Тиран духа

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Соседи за обедом достались Томасу не слишком приятные. С одной стороны от него сидел надутый и молчаливый сэр Генри. С другой стороны восседал отец Ансельм, священник, чей ум своей силой явственно уступал запаху. В том, что Томаса посадят рядом с таким же облаченным в рясу, не было, конечно, ничего удивительного. Соседство же с наследником земель Лейвенхэма должно было даже означать особую честь, и Томас отметил это про себя с должной признательностью. Однако по прошествии пяти минут, проведенных между этими двоими, он уже готов был отказаться как от сана, так и от почестей — и все ради того только, чтобы пересесть подальше.

— Вы что, едите мясо? — спросил святой отец.

Его дыхание распространяло тяжелый, сладковатый запах гнилых зубов, который был даже противнее, чем едкий аромат нестираного белья, обдававший соседей всякий раз, когда священник менял позу.

Томас посмотрел на темные куски жареного кабана, разложенные перед ним на блюде. Из-за скудных доходов Тиндала в первую зиму, как там поселился Томас, мясо за столом монахов было такой редкостью, что он почти забыл его вкус. Теперь, из вежливости к хозяину, он позволил слуге положить на свою тарелку имбиря, налить немного вина и чесночного соуса, а потом не отказался и от небольшой порции мяса. Желание взять еще, если оно и было, от сидения рядом с благоухающим отцом Ансельмом быстро улетучилось.

Теперь, глядя в крошечные, близко посаженные глазки святого отца, Томас почувствовал неодолимое желание созорничать. Он протянул руку с ножом и подцепил жирный кусок кабана. Издав преувеличенно восторженное урчание, он шлепнул сочащееся кровью мясо себе на тарелку, потом с улыбкой повернулся к священнику.

Святой отец поджал губы, но в остальном остался невозмутим.

— Горячит кровь, знаете ли, — сказал он, кивая на ароматный кусок, лежащий перед Томасом.

Но тот не растерялся. Он указал на кубок, который отец Ансельм прижимал к своей узкой груди.

— Мне говорили, что вино обладает тем же действием.

Священник презрительно хмыкнул:

— Господь наш пил вино.

От волны зловония из его рта Томас закашлялся.

— Из того, что нам известно, он мог есть дичь. Готов признать, что кабана, конечно, он не ел.

— Наш Господь ел только рыбу.

Томас попытался вспомнить, что подавали к столу в Кане Галилейской. На ум пришел упитанный телец — насколько он помнил, частый гость на страницах Писания.

— Какая жалость, — сказал он. — Наверное, в Галилее не водились олени. Держу пари, славный кусок грудинки пришелся бы нашему Господу по вкусу.

Он помолчал, а потом изобразил на лице почти небесное блаженство:

— Как вам кажется? Что, если Бог населил Англию столь великим числом оленей специально для того, чтобы мы знали: наша земля благословенна, нам даровано то, чего даже Сын Его возлюбленный не мог себе позволить.

Томас посмотрел на отца Ансельма с самым бесхитростным видом.

Святой отец моргнул. Томас словно читал его мысли. Возражать, что Бог не даровал всяческого изобилия, неважно, горячит оно кровь или нет, походило на богохульство. Сказать, что Англия не была из всех земель самой благословенной, означало заставить сомневаться в своих верноподданнических чувствах по отношению к доброму королю Генри и его верному вассалу барону Адаму. Наконец Ансельм решил сложный для себя вопрос. Подняв кубок, он произнес невразумительный тост во славу Господа и короля, залпом опустошил его и, ухватив за рукав слугу, который как раз проходил мимо, потребовал налить еще.

Заставив одного из своих соседей замолчать, уткнувшись в чашу доброго вина, Томас повернулся к Генри. Достойный муж сгорбился над столом — странная поза для воспитанного человека. Руки его с такой силой были сжаты в кулаки, что суставы побелели. Голову он свесил на грудь, словно молился. Деревянный поднос перед ним был пуст. Генри ничего не ел. Нищим вряд ли удастся здесь чем-то поживиться.

Томас устремил взгляд в тот конец стола, где сидела Юлиана, потом снова перевел его на своего молчаливого соседа. У брата и сестры много общего, решил он. Пусть Роберт, как и настоятельница Элинор, был небольшого роста, но тело его было крепко сбитым и мускулистым. А Генри, несмотря на круглое, жирное лицо, был хрупкого телосложения, подобно своей сестре. Хилый сын, наверное, неважно смотрелся рядом с закаленным в сражениях отцом.

Утренние события по-прежнему не выходили у него из головы, и Томас спросил себя, не свидетельство ли они прежней ссоры. При всей хилости, Генри сегодня не побоялся скрестить с Робертом оружие. Чувствовал ли он потребность доказать ему свое мужество? Или между будущими родственниками на самом деле пробежала черная кошка?

Громкий, но приятный смех привлек его внимание, и он снова обернулся, оглядывая сидящих. По другую сторону от Генри сидел сэр Джеффри, а напротив него, через стол, — хозяин, барон Адам. Слева от барона разместилась леди Исабель, соседом которой кроме него был Роберт. Дальше сидели настоятельница Элинор и леди Юлиана. Сестра Анна попросила, чтобы ей принесли еду в комнату больного мальчика.

Тут леди Исабель снова рассмеялась, и Томас увидел, как она дотронулась до Роберта под столом. Лицо брата настоятельницы сделалось темно-багровым. Он резко поднялся и, коротко сказав что-то отцу, вышел из-за стола.

Томас не расслышал его слов, но заметил, как его настоятельница наклонилась и что-то произнесла, обращаясь к супруге сэра Джеффри. Исабель гордо вскинула голову, зубы сверкнули в самодовольной ухмылке. При этом ее движении Генри на своем стуле откинулся назад и издал сдавленный стон. Пола плаща съехала в сторону, и взору Томаса предстало отличное объяснение страданий его сотрапезника. Плоть Генри явственно восстала.

Увидев, куда смотрит Томас, молодой человек покраснел и поспешно подобрал плащ, прикрывая колени.

Но еще одни глаза успели это заметить. Сэр Джеффри, глянув на Генри, побледнел и с силой хлопнул кубком об стол.

За время обеда Элинор несколько раз обвела взглядом стол, ища брата Томаса — привычка, с которой она давно и безуспешно пыталась бороться. Однако сегодня этот взгляд можно было отнести на счет любопытства. Томас разговаривал с местным священником, отцом Ансельмом, отведя голову как можно дальше от его рта.

Элинор улыбнулась. Воистину, духовник ее отца обладал таким смрадным дыханием, что сам сатана бы сбежал. Для душ, находившихся в Вайнторп-Касле на попечении отца Ансельма, это, возможно, было благословением. Но у бедного брата Томаса, скорее всего, скрутило все внутренности.

Она перевела взгляд на своих ближайших соседей и жестом велела Роберту передать ее кусок дичи с пряным соусом леди Исабель.

— Как только ваша сестра может отказываться от такого мяса? — спросила Исабель, облизывая губы в предвкушении сладостного мига, когда добавочная порция коснется ее тарелки. — Наверное, вы дали какой-нибудь обет, леди Элинор, — продолжила она, словно гоня от себя свободной рукой — в другой она держала кубок с вином — саму эту мысль. — На мой взгляд, подобные вещи очень утомительны.

Говоря это, Исабель подалась вперед, облокотившись грудью о стол. Это движение не только говорило о ее дурном воспитании: оно полностью открыло взорам Роберта, Элинор и молчавшей Юлианы ее мягкие и округлые груди. Но и это было еще не все. Под натянувшейся тканью платья волнующе обозначились упругие соски.

Элинор отвела глаза и понадеялась, что сэр Джеффри ничего не заметил. Если бы Генри сидел на месте Юлианы, подумала Элинор, он, конечно, вышел бы из себя при столь нескромной демонстрации прелестей, которые его мачехе следовало прятать от посторонних взоров. Что же касается Роберта, то он, напротив, все это видел. Хотя он за обедом выпил не так много вина, лицо его покрылось пятнами и горело. Юлиана беспокойно заерзала на стуле.

— Обеты, миледи, не тяжелы для тех, кто их принимает, — тихо сказала она.

— Это ты сейчас так говоришь, падчерица. — Если Исабель и колебалась, то всего одно мгновение, — Обеты, конечно, разумны и уместны для того, кто, подобно леди Элинор, избрал духовную стезю.

Она подвела ладонь под одну из грудей и слегка приподняла ее, словно готовясь преподнести дар.

— А ты? Ты ведь не собираешься в монастырь, не так ли? Говорят, черное мясо горячит кровь и вселяет охоту к супружеской постели. Возьми на заметку и подкрепляйся заранее.

Она улыбнулась и откинулась на спинку стула.

— Прости. Я забыла. У тебя ведь еще не было мужчин, да? Тогда ясно, что ты понятия не имеешь ни о чем таком, падчерица. — Она засмеялась. — Не бойся, Юлиана. Когда вам с Робертом придет время жениться, я расскажу тебе, чем мужчина и женщина занимаются ночью, когда примут обеты у церковного алтаря.

Потом она опустила ладонь Роберту на ляжку, и ее резкий смех на мгновение заглушил голоса людей за столом.

— Обещаю, милорд, что ваша жена будет во всеоружии, когда ей придет время усладить вас в супружеской постели, — кивком она указала в сторону Элинор и Юлианы.

Роберт, насколько мог мягко, убрал от себя ее руку. Его лицо запунцовело еще ярче, когда он встал и поклонился отцу:

— Простите, милорд, но мне нужно пойти проверить, достаточно ли у волов сена. Вот-вот пойдет снег.

Адам кивнул и продолжил прерванный разговор с сэром Джеффри.

Роберт повернулся, натянуто поклонился трем женщинам, пробормотал вежливое «было очень лестно» и удалился настолько быстро, насколько это позволяли приличия.

Хотя выражение на лице отца почти не изменилось, по движению глаз Элинор поняла, что он заметил причину, заставившую Роберта поспешно покинуть зал. Вряд ли его мнение об Исабель стало от этого лучше.

Она услышала тихий стон и повернула голову. Когда Роберт ушел, Юлиана ничего не сказала. Теперь же в уголке ее глаза набухла и тихо скатилась по щеке слеза. Элинор подумала, что бывшая подруга ее детских игр старше всего лишь на год или чуть больше. Но у сидевшей рядом женщины было лицо почти старухи, с потемневшими от горя глазами, посеревшими и ввалившимися щеками.

А когда-то Юлиана была такой солнечной, всегда первой выдумывала разные невинные шалости. С улыбкой Элинор вспомнила, как однажды Юлиана влезла на дерево и высыпала сверху полный подол розовых лепестков на женщину, которая теперь была ее мачехой. Тогда Исабель подняла глаза на озорную девчонку и рассмеялась, радуясь от чистого сердца. Она принялась дуть на лепестки, летевшие на нее с дерева, словно это были легкие пушинки. В те времена, о которых вспоминала Элинор, эти две были словно сестры. Сейчас их разделяла явная неприязнь и омрачала грусть.

Элинор тряхнула головой, прогоняя воспоминание. Потом наклонилась к Исабель и сказала, понизив голос:

— Сейчас не место и не время шутить насчет брачной ночи, миледи. Пока наши семьи еще не договорились. Вот потом у вас будет сколько угодно возможностей говорить ваши милые непристойности.

Застывшая улыбка Исабель стала еще более напряженной.

— Прекрасные речи из уст леди, обрученной нашему Господу, — сказала она, насмешливо склонив голову. — Чтобы не оскорблять больше ваших девственных ушей, леди, я, пожалуй, и правда прекращу говорить — как это вы сказали? — свои милые непристойности.

С раздражительностью усталого ребенка она забилась поглубже на сиденье своего стула и, опустив палец в оловянный кубок с вином, стоявший перед ней, принялась гонять волны. Потом блеск ее глаз потух, она одним махом выпила содержимое кубка. От выпитого щеки ее тут же запылали.

Прошло всего несколько лет, а как они обе изменились, подумала Элинор. Видя плохое настроение Исабель, она предпочла замолчать. Подобно Юлиане, Исабель уже не была тем беспечным ребенком, которого она помнила, той девочкой, которая в порыве нежности обнимала своих друзей и любила вскарабкаться на колени к первой жене своего опекуна, ища материнской ласки, на которую добрая леди не скупилась, как если бы Исабель была ее собственной дочкой. Как припоминала теперь Элинор, девочка была сиротой, и ее не связывали с Лейвенхэмами даже отдаленные узы родства. Старшему брату сэра Джеффри король поручил заботиться о ней и получать доходы с ее земель, пока она не выйдет замуж. Тот же, поскольку сам не был женат, передал Исабель на воспитание сэру Джеффри и его жене, добавив небольшое пособие на ее содержание. Девочка обрела любящую семью. По крайней мере, так было до последнего времени. Говоря по совести, несмотря на свой самодовольный вид, Исабель выглядела не более счастливой, чем ее подруга детства. Что же произошло между ними, что так отдалило их друг от друга? Неужели и вправду ревность? Неужели дело в том, что, как думал сэр Джеффри, Юлиана не может смириться с его новой женитьбой? И почему Исабель вышла за отца, когда должна была выйти за сына? Что…

Грубый мужской смех спугнул ее размышления. Элинор подняла глаза и успела увидеть, как сэр Джеффри грохнул об стол кубок с вином. По белой льняной скатерти поползло красное пятно.

Исабель сидела, вытянувшись в струнку. Лицо ее неровно, пятнами побелело, взгляд был устремлен на мужа.

— Ты бесхребетный щенок, мальчишка! — зло бросил он своему сыну.

— Но, милорд… — Круглое лицо Генри горело.

— «Милорд, — передразнил отец нарочно писклявым голосом, — когда ты родил меня на свет, ты дал мне яйца, но я с тех пор успел их потерять». — Теперь его голос снизился до рокочущего баса: — Я не могу дать тебе всего, сынок. Если бы ты был мужчиной, ты бы сам взял то, что тебе нужно.

Из-за стола сэр Джеффри окинул взглядом скамьи, на которых сидели гости не столь знатного происхождения. Его тонкие губы скривились в усмешке.

— Но почему я должен считать его мужчиной? Он никогда не давал мне повода так думать, — он кивнул слушателям, внимавшим ему, затаив дыхание. Потом ткнул пальцем в сына: — Боюсь в ночь, когда мы его зачали, его мать увидела во сне Еву, вот и наградила меня этим жеманным педерастом вместо сына. Думаю, — продолжил он, поворачиваясь к Генри, — тебе бы следовало спросить у моей жены совета насчет белил, какими она красит лицо, а свои штаны отдай лучше какому-нибудь мужчине, ведь такие, как ты, не носят мужской одежды.

Он обвел взглядом зал. В ответ на отдельные смешки, которыми слушатели встретили его злую шутку, его лицо осветила улыбка.

— Быть может, среди ее отвергнутых воздыхателей я даже подыщу мужчину, который захочет стать твоим мужем.

Тут во взгляде его мелькнула жестокость. Сэр Джеффри наклонился и что-то достал из-под стола. Выпрямившись, он бросил Генри на колени яйца теперь уже зажаренного кабана.

— Разве что они помогут тебе восполнить недостаток.

С лицом, белым, как скатерть, Генри швырнул кубок в отца, целя в голову. Промахнувшись на каких-нибудь пару дюймов, он бегом ринулся прочь из зала.

Сэр Джеффри скривил губы и всплеснул руками.

— Как ты меня напугал! Что же мне делать? Педераст! Пойди, поищи Роберта. Если тебе не нравятся те, что я предложил, может быть, он найдет тебе подходящие яйца! Повесишь их себе между ног, — с издевательским смехом бросил он в спину удаляющемуся сыну. Потом, понизив голос, сказал: — Впрочем, сомневаюсь, что кто-то сможет тебе помочь.

Исабель схватила свой кубок, который снова был полон, и залпом осушила его до дна. Алая струйка потекла по подбородку и, словно кровавые слезы, закапала на платье.

Юлиана сидела, низко опустив голову, молча и неподвижно. Ее руки так крепко обхватили талию, что побелели.

Элинор увидела, как ее отец протянул руку и сжал плечо старого друга. Потом слегка потянул вниз, усаживая его обратно на стул, и принялся что-то шептать ему на ухо.

Сэр Джеффри зашелся в грубом хохоте.