий.

Вся непрекращающаяся агитация Девушки в каждом из проявлений этого общества управляется потаённой задачей сделать эффективной ложную и смехотворную метафизику, наиболее поверхностной сущностью которой является отрицание течения времени, так же, как и сокрытие конечности человеческой жизни.

Девушка похожа на свою фотографию.

Поскольку её сущность полностью исчерпывается её внешностью, а её реальность — её изображением, Девушка является полностью выразимой, так же как и отлично предсказуемой и абсолютно нейтрализуемой.

Девушка существует лишь в той мере, в которой общество желает её, и знает о себе лишь то, что общество говорит о ней.

Девушка возникает как продукт и как основной выход из великого кризиса избыточности современного капитализма. Она является свидетельством и опорой неограниченного стремления к процессу оценивания, когда процесс накопления как таковой достоверно достиг предела (экологической катастрофы или социального взрыва, ввиду тесноты планеты).

Девушке нравится закрывать вторичным лживо провоцирующим уровнем основной экономический уровень своих мотиваций.

Вся свобода передвижения, используемая Девушкой, никоим образом не мешает ей быть пленницей и в любых обстоятельствах демонстрировать автоматизм заключённого.

Стиль бытия Девушки — это не быть ничем.

Достигнуть «успеха сразу и в личной и в профессиональной жизни» — некоторые Девушки щеголяют этими амбициями так, как будто эти амбиции достойны уважения.

«Любовь» Девушки — это лишь слово из словаря.

Девушке недостаточно, чтобы вы её просто защищали, ей также надо воспитывать вас.

Бесконечное возвращение одной и той же моды убеждает в том, что Девушка не играет со своим внешним видом, это её внешний вид играет с ней.

Гораздо больше, чем Девушки женского рода, Девушки мужского рода выражают своей поддельной мускулатурой весь абсурдный (то есть страдальческий) характер того, что Фуко называл «дисциплиной тела»: «Дисциплина увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Короче говоря, она отделяет силы от тела: с одной стороны, превращает его в „способность“, „пригодность“, которые стремится увеличить, а с другой — меняет направление энергии, могущества, которое может быть её результатом, и превращает его в отношения неукоснительного подчинения» (Мишель Фуко, «Надзирать и наказывать»).

«О, девушка, вместилище позорных тайн, прикрытое красотой!» (Гомбрович, Фердидурка, 1937).

Не существует места, в котором можно почувствовать себя столь же болезненно одиноким, как в руках Девушки.

Когда Девушка предаётся собственной ничтожности, её слава только растёт; это то, что её «развлекает».

«Это именно то, что привлекало меня в ней, эта зрелость и эта самостоятельность молодости, этот полный уверенности стиль. В то время как у нас тогда, в школе, были прыщи и идеалы, неуклюжие движения и неловкость на каждом шагу; её внешность была совершенной. Молодость в её случае не была переходным возрастом: для современников молодость представляла единственный подлинный период человеческого существования... Её молодости не требовались никакие идеалы, поскольку она сама по себе была идеальна» (Гомбрович, Фердидурка).

Девушка никогда ничему не учится. Она здесь не для этого.

Девушка слишком хорошо знает, чего она хочет в деталях, чтобы хотеть чего-то в целом.

«Руки прочь от моей сумки!»

Триумф Девушки является следствием поражения феминизма.

Девушка не говорит, наоборот, она диктуется Спектаклем.

Девушка носит маску своего лица.

Девушка низводит любое величие до уровня своей задницы.

Девушка — это фильтр негативности, промышленный профилировщик односторонности. Во всякой вещи она отделяет негатив от позитива и обычно сохраняет в памяти одно из двух. Потому она не верит словам, поскольку, исходя из её рта, они действительно лишены всякого смысла. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, что она подразумевает под словом «романтический», и как мало это имеет общего с Гёльдерлином.

«Потому следует представить рождение „девушки“ как создание объекта, в котором участвуют разные дисциплины (от медицины до психологии, от физкультуры до морали, от психологии до гигиены)» (Жан-Клод Карон, Тело девушки).

Девушке хочется, чтобы простое слово «любовь» не несло в себе проект по уничтожению этого общества.

«О, СЕРДЦЕ!»

«Не следует смешивать работу и чувства!»

В жизни Девушки деактивированные и низвергнутые в небытие противоположности дополняют друг друга, но совершенно не противоречат друг другу.

Сентиментальность и материализм Девушки являются лишь двумя взаимосвязанными аспектами её единого небытия, сколь бы противоположными они не казались.

Девушке нравится говорить о своём детстве эмоционально, чтобы внушить, что она ещё не вышла из него, и что в душе своей она осталась наивной. Как и все шлюхи, она мечтает о невинности. Но в отличие от всех них она требует, чтобы ей верили и чтобы ей верили искренне. Её инфантилизм, который, в конечном счёте, является лишь фундаментализмом детства, сделал из неё самого хитрого распространителя общей инфантилизации.

Самые низменные чувства всё ещё имеют в глазах Девушки престиж их искренности.

Девушка любит свои иллюзии так же, как она любит своё овеществление: провозглашая их.

Всё представляется Девушке лишённым последствий, даже её страдания. Всё весело, ничего важного. Всё клёво, ничего замороченного.

Девушка хочет признания не за то, чем она могла бы быть, а просто за факт своего существования. Она хочет безоговорочного признания.

Девушка здесь не для того, чтобы её критиковали.

Когда Девушка достигает предела возраста инфантильности, когда становится невозможным задать себе вопрос о конце жизни, не боясь обнаружить тотчас свою ограниченность в средствах (что в этом обществе может произойти достаточно нескоро), она себя воспроизводит. Отцовство и материнство, среди прочих, являются способами, не менее очищенными от содержания, чем остальные, оставаться ПОД ВЛАСТЬЮ ПОТРЕБНОСТЕЙ.

Девушка не целует вас, она пускает слюну между ваших зубов. Материализм секреций.

Девушка предпочитает любым иным точку зрения психологии на себя саму и на всё движение мира. Таким образом, она может демонстрировать определённую сознательность в своём овеществлении — сознательность, овеществлённую саму по себе, поскольку эта сознательность отделена от всякого действия.

Девушка знает стандартные извращения.

«КЛЁВО!»

У Девушки есть чувство баланса, которое сближает её, однако, не с танцовщицей, а с бухгалтершей.

Улыбка никогда не служила в качестве аргумента. Черепа тоже могут улыбаться.

Чувственность Девушки состоит из знаков и иногда — даже из простых сигналов.

Везде, где этос ослабевает или разлагается, Девушка предстаёт в качестве носителя мимолётных и бесцветных нравов Спектакля.

Предполагается, что Девушка не понимает вас.

Пристрастие Девушки к актёрам или актрисам объясняется согласно основным законам магнетизма: так же, как они являются позитивным отсутствием всяких качеств, ничем, принимающим любую форму, она является негативным отсутствием качества. Кроме того, актёр является тем же, чем и Девушка, её отражением; он же является и её отрицанием.

Любовь представляется Девушке отдельным видом деятельности.

Смех Девушки несёт в себе всё уныние ночных клубов.

Девушка — это единственное насекомое, согласное на энтомологию женских журналов.

Подобно беде Девушка никогда не приходит одна.

Везде, где господствуют Девушки, их вкусы также должны господствовать — именно это и определяет вкусы нашего времени.

Девушка — это наиболее чистая форма овеществлённых отношений, она является их истиной. Девушка — это антропологический сгусток овеществления.

Спектакль щедро вознаграждает, хоть и косвенным образом, конформизм Девушки.

В любви более чем где бы то ни было Девушка ведёт себя как бухгалтер, постоянно полагая, что она любит сильнее, чем любят её, и что она даёт больше, чем получает.

Между Девушками существует невдохновляющая общность действий и выражений.

Девушка является онтологически девственной, девственной в плане всякого опыта.

Девушка может изобразить заботу, когда кто-то действительно несчастен; это один из видов её враждебности.

Девушка не замечает течения времени, в лучшем случае она волнуется о его «последствиях». Иначе как бы она могла говорить о приближении старости с таким негодованием, как будто речь идёт о совершённом против неё преступлении?

Даже тогда, когда она не стремится соблазнять, Девушка действует как соблазнительница.

Есть что-то профессиональное во всём, что делает Девушка.

Девушка не перестаёт хвастаться тем, что у неё есть «практический смысл».

В Девушке даже самый заурядный морализм принимает блядский вид.

Девушка несёт на себе всю тяжесть экономики. Но несмотря на это она не игнорирует ничего, кроме возможностей от неё избавиться.

Девушка — это реальность абстрактных кодов Спектакля.

Девушка занимает центральный узел современной системы желаний.

Всякий опыт девушки тотчас сливается с предварительным представлением, которое она о нём имела. Любые отступления от конкретных схем, всякая оживлённая часть течения времени и вещей известны ей как несовершенства, ухудшения абстрактной модели.

Девушка — это улыбающаяся злоба.

В мире есть существа, рождающие желание медленно умереть у них на глазах, но Девушка возбуждает лишь стремление завоевать её и наслаждаться ею.

Девушка совокупляется не для того, чтобы выразить свои чувства к другому, а чтобы избежать своего невыносимого небытия.

Так называемая эмансипация женщин заключалась не в освобождении их от сферы домашнего хозяйства, а скорее, в расширении этой сферы на всё общество в целом.

Перед любым человеком, который пытается заставить её думать, Девушка никогда не замедлит похвастаться своей практичностью.

В той же мере, в которой она скрывает не свой секрет, но своё бесчестье, Девушка ненавидит неожиданности, особенно когда они не запланированы.

«Влюблённость — лучшее лекарство против стресса».

Девушка не перестаёт повторять: она хочет быть любимой такой, как она есть, то есть как небытие, которым она является.

Девушка — это живая и непрерывная интроекция всех возможных подавлений.

«Я» Девушки такое же толстое, как журнал.

Ничто в поведении Девушки не имеет своих собственных причин, всё подчиняется господствующему определению счастья. Присущая Девушке чуждость себе самой граничит с мифоманией.

В конечном счёте Девушка фетишизирует «любовь», чтобы не подниматься до осознания полностью стандартизированной природы собственных желаний.

«Мне до пизды свобода, пока я счастлива!»

«ХИМИЯ СТРАСТИ: в наши дни всё объяснимо, даже влюблённость. Давай, до свидания, романтика! Этот „феномен“ — не что иное, как серия химических реакций».

Будучи отторгнутыми друг от друга, любовь и задница Девушки становятся двумя пустыми абстракциями.

«Пример киногероев витает подобно призраку, когда подростки обнимаются или когда взрослые прелюбодействуют» (Хоркхаймер / Адорно, Диалектика просвещения).

Девушка купается в дежавю. Для неё первый раз прожитое — это всегда как минимум второй раз представленное.

В действительности не было никакого «освобождения секса» (каков оксюморон!), а было лишь устранение всего, что являлось преградой тотальной мобилизации желания на службу товарному производству. «Тирания удовольствия» провозглашает не удовольствие, а тиранию.

Девушка умеет делиться чувствами.

В мире Девушек половой акт предстаёт логичной санкцией за всякий опыт.

Девушка «довольна жизнью», по крайней мере, она так говорит.

Девушка устанавливает отношения лишь на основе строгого овеществления и дурной субстанциональности, благодаря чему общество уверено, что то, что объединяет людей, лишь разделяет их.

Девушка оптимистична, радостна, позитивно настроена, довольна, полна энтузиазма, счастлива; другими словами, она страдает.

Девушка производится там, где нигилизм начинает говорить о счастье.

В Девушке нет ничего необычного, в этом заключается её «красота».

Девушка — это оптическая иллюзия. Издали она ангел, а вблизи — она демон.

Девушка не стареет, она портится.

Достаточно хорошо известно, что Девушка думает о беспокойстве.

Воспитание Девушки идёт в обратном направлении по отношению ко всем иным формам воспитания: немедленное совершенство, изначально присущее молодёжи, а дальше — усилия, чтобы поддерживать себя на вершине этой изначальной ничтожности, и, наконец, крах перёд лицом невозможности повернуть время назад.

При виде издалека небытие Девушки выглядит относительно пригодным для обитания и иногда даже комфортабельным.

«Любовь, Работа, Здоровье».

«Красота» Девушки — это никогда не красота её самой, не её неповторимая красота. Наоборот, это красота без содержания, абсолютная и освобождённая от всякой индивидуальности красота. «Красота» Девушки — это лишь форма небытия, закреплённая за Девушкой форма проявления. И потому она не может говорить без придыхания о «красоте», поскольку её собственная никогда не является выражением существенного своеобразия, но чистой и призрачной объективностью.

«Основная идеологическая путаница между женщиной и сексуальностью... только сегодня приобретает всю свою полноту, поскольку женщина, некогда порабощенная как секс, сегодня „ОСВОБОЖДЕНА“ как секс... Женщины, молодёжь, тело, высвобождение которых после тысячелетий рабства и забвения составляет поистине самую революционную возможность и, следовательно, самую главную опасность для всякого установленного порядка, интегрированы в общество и рекуперированы как „миф эмансипации“. Женщинам дают потреблять Женщину, молодёжи — Молодёжь и благодаря этой формальной и нарциссической эмансипации успешно предотвращают их реальное освобождение» (Жан-Триссотен[5] Бодрийяр, Общество потребления).

Девушка предлагает недвусмысленную модель столичного этоса: холодное сознание, живущее в изгнании в пластиковом теле.

«Слишком круто!!!» Вместо того чтобы говорить «очень», Девушка говорит «слишком», и в действительности она столь незначительна.