Тиран духа

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Позже, когда дневной свет одержал окончательную победу, а последние ночные тени отступили, затаившись в щелях грубых каменных стен, брат Томас остановился перед дверью в комнату Исабель, посмотрел на темные пятна крови на полу и содрогнулся.

«Хоть у меня и тело мужчины, но сердце, бьющееся в моей груди — все еще сердце мальчишки», — сокрушенно подумал он.

В юности он часто просыпался в глухие ночные часы от шарканья ног и стонов за дверью, и тогда он в страхе забивался под одеяло, прося, чтобы поскорее взошло солнце и прогнало прочь призраков, которые, он знал это, поджидали его в коридоре. Утром он вставал, открывал дверь и с храбростью, купленной на звонкую монету солнечных лучей, выглядывал и видел точь-в-точь такие пятна на каменном полу. Он представлял себе, что пол запачкан кровью огромных серых волков-оборотней, схватившихся с огромными черными демонами, пока один старик не сжалился над ним и не объяснил, что это кровь обычных людей, дравшихся здесь из-за каких-то пустяков, и бояться тут вовсе нечего. Тогда он почувствовал огромное облегчение, что это не демоны, но частичка того страха продолжала жить в нем и сейчас, хотя он уже не был тем маленьким мальчиком, который сидел один в темноте и боялся.

— Я взрослый мужчина, а не ребенок, — строго сказал себе Томас, и это отчасти помогло.

Потом он нагнулся и уже внимательнее осмотрел то место, где убили Генри. Спустя несколько мгновений выпрямился и покачал головой. Ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет на происшедшее, кроме самого очевидного. Обследование тела Генри, конечно, должно было дать больше, хотя Томас не думал, что удастся найти что-то, что снимет с Роберта подозрение.

Он втянул голову в плечи, потому что от холода начала болеть спина, и задумался над тем, куда можно бежать из этого места. Генри убили прямо перед комнатами, отведенными для гостей, где сейчас жил сэр Джеффри с женой. Их спальни ближе других находились к лестнице, по которой спускались в обеденный зал и дальше, во двор. Это был один выход. В то же время коридор, в который выходили эти комнаты, сворачивал и вел к одной из оборонительных башен на углу стены, окружавшей внутренний двор. Только этим путем убийца и мог бежать, поскольку в противоположном направлении коридор, не сворачивая, доходил до комнаты, которую занимал Томас с отцом Ансельмом, где резко обрывался, словно строители не довели свою работу до конца.

— Когда Роберт, как он говорил сначала, с лестницы услышал голоса, но никого при этом не увидел, — сказал Томас вслух, — говорящие могли быть где угодно: на лестнице, в обеденном зале, перед дверью в покои гостей или в коридоре, ведущем в башню.

Поскольку винтовая лестница была нарочно сделана крутой — так чтобы любому нападающему нельзя было как следует размахнуться мечом и поразить стоящих выше защитников, — ничего удивительного, что впереди себя Роберт никого не видел. Был ли он ближе к обеденному залу, когда услышал голоса, или же успел подняться выше, к жилым комнатам над ним? Томас не мог вспомнить, что говорил Роберт об этом. Сейчас, конечно, тот уже отрицал, что слышал голоса двух человек, так что спрашивать его было бесполезно — само собой, когда Роберт ни с того ни с сего вдруг решил отказаться от своих слов, Томас не мог ему поверить.

— Если голоса доносились из обеденного зала, — продолжал Томас, — говорящие могли переждать там, пока Роберт миновал вход, а потом спуститься по тем самым ступеням, по которым он только что поднялся. Если же голоса раздавались сверху, убийца — или убийцы — мог услышать его шаги и скрыться в коридоре, ведущем в башню, прежде чем наверху появился Роберт. Других возможностей бежать нет.

А что, если говорившие стояли дальше по коридору, там, где нет выхода? Они могли не услышать шагов Роберта на лестнице, а значит, могли не успеть сбежать до того, как он появился в коридоре. Тогда их могли схватить. Томас зажмурился и попытался во всех подробностях вспомнить, что он сам видел этой ночью.

Они с Ансельмом находились в самой дальней комнате. Когда леди Исабель закричала, Ансельм спал. Томас мог подтвердить, что он был там и что, кроме них, в комнате не было никого постороннего. Священник вообще никуда не выходил. Когда Томас вернулся с дурными новостями, он все еще сидел на кровати без кровинки в лице и дрожал.

Рядом с их спальней располагались покои барона. В ту самую минуту, когда Томас выскочил из комнаты в коридор, тот как раз выбегал из своей двери. Он был полностью одет и сжимал в руках меч. Между ними двоими в коридоре не было никого. Это Томас тоже готов был подтвердить.

Томас открыл глаза, и его охватили сомнения.

Разве не странно, что барон был полностью одет в такой ранний час?

Наверное, нет, поколебавшись, решил он. Ведь Роберт говорил, что его отец нередко на ногах еще до петухов. И все-таки час был еще очень ранний. Любой петух в это время еще наслаждается прелестями своей избранницы и не пресытился настолько, чтобы хвастливо оповестить об этом мир. Предположим, барон Адам тоже только что вернулся из теплой чужой постели. Или, подобно Томасу, в одиночестве страдал от бессонницы. Второе казалось более вероятным.

Если быть точным, барон сейчас вообще спал там, где в обычное время жил Роберт. Когда заболел внук, он уступил свои покои со всей их роскошью, состоявшей из полога над кроватью и теплого камина. Комната, следующая, за спальней барона, была та, где сейчас лежал Ричард. Там же помещались и настоятельница с сестрой Анной, когда им нужно было за ним ухаживать. Да, конечно. Ведь он видел, как Элинор появилась в коридоре вслед за своим отцом. Сестра Анна вернулась к Ричарду, как только обнаружили тело Генри. Значит, когда она уходила, Томас обернулся. И в эту минуту в коридоре снова не было посторонних.

Рядом с комнатой, где лежал больной мальчик, комната леди Юлианы. Видел он ее или нет? Он закрыл глаза. В памяти всплыло лицо Юлианы, выглядывавшей из-за полуоткрытой двери своей комнаты. Он не мог вспомнить ничего, одну только голову.

Голова! На нее был накинут капюшон, словно Юлиана только что вернулась с прогулки и не успела снять накидку. Да-да, теперь он уже и так вспомнил, на ней действительно была накидка. Но это странно. С кем она могла гулять в такой поздний час? Конечно, не с Робертом. Уж конечно, не одна. Или? Вдруг они все-таки были вместе, а Роберт хочет защитить… Нет, ему нет нужды защищать честь своей дамы. Вряд ли кто-то покусился бы на право обрученных вкусить часть супружеских радостей еще до того, как произнесены слова обета. В конце концов, в глазах Господа помолвка связывала их взаимными обязательствами… но ведь никакой помолвки еще не было. Может это быть причиной того, что Роберт стал защищать даму?

— Если эти двое пару часов провели в одной постели, это должна была быть, конечно же, спальня Юлианы, поскольку Роберт с приездом Лэвенхеймов перебрался в казармы, иначе негде было разместить гостей. В таком случае, ей незачем было надевать накидку.

Томас потер глаза, в которых давно уже поселилась тупая боль.

Если, конечно, она не была той женщиной, которую он видел в часовне, куда они ходили молиться с отцом Ансельмом. Ему ведь показалось, что она ушла раньше них, разве нет? Нет, сейчас он вспомнил ту мысль, которая тогда пришла ему в голову. Женщина могла пройти на несколько шагов дальше в темноту. Если бы она вернулась к себе до того, как они с отцом Ансельмом оказались снова в своей комнате, у нее было бы время раздеться и лечь спать. Если же она оставалась в часовне дольше и не успела снять накидки, когда Роберт нашел на полу тело Генри, то она могла что-то видеть. Да, конечно…

Но она ничего не сказала. Могло получиться так, что Роберт только что выбрался из ее постели и она набросила на себя накидку, чтобы прикрыть наготу? Но зачем накидка, если можно было взять одеяло?

И опять он не мог представить себе, чтобы она не призналась в свидании с будущим женихом, когда речь шла о его жизни.

— Тут что-то не так, вот только не могу понять, что именно…

Если бы Вайнторп был похож на большинство других замков, думал Томас, здесь имелся бы отдельный ход в часовню из покоев хозяина, а может быть, и еще из некоторых комнат. И уж конечно, из спальни местного священника. В чем бы ни состояла причина, по которой решили отказаться от такого удобства, Томасу приходилось слышать от отца Ансельма, что в этом ежедневном испытании для того был источник одной из самых больших радостей. В любую, даже самую отвратительную погоду он вынужден был проделывать этот путь — вниз по крутой лестнице, мимо обеденного зала во двор, вдоль жилых помещений к низкой двери в стене, обегавшей двор кругом. Тогда Томас поймал себя на мысли, что путешествие до часовни под проливным дождем, вероятно, было единственным, что могло заставить отца Ансельма принять ванну. Он улыбнулся, представив себе, как священник бежит под дождем, пытаясь даже Богу не дать себя помыть.

— И все-таки, — пробормотал он, — отсутствие отдельного входа исключает другие возможности бегства.

Вот леди Исабель, когда совершилось убийство, вроде бы лежала в своей постели и спала — единственная из всех. По крайней мере, в ту минуту, когда он ее увидел, она стояла в переходе, завернувшись в меховое одеяло — надо полагать, для тепла и чтобы спрятать наготу. Это она своими криками подняла тревогу. Но вот что любопытно: у Исабель хватило выдержки подать Роберту свечу, от которой он зажег другие, но стоило ему взять в руки кинжал, как она тут же принялась вопить. Был ли Роберт точен в изложении событий? А ее-то саму что заставило проснуться? Предположим, она увидела или услышала что-то, что происходило в коридоре…

Неожиданно Томас вспомнил, как за обедом эта женщина заигрывала с Робертом.

— А что, если этой ночью Роберт был в постели с леди Исабель? — воскликнул Томас, у которого словно пелена с глаз упала. — Что, если это ее честь он сейчас защищает?

Он снова протер глаза. Боль, однако, не стала меньше. Воистину, новый вопрос не упростил, а лишь добавил непонятности этой и без того темной истории. От Роберта Томас знал, что сэр Джеффри, брезгливо относившийся к обычным женским недомоганиям, последние несколько ночей провел не с женой, а в казармах. Любая женщина, которая не ждет к себе мужа, обычно зовет к себе служанку, чтобы было теплее и не так скучно. Но никакой служанки рядом с леди Исабель Томас не видел. Возможно, та не стала подходить к дверям. Что, если хозяйка велела ей остаться в комнате, чтобы та не испугалась вида мертвого тела? Или служанку еще раньше отослали, потому что в эту ночь к леди Исабель должен был прийти Роберт? Вот слуга барона был там, потому что именно он распорядился убрать из коридора тело. Возможно, Томас просто не заметил служанки Исабель из-за общей суматохи.

По крайней мере, одно он смог проверить. Жена Хьювела в самом деле проспала весь вечер, ночь и утро под присмотром старухи. Это был единственный вопрос, на который ему покуда удалось ответить, а сколько других не давали ему покоя, порожденные не в последнюю очередь его собственной приязнью к человеку, которого сейчас обвиняли в убийстве Генри! Мог ли этот человек, пробудивший в нем такую симпатию, оказаться убийцей? Или Роберт, напротив, — рыцарь, готовый скорее умереть, чем предать кого-то, кого, с его точки зрения, следовало защищать? Внутренний голос подсказывал Томасу, что тот не совершал убийства, но при этом в чем-то он определенно был виноват. Хотя бы только во лжи: пускай из соображений чести, но Роберт явно говорил неправду.

С обследованием трупа или всплывут новые вопросы, или найдут ответ какие-то из уже имеющихся. Барон Адам велел перенести тело в часовню и лично забрал взятый из руки Роберта кинжал, чтобы сберечь его для шерифа: ведь когда-то за ним придется послать, и тогда нужны будут доказательства. То обстоятельство, что сэр Джеффри не стал возражать, чтобы кинжал остался у отца Роберта — а ведь его родной сын обвиняется в убийстве сына сэра Джеффри, — показалось Томасу интересным.

— Но если задуматься, возможно, не так уж это и странно, — пробормотал Томас. — Когда слуги привели сэра Джеффри из казарм, мысль, что это Роберт убил Генри, казалось, расстроила его не меньше, чем смерть собственного сына.

По-видимому, годы дружбы, связывавшей этих двух человек, позволяли одному чувствовать боль другого так же остро, как горечь от собственной утраты. Предположение, что это может быть так, тронуло Томаса.

Неожиданно он услышал легкий шорох позади себя и обернулся. На верхней ступеньке лестницы он разглядел едва различимый в полумраке тонкий силуэт настоятельницы. Томас спросил себя, сколько времени она уже стоит там и что могла подслушать из его мыслей вслух.

— Миледи? — он поклонился.

— Я шла побеседовать с леди Исабель, брат Томас, но я рада, что встретила вас одного. Мне нужно кое-что с вами обсудить, и я прошу вас ответить мне прямо на два важных вопроса. Этот разговор должен остаться между нами.

Он замялся, поскольку догадывался, о чем именно она собирается его спросить. Ответ на один из этих вопросов явно будет стоить ему немалых усилий, но Томас уже принял решение, скорее послушавшись того, что подсказывало сердце, чем основываясь на логике.

— Клянусь своей надеждой на райское блаженство, я сохраню нашу беседу в тайне и честно скажу вам все, что думаю, миледи.

— Кроме того, мне еще придется попросить вас об услуге.

— Я готов оказать вам любую услугу. Это не только удовольствие, но и честь для меня.

— За все это примите от меня самую искреннюю благодарность. — Она сделала шаг из темноты. Теперь на ее лицо падал бледный луч света. — Как вы, наверное, знаете, я люблю своего брата так, как только может любить сестра, и думаю, что хорошо его знаю. Знаю, на что он способен и на что нет. Однако при всем при том я лишь сестра, слабое смертное создание, и мое суждение может оказаться ошибочным. — Она указала рукой в сторону пятен на полу: — Тут нет ничего, что бы оправдывало Роберта. Не сомневаюсь, вы сами пришли к тому же выводу. Я боюсь, что судьи посмотрят на доказательства, которые у нас сейчас есть, и повесят его.

Томас грустно кивнул.

— Да, миледи.

Глаза Элинор в обрамлении красных от слез век напоминали цветом грозовые тучи. Она была слишком горда, чтобы плакать на виду у других, в этом он был уверен.

— Тогда мой первый вопрос будет такой: кажется ли вам, что брат сказал нам всю правду?

Именно этого вопроса он больше всего и боялся. Томас опустил голову, чтобы не видеть ее глаз, и ответил:

— Нет, миледи, — его голос едва можно было расслышать, — я так не думаю.

— Мой второй вопрос: верите ли вы, что он и в самом деле невиновен?

— Да, безусловно, — сказал он, потому что именно так и думал, и снова посмотрел ей в глаза, — и нам нужно найти того, кто сделал это страшное дело. Как можно скорее.

— Тогда вы согласитесь выполнить то, о чем я вас попрошу?

Томас кивнул.

— Вам придется со всем должным тщанием обследовать тело Генри и сообщить мне о результатах, равно как и о своих выводах.

— Миледи, я сделаю это, раз обещал, но моих скромных знаний может не хватить и я упущу самое главное. Вне всяких сомнений, сестра Анна тут гораздо сильнее меня…

— Сестре Анне запретили это делать. Ваше же имя не было названо, а значит, поскольку никто не сказал ни да ни нет, я не вижу, что могло бы вам помешать выполнить эту задачу. Чтобы вам было легче, когда придет время выслушать ваш отчет, сестра Анна будет вместе со мной.

Томас взглянул в серые глаза настоятельницы и спросил себя, понимали ли те, кто думал, что может ей помешать, насколько она их превосходит. Уже не в первый раз он почувствовал благодарность за то, что ему никогда не придется видеть в этой женщине противника.

— Я исполню вашу просьбу, миледи.

Когда Элинор, настоятельница Тиндальская, протянула руку и, ни слова не говоря, нежно сжала его пальцы, Томасу могло бы показаться, что глаза ее светятся любовью.